Жемчужина Востока

Генри Райдер Хаггард, 1903

Палестина первого века после Рождества Христова, от правления Агриппы до падения Иерусалима, – хронологические рамки романа «Жемчужина Востока», в котором разворачивается любовная история христианки Мириам и римского центуриона Марка.

Глава VII

Марк

В эту ночь в селении ессеев было неспокойно. Кураторов, пребывающих в посте и молитве, потревожил вернувшийся с полпути начальник над слугами первосвященника, еврей, который участвовал в разорении и ограблении жилищ и погребов селения. Человек этот предъявил обвинение в том, что одного из его людей кто-то из ессеев убил по дороге в Иерихон. Но виновника не нашли. Ему возразили, что временами здесь пошаливают разбойники. Из ессеев же никто никогда не решится обагрить свои руки кровью. Тщательно исследовав стрелу, которою убили несчастного, пришли к безоговорочному выводу, что она, несомненно, римского изготовления.

Возмущенные явной клеветой и выведенные из терпения кураторы попросили еврея удалиться и рассказать эту басню своему господину, первосвященнику Анану, такому же вору, как он сам, или еще худшему вору и разбойнику — римскому прокуратору Альбину. Тот, конечно, не преминул сделать это, ессеям было приказано прислать в Иерусалим уполномоченных на суд Альбина. Уполномоченными избрали Итиэля и еще двух старших братьев. Они отправились в Иерусалим. Там их продержали целых три месяца, под разными предлогами оттягивая суд, хотя намекнули, что обвинение можно снять, но для этого нужно дать прокуратору взятку. Ессеи отказались. Альбин подождал немного, но, видя, что с уполномоченных нечего взять, приказал убираться из Иерусалима и пообещал, что пришлет к ним офицера, который расследует это дело на месте.

Прошло еще два месяца. Наконец этот офицер прибыл, а с ним двадцать солдат. В одно хорошее зимнее утро Мириам с Нехуштой вышли погулять по дороге, ведущей в Иерихон, как вдруг увидели небольшой отряд вооруженных людей. Поняв, что это римляне, они хотели свернуть и притаиться в кустах, но один из них, по-видимому начальник, пришпорил коня и преградил им дорогу. Волей-неволей пришлось остановиться.

Всадник попросил показать ему дорогу и, отдав своему отряду приказания, пошел рядом с Мириам, расспрашивая ее об ессеях, их жизни и пр.

Это был молодой человек, не более двадцати трех или двадцати четырех лет. Роста выше среднего, стройный, но крепко и красиво сложенный, живой и энергичный в жестах и движениях. Его густые темно-каштановые волосы, коротко остриженные, вились крутыми кольцами. Кожа, тонкая и нежная, покрыта золотистым загаром, а большие серые глаза, расставленные широко, смотрели смело, открыто из-под резких, энергичных черных бровей, придававших его лицу выражение твердости и решимости.

Красиво очерченный, несколько большой рот обнажал в улыбке двойной ряд ровных белых зубов. Слегка выдвинутый вперед, чисто выбритый подбородок дополнял его лицо. Он производил впечатление смелого воина, человека, привыкшего повелевать, но при этом великодушного и добросердечного.

С первого же взгляда он понравился Мириам, и даже больше, чем кто-либо из молодых людей, которых она видела до сих пор, да и несравненно больше Халева, товарища ее детства.

Покончив с распоряжениями, римлянин отрекомендовался девушке:

— Я — Марк, сын Эмилия. Имя моего отца известно Риму. И мое станет со временем известно. Пока же я ничем не могу похвалиться перед тобой, разве только дядюшке моему Каю вздумается умереть и оставить мне свои громадные богатства, выжатые из испанцев. Пока же я — простой центурион (сотник), и мой начальник — достопочтенный и высокочтимый прокуратор Иудеи, благородный Альбин! — добавил Марк с оттенком сарказма. — Меня послали расследовать дело по обвинению ваших уважаемых ессеев в убийстве или в соучастии в убийстве одного недостойного еврея, в числе других посланного сюда грабить житницы этой общины! Теперь хотелось бы услышать что-нибудь и о тебе, прекрасная госпожа!

Мириам с минуту молчала в нерешимости. Стоит ли ей так откровенничать с незнакомым человеком? Нехушта же, которой казалось, что молодой римлянин — человек влиятельный и сильный здесь, в Иудее, и заслуживает полного доверия, отвечала за свою молодую госпожу:

— Девушка эта, господин, — моя госпожа, единственное дитя высокорожденного грека-сирийца Демаса и благородной супруги его Рахили, дочери богатейшего купца в Тире. Отец госпожи моей умер в амфитеатре Берита (Beritus), а мать умерла родами!

— В амфитеатре? — воскликнул молодой римлянин. — Разве он был злодей или преступник?

— Нет, господин, — вмешалась Мириам, — он был христианин!

— Христианин! — повторил Марк. — О христианах говорят много дурного, но я знаю о них только то, что они мечтатели. Однако ты сказала мне, госпожа, что принадлежала к общине ессеев?

— Я — христианка, как мои отец и мать, но нашла приют у ессеев. Они не пытались отвратить меня от той веры, в которую я была крещена!

— Опасно быть христианкой! — заметил ее собеседник.

— Пусть так! Меня ничто не пугает! — ответила Мириам. — Я готова на все!

— Господин, — вмешалась Нехушта, — быть может, госпожа моя и я сказали больше, чем следует. Но мы доверяем тебе и, хотя ты водишь дружбу с Бенони, все же надеемся, что ты сохранишь в тайне все, что слышал, и не откроешь ему убежище его внучки!

— Вы не напрасно оказали мне доверие! Но обидно, что все его богатства, которые по праву принадлежат его внучке, пропадут даром!

— Высокое положение и богатство еще не все, господин. Свобода личности и свобода веры больше значат, а моя госпожа ни в чем не нуждается. Теперь я сказала тебе все, господин! — докончила Нехушта.

— Не совсем. Ты не сказала мне имени твоей госпожи! — возразил молодой римлянин.

— Ее зовут Мириам!

— Мириам, — повторил он, — красивое и милое имя. А вот уж видно и селение! Это оно и есть?

— Да, господин, это селение ессеев, — подтвердила Мириам, — зал совета — в этом большом здании, а это странноприимный дом…

— А этот домик, что стоит так особняком от других? — спросил Марк.

— Господин, наш домик; в нем живем мы с Нехуштой!

— Я угадал! Этот прекрасный садик может принадлежать только женщинам!

Разговаривая, они подходили к селению. Марк шел подле девушки, ведя лошадь в поводу и удивляясь, что эта полуеврейка так свободно отвечает на все его вопросы не хуже египтянки, римлянки или гречанки.

Вдруг из кустов справа выступил на дорогу Халев и остановился как раз перед ними.

— А, друг Халев, — приветствовала его Мириам, — вот это римский сотник Марк, он прибыл сюда посетить кураторов! Проведи его и воинов в зал совета да предупреди дядю моего Итиэля и других о его прибытии. Нам же с Нехуштой пора домой!

— Римляне всегда прокладывали себе дорогу сами, им не нужно, чтобы еврей указывал им путь! — мрачно проговорил Халев и снова скрылся в кустах по другую сторону дороги.

— Друг твой, госпожа, неприветлив, — заметил Марк, провожая его глазами, — недобрый у него вид. Если кто-либо из есеев мог совершить тот поступок, то только он!

— Этот мальчик никогда еще не убил даже хищной птицы! — сказала Нехушта.

— Халев не любит чужих людей! — заметила, как бы оправдывая его, Мириам.

— Я это понял и признаюсь, что также не люблю этого Халева!

— Пойдем, Нехушта, — сказала Мириам, — своей дорогой, а тебе, господин, с твоими людьми надо идти вон туда! Прощай!

— Прощай, госпожа, спасибо тебе, что указала мне путь! — отвечал Марк, продолжая свой путь.

Домик Мириам и ее пестуньи Нехушты стоял на краю селения подле странноприимного дома на земле его, но, конечно, отделенный от него широкой канавой и довольно высокой живою изгородью из гранатовых кустов, обвешанных в это время года золотисто-красными плодами. Гуляя с Нехуштой вечером в своем садике, Мириам услыхала знакомый голос дяди своего Итиэля, окликнувший ее из-за изгороди.

— Что тебе угодно, дядя? — спросила Мириам.

— Я хотел только предупредить тебя, дитя мое, что благородный Марк, римский центурион, поселится в странноприимном доме на все время, пока будет нашим гостем! А потому не пугайся, увидев или услышав в этом саду или дворе воинов. Я буду жить здесь все это время, чтобы заботиться о нашем госте, который, как мне кажется, для римлянина весьма вежливый и приятный человек!

— Я ничуть не боюсь его, дядя, — сказала девушка, — мы с Нехуштой уже успели познакомиться с этим римским центурионом сегодня утром! — И она, слегка краснея, рассказала о своей встрече с Марком на иерихонской дороге.

— Ну, спокойной ночи, дитя мое, — проговорил старик, — завтра мы с тобой увидимся, а теперь пора на покой!

Мириам послушно вернулась в свою горницу и легла спать. Во сне все время видела она молодого римского сотника.

Встав поутру, Мириам принялась за свое любимое занятие — лепку из глины. Это давалось ей легко, она от природы имела дарование. Работы ее вызывали всеобщее удивление путешественников, заглядывавших в селение ессеев, и всегда раскупались. Вырученные деньги шли на поддержку бедных. Мастерскою служил небольшой тростниковый навес в саду у стены, где Мириам ежедневно проводила по нескольку часов и куда заходил ее старый учитель, теперь уже весьма преклонных лет. Под его руководством Мириам создала несколько художественных вещей из мрамора. Она теперь ваяла бюст дяди своего Итиэля в натуральную величину из обломка старой мраморной колонны, привезенной из развалин одного дворца близ Иерихона. Нехушта прислуживала ей. Вдруг чья-то тень заставила ее поднять глаза: она увидела дядюшку Итиэля и с ним молодого римлянина.

— Не смущайся, дочь моя, — начал старик, — я привел сюда нашего гостя, чтобы показать ему твою работу!

— Ах, дядя, взгляни на меня! Разве я могу показаться кому-нибудь в таком виде? — воскликнула Мириам, показывая мокрые руки и испачканное глиной платье.

— Смотрю и ничего решительно не вижу! — сказал старик. — Разве что-нибудь не ладно?

— Я тоже смотрю и восхищаюсь! — вступил в разговор Марк. — Хорошо, если бы мы чаще заставали женщин за таким прекрасным занятием.

— Ты смеешься, господин, — возразила Мириам, — возможно ли восхищаться незаконченной работой новичка в искусстве? Ты ведь видел лучшие произведения великих греческих мастеров, о которых я только слыхала!

— Клянусь троном цезаря, госпожа, — воскликнул он горячо. — Я не художник, но самый выдающийся художник нашего времени Главк не создал бы подобного бюста!

— О, конечно! — улыбаясь, сказала Мириам. — Главк помешался бы, увидев его!

— Да, от зависти! А что ты делаешь с этими произведениями искусства? — И он указал рукой на целый ряд работ, расставленных на полке под навесом.

— Я продаю их желающим, вернее, дяди мои продают их, а вырученные деньги идут на бедных!

— Не будет ли нескромно с моей стороны спросить, за какую цену вы их продаете?

— Иногда путешественники дают мне по серебряному сиклю, а за группу верблюдов с арабом-проводником я получила целых три сикля!

— Один сикль! Три сикля! О, я куплю их все! Нет, это просто грабеж! Ну а этот бюст, что он стоит?

— Это не для продажи, — сказала Мириам, — это мой скромный дар дяде, вернее, дядям, которые хотят поставить этот бюст в зале совета!

Вдруг счастливая мысль озарила Марка.

— Я пробуду здесь несколько недель, — сказал он, — не согласишься ли ты, госпожа, выполнить мой бюст такой же величины, и сколько это будет стоить?

— О, много, очень много! — отвечала девушка. — Мрамор здесь дорогой, да и резцы изнашиваются… Это будет стоить… 50 сиклей… Да, 50 сиклей! — повторила она неуверенно.

— Я небогатый человек, — воскликнул Марк, — но охотно дам двести сиклей!

— Двести! — пробормотала Мириам. — Нет, это безумие! Я не могу, не смею взять такую сумму… Ты, господин, вправе будешь сказать, что попал к разбойникам, которые ограбили тебя… Нет, если мои дяди разрешат мне принять этот заказ и у меня хватит времени, я постараюсь сделать все, что могу, за 50 сиклей, но только я должна предупредить тебя, господин, что тебе придется просидеть немало часов, чтобы получилось хоть слабое сходство.

— Пусть так! Как только я снова попаду в какую-нибудь цивилизованную страну, я доставлю тебе столько заказов, что твои нищие превратятся в состоятельных людей. А пока я к твоим услугам! Начинай, госпожа, сейчас же, если тебе угодно!

— Я не имею разрешения, а без этого не смею приступить к такой работе!

— Совет кураторов должен решить, может ли она исполнить твое желание, — вмешался Итиэль. — Но я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы моя племянница начала лепить из глины твой бюст. Если совет не даст согласия, его можно уничтожить!

— Благодарю тебя, почтенный Итиэль, за твое разрешение. Где прикажешь мне сесть, госпожа? Ты увидишь, я буду для тебя самой послушной моделью.

— Сиди здесь, господин, и смотри вот сюда, в мою сторону, если тебе благоугодно. Ну, вот так!

И сеанс начался.