О былом

Георгий Северцев-Полилов, 1910

В сборник популярного в свое время писателя Г.Т. Северцева-Полилова вошли рассказы об известных и малоизвестных личностях и событиях из времен Византийской Империи, Московского Царства и Российской Империи. Печатается по изданию В.И. Губинского.

Без вины

Исторический рассказ

I

Великая разруха государства стала понемногу забываться московскими людьми. Следы ее, в виде разрушенных храмов, стен, зданий, постепенно исчезали; все поправлялось, вновь строилось, прибиралось. Москвичи, точно муравьи из разоренного муравейника, снова начали его созидать, трудолюбиво тащили они в свои жилища все необходимое для постройки или поправки.

Закрывшиеся лавки снова открылись, зашумел торговый люд, оживился самый торг; старая московская жизнь опять входила в свое прежнее русло.

Забегали по торговым людям дьяки государевой Мастерской палаты за разным товаром, нужным для государевой потребы.

Стоял август 1624 года.

К «япанешного ряду торговому человеку» Макару Иванову зашел дьяк Ждан Шипов, тощий, высокого роста, пожилой человек, с редкою рыжеватою бородою, в которой уже пробивалась заметная седина. Еще не входя в лавку, он сдвинул свою лисью шапку на затылок и задумчиво потер вспотевший лоб. Затем, по-видимому, что-то припомнив, быстро перешагнул порог и громким голосом обратился к хозяину, дремавшему за прилавком:

— Макарка!

Торговец вздрогнул, протер глаза и, узнав дьяка, засуетился.

— С каким приказом, милостивец, пожаловать ко мне соизволил?

— Наперво дело, — важно пробасил дьяк, опускаясь на скамью, — покажи ты мне, Макарка, «отлас турецкий двойной червчатый»…

Торговец быстро раскинул перед покупателем штуку атласа по прилавку. Ждан внимательно посмотрел его на свет, пощупал доброту и, видимо неудовлетворенный, пробурчал:

— Как будто не того. Жидковат больно. Покажи другой!

Продавец также быстро сменил атлас на другую штуку.

Шипов опять повторил свой прием осмотра.

— Этот никак получше будет, только вот зачем травка ина по нем пущена?

— Доброта у этого выше будет, для отметы и заткан иначе…

— Ин будет по-твоему. Сколь бесчестья за него полагаешь?

— Из ста рублей уступать не могу; твоей милости, знаешь сам, халтуру платить еще надобно!

Дьяк опасливо огляделся кругом.

— Кое слово зря говоришь! — промолвил он недовольно. — Неравно кто услышит! и мне больше не дьячить в Мастерской палате, да и у тебя на царев обиход брать не станут. А теперь товару всякого много потребуется! — хитро подмигнув, пробасил Ждан.

Макар с любопытством взглянул на покупателя.

— Государева радость скоро предвидится… — не мог удержаться Шипов, чтобы не передать новости торговцу.

— Ой ли, слава Творцу небесному, — радостно воскликнул Макар, — что великий государь наш венец восприять соизволяет! А скоро?

Дьяк усмехнулся и начал пересчитывать по пальцам.

— Ныне, августа двадцатый день, там вруце — лето, нов год наступит, сентемврия во второй половине царскую свадьбу пировать будем.

— Кого ж просватать за себя государь батюшка соизволил? — вкрадчиво спросил снова торговый гость.

— Да Марию Володимировну, дочь князя Долгорукова, Володимира Тимофеевича…

— Дай ему Господь счастия да мирного супружеского сожития! — сняв шапку и перекрестившись сказал хозяин.

Затем дьяк стал рассматривать другие требуемые для мастерской палаты материи, разные «кармазины мелкотравчатые» «объяри лазоревыя», — «сукна лятчины желтой», «тафты черненыя виницейки», «камки казилабриския»…

Долго торговались они между собою, несколько раз били по рукам, снова спорили, сходились, расходились, пока, наконец, Ждан со вздохом не вынул из-под полы кафтана кису почтенных размеров, достал из нее деньги и заплатил Макару, причем последний перепробовал чуть ли не все монеты на зуб.

II

Прохладный сентябрь сменил душный август.

Вся Москва скоро узнала о выборе невесты молодым царем и неподдельно радовалась его радостью. Одиннадцать лет миновало со дня венчания его царским венцом, а он до сих пор оставался холостым.

Великая инокиня Марфа да великий государь святейший патриарх Филарет Никитич, родители молодого государя, тоже разделяли общую радость.

Хотя первая и жила постоянно в Воскресенском монастыре, но Михаил Феодорович часто ее там навещал и советовался с нею о выборе достойной для себя царицы.

Приготовлениями к свадьбе спешили. Все мастера и мастерицы Мастерской палаты были завалены работою.

— Кажись, хорошо, — проговорил Шипов, осматривая два кошелька, сделанные к венчальным свечам, «в бархате золотом, по нем травы шелк червчат», и окинул взглядом стоящую перед ним мастерицу; — сколько на «шлеи» да на подкладку пошло бархату? — спросил он ее.

— Киндяку зеленого без чети три аршина… — робко ответила девушка.

— Многонько! А лоскутья, что остались, принеси сюда, великая государыня инокиня Марфа повелела отдать их старице Феофиле на пелены. Ну, с этим делом покончила, принимайся рясу государеву духовнику протопопу Кириллу шить. Вот тебе зуфь ангурская светлобагрова, что великий государь, ради своей великой радости, ему на рясу пожаловал.

Едва только эта мастерица села за новую работу, как к Ждану подошла другая, третья. Его рвали все на части, требовали туда, сюда, везде он должен был поспевать, везде распоряжаться.

Немало хлопот выпало и на долю постельничему царя, Константину Михалкову, а равно и боярыне Марье Головиной. На их обязанности было «соорудить и изукрасить государынины новыя хоромы», чтобы молодая царица ни в чем не встретила недостатка в своем новом помещении.

Повсюду в новых хоромах раздавался стук молотков обойщиков. Комнатные бабы едва успевали бегать в Мастерскую палату, да в государеву казну за материями.

— Пиши, Ефрем, — диктовал Ждан писцу, — отпущено в государынины новые хоромы на двери и на окна половинка сукна багреца червчатого 19 с ½ аршин, да девять юфтей сафьянов черненых…

Работа продолжала кипеть. Нужно было успеть все окончить к дню Воздвиженья Честнаго Древа Креста; на девятнадцатое сентября было назначено царское венчание, времени оставалось очень мало.

Постельничий целыми днями проводил время в новых хоромах, уставляя их нужною мебелью и утварью. Царскою опочивальнею заведовала боярыня Головина; под ее ведением целая армия девушек шила наволочки, набивала их мягким, ими же самими отобранным пухом и стегала одеяла.

Константин Михалков, постельничий, принимал по приказу жениха-царя для невесты из царской казны драгоценности, причем Семенов записывал:

— Два ожерелья жемчужных, низаны на нитях, — одно — зерна гурмыцкие, другое — жемчуг рогатый большой. Серьги, два камени изумруды гранены, в запонех по 14 яхонтов червчатых не велики, кольца и сини зол оты… перстень зол от с финифтом черным…

Долго продолжался прием царских подарков. Наконец все приготовления ко дню «царской радости» были закончены.

Построили новую государеву мыленку, в которой накануне свадьбы должен был мыться царственный жених. Приготовили новые носилы коровайные, на которых носились короваи царя и царицы, в новое помещение молодой госудырыни, знаменуя собою нынешнюю хлеб соль на новосельи.

«А несли коровай государевы князья Федор да Петр, дети Волконские; Осип да Иван, дети Чемодановы.

А государынин коровай несли Богдан Мусин, Юрий да Степан Телепневы».

В «подклетку» молодой царь назначил постельничьими родителей своей невесты, князя Владимира Тимофеевича да его жену Марфу Васильевну Долгоруких.

— Что ж ты, дьяк, — заметил новый постельничий, — аль разум у тебя совсем отнялся, позабыл приготовить для государя с государыней обручальное место?

— Все упамятовал, княже Владимир Тимофеевич — ответил степенно Шипов, — все приготовил, бархату кармазину черненого в рядах боле двадцати аршин взял; весь ушел на него!

— Спасибо, что не забыл! А кого со свечьми обручительными идти назначили?

— Шушерина, Микиту Федорова, а богоявленскую свечу понесет Безобразов…

И родитель царской невесты, успокоенный внолне, расстался с дьяком.

III

Далеко не так отрадно было на сердце молодого государя. Только склоняясь на увещание матери своей, великой инокини Марфы Ивановны, согласился он на этот брак.

Михаил Федорович до сих пор не мог забыть своей первой невесты, Марии Хлоповой, объявленной больною неизлечимою болезнью, благодаря интригам Салтыковых. Хотя интрига царских братьев двоюродных была открыта царем и несправедливо обвиненная девушка возвращена из далекой Сибири в Нижний Новгород, но молодой царь, не желая ссоры со своею матерью, отказался от любимой им невесты. Теперь, накануне брака с девушкой, мало им знаемой, к которой он не чувствовал никакой симпатии, Михаил Федорович, оставшись один в своей ночивальне, вспоминал свою первую встречу с Марией Хлоповой, свои долгие беседы с нею после, когда она уже была объявлена царевною, его нареченною невестою и названа именем Анастасии.

— Бедняжка, — шептал молодой государь, задумчиво сидя у стола, — сколь горя, сколь неприязни пришлось тебе вытерпеть меня ради!

И открыв небольшой ларец затейливой работы, ключ от которого он постоянно носил на поясе, Михаил Федорович вынул небольшой портрет, написанный на финифти заезжим художником-голландцем с Хлоповой, когда она еще числилась государевой невестою и проживала «в верху».

На царя глядело с портрета лицо любимой им девушки; художник очень хорошо уловил все черты, все выражение оригинала. Большие голубые глаза смотрели приветливо, алый ротик Хлоповой улыбался.

— Настя, голубушка, милая, — грустно промолвил государь, — за что нас с тобою разлучили злые люди, зачем позавидовали нашему счастью!

И крупные слезы покатились из глаз молодого царя. Чувствуя себя одиноким, Михаил Федорович поцеловал портрет и сейчас же спрятал его в ларец, точно боясь, чтобы кто-нибудь не отнял от него это последнее воспоминание о былом счастье.

В потайную дверь кто-то тихо постучал.

Царь вздрогнул, поспешно убрал ларец и, подойдя к обитой красным сукном двери, твердо спросил:

— Кто там?

— Я, великий государь, холоп твоей милости, Костька Михалков.

— Что надо? — последовал снова вопрос царя.

— Великий государь святейший патриарх, Филарет Никитич, родитель твой, желает видеть твою царскую милость, великий государь. Позволишь принять его?

Вместо ответа, засов двери заскрипел, дверь широко распахнулась и молодой царь показался на пороге, спеша навстречу своему родителю.

Отец с сыном прошли в опочивальню последнего и беседа их продолжалась далеко за полночь. Выходя, по окончании ее, от царственного сына, престарелый патриарх, благословляя его, обнял за голову и прошептал:

— Мужайся, сын мой, каждому из нас в жизни назначено испытание! Блаженны те, которые перенесут его без ропота. Господь наградит таковых.

— Тяжело терпеть, родитель… — тихо ответил царь.

— Знаю, верю тебе, сын мой, — наклоняя свою седую, как лунь голову, сказал патриарх, — но так суждено уж Господом Богом. Не ропщи, неси крест свой, ты исполнил волю твоей престарелой родительницы!

Отец с сыном расстались, и царь снова остался один в опочивальне.

Долго не мог он уснуть, сон бежал от его глаз и только под утро забылся Михаил Федорович на короткое время с тем, чтобы с первым ударом к утрени снова встать и идти к церковной службе.

Несмотря на все старания царя забыться, Хлопова, как живая, стояла перед ним, еще более усиливая отвращение к его теперешней невесте.

IV

Брак царя Михаила Федоровича на нелюбимой им девушке совершился: Мария Владимировна Долгорукая стала царицею.

Венчание справлено было пышно и торжественно, но все чувствовали какую-то неловкость, веселия не было на «царской радости».

Даже Нефед, сын знаменитого Кузьмы Минина, несший фонарь над государевой свечою, тихо заметил своему товарищу Дмитрию Балкову-Васюкову.

— Не видал я допреж нонешнего дня как царей венчают, а сегодня вижу и не верю — свадьба ли это; точно похороны какие.

Дмитрий недовольно оборвал его.

— Глупости ты, брат, Нефед, толкуешь!

Впереди высоконовобрачных шли стряпчие и стольники и стлали перед ним атлас червчатый.

Государь пожаловал весь этот атлас тем же стольникам и стряпчим.

Вверху, в государевых хоромах, царя с царицею встретил патриарх Филарет и благословил их образом Живоначальной Троицы, а государя, своего сына, благословил он, кроме того, особо, крестом, унизанным по бархатной черной сорочке крупным жемчугом.

Здесь отец с сыном снова горячо обнялись.

Великая инокиня Марфа Ивановна благословила своего царственного сына перед венцом.

— Мужайся, — шепнул старец сыну, благословляя его крестом.

Государь молча склонил перед ним голову.

На третий день после государевой радости, в середу у государя обедал отец его патриарх Филарет Никитич и после стола царь отдарил своего родителя.

«А речь говорил и дары являл дьяк Ждан Шипов».

Он закончил ее следующими словами:

— По милости Божией и по твоему, великого государя нашего благословению, сын твой, великий государь, царь и великий князь всея России Михаил Федорович сочетал себя законным браком и на своей царской и пресветлой радости дарит тебя, великого государя, отца своего и богомольца…

Затем следовал длинный список даров.

Несчастлива оказалась «царская радость» с самого дня венчания.

Отец молодой царицы, Владимир Тимофеевич, при шествии молодых к «подклетку» по атласу, бил челом государю «не дружбою» на боярина Федора Шереметьева, и этой жалобою сразу восстановил против себя царственного зятя.

Следующий день после свадьбы принес еще больше горя…

Конец ознакомительного фрагмента.