Обжигающие вёрсты. Том 1. Роман-биография в двух томах

Геннадий Мурзин

В первый том романа-биографии «Обжигающие вёрсты» вошли житейские истории, относящиеся к детству и юности уральского литератора и публициста Геннадия Мурзина. Много радостного и счастливого здесь, но немало и грустного, подчас, горького и обидного. Автор откровенен, поэтому произведение не может не понравиться тем, кто интересуется прошлым.

Глава 8. Двуликий Янус

Герой труда воспитывает…

26 июля 1959-го наша четверка вчерашних фэзэушников, напоминаю, появилась на площадке огромного, как мне казалось тогда, строящегося жилого дома. Первой мы встретили крановщицу Машу, которая собиралась взбираться наверх, в кабину, высоко-высоко над землей.

Скептически осмотрев наши тщедушные фигуры, крановщица сказала, что бугор (бригадир Разумов, значит) где-то внизу, в котловане. По стремянке мы спустились вниз. От группы стоявших невдалеке мужчин отделился один из них, подошел к нам. Не здороваясь, не дожидаясь, когда мы поздороваемся, он буркнул:

— Разумов. Чего?

— К вам направили.

— Зачем?

— Работать.

— И кем?

— Каменщиками. Мы — из ФЗУ.

— На практику?

— Нет. Мы уже каменщики. И разряды присвоили.

— Вы? — Он обернулся назад. — Петрович, ну-ка, глянь, кого прислали.

Тот, кого Разумов назвал Петровичем, подошел, оглядел нас.

— Пацаны, вроде как, ничего, — сказал он, — а что?

— А то! Мать вашу… — Тут бригадир загнул крепенько. — У меня детсад или комплексная строительная бригада, а? На хрена, — вообще-то Разумов выразился куда крепче, — они мне? Кто их будет обрабатывать? Ты, что ли? И о чем только думают в управлении? Без-го-ло-вые!

Петрович стал успокаивать бригадира.

— Где им работать, набираться опыта, ума-разума, как не в твоей бригаде? К тебе — четверых. А у Егорова, вон, почти сто процентов этих самых фэзэушников.

— Ты чего, мастер, несешь? С кем меня сравниваешь? С Егоровым? Начхать мне на него и его команду. Тоже мне… Нашел, кого ставить в пример… Потому и одни фабзайцы, что путные рабочие с ним не хотят работать, поголовно уходят.

— Не кипятись, Николай. — Попробовал его успокоить вновь Петрович. — Бесполезно, сам знаешь. Раз начальство направило, значит, так тому и быть.

— Что начальство, что?! Где оно бывает, когда я наряды закрываю, а? В заднице! Нет, чтобы подбросить чуть-чуть, подрисовать…

— Ну, Николай, это ты зря. Тебе ли обижаться? В обиде тебя не оставляют. В прошлом месяце, помнишь, начальник участка сколько подрисовал?

Мужик-то крутой, думал про себя, ишь, как всех кроет почем зря; никого, видать, не боится. Тут Разумов заметил, что очень уж пристально на него гляжу.

— Чего уставился? Не видел? Еще насмотришься, — пообещал он мне, — а, ну, марш в траншею! Лопаты в руки и айда основание подчищать. И не лодырничать! Я вас научу работать!

Вот так состоялось мое знакомство с бугром, дядей Колей, Николаем Разумовым, знатным бригадиром, Героем Социалистического Труда, членом бюро горкома КПСС.

Инспектор отдела кадров была права: нам крупно «повезло» с бригадиром. Особенно мне. Не знаю, что уж такого прочитал в моих глазах, но только невзлюбил сильно меня Разумов. Слова не успел еще сказать, а он уже невзлюбил. Очевидно, что-то почувствовал. Интересно, подумал, что будет, когда заговорю?

День второй был по-своему знаменателен. Два таких дня в месяце было, когда аванс давали и когда получку. Это были «дни строителя», праздничные дни. Нет, не для всех в бригаде, а лишь для приближенных бугра. А таких было пятеро.

В два часа приехала кассирша и выдала бригаде зарплату. Мастер тотчас же исчез и больше не появился. Не стало и прораба. Тогда-то ко мне подошел Митяй, из ближайшего окружения бригадира.

— Есть комсомольское поручение, парень. — Сказал он и ухмыльнулся.

— Какое? — Совершенно серьезно спросил.

— Самое ответственное в твоей трудовой биографии, парень.

— Говорите, что надо делать, дядя Митяй.

— Вот тебе полтыщи, — он протянул мне денежные купюры, — и дуй до магазина. Приволоки пару пузырей. Давай: одна нога здесь, другая — там.

Набычился, услышав о таком своеобразном, по сути, издевательском «комсомольском поручении».

— Никуда не пойду, дядя Митяй. Вам надо — вы и идите… Не рассыльный.

— А кто же ты?

— Каменщик.

— Ты? Каменщик?! — он заржал во всю глотку. — Ну, ты, парень, насмешил: сопля ты зеленая, а не каменщик. И вряд ли им когда-либо станешь, это я тебе говорю! Ну, ладно, будет упрямиться: бери деньги и дуй. Это задание самого Разумова. Ну, пошел!

Окончательно уперся.

— Не пойду никуда. И отстаньте!

В это время подбежал такой же, как и я, вчерашний фэзэушник Колька Власенко. Ушлый такой парнишка, проныра.

— Дядя Митяй, давайте я. Я — мигом!

Тот обернулся к нему.

— Ты? Ну, давай. Тебе это зачтется. Бугор наш таких любит.

Дядя Митяй презрительно посмотрел в мою сторону, зло сплюнул и ушел в «каптёрку».

Это была первая и, возможно, самая большая с моей стороны ошибка.

Разумов и его «военный совет» больше в тот день на стройке не появились. Они пировали до позднего вечера. А Колька Власенко успевал только бегать за пузырями.

На другой день они опохмелялись до обеда, а после завалились на нарах и проспали до конца смены.

В конце третьего рабочего дня ко мне подошел Разумов. В это время выкладывал простенок. Как мне казалось, делал это неплохо.

— Умник, что ты тут кладешь, что кладешь! — Заорал бугор. — Как бык нассал. — Это означало, что кладка неровная по вертикали. — Ну, и работничка мне прислали. — И он с остервенением стал разбирать еще свежую кладку, раскидывая по сторонам шлакоблоки.

Попробовал оправдаться:

— Дядя Коля, только что проверял… по отвесу… было нормально…

Он не слышал меня. Он распрямился и закричал в сторону своих приближенных:

— Не ставить больше его на углы и простенки! Пусть стоит на внутренних глухих перегородках. А еще лучше — пусть у вас в подручных: шлакоблоки подносит, раствор на стену накладывает.

На это откликнулся только Митяй:

— На х…й он нам. Без такого говнюка обойдемся. Больно воняет.

Лучшая и самая знаменитая бригада в Кушве занялась моим воспитанием. Терпел. Не роптал. Прошло несколько дней. Перед обедом возле меня опять появился Разумов.

— Ты, умник… мне сказали, что ты статеечки в газетки кропаешь. — Это скорее всего, проныра-Власенко успел насвистеть. — Не вздумай что-нибудь против меня… Я тебя, сраный щелкопёр… Знаешь, что с тобой сделаю? Со свету сживу! Я тебя быстро отучу от бумагомарательства… Тоже мне, пи-са-тель! Не думай, что тебя эти, из газетёнок защитят. Срал я на всех вас, понял?

Ничего на это не сказал. Промолчал. Однако обиделся, так как не чувствовал за собой никакой вины. Значит, придирается. Но почему? Что такого сделал? Ответов на эти вопросы (да и на многие другие) не знал.

Прошел месяц. В прорабской, где мы обедали (холодный чай, принесенный с собой, ломоть черного хлеба с тонким слоем маргарина, чуть-чуть посыпанного сверху сахарным песком), на столе лежали какие-то бумаги. Как оказалось, табель и наряды. Глянув в табель, напротив своей фамилии увидел, что стоит цифра «2». Не знал, что это означает. Но, посмотрев на фамилии других, догадался: разряд! Допустим, подумал я, но почему «2», когда напротив других моих соучеников стоит «3»? Ведь в школе всем нам был присвоен третий разряд. Странно очень.

После обеда появился бугор. Подошел к нему.

— Скажите, почему вы мне в табеле ставите второй, а не третий разряд?

Он посмотрел на меня, ухмыльнулся.

— Что, мало?

Кивнул, не заметив в его голосе сарказма.

— А я считаю, что и этого лишку… По твоёму умишку.

— Вы не имеете права. — Сказал в ответ.

— Не имею? Я?! Кто тебе сказал? Я имею право на все, ясно?

Упрямо повторил:

— Не имеете права.

— Ты, что, думаешь, тебя другие будут обрабатывать?

— Не меньше других делаю.

— С чего ты взял? — Спросил бугор, скривив в презрительной ухмылке губы. — Зах-ре-бет-ник!

— Неправда! Неправда! Неправда! — Обидчиво воскликнул.

— А ты не верещи. Не ровня. Да и бесполезно. Не я один решаю. Совет бригады определяет, кто чего стоит.

Бугор отвернулся, сплюнул и пошел от меня.

Тут надо пояснить, в чем суть моих претензий.

В бригаде 32 человека. Оплата труда — не повременная, а сдельная. То есть, зарплата определяется в зависимости от объема произведенных бригадой работ. По итогам месяца на всю бригаду закрывается общий наряд.

Например. Согласно наряду бригада выполнила кирпичную кладку в объеме 1000 кубометров. Расценка за кубометр — 24 рубля. Следовательно, бригада заработала 24000 рублей. Далее вступает в дело разряд. Допустим, в бригаде пять человек имеют шестой разряд, десять — пятый, четыре — четвертый и тринадцать — третий. Все эти разряды складываются, и получается сумма 135. Общий объем работы (в рублях) делится на разряды (24000:135) и получается, что на каждый разряд приходится 177 рублей 78 копеек. Допустим, все члены бригады работали целый месяц, то есть 25 рабочих дней. Таким образом, и определяется зарплата каждого члена бригады: если у тебя шестой разряд, то от общей суммы тебе причитается 1066 рублей 68 копеек; если же третий, то, соответственно, — 533 рубля 34 копейки. Ну, а если второй, то на треть меньше.

Тогда впервые в жизни убедился, что не способен защитить себя и отстоять свои права.

Критическая ночь

Наступил сентябрь. В понедельник, как обычно, пришел на работу к восьми утра. Мне сказали, что по распоряжению бугра должен выйти на работу в ночь; что мне надлежит «сварить» к следующему утру гудрон для гидроизоляции (к тому времени фундамент был подведен под «нуль»).

— Я? Один? Но всегда — вдвоем.

— Ничего, перебьешься. — Ответили мне.

Да, ситуация. Ночью, один на стройке… Мало приятного… Не трус, но все же жутковато. Однако (уже это начал усваивать) с бугром лучше не спорить.

В восемь вечера пришел на стройку. Уже стемнело. Беспрестанно моросит дождь, до костей пронизывает восточный ветер. Но мне — жарко. Потому что надо заготовить дрова, загрузить огромный чугунный чан глыбами гудрона. Наконец, развожу под чаном огонь. То и дело подкладываю дрова. Сверху — сыплет и сыплет. От пламени — жарко, но спина уже мокрая и холодит. Поворачиваюсь спиной к огню. Получше. Но ненадолго. Отойти бы в какое-нибудь укрытие, хоть бы на полчаса. Но понимаю: нельзя. Вон, начинает варево пузыриться-пениться, того и гляди, что польется через край.

Часам к четырем дождь прекратился. Одежда на мне стала подсыхать. Стало хорошо возле огня, покойно. Подбросив дров, присел возле. Скоро варево будет готово, а там и утро, рабочие придут.

Голова клонится вниз: дремота начинает одолевать. И чем дальше, тем труднее бороться с этой напастью. Сопротивляюсь, пытаюсь думать о чем-нибудь приятном. Совсем разомлел. Надо бы встать, ходьбой разогнать одолевающий сон, но очень не хочется: уж больно хорошо у полыхающего огня. Вдвоем — было бы веселее, за разговорами проще, но… Думаю о всяком разном. Закрываю глаза… Только так, на минутку. И все!

Просыпаюсь оттого, что лицу стало жутко жарко. Открываю глаза и в ужасе вскакиваю на ноги. Варево, шапкой поднявшись над чаном, переливается через края, достигнув огня, вспыхивает, по струям гудрона пламя поднимается вверх и огонь охватывает весь чан. Растерялся. Надо тушить. Но как? И чем? Вон, какое огромное и всеобщее пламя. Догадываюсь: выбрасываю из-под чана горящие поленья. Пена перестала течь по краям, однако внутри чана гудрон продолжает по-прежнему полыхать со страшной силой. Хватаюсь за лопату и начинаю забрасывать песком. Огонь усмирил, потушил. Но…

Варево начисто испорчено и непригодно к использованию в гидроизоляции. Мучительно думаю: что скажу бугру, что?!

Делать нечего: начинаю выгребать из чана остатки гудрона, перемешанные с песком. Вычистил емкость. Начинает светать. Догадываюсь: через час придет бригада.

Торопливо вновь загружаю чан глыбами гудрона, развожу огонь. Конечно, не успеваю к приходу рабочих. Бугор появляется, смотрит и все понимает. Он не ждет моих объяснений. Он начинает орать на всю стройку, посыпая меня трехэтажным матом. Молчу. Потому что понимаю: виноват.

К полудню гудрон сварен, и рабочие приступают к гидроизоляции. Мой рабочий день, длившийся почти восемнадцать часов, закончен. Впрочем, и работа в этой славной бригаде также закончилась. Бугор подошел ко мне и сказал, чтобы завтра не приходил на стройку, а шел в отдел кадров стройуправления: он, мол, больше не нуждается в услугах писателя; ему, мол, такие работнички не нужны.

В отделе кадров меня встретили явно с прохладцей. Молча направили в другую бригаду, так называемую комсомольско-молодежную. Здесь мы были все равны. Но бригадир… Он не просыхал, и мы фактически были предоставлены сами себе, поэтому какая могла быть зарплата — гроши. Да и заняты были в основном на земляных работах.

Так что окончательно убедился: из меня строителя не получится. Стал задумываться: что делать? Ошибся в выборе профессии, но был ли выбор? Надо как-то выходить из ситуации. Обычным способом, то есть подать заявление об увольнении, отработать положенные две недели — и прости-прощай, не получится. Почему? Потому что после ФЗУ обязан отработать два года там, куда направлен.

В лоб нельзя. Значит, в обход. Стал искать тропинки. И нашел. Услышал, что горком комсомола набирает отряд добровольцев на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку — на строительство первой очереди Братской гидроэлектростанции. Написал заявление. В горкоме мою просьбу удовлетворили, выдав комсомольскую путевку. С ней и заявился в отдел кадров стройуправления. Там не было формальных оснований для отказа в увольнении. Уволили меня. Причем без двухнедельной отработки.

Практически, освободился от оков и мог не ехать на Всесоюзную ударную: на руках трудовая книжка и могу устроиться, куда захочу. Однако этические соображения воспрепятствовали. Неудобно: горком комсомола поверил…

И поехал. Вместе со всеми. Там, на строительстве Братской ГЭС еще раз убедился, что хорошего строителя из меня не получится. Ну, никак не вписывался в эту структуру!

Впрочем, резонен вопрос: а существовала ли какая-либо советская структура вообще, в которую бы мог вписаться? Как ныне принято в таких случаях говорить, оставлю сей риторический вопрос без комментариев.