Мистер Блох, или Благое безумие

Геннадий Деринг

Кто он, «мистер Блох»? Резидент спецслужб? Мутант-гуманоид? Посланец потусторонних сил? Или авантюрист, обладавший секретами духовного воздействия на человеческую психику? Этого так и не удалось установить ни политикам, ни учёным, ни силовикам республики Рутиния, хотя «мистер Блох», проникнув в руководящие сферы, СМИ и, наконец, в святая святых – в Семейный Совет Безопасности, действовал средь бела дня, грубо нарушая исторически выверенное, неуклонное поступательное движение суверенной державы.

ГОРЧИЦА В АССОРТИМЕНТЕ

…Отпустив министра Сизо и окончательно стряхнув сонные видения, президент Дубовик решительно сел в своей инкрустированной постели-корзине, нарушив строгий запрет академика Пичугина, который рекомендовал Рурику Хероновичу пробуждаться после обеда не ранее семи часов вечера, чтобы пополдничать с младореформаторами, послушать рассуждения про их хвалёный рынок, который они сами именовали не иначе, как «вшивый», и про его невидимую ни для кого «руку», обсудить курьёзы и залёты в стране и в мире и через пару-другую часов заснуть с новой энергией и чистой душой. Когда Дубовик о чём-нибудь серьёзном задумывался, например, о том, что население Рутинии убывает на глазах, как вода из худой корчаги, министр имуществ Натан Ржавый заливался беззаботным смехом и кричал: «Не думайте об этом, Рурик Херонович, бабы ещё родят. Куда они денутся? Главное, не отдать демократию коммунякам! А если что, на меня валите. Во всём, мол, виноват Ржавый! Ха-ха-ха!». У Дубовика отлегало от сердца, он добавлял «Бурячихи» и засыпал, уверенный, что пока он спит, бабы Рутинии, торопясь друг перед другом, рожают ему население. Иногда на паужник приглашались дочери с зятьями, тогда объявлялось очередное заседание Семейного Совета Безопасности (Семсовбез).

Однако на этот раз, после объяснений с международным экспертом по вопросам жизни и смерти и сообщений министра Сизо о думских настроениях, сон упорно не шел, и Дубовик, осатанев от игры с клубком, заменявшим ему котенка Трофима, решительно возник из корзины.

— Спишь, знахарь? — завистливо спросил Дубовик у дежурившего возле корзины академика Пичугина. — Чем ты меня пичкаешь, медицина? Какая-то лапша в голове, аж из ушей прёт. И всё блохи, блохи… Просто ужас!

— Если не все хорошо, значит, еще не конец, — ляпнул академик-сиделка, который силился не заснуть, но все-таки сладко поклевывал носом.

— Поговори у меня! — обрезал Рурик, мрачно зевая. — Жерёбый в стойле? Позвать!

Мягко явился премьер-министр Старобабский. Было слышно, что Старобабский волнуется, так хлюпали его жирные колени. Вчера Дубовик, передавали Старобабскому, на вечернем заседании Семсовбеза неоднократно и, что самое плохое, некстати хвалил премьера и даже вслух объявил его своим наследником на посту президента. Это был дурной знак. Кандидатов на высшие должности, которых Дубовик назначал, он неизменно через малое время, испытав (свои тесты он именовал ЕГЭ), с треском со всех постов увольнял. В особенности доставалось его «преемникам», которых он объявлял периодически и так же периодически, опробовав, смещал. Старобабский и все вокруг знали, что после вчерашнего паужника он приговорен. Напрасно премьер, озираясь по сторонам, гадал, где гнездует измена? Кто против него, Старобабского, злоумышляет? За полусферической спиной, там, где у Старобабского, согласно опросам общественного мнения, по утверждению объективного Левады, всегда было не менее 47 процентов добротного, как пятидневной носки портянка, электората, теперь ощущалась пугающая пустота, зыбун, в который проваливался Старобабский, и слышался какой-то неясный ропот и загадочный смех. Даже при посещении персонального туалета в своей резиденции, с мягкой, успокоительной подсветкой унитаза, он чувствовал, что кто-то осуждающе шептал за спиной, перечисляя номера его лучших постановлений вперемешку с номерами его, Старобабского, зарубежных банковских счетов. Но стоило оглянуться, как со всех сторон всё по-прежнему улыбалось Старобабскому и возносило разнузданные хвалы его живому весу, за который девять месяцев назад Дубовик и назначил его премьером, объявив народу, что Старобабский — это политический тяжеловес, ибо он на полцентнера тяжелее предыдущего премьера Пончука-Божедара.

— Указанное преимущество, считаю, отложенное равномерно на грудинке, рульке и окороках, понимаешь, делает нового главу правительства исключительно перспективным и позволяет надеяться, что премьер выцыганит давно посуленный Европой очередной транш, а также, и это, считаю, главное, — наш выдвиженец наверняка разродится новыми демократическими реформами. И пусть… (пауза 4 сек.) парламент (11 сек.) решает!

Так аттестовал Дубовик Старобабского в Думе при вступлении того в должность.

Не только Дубовик, а вслед за ним и рядовые рутиняне, но и сам Старобабский все эти месяцы испытаний с надеждой поглядывали на тугой живот Старобабского. Живот и сам чуял отведенную ему ответственную роль и то побаливал, то почесывался, то даже подавал невнятные, но довольно сильные звуковые сигналы — бурчал и брюзжал, как бы готовясь озвучить программу реформ среднесрочной перспективы. Займ был сделан и не один. Однако насчет реформ вышла заминка. Опытнейшие акушеры питали Старобабского репродуктивными пилюлями и периодически осматривали его. Пилюли премьер поглощал во множестве, хотя и с отвращением.

Вчера, перед Старобабским, явившимся в кабинет гинеколога для очередного осмотра, материализовался странный субъект в восточном халате, с картонной табличкой на шее и с книгой «Мысли и мюсли» в руках и, по-хозяйски осмотрев и ощупав обширное тезиво премьера, хмуро двинулся к двери кабинета.

— Ну что? — дрожащим голосом вопросил Старобабский.

— На каком месяце? — хмуро поинтересовался халат.

— Девятый доходит, — ответил Старобабский обреченно. — Я в норме?

— Блох — не микитка. Из вас преемник, как из кизяка конфета, — прозвучал загадочный ответ. — Лежите, сейчас врач подойдет.

— А вы-то кто?

— Я-то? Я пророк. По просьбе Христиана Октавиановича изучаю названных президентом преемников. Окончил Оксфорд. Вот документ, — ответил незнакомец, подумав и показав издали что-то напоминавшее удостоверение на пенсионные льготы, введённые Старобабским для народа и тщетно ожидавшим всеобщей благодарности.

Старобабский не сомневался, что лжепророк в восточном халате — человек Сигизмунда Задерищева. Но что он, Старобабский, сделал дурного Сизо? Старобабский терялся в догадках. А быть может, этот тип — из Генпрокуратуры? Но что имеет против него Гришка Бельский? И Сизо и Бельский были креатурами самого Старобабского. Старобабский их, собственно, и вызоблил, отыскав в Санкт-Петербурге — Сигизмунда, а Гришку — в Нижнем Новгороде. При нём, Старобабском, поутихла кадровая чехарда в высших эшелонах власти. Да, он не родил реформ. Но он родил стабильность, придавив своим политическим весом, как пресс бомбажную консервную посудину, разнузданную демократию, дошедшую до поножовщины перед Домом правительства. А это кое-что значит. И вот теперь диковинный пророк и стоящий за ним таинственный Христиан Октавианович…

И только после получасового ожидания в приёмной Дубовика, Старобабского пронзила насквозь — и живот, и рульки, и окорока мысль: всё дело в этом чёртовом Леваде, который подарил Дубовику всего 3 процента электората! В пятнадцать раз меньше, чем у него, Старобабского…

Старобабский не мог совладать со своими коленями и от этого про себя матерился. Как и все в окружении Дубовика, он знал: если решение принято — пощады не будет. Дунай, собака, вспять не потечет и курочка, сволочь, назад не поскачет.

х

Дубовик, стукнув пяткой о край корзины, вызвал из приёмной помощника. Это был новый помощник. И весь штат обслуги Корзинной палаты был обновлён после того, как Дубовик выгнал в три шеи всех старых референтов, секретарей и всех охранявших «Тело», поскольку шантрапа старого призыва после отставки генералов Коржа и Барсука переругалась между собой и вместо того, чтобы дружно готовиться к новым выборам и отражать импичменты, принялась обличать и клясть друг друга не хуже того, как действовали в Думе, по выражению Дубовика, скакуны-депутаты. Новый глава Корзинной палаты был исключительно деловит и никогда не лез ни с вопросами, ни с просьбами, ни — боже упаси, чего Дубовик не терпел в принципе! — с «дельными советами». О новом первом помощнике было известно лишь, что он офицер запаса, ходит в штатском и никогда не смотрит в глаза собеседнику, в том числе, и это главное, в глаза президенту, что свидетельствует о хорошем воспитании.

…Явился помощник. Дубовик велел принести горчицы и ломоть чёрного хлеба, что и было немедленно исполнено в точности, притом горчица была подана в ассортименте.

Дубовик взял с подноса три тюбика горчицы, хлеб и предложил Старобабскому:

— Ешь, жерёбый. Историю за семь классов знаешь?

«Подслащивает пилюлю! — мелькнуло в голове Старобабского. — Эх, была не была…»

На одном тюбике был изображен наглый батька Махно. С другого подмигивал Старобабскому хмельной Григорий Распутин. С третьего за совершавшимся в спальне президента действом наблюдал безумным взором Малюта Скуратов в компании с двухметровой секирой.

Дрогнувшей рукой Старобабский потянулся к Распутину, отдернул руку и взял тюбик с Малютой, но что-то словно толкнуло его под локоть, и в последний момент премьер перехватил Махно.

Дубовик выбор одобрил:

— Гришку предатели замочили. Скуратов на Ливонском фронте пропал. А батька на конях за бугор ушел, невозвращенцем жизнь кончил в Париже. Умней всех оказался. На первый вопрос ответил. Разбираешься… Ешь.

Радуясь оказанному доверию, Старобабский откусил бутерброд с батькой Махно, давился, глотал и через силу улыбался под неотступно равнодушным взглядом Дубовика.

— Почему плачешь? — спросил президент удивленно.

— Островато, Рурик Хероныч, — виновато улыбаясь, ответил Старобабский. — Горчица крепкая, в нос дает.

— А ну…

Президент отнял надкушенный бутерброд, открыл тюбик с Малютой, выдавил на хлеб пятисантиметровую колбасу, отвинтил сосуд с окончательно окосевшим Распутиным, выпустил вторую колбасу и, наконец, щедро отложил на хлеб экскрементов парижанина Махно.

Внимательно осмотрел бутерброд и разом, как будто хлеб был сдобрен мёдом, озабоченно проглотил. Старобабский смотрел изумленно в выпученные, как обыкновенно, глаза шефа. Ни малейшей реакции! Старобабский так и сел на откидное сиденье спальной Корзины. Впрочем, в способностях Дубовика никто из знавших его не сомневался.

— Однако, ядрёная… — заискивающе сказал Старобабский.

Конец ознакомительного фрагмента.