Честь имеющие. Сборник очерков о правоприменителях

Геннадий Мурзин

Название этой книги говорит само за себя. Но все-таки: кто сейчас стал героями Геннадия Ивановича Мурзина? Если коротко, то это люди, которые служили и служат верой и правдой его величеству Закону, истинные профессионалы-юристы, ни разу и ничем не запятнавшие своих имён, считающие, что для них любая сделка с совестью априори неприемлема. Жизнь их непроста. Отношение в обществе неоднозначно. Но они не угодничали раньше, не подлаживаются и под требования новых времен.

Ему не надо судьбы иной

1

Итак, новое воспоминание…

Память услужливо подсовывает очередного героя — рядового судью Судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда Игоря Андреевича Ермакова; судью, который всю свою жизнь посвятил честному служению Фемиде, то есть торжеству правосудия…

Вот я в зале (зал имеет форму полуовала) судебных заседаний Свердловского областного суда¹³. Слава Богу, не по принуждению очутился здесь, а исключительно по собственному желанию.

В центре, на небольшом возвышении, стол. За ним — три кресла с высокими спинками. Они пусты. Пока. Слева от меня за столом устроился государственный обвинитель. Справа — шумно заняли свои места сразу семь адвокатов. М-да, отмечаю про себя, силы явно не равны.

В тишине особенно режет слух скрежет отпираемых металлических дверей. Оттуда появляются конвойные. Они принимают меры предосторожности и лишь после этого по одному появляются подсудимые, привычно проходят за решетку из массивных металлических прутьев, занимают места на скамьях. Один, два, три… семь!

Передо мной в зале садятся потерпевшие. Их много. Возраст — разный, как говорится, есть и стар, и млад.

Чуть-чуть удивлен отсутствием телевизионщиков, которые обычно (вспомните ставшие вам, читатели, уже знакомые картинки на экране) так стараются крупным планом показать тех, кто за решеткой, но очень общо, размыто, мельком, походя, действительно главных действующих лиц процесса.

Повторю, удивлен. Но вскоре нахожу ответ. «Падальщики» остро чуют трупы и море человеческой крови, а в этом процессе герои, кажется, очень разочаровали «стервятников». Нет, они тоже занимались кровопусканием, но не то, чтобы уж очень. А что касается трупов, то совсем полный конфуз — ни одного. Где и в чем, короче, тут интересность?

Секретарь судебного заседания, милая и очень молодая девочка, студентка местной юридической академии, стараясь казаться очень строгой, поправляя очки, провозглашает:

— Встать! Суд идет!

Все встают. В зал входят трое в длинных черных судейских мантиях. В тишине они проходят и садятся в пустовавшие кресла. В центре — председательствующий на этом процессе Игорь Андреевич Ермаков¹⁴.

Он ровным голосом объявляет судебный процесс открытым. Идут соответствующие процедуры. Все пока в зале спокойно и ничто не вызывает опасений. Наоборот, у меня возникает мысль, что процесс пойдет ровно и гладко, что через неделю, другую будет оглашен приговор.

Признаюсь: ошибся здорово.

Потому что уже через пятнадцать минут произошла первая заминка. Судьи удаляются на совещание. Что же послужило причиной? Оказалось, в зале суда один из восьми подсудимых, отпущенный следователем под подписку о невыезде, отсутствует. И адвокаты, и семеро других подсудимых высказались определенно: или пусть явится, или пусть дело в отношении его будет выделено в отдельное производство.

Судьи возвращаются. Ермаков оглашает определение: объявить розыск отсутствующего подсудимого, меру пресечения изменить, то есть взять беглеца под стражу. И только после этого продолжить рассмотрение дела.

По лицам всех тех, кто за решеткой, пробежала довольная ухмылочка: ищите, мол, ищите, а мы пока покайфуем.

Пауза. Она, правда, в интересах лишь одной стороны: «зэк» спит, а срок-то, тем временем, идет своим чередом и после зачтется…

Фрагмент моей беседы с И. А. Ермаковым, состоявшейся за несколько дней до начала описываемого процесса.

— Игорь Андреевич, припомните, с чего вы начинали?

— В качестве судьи? — переспрашивает он. Я краснею, потому что понимаю, что свой вопрос сформулировал не слишком удачно. И мне остается одно… подтвердить.

— Да.

— Ну… давно это было. По окончании юридического института…

— Нашего?

— Верно… Мне предложили, я согласился и поехал в один из городов на севере области — Североуральск¹⁵. Меня там избрали судьей. Нас в суде тогда было двое: председатель и я. Варился в собственном соку. И продолжал учиться… иногда — на собственных ошибках.

— И что это за «ошибки»?

Ермаков замолкает на несколько секунд и смотрит в окно. Ему, понимаю, не слишком-то хочется вспоминать.

— Вот… случай, который не забуду никогда. Решили мы рассмотреть одно уголовное дело с выездом на производство, где работал подсудимый. Красный уголок. Полно людей. Соответствующая атмосфера. К тому же молодая кровь судьи бурлит… Разгоряченно и размахнулся. Отмерил на всю катушку — семь лет лишения свободы. Осужденный не стал жаловаться. Но его последние слова все еще у меня в ушах: «Что-то слишком много…»

— Много?!

— В том случае хватило бы и четырех лет. По сути. Статья сто восьмая часть первая. Брат приревновал жену к брату и подколол. Ранее не судим. Не надо было перегибать… Конечно, вышел досрочно. Хорошо вел себя там. Но… все равно… жизнь человека не так пошла, как могла бы. Я сделал навсегда зарубку: размахивать орудием правосудия не всегда на пользу. Эмоции надо держать в «узде» — крепко держать.

— Вы поступили в соответствии с законом. Какая же это ошибка?

— Формально — нет. А по совести — да.

Я сказал:

— Позади — почти двадцать лет работы судьей…

Ермаков уточнил:

— Только в областном суде.

— Столько людей прошло перед вами… И ведь самых разных…

— Очень много. И все они далеки от идеала. Но я стараюсь быть хладнокровным. Спокойно выслушиваю все стороны процесса: подсудимых, потерпевших, свидетелей…

— И убийц?!

— Убийц — гоже. Тем более, что убийцей он будет признан лишь после постановления приговора, после вступления его в законную силу, а до тех пор…

Мы еще вернемся к этой беседе.

2

…Шли дни, недели. Судебный процесс, в котором рассматривалось дело в отношении очередного бандитского сообщества (предполагаемые главари Халилов и Швецов), то возобновлялся, то снова прерывался и конца-края ему не было видно.

Нет, конец будет. Нет, будет и приговор. Но потом. А сейчас? Процесс идет своим чередом — так, как и предусмотрено уголовно-процессуальным законом.

Наверное, кому-нибудь и хочется с ним поскорее покончить, но только не председательствующему. Да и как? Как?! Если один из подсудимых (некто Мисулин) привык к свободе за время следствия и никак не хочет с ней расставаться и объявляться; если то один, то другой адвокат либо заболевают, либо заявляют все новые и новые ходатайства, отказать в которых Ермаков и его коллеги-судьи не вправе; если в деле то и дело появляются «огрехи», допущенные в ходе предварительного следствия, которые суд вынужден по ходу устранять. Достаточно лишь необоснованно отказать в удовлетворении одного ходатайства или прикрыть глаза на «грешок» следователя, как пиши — пропало. Многомесячная и многотрудная работа пойдет насмарку. Адвокаты ведь не упустят такой возможности. Вон их сколько — семеро и все зрят в два глаза. И всем или почти всем страсть как хочется «подловить» суд. Так что ухо приходится держать востро, а иначе жди пощечину из Москвы… в виде отмены приговора. А кому, по доброй воле, хочется получать затрещину? Ермакову — как и всем.

Да и дело, как мне показалось, даже не в этом. Не может и не хочет Ермаков работать, все время оглядываясь на надзорную инстанцию. Хорошо делать свою работу — не Москве это надо, а ему самому, прежде всего.

…Вновь зал судебных заседаний. На скамье подсудимых Халилов, Балетинских, Зиборов, Савельев, Швецов, Устюжанин, Смолин (те же самые семеро смелых) по привычке занимают места за решеткой. Они хорошо выглядят — бодро и независимо. Иногда, переглядываясь с соседями, улыбаются. Возможно, радуются, что Мисулина (восьмого подсудимого, неожиданно исчезнувшего перед самым началом процесса) все еще не нашли, а потому суд вынужден дело в отношении него выделить в отдельное производство. А ведь предварительное следствие (я так почувствовал) особенно опиралось именно на его показаниях. Теперь же… Позиции обвинения сильно ослаблены. Естественно, и судьям не стало легче. И все же…

3

В зал вводят Дмитрия Преображенского. Его сопровождают конвоиры. Он — подследственный, однако совсем по другому делу. Ему еще предстоит суд за кражу чужого имущества. Здесь же он присутствует в качестве свидетеля.

Ермаков:

— Скажите, кто из подсудимых вам знаком?

Преображенский, немного помявшись, отвечает:

— Знаю Швецова, Устюжанина.

Ермаков:

— При каких обстоятельствах познакомились?

Преображенский:

— В СИЗО. В одной камере сидели с… Швецовым. В мае я освободился. Жил на Изоплите¹⁶, в частном доме. Сожительствовал с Натальей Гусевой. В июне-июле того же года вместе с нами проживал и Швецов.

Ермаков:

— Вы знали, чем занимается Швецов?

Преображенский:

— От него знал, что он изготавливает керамическую плитку. Помимо этого мне ничего не было известно.

Ермаков:

— Скажите, в вашем доме был изъят милицией дипломат?

Преображенский:

— Да.

Ермаков:

— Опишите, как он выглядел.

Преображенский:

— Дипломат как дипломат. С кодовыми замками. Коричневый.

Ермаков достает дипломат и показывает так, чтобы видел не только свидетель, но и все другие участники судебного процесса.

— Этот?

Преображенский, крайне нехотя, отвечает:

— Да, этот.

Ермаков:

— Расскажите об обстоятельствах, при которых его у вас изымали.

Преображенский:

— В окно увидел, что подъехала милиция. Я кинулся в комнату, где стоял дипломат. Решил его спрятать.

Ермаков:

— Зачем? Вы знали, что в нем?

Преображенский:

— Мне известен был код замка. Я ранее открывал.

Ермаков:

— Что было в дипломате?

Преображенский:

— Обрез охотничьего ружья, нож, маски с прорезями для глаз.

Ермаков:

— Ваши дальнейшие действия?

Преображенский:

— Открыл дипломат. Достал обрез, нож. Хотел выбросить в окно, но там, на улице, стоял милиционер. Поэтому нож забросил под кровать, а обрез спрятал в шкафу. На другое времени уже не было. Вскоре ввалилась милиция.

Ермаков:

— Чей это дипломат? Ваш?

Преображенский, только что отвечавший на вопросы почти без запинки, вдруг замялся, зазаикался.

— Не… нет… мне его оставили на хранение.

Ермаков настаивает:

— Пожалуйста, назовите владельца дипломата.

Выражение лица Преображенского при этом мне неведомо. Он ко мне находится спиной. Вижу лишь, что стал переминаться с ноги на ногу.

— Оставил… на время… Шаринкулов. Пусть, говорит, постоит несколько дней.

Суду известна эта впервые прозвучавшая фамилия, мне — нет. Потом узнаю, что это еще один из бандитов, ударившийся в бега, на него объявлен розыск и дело, видимо, в отношении него также выделено в отдельное производство.

Ермаков:

— Вы не оговариваете?

Преображенский:

— Нет. Мне это ни к чему.

Ермаков предостерегает:

— А вы знаете, что Шаринкулов недавно задержан?

Преображенский:

— Да, знаю. Но это — неважно.

Ермаков:

— Хорошо, — он листает документы и находит нужные. — Оглашается показания Преображенского, находящиеся в томе один листы дела сто пять и сто шесть…

Выслушав, я не мог не задаться вопросом: Преображенский наврал, но вот когда — раньше или сейчас? Давал или дает заведомо ложные показания? Это же (в гораздо большей степени, чем меня) живейшим образом интересует председательствующего. Впрочем, не только его.

Ермаков вновь обращается к свидетелю:

— Это ваши показания, — он демонстрирует листы документа, — это вы писали?

Преображенский:

— Я писал… Я оговорил Швецова. Это — не его дипломат. Это — Шаринкулова дипломат.

Ермаков:

— Допустим. Но зачем вы писали неправду?

Преображенский:

— Меня задержали на тридцать суток… Меня били в ИВС. Меня склонили к даче тех показаний, которые нужны были следователю… Следователь намекнул, что есть возможность выйти на свободу, если я под его диктовку напишу, что ему надо.

Известная уловка. Даже для меня не блещет оригинальностью, а для профессионалов — тем более.

Замечаю, как по дьявольскому лицу одного из подсудимых — Швецова, находящемуся за решеткой, проскальзывает еле уловимая ухмылочка: он доволен.

А Ермаков? Его лицо ничто не выражает, поэтому не могу догадаться, что сейчас думает председательствующий, чему больше верит — тому, что писал Преображенский после задержания, или тому, что говорит сейчас, в зале суда? Скорее всего, он еще не определился. Ведь впереди предстоит еще исследовать немало документов. И окончательно все узнают мнение суда о том, кому все же на самом деле принадлежал дипломат со всей бандитской экипировкой, только после оглашения приговора.

4

И я не намерен забегать вперед. Во всяком случае, вижу, что Ермакова интересует истина и к ней он стремится. Он настойчиво ведет допрос Преображенского. Свидетель тоже не дурак: чувствует, что ему крайне нужна передышка, а иначе может запутаться в собственных же противоречиях.

Что предпринимает Преображенский? Опять-таки самое традиционное: он на моих глазах скисает и голос, который еще несколько минут назад звучавший твердо и уверенно, обмякает. Свидетель разыгрывает комедию, разбавленную драматическими тонами.

Преображенский:

— Граждане судьи, — с большим трудом и еле слышно произносит он, — я не могу дальше давать показания…

Ермаков спрашивает, хотя, наверняка, заранее знает ответ:

— Что с вами?

Преображенский жалостливо канючит:

— Я три предыдущих ночи не спал… У меня температура… давление. Я — болен.

Ермаков:

— К врачу обращались?

Преображенский отвечает отрицательно.

Ермаков:

— Почему по ночам не спите?

Преображенский:

— Вы же знаете… условия в СИЗО.

Да, не правительственный, конечно, санаторий этот следственный изолятор. Однако ж, чего ждал Преображенский, вновь занявшись тем, за что там он уже побывал в не столь уж давние времена? Комфортных условий? За что? За какие такие заслуги. После первой отсидки у него был шанс больше туда не возвращаться. И выбор сделал он. Значит, его там все устраивает. Значит, ему там лучше. Значит, он считает: в тесноте, но не в обиде.

Все это я могу сказать. А Ермаков? Не имеет права. И хотя, возможно, догадывается, что свидетель финтит, симулирует. Но не доказано. Как доказать? Необходимо медицинское обследование. В областном же суде даже давление измерить некому. Увы, но это факт.

Ермаков:

— Допрос свидетеля прервем. Пусть лечится… В понедельник — продолжим.

5

Пока приводят в чувство Преображенского, имею возможность привести еще один фрагмент моей беседы с Ермаковым, состоявшейся (напомню еще раз) до начала судебного процесса.

— Игорь Андреевич, вам приходится рассматривать просто-таки жуткие дела, документы которых не умещаются в десяток томов…

— Десять — это мало. Бывают дела по пятьдесят, шестьдесят томов, а иногда — за сотню.

— Как себя чувствуете?..

— В каком смысле? В психологическом?

— Не только, — говорю я. — Потому что и чисто физически совсем непросто. Ведь чтобы мельком «пробежать» все эти тысячи документов требуется много времени…

Ермаков спешит с уточнением:

— Но я не могу «мельком», как вы говорите. Я должен, даже обязан тщательно изучить, сопоставить, проанализировать, глубоко вникнуть в существо дела. А иначе никак!

— И сколько же времени вам отводится на это изучение документов?

— Практически, нисколько.

— Как так?

— Рассматривая одно депо, я сразу начинаю готовиться к следующему процессу. Для этого использую неизбежные паузы. Например, адвокат заболел, свидетель не явился, подсудимый заявил неожиданное ходатайство, на удовлетворение которого нужно время. И еще — свое личное время использую. Приходится. Другого выхода не вижу,

— Но этого мало…

— Согласен. Надо бы, как минимум, месяц на подготовку к процессу

— А этого «месяца» не было, нет и, кажется, в обозримом будущем не предвидится. Дела же рассматривать надо… несмотря ни на что. Где, Игорь Андреевич, выход? Не идете же вы на процесс, не прочитав материалы дела?

— Естественно, нет. Выход же из ситуации нахожу в самоорганизации…

— Может, поясните?

— Вот, смотрите, — Игорь Андреевич вынимает из ящика стола листы бумаги, — это — мое так называемое рабочее досье следующего уже судебного процесса. Видите, здесь я расписал и наглядно показал участие каждого из обвиняемых в каждом отдельно взятом эпизоде, их взаимосвязь, взаимодействие друг с другом. Зачем? Чтобы наглядно видеть, кто, как, где, с кем и в какой мере участвовал в инкриминируемом деянии. Затем сажусь за машинку и сам распечатываю показания обвиняемых, потерпевших, свидетелей, выявляю противоречия, если они есть; привожу ссылки на лист дела и на соответствующий том уголовного дела, где они находятся. Если понадобится, то без труда и потери времени нахожу нужный мне документ. Это существенное подспорье, когда дело насчитывает до сотни томов. Без такого досье можно и утонуть в море бумаг. Плюс, конечно, и четкое планирование будущего судебного процесса. Бывают, ясно, и сбои, неожиданности, но в цепом…

— Вот вы все это загодя сделали, начали процесс, судебное следствие и…

— И, — подхватывает мою мысль Ермаков, — выясняется что-то новое, не предусмотренное, не выявленное в ходе предварительного следствия.

— Так разве не случается?

Судья соглашается:

— Бывает. И даже очень часто. Но досье все время перед глазами, поэтому тут же, по ходу судебного следствия вношу новые обстоятельства, доказательства, делаю корректировку. Иногда — очень существенную. Настолько существенную, что суд вынужден признать подсудимого невиновным в совершении преступления по какому-то конкретному эпизоду… Нет, досье — не догма для суда, а всего лишь черновой рабочий материал, который в процессе еще надо суметь либо подтвердить, либо, наоборот, исключить из обвинительной базы…

6

Обрываю беседу, так как возникает потребность вернуться в зал судебных заседаний, где процесс над бандитами, точнее — над обвиняемыми в бандитизме, идет своим чередом.

В этот день суд посчитал необходимым вернуться еще раз к допросу подсудимого Балетинского.

Ермаков:

— Скажите, когда в последний раз освободились?

Балетинских:

— В марте.

Пусть читатель не подумает, что такой банальности председательствующий не знает. Он знает. Отлично знает это и все остальное. И тем не менее просит подсудимого ответить на вопрос. Зачем? За тем, чтобы услышать ответ от него самого…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

В этом оригинальной архитектуры сооружении, что в самом начале улицы Малышева, многие годы размещался Свердловский областной суд; в настоящее время он переехал в новое специально построенное здание.

14

Все фамилии в книге подлинные, исключая, конечно, некоторых потерпевших.

15

Примерно в пятистах километрах севернее Екатеринбурга.

16

Окраинный микрорайон Екатеринбурга.