Жемчужина Востока

Генри Райдер Хаггард, 1903

Палестина первого века после Рождества Христова, от правления Агриппы до падения Иерусалима, – хронологические рамки романа «Жемчужина Востока», в котором разворачивается любовная история христианки Мириам и римского центуриона Марка.

Глава III

Уговор

Благополучно пробежав всю выходящую на море террасу, Нехушта со своей ношей очутилась в узкой боковой улице, пролегающей вдоль старой городской стены, местами разрушенной и обвалившейся. Здесь она на минуту приостановилась, чтобы перевести дух и обдумать, что делать и куда бежать. Пронести на руках госпожу свою через весь город до ближайшей окраины, даже если бы у нее на то хватило силы, она не решилась бы: обе они около двух месяцев содержались в местной тюрьме, а это означало, что жители Цезареи знали их в лицо. Городское население, когда не предвиделось лучших развлечений, посещало тюрьмы и забавы ради издевалось над заключенными, рассматривая их сквозь решетку тюремных ворот. Бывало и так, что горожане свободно расхаживали между ними с разрешения тюремных стражей, за небольшое денежное вознаграждение. Таким образом, рослая темнокожая Нехушта и ее госпожа не могли остаться незамеченными теперь, когда толпа искала христиан по всему городу. Ни близких, ни друзей они здесь не имели, так как незадолго перед тем всех христиан изгнали из города. Женщинам оставалось только укрыться где-нибудь в надежном месте хоть на некоторое время. И Нехушта окинула взглядом окружающую ее местность: в нескольких шагах она заметила в стене старинного вида ворота; под этими воротами часто укрывались и ночевали бездомные бродяги, днем же там обыкновенно было пусто. К ним и направилась Нехушта, надеясь хоть ненадолго спрятаться в полумраке их широких сводов.

На ее счастье, здесь никого не оказалось, но тлеющие угли почти потухшего костра и разбитая амфора с остатками воды свидетельствовали о том, что здесь еще недавно были люди. К ночи они, конечно, снова вернутся сюда! — размышляла верная служанка, опустив на землю свою бесчувственную госпожу. Вдруг ее наблюдательный глаз заметил узкую каменную лестницу в стене, ведущую наверх. Ни минуты не задумываясь, взбежала она по ней и очутилась перед тяжелой, окованной железом дубовой дверью. Постояв секунду в нерешительности, арабка уже хотела вернуться назад, но вдруг глаза ее сверкнули, она с диким отчаянием со всей силы толкнула дверь, которая распахнулась. За дверью оказалась просторная комната, заваленная мешками зерна. Ее освещали круглые бойницы, проделанные в толще стены и служившие некогда для военных целей. С быстротой птицы сбежала арабка вниз и, подхватив на руки Рахиль, внесла ее в помещение.

Здесь она бережно опустила свою ношу на сложенные у стены овечьи бурдюки, затем, спохватившись, еще раз сбежала вниз и прихватила разбитую амфору, еще до половины наполненную свежей чистой водой. Молодая женщина вскоре пришла в чувство. Она принялась было расспрашивать свою верную слугу, как они очутились здесь, но чуткий слух арабки уловил какие-то звуки внизу, под сводом ворот. Тщательно заперев дверь, она приложила ухо к замочной скважине и прислушалась. Там внизу стояли трое солдат. Несомненно, они искали их.

— Ведь старик утверждает, что видел, как ливийка со своей госпожой свернула в эту улицу! Другой темнокожей не было между христианами. Она же, кажется, и пырнула ножом Руфа! — сказал один голос.

— Э, кто их разберет! Во всяком случае, здесь ни души! Чего нам еще тут толкаться? — пробурчал другой.

— Эй, ребята, да тут лестница! Не мешало бы посмотреть…

— Полно, это зерновой амбар Амрама-финикиянина, а он не таковский человек, чтобы оставлять ключ в дверях! Впрочем, если охота, так посмотри!

И Нехушта услышала тяжелые шаги, приближающиеся к двери. Солдат подошел и попробовал толкнуть дверь.

— Заперта крепко! — крикнул он вниз и стал спускаться. — А надо бы взять у Амрама ключ да посмотреть на всякий случай!

— Ну так беги за ключом, если тебе охота! Финикиянин живет на том конце города, кроме того, его сегодня и с собаками не сыскать…

— Хвала Богу, они ушли! — произнесла, облегченно вздохнув, Нехушта, отходя от двери.

— Но они, возможно, опять вернутся! — промолвила Рахиль.

— Не думаю, а вот хозяин этого помещения, вероятно, наведается: теперь на его товар большой спрос.

Не успела она договорить, как ключ заскрипел в замке, и прежде чем Нехушта успела отскочить, дверь отворилась, Амрам вошел и тщательно запер за собой дверь.

Обе женщины замерли на месте, не выдав ни единым звуком своего присутствия.

Амрам — средних лет финикиянин с худощавым лицом и пронзительным взглядом, в скромной одежде темного цвета, но из дорогой ткани. Видимо, он не носил оружия. Это был известный всему городу, уважаемый и богатый человек, успешно ведущий торговлю, как большинство финикиян того времени. Зернохранилище, куда он теперь пришел, было лишь одним из незначительных складов его громадных зерновых запасов.

Заперев дверь на ключ, Амрам подошел к столу, где хранились его таблицы и записи отпусков и приемов зерна, и вдруг очутился лицом к лицу с Нехуштой, которая тотчас же проскользнула к двери и выдернула ключ из замка.

— Во имя Молоха, скажи, кто ты? — спросил купец, невольно отступив на шаг, и при этом заметил полулежащую у стены на куче порожних бурдюков Рахиль. — А ты? — добавил он. — Духи? Привидения? Или воры? Госпожи, ищущие пристанища и приюта в этом запруженном людьми городе, или, быть может, те две христианки, которых повсюду ищут солдаты?!

— Мы те самые христианки, — сказала Рахиль, — мы бежали из амфитеатра и укрылись здесь, где нас чуть было не нашли легионеры!

— Вот что выходит, когда человек не запирает своих дверей! — произнес Амрам. — Но это произошло не по моей вине, а по вине одного из моих подчиненных, с которым я серьезно поговорю по этому поводу, и поговорю сейчас же! — И он направился к двери.

— Ты не уйдешь отсюда! — решительным тоном произнесла Нехушта, заступая ему дорогу и выставляя нож.

Купец испуганно попятился.

— Чего ты требуешь от меня?

— Чтобы ты дал нам возможность покинуть Цезарею с полной для нас безопасностью, в противном же случае мы здесь умрем все трое вместе. Прежде чем кто-либо попробует лишить жизни мою госпожу или меня, этот нож пронзит его сердце! Некогда твой брат продал меня, княжескую дочь, в рабство, и я буду рада случаю отомстить. Понимаешь?

— Понимаю. Только напрасно ты так гневаешься! Лучше поговорим, как деловые люди: вы хотите покинуть Цезарею, а я хочу, чтобы вы оставили мое зернохранилище. Так дай же мне выйти отсюда и устроить все согласно нашему обоюдному желанию!

— Ты выйдешь отсюда не иначе как в сопровождении нас обоих, — сказала Нехушта, — но советую тебе не терять попусту слов! Госпожа моя — единственная дочь Бенони, богатейшего купца в Тире. Ты, наверное, слышал о нем. Ручаюсь тебе, что он щедро вознаградит того, кто спасет его дочь!

— Я не вполне в том уверен: Бенони полон предрассудков, притом еврей, не терпящий христиан! Это я знаю!

— Пусть так, но ты купец и знаешь, что даже сомнительный барыш лучше… чем нож в горло!

— Не спорю! Но никаких барышей мне с этого дела не надо. Таким товаром, — он указал на нее и на Рахиль, — я не торгую. Поверь мне, женщина, я всей душой готов помочь вам: я не питаю к христианам ненависти: те, с кем мне случалось иметь дело, были люди хорошие, честные!

— Однако не трать лишних слов, — сурово проговорила арабка. — Время дорого!

— Что же мне делать? Разве вот что! Сегодня под вечер одно из моих судов отправляется в Тир. Буду рад предложить вам отплыть на нем. Согласны?

— Конечно, но при условии, что ты будешь сопровождать нас!

— Я не имел намерения отплыть с этим судном в Тир!

— Но ты можешь изменить свое намерение, — сказала Нехушта, — чтобы спасти двух ни в чем неповинных женщин, дав им возможность бежать из этого проклятого города. Скажи, согласен ты это сделать? Если да, то пусть так, если же нет — я вонжу тебе этот нож в горло и зарою тебя в твоем же зерне!

— Согласен! Когда стемнеет, я отведу вас на мое судно, которое отправляется два часа спустя после захода солнца с вечерним ветром; я буду сопровождать вас и в Тире сдам госпожу твою на руки ее отцу. Но здесь жарко и душно, на крыше же лучше. Она окружена высоким парапетом, из-за которого не видно тех, кто сидит или стоит на ней, и там никого нет. Пойдем!

— Пойдем, если хочешь, только ты иди вперед. Но если только вздумаешь крикнуть, то знай: нож у меня всегда наготове!

— О, в этом я нисколько не сомневаюсь! К тому же, раз я дал слово, то выполняю! Будь что будет, но я останусь верен своему слову!

Наверху и в самом деле было приятно. Особенно под небольшим навесом, некогда защищавшим часовых от зноя или непогоды.

Здесь было так хорошо, дышалось так свободно, что Рахиль, измученная и изнуренная всеми событиями этого дня, вскоре заснула под навесом. Нехушта же ни за что не соглашалась отдохнуть. Она опустила глаза на город, лежащий у ног, словно пестрый движущийся ковер. Тысячи людей с женами и детьми сидели на площадях и улицах прямо на земле, посыпая себе головы придорожной пылью, в один голос посылая к небу усердную мольбу, доходившую даже до слуха Нехушты и Амрама. Казалось, волны рокочут во время прибоя.

— Они молятся, чтобы царь остался жив! — сказал Амрам.

— А я хочу, чтобы он умер! — воскликнула ливийка.

Финикиянин же только пожал плечами: ему было все равно, лишь бы дела торговли не пострадали.

Вдруг толпа разразилась громким жалобным воем.

— Ирод умер или кончается! — сказал финикиянин. — Так как сын его еще младенец, то вместо него поставят над нами правителем какого-нибудь римского прокуратора с бездонными карманами. Ваш старик епископ был прав: всем нам грозят беды и несчастья!

— А что сталось с ним и с остальными? — спросила Нехушта.

— Одних затоптала толпа, других евреи побили камнями, а некоторые, без сомнения, успели спастись и, подобно вам, скрываются теперь где-нибудь!

Нехушта внимательно посмотрела на свою госпожу, которая спала крепким сном, опустив голову на тонкие бледные руки.

— Мир безжалостен и жесток к христианам! — проговорила она.

— Друг, он жесток ко всем, — отозвался Амрам, — если бы я рассказал тебе свою повесть, то даже ты согласилась бы со мной! — И он тяжело вздохнул. — Вы, христиане, имеете хоть то утешение, что для вас смерть — это только переход из мрака жизни к светлому бытию, и я готов верить, что вы правы… Госпожа твоя кажется мне изнуренной и слабой. Больна она?

— Она всегда была слаба здоровьем, а тяжкое горе и страдания сделали свое дело; мужа ее они убили полгода тому назад в Берите, а теперь ей пришло время разрешиться младенцем!

— Я слышал, что кровь ее мужа легла на старого Бенони: он предал его. Кто может быть так жесток, как еврей? Даже мы, финикияне, о которых говорят так много дурного, не способны на это. У меня тоже была дочь… но зачем вспоминать! — прервал он себя… — Видишь ли, я рискую многим, но все, что будет в моих силах, сделаю для твоей госпожи и для тебя, друг! Не сомневайся во мне, я не выдам, не обману. Мое судно малое, беспалубное, а большая галера уходит сегодня ночью отсюда в Александрию и зайдет в Тир и Ионну; на этой галере я устрою вам проезд, выдав твою госпожу за мою родственницу, а тебя за ее служанку. Мой вам совет: отправляйтесь прямо в Египет, где много христиан и есть христианские общины, которые примут вас на время под свою защиту. Оттуда твоя госпожа может написать своему отцу, и если он пожелает принять ее в свой дом, то она вернется к нему. В любом случае в Александрии она будет в безопасности, там евреев не любят, и власть Ирода не распространяется!

— Совет твой мне кажется хорошим! — сказала Нехушта. — Только бы моя госпожа согласилась!

— Она должна согласиться: у нее нет выбора. Ну а теперь отпусти меня. До наступления ночи я вернусь за вами с запасом пищи и одежды и провожу вас на галеру. Да не сомневайся же, друг, неужели ты не можешь поверить мне?

— Нет, я верю, должна верить, но ты пойми, в каком мы положении и как невероятно найти истинного друга в человеке, которому я еще так недавно угрожала ножом!

— Забудем это. Дальнейшее покажет, можно ли мне верить. Спустись со мной вниз и запри дверь. Я вернусь и стану на открытом месте. Я приду с рабом и сделаю вид, будто у меня развязался мешок, а я стараюсь его завязать. Тогда ты сойди вниз и отопри!

После ухода Амрама Нехушта села подле своей госпожи. С тревогой ожидала она возвращения финикиянина. «Если Амрам выдаст, — думала она, — при мне остался мой нож, и прежде, чем нас успеют схватить, я заколю свою госпожу и себя». Пока же ей оставалось только молиться, и она молилась страстно и бурно, молилась не за себя, а за свою госпожу и ее ребенка, который, по словам пророчицы Анны, должен был родиться и жить. Но при мысли, что ее госпожа должна умереть, Нехушта, закрыв лицо руками, горько заплакала.