Наполеон и его женщины

Ги Бретон

«…Портрет Наполеона, который предлагается в этой книге, безусловно, удивит очень многих читателей. Дело все в том, что лицемерные и сострадательные историки полностью исказили настоящий портрет императора. Поставив себе целью изобразить некоего полубога, они сознательно скрыли от нас самую человечную сторону его жизни: они не показали Наполеона в постели с женщиной. Наполеон, однако же, обожал женщин. И ради них он бросал бумаги, планы сражений, солдат и маршалов. Для того чтобы очаровать женщин, он раздавал им миллиарды франков. Для того чтобы их соблазнить, он писал им тысячи любовных писем и записок. Для того чтобы обладать ими, он отдавал им столько дней и ночей, что невольно встает вопрос: где же он брал время на то, чтобы править своей Империей и вести войны?.. Известно ли вам, что у него было больше любовниц, чем у Людовика XV, Франциска I и Генриха IV, вместе взятых?.. Женское окружение ему было до такой степени необходимо, что понять его характер невозможно, если не принимать во внимание его подвиги на стеганом одеяле…»

Глава 2

Бурная брачная ночь Бонапарта

Адам и Ева были счастливы в Раю земном, но тут появился зверь…

Масиллон

9 марта 1796 года около восьми часов вечера в салоне мэрии 2-го округа, что на улице Антеи, скучали шесть человек.

Эти шестеро, собравшиеся у камина, были: Жозефина, Кольмеле (юрист), Ле Маруа (адъютант Бонапарта), Баррас, Тальен и чиновник отдела регистрации гражданских браков Коллен-Лакомб.

На улице шел проливной дождь.

— Надеюсь, что он не забыл, — прошептала Жозефина.

— У него много работы, — сказал в ответ Баррас. — Он готовится к отъезду в Италию. Сейчас ему предстоит немедленно решить бесчисленное множество вопросов.

Жозефина ничего на это не ответила, и во вновь наступившей тишине слышалось только потрескивание дров в камине.

О чем же она тогда думала, неотрывно глядя на огонь? Быть может, о той старой караибке из Фор-де-Франс, которая сказала ей, семилетней девочке:

«Ты выйдешь замуж за сверхчеловека и взойдешь на трон…»²⁸

И от этих воспоминаний она, возможно, впала в меланхолию…

Ведь этот невзрачный маленький генерал, с которым ей предстояло этим вечером связать свою судьбу, вовсе не был похож ни на сверхчеловека, ни на будущего монарха…

И однако же она верила в это предсказание. Верила так сильно, что эта вера помогла ей перенести все невзгоды революционных тюрем.

В девять часов вечера чиновник службы регистрации браков задремал, а свидетели, не решаясь взглянуть на «невесту», нервно вышагивали взад-вперед по салону.

Наконец, когда часы уже пробили десять, на лестнице раздались энергичные шаги. Дверь с шумом распахнулась, и в салон влетел Бонапарт. Подскочив к Коллен-Лакомбу, он стал трясти его за плечо:

— Ну же, господин мэр, пожените нас поскорее!..

Чиновник мэрии, с еще мутными от сна глазами, открыл свою регистрационную книгу, и все присутствовавшие в полной тишине заслушали запись о заключении брака, которая была занимательна уже тем, что была полностью неправдой: Бонапарт из галантности постарел на год, а Жозефина из кокетства помолодела на сорок восемь месяцев. Новобрачный назвал своим местожительством мэрию, его свидетель был слишком молод и не имел права заверять акт о браке… Согласитесь, любопытный был составлен официальный документ, особенно для молодого человека, чье имя позднее стал носить Гражданский кодекс…

После оглашения этого лживого документа были произнесены положенные в данном случае фразы, поставлены необходимые подписи, и все вывалили на улицу.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказал Бонапарт ошарашенным свидетелям. — Увидимся завтра. Спокойной ночи.

После этого он втащил Жозефину в карету, которая во весь опор помчалась на улицу Шантрен²⁹.

Для маленького генерала эта свадьба была очень выгодным делом. Женившись на вдове Богарнэ, он получал доступ в общество «бывших», роскошной жизни и элегантности которых всегда очень завидовал. А кроме того, он «становился французом»³⁰ и владельцем уютного особняка, окруженного садиком… Богатства, о котором прожужжала ему все уши Жозефина, конечно же не существовало в природе, но креолка принесла ему в качестве приданого пост главнокомандующего Итальянской армией³¹.

А посему он раздевал супругу с довольной улыбкой на лице и с огромным желанием нанести ей самые сладостные оскорбления…³²

Собираясь лечь в постель, Бонапарт увидел, что на покрывале лежит мопс Жозефины по кличке Фортюне.

Он собрался было согнать собаку с кровати, но креолка запротестовала:

— Ты ведь не станешь беспокоить бедную собачку за то, что ей захотелось поспать на моей кровати, — сказала она. — Погляди, как он ласково на тебя смотрит… Надо быть бессердечным человеком, чтобы прогнать его.

Генерал твердо считал, что каждый должен быть на положенном ему месте: мужчины на войне, любовники в постели, а собаки — в своих конурах. У него появилось огромное желание вышвырнуть мопса в окно, но, подумав, что для первой брачной ночи это было бы плохим прологом, он, не сказав ни слова, юркнул под одеяло.

Едва соприкоснувшись с гибким горячим телом Жозефины, он стал думать совсем о другом, и, как красиво выразился господин де Равин, «маленькая капризная собачонка была тут же забыта из-за нежной шкатулки, которую будущая императрица тайно взрастила в месте соединения ее нежных шелковистых бедер…».

После нескольких прикосновений, имевших целью уточнить намерения, Бонапарт набросился на Жозефину с такой яростью, что испугал собачку.

Фортюне, не привыкший видеть, чтобы с его хозяйкой обращались так грубо, отчаянно залаял.

Бонапарт, продолжая начатое дело, попытался успокоить животное нежными и ласковыми словами. Он называл его, хотя и тщетно, золотым красивым барашком, розовым кроликом, ангелочком. И наконец, не выдержав, двинул ему ногой в брюхо.

Собака с жалобным визгом слетела на ковер, а супруги продолжили свои сладостные занятия.

Вдруг Бонапарт дико закричал, и счастливая Жозефина подумала, что муж ее достиг вершины блаженства. Но она ошибалась: это был не крик сладострастия, а вопль боли. Дело в том, что Фортюне, которому удалось-таки вскарабкаться на кровать и шмыгнуть под одеяло, впился своими острыми клыками в лодыжку будущего победителя под Аустерлицем…

После этого парочка продолжать любовные игры уже не смогла. У генерала пропал всякий интерес к удовольствиям.

«До самого утра, — рассказывает все тот же господин де Равин, — огорченная Жозефина ставила примочки из липового цвета на рану пострадавшего, который, корчась на кровати от боли, твердил жалобным тоном, что умрет от бешенства»³³.

Так, словно в веселом водевиле, закончилась первая брачная ночь величайшего человека всех времен и народов…³⁴

На другой день об этой свадьбе в довольно пренебрежительном тоне сообщила одна из газет:

«Генерал Буона-Парт, столь известный в Европе благодаря своим многочисленным подвигам (говорят, что прежде, чем стать генералом Французской республики, он был клерком у одного судебного пристава в Бастиа), перед тем как отправиться в войска, чтобы собрать новый урожай лавров на полях Марса, возжелал сорвать мирту Амура. Другими словами, это означает, что он захотел жениться.

На голову этого молодого героя возложили венок Амур и Гименей.

Он взял в жены госпожу де Богарнэ, молодую, сорокадвухлетнюю вдовушку, которая была неплоха собой до тех пор, пока во рту ее оставался последний зуб, украшавший самый маленький в мире рот.

Церемония бракосочетания прошла очень весело. Свидетелями были господа Баррас (…), Тальен и его прекрасная Кабаррю.

Господа Тальен и Баррас были очень любезны друг с другом. Они не могли глядеть на генерала Буона (sic!) без улыбки, понимая, что с их сердец свалился камень и что отныне совесть их чиста»³⁵.

Спустя два дня, 11 марта, Бонапарт выехал из Парижа и отправился в Ниццу принимать командование армией.

В Шансо его ждало огорчение в виде письма от Дезире Клари, той самой юной марсельки, которой несколько месяцев тому назад он клялся в вечной любви³⁶.

Чувствуя себя очень неловко, он прочел письмо, содержанию которого суждено было навечно запечатлеться в его памяти и заставить его мучиться угрызениями совести всю жизнь.

«Вы сделали меня несчастной до конца моих дней, но у меня хватает еще слабости простить Вам все.

Итак, Вы женаты. И теперь, значит, больше не дозволено бедной Эжени любить Вас, думать о Вас. Вы говорили, что любите меня… И женились?!

Нет, не могу свыкнуться с этой мыслью! Она убивает меня. Я этого не могу пережить! Я докажу Вам, что я была более верна своему слову, и, несмотря на то что Вы разорвали существовавшие между нами связи, никогда больше я не дам никому обещания, никогда не выйду ни за кого замуж. Мои несчастья научили меня разбираться в мужчинах и беречь от них мое сердце.

Я попросила Вашего брата вернуть мне мой портрет. И теперь я обращаюсь к Вам с этой же просьбой. Вам этот портрет, очевидно, не нужен, особенно сейчас, когда у Вас есть портрет той женщины, которая, безусловно, Вам дорога. Сравнение, естественно, не в мою пользу, поскольку жена Ваша во всем превосходит бедную Эжени, которая, возможно, превосходит ее только лишь в крайней к Вам привязанности.

После года разлуки я так мечтала о счастье! Я так надеялась вскоре увидеться с Вами и стать счастливейшей из женщин, выйдя за Вас замуж!

…Теперь мне осталось одно лишь утешение: убедить Вас в моем постоянстве. А после этого я хочу лишь одного: умереть. Жизнь — это жестокая пытка, и я не могу больше посвятить ее Вам.

Желаю Вам счастья и успехов в вашем браке. Я хочу, чтобы женщина, которую Вы избрали для того, чтобы сделать счастливой, заслужила больше счастья, чем я и чем Вы этого заслуживаете. Но я прошу Вас, если Вы достигнете вершины счастья, не забывать про Вашу Эжени и посочувствовать ее доле.

Эжени».

Бонапарт смущенно сложил письмо и сунул его в карман… С этого дня мысль об исправлении этой совершенной им несправедливости не покидала его. Она преследовала его до острова Святой Елены и тогда, когда он давал большое приданое за юной марселькой, становившейся королевой Швеции…

По пути к Средиземному морю любовь Бонапарта к жене переросла в безумную страсть.

На каждом привале он показывал встречавшим его военным портрет Жозефины:

— Она прекрасна, не правда ли?

И по нескольку раз в день он писал ей письма, которые отсылал с нарочными на улицу Шантрен.

Эти письма были полны страсти:

«Каждое мгновение отдаляет меня от тебя, обожаемый друг, и каждое мгновение я нахожу в себе все меньше сил для того, чтобы переносить то, что я удаляюсь от тебя. Ты постоянно занимаешь мои мысли. У меня не хватает воображения придумать, чем ты занимаешься. Представив тебя грустной, я чувствую, как сердце мое разрывается, а боль моя — углубляется. Представив тебя веселой, игривой, с приятелями, я начинаю упрекать тебя в том, что ты очень быстро забыла наше тягостное трехдневное прощание: значит, ты легкомысленна и пока еще не познала глубоких чувств.

Видишь, мне трудно угодить. Напиши мне, нежный мой друг, и пусть письма твои будут длинными. Шлю тебе тысячу и один поцелуй самой нежной и честной любви».

Вскоре тон писем изменился. Мучимый желанием и ревностью, Бонапарт стал писать письма, полные безудержного романтизма.

В одном из таких писем, отправленных из Ниццы, он всерьез рассматривал возможность разорвать зубами свое сердце. Такое высказывание было уж совсем не к лицу главнокомандующему.

Вот что он писал:

«Не было дня, чтобы я не думал о тебе с любовью, не было ночи, чтобы я не сжимал тебя в объятиях. Я не выпил ни чашки чая без того, чтобы не проклясть славу и честолюбие, которые заставляют меня быть вдали от души моей жизни.

Решаю ли я тысячи вопросов, командую ли войсками, проезжаю ли по полям, одна лишь ты, моя восхитительная Жозефина, занимаешь мое сердце, мой разум, мои мысли.

И если я удалюсь от тебя со скоростью течения Роны, то лишь для того, чтобы поскорее вновь увидеться с тобой. Если я вдруг поднимаюсь среди ночи и начинаю работать, то это для того, чтобы хотя бы на несколько дней приблизить приезд моей нежной подруги.

И однако в своем письме, датированном 23–26 вантоза (13–16 марта 1796 года), ты обращаешься ко мне на ВЫ. Сама ты ВЫ!

Ах, нехорошая, как ты могла написать такое письмо! Какое оно холодное! И, кстати, с 23 по 26 — это целых четыре дня. Чем это ты занималась — у тебя не было времени написать письмо собственному мужу?

Ах, друг мой, это ВЫ и эти четыре дня заставляют меня с сожалением вспомнить о моем античном безразличии. Горе тому, кто заставит меня вновь к нему вернуться! Ему придется испытать на себе все те страдания и муки, которые испытываю я по причине убежденности и очевидности (которым и служит твой друг)! В Аду нет пыток, там нет ни Фурий, ни Змея! ВЫ! ВЫ! Ах, что же будет через неделю?

Душа моя грустна, сердце поет, а воображение просто пугает меня… Ты любишь меня менее сильно. Настанет день, и ты совсем разлюбишь меня.

Скажи мне тогда об этом. Уж этого-то я, по крайней мере, заслуживаю…

До свидания, жена, мука, счастье, надежда и смысл моей жизни, которую я люблю, которой боюсь, которая внушает мне нежные чувства, зовущие меня к природе, и порывы столь же яростные, как гром.

Тот день, когда ты произнесешь: “Я разлюбила тебя”, станет последним днем моей любви или моей жизни.

Было бы мое сердце достаточно подлым для того, чтобы любить безответно, я разорвал бы его зубами!

Жозефина! Жозефина!.. Не перестала ли ты любить меня?»

Последние строки писем свидетельствуют об идефиксе:

«Целую твои груди и ниже, гораздо ниже», — писал Бонапарт. Или еще: «Целую твой маленький черный лесок»…

Вот это уже совсем по-полевому и чуть-чуть кокетливо…

Получая эти взбалмошные послания, Жозефина хохотала:

— Бред какой-то! — говорила она.

А пока Бонапарт, возбужденный воспоминаниями о бурных ночах, проведенных с женой, ворочался на своей походной кровати, креолка предоставляла в пользование свое тело с шелковистой кожей любому молодому человеку, который ее об этом вежливо просил…