Земля-воздух-небо

Герман Садулаев, 2021

Человек беззащитен при атаке с неба, будь то божья кара или бомба. Тело человека – хрупкое и подлежит легкому, стремительному, болезненному разрушению. Но вот души, это тело населяющие, иногда выживают. Быть может, одна из них, преодолев земное тяготение, прорвется на небеса сквозь воздух и узнает, зачем это всё было нужно. Роман «Земля-воздух-небо» – это рассказ о судьбе Эрнста Юнгера наших дней, воина, писателя и философа, такого, каким он может и, вероятно, должен быть сегодня. Вместе с ним, прямым, грубоватым, предельно откровенным, читатель увидит первую чеченскую кампанию, Луганск после 2014 года, Кавказ времен Великой Отечественной, сможет повоевать в Сирии под началом «Гитлера» и решить для себя лично, как умирать, как жить и на что надеяться, если война для Homo sapiens столь же неизбежна, сколь и желанна.

6

Сначала всё было хорошо. Так хорошо, что, казалось, это не может быть правдой. Мы благополучно приземлились. Нас посчитали, сверили, записали. Отобрали все личные документы и выдали взамен временные удостоверения — ID. Это были маленькие карточки, запаянные в твёрдый пластик, с так себе фотографиями, сделанными вебкой сразу же по прилёте, на одной стороне был английский текст, на другой — арабский. Арабским никто из нас не владел, из английской версии мы могли узнать, что нам присвоены вымышленные имена, и все мы граждане Украины, Беларуси, Казахстана, иногда Грузии или Армении (всё это для того, чтобы при печальных обстоятельствах гибели или пленения наши дипломаты могли сказать, что граждан России там нет). Мы приписывались к каким-то компаниям, имевшим в своих названиях слова OIL, INVESTMENT, ENGENEERING, а должности у нас — что-то вроде обходчиков путей, картографов, водителей, экспедиторов, иногда охранников. Важными и реальными сведениями были группа крови и персональный код, а также код подразделения. Группа крови нужна была, в случае если понадобится хирургическое вмешательство или иное лечение. А по кодам те, кому было положено, могли восстановить твоё настоящее имя и шифр отряда, в котором ты служил. Айдишки имели в себе дырку, сквозь которую просовывался шнурок. Полагалось носить её при себе всегда и везде. Наши друзья-сирийцы приучены были оказывать предъявителям айдишек всяческое содействие. Американцы и прочие «союзники» должны были относиться нейтрально. Ну а к врагам лучше не попадать даже в качестве трупа. В основном айдишки были рассчитаны именно на то, чтобы идентифицировать трупы. Это как медальоны или жетоны у настоящих солдат. Мы просунули шнурки в дырки, скрепили края шнурков замочками или карабинчиками, тут уже кому какой попался шнурок, и надели свои амулеты на шеи. Шнурки, кстати, были не только чёрные. Некоторым достались синие или зелёные. Мы долго спорили: какой из шнурков хуже? Чёрный — это типа смерть, траур. Синий тоже не лучше, синий шнурок на горле, как странгуляционная борозда. А зелёный — цвет исламистов. Если кто-то увидел бы на нас зелёный шнурок, мог бы посчитать, что мы террористы, и замочить нас. Некоторые говорили, что всё это без разницы, потому что носить на себе айдишку само по себе плохая примета. Другие отвечали, что нет, наоборот, выходить без айдишки даже поссать — вот это плохая примета. И одни рассказывали, разумеется, правдивую историю, о том, как один прапорщик, ветеран всех горячих точек, никогда не носил на себе айдишку и пули его словно бы «не видели», а в свой последний поход он зачем-то нацепил на себя пластик со шнурком, так сразу его «увидели» и щёлкнули снайперы вооружённой оппозиции. Потому что именно айдишка делает тебя видимым для духов местной войны и они сразу, как только ты нацепишь на себя этот пластик-мишень, начинают на тебя охоту. А другие рассказывали, конечно, не менее правдивую историю, как один бывалый вояка никогда не расставался с айдишкой, но вот однажды ему приспичило по-маленькому или даже по-большому, а замочек расстегнулся и айдишка упала. В другой раз он бы сначала починил шнурок или хотя бы засунул пластик в карман, но тут уж очень ему хотелось отлить или отложить, а карманов не было, потому что вояка был в одних трусах, ну он и побежал в туалет так, без айдишки. И не успел добежать — мина свалилась ему прямо на голову, его разорвало в клочья, так что мы теперь никогда не узнаем, хотел он поссать или посрать. А первые на это отвечали, что если в клочья, то и айдишку бы в клочья разорвало, так что никакой с неё в этом смысле пользы, и откуда мы вообще знаем, что он был без айдишки и что это всё было так? А вторые говорили, мол, знаем, потому что ведь его айдишка осталась в палатке с порванным шнурком. А первые мрачно замечали, что в таком случае всё это было затеяно самой айдишкой: сама-то она уцелела, а своего человека отправила на верную смерть. Я тоже поучаствовал в разговоре, сказав, что слышал от знающих людей: перед смертью своего человека айдишка становится сероватой и перестаёт пропускать свет. И все стали тщательно рассматривать свои айдишки на предмет цвета и прозрачности. Кто-то добавил, что ещё, так бывает, на айдишке проступают багровые пятна вроде крови. И это к ранению. Но ему, кажется, никто не поверил. Несмотря на споры, все нацепили шнурки с айдишками на шеи и запрятали пластиковые жетоны под майки. На моей карточке было написано, что я из Georgia, а звать меня Jacob. Похоже, что я стал грузином. Ведь едва ли имелось в виду, что я из штата Джорджия, США.

Мы жили на базе, в хороших казармах с кондиционированным воздухом. Утром нас будили и выводили на построение. Потом у нас была небольшая пробежка, зарядка, душ и завтрак. А после нас никто не трогал, и мы отдыхали до самого вечера. Вечером, сразу после заката солнца, мы шли играть в футбол на неплохом поле с двумя воротами и мягким покрытием. После футбола мы шли в казарму и зависали со своими телефонами и планшетами в интернете, потому что в казарме был хороший вай-фай. Или смотрели сериалы в «ленинской комнате». Тогда как раз вышли очередные сезоны «Игры престолов». Хотя мне больше нравились «Викинги», и если не удавалось убедить коллектив смотреть сагу про Рагнара Лодброка, то я смотрел её сам, на своём планшете.

Это была не служба, а какая-то синекура, райская халява. Правда, за это время нам не начисляли «боевых». Но и «тыловой» оклад был неплох. Я вроде бы хотел каких-то боёв и приключений, потому и полетел в Сирию, но на базе быстро свыкся, поутих, воевать расхотелось, а простая и беззаботная жизнь на всём готовом мне понравилась. Мне всегда очень важно, чтобы можно было помыться, а вода на базе была, и душ я принимал два или три раза в день, сколько захочу. Ещё я люблю хорошо поесть, и с этим на базе тоже был полный порядок. Кормили четыре раза, как в пионерском лагере. На завтрак была каша, сваренная на молоке и хорошо сдобренная сливочным маслом. Варили манную, овсяную или гречневую. Некоторые морщились и бурчали, а я вот кашу очень люблю. Даже манную и даже если она с комочками. В кашу можно было намешать мёд, или кленовый сироп, или инжирное варенье. Ещё подавались бутерброды с сыром и бочковой кофе со сгущёнкой. На обед давали прекрасный восточный плов с бараниной. Или мясное рагу с картофельным пюре. Много белого, ароматного, мягкого и свежего хлеба. Целые вёдра вкусного чая. Между обедом и ужином был полдник — свежие фрукты, местный кисломолочный продукт, который называется лябне, сладости. А на ужин — овощной суп, хумус, зелень и сыр. Можно было ещё пить горячее молоко со специями на ночь, но за молоком на кухню почти никто не ходил, хватало четырёх обжираловок в день. В этом смысле база отличалась в лучшую сторону от пионерского лагеря, в котором я побывал в детстве и помню себя постоянно голодным. Но во всём остальном очень сильно была похожа. Я думаю, поживи мы так ещё пару недель, начали бы мазать друг дружку во сне зубной пастой.

Так, в пионерском лагере у Христа за пазухой, мы прожили первую неделю командировки. А потом началось плохое. Плохое началось с оружия. Нам сказали, что выдадут оружие, кому какое положено согласно штатному расписанию. Я построил своё отделение, и мы пошли вооружаться. Но нас привели не к арсеналу, а на какой-то плац, на пятачок выжженной земли, где перед нами из грузовичка вывалили кучу амуниции да так и оставили лежать, а мы должны были разобрать кучу и подыскать себе в ней оружие. У меня в отделении был снайпер Бритни, ветеран Чечни и вообще опытный воин. Он порылся в куче и уставился на меня удивлённо:

— Командир. Это что за говно?

Я пожал плечами неопределённо. Бритни продолжил убеждённо:

— Это говно. Этим воевать нельзя.

Оружие было старое, сильно поношенное. Некоторые экземпляры даже на вид были неисправны. У некоторых не хватало деталей. Было совсем немного новых автоматов, но и они оказались новыми только в том смысле, что не б/у, а так — старые, морально устаревшие. Винтовок Мосина образца 1891 года, конечно, не нашли, это перебор. Но в целом оружие — хлам и рухлядь. Создавалось такое впечатление, что нам привезли «оружейку» Советской армии с таджикской пограничной заставы, брошенной в 1992 году, да ещё и нехило поюзанную душманами. Но я не очень удивился. Я ожидал чего-то подобного. Мне уже рассказали, что кто-то там, наверху, закусился с кем-то другим, на «Повара», куратора наших «войск», наехали и финансирование урезали. Главное как. Финансирование урезали, а задачи оставили прежние. Вот у нас всегда в армии так. Срезают финансы, резервы, запасы, обеспечение, а задачи не снимают, задачи надо выполнить те же самые и «любой ценой». То есть, наверное, ценой личного героизма и, не в последнюю очередь, смекалки, иначе говоря, хитрожопости. Поэтому на войне побеждают и делают карьеру не просто герои, а хитрожопые герои. Ну вы это уже поняли. Кстати, своего Одиссея Гомер постоянно называет хитроумным. Хитроумный Одиссей. Я думаю, Одиссей и был таким как надо, настоящим хитрожопым героем.

Я сказал, что нужно подобрать себе оружие из того, что есть. Другого пока не будет. А потом посмотрим. Может быть, в бою добудем, отберём у местных хоббитов. Или подвезут новое. Или союзники-сирийцы помогут. Или купим на свои деньги. Или отожмём у соседнего подразделения. А пока надо взять хоть что-то. Хоть с чего-то начать. Это наш старт-ап, so to say.

Бойцы начали рыться в помойке. Бритни тоже рылся, хотя и ворчал:

— Это что, миссия по утилизации барахла?

Я сказал:

— Да, Бритни, да. Ты даже не понимаешь, насколько ты близок к истине. Война, особенно такая, вообще никому не нужная, как на Донбассе или в Сирии, — это именно про утилизацию опасного барахла. Оружия и боеприпасов, конечно. Потому что оружие надо использовать, а боеприпасы расстреливать, чтобы делать новое оружие и новые боеприпасы и чтобы старые не взрывались на складах. И чтобы знать, как совершенствовать оружие и боеприпасы. И экономика, и политика, и наука — все нуждаются в том, чтобы оружие и боеприпасы вовремя утилизировались. Но главное, конечно, люди. Самое опасное барахло — это люди. Люди определённого склада, такие как ты, Бритни, и, может, такие как я. Я тебе всё объясню, Бритни, но мне придётся начать издалека. Понимаешь, Бритни, приматы в общем и целом дружелюбные, милые существа, всегда покорные своим лидерам. Но примерно один из десяти самцов должен рождаться чуточку агрессивным. Это он, защищая стаю, набрасывается с палкой на льва. Это он первым войдёт в воду бурной реки, чтобы проверить: может ли стая переправиться на тот берег? Он же останется в арьергарде, прикрывая отход семьи, и будет разорван в клочья гиенами. В общем, он должен быть ебанутым, и это нормально. Ебанутые тоже нужны обществу, без ебанутых стае обезьян не выжить, но их должно быть немного, где-то один к десяти. Но представь себе ситуацию, Бритни, только представь, что таких агрессивных и ебанутых гамадрилов накопилось больше положенного? Или даже если не больше, а в принципе нормально, но если нет львов, нет гиен, нет войны, Бритни, то чем они займутся? Они создают проблемы. Они не просто барахло, они опасное барахло. Они совершают насильственные преступления или начинают бороться с властью за какую-то там справедливость. Тогда мудрые старые павианы договариваются между собой и начинают какую-нибудь маленькую войну на Донбассе. И вешают лозунг-манок: «Русский мир»! И все гамадрилы с той и с другой стороны собираются в этом «Русском мире» и крошат друг друга. А заодно утилизируют боеприпасы. Ты хотел знать, Бритни, что такое «Русский мир»? Вот это он и есть. Это такое место, где собираются русские, чтобы убить друг друга и израсходовать как можно больше патронов, мин и снарядов. В Сирии они сделали то же самое! Они у себя организовали «Русский мир», то есть «Сирийский мир», где одни сирийцы мочат других сирийцев, а богатые страны посылают им на утилизацию оружие и боеприпасы. Но у сирийцев это так хорошо получалось, что богатые страны решили посылать сюда на утилизацию не только тротил и железки, но и своих ебанутых гамадрилов. Утилизировать своих ебанутых в промышленном масштабе подальше от своих границ: это ли не мечта каждого нормального правительства? Поэтому, да, Бритни, да. Это миссия по утилизации. По утилизации опасного барахла: оружия, боеприпасов и людей, ебанутых людей, таких как ты, Бритни, и, может быть, таких как я.

То есть я, конечно, ничего этого вслух не сказал. Просто подумал. Потому что я знаю: в мужском коллективе, в отряде охотников и воинов, не очень-то любят тех, которые до хуя умничают. Если ты такой умный, какого хуя ты здесь? Ведь так скажет каждый. И будет прав.

Однажды ночью, в самом начале ночи, нас, всю группу Барса, которая теперь называлась «бригада», погрузили в тентованные грузовики и увезли с благословенной базы в пустыню. В моём отделении восемь бойцов, считая меня. Три отделения формировали взвод из двадцати пяти бойцов, считая командира взвода. Три взвода у нас считались ротой, а рот было тоже три, плюс штаб и усиление. Всего около трёхсот человек. Кроме того, тыловые службы, но я их даже не считал. Нас повезли в грузовиках повзводно, набили двадцать пять человек под тент, где места было ну на двадцать, не больше. Несколько грузовиков с бойцами, несколько джипов с прочими службами и обозные фуры. Мы ехали с личным оружием, блядь, но без боеприпасов. Без единого патрона. Если бы на нас вдруг напали, что мы должны были делать? Целиться в противника и кричать, как дети «пух! пух! бэнг! бэнг! тыдыщ! ты убит! я тебя застрелил!»? Я, конечно, утрирую опасность ситуации, так как нас сопровождало боевое охранение: пара БТР, кажется, 80-й серии, кроме того, периодически над нами барражировал вертолёт. Хотя вот хер знает, лучше он нам делал, контролируя с воздуха ситуацию на нашем пути, или хуже, привлекая к нам потенциальное внимание бармалеев.

Никаких эксцессов по пути не случилось, и под утро мы благополучно прибыли к месту дислокации. Однако мы не обрадовались, когда увидели само это место. Это было пустое место. Просто голая пустыня с мелкими противными жёлтыми камешками под ногами, без единого чахлого деревца или кустика, без домов или хотя бы сараев, без колодцев с водой, ничего, там вообще ничего не было! Только несколько старых ржавых убитых автомобилей типа наших «уаз-буханка», наверное, это были «Тойоты Хайс», но давно, очень давно, когда я был ещё маленьким.

Настала и мне очередь охуеть, а вот Бритни, тот был, кажется, спокоен. Бритни сказал:

— Это хорошо, что в пустыне. Всё как на ладони. Никто не подвалит к тебе из-за угла и не запустит гранату с чердака соседнего дома. Я могу контролировать периметр. Днём могу. Ночью мне нужен ПНВ. В помойке не было ПНВ. Вообще никакого.

Я сказал:

— Но мы ведь тоже как на ладони!

Мой взводный, Снег, педагогически некорректно, при моих подчинённых, унизил меня, сказав:

— Не ссы, Чечен. Окапывайся. Сейчас, кстати, Барс будет про окопы речь толкать.

Снег и ещё несколько бывалых бойцов, видимо понимавших подоплёку шутки, принялись хохотать. Я хотел было взвиться и сказать Снегу, что сейчас он у меня сам будет ссать, причём кровью, но меня остановил Гораций. Бывший учитель истории заметил, что я багровею, приобнял меня и сказал:

— Забей, командир. Нормалёк. Ты не утратил своего авторитета среди бойцов отделения из-за этого опрометчивого выражения взводного. Скоро Барс прохуесосит Снега при всех, и баланс сил восстановится. Похоже, здесь все так делают.

Барс действительно построил всех в четыре шеренги и для начала отхуесосил ротных, а потом взводных, я уже и не помню за что. Дальше взводных Барс бойцов не хуесосил. Мы были уже взрослые и должны были хуесосить себя сами: ротные — взводных и командиров отделений, взводные — командиров отделений и рядовых бойцов, командиры отделений — рядовых бойцов и иногда взводных, в порядке обратной связи, feedback. Я понял, что в нашем потешном незаконном войске принято лично оскорблять тех, кто на ранг или на два ниже тебя; к тем, кто ниже тебя на три ступени и далее надо проявлять в индивидуальном порядке милость и сострадание. А оскорблять только так, en masse.

После прочистки каналов связи и установления атмосферы взаимопонимания Барс задвинул свою телегу. Он, Барс, сказал, что первым делом в военном лагере надо устроить отхожее место. Так делали древние греки, древние римляне, готы, скифы, фашисты и красноармейцы, только не молдаване, потому что молдаване засранцы. Здесь есть молдаване? Шаг вперёд!

Молдаван не было.

Барс продолжал:

— Если в лагере не устроить отхожее место, то бойцы начинают ссать и срать везде. И очень быстро, вы, блядь, не представляете, как быстро, весь лагерь превращается в парк культуры и отдыха после ночи выпускного бала, когда охуевшие выпускники и выпускницы ссут и срут под каждым кустом, а сверху ещё блюют. Нет, они не ебутся. Никто не ебётся на последнем звонке, хотя все мечтают. Все просто нажираются в говно и потом ссут, срут и блюют, а ебаться физически не могут. Но если кто-то всё же ебётся, то в результате получаются вот такие недоноски, такие уроды, как вы. Дети последнего звонка, блядь. Но я вам не позволю повторить ошибки родителей. Вы у меня не будете ни ссать, ни срать где попало, будете только ебаться, и ебаться будете со мной, причём пассивно ебаться, без вариантов.

Говно. Если не выкопать туалетные ямы, то говно будет везде. Вы все будете в говне, хотя вы этого не заметите, потому что вы сами говно. Но заметят насекомые. В том числе ядовитые. Птицы, в том числе хищные и опасные. Бактерии и кишечные палочки. Звери. И даже бармалеи могут унюхать ваше говно. Запомните главное правило человеческой жизни: говно надо прятать! Каждый человек на восемьдесят процентов состоит из говна. Но своё говно надо прятать! Тот, кто не прячет своё говно, тот не может называться человеком. Такой ублюдок может быть только молдаванином. Среди вас есть молдаване?

Молдаван не было. Барс продолжал:

— Где устроить туалет? Это самый важный вопрос при планировании лагеря! Надо изучить розу ветров. Надо устроить туалет так, чтобы ветра выдували миазмы ваших испражнений в сторону от лагеря, а не в лагерь. И надо чтобы туалет находился в максимально защищённом месте, в естественных складках местности и под прикрытием огневых точек, снайперов и пулемётчиков. Туалет должен быть устроен в более безопасном месте, чем штаб, потому что командир боевой части тоже ходит в туалет и он не хочет погибнуть, пока срёт в позе орла, а если ему суждено погибнуть, то лучше пусть его убьют в штабе, над оперативной картой, потому что это красиво и романтично, а не в говне. Потому что только молдаване рады сдохнуть в своём говне, но ваш генерал не молдаванин, и среди вас тоже нет молдаван. Или есть?

Молдаван не было. Барс продолжал:

— И последнее. Сейчас, сразу после того, как мы определим наилучшее место для строительства сортиров, командиры взводов выделят своих лучших людей для копания ям под говно и для прочих фортификационных работ. Не дай Аллах кому-то из вас начать блатовать, прикидываться отказником на зоне и сказать, что вам западло рыть парашный окоп, что, мол, пусть чуханы роют. Во-первых, здесь вам не зона. Здесь хуже. Во-вторых, вы все чуханы, а пахан тут один, это я. Я слышал, что в других отрядах кто-то где-то разводит уголовщину, блатование, вот эту вот дедовщину и кто-то кого-то чмырит. Где-то и с кем-то это прокатывает. Но не со мной. Не у меня в батальоне. Запомните: у меня в батальоне только я могу всех чмырить. Я дед, а вы все духи. Я могу вас даже отпидарасить, но не хочу, потому что я люблю ебать женщин, и, как было сказано вам ранее, я берегу свой хуй, чтобы им ебать ваших жён. И если кто-то из вас откажется рыть яму под говно, или в порядке назначенного дежурства убирать за всеми говно в сортире, или хоть как-то, хоть где-то, хоть в чём-то проявит свою уебанскую гордость, то вот что я сделаю. Я не буду вас убивать. Я мог бы сказать, что я пристрелю вас и скину в эту самую яму, где вас быстро похоронят под говном, и мне за это ничего не будет, всё спишут на боевые потери. Я мог бы не только сказать, но даже и сделать это. Но я не такой добрый. Я злой. Поэтому я сделаю хуже. Я вас уволю. Я отправлю вас обратно с формулировкой о том, что такой-то уебан нарушал дисциплину, не выполнял приказы и не исполнял свои обязанности по контракту. И тогда знаете что? Вы, придурки, наверное, не читали, что написано мелким шрифтом в контракте. А там написано, что при увольнении в связи с неисполнением обязанностей по контракту вы не только лишаетесь права на вознаграждение, но и обязаны возместить все затраты по вашему обучению, проживанию в лагерях и на базах и на транспортировку вас до места командировки и обратно. Приличная сумма, я вам скажу.

Все были ошарашены. И как-то сразу проснулись, что ли. Даже молдаване, если такие среди нас всё же были. А Барс добивал:

— Поймите, педрилы. Вы тут не сражаетесь за Родину. Никакой Родины тут нет. Вас не партия и народ сюда прислали. Вас наняла весьма конкретная коммерческая структура. Она вложила в вас деньги. И каждый рубль посчитан. Вы должны отбить затраты своей работой. Либо сдохнуть, это нормально, это страховой случай. А если вы ебанулись, или зассали, или, не знаю, как-то ещё ебанулись и отказываетесь исполнять всё, что вам поручат делать: копать ямы под говно, убивать детей и беременных женщин, сжигать леса напалмом, сбрасывать на города атомные бомбы, сосать мой хуй, если я вдруг этого захочу, то с вами расторгнут контракт и отправят вас обратно. И вы должны будете возместить фирме убытки. Все убытки. Много убытков. И вы их возместите. Вы будете продавать на органы своих детей, но выплатите всё до копейки. Почему я так в этом уверен? Потому что коллекторами у фирмы работают самые отмороженные бойцы из тех, кого даже в Сирию не пускают — настолько они отмороженные. Потому что быть жестоким к женщинам и детям на войне — это, конечно, хорошо. Но должен же быть и у жестокости какой-то предел. А они беспредельщики.

Надо ли говорить, что Снег отправил «окапываться» меня. Правда, и сам он стоял рядом, долбил эту блядскую смесь песка и камней маленькой гнутой лопатой.