Игрушка Двуликого

Василий Горъ, 2014

Ожидание Бельварда из Увераша закончилось. Леди Мэйнария, баронесса д'Атерн и ее возлюбленный Кром Меченый, названный Бездушным, прибыли в Шаргайл. Кроме того, выяснилось, что Бездушный тяжело ранен и не скоро сможет покинуть сарти, что по-хейсарски означает «дом-крепость». Такой шанс поквитаться с давним врагом выпадает только раз. Но Бельварду незачем спешить. Сарти, расположенный в центре города, не возьмешь штурмом. К тому же после недавних событий въезд для не-хейсаров в Шаргайл строго запрещен. И хотя в длительной вражде побеждает тот, кто умеет ждать, Кром Меченый не из тех, кого можно взять на измор…

Глава 4

Баронесса Мэйнария д’Атерн

Шестой день второй десятины второго травника

То, что Кром думает о своем ниер’ва, я догадалась без всяких слов. И вдруг поняла, что безумно хочу знать все, что можно, о человеке, который делает из мальчишек ТАКИХ мужчин.

Меченый грустно пожал плечами:

— Справедливым, надежным, мудрым…

— А поподробнее?

…Спрашивать, зачем мне это надо, он не стал — почувствовал, что этот вопрос — лишь вершок^[20], а корешок — мое желание узнать его, Крома, настолько хорошо, насколько это возможно. Поэтому дождался, пока я перестелю постель и лягу, устроился рядом со мной, зарылся носом в мои волосы и заговорил.

Удивительно, но я явственно видела все, что он рассказывает: его первую встречу с Роландом Кручей и первый лист, показавшийся бесконечным. Выматывающие тренировки, начинающиеся еще до рассвета и заканчивающиеся после заката, и ночные бдения в карауле. Первый дождливый жолтень^[21], проведенный на каком-то постоялом дворе неподалеку от границы с Алатом и последовавший за ним бесконечный снежень^[22], во время которого он умудрился объездить чуть ли не весь Горгот.

Жить его жизнью было жутковато: там, в прошлом, он смотрел на окружающий мир так, как будто не видел в нем ни одной светлой черты — равнодушно заступал в караул, равнодушно сменялся, равнодушно тратил заработанные деньги на оплату тренировок, постой, еду и одежду. Да, именно в таком порядке: в промежутках между листами он находил мастеров, способных научить его хотя бы одному новому движению, и покупал столько занятий, на сколько хватало денег, ночевал там, где останавливался его десяток, ел для того, чтобы выдерживать нагрузки, а вещи покупал только тогда, когда об этом напоминал Голова. Кстати, о том, что тренироваться можно не у одного Мастера Чекана, а у всех, у кого есть знания, ему подсказал именно Круча. И он же оплатил первую такую тренировку:

— …Собирайся! — в голосе Кручи звенит радость, яркая, как солнце в середине травника. Кром равнодушно оглядывает его с ног до головы и нехотя встает: раз пергамента, в котором отмечаются условия листа, не видать, значит, радость Головы вызвана не заключением нового договора.

— Бери чекан и пошли! — приказывает Роланд и по-дружески тыкает кулаком в плечо.

Кром привычно уворачивается и вопросительно выгибает бровь.

Круча морщится — видимо, еще не привык к тому, что его первач предпочитает молчать. Потом дергает себя за ус и кивает в сторону двери:

— Я договорился с мэтром Орчером, чтобы он на тебя посмотрел. Если ты ему понравишься, то он тебя погоняет десятины три-четыре…

— Зачем? — нехотя спрашивает Меченый.

— Ты — лучший ученик, который у меня когда-либо был… — объясняет Голова. — А мэтр Орчер — один из сильнейших Мастеров Чекана на всем Горготе. И способен дать тебе несравнимо больше меня…

— А лист?

— Пойдешь в следующий. Или через один — тогда, когда Мастер сочтет, что наш с ним договор выполнен…

Кром хмурит брови:

— Это, должно быть, дорого…

— Деньги приходят и уходят… — отмахивается Голова. — А друг, защищающий спину, остается…

Вообще, насколько я поняла, Голова относился к Крому, как к сыну, — учил всему, что знал сам, заставлял привыкать к ответственности и оказывался рядом именно тогда, когда тому требовалась помощь.

…На крыльях носа и лбу стоящего перед Кромом купца — капельки пота. Лицо — багровое, как закатное солнце. На шее — вздувшиеся вены и снующий вверх-вниз кадык. Пальцы правой руки, сжимающие кнутовище, мелко-мелко дрожат, а левая шарит по поясу, раз за разом ощупывая края ремешков, на которых еще недавно болтался кошель.

— Ты проклянешь миг, когда появился на свет! И ту, кто тебя родила…

Кром дергает левый кулак вместе с намотанной на нем косой^[23] на себя и вбивает правый в дергающуюся куцую черную бороденку.

Хрустят ломающиеся кости. В глазах купца вспыхивает боль. А через мгновение гаснет. Вместе с сознанием.

— Ты — труп, парень! — шипит дородная баба, стоявшая одесную от чернобородого, тут же набирает в грудь воздуха и начинает верещать на всю рыночную площадь: — Грабят!!! Убивают!!! Стража!!!

Толпа мгновенно раздается в стороны и ощетинивается всем, что попадается под руку.

Меченый равнодушно оглядывается, натыкается взглядом на троицу широких, будто наковальня, дядек, от которых знакомо пахнет кузней, всматривается в их опаленные огнем лица, разводит руками, чтобы показать, что в них нет никакого кошелька, видит, как они сжимают кулаки, и мысленно усмехается — они верят не ему, а тетке!

Со стороны кожевенных рядов доносится стук сапог и отрывистые вопли «дорогу!» и «разойдись!».

Кром поднимает голову, вглядывается в море людских голов, видит несущихся к нему стражников и криво усмехается — поход за бурдюками определенно удался…

В это время толпа, стоящая ошуюю от него, раздается, и перед ним возникает слегка подвыпивший Роланд:

— Купил?

Меченый отрицательно мотает головой и показывает взглядом на лежащее у его ног тело.

Круча мгновенно трезвеет:

— Ты?

Кром кивает. И снова разводит руками, чтобы показать, что не виноват.

Голова прищуривается, одним взглядом охватывает болтающийся на левой кнут, алую полосу, перечеркнувшую лицо, и поворачивается к продолжающей орать тетке:

— Кто! Посмел! Ударить! Моего! Первача?!

Тетка прерывается на полуслове, непонимающе смотрит сначала на Крома, потом на Кручу и багровеет от возмущения:

— Он срезал у мужа кошель, а потом пытался юркнуть в толпу!!!

— Юркнуть?! Он?! — переспрашивает Роланд и начинает хохотать: — Уа-ха-ха! Юркнуть!! В толпу!!!

— Что тут смешного?! — возмущенно шипит тетка. — Я…

Тут к хохоту Кручи присоединяется сначала один из кузнецов, затем какой-то пожилой ворон^[24], а через несколько ударов сердца смеется уже вся площадь.

Смех прерывается только тогда, когда к нам пробиваются городские стражники:

— Что тут происходит? Кого грабят и убивают?! Тихо!!!

— Ограбили — его… — дождавшись, пока толпа угомонится, веско роняет Роланд и кивает на бездыханное тело. Потом вытаскивает из-за нагрудника кожу^[25] и показывает ее десятнику: — Перед тем как он начал возводить напраслину на моего первача и ни за что ни про что перетянул его кнутом…

У стражника округляются глаза:

— Достопочтенный Гирил? Что это с ним?

— Получил заслуженное наказание и теперь отдыхает…

В этот момент в разговор встревает тетка:

— Ваш-мл-сть, мы с моим мужем шли по площади, когда вот этот парень, — ее палец показывает на Крома, — срезал с его пояса кошель и пытался юркнуть в толпу. Муж пытался его остановить…

— Если бы мой первач пытался юркнуть в толпу, то удар кнута пришелся бы по спине… — перебивает ее Круча. — А у Крома рубец НА ЛИЦЕ! Кроме того, с его ростом прятаться в толпе несусветная глупость!!! Исходя из этого любой здравомыслящий человек придет к выводу, что, возводя напраслину на этого человека, ваш муж совершил преступление, описанное в Строке шестнадцатой четвертого Слова Права Крови. И тем самым в полной мере заслужил то, что получил.

В глазах десятника мелькает сначала растерянность, а потом злорадство:

— Госпожа Тивирия?

— Д-да?

— Кнут, зажатый в руке этого человека, действительно принадлежит вашему мужу?

— Да! То есть нет!!!

— Не-е-ет? — притворно удивляется стражник. — А почему на кнутовище вырезан трезубец?

— Ну… просто…

— Вы лжете еще и мне?! Что ж, вам придется пройти с нами…

А еще Роланд видел Горгот и живущих в нем людей не так, как большинство. И старался научить этому и своего ученика:

…Кром лежит на телеге, раскинув ноющие руки и ноги, смотрит на мерцающее полотнище Пути^[26] и тонет в его бесконечной глубине. Мыслей — нет. Вместо них — одна дикая, всепоглощающая усталость.

Где-то на краю сознания — прерывистое дыхание Динты Пера, приказчика их нанимателя, сдуру подставившегося под удар ослопа и теперь пребывающего в блаженном небытии. Чуть дальше — если в том состоянии, в котором он находится, есть какие-то расстояния — пофыркивание чующих кровь лошадей, еле слышные перешептывания возниц и рык Кручи, все еще распекающего Нихха Писклю.

Слов не слышно. Да они и не нужны — щит, которому приказали опекать Меченого, отвлекся на одного из лесовиков и оставил его, Крома, без присмотра. Одного — против пары лесовиков, вооруженных рогатинами и ножами.

Нет, ничего страшного не произошло — эта парочка, явно взявшая в руки оружие не так давно, больше мешала друг другу, чем атаковала, поэтому Кром выстоял против них столько времени, сколько потребовалось Нихху, чтобы добить своего противника и вернуться. Но Роланд, по своему обыкновению отслеживавший все ошибки и промахи своих первачей, пытается выбить из Пискли дурь.

Губы Меченого кривятся в безумной усмешке — эти двое его даже не задели. А вот жилистый черноволосый дядька с окованной сталью дубинкой, лесовик, намеренно оставленный Роландом в живых, чуть не отправил его в чертоги Темной Половины Двуликого. Впрочем, что удивительного — ведь за победу над Кромом лесовику была обещана свобода!

Заново переживая тот поединок, Кром нервно сжимает рукоять лежащего рядом чекана и вдруг понимает, что его натаскивают, как бойцового пса.

В памяти тут же всплывают слова Кручи, сказанные им перед началом поединка:

— Он — мясо^[27]. Для любого из нас. А для тебя — ступень. Перешагнешь — сделаешь первый шаг к своей цели. Не сумеешь — уйдешь в небытие…

Кром кривится в улыбке, приподнимается на локте, вглядывается в темноту — туда, куда должны были стащить тела незадачливых грабителей, — и вздрагивает от прикосновения широкой, как лопата, ладони:

— Сумел. Молодец. Я тобой горжусь…

Молодцом он себя не чувствует, так как в голове почти безостановочно звенят слова из Изумрудной скрижали: «Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад, — суть путь в Небытие! Тот, кто отворил кровь дважды и более, воистину проклят: он никогда не найдет пути к Вседержителю…»

Видимо, его молчание достаточно красноречиво, так как Роланд усаживается рядом и негромко хмыкает:

— Переживаешь, что взял его жизнь? Зря! Он сам сделал свой выбор, решив, что ради наживы можно грабить, ссильничать и убивать… Кстати, оттуда, из кустов, видны не только дорога и телеги, но и мы — люди, защищающие чужое добро. Поэтому можешь считать, что он убил себя сам. В тот момент, когда выбежал на опушку с оружием в руках…

Мысль интересная. Даже очень — получается, что вины Крома в смерти лесовика почти нет… Или все-таки есть?

Круча вздыхает, с хрустом сжимает кулаки и продолжает. Так тихо, как будто беседует сам с собой:

— Таких уродов — много. И не только среди лесовиков. Они пользуются силой, для того чтобы забирать себе то, что им не принадлежит — деньги, здоровье, жизни…

— Жизни? — восклицает Меченый и успокаивается. Окончательно и сразу. Так как эта короткая фраза переворачивает его представление о Будущем…

…Жить его жизнью было безумно интересно, но в какой-то момент, почувствовав, что он ответит на любой мой вопрос, я заставила себя остановиться: там, в глубине его памяти, жила боль. И выпускать ее на свободу я не собиралась.

Перевести его внимание на себя удалось без особого труда — стоило мне начать накручивать на палец лахти, как Кром наткнулся взглядом на синюю ленточку и слегка помрачнел:

— Мэй, скажи, пожалуйста, почему Иттира и ее помощницы так странно смотрели на твой магас?

— Помнишь, Тарваз рассказывал нам про то, как Аютэ вошла в род?

Он утвердительно кивнул:

— Сбежала из своего сарти, явилась к нашему и спела Ваге свою Песнь, стоя перед воротами…^[28]

— Ага! Так вот, после того как Крыло Бури согласился взять ее в жены, она жила на женской половине чуть ли не месяц. А его женой стала только в день свадьбы. Это — традиция…

Глаза Меченого потемнели.

— Ты — не хейсарка, поэтому их традиции тебя не касаются!

Я аж задохнулась от счастья — он был готов защищать меня даже от меня самой!

Потерлась щекой о его плечо, запустила руку под его нижнюю рубашку и пристроила ладонь на твердом, как доска, животе. Потом закрыла глаза и попробовала себя в роли хейсарского тэнто^[29]:

— Во времена, когда в Земляничном ущелье еще били горячие ключи, а у Угети’ва было три вершины, а не две, у Кетила Сломанного Ножа, одного из лучших воинов рода Оноирэ, родилась девочка с волосами цвета пепла…

…Легенда, рассказанная мне Ситой, была красивой и очень романтичной. Поэтому я ушла в нее с головой и представила, как это было:

…Счастливый отец, которому до этого жена дарила одних сыновей, назвал дочь Биарой^[30] и подарил Барсу три раза по десять белоснежных баранов. Дары, которым могли позавидовать аннары сильнейших родов, потрясли не только Шаргайл, но и Бога-Воина. Причем настолько, что он не только вдохнул в девочку несгибаемый характер и одарил ее ослепительной красотой, но и уговорил свою жену^[31] наделить Биару способностью прозревать людские души.

Дары Бастарза дали о себе знать довольно рано — сначала женская, а потом и мужская половина рода поняла, что за яркой и запоминающейся внешностью Долгожданной скрывается нрав, который сделал бы честь любому воину. А вот искра Найтэ проявилась только тогда, когда девочка получила прозвище и начала заплетать лахти: Пепельноволосая видела души сватающихся к ней женихов и обрывала обращенные к ней Песни чуть ли не на первом слове.

Долгих три лиственя^[32] отец Долгожданной проклинал день, когда вспорол горло первому барану. А на четвертый обрадовался — его дочь, Биара Пепельноволосая, сделала выбор и заплела в волосы черную ленту. Увы, оказалось, что ее избранник — не лам’наш’ги^[33], не ори’шер^[34] и даже не н’нар^[35], а самый обычный айти’ар^[36]. Причем из крайне малочисленного рода Ширвани!

Убедить Биару изменить свое решение не получилось — выслушав пылкую речь отца, девушка упрямо свела брови к переносице и заявила, что ее избранник может стать величайшим воином Шаргайла.

— Только лишь «может»? — вскричал расстроенный отец. — И все?

— Да! — сказала Пепельноволосая. — Может. Ибо уже обладает всем, что для этого надо.

А потом нахмурила брови и замолчала, давая понять, что сказала достаточно…

…Следующие два лиственя Сломанный Нож наведывался в сарти рода Ширвани чуть ли не каждую десятину — беседовал с воинами, присутствовал на тренировках и смотрел на того, кто посмел украсть сердце его дочери. А в день, когда мальчишка прошел Испытание Духа и получил имя, понял, что выбор Биары был не случаен — будущий великий воин взял жизнь не у медведя, а у пещерного льва.

Увы, радовался он рано: через три дня его дочь исчезла из своей комнаты, а сарти рода Ширвани разбудила звонкая Песнь, раздающаяся перед воротами. Те, кто смог покинуть чертоги Хэль^[37] и спустился во двор, презрительно плевали себе под ноги — первая красавица Шаргайла стояла на улице простоволосой, босой и в араллухе без единого узора!

Такое попрание а’дар возмутило всех, кроме Ивира Львиной Гривы — избранник Долгожданной, не колеблясь ни мгновения, вышел к ней и принял ее Слово, Сердце и Жизнь. А в следующее мгновение удивленно вытаращил глаза — девушка вытащила из рукава синюю ленту и вплела ее в лахти!

— Что это значит, о латт’иара?^[38] — вполголоса поинтересовался он.

— Через несколько дней ты уходишь в свой первый поход, не так ли? — звонко ответила Биара.

— Да, так и есть! — гордо кивнул Ширвани.

— Я не могу прозреть твое будущее, муж мой, но могу сделать так, чтобы каждый миг настоящего стал для тебя счастливым…

— И что с ними было дальше? — чуть слышно спросил Кром.

— Ивир погиб. То ли во втором, то ли в третьем бою… — смахнув со щеки слезинку, вздохнула я. — Поэтому синий цвет для хейсаров — символ самопожертвования и смерти…

Примечания

20

Аналог выражения «верхушка айсберга».

21

Жолтень — осень.

22

Снежень — зима.

23

Коса — местное название плетеной части кнута, так называемого «тела».

24

Ворон — в просторечии — сотрудник королевского суда.

25

Кожа — знак принадлежности к гильдии охранников. Представляет собой кусок кожи с нанесенным на нем клеймом гильдии, именем и прозвищем охранника, а также двумя-тремя его приметами. С ростом статуса в гильдии кожа меняется.

26

Путь — россыпь звезд, тянущаяся от одного края горизонта до другого. Почти совпадает с видимой траекторией движения Дейра.

27

Мясо — на жаргоне Серых — жертва.

28

По хейсарским меркам редкий героизм: убежав из дома, она тем самым отказалась от рода. То есть, если бы Вага не услышал ее Песнь, она бы стала считаться изгоем.

29

Тэнто — сказитель (хейсарск.).

30

Биара — долгожданная (хейсарск.).

31

Женой Бастарза является Найтэ, богиня добра и справедливости.

32

Имеется в виду «после совершеннолетия».

33

Лам’наш’ги — «хозяин Волчьих Клыков», т. е. мастер наш'ги.

34

Ори’шер — дословно «мужчина-воин». Т. е. воин, находящийся во цвете лет.

35

Н’нар — отец. Уважительное обращение к воинам, в силу возраста не способным держать в руке меч.

36

Айти’ар — мальчик, ожидающий имени.

37

Хэль — богиня снов. Младшая сестра Бастарза. Насылает сны и арит’эно’ори — боевое безумие.

38

Латт’иара — прекраснейшая.