Мистер Блох, или Благое безумие

Геннадий Деринг

Кто он, «мистер Блох»? Резидент спецслужб? Мутант-гуманоид? Посланец потусторонних сил? Или авантюрист, обладавший секретами духовного воздействия на человеческую психику? Этого так и не удалось установить ни политикам, ни учёным, ни силовикам республики Рутиния, хотя «мистер Блох», проникнув в руководящие сферы, СМИ и, наконец, в святая святых — в Семейный Совет Безопасности, действовал средь бела дня, грубо нарушая исторически выверенное, неуклонное поступательное движение суверенной державы.

ВСТАНЬ И СОЗНАЙСЯ!

— Предаюсь в руки Закона! Предаюсь в ваши руки, дорогой Григорий Лукьянович.

Pereat mundus et fiat justicia! Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! — слышал из приёмной следваж Цапаев, приоткрыв на полволоса дверь в кабинет генпрокурора и подставив к косяку спецстакан для подслушивания. Вслед за этими словами, произнесенными как бы с трибуны, Цапаев уловил некий звук, похожий на сдавленное хихиканье, и напряг до предела правое рабочее ухо.

По обожжённому «Петрами Первыми» столу, где обычно заседала коллегия и нервные прокуроры гасили бычки обо что попало, между поленницами папок с громкими делами, по которым можно было изучать новейшую историю Рутинии, по этому полю битвы с преступностью расхаживала заводная кукла в цилиндре и вела несусветные речи, заодно копаясь в папках уголовных дел, пересчитывая пачки изъятой валюты и двигая с места на место мраморную пепельницу.

Генпрокурор Бельский поначалу решил, что неожиданный заявитель сознаётся в краже спичечной головки, возможно — пуговицы от нижнего белья, или, в крайнем случае, в пролёте на майском жуке без билета. Тем не менее, верный своим принципам, Григорий Лукьянович выполнил все положенные в данном случае требования протокола явки с повинной и задал первые вопросы согласно статьи 142:

— Откуда взялся… такой? Регистрация, виза!

— Блох, Христиан Октавианович, — охотно сообщила кукла. — А взялся и зарегистрирован я, друг вы наш Григорий Лукьянович… Откуда взялся, там и зарегистрирован. Предаю себя в руки…

— А я не беру! — возразил генпрокурор. Лицо Бельского, его бульдожий выпуклый лоб, его мерзлые губы ничего не выражали. И только ледяная усмешка на миг потеплела.

— Это что у нас такое пожелтело-порыжело? — перебирал Блох на столе тома документов. — Ага, это вот что у нас!..

Блох перекинул тросточку из правой руки в левую, а правой выхватил из стопы документов — дело о хищении полумиллиона долларов из предвыборного фонда Дубовика. Злоумышленники, нагрузив коробку из-под ксероксной бумаги валютой, волокли короб среди бела дня к выходу из выборного штаба. Дело было замытарено, поскольку лиходеями оказались сами труженики штаба, а за ними в скромном отдалении маячили ближайшие из окружения к Дубовику прыткие молодые люди — так называемые младореформаторы — Хрюша, Ржавый и Хок. Бельский, общаясь с ними, пронизав молодчиков своим взглядом, сразу определил, что они далеко пойдут и со временем непременно присядут. Поймали друзей, вернее, их клерков, охранявшие Дубовика честные служаки старого поколения, генералы внутренней службы Корж и Барсук, которые полагали, что раз им доверена охрана Тела первого лица Рутинии, то и все куши, особенно наличными, направляемые региональным выборным штабам для всенародного избрания Тела, должны проходить через их, Коржа и Барсука, сравнительно честные руки. Поэтому они тщательно следили за шушерой, шнырявшей в поисках поживы в коридорах главного предвыборного штаба и в нужный момент накрыли молодчиков. Но Корж и Барсук действовали самочинно, на свой салтык. И — жестоко сплошали. Дубовик занял позицию молодых да ранних, в то время как Корж и Барсук были кадрами вчерашнего дня. В последние годы империи тот и другой имели личный опыт общения с УБХСС и КРУ по разным мелким делишкам, что поселило в них недопустимую робость и уважение к УК. В новой Рутинии они через силу тянулись к кускам наличных крупнее миллиона: у них отсутствовала необходимая государственная смелость. Дубовику надоело бодрить старичков. Разобравшись в случившемся, он сбросил с лопаты Коржа и Барсука, а заодно и генпрокурора — предшественника Бельского, который поспешил возбудиться вместо того, чтобы скромно спустить дело на тормозах.

— Это я тащил коробку с твердышами из Дома правительства, — продолжал виниться Блох, — это меня пытались задержать Корж и Барсук, Да где им упрыгать за мной! Эти милые люди так накушались «Гипер-тоника», что не знали, которого из нас троих ловить. Корж бросился за мной — правым, Барсук, паля на поражение, — за мной левым, им было невдомёк, что по закону расстраивания оригинал всегда находится в центре. Шейте дело, шейте, Григорий Лукьянович!

В этом месте Цапаев отскочил со своим орудием для подслушивания от двери, так как в кабинете Бельского кто-то, до боли знакомым голосом, столь весело и оглушительно по-жеребячьи загоготал, что Цапаев вспомнил о том, что должен крупную сумму дознавателю капитану Бобу Широченскому, проигранную в субботу на бегах…

— Насколько нам известно, коробку волокли два бугая из предвыборного штаба… — надрывался в пароксизме смеха генпрокурор. — А какова ваша-то роль была, дорогой мой… м-м-м…

— Карла, кукла, лилипут… Смелее, Григорий Лукьянович, не стесняйтесь, мы люди свои! Я руководил операцией, сидя на пачках валюты и погоняя этих ослов. И всё бы сложилось к общему удовольствию, если бы из-за угла не явились энтузиасты бухгалтерского оформления каждой мелочи. Ослы попались на месте преступления, а мне пришлось ретироваться… Кстати, и насчёт младореформаторов, крышевавших ослов, нам всё известно, готов дать признательные показания. Зря вы коротнули это дело. Шейте, Григорий Лукьянович, штопайте, пока колюсь!

Бельский лежал на своём рабочем столе и выл. Он колотил головой по крышке стола, хватался за бока, грыз в пароксизме смеха даренный ему коллективом прокуратуры «Паркер», оправленный золотом. Между приступами хохота вскидывал голову, стриженную «под ёжик» (ёжик подчёркивал мужественность и энергию, делал узковатый и низковатый лоб Бельского более широким и высоким), и грозно допрашивал:

— Признайся, негодяй, это ты платил наличкой региональным комитетам?!

— Разумеется, я. Я намекнул Хрюше, Хрюша — Ржавому, Ржавый — Хоку. А Хок взял дело в свои руки. Неслабые люди. Снесли все законы махом и прекрасно обходятся понятиями.

— Так и запишем: заявитель рухнул с дуба, вынес из выборного штаба президента полмиллиона долларов и скрылся с места преступления… — вытирая слезы протоколом, подытожил Бельский.

Отсмеявшись, Григорий Лукьянович почувствовал какое-то неслыханное облегчение. Он совершенно забыл о сложном процессе над Гипер-тоником и нелепом запросе Климакса. И даже о том, что где-то существует президент Дубовик. Кто-то нежно щекоча ему подмышки, приклеивал к его лопаткам легкие крылья и, измеряя детскими четвертями его лоб-окатыш, насаживал ему на голову тёплый светящийся обруч святого. Прокурор ощутил, что он парит. И в этом освобождённом от земных тягот состоянии он вспомнил себя мальчиком, школьником, учеником шестого класса, услышал ровный шум детской толпы и строгий голос их классного руководителя, биолога, рыжего, веснушчатого и румяного по прозвищу Ярило: «Кто это сделал? Встань и сознайся! Просто встань и сознайся!!».

И он, Гриша Бельский, не может отказать любимому педагогу, не может обмануть его страстных ожиданий, и хоть вовсе не он плюнул в трубку нажёванную бумагу и что если его обыскать, то и трубки не найдут, — несмотря на полное отсутствие вины, Гриша вставал и с радостью идя на известные последующие мучения, бодро неся свой крест на Голгофу, выпаливал: «Я это сделал, я!».

Что замечательно: Бельский ни на секунду не терял контроля над происходившим. Понимая, что перед ним гипнотизёр высочайшего класса с чрезвычайной силой внушения, прохиндей и аферист, новый Мессинг, отчётливо сознавая это, Бельский, несмотря на все попытки, не мог выпутаться из раскинутых куклой в цилиндре сетей.

В мозгу стучало только одно, когда-то застрявшее и вдруг всплывшее: «Встань и сознайся! Просто встань и сознайся…».