Эмигрант

Герш Тайчер

Книга Герша Тайчера «Эмигрант» продолжает повествование автора о жизни его героя Семёна в первые годы эмиграции на Запад, исследует нелёгкий путь к признанию в условиях другого общества и ощущения новой Родины. В непринуждённой форме написан трогательный рассказ, как ещё вчера советский человек адаптируется к новому образу жизни, создаёт семью, строит карьеру. Книга написана лёгким, ироническим языком, с хорошим чувством юмора.В оформлении обложки использованы личные фото автора.

Глава первая

Добро пожаловать в Израиль

Шломо — это тоже я

Ещё на рассвете 9-го января 1978 года я был человеком-нулём по имени Соломон Абрамович Глейзер. К обеду я продолжал им быть, но уже под другим именем. Именно тогда и началась моя постсоветская история.

…Меня разбудила дорожно-революционная песня. Мелодия была однозначно знакомой, хотя слов я никак не мог разобрать. Солистка сильно картавила, хор гнусаво заливался припевом ей в ответ, и понять, о чём все они поют, было невозможно. Но я уверенно полагал, что это было что-то из репертуара старых большевиков, которые возвращались в Россию в запечатанном вагоне и тревожно, но слаженно пели песню про враждебные вихри. Впрочем, поскольку это был не всеобще пугающий революционный гимн со страшными словами «это есть наш последний и решительный бой», я решил, что можно приоткрыть глаза.

Я сидел в битком набитом самолёте, который решительно шёл на посадку. Ещё совсем недавно советские, его пассажиры не успели проветриться от запахов ташкентских кур, молдавского молодого вина и новоселицкой¹ брынзы. К ним добавился новый аромат тёплого венского кофе меланж, которым успели пропитаться лишь некоторые мои попутчики, однако этот запах не был уверенным и стойким. Слишком мало ещё времени все мы провели вне СССР. Хотя обида за потерянную палку черновицкого сервелата лично у меня уже почти выветрилась.

Автоматически сунул руку в карман брюк — заветные американские деньги были на месте, можно было продолжать спокойно и уверенно жить дальше. Насколько спокойно, в какой степени уверенно и как долго, было пока неизвестно.

О будущем вообще ничего не было известно, поэтому моё состояние было лёгким и необременительным.

За иллюминатором начинало светать. Солнца ещё не было видно, средиземноморская луна по-прежнему ярко освещала поверхность воды далеко внизу под брюхом самолёта. Было странное ощущение пребывания вне пространства и времени: трудно или невозможно определить, где ты находишься, а также время суток, время года и время вообще. Казалось, самолёт преодолевает какую-то невидимую границу, опускается по условной лестнице в неведомое и таинственное. Люди в самолёте напряглись в ожидании глубоких воздушных ям, дети замолкли и не галдели, старики закрыли глаза, а молодые, крепко обнявшись, дышали глубже, чем обычно.

Стюардесса в последний раз прошлась по салону, предлагая напоследок всё ещё по-советски настроенным пассажирам дешёвые капиталистические товары, до этого момента виданные ими только в редких снах.

— Семён! Смотри, сигареты американские продают по дешёвке. Одолжи 20 долларов! Я свои деньги оставил в чемодане в багаже. Как только приземлимся, я тебе немедленно верну, — сказал двадцатилетний паренёк, сидевший всю дорогу рядом со мной.

— Послушай, Саша… — начал было отвечать ему нагловатым тоном черновицкого «лабуха», но подходящих к случаю убедительных слов никак не мог подыскать. Бросился искать ответ в своей памяти, но там зияла звенящая дорожная пустота. Наверное, сразу после рождения у меня было точно так же пусто в голове, с той лишь разницей, что тогда никто не просил у меня денег в долг.

Конечно, Сашу следовало бы послать подальше, но мне почему-то не хотелось этого делать и с этого начинать новую, капиталистическую, жизнь. Я просто его проигнорировал. В тот момент мне ничего не хотелось делать и тем более одалживать ему либо кому-нибудь другому деньги.

Динамики самолёта объявили по-русски, что мы пролетаем над береговой линией Израиля. Я посмотрел в иллюминатор и убедился, что берег действительно имеется, а вдоль него уютно расположились огни какого-то большого города.

Хотя в самолёте было полно взрослых, в этот момент все повели себя как маленькие дети. А когда самолёт приземлился на «земле обетованной», пассажиры стали хлопать в ладоши, молиться, обниматься и даже плакать.

У меня тоже блеснула скупая черновицкая слеза в левом глазу. Но она не была слезой радости или грусти, нет. Это были момент самоутверждения, свидетельство моей временной победы над силами зла и влажный трамплин в собственное великое будущее, которое не казалось пока ясным или определённым. В нём не было каких-то конкретных женщин, которые всегда добавляют нечто в наше будущее. Но моё будущее всё равно выглядело тогда абстрактным и приторно-сладким, как логика некоторых женщин. Были оцепенение, усталость и самоуверенность одновременно.

Впрочем, в момент посадки я ещё не был настолько уверенным в себе и в своём будущем. Я даже не знал, оказывается, своего настоящего имени.

Мозг отказывался фиксировать детали, он выхватывал лишь самое главное: трап, теплый ветер в лицо, светлеющее от зари небо… А вот сколько ступенек было у трапа самолёта, я не запомнил, как и многое другое тоже.

Потом в памяти зафиксировалась другая картина. Большой зал, где разместили всех прибывших. Там стояла дюжина канцелярских письменных столов. Женщина неопределённого возраста в очках жестом пригласила меня к своему столу. Я подошёл. Мне не о чём было переживать, черновицкой колбасы у меня уже давно с собой не было. Посмотрев на меня поверх очков тренированным взглядом, она взяла из моих рук удостоверение беженца и с железобетонным акцентом, обращаясь на «ты», со знанием дела начала ознакомительную беседу:

— Соломон… Абрамович… Глейзер… 1952 года рождения… Так у тебя день рождения через несколько дней! Как будешь отмечать?

— Посмотрим, — ответил я коротко и уклончиво, а про себя удивился панибратству и подумал, хорошо, что она, по крайней мере, не просит у меня денег в долг.

— В Израиле у людей израильские имена. Твоё имя будет Шломо.

— Мои родители назвали меня Соломоном, и это изменить невозможно. Я готов откликаться на любые имена, но в душе я — Соломон, — твёрдо сказал я.

— Можно оставить Соломон и дописать Шломо, будет двойное имя. Так подойдёт?

Я смягчился и нехотя согласился. Но только из приличия, потому что имя Шломо мне не нравилось и, на мой взгляд, оно мне совершенно не подходило. Честно говоря, кроме данного мне родителями имени Соломон, все прочие имена, которыми меня иногда называли в советском прошлом, мне тоже никак не подходили и не нравились. Я нехотя откликался на них, но только из-за своей врождённой застенчивости.

— Иврит знаешь?

— Нет.

— Высшее образование имеется?

— Имеется.

— Что хочешь делать тут, в Израиле?

— Не знаю. Что скажут, то и буду делать. Но лучше вообще ничего не делать. Так можно?

— Тебе, Шломо, сильно повезло. В одном из лучших ульпанов² страны сегодня начинается новый учебный заезд. Другие месяцами ждут, чтобы попасть туда, а ты с корабля на бал. Тебя отвезут в ульпан Етцион в Иерусалиме, — строго и несколько раздражённо закончила свой короткий вкрадчивый допрос женщина в очках. Она выдала мне новый документ вместо удостоверения личности беженца и путевой лист для проезда в Иерусалим.

Она, наверное, думала, что я тут же начну прыгать от радости, но поняв, что ошиблась, сдержанно улыбнулась и указала мне на выход.

Зал аэропорта для прибывающих выглядел похожим на такие же в Домодедове в Москве или в Толмачёве в Новосибирске — такой же огромный и многолюдный. Мужчины, женщины, чемоданы, коляски и шумные дети до краёв заполняли помещение. Кто-то выкрикивал фразы по-русски, но в основном вокруг стоял гул иностранных голосов.

Публика была крайне разношёрстной, но что-то не очень очевидное всех их объединяло.

Я вдруг понял, что все они… евреи, и от этого неожиданного и вполне понятного открытия в недоумении сел на ближайшую скамейку. Чувство, что вокруг меня евреи, и только евреи, будет преследовать меня ещё несколько месяцев подряд.

Дорогой в Иерусалим запомнил приторный, немного пьянящий запах совсем недавно экзотических апельсиновых рощ. И день выдался исключительно тёплым, солнечным и ясным. Апельсиновым.

На полдороге ровное долинное шоссе вдруг закончилось, и перед нами встали Иерусалимские горы. Естественные ворота, образованные самой природой для иерусалимских паломников — Шаар ха-Гай, дали проход современному шоссе вглубь гор. Что-то неуловимое в окружающем пейзаже напоминало мне советский Крым — возможно, из-за кипарисов на холмах вдоль извилистой горной дороги.

Всё было по-новому, как-то по-другому. Совершенно круглое январское солнце согревало меня, незнакомая извилистая дорога влекла вверх. Казалось, что птицы в новой стране щебечут охотнее, громче и мелодичней.

Как они щебечут в Советском Союзе, я теперь не помнил, да и никакого дела до этого мне уже не было.

Теперь я свежеиспечённый израильтянин.

Из-ра-иль-тя-нин!

¹Новоселица: город в Черновицкой области

²Ульпан: учебное заведение или школа для изучения иврита

Райское местечко

Если бы я запоминал сны, точно знал бы, какова жизнь в раю.

А может, мне вообще никакие сны не снятся?

Впрочем, если судить по благостному расположению духа, которое я испытываю каждое утро, сны мне всё-таки снятся. Они, может, не совсем райские, но сладкие и приятные.

Возможно, мне не раз приходилось прогуливаться в них по Иерусалиму. Но я не запомнил этого и теперь впервые наслаждался сказочным, райским и прекрасным видом этого вечного Города.

Город величаво распростёрся предо мной и был реальным. Глядя на него, теперь я точно знаю, как выглядит этот самый рай.

Я много раз слышал, что Иерусалим — Святой Город.

Но я не догадывался, что это самый настоящий рай, а мой ульпан Етцион находится в центре этого рая — занимает райское местечко.

После холодных январских и уже далёких Черновцов, заснеженного Львова, туманного Чопа и дождливой Вены Иерусалим открылся мне в тёплых солнечных лучах на вершинах своих холмов под чистым голубым небом. Его главный золотой купол подпирал в этом месте планеты высокое небо. Солнечные отблески, отражаясь от других его куполов, разбегались по окружающему миру, даря людям свет, тепло и радость.

В тот день всё в Иерусалиме казалось прекрасным, единственным, неповторимым и вечным. Его воздух был сладок, рощи — призывно тенисты, а прохладная вода в его ручьях была самой прозрачной на свете. Его люди — самые приветливые и общительные на планете, а его дети сразу рождаются счастливыми и умеющими изрекать истины.

Обычная жизнь Иерусалима — пёстрые базары, весело разгоняющие людской поток по кривым улочкам. Жизнь, заставляющая Город пульсировать весь день и добрую часть ночи. Разноцветные одежды прохожих и их гортанные речи сопровождают эту жизнь, которая, кажется, пришла из бесконечности и будет длиться вечно.

С первых мгновений Город, облицованный светло-бежевым «иерусалимским» камнем, предстал предо мной твердыней духа моего народа. Никогда не забуду впервые узнанное тогда улыбающееся лицо Иерусалима из камня. Оно было добрым, мудрым и тысячелетним.

Я почувствовал себя дома. Не в полуподвальной черновицкой квартире, а дома в новом и широком смысле. Мне казалось, что меня здесь долго ждали и были приветливы со мной, как никогда и нигде.

У каждого человека на земле есть такое место, и когда ты находишь его, к тебе приходит чувство сладостного успокоения, которое пришло тогда ко мне. Я и до этого был спокоен, но совершенно по-другому.

Дом. Это мой новый дом.

Трудно описать словами то, что я почувствовал в Городе, где жили самые знаменитые люди человеческой цивилизации. Среди них, конечно, и мой знаменитый тёзка — Соломон, царь Иудейский, которого по-местному называли, как и меня, — Шломо.

…Всё шло, как по хорошо продуманному сценарию. Я даже стал оглядываться по сторонам в поиске съёмочной группы с камерами. В полдень меня с вещами и велосипедом выгрузили у ворот ульпана. Там меня уже ждали. Вещи тут же отправили в камеру хранения, а меня самого — в столовую на обед.

Правда, насторожил тот факт, что они точно знали, как со мной обращаться. Ведь то, что я всегда голоден и меня нужно кормить почаще, ни в одной анкете я не указывал.

В нашем ульпане училась пара сотен учеников обоих полов. Десятка два из них жили в городе на квартирах, а остальные — в большом трёхэтажном интернате. Учебные классы находились в двух маленьких зданиях ульпанского двора, окружённого забором с большими массивными воротами.

Возраст учеников не очень соответствовал типичному распределению израильского населения по этому показателю. 20-летние совпадали со срединным его значением, 18-летние — с минимальным, а 30-летние — с максимальным. Средний по ульпану возраст выходил 21 год.

И лишь несколько учениц — можно сосчитать их на пальцах одной руки — были засидевшимися в девицах дамами со следами гуманитарной горечи на скучных лицах и были старше меня.

Внимательный читатель поинтересуется: а что же такого райского было в этом ульпане?

Так вот, 90% его учеников были женского пола, и разброс девушек и молодых женщин на шкале привлекательности был вполне достойным.

Все они приехали из разных стран и с разных континентов, имели различный цвет глаз, кожи и неодинаковую стройность ног. Они привезли с собой из своих стран лучшие черты характера, очаровательнейшие улыбки и самые красивые мечты. Все они, за редким исключением, были готовы к новой жизни на новом месте, а женщины всегда прекрасны, когда начинают жизнь сначала. Это я уже хорошо знал по своей, хоть и короткой, прежней жизни.

Эвита из Испании, Стелла из Австралии, Шарлотта из Франции, Эмма из Швейцарии и даже инфантильные американки и подчёркнуто чопорные англичанки были просто неподражаемы! Такого разнообразия прекрасных улыбчивых лиц и душ невозможно было представить себе в СССР или в странах «социалистического лагеря». Я не ожидал увидеть такое и поэтому считал, что мне необычайно повезло находиться рядом с таким женским раем днями, длинными ульпанскими вечерами и короткими ночами.

Конечно, далеко не все из наших райских женщин посещали потом меня ночами для душещипательных общеобразовательных гуманитарных дискуссий в вахтёрской будке, о которой будет ещё вкратце рассказано. Но даже просто сидеть с ними вместе на занятиях было необычайно приятно и радостно. Если бы вы видели мою довольную рожу в момент, когда я шёл на занятия в ульпане, то вы меня без сомнения поняли бы и начали бы завидовать мне белой, как сибирский снег, завистью. Права была женщина в аэропорту, сразу определившая во мне счастливчика.

О мучениях за «железным занавесом» в Советском Союзе мои соученицы слышали и читали, но увидеть своими глазами и пощупать живого представителя социализма им не приходилось. Особенно пощупать. Я их, конечно, хорошо понимал и в ответ тоже охотно щупал разные места этих нежных капиталистических созданий.

Когда я рассказывал им о своей пятилетней университетской «ссылке» в холодную Сибирь, они рыдали навзрыд, даже не дождавшись придуманного для этого случая рассказа о первой неразделённой любви в дремучей тайге. А вот рассказы об охоте на сибирских медведей, к моему удивлению, не произвели на них достойного впечатления.

Основным лейтмотивом моих воспоминаний о Сибири была любимая тема молодёжи всех западных стран в 70-х годах — «свободная любовь». После наших долгих душевных разговоров с элементами практических упражнений некоторые девушки из нашего ульпана уверены были, что у них уже достаточно материала для собственной книги под условным названием «Является ли свободная любовь за „железным занавесом“ действительно свободной?».

Райский вид Иерусалима дополнился райским внутренним наполнением нашего ульпана. Занятия совершенно не утруждали, протекали легко и непринуждённо. Все учились с усердием и охотой, расписание было гибким, оставалось немало времени для живого общения, спорта и культурного досуга. Мы увлечённо общались друг с другом, быстро осваивая иврит.

Я думаю, так же счастливы, как и я, были и другие парни, учившиеся в ульпане вместе с нами. Роберт, Роберто, Гольдберг, Ян и другие, не сомневаюсь, вспоминают нашу учёбу с теплотой и сейчас.

Именно в ульпане я почувствовал, что меня все любят, и понял, что я тоже всех люблю. В течение нескольких недель я открыл для себя, что я ещё молод, очень молод и полон энергии.

Неужели это от хорошего питания и обилия свежего воздуха? Нет, не только.

Так естественно люди чувствуют себя только в раю.

Методы изучения иврита

Для тех, кто никогда не бывал в раю, объясню: много чего хорошего можно там увидеть, но даже в раю не очень хочется сидеть полдня в классе, изучать правила иврита и зазубривать сотни новых слов. Но нужно. Всё в раю, как и в жизни, не так просто.

Оказывается, например, что вопреки общепринятому в СССР мнению, не все интеллигентные люди общаются между собой только на русском. Поэтому часто возникает потребность в овладении другими языками, изучение которых, в свою очередь, требует усилий и времени. Для преодоления трудностей в изучении нового языка необходима соответствующая оригинальная методика, желательно с ежедневными, желательно ежеминутными, мотивациями.

Я человек общительный, люблю поговорить и для этого выучил несколько языков. Правда, в последнее время почему-то никто не хочет меня долго слушать, поэтому я стал писать книги. В этой книге хочу привести оригинальный метод, с помощью которого любой желающий парень мог бы быстро выучить незнакомый язык. Например, иврит.

Я вообще люблю оригинальничать. Высоко ценю себя и других людей за это умение. Даже несусветную чушь, но оригинальную, готов слушать и внимать ей. Если, конечно, она в меру. Когда в компании кто-то рассказывает длинную и, может, даже задушевную, но нудную историю без выдумки, меня просто тошнит. А вот слушать что-то оригинальное — для меня как глоток свежего воздуха. Если это оригинальное ещё и экспромт, прямо на месте придуманный, — я вообще в восторге.

Представьте себе ситуацию: вы молодой человек, желательно симпатичный и свободный, сидите, например, в кафе или в другом заведении общественного питания, либо зашли в книжный магазин, лучше букинистический, либо находитесь в картинной галерее или просто перемещаетесь по какой-нибудь улице. Рано или поздно вы обязательно видите достойную девушку, подходите к ней и говорите (временные интервалы между действиями «видите», «подходите» и «говорите» должны быть минимальными, не более секунды или двух):

— Лида, Лидочка, Лидуля! Жива! Дай я дотронусь до тебя, — в этом месте берёте обе её дрожащие руки в горячие свои и жадно их рассматриваете в районе запястий, а после короткой паузы, глядя ей прямо в глаза, продолжаете, уже спокойней и на выдохе: — Значит, ты жива. А Саша мне говорил, что ты погибла при восхождении на Эверест. Я уже три месяца не нахожу себе места и плачу о тебе. Боже, как я счастлив, что вижу тебя снова!

Далее надо говорить тоже что-то оригинальное на протяжении ещё минимум семи минут, только теперь уже не важно о чём. Главное сказано: чем более нелепая история, тем больше девушкам это нравится, хотя они прекрасно понимают, что происходит, с радостью принимают правила игры и готовы в ней участвовать в качестве симпатичной подопытной кисули. Этот метод всегда великолепно работает, потому что он — приятная отдушина в тусклой жизни передовой ткачихи, учительницы или агрономши. Главное — быть максимально оригинальным, не перегибая, конечно, палку и не отрываясь от земли.

Я не пророк Исайя, но тоже могу кое-что предвидеть в будущем. По прибытии в Израиль у меня было две недели для перевода на иврит моего романтичного либретто под условным названием «Лида-Лидочка», которое я привёл выше, и даже если потребуется, заучивания его наизусть на местном языке. Нельзя было с этим затягивать. Библейские целомудрие и воздержание не рассматривались в качестве моих главных цивилизационных целей на новом месте.

Было у меня немало методов знакомств, усвоенных ещё в далёкой Сибири, в родных любвеобильных Черновцах и в многочисленных поисково-познавательных поездках по просторам СССР. Все эти методы основывались на кавалерийской наглости, унтер-офицерских беспринципности и нахальстве. Мне было страшновато пользоваться ими в условиях «развитого» израильского капитализма. Эти методы рассчитаны на девушек неосведомленных, простоватых и не обладающих широким половым кругозором. Другими словами — на получивших марксистко-ленинское воспитание.

В моём богатом донжуанском арсенале имелась также многократно опробованная и испытанная альтернатива — разыгрывать хорошего, доброго, но ущербного парня. Например, безнадёжно глухонемого. Задача сложнейшая, но я никогда не искал в отношениях с девушками лёгких и неоригинальных путей. Судьба не раз бросала мне зловещие вызовы, ничего, приму ещё один.

Однако вскоре, после быстрого, но глубокого анализа интимной конъюнктуры, имеющейся в этой жаркой стране, я решил отвергнуть такую альтернативу. Мне показалось, что такой подход сильно ограничит и обеднит круг поиска, так как далеко не все из искомых девушек шагали уже в рядах передового и прогрессивного человечества. Было великое множество таких, что по разным причинам отстали от прогресса, заняли глубоко консервативную выжидательную позицию с неприятием общества глухонемых мужчин.

Учитывая сложившуюся ситуацию, я решил усиленно заняться изучением иврита по новому методу, в результате использования которого знакомство с местными девушками будет мне наградой. Дело нелёгкое и для меня новое, но, вполне очевидно, полезное и приятное в самом ближайшем будущем.

Меня хватило на две недели, я выучил пару дюжин слов и три коротких предложения. Этого было достаточно для того, чтобы смело начать победоносный флирт с уборщицей нашего ульпана. Но к моему полному удивлению, уже после произнесенных мной целого предложения и трёх слов на иврите, оказалось, что уборщица как интимная цель меня никак не устраивает. А возможно, и я её.

Идти к кому-то за советами не было никакого смысла: просто я стал другим человеком. В Иерусалиме действовали несколько иные правила флирта, отличные от тех, что были у меня в Новосибирске или Черновцах. Те мои приёмы интимной обработки девушек, которые ещё несколько недель тому назад в Советском Союзе являлись вполне достаточными, тут оказались совершенно неподходящими.

Я упорно продолжал работать над поисками более эффективного метода изучения иврита, но вскоре понял, что в своём упорстве я глубоко и трагично ошибся. Ведь получается, что для того, чтобы полюбить какую-то девушку на планете, нужно сначала изучить язык, на котором она разговаривает, а их на Земле тьма! Путь весьма трудоёмкий. Но!..

Во время этих моих поисков оригинального метода оказалось, что в нашем ульпане подход, который не предусматривает глубокого знания языка, работал прекрасно, иногда никаких слов и не надо было произносить. А язык выучится при таком методе потом, автоматически и сам по себе.

Чудо! Фантастика! Правда, без оригинальности.

В СССР девушки любят длинные и трагические истории. Нужно было просто «давить на слезу» и добиваться максимального драматизма в голосе. Советские девушки отдают предпочтение людям смелым, но невезучим. Они убеждены, что всем и каждому должно хотя бы раз в жизни повезти. Об этом пелось в популярных советских песнях для молодёжи: не надо, мол, печалиться, «надейся и жди!», например. И это зависит не от человека, а только от обстоятельств. Социализм, якобы, всем предоставил равные возможности, нужно только чуть-чуть везения и, конечно, слегка подождать.

Среди «волчиц капитализма» повадки совсем другие. Здесь берёшь в руки, скажем, карту города, подходишь к любой девушке и говоришь: «А как тут у вас пройти в публичную библиотеку? Налево или направо?». Если такую простую фразу какой-то мужчина не в состоянии выучить на родном языке желаемой девушки, то грош ему цена. И для этого вовсе не обязательно учить весь язык.

Следует отметить, что ивриту в ульпане нас учили хорошо. Во-первых, на уроках все, и учителя в том числе, разговаривали исключительно на иврите. Во-вторых, все ученики знали, что знание иврита — дверь в израильское общество, дорога в новую жизнь. В-третьих, на уроках, среди друзей, всегда было весело, а когда весело, знания сами залетают в голову и ложатся в нужное место. И, наконец, после уроков мы дополнительно плотно общались на иврите практически круглосуточно.

После четырёх месяцев ульпана я, хорошо откормленный и с необходимым знанием иврита, был выпущен на все четыре стороны. Теперь я готов был заговорить с любой девушкой, но к тому времени потребность в этом естественным образом пропала. Оказалось, что огромные усилия по изучению иврита для достижения определённой цели были затрачены зря. А почему, расскажу позже.

Пришлось цель менять, не пропадать же всему выученному. Но отработанная методика осталась, чем и рад поделиться с читателями.

Бар-мицва

Человек — существо цельное, единое и неделимое. Он всю жизнь ревностно охраняет и бережёт эту свою особенность. Поэтому люди всегда напрягаются, если им, например, удаляют родной до боли зуб, плоть от плоти их аппендикс или что-нибудь ещё, не менее родное. Кому хочется, чтоб от него что-то отрезали? Конечно, никому не хочется. Особенно, если отрезанный кусочек, может, и очень маленький, принадлежит весьма важному человеческому органу.

Впервые эта специфическая проблема возникла предо мной буквально через неделю после рождения, когда у меня не было возможности возразить. Так что, в строгом соответствии с традициями иудаизма, у меня отрезали то, что отрезали, и больше я на это тему даже думать не желаю.

Знаменательное событие по еврейскому религиозному календарю происходит для мальчика в возрасте 13 лет, когда он официально становится мужчиной.

Это называется бар-мицва.

У меня всегда были свои, несколько отличающиеся от принятых, представления об этом акте «становления мужчиной». Правда, они до сих пор совершенно беспричинно не воспринимаются как весомые аргументы основными течениями иудаизма. Почему никто не спрашивает, что думают тринадцатилетние мальчики по этому поводу? Очевидно, что религия и справедливость не совместимы.

Тем не менее, в результате этих теологических разногласий и некоторых других причин, бар-мицвы в 13 лет у меня не произошло.

Следующий шаг в моих сложных взаимоотношениях с иудаизмом был сделан ровно через 13 лет, буквально на третий месяц моего пребывания в Израиле.

…Был тёплый весенний день, и ничто не предвещало беды. Подходят ко мне двое австралийских парней, почему-то в узбекских тюбетейках, и дуэтом говорят:

— Послушай, Шломо! Скажи нам честно: ты мужчина?

От такого наглого вопроса поначалу я даже настроился обидеться, но с выбором степени обиды решил повременить до выяснения всех обстоятельств проблемы.

Поэтому в ответ я так же нагло развёл руками и не менее нагло закатил глаза под лоб, что на местном языке жестов означало: «А что именно, парни, вы имеете в виду?»

— Еврейский мальчик в 13 лет проходит бар-мицву и становится мужчиной, — с жаром и тоже с закатившимися во все стороны глазами стали объяснять мне австралийские нахалы. — После этого он может молиться со взрослыми. У нас в ульпане имеется девять молящихся, а нужно десять для усиленной и плодотворной молитвы. Мы очень на тебя рассчитываем.

Тут я замахал руками так, будто указывал водителю самосвала, движущегося задним ходом, что до ближайшей женщины с коляской осталось всего несколько сантиметров. Фактически это означало: «Ничем вам помочь не могу». И вдобавок достаточно доходчиво пояснил, что в моей жизни не было никакой бар-мицвы, так что, будьте добры, катитесь вы отсюда подальше. Может, даже в самую вашу Австралию!

Не хотелось мне в целом доброжелательных людей обижать, но другого выхода тогда просто не было. К моему удивлению, парни в тюбетейках совсем не обиделись и даже не огорчились, а совсем наоборот — сильно обрадовались.

— Мы тебе сделаем бар-мицву, и не просто какую-то обыкновенную, а двойную, в 26 лет вместо 13-ти, — выкрикивали они, поочерёдно подпрыгивая от упавшего на них еврейского счастья.

Прежде чем согласиться осчастливить парней в тюбетейках, я, к своему удовлетворению, выяснил у русскоговорящих преподавателей в ульпане, что ничего отрезать у меня на этот раз не будут. Более того, по этому поводу уроки в ульпане будут отменены (!) на весь день (!!) и в мою честь состоится праздничный ужин (!!!) с элементами чествования. Оказалось также, что все присутствующие будут дарить мне подарки (!!!!).

И тогда я подумал, что такая смесь иудаизма с капитализмом мне подходит — она просто атеистически-коммунистическая!

Не стану описывать в деталях всё происшедшее в тот незабываемый день, целой книги не хватит. Ограничусь лишь перечислением самого главного.

На целые сутки в мой ульпан привезли из Раананы мою любимую черновицкую бабушку. Сотни гостей присутствовали на моей бар-мицве у Западной Стены Плача. Некоторые из них даже немного плакали от счастья. Торжеством умело руководил сам главный раввин Сохнута³ (родом из Крыжополя).

Благословения на тфилин⁴ и талит⁵ я произнёс, повторяя за раввином. Затем в сопровождении пары дюжин мужчин мы зашли в синагогу, находящуюся под Храмовой Горой. Оттуда мы вынесли Свиток Торы и стали читать. И я прочёл несколько строк, которые заблаговременно выучил наизусть. Всё выглядело очень трогательно, даже с точки зрения такого матёрого атеиста, как я.

На торжестве была широко представлена израильская пресса, и на следующий день на первой странице главной газеты страны Jerusalem Post появилась статья про мою бар-мицву с огромной фотографией, где я в окружении гостей снисходительно принимал подарки. Гости не расходились до глубокой ночи, просто прохожие и вездесущие туристы останавливались и усердно фотографировались на фоне торжеств, чтобы потом много раз рассказывать об увиденном. Событие заняло достойное место в новейшей истории страны, чем я не могу не гордиться. Правда, Премьер-Министр на нём не был: у него ранее была запланирована важная международная встреча и экстренное заседание Кабинета. Накладочка вышла! Ну ничего, увидимся, когда я стану депутатом кнессета от оппозиции или министром без портфеля. Для начала.

За всё это мне, правда, пришлось потом расплачиваться: каждое утро на протяжении целого месяца в 7 утра перед завтраком ходить молиться. Возможно, именно от этих молитв мне с тех пор так везёт в жизни.

³Сохнут или Еврейское агентство: сионистская организация, которая занимается репатриацией в Израиль.

⁴Тфилин: элемент молитвенного облачения иудея.

⁵Талит: молитвенное облачение в иудаизме, представляющее собой прямоугольное покрывало.

Суровые законы капитализма

В иудаизме, как, наверное, в любой другой религии, на все случаи жизни есть подходящая молитва. Только что приобретённое умение молиться я сразу пустил в дело. Лишь проснулся, ещё глаза не открыл, сразу шепчу: «Спасибо, Господи, что создал меня мужчиной». С молитвами не надо мелочиться, следует молиться «по-крупному».

В ту пору самым главным для меня было найти работу — и на это есть специальная молитва.

Много раз в жизни я тяжело и упорно физически работал, так как убеждён, что так должно быть. Человек обязан трудиться. Бездельников с детства не терплю, хотя иногда по вполне весомым причинам приходилось бездельничать и самому. Но я никогда не испытывал от этого удовольствия.

Люблю колоть дрова, только подавай. Очень люблю копать, но не огород, а почему-то траншеи. Такое открытие сделал после 9-го класса, когда летом работал в студенческом строительном отряде. Если бы лопату у меня тогда не отобрали, даже трудно представить себе, до чего я мог бы докопаться.

Нельзя сказать, что я законченный трудоголик, но умеренный труженик — это факт.

И вот на седьмой день моего пребывания в Израиле сижу я на лавочке неподалёку от входных ворот в ульпан и, как обычно, курю свою вечернюю сигаретку. Смотрю — дежурный вахтёр тоже курит сигареты, но одну за другой, во вред своему здоровью. Дорогостоящий продукт переводит в дым. Подхожу и спрашиваю:

— Ты чего это нервничаешь, дядя?

Он не понимает русский язык, продолжает нервничать, прикуривая одну сигарету от другой. Вместо того, чтобы в перерывах между прикуриваниями глотнуть свежего воздуха и попробовать меня понять, он мне отвечает что-то, но теперь уже я ничего не понимаю. Хорошо, что у него было с собой десять пальцев и мы объяснились кое-как на его и моих конечностях. Оказалось, что смена не пришла, а ему срочно нужно то ли идти на другую работу, то ли с девушкой у него свидание. Тут я не очень понял, но уловил, что его где-то ожидало что-то весьма женское.

Нужно выручать, а молиться уже поздновато. Отпустил я его, взял у него ключи от ворот и занял опустевшее рабочее место. Простоял так минут семь, понял, что на улице прохладно, решил, что правильней будет закрыть ворота, повесить на них замок и пойти в ближайший класс согреться. Была середина января, в северном полушарии холодно по иерусалимским меркам (хотя по сибирским меркам израильская погода считалась бы «бабьим летом»). Тут не Сибирь, хотя и холодно по-своему.

Наутро я проснулся раньше обычного, но не в своей кровати, а в классной комнате на стуле, на котором пришлось провести эту ночь.

Отпираю ворота в ульпан и жду директора, чтобы она рассчиталась за проделанную мной кропотливую работу. Директор была у нас русскоговорящей, так что объясниться проблемы не составило.

— Алла Михайловна, я тут всю ночь стою у ворот и вас дожидаюсь. Ну и холодно у вас в Иерусалиме! Вот передаю вам ключи. Ульпан путём героических усилий мне удалось сохранить в целости и сохранности. Вы на меня можете рассчитывать и в дальнейшем, — кратко резюмировал я импровизированную презентацию своего богатого сторожевого опыта.

— Зачем вы держите ночным сторожем Яшку? Ненадёжный он, — не давая ей опомниться, продолжал я гипнотизирующим голосом, перейдя в постпрезентационную атаку, полагая, что имею на неё законное право.

— А не помешает работа сторожем три раза в неделю твоему изучению иврита? — осторожно спросила опешившая директор.

— Вы меня просто не знаете. Я могу и отлично учиться, и надёжно сторожить. Это же два параллельных занятия, они никак не пересекаются, и как следствие, не мешают друг другу. А вам случайно повар не нужен, чтобы обеды на всех учеников ульпана ежедневно готовить?

Не знаю, что именно Алла Михайловна приняла всерьёз, а что в шутку, но с того дня я стал штатным сторожем в ульпане. Ясное дело, что за это я стал получать приличную зарплату в лирах, а нерадивого сторожа Яшку по-капиталистически конкурентно подвинул.

Через недельку появляется Яшка с крупной слезой в каждом глазу и жалобно говорит мне совсем по-советски и по-русски:

— Нехорошо получается, не по-товарищески. Была у меня работа, а ты отобрал её у меня.

— Не по-товарищески? — ответил я, уверенно отбивая его атаку. — Ты, парень, это брось! Это в Советском Союзе мы поступали по-товарищески, а теперь мы в капиталистическом мире, где человек человеку — волк. Тут капитализм, так что не обижайся. Ты мне потом всю жизнь будешь благодарен за такой бесплатный урок.

Ушёл Яшка, и мне даже своих «волчьих клыков» не пришлось показывать. Стал я жить в классе и ночью, и днём: ночью — охраняя ульпан, а днём — изучая в нём же иврит.

Вскоре по ночам я стал самым популярным человеком в ульпане. Потому что у меня были от него ключи. Немало девушек с хронической бессонницей приходило ко мне на вахту помечтать о будущем и рассказать о наболевшем прошлом.

Со временем у меня в одном из пустующих учительских шкафов даже образовался небольшой продовольственный склад. Алкоголь там держать, правда, я не решался, так что моё заведение всё-таки нельзя было полноправно называть «ночным баром». Да и мои ночные гости вели себя по-капиталистически культурно, никто не дрался и песен никаких не орал. Только душевные разговоры в тишине, под ночным израильским небом, которое становилось всё более родным.

Очень скоро, то ли по запахам, то ли по другим причинам, неизвестным современным наукам, местные парни учуяли ежевечернее скопление прекрасного пола в ульпане и похотливым шагом стали неумолимо приближаться к нему. Но они могли дойти только до ворот, где угрожающе и непоколебимо стоял человек с ключами, то есть я.

Вполне закономерно включилась легендарная черновицкая смекалка и субботними вечерами в ульпане стало работать агентство срочных знакомств под скромным, но многообещающим названием «Твоя душенька здесь», которое я незамедлительно единолично учредил.

Агентством проводился всесторонний анализ каждого потенциального клиента, и вполне научно определялись рамки его возможностей. Только потом я любезно знакомил клиента с девушками.

В должности сводника я был суров, но справедлив, потому что педантично следовал международным правилам сводничества. Этим я вскоре заслужил стойкий авторитет и уважение по всему периметру ульпана. Но самое главное — я приносил людям счастье. Например, я познакомил одного молодого иерусалимского парня с единственной наследницей семьи швейцарских банкиров.

Должен отметить, что девушка швейцарского происхождения поначалу вспылила и сделала вид, что сильно обиделась на меня. Так полагается у молодых девушек. Но потом всё наладилось.

В соответствии с теми же суровыми законами капитализма, в выходные, свободные от сводничества дни, я продолжал белить дома и квартиры либо ухаживать за газонами и цветами в домах жителей Иерусалима. Поэтому по истечению буквально пары месяцев у меня скопилось целое состояние, которого вполне могло хватить на несколько лет самой расточительной средиземноморской кухни.

А вот поваром в ульпане я так и не стал. Не оценила меня всесторонне Алла Михайловна. Может, оно и к лучшему.

Сухари в дорогу

Это могло бы произойти в первый же день моего пребывания в ульпане, но не случилось из-за отсутствия подходящей тары. Но уже на второй неделе я начал… сушить сухари. Не пропадать же добру. К концу обучения моего запаса провианта хватило бы мне на полноценное кругосветное путешествие.

Велосипед мой, как полагается, был смазан, ботинки ещё не сносились, а брюки пока заметно не протёрлись. Да и денег у меня была приличная сумма. Я был готов идти, куда скажут, но никто мне не говорил, куда идти. Я даже тогда обиделся было на израильтян за чёрствое капиталистическое отношение ко мне.

Нужно было действовать самому.

В зависимости от наших личных данных, возможностей, представлений и многих других факторов, а также от внешних условий, мы в своей жизни действуем соответствующим образом. Иногда какой-то совершенно случайный шаг может коренным образом изменить твою жизнь. Но в любом случае, если ты сам стремишься что-то в ней менять, это всегда получается. Удачно или неудачно — это другой вопрос.

Как читатель успел уже убедиться, я — большой любитель кардинально менять свою жизнь, делая для этого очередной неожиданный выбор.

Чего мне, например, не хватало в СССР? Да всего хватало, кроме, может быть, бананов.

У меня там всегда имелись девушки, частенько бывали деньги на кино и пирожки, время от времени появлялось какое-то жильё и при удачном стечении обстоятельств — работа. Ежегодно я отдыхал в горах, на реке или на море, пусть Чёрном, а не Красном, например, но тоже море. У меня были друзья и враги, скрытые и явные, что тоже нормально. Я не нуждался в тряпках, джинсы и туфли «на платформе» — это не моё. Мне было наплевать на американские сигареты и буржуйские алкогольные напитки. Я нормально пьянел от советских и спокойно курил молдавскую «Дойну».

Меня не интересовали собственные легковые машины, пароходы, заводы, плантации и другие средства угнетения пролетариата. Моя советская безработица была лёгкой формой безделья, при желании её можно было преодолеть. Поэтому я не боялся безработицы капиталистической. Руки, ноги, кое-какие умения есть — можно работать везде.

На идеологию и политику тогда мне было просто наплевать. Я получил прекрасное образование, окончив хороший университет, изучил физику с математикой и мог этим заниматься всю оставшуюся жизнь в каком-нибудь НИИ под Москвой или в Новосибирске. Но я захотел радикальных перемен, сделал иной выбор и оказался в хуторе Замогила, в самой настоящей «дыре». Я уверовал в Сухомлинского и в свою особую миссию нести знания в молодые головы. Мне позволили это делать, а вернее, я сам разрешил себе заниматься этим какое-то время.

В общем, у меня было всё, что нужно нормальному советскому человеку. Иногда даже больше нормы.

Но оказалось, что я ненормативный человек, мне нужно было что-то другое. Я оттуда уехал. В один прекрасный момент собрал то немногое, что может пригодиться на новом месте, и уехал. Это был мой выбор.

В детстве мне думалось, что математики и физики — самые привлекательные люди в мире. Причём физики чуть привлекательнее, чем математики. Они не такие закомплексованные, более разносторонние из-за универсальности физики как науки. Мне казалось, что если я стану физиком, то девочка из соседнего класса с прекрасным еврейским именем Броня полюбит меня, а если вдобавок я стану знаменитым физиком или даже лауреатом Нобелевской премии, то эта любовь станет ещё крепче и будет длиться вечно.

Нормальный читатель может подумать, что эти рассуждения о поиске будущего весьма легкомысленны и что вообще всё это чушь собачья.

Так-то оно так, но немного обидно, что чистая правда в моём представлении иногда звучит как выдумка и кажется кому-то моими фантазиями. Когда рассказываю, например, как из Черновиц в Новосибирск ездил с деревянным чемоданом, наполненным книгами, мне говорят: «Это ты придумал прикольно». Но это чистая правда, хотя в такое сейчас трудно поверить. Многие теперь даже не знают, что чемоданы могут быть деревянными.

Каким же я видел своё будущее? Очень простым и красивым. Я, загорелый, с весёлой улыбкой, в чистой белой сорочке с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами, иду в гору. Лёгкий ветерок дует мне в лицо и полощет мои непокорные волосы. Шагаю я в самом центре группы молодых людей, и все они такие же радостные и счастливые, как я. Мы чётко видим свою цель и смело идём к ней, твёрдо уверенные, что рано или поздно достигнем её.

Реальный же путь к физике оказался несколько иным. Не то чтобы противоположным представляемому, но как-то шёл он не всегда в ту сторону и был очень извилист. Всю жизнь у меня возникали какие-то дикие идеи, в которые я честно верил и следовал им безукоризненно и самоотверженно.

Теперь я, конечно, понимаю глупость и необоснованность подавляющего большинства из них. Но раньше был готов за эти идеи идти в бой с неимоверными потерями времени и энергии, потому что без этого не видел собственного будущего. Я боролся за свои идеи до конца и в некоторых случаях побеждал, а если и не побеждал, то, по крайней мере, продвигался куда-то. Вперёд или не очень — не имело значения. В худшем случае я перемещался, и это лучше, чем топтаться на одном месте. Но и это не самое главное.

Самое главное состоит в том, что я верил в свой успех. А сейчас, при достаточном количестве сухарей, мои шансы на успех значительно возросли.

Во время учёбы в ульпане у меня сформировалось приблизительное представление о возможностях работы в Израиле конкретно для меня. В основном это были виды деятельности, связанные со строительством, ремонтом или простым сервисом. Мне хотелось стать тут, например, сварщиком. Об этом я стал мечтать ещё перед отъездом из Советского Союза и даже получил первичный инструктаж по этому поводу от Вовки Кравцова, моего старого приятеля с черновицкого машзавода.

Стать астронавтом, высококвалифицированным врачом или большим учёным мне даже в голову не приходило.

Тем не менее, наступило время и тут делать выбор — куда идти и чем заняться после ульпана. Именно делать выбор, но не обязательно было сделать его немедленно. Меня никто в шею не гнал и не торопил. Здесь было всё по-капиталистически просто: хочешь наслаждаться жизнью, гулять, есть и пить — работать не обязательно, а если хочешь всю жизнь мучиться, как все богатые и успешные люди, — работай.

Израильское государство оплачивало мне расходы на проезды и командировочные для поиска работы. И я стал «на халяву» колесить по всему Израилю.

Но всё оказалось проще и ближе.