Полевой дневник

Геннадий Викторович Денисов, 2019

Работа геолога-съемщика объединяет в себе и науку и производство. Здесь необходимо умение четко мыслить, иметь хорошее пространственное воображение, широко знать предмет изучения – геологическое строение района работ, иметь глубокие базовые знания, и все это при довольно существенных физических нагрузках во время проведения маршрутов в горно-таежной местности. А еще нужно любить свою работу. Описанные в книге эпизоды полевой жизни – это те яркие картинки, которые остались в моей памяти хаотично, может быть, разбросанные по разным полевым сезонам.

4

А я —

как выжатый

лимон,

устал…

и на диван упал.

Устало ноги

Протянул,

Уснул…

А. Кокин

Апрель выдался снежный. То хлопья валили «с десертную тарелку», то крупой шуршало по брезентовой крыше палатки, или мело так, что белого света не видно. На высокой речной террасе Сули-Дюна, где мы решили строить базу, сугробы выше колена, замучились дорожки протаптывать между палатками. Впрочем, строительству это не особо мешало, поскольку строевой лес рос прямо здесь, на террасе, таскать из далека не нужно — завалил листвяшку, сучья обрубил — и в дело. Несколько каркасов под шестиместные палатки мы построили довольно быстро — жить-то где то нужно. Потом построили баню — немного ниже по речке, около изгиба русла, в надежде, что там будет улово, и, распарившись в баньке, можно будет «занырнуть» в прохладную речную водицу.

Две недели без перерыва весь световой день жужжали мотопилы, ухали падающие деревья и стучали топоры на месте будущей геологической базы. Все это время мы дальше чем на 200–300 метров не отходили — и снег глубокий и работы много. Следы Уралов, на которых мы сюда добрались, уже давно засыпало снегом и занесло метелью — вокруг нехоженая тайга, заснеженная река, пасмурное небо да белый склон сопки за нашей террасой.

На майские распогодилось. Ночью облака куда то разбежались, под утро вызвездило, но не похолодало, как обычно. Волны теплого воздуха покатились с верховий Хунхады заполняя долины. Сугробы сразу как-то подсели и покрылись ледяной коркой. Солнце, выпрыгнув из-за хунхадинских водоразделов, обрушилось потоками тепла и света, отразилось радужным сиянием в каждой льдинке. Выбравшись из палатки можно было ослепнуть (и в прямом и переносном смысле) от великолепия этого утра.

Первомайский праздничный завтрак организовали на «свежем воздухе»: сколотив столешницу, установили ее на два пенька у бровки террасы, вместо стульев — чурочки, брезентовое автопокрывало заменило скатерть. Праздничный стол «ломился» от вкусностей: предварительно размоченная сухая картошка поджарена на масле, омлет из яичного порошка, сухого молока и говяжьей тушенки украшен зеленым горошком, банки консервированных огурцов и помидоров, румяные ландорики, а во главе стола — бутылка армянского коньяка.

Подняв тосты за «Мир, Труд, Май» долго сидели за столом, нежась на солнышке, вспоминая разные житейские истории и обговаривая планы на предстоящий полевой сезон. На какой-то момент разговоры иссякли и, вдруг, с низовий долины докатился странный звук — то ли эхо выстрела, то ли наледь ухнула. Места здесь безлюдные, до ближайшего населенного пункта километров 150, не меньше. Дорог нет никаких. Кто мог стрелять, если это вообще выстрел? Может оленеводы? Но, по такому снегу куда пойдешь? Наст — олени не пойдут, ноги побьют. Стада стоят на месте. Может охотники? В общем, поселилось в душе какое-то беспокойство.

Покопавшись в огромной куче нашего полевого снаряжения, сваленного здесь же на берегу вперемешку с продуктами (склад-то еще не построили), я нашел новые охотничьи лыжи. Приладил к ним ременные крепления «под валенок», пропарафинил имеющимися свечками и решил все же сходить к устью Сули-Дюна «в разведку». Всего-то километров 7–8, судя по карте. Компанию мне составить никто не мог, поскольку лыж — одна пара. Мужики разошлись по палаткам подремать «с устатку» — день то выходной. Закинув свою ведомственную одноствольную «ижевку» на плечо, я двинулся вниз по речке.

Несмотря на глубокий снег идти было легко, наст держал широкие лыжи почти не проваливаясь. Отойдя около километра от базы, которая только скрылась за поворотом, я снял телогрейку — тяжело и жарко — в КГЛке поверх свитера вполне комфортно. Вниз по долине русло ручья расширялось, горы отступали, и их не было видно из-за леса, которым поросли террасы. Склон левой террасы, с густым строевым лесом, круто обрывался в русло, а правая — невысокими уступами, покрытыми редким разнолесьем уходила на юг.

Километра через три вышел на наледь. Ручей пропилил во льду глубокий извилистый каньон стены которого светились разного оттенка голубыми красками, а кристально чистая водная струя металась по вылизанному ложу ныряя в темные гроты и проскакивая под ледяными мостами. Со стен каньона с хрустальным звоном соскальзывали длинные ледяные кристаллы, копьями вонзались в поток, который шипя от злости уносил их по извилистому желобу. Вся поверхность ледяного поля была покрыта лужицами талой воды в которых отражалось голубое небо. Зрелище просто завораживающее. Сняв лыжи и закинув их на плечо, я пошел вдоль террасы по краю наледи, стараясь не попадать валенками в лужицы. Увы, несмотря на все мои старания к концу наледи ноги все равно были мокрые. Да, собственно говоря не только ноги, я весь был мокрый от пота, поскольку аккумулировал на себе весь солнечный свет отраженный от чисто белой поверхности наледи. Пришлось снять и куртку и свитер, обвязав их вокруг талии рукавами. Ниже наледи идти становилось все тяжелее — наст уже не держал, лыжи проваливались в мягкий, водянистый снег и я начал задумываться, не повернуть ли обратно. Хотя уже и до устья не далеко, всего пару километров. Скальные обрывы левого борта Хунхады, расположенные как раз напротив устья Сули-Дюна хорошо просматривались, рыжея на белом фоне.

Остановившись отдохнуть, «перевести дыхание», я снял солнцезащитные очки для того, чтобы протереть их от пота, который заливал глаза. Без очков нельзя — через десять минут «поймаешь зайчиков» и ослепнешь! Оглядевшись по сторонам, обратил внимание, что на правой террасе темнеет на снегу какая-то полоса. Странно, что в очках ее не видно. Подойдя поближе, понял, что это след животного — оленя или лося. Пересекая долину метрах в двухстах впереди меня, след выходил на террасу. Судя по характеру следа животное бежало практически по прямой. Когда оно пасется — то и след другой: виляет, петляет, на месте топчется у кустиков тальника, а здесь явно было напугано и от кого-то убегало.

Я подошел к следу в том месте где животина подымалась на террасу. Это след сохатого — утюжки копыт четко отпечатались в глубоком влажном снегу. Судя по размеру следа — зверь крупный. Рядом со следом, пропитав снег, расплылись бледно-красные пятна.

Теперь все становилось понятным: звук который мы услышали в обед — это выстрел. Стреляли от устья вверх по долине, поэтому мы его и услышали. Стреляли из карабина, звук выстрела из ружья, а тем более мелкашки, вряд ли услышишь на таком расстоянии. Карабины есть у оленеводов и промысловых охотников. Охотник по любому бы пошел за добычей, а в долине других следов нет. Хотя может он пошел по террасе, но там снега много, да и идти по лесу не удобно. Странно все это!

Я снял лыжи и пошел за сохатым. Действительно, по террасе идти было тяжело, снега много — это еще полбеды, под снегом то ямы, то ветки — больше ползешь на четвереньках, чем идешь. На влажные валенки налипает снег. Свитер и куртку опять пришлось одеть. Лось уже не бежал, шел. Красных капель на снегу становилось все больше. Здесь он остановился, видимо прислушивался, есть ли за ним погоня, а может просто уже обессилел. Если так, то осталось не далеко. Метров через триста я его увидел. Сохатый лежал на боку в неглубокой ложбинке. Сняв ружье, я поменял дробь на картечь. Услышав щелчок закрывшегося ружья лось поднял голову, посмотрел на меня и попытался встать. Под тем боком, на котором он лежал весь снег был пропитан кровью. Ну, что зверя мучить? Я поднял ствол и выстрелил в шею.

Разделывать тушу не стал, да один бы и не смог, сохатый огромный, ни перевернуть его ни, тем более поднять. Только кишки выпустил, что бы не завонялись, кровь слил да сердце с печенью и почками достал. Пока возился с тушей, ожидал, может охотник подойдет, услышав выстрел. Но нет, так ни кто и не появился, хотя из двенадцатого калибра выстрел далеко слышно, ну уж на устье точно слышно, всего-то около километра.

Солнце уже клонилось к закату, когда я вытащил рюкзак с охотничьими трофеями на русло, где оставил лыжи. И хоть время поджимало, к устью Сули-Дюна я решил сбегать, посмотреть, кто же все таки стрелял?

Выйдя на русло Хунхады, которое огибая устьевую часть Сули-Дюна прижималось к обрывистому левому склону, я увидел четкий след двух оленьих упряжек с нартами.

Сзади к нартам были привязаны еще по паре оленей, их следы шли поверх нартового следа. Судя по следам, первая упряжка остановилась — рядом со следом полозьев человеческие следы. Но охотник от нарты даже не отошел, а вот олени потоптались, наверное, шарахнулись от выстрела. Да вот и две карабинные гильзы — 7,62, — это СКС. Такие только у оленеводов. Вторая упряжка даже не остановилась.

Теперь стало все понятно — оленеводы, из стада стоящего в верховьях Хунхады, ездили в Тополиное, скорее всего за продуктами, нарты груженные, это видно по глубокому следу от полозьев. На обратном пути, тот кто ехал в первой нарте увидел лося объедавшего молодые побеги тальника, остановился и пару раз пальнул. Раненный лось побежал вверх по долине, гнаться за ним никто не собирался. Да если бы он и на месте упал, все равно мясо девать было некуда — нарты-то груженные. Ну, печень, сердце, язык может бы и забрали. А может и нет…

Яркий солнечный день сменился сумерками. По раскисшему снегу на лыжах идти уже было не возможно, и я их оставил перед наледью, воткнув вертикально в снег. Валенки пропитались насквозь и были облеплены мокрым снегом, впечатление такое будто к каждой ноге привязана пудовая гиря. Пока перешел наледь — полностью стемнело. Двигался я со скоростью примерно один километр в час. Начало подмораживать. Пропитанная потом куртка на морозе «взялась колом» и хрустела при каждом движении. Силы были на исходе, и я начал считать шаги — пройдя сто шагов падал на колени, отдыхал, опираясь на ружье вставал и тащился дальше. Сколько времени иду я уже не понимал, хотелось только одного — лечь отдохнуть. Впереди был еще один ориентир — оставленная телогрейка, вот дойду до нее, одену и — отдохну.

Взошедшая луна посеребрила долину. Черное пятно телогрейки на снегу увидел из далека, но дойти до нее никак не мог. Делать по сто шагов уже не хватало сил, шел сколько мог и валился на колени. К телогрейке подполз на четвереньках. Ног и рук не чувствовал, кое-как содрал с себя рюкзак, примерзший к куртке. Извалявшись в снегу, еле вставил руки в рукава теплой куртки, но застегнуть пуговицы не смог — пальцы одеревенели и не слушались совершенно. «Одевшись», пытался встать на ноги, но не получалось — колени подламывались и я падал лицом в жесткий подмерзший снег. Вдруг, совсем недалеко услышал негромкий крик — «Э-э-эй!». Я узнал голос Марата Сунчелеева, нашего молодого геолога. Он хоть и был рядом, но в темноте никак не мог понять, кто барахтается в снегу — человек или зверь, поэтому боялся подходить. Мужики, оказывается, уже несколько раз ходили меня встречать, и костер жгли и кричали, и из ракетницы стреляли. В общем, вовремя они всполошились, не знаю как бы добрался до базы без их помощи.

На удивление я ни чего не отморозил, только сильно устал. Впредь наука рассчитывать свои силы, особенно в начале сезона. Проспал почти сутки. Проснулся от рева вертолета, который садился на речку напротив базы. Бортом привезли горючку, снаряжение и овес. Мы накормили вертолетчиков жаренным свежим мясом, вызвав не поддельные восторги нашими охотничьими способностями. Этим рейсом Марат улетел в Хандыгу, а я остался достраивать базу. Весновка продолжалась.