Пантеон

Грей, 2022

Трех столь разных студентов академии искусств Крипстоун-Крик объединяет большая маленькая ложь.Эбби, переживший семейную трагедию, теперь должен справиться с утратой друга и соседа по комнате – Артура.Не знающий уныния Чарли – франт и сплетник – готов прийти ему на выручку, а впутаться в передряги и провести расследование – для него сродни развлечению.Дебора хочет казаться сильной и независимой, изысканной и прогрессивной, но и у неё есть слабости и темные стороны.Каждый из них богат и амбициозен, но этого все равно недостаточно, чтобы подняться на вершину мира искусства.В это же время полузабытый миф обретает плоть – кажется, легендарное общество, в которое вхожи только лучшие из лучших – Пантеон – действительно существует, а смерть Артура – не случайность.Друзья ввязываются в опасную игру.Dark Academia Сергея Грея. Содержит нецензурную брань.

II. The Bus Stop

Начало сентября 1989.

Чарли болтал без умолку. Рот у него не закрывался никогда, он (между языкочесанием о всяких глупостях с соседями по занятиям, включая, как не трудно догадаться, и Эбби) еще успевал дискутировать с преподавателями — слушал ведь краем уха, вникал.

До чего удивительная и полезная способность!

Ему бы податься после учебы в службу безопасности, явился куда-то, прошелся, впитал разные слухи, толки, вздохи — как губка, вернулся в ведомство и… излил на начальника эти разведданные, а еще и параллельно всякую балаганную чушь. Бедолага начальник ФБР! Или, скорее, Чарли бы выдал лишнее целям на задании — так что, хм, маловероятно, его бы туда не взяли, а если и так — то выгнали почти сразу.

Зато он мог заделаться писателем… Не повезло бы его агенту! Или же не выйдет из Торндайка автора? Нет, куда там?! Ведь Чарли любит говорить, а не писать или читать.

А как насчет ведущего новостей? Маты в прямом эфире, хождение на руках, разорванные бумаги, он и на стол мог бы запрыгнуть в одних трусах или ударить интервьюируемого человека прямо микрофоном по макушке!

[FIRED]

А если пастырем? Можно и не столь официальной христианской конфессии — баптистов, евангелистов или лютеран, а какой-нибудь новой секты. Ему точно понравится бьющаяся в экстазе паства!

— Мне звонил Бог, братья и сестры!

Чарли Талли-Торндайк прекрасно мог бы сымитировать голос некоего чернокожего проповедника, густой, джазовый, рокочущий над Атлантикой в бурю, летящий из знойной Африки, такой знакомый по волнам радиоприемника.

— Как только он представился, я бросил трубку!

И тут у нас все быстро закончилось!

Эх, Чарли, Чарли… Прекрасный и счастливый глашатай, коему благоволит Гермес, а наш оратор (при достаточной степени разорения) берет где-то деньги на вещи “Эрмес”.

Эбби немного развеселился, представляя друга в разных профессиях и даже воплощениях, но по итогу решил, что нынешняя специальность ему подходит ничуть не хуже из разнообразных занятий, пришедших на ум. Так что быть Чарли искусствоведом, если закончит, а друг вечно твердил — что бросит; но не бросал, а лишь подбрасывал слова на ветер. Предположим, уйдет отсюда, так и в ином месте внимать его речам не перестанут, а ему придется продолжать вещать так и так, без этого он жить не сможет. Выступит хоть перед соседями в трейлерном парке, хоть пред собаками на сене иль свалке. Слушатель — найдется, чем бы он не занялся далее, — в чем не сомневался ни эрудированный многогранно (хоть и схоластически) мистер Чарльз Талли-Торндайк, плавающий в поверхностных слоях океана знаний, ни тем более Эбби Андерсон, точивший граниты гуманитарных наук подле, но чуть глубже — на мелководном дне.

“Что ж, удачи, Чарли! Если ты изберешь сей путь, я пройду его вместе с тобой”. — Эбби живо мог вообразить любые занятия для одногруппника, но не для себя — он уже давно знал, что искусство — все для него. Оно — родное, кровное, доставшееся по наследству, прямо-таки часть его существа, жизнь, ремесло и призвание.

Эбби встретил Чарли возле касс на вокзале. Лето не пошло парню на пользу, казалось, он стал еще более худым и болезным. Но имелось в этом нечто романтическое, изысканное, волочился за ним едва различимый шлейф аристократии, дело даже не во вертопрашестве и дани культу денди. Не потому ли девушки его любили куда сильней, чем капитанов двух видов футбольных команд вместе взятых?

— Ты разменял четвертаки? — поинтересовался Талли. Мелочь нужна для таксофона, и он счел данную тему первостепенно важной для обсуждения, при этом махал каждому рукой и улыбался как президент Кеннеди. Эбби нервничал, будто опасался, что на крыше вокзала притаился стрелок.

— Есть парочка, — не сразу отозвался он, проверять в карманы не полез.

— Ты смотри, Эбби, сам знаешь, что надо запастись, — напомнил приятель, — ведь в условиях студенческого выживания за двадцать пять придется заплатить тридцать центов! А вдруг и котировки уже возросли? Полный Уолл-стрит! Вот ведь бизнес из ничего!

Эбби усмехнулся, услышав это, — не Чарли ли в прошлом учебном году проворачивал такую же схему с разменными монетами? Напоминать о незначительных успехах последнего он не стал. Его друг с видом какого-нибудь трейдера ценных бумаг, втирающего о преимуществах и абсолютном успехе сделки очередному простофиле, продолжал:

— А ты ведь помнишь, наш автомат принимает только четвертаки, не думаю, что за лето в Крипстоун-Крик свершилась техническая революция, и кто-то приделал туда слоты для монет другого номинала. Так что, делай выводы, готовься заранее и лови удачу за хвост, Андерсон!

— Да уж, — деланно возмущался Эбби по поводу перепродажи одной и той же денежной единицы по более высокой цене, но сильно он не переживал — звонить ему особо некому, на крайний случай у него есть пара монет, чтобы брякнуть сегодня домой — сообщить Дункану, что добрался, а если вновь возникнет срочная необходимость — то уж придется переплатить, ничего не поделаешь. В конечном счете “разменный пункт” — магазинчик всяческих мелочей на территории кампуса — не чеканит четвертаки в подвале, сперва собери всю эту мелочь, затем сохрани, иногда приходится биться за каждый четвертак, дабы не давать сдачи случайным покупателям, упрашивая взять что-то до целого доллара — тяжкий труд. Ну, или есть такие вот менялы.

— Можно из преподавательской позвонить. — Эбби пожал плечами.

— В крайнем случае! И ведь сие удовольствие за счет абонента на другом конце, — напомнил Талли.

Эбби решил, что в таком случае оттуда наберет родителей при первой же возможности.

Можно, вообще-то, позвонить из почти любого заведения в городе, но до заправки или аптеки еще нужно дойти, как и найти свободное время в круговерти студенческой загруженности, а ценник уж точно там перевалит за пару долларов за несчастный звонок в духе “Привет, мам! Привет, пап!” или типа того.

— Тогда открываем охоту. — Эбби хлопнул в ладоши, но без особого воодушевления.

— Отлично! Вперед, дружище! — Чарли сорвался с места, будто веки вечные ждал его (хоть и весьма вялую) отмашку.

Предприимчивый сокурсник принялся разменивать мелочь тут, на вокзале, отлавливая тех провожающих и просто случайных людей, которые не участвовали в махинациях с четвертаками в академии Крипстоун-Крик. Это его увлекло, в эту миссию он вовлек и Эбби, так и так они дожидались рейса — ну, хоть с пользой скоротали время.

— Отлично! Ура! Готово! — Дело сделано. Чарли остался доволен, получив целую пригоршню мелочи. — Имей в виду, я их буду за тридцатку отдавать, а может, даже за тридцать пять, — предупредил он. — Но с тобой поделюсь по себестоимости. Обращайся!

— Хорошо. Учту. — Эбби улыбнулся, его забавлял отнюдь не Чарли, а то как по-щегольски вырядившийся молодой джентльмен радовался такой мелочи — в прямом смысле слова.

— Как твое лето? — сменил тему тот. — Развеялся немного?

— Типа того.

— Как твой дядя Дункан?

— Он мне не дя…

— Классный старик, стильный такой! — Торндайк не дал договорить. — Поджарый, крепкий. Смотри, Эбби, пока тебя нет, как заведет молоденькую тетю! Нашего с тобой возраста! — Он скорчил странную мечтательную физиономию, его фантазии точно полетели куда-то не туда.

— Дункан — он не интересуется молодушками… — Эбби снова не закончил.

— Так как там твое лето, дружище?

— Нормально.

— Вот и прекрасно! Я рад за тебя! Жизнь продолжается, старина… Да?

— Да.

— Чем занимался без меня? Посмотрел “Бэтмен”?

— Я… Нет, не посмотрел.

— Ну вот! Зря тогда куксился и не поехал в кино со мной и дядей Дунканом. Я же не могу тебе вечно каждый фильм пересказывать!

— Чуть позже гляну, — пообещал Эбби. — В прокате возьму кассету, когда выйдет. Вместе и посмотрим, идет?

— И поп-корн за твой счет — вот такой вот штраф!

— ОК.

— Ты так и не рассказал про лето, обманщик. Давай, колись! Что делал?

— Я тут встретил Дебору…

— Летом? — уточнил Торндайк.

— Нет, вот только что…

— А-а-а, — Талли махнул рукой и чуть не заехал соседу по носу, — я ее тоже видел. Думал ты про лето имеешь в виду… И это все, что с тобой случилось после моего визита, Андерсон?

— Нет, но…

Особо рассказать ему и нечего. Верней, не хотелось делиться переживаниями, когда собственные колени упираются в автобусное сидение спереди, колени Чарли — в его, а чьи-то еще — в спину (он чувствовал их сквозь кресло). Галдеж, суета и жар — никоим образом не подталкивали к мрачным и откровенным разговорам. Внезапно на задних сиденьях из огромной бутылки вырвался фонтан оранжевой газировки — кто-то уронил пережившую и без того изрядную тряску по пути сюда Фанту, а после еще догадался отвинтить пробку у сущей цитрусовой бомбы. Чарли смеялся, кислый фруктовый аромат щекотал ноздри. Забавное происшествие отвлекло одногруппника, а Эбби и не возражал, что они не возвращались к обсуждению его жизни, а речи приятеля превратились в раскатистый монолог дятла.

Хоть Чарли говорил, говорил и еще раз говорил обо всем на свете таким образом, будто пережил “Le Tour du monde en quatre-vingts jours”, особо у него тоже ничего не случилось за каникулы. Лето он коротал дома, совершив лишь две поездки: одна с его отцом на скучную конференцию пластических хирургов в LA, совмещенная с кинопробами его мачехи, другая — в Блумингтон, к Эбби. Ему бы махнуть куда-нибудь в Европу, Южную Америку, СССР, в места еще более экзотические и красочные, вроде Непала, Японии или Новой Зеландии, но, как уже отмечалось, семья Чарли вряд ли могла позволить что-то еще, кроме его обучения и содержания в КиКи.

Это вам, безусловно, не парочка Андерсонов, но с отцом, а тем более с молоденькой мачехой, — Чарли не особо ладил. Про мать он ничего так и не рассказал за целый год их знакомства, а Эбби счел, что не стоит спрашивать, ибо тут и так ясно — либо ушла, либо умерла; вопрос только в том — случилось ли это, когда Чарли находился в осознанном возрасте, чтобы помнить, или покуда он ползал под столом?

А вот мачехе друга досталось куда больше внимания:

— Она даже нашу фамилию не взяла, мол, с прежней — Шейл, а это вообще псевдоним, она так известна… Ага, как же! Я понимаю, что Барбара Талли-Торндайк уже перебор, но от частички “Талли” грех отказываться, ведь она так хорошо подошла бы к ее драгоценной “Шейл”! — сетовал Чарли.

Побранив немного глупышку Барбару, он пожаром перекинулся на ремесло отца. Парень не поддерживал медицину, направленную на укорочение носов и увеличение грудей, а не спасение жизней, борьбу со СПИДом или раком, считая, что отец зря тратит навыки и талант на лепку из мачехи (королевы крика в низкопробных слэшерах) — Барбары — королеву кукол — Барби.

— Я даже хотел стать скульптором, чтобы в противовес отцу творить изначальную красоту, — поделился однажды Чарли, рассказав немного про семейство Талли-Торндайков и показав Эбби фотографию отца и мачехи. Да, Барбара (с наигранным по-детски выражением и хорошо отрепетированной якобы непринужденной позой) действительно тянула на один с Чарли возраст. — Создавал бы гармонию тел и пропорций, не то что эти отцовские недоделанные актриски, считающие, что так им откроются врата рая, я про Голливуд. И, Эбби, ты не представляешь, какая там конкуренция среди этих живодеров и коновалов! Ну, это как ходить к одному и тому же парикмахеру или дантисту… Никакая перекроенная дива не последует за отцом, разбрасывая купюры, какие бы гладкий лоб или губы сердечком он не сулил в ее шестьдесят пять, а тот так и продолжит упрашивать ложиться под скальпель бесталанных и бедных дурнушек, мечтающих стать Грейс Келли — и “Оскар” получить, и выйти замуж за князя Монако! Вот так, друг мой, приходится мне крутиться, потому что папка занимается мясной благотворительностью в надежде, что его жертвы — лучшая реклама в индустрии кино! А чем твои предки занимаются? А то ты вечно про дядьев и про дядьев… Они же у тебя не…

— Нет, нет, родители живы-здоровы, — Эбби об Андерсонах никогда с Чарли даже не заговаривал, но, видимо, момент настал, — а род их, хм, занятий: транжирить состояние их покойных родителей, моих дедушек и бабушек, вообще ничего не делая и лодырничая днями напролет. Так что, прости, Чарли, но я не против актрис и пластических хирургов.

Итак, возвращаемся к лету, а оно у Эбби прошло, можно отметить, вполне хорошо, одиноко несколько — Дункан уезжал довольно часто, а Эбби оставался один в большом и пустом доме, зато никаких тайн, загадок и расследований касательно Пантеона, как и наивных актрис с их модернизированными для большого экрана лицами и телами.

Покончив с рассказом про ужасно тоскливую (и неудачную для отца и Барбары во всех их диккенсовских больших надеждах) поездку, Чарли сменил пластинку.

Альберт порой участвовал в разговоре: спрашивали — отвечал без особых подробностей, к нему не обращались — молчал, кивал. После того, что случилось в прошлом году, даже веселый и беззаботный Талли относился к Эбби с долей аккуратного трепета, как бы не зацепить шелковых нитей узора на дамастовом полотне, не разбить тончайший фарфор, пока изучаешь хрупкий экспонат, образчик страдания и несчастий.

Торндайка он смело мог назвать лучшим другом (и единственным). Эбби знал, что лучших друзей за всю жизнь можно и не встретить, но, по крайней мере, ему хотя бы с этим повезло. Чарли на расчерченном мелом поле студенческой дружбы единолично занимал ближайшую к Эбби клетку, обогнав Дебору. Но это по-честному, ведь и участие в невзгодах Альберта Андерсона он принял куда большее, чем последняя. Мисс Флетчер Эбби видел после внезапного столкновения в туалете еще раз, кстати, но потом та испарилась, с ними на рейс не села — взяла такси прямо тут, вполне возможно, или ее подвезла мать. У Деб, кстати, есть тачка, только на станции Альберт машины не видал, — что ж, одногруппница вполне могла себе позволить оставить транспорт в Крипстоун-Крик на лето и никак от этого не пострадать. А если она и приехала на своих колесах, то не удосужилась предложить их подвести… О том и речь, что в приятельницы и знакомые ее можно занести, а вот в лучшие подруги — увы.

“Еще ее эти странные выкрутасы в туалете… Ладно, не буду брать в голову. Время лечит, оно же все расставит по местам”, — решил Эбби, размышляя насчет девушки, пока Талли сообщал ему самые новые сплетни касательно почти каждого на их рейсе, исключая, разве что, водителя, а еще ближайших от их мест попутчиков, которые с большим интересом ловили каждое его слово.

Альберт, слушая сплетни в дорожной полудреме, благодарил одногруппника за то, что он так и не поднял разговор о прошлом семестре и событиях, произошедших непосредственно перед каникулами, а пытался сосредоточить воспоминания и внимание Эбби на самой беззаботной для любых учащихся поре — лете.

Неприятности и трагедия родом из прошлого учебного года, безусловно, сблизили Эбби и Чарли, под их гнетом дружба парней (довольно неуклюжая изначально) быстро окрепла. Но Эбби предпочел бы, чтобы их отношения с Чарли развивались самым заурядным и постепенным образом, как часто и происходит у самых заурядных людей студенческого возраста — легко, беззаботно, незамысловато, во время дуракаваляния, пьянок и, коли на то пошло, скучных лекций и семинаров.

Без вечеринок и юношеской ерунды не обошлось, но случилось несколько иначе.

А ворошить прошлый (Или еще продолжающийся?) кошмар не имелось никакого желания, по крайне мере пока. В том, что нечто — чувства, мысли, тревоги — неминуемо накроет его с головой в академии, Эбби не сомневался. И ему хотелось отсрочить столь неприятный (и даже жуткий) момент.

Но, хотелось или нет, их серебристый с красными полосами корабль на колесах, мерно покачиваясь, преодолевал новые и новые волны растрескавшегося асфальта, напоминающего застывшую давным-давно лаву, и нес их всех в городок Крипстоун-Крик.

После высадки Чарли помогал Эбби с покалеченным чемоданом — самую малость, ведь они почти сразу же поймали такси — желтый Додж Монако (При смене окраса на серый, бежевый или песочный (плюс золотая звезда на дверцах и мигалки на крыше) эта длинная посудина легко превращалась в транспорт шерифа, черный или синий с белым — вот вам патрульная полицейская машина, а если другие расцветки — можно еще погадать о роде занятий владельца: кто он? — отчаянный гангстер и сорвиголова или примерная домохозяйка и мать пятерых детей. Как видите, весьма универсальная колымага!).

Бесплатно прокатиться, как надеялся Эбби, не свезло, хорошо хоть такси поймали, учитывая, что следом за их рейсом прибыл еще один автобус, под завязку набитый студентами, а также несколько автомобилей довезли пассажиров до места назначения, отчего доселе пустынная остановка на подступах к городку, состоящая из знака, фонаря и пары скамеек, превратилась в небольшой фестиваль под открытым небом.

— И почему эти драндулеты не могут довести нас до кампуса? — жаловался Чарли, когда они уже бежали на поиски такси, выбравшись из автобуса.

— Потому что они междугородние, а не городские, — отвечал Эбби, пытаясь за ним поспеть. — Да и такое путешествие пару раз в году можно перетерпеть.

— Да знаю я, знаю! Еще и местный закон, ограничивающий траффик по улицам, мол спокойный город и износ дорог ниже… Да уж! Клянусь тебе, Эбби, в следующем году либо сам обзаведусь тачкой, либо найду кого-нибудь на колесах. Надоело уже!

— Ладно, а я куплю новый чемодан, — отвечал Андерсон, размышляя о том, что до следующего года им бы еще дожить.

Парни разделили оплату до ворот КиКи — 50/50, никого третьего брать, а значит и ждать, не стали. Перекинулись парой слов о месте назначения и цене с пожилым водителем, уже практически запихивая пожитки в его багажник, сели и сразу расплатились, чтоб потом не возиться. Всегда, когда остается какая-то пара последних миль в твоем путешествии, хочется побыстрее его завершить. На этом как-то негласно сошлись и Эбби с Чарли: обоим хотелось наконец приехать, просто переместиться из точки А в некую иную отметку маршрута, назовите ее какой угодно буквой любого алфавита.

Сумма затрат на весь путь от Блумингтона до академии вышла приемлемая, что само по себе прекрасно, так думал Андерсон, радуясь сэкономленному остатку мелких купюр в кошельке, поскольку Дункан выделял ему деньги на жизнь и карманные расходы дозировано и ограничено — хватало, в целом, но особо не разгуляешься. Если честно, Эбби собирался поискать еще и подработку в городе или прямо в академии — ничего зазорного в подобном нет, а сотня-другая — не лишняя. Он бы согласился и на работу официантом, хоть в том же ресторанчике “Лобстер Тюдоров”, мог бы перепечатывать какие-нибудь документы для миссис Кроуфорд или готовить методические пособия для психолога мисс Холлингуорт, единственное, чем бы он не стал промышлять — так это трудами мистера Винклера — слишком грязная и неблагодарная работа.

Получать какой-то доход, конечно, хотелось, но Альберт не знал, действительно не знал, останутся ли у него время и силы на какую-либо работу, даже на неполный график. Ведь помимо учебы ему надлежало сделать еще кое-что — личное, но не менее значимое. Вероятно, гораздо более важное, чем вся его учеба и жизнь до этого момента.

— Ты как? — поинтересовался Чарли, потому что его друг на соседнем сидении погрузился в молчаливое изучение видов за окном, а таксист не представлял собой интересного для него собеседника или хотя бы благодарного слушателя, вечно перетягивал незадавшийся с самого начала разговор на себя, ведая про разнообразные мелкие даже не проблемы, а, правильней сказать, глупые неурядицы (еще и радио ему вторило слезливыми и слащавыми песнями), которые обоих парней оставили полностью равнодушными.

— Нормально, странное чувство, но я стараюсь держаться, Чарли. Спасибо тебе за поддержку!

Остаток пути уже оба друга провели в молчании, слушали блеяние старика про прачечную и цены на стиральный порошок.

— Зато с каким удовольствием я покидаю треклятый Додж! — Эбби усмехнулся, ставя хромой чемодан на тротуар перед воротами академии. — И мне уже ничто не страшно!

— Ты абсолютно прав! А вот и наша детка! — Чарли окинул взглядом CCAA. — Соскучилась без нас?

***

Пятница, 2 июня 1989.

— Ты же знаешь Джо? — спросил как-то (в прошлом семестре, еще до каникул) Талли, когда они сидели за столом во время обеда вне крепостных застенков академии. День выдался таким, что хотелось выбросить все лекционные талмуды в окно, послать профессора, выбежать во двор, раздеться до трусов, валяться на траве, курить, определяя форму облаков — “А тут огромный phallus Пана! Или однако ж Приапа?” — Чарли — в своем репертуаре. Это происходило в их смелом воображении, кроме облака и курения — тут взаправду; а так они — весьма одетые и при конспектах с книженциями сидели на скамье, распластавшись на столешнице. Локти их соприкасались, выпускаемый изо ртов табачный дым перемешивался, как и смех с кашлем, на двоих — одна булка, — ее останки, россыпью лежащие на щербатой поверхности, уже замечены молодыми визгливыми воробьями. До чего же хорошо, что аж грустно становилось, будто Эбби подобного времяпрепровождения не заслуживал. Но Чарли так не считал, он разными способами пытался, порой успешно, точно универсальная таблетка от всех хворей, взбодрить его — Эбби отпускало, но у любого сильного препарата есть побочное действие — разум затуманивался, тупость благословляла, реальность плыла, казалась сном. Somnus…

Альберт Андерсон все эти дни и так жил будто во сне… Имеются в виду световые дни, ночью он не мог сомкнуть глаз: ему казалось, — Артур по-прежнему в их общей комнате, рядом — только протяни руку, вот же он — напротив. А когда первые лучи ползли по мозаике паркета, устремляясь в тот угол, обнаруживалась на его голой кровати с одним лишь пружинным матрасом примостившаяся там пустота — жирная, раздувшаяся до потолка. Полиция забрала многие вещи, почти все, даже незавершенные картины — для анализа его психического состояния экспертами. Академия тоже в стороне не осталась — его постельное белье выстирают и выдадут кому-то еще или, как знать, вдруг оно вернется сюда же, к Эбби. А вот Артура больше нет, и он никогда не вернется. Некоторые предметы однако ж остались: не представляющие интереса и ценности для следствия житейские студенческие мелочи. Их охраняла обувная коробка, ее — в свою очередь — пустота, ставшая столь объемной, что не подпускала Альберта ближе, чтобы он мог достать сундучок из темноты. Да, так мало от него осталось в земном мире, и Артур теперь лежит в коробке глубоко под искромсанными штыками лопат кусочками корней, среди взбудораженной армии личинок и жуков… И к нему Эбби не сможет приблизиться. Или он обратился пеплом? Тогда от него осталось и того меньше… Подробности ему неизвестны. Думая об этом, Эбби отворачивался к стене, тупо пялился на нее (рыдал и скулил он в первые дни, как только узнал), пока вся комната в дормитории не заполнялась яркостью точно аквариум — водой, потом вставал, шел, потому что жизнь продолжается. Талли вырывал его из состояния небытия, будто выводил на цветущий луг из подземного царствия Аида, Артур печально провожал их, прячась в тени платяного шкафа.

— До вечера, Эбби… Я буду ждать тебя здесь, — будто бы говорила его тающая тень. Дверь со крипом закрывалась, Чарли не позволял ему следовать за ними.

— Кого? — Эбби озадачился, пытаясь припомнить, о ком именно зашла речь — Джо может оказаться Джонатаном, Джонасом, Джоан?

— Вот эта самая. — Приятель едва кивнул в сторону. Эбби якобы потянулся за стаканом с напитком, его он тайком стянул из столовой, чтобы теперь еще и украдкой поглядеть на эту самую Джо.

Андерсон не знал ее, никогда не заговаривал, но видел несколько раз то в городе, то на вечеринке, то подле КиКи. Она — уже не молода, понура несколько, усталая всем видом, но этим и прекрасная — не училась тут, жила где-то неподалеку и постоянно околачивалась подле мест, где кучковались студенты, подобно призраку, привлеченному жизнью, голосами и теплом в доме похоронщика, чья семья обитала подле его “хлебного поля”, мрачного ремесла.

— А-а-а, эта… — протянул Эбби, теряя интерес, хотя Чарли точно что-то знал про нее и приберег сплетню на десерт.

— Она похожа на Джоконду, да? — Джоконда пила воду из уличного фонтанчика, губы ее блестели, как и темные волосы, свет лепил из нее знакомый каждому образ, потом съел верхнюю часть ее головы, осталась одна улыбка — Чеширский кот ухмыляется Алисе.

— Не знаю, — отозвался Андерсон.

— Она тут училась, закончила, ничего не добилась, пила, курила, употребляла, — Чарли проигнорировал его отрешенность, — так и осталась при академии. Вон, шатается вокруг: натурально собака на цепи. Говорят, шлюха, — закончил он, отправил окурок в полет, воробьи с гомоном кинулись следом, после ввергнутые прилетели обратно, требовательно и строго зыркали на обманщика Чарли, требуя настоящей пищи.

— И что? — Эбби пожал плечами. Назидательная история на него должного эффекта не возымела — если подумать и припомнить, можно назвать падшей каждую вторую девушку в кампусе… и не только девушку. А после случившегося с Артуром это вообще не имело смысла, но Андерсон понимал, к чему клонит приятель. — Полагаешь, кончим так же?

— Я уже ко-кончаю! — Талли-Торндайк запрокинул голову, весь затрясся, выдав гримасу удовольствия, страдания и облегчения, трагедии и комедии — эта палитра эмоций пульсировала в нем точно люминесценция каракатицы в брачный период.

Эбби не удержался, прыснул и покраснел. Джоконда, видимо, их слышала, но виду не подала, пошла себе дальше.

— И однажды… После выпуска пройдет много лет — десять, предположим, — Чарли успокоился, говорил мечтательно, даже немного серьезно, — и мы с тобой встретимся на автобусной остановке…

— Пожалуйста, — Теперь Эбби не до смеха, он побледнел, — прекрати.

— Я ничего не добьюсь в жизни… Как и ты, — раз мы оба ждем автобус на какой-то гребаной остановке, да? — продолжал Чарли, он смотрел на удаляющуюся Джоконду.

— Чарли, — почти взмолился Эбби. Но он же не специально? — Прекрати!

— И ты станешь пузатым, одутловатым, Эбби… Ты уже немного… Ха! А я — нет… Я не буду толстяком! Кожа да кости, а еще ревматоидные суставы! — Талли его будто и не слышал.

— Чарли! — Эбби соскочил с места. Хотел схватить его за ворот, ударить лицом о стол. За что он так?! — Заткнись!

— Да что такого-то?! — опомнился приятель, его темные глаза блестели, брови и губы изгибались шипящими кошками. Он сердился, что ему не дали закончить продуманный юморной финал.

Чарли действительно не понимал?

— Я больше не могу! Надоела вся эта чушь! — Эбби устремился прочь, на пастбища, где охотилась дикая Джоконда.

— Ты чего?! Я не то что-то ляпнул? Так я ж много ерунды говорю! Ты объясни, я тебе не какой-нибудь Эдвард Уоррен, мысли читать и духов изгонять не умею! — орал Чарли, воздев руки, на них уже таращился народ, ожидающий щекотливого завершения разыгранной драмы. “Сосед погибшего парня” с недавнего времени стал привлекать их внимание. — А вы чего вылупились, бездари?! Pedicabo ego vos! — обратился он к зевакам, по-нобильски посылая тех на хер. — Эбби! Андерсон, будь ты проклят, стой! Псих ненормальный. Ну стой ты, а?!

Но Эбби его не слушал. Он уже поравнялся с черноволосой милфой (кажется, эту аббревиатуру — MILF — Талли почерпнул из “Невероятных приключений Билла и Теда” или еще из какой-то нелепой комедии), к которой Чарли не ровно дышал, вестимо. Она действительно походила на женщину Леонардо — госпожу Лизу дель Джокондо.

***

Среда, поздний вечер, 3 мая 1989.

Возвращаясь с вечеринки, не слишком поздно, но уже как-то поднадоело (а вот Дебора и Чарли остались), он не ожидал встретить тут соседа по комнате.

— Артур? — спросил он, приближаясь и щурясь: свет фонаря слепил, а голову кружили алхимически перемешанные в реторте-желудке разнообразные нектары Диониса.

— Эбби, хм, Альберт, — отозвался старшекурсник. — Добрый вечер.

Действительно, добрый вечер — веселый, теплый, еще месяц учебы и наступят каникулы.

— Ты чего? — Эбби осмотрел парня. Элегантность осталась в его внешности, но трансформировалась в спортивную функциональность — бордовый с желтым бомбер, голубые джинсы, белые Converse. Тот сидел на скамейке, в руках у медвежьего короля — поблескивал вспотевший king of beers, подле огромная спортивная сумка — давно уж не спортсмен из-за травмы, но он часто таскался с ней (будто завтра у него решающая игра).

Андерсон встрепенулся:

“Он что, собирался уехать?”

Артур протянул жестяную банку с надписью “Bud” Альберту.

— Нет, спасибо, мне уже хватит… — Язык заплетался.

— Как знаешь. — Сосед сделал большой и жадный глоток. — Жду автобус уже минут сорок, — пожаловался Артур таким тоном, будто в этом Эбби виноват. — И не одной тачки не проехало, к тому же… Вообще мертвым-мертво. Еще и на вокзале ведь ждать придется. И чего я расписание не глянул? Мог и позвонить в справочную… Вот же! — Он снова отпил, попытался проглотить икоту — не вышло, ухмыльнулся.

— Ты уезжаешь? — Эбби присел рядом, даже протрезвел. — Что-то случилось? У тебя какие-то проблемы?

— Нет, никаких проблем, все путем, а насчет отъезда — как видишь, недалеко уехал! — Артур заулыбался, а Альберт стал смеяться да так, что слезы выступили, защипали глаза. — Эй, ты чего? Что смешного?

— Оглянись, — велел Эбби.

— Ну и? — Марлоу сидел, смотрел на него в недоумении, затем повернул шею.

— Видишь, тут медицинский кабинет, а рядом ветеринарный. Их еще постоянно путают.

— Да? — Артур, проучившийся и проживший тут куда дольше, чем его сосед, как будто этого не знал.

Но так оно и есть. Входные двери медучреждений для тварей божьих — больших иль малых — разделяли несчастные два фута, тут и там крест, лавровые ветви, медицинские докторские степени, часы приема, важные объявления про сдачу анализов и выдачу рецептов — вот вечно все и не могли разобраться, то затащат сенбернара в человечью лечебницу, перепугав старушенций, а то какой-нибудь подбитый драчун и пропойца требует сделать перевязку ветеринара, местного Джеймса Хэрриота — мол, у вас же есть бинты, эти халтурщики, соседи ваши, сейчас не работают, еще и страховку им подавай, а я заплачу наличными, доктор вы или нет? Клялись ли вы, ик, на библии, что ближнего своего… Все мы создания божьи, между прочим!

Артура эта история позабавила, он даже отставил в сторону недопитое пиво.

— Я и не знал, глаз-алмаз у тебя, Андерсон! — восхитился он.

— А я не знал, что ты свалишь, даже не попрощавшись.

— Ну… Свел же нас случай, м?

— Только ты никуда не уедешь. — Слова Эбби не звучали как угроза, он произнес их несколько театрально, даже с юмором, но Артур не понял.

— Как так? Почему? Ты меня не пустишь, приятель? — Он приобнял Эбби, притянул ближе — довольно грубовато.

— Крипстоун-Крик тебя не пустит. — Артур Дуглас Марлоу не знал кое-что еще, поэтому Эбби пришлось посвятить его в очередное (ха-ха!) городское откровение: — Эта остановка не работает. Тут уж с зимы ничего больше не ходит. Сам.

— Да ладно?! А это тогда что? — Спросил Артур, указывая на дорогу. Эбби сидел к той стороне спиной, но в ночной тиши с однообразным концертом сверчков, даже не обернувшись, слышал шум подъезжающей громадины. Свет фар выхватил их из полумрака, описав в треугольник.

Подле них остановился автобус. Попыхтел, после двери с обеих сторон отворились.

— Тут ничего не ходит, парни! — кричал водитель, высунувшись с левой стороны транспорта. — Вы чего, не местные поди? Как вас сюда занесло?

— Да, не местные! — подыграл Артур. — А как нам попасть на вокзал?

— Вам повезло, я домой заезжал, прям на моей малышке, ага! А сейчас вот туда и поеду, работаю в ночную смену. Подбросить?

— О! Вы появились весьма кстати! — оживился Артур. Эбби его восторга не разделял. Они не успели ни поговорить толком, ни попрощаться, ни…

— Ну? Едем? — не терпелось водителю.

— Конечно, минуту! — Марлоу схватил спортивную сумку одной рукой, Эбби — другой, безо всякого церемониала потащил его точно вторую поклажу в салон.

— Что ты делаешь? — Эбби особо и не вырывался.

— Я думал, ты не хочешь меня отпускать, — отвечал Артур. — Тогда поезжай со мной? Проводишь, а я расскажу тебе о причине преждевременного отбытия. Идет?

— Идет…

“Bud” остался на скамейке, стоял до тех пор, пока пьянчуга с синяком, шедший к добросердечному ветеринару за льдом, анестетиком и состраданием, не забрал обнаруженный им трофей — почти полную баночку! Эбби сидел рядом с Артуром в пустом и полутемном автобусе, вдыхал исходящий от того аромат лосьона Old Spice (дорогой парфюм тот использовал редко, он таился в его тумбах), ему казалось, что так и должен пахнуть бог футбольного поля, звездный квотербек. Ему вспомнился Эрих Мария Ремарк:

“Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал”.

“Время жить и время умирать”

Со спортивной сумкой, в простой одежде паренька из захолустного муниципального колледжа, уезжающий в диковинную ночь — Артур, самый что ни на есть настоящий, находился там, где и положено. Как и Эбби, — рядом с ним.

Убаюканный рассказом дорогого друга и соседа по комнате он и не мог подумать, что это их последний вечер.