Смерть со школьной скамьи

Геннадий Сорокин, 2018

1983 год. Областной центр в Сибири. Начинающему оперу Андрею Лаптеву поручено расследовать убийство бывшей одноклассницы. На месте преступления сыщик находит шокирующую фотографию в стиле ню, на которой погибшая запечатлена в обнимку с… начальником Лаптева, большим милицейским чином. Оперу грозят крупные неприятности. В этот момент в поле зрения оперативника попадает обаятельная подпольная миллионерша, которая в свое время имела прямое отношение к организации досуга местной элиты…

Глава 4

Общага

Когда я возвращался домой, уже смеркалось. Мелкий нудный дождь, ливший с небольшими перерывами почти весь день, прекратился.

От остановки до общежития мой путь пролегал вдоль жилого микрорайона, пользующегося дурной славой: грабежи и драки в нем случались через день да каждый день. Благо микрорайон относился к Центральному РОВД, и состояние преступности в нем меня не касалось.

В преддверии праздника из открытых форточек и окон гремела музыка. В основном старые записи «Бони М», реже советские исполнители: Алла Пугачева, «Машина времени», «Динамик». Какой-то эстет выставил на балкон колонки от стереосистемы и на всю округу крутил «Битлз», музыку древнюю и малопонятную.

Этой зимой мне случайно удалось ознакомиться с закрытым письмом ЦК ВЛКСМ. В преамбуле документа приводился социологический обзор популярности у советской молодежи различных эстрадных исполнителей. Первое место, с большим отрывом, занимал квартет (так в тексте письма) «Бони М». Вторым по популярности была шведская «АББА», ближайший советский ансамбль отставал от лидеров процентов на тридцать. Официозных советских певцов слушало только два-три процента опрошенных.

После прочтения письма я сказал комсоргу райотдела, что нашему правительству давно пора объявить «Бони М» русским народным ансамблем, а участников его представить к государственным наградам: Фрэнку Фариану присвоить звание Героя Социалистического Труда, Лиз Митчелл и Бобби Фаррелла наградить орденами Ленина.

— Кто такой Фрэнк Фариан? — серьезно спросил наш комсомольский вожак.

— Известный борец за права негров из ФРГ, основатель «Бони М», друг советского народа.

В конце марта комсорг пригласил меня к себе и показал директиву Секретариата ЦК ВЛКСМ о запрещении к публичному воспроизведению на территории СССР ряда зарубежных исполнителей.

— Полюбуйся, — негодовал комсорг, — партия запретила песню «Бони М» «Распутин»! А ты мне лапшу на уши вешал, мол, они о мире между народами поют.

— Откуда я знаю, о чем они поют! — контратаковал я. — Только ты затычки из ушей вытащи, выйди на улицу и послушай — из каждого утюга «Распутин» звучит. Как им всем рот заткнуть собрались, не объяснишь?

— Лаптев, — перебил меня комсорг, — ты недавно школу милиции окончил, ты должен быть примером для комсомольцев райотдела, а ты за какой-то паршивый «Бони М» агитируешь.

— Я согласен быть примером! Я ретроградом быть не желаю.

— Кто такой ретроград? — простодушно спросил комсорг.

— Тот, кто Зыкину добровольно слушает.

Из подворотни у продовольственного магазина на улицу вышли трое подвыпивших парней, увидели человека в форме и юркнули назад, дожидаться темноты. Время шакалить еще не наступило.

На проходной сегодня дежурила баба Нюра, с которой я любил иногда поболтать за жизнь.

— Добрый вечер, Анна Ефимовна! — поприветствовал я старушку. — Я заметил какую-то беготню на заводе. Там ничего не случилось?

— Андрей Николаевич, это наши, заводские мужики засиделись после смены. Выпивали. Сейчас домой пошли, а тут ты в форме. Они спьяну не разобрали, кто пришел, вот и разбежались по цехам.

У вахтерши на подоконнике стояло небольшое зеркало, чтобы она могла, не вставая с места, контролировать и заводскую площадь, и вход на лестничный марш в общежитие.

В этом зеркале вначале я заметил женские ноги в джинсах, потом легонькие курточки, потом трех девушек, спускающихся на первый этаж. Две первые девушки — это Галька-парикмахерша и ее подруга с мукомольного цеха. За ними шла светленькая практикантка, та самая, о которой утром вздыхал кривой грузчик Николай. Заводилой в их компании была парикмахерша. Она была еще молодая, не больше двадцати пяти лет, с узким, вытянутым книзу лицом, крохотным ртом и кудрявыми волосами. По каким-то необъяснимым причинам я с детства не любил кудрявых женщин.

— Стоп! — скомандовал я, когда они оказались у меня за спиной. — Куда собрались?

— Погулять, куда еще? — с вызовом ответила парикмахерша.

Мои отношения с ней всегда балансировали на грани открытой неприязни. Возможно, ей не нравился мой тип мужчин.

— Погулять? — Я повернулся к ним лицом. — Куда, если не секрет? Куда вы собрались пойти на ночь глядя в нашем районе?

Я говорил с девушками с точно такой же интонацией, какой мой начальник распекает опоздавших на развод инспекторов.

— Где здесь гулять? — жестко спросил я.

Практикантка, смутившись, опустила голову. Парикмахерша сверлила меня злобным взглядом, но пока молчала.

— Там, — я показал рукой в сторону объездной дороги, — там пустырь, за заводом — промзона. А вон там — жилой массив, где нет ни кинотеатров, ни кафе. Идти туда сегодня вечером можно только с одной целью — чтобы вас избили, ограбили и изнасиловали. Сегодня пятница, предпраздничный день. Сегодня вся мразь выползет на улицу приключения на свою задницу искать. А вы куда идете, к ним в гости?

Практикантка посмотрела на меня. В ее взгляде были восхищение, страх и восторг одновременно. Она смотрела на меня, как ребенок смотрит на Деда Мороза, достающего из мешка долгожданный подарок: ту ли игрушку он принес? не обманет ли? настоящий это Дед Мороз или нет?

— Разворачивайтесь и идите назад, — жестко велел я. — Завтра днем гулять будете.

— Вы, Андрей Николаевич, не указывайте нам, когда идти гулять, а когда нет! — начала было парикмахерша, но я властно перебил ее:

— Комарова! Еще слово, и я завтра напишу директору хлебокомбината докладную записку, что ты не только сама ведешь антиобщественный образ жизни, но и подбиваешь к нему остальных жильцов общежития.

Она в растерянности открыла рот, но я только усилил нажим.

— Галина! Еще хоть одно слово, и я поставлю тебя на место. Ты, Галя, не заводская. Ты тут живешь на птичьих правах, так что посмеешь мне перечить — и вылетишь из общаги, как пробка из бутылки.

Парикмахерша, пробормотав мне пожелания «приятного» вечера, развернулась и пошла с подругой наверх. Запуганная практикантка — следом. Наверняка она представила разгромную характеристику по итогам практики: «…в быту вела себя развязно, правила социалистического общежития не соблюдала». С такой характеристикой немудрено до последнего курса не доучиться.

— Так их, Андрей Николаевич! — одобрила вахтерша. — А то совсем распоясались! Ладно, Галька пошла хвостом вертеть, ей, курве, терять нечего, а эта новенькая, ссыкуха, куда намылилась? Ей хоть восемнадцать-то есть?

— На третьем курсе учится, значит, уже есть.

У себя в комнате я переоделся, вскипятил чаю. Вообще-то в общежитии запрещено в жилых комнатах пользоваться электронагревательными приборами, но все семейные и «блатные» плевали на этот запрет. Я — тем более. Ко мне в комнату ни одна жилищно-бытовая комиссия с проверкой не зайдет.

По коридору в сторону туалета прошла первая партия подвыпившей молодежи. Сейчас начнется хождение туда-сюда-обратно! До самого утра покоя не будет… А мне сидеть в комнате одному? Ради чего? Ради Лариски, которая как узнает, что я Первого мая дежурю, так губки подожмет: «Ты всегда так! На тебя никогда надеяться нельзя!»

— Тихо ты! — раздался громкий мужской шепот за дверью. — Андрюха Лаптев сегодня не в духе с работы пришел. Гальку-парикмахершу ни за что ни про что на проходной отодрал.

Какое многозначительное слово «отодрал»! В другой день этот паренек наверняка бы употребил иное, более нейтральное слово, но сегодня, сегодня сама атмосфера, царящая в общежитии, дурманит всем головы. Сегодня будет ночь вина, любви, свободы, женских разборок и пьяных базаров.

Жизнь продолжалась. У соседей слева заплакал ребенок. Соседи снизу, чтобы не слышать его плач, врубили музыку. За окном водитель хлебного фургона посигналил вахтерше, чтобы открывала ворота.

«Если синусоида моей личной жизни стремительно идет вниз, то самое глупое, что можно придумать, — это пассивно сидеть и ждать, когда все наладится. Ничего само собой не наладится. Надо действовать. С кого начать?»

Кандидаток на замену Калмыковой было две. Первая — это Татьяна Филиппова с нашего завода. С тех пор как в отношениях между мной и Лариской началось явное похолодание, Татьяна стала оказывать мне недвусмысленные знаки внимания, мол, в одной общаге живем, а я девушка симпатичная и незакомплексованная. Вторая кандидатка — светленькая практикантка.

Практикантка была симпатичнее, Филиппова — доступнее, значит, начинать надо с нее.

Самому идти в девичью комнату мне не хотелось, так что пришлось прибегнуть к помощи посредника. В мужском умывальнике, куда собрались покурить и пообщаться холостяки со всего этажа, я нашел Шамиля, шустрого татарчонка, недавно вернувшегося из армии.

— Шамиль, найди Таньку Филиппову, скажи, что ее к телефону зовут.

На принятом в общежитии жаргоне «позвать к телефону» означало вызвать человека для разговора на запасную лестницу. Единственный городской телефон, к которому теоретически могли позвать жильца общежития, был на проходной, но ни одна вахтерша к нему никого звать не станет. Да и как она позовет, если ей со своего поста отлучаться запрещено?

На запасной лестнице был полумрак, с этажей доносились звуки набирающего силу веселья.

Вызванная из-за стола Татьяна была под хмельком. По случаю всеобщего застолья на ней был розовый польский батник — дефицитнейшая вещь, в магазине не купишь. Я бы на месте Тани поберег батничек для более торжественного случая.

— А, это ты! — «разочарованно» протянула Филиппова. — Чего позвал?

— Пошли ко мне, чай попьем, музыку послушаем. — Я решил сразу же брать быка за рога: «да» — да, «нет» — нет. Мы люди взрослые, что означает приглашение в гости к холостому мужчине — ежу понятно. Чего крутить вокруг да около?

— Андрюша, скажи, а что такое сегодня случилось, что ты до меня снизошел? Ты поссорился со своей Ларисой или у нее сегодня неприемные дни?

Судя по тону, она решила набить себе цену, помотать мне нервы перед тем, как милостиво согласиться лечь в мою кровать.

— Желаю приятно провести вечер, — похлопал я ее по плечу. — Береги батник, а то прожжешь нечаянно сигаретой!

Пока она обдумывала, что ответить, я вышел с лестничной площадки.

— Андрей, — раздалось мне вслед, — запомни, так девушку в гости не приглашают!

Я ничего не стал отвечать. Облом так облом. Как-нибудь переживу.

В коридоре меня из общей кухни окликнула Инга:

— Андрей, я не могу от плиты отойти. У тебя есть закурить?

Я зашел на кухню, угостил ее сигаретой.

— Ищешь по общаге, кого бы к себе на ночь заманить? — цинично спросила Инга, помешивая закипающее молоко в кастрюльке. — Рано вышел. Подожди часок-полтора, скоро девки перепьются, и тогда любую выбирай!

Я был едва ли не единственным человеком в общежитии, с кем Инга поддерживала отношения. Остальные жильцы, и мужчины, и женщины, сторонились ее и старались не иметь с ней никаких дел. Причиной тому были ее колючий характер и зэковская внешность: на веках у Инги была татуировка «Не буди!», на кистях рук — примитивные наколки. По возрасту она была еще молодая, не больше тридцати лет, но одевалась всегда неряшливо и бедно. Комнату в общежитии она получила как мать-одиночка.

— Инга, а если я тебя к себе позову? — спросил я.

В развернутом виде это предложение должно было бы прозвучать так: «Инга, а если я наплюю на то, что ты страшненькая и вся какая-то потасканная и позову тебя к себе? Что ты на это скажешь?»

— Андрей, я не сплю с маленькими мальчиками.

В ее ответе не было ни иронии, ни сарказма, ни издевки — только сухая констатация факта: «Как мужчина ты меня не интересуешь». Интересно, а кто же ее тогда заинтересует? Я ни разу не видел ее с мужчиной, но кто-то же был отцом у ребенка! А что ребенок это ее, сомневаться не приходилось — в первые месяцы Инга кормила младенца грудью.

Вернувшись к себе, я включил транзистор, стал искать музыку. В дверь осторожно постучали.

«Опачки, неужели Татьяна передумала! Поздно, голубушка, поздно!»

Я открыл дверь, но вместо Филипповой в комнату ввалилась пьяная Маринка Селезнева.

«Мать его! — подумал я. — Только тебя мне тут не хватало!»

Марина была очень раскованной во всех отношениях девицей. К слову сказать, это из-за нее разбили стекло в мужском туалете.

— Андрюша, — она повисла у меня на плечах, — ты правильно сделал, что Таньку отшил! Андрюша, я сегодня от тебя никуда не уйду!

— Погоди, Марина, погоди! — забормотал я, отстраняясь от ее слюнявых губ. — Марина, я тоже тебя люблю, но только не сегодня. Марина, мне завтра на работу рано вставать! Марина!

Я с силой встряхнул ее.

— Марина! Меня сейчас на работу вызывают! Все, иди, солнышко, мне пора в райотдел ехать.

Насилу я выпроводил ее. Чего-чего, а заниматься любовью с Селезневой я не буду. Неохота потом перед врачами в кожвендиспансере краснеть.

Минут через двадцать ко мне заглянул Шамиль.

— Андрей Николаевич, пойдем, с нами посидишь. Там все свои собрались. Пошли, все равно ведь спать не дадут.

— Пошли, — неохотно согласился я.

В этот вечер я соблюдал похвальную умеренность в спиртном, так что на другой день на работе воду стаканами из графина не пил.