Боярин Волк. Живи, брате!

Геннадий Антонов

Исторический приключенческий роман.

Свенельд. Лето 6618 от С. М

— Что там? — приподнялся на локте Сергий.

— Лежи, лежи, — сунулась было к нему Русава. — Дозорный то. С докладом.

Но он уже и сам скакал к телеге, завидев Русина.

— Боярин! — осадил он коня, увидав Сергия. — Там, впереди, бьются. Толком я не разглядел, но народу немного, не больше десятка. То ли тати налетели на одинокого путника, то ли сцепились два обоза из-за чего-то, может, из-за места. Я троих видел, лежащих замертво, и судя по шлемам, то чужие, не наши.

— Дядька, — повернул голову к Русину Сергий, — возьми воев, разберись. Совсем тати обнаглели, в трёх верстах от стольного города орудуют. Но поаккуратнее там, вдруг это степняки балуют.

Русин махнул рукой и десяток воев поскакал вслед за ним, а второй окружил обоз и приготовил оружие.

— Подай-ка меч, — протянул руку Сергий.

— Да какой меч, батюшка-боярин? — запричитала Русава. — Ты на себя-то глянь: только-только на покойника перестал быть похож, порозовел маленько.

— Рано хоронишь, — усмехнулся Сергий. — Я коль и в строю не рубака пока, за себя постоять ещё смогу. Меч! Не хватало ещё, чтобы меня тати тёпленького взяли, прямо в постельке. Ну что там? — спросил он десятника Петра, вглядывающегося с седла по направлению движения.

— Да отсюда ничего не видно, — подосадовал десятник, — но и шума не слышно. То ли наши распугали, то ли всё уже закончилось.

— Глянь, — мотнул головой Сергий, — а нам потом помашешь от поворота. Может, помощь кому нужна, как-никак лекарка с нами.

Пётр глянул на Незвана и, уловив ответный кивок, послал коня вперёд.

— Смотреть по сторонам, не отвлекаться! — скомандовал Незван. — Нечего шеи тянуть, без вас обойдутся, чай не в первый раз, понимать должны.

В это время от поворота махнул рукой Пётр.

— Трогай, — скомандовал Сергий, и обоз тронулся дальше, а десяток переместился в хвост, прикрывая его с тыла.

Минуты через три увидели первого убитого воя в доспехе с почти отрубленной головой и правой рукой. Удар, нанесённый ему, был страшен, аж шлем с головы слетел, между шеей и плечом, почти до подмышки. Недалеко от первого лежали второй и третий — один с почти перерубленной в бедре ногой, второй с раной, как и у первого, только с другой стороны. А шлемы и правда были чужие, похоже, угорские.

— Там ещё четверо, — сказал подъехавший Русин, — их наши посекли. Хоть и раненые, а на ребят кинулись. Да двое подальше, этих из луков Панкрат да Никон достали, а один утёк, нырнул в кусты, а потом, слышу, копыта застучали. Я преследовать запретил, мало ли что. А девять коней, что там остались, да сумы ребята взяли. Но самое интересное, что напали-то на Свенельда и впрямь угры, а я было сперва не поверил. Тех троих, — мотнул головой Русин, — он и срубил. Но тут и его стреножили из лука, иначе бы он в лес нырнул — и ищи ветра в поле. Так он к дубу спиной прислонился, и они всемером к нему подойти не могли, да ещё троих он подранил, мы их и добили. Я его сразу узнал, как только почти белые волосы до пояса увидал. Да вон, ребята его несут.

— Давайте сюда, ко мне, — сказал Сергий, — места хватит, да и лекарке не мотаться туда-сюда. Опять же, телегу не перегружать, тем более что и некуда, набрали мы ныне…

— Клади сюда, к боярину, — распорядился Русин. — Русавушка, погляди болезного, что можно сделать? Крови он, судя по всему, потерял изрядно, одна стрела у него в бедре, другая под мышкой. Под мышкой-то крови немного, а вот портчина вся кровью пропиталась, как бы жилу кровяную не задели, тогда конец, даже и надежды нет, к вечеру отойдёт.

Свенельд, несмотря на раны, был в памяти, и ни одного стона от него никто не слышал. Его бережно опустили на рядно на левый бок, и Русава, распоров штанину, глянула на рану.

— Я не новик, — сказал Свенельд, сцепив зубы, — чтобы под выстрел дуром подставляться. Совсем-то уж уберечься не получилось, так хоть вскользь попало.

Стрела, попавшая в бедро, была сломана, скорее всего, самим Свенельдом. Русаве было достаточно одного взгляда, чтобы понять: кровь заливала ногу оттого, что Свенельду приходилось крутиться, отбиваясь от наседающих врагов, а теперь, в покое, кровь почти и не текла.

— Ну, слава богам, жила не задета, — сказала она. — Но потерпеть придётся, надо её удалить, — кивнула она на стрелу. — Резать, чтобы достать наконечник, нельзя, и так крови потерял много. А вот выдернуть в другую сторону, пожалуй, что и получится. Наконечник за малым не пробил насквозь. Терпи, дядя. Так, дядька Русин, организуй горячей воды. Сергий, подвинься и привались к нему со спины, чтобы он назад не заваливался, чтобы ему ещё и на это силы тратить не приходилось. Хорошо бы, конечно, отъехать отсюда подальше, — сказала она, перехватив беспокойный взгляд Русина, — да время дорого, придётся здесь, дядька, ты уж прости.

— Да ничего, — беспечно махнул рукой Русин, выразительно глянув на Петра, после чего тот молча кивнув, склонился к Незвану. Незван также молча кивнул, прикрыв глаза, и мотнув головой Белоусу, поскакал назад.

— Так, становимся лагерем вон там, будем обедать, — показал рукой Русин. — Детей и баб — в центр. Вы двое, повернул он голову, — за вами костёр. Пётр, распорядись насчёт воды, потом нальём, как мимо реки проезжать будем, но сначала нагрейте воды лекарке. Ну а остальные сами знают, что делать. Пусть соберут трофеи да прикопают убиенных — как-никак, создания божии, негоже на поживу зверью бросать. Давайте, давайте, — захлопал он в ладоши, — раньше начнём — раньше кончим.

«Ага, — подумал Сергий, — раньше сядешь — раньше выйдешь». И сам удивился, никогда раньше на ум это не приходило, видно, услыхал где-то, вот и прилипло. Только причём тут сядешь-выйдешь? Непонятно…

Народ зашевелился, одни кинулись в лес за дровами, двое других раскопали в телеге бочонок с водой и наливали из него воду в котелок для лекарки и в котёл для готовки. Искать воду было некогда. А бабы из семьи кузнеца развязывали узелки с крупой да доставали лук, соль и прочий припас. Русава пока приготовила травы и достала мазь, разложила всё это по порядку на чистой тряпице.

— Ну что там? — обернулась она к костру.

— Закипает, матушка, сейчас принесём. Как забьёт ключом, так и снимем. Всё, как ты учила, — ответил вой.

— Потерпи, — обернулась она к Свенельду. — Попить не хочешь?

— Нет, — мотнул головой Свенельд. — А вы кто будете-то, что за меня вступиться решили и гнева княжьего не побоялись?

— Да мы люди боярина Волка, а он тебя со спины и подпирает. Тоже не долечился толком после ранения, вот и путешествует почти лёжа, в седле трястись ему рановато, — сказала Русава.

— Это какой же Волк? Что княжича в бою прикрыл? — перемогая боль, спросил Свенельд.

— Он, батюшка, — кивнула Русава. — Потому и я здесь, что слаб он пока, а признаться в том боится, вдруг люди подумают что-то не то.

— Ну так на то он и вой. Квохтеть да стонать вою не пристало. Правда, и подставляться дуром тоже не стоило, но иногда бывает и так, когда ничего другого не остаётся. Ну хоть повезло ему в том, что жив остался, а опыт… Опыт — дело наживное, конечно, если выживешь, пока учишься.

— Ну что, всё готово. На-ка закуси, сейчас будет больно, — сказала Русава, подавая обмотанный кожей обрезок палки.

— Делай, что должно, а терпеть я умею, — сказал Свенельд, зажимая в зубах палку.

Он дёрнулся только раз, когда Русава ударом руки выбила стрелу в другую сторону, промазав её перед этим каким-то снадобьем, а Русин, прихватив клещами, выдернул стрелу из раны. Тут же Русава наложила кашицу из трав на раны с обеих сторон и забинтовала ногу полотном, потом сунула в руку Свенельда кружку.

— Хлебай помаленьку, — сказала она ему. — А как выпьешь, налью ещё. Это снадобье лечебное, чтобы снять воспаление, буде оно приключится. Придётся тебе с нами прокатиться, тревожить ногу сейчас ходьбой нельзя. Я дорогой понаблюдаю за раной, чтобы худа не приключилось, ну а пронесёт, пойдёшь куда хочешь. Ребята, — обратилась она к воям, — помогите кольчугу снять, посмотрю, что у него на боку творится.

— Да ничего там страшного нет, — сквозь зубы проговорил Свенельд. — Стрелу, что насквозь прошла, я сам обломил и выдернул, да, вроде, и подсохло там всё уже.

— Подсохло, конечно, — проворчала Русава. — Потная рубашка там к ране присохла, а обернуться может даже хуже, чем с ногой. Так, аккуратненько, кладите. Ну точно, присохла, — и без предупреждения отодрала рубаху от раны.

Свенельд мыкнул, дёрнулся слегка, но и только.

— Всё уже, всё, — ласково заворковала Русава. — Сейчас промою и травки наложу, и будешь отдыхать.

— А что ж так горит-то? — сдерживая себя, спросил Свенельд.

— Потерпи немножко, сейчас пройдёт. Это я тебе травку положила, чтобы рану очистить, потом привяжу кашицу из подорожника и крапивы — и хоть пляши. Вот допьёшь, и сниму. Эта снаружи чистит, а питьё изнутри помогает. Глядишь, ни горячки, ни воспаления не привяжется.

Она споро размотала ногу, кивнула, удовлетворённо глянув на рану, и наложила другую кашицу из трав, и Свенельд, выдохнув, расслабился, пока она снова бинтовала ему ногу.

— Ну вот, теперь коли повязка мокнуть не будет, то и трогать её больше не будем, — сказала Русава. — А чтобы дело быстрее шло, пластиночку медную приложим. Отдохнул? Теперь снова потерпи, на рёбра тебе травку приложу. Считать-то умеешь? Вот и хорошо, — сказала Русава, уловив его кивок. — Тогда, как досчитаешь до ста, сменим травку и тут. Поешь и лежи, отдыхай, а мы после обеда дальше поедем, домой. Увезём тебя, уж ты не сетуй, почти к Южному Бугу, на реку Синюху, где в неё Ятрань впадает. А как оклемаешься, пойдёшь куда тебе надо, а захочешь, у нас оставайся.

Пока Свенельд считал, Русава собрала свои снадобья, оставив только плошку с подорожником, а как закончил, сменила ему повязку.

— Ну вот и обед поспел, — сказала она улыбнувшись. — Всё, боярин, садись на место, — скомандовала она. — Ребята, положите варяга рядом с боярином на спину так же полусидя, как боярин сидел, он и поест сам, и рану сильно тревожить не будет. Теперь вас двое, веселей будет в дороге, да и боярин за тобой приглядит, — снова улыбнулась Русава Свенельду, — а то он всё вскакивать норовит, как будто без него не обойдутся: и каша не так сварится, и молоко неправильно скиснет, — усмехнулась она. — Вы своё дело сделали хорошо и правильно, а потому отдыхайте теперь и дайте другим своё дело сделать. А я пойду гляну, как там Славко.

— Строгая, — с улыбкой, но чуть слышно проворчал Свенельд. — Вот и моя Маргрит строгая была… Зарезала себя сама, когда на их род напали нурманы, мужчин побили, а женщин хотели пленить. Мы тогда были далеко, но оставшаяся случайно в живых дочь кормщика Ульрика дождалась нас и рассказала всё. Два года мы искали этих нурманов, всё побережье обшарили, но всё же нашли. Правда, и от нас осталось всего двенадцать человек, но мечи мы местью напоили.

— Доставайте ложки, вот ваш обед, — неслышно подошла Русава. — Есть у тебя ложка, варяг?

— Есть, как не быть? Ложка и меч всегда у воя наравне, — усмехнулся Свенельд, — ни без ложки, ни без меча вою не обойтись. Подай-ка мой мешок, вон он, поверх оружия лежит.

Он достал из мешка ложку, и они молча принялись за обед. То ли усталость взяла своё, то ли разморило от обеда, а может, и то, и другое вместе, да отходняк от схватки внёс своё, только после обеда оба, не сговариваясь, придремнули, оставив разговоры на потом. Проснулись тоже вместе, как толкнул кто, открыли глаза и осмотрелись. Мерно покачивались и тихо поскрипывали телеги, возница подрёмывал, иногда поднимая голову, чтобы почти тут же уронить её снова. Русава сидела, поджав ноги, в задке телеги и периодически обмахивала их веточкой, чтобы комары да мухи не досаждали. Увидав, что боярин открыл глаза, наклонилась и заглянула в лицо Свенельда.

— Ну как ты? — спросила она непонятно у кого, но Сергий понял, что у Свенельда — за него уже можно было так не беспокоиться.

И действительно Русава положила руку Свенельду на лоб.

— Ну, слава богам, жара нет, стало быть, дело пойдёт на поправку быстрее, — улыбнулась она.

— Да я надолго и не задержусь, — хрипло сказал Свенельд. — Оклемаюсь маленько и уйду, незачем на вас княжий гнев навлекать. Моя вина — мне и отвечать, хоть особой вины за собой я не чую. Суд божий, он обоим равные возможности даёт, кто в душе прав, тот и жив останется и праведность свою подтвердит. И честный божий суд всегда на стороне правого, опытный он боец или новик, не важно. Я за свою жизнь всякого повидал, и юнцы безусые старых воев побивали, и нанимали некоторые за себя признанных бойцов… Конец всегда один — неправедный проигрывает. Это только у вашего бога надо и другую щёку подставлять, а наш, Перун, он бог воинов, и его чтут в душе даже те, кто Христа вынужден был принять. Только умные о том помалкивают, а дураков уже и не осталось. Не смущайся, боярин, я проповедовать этого не собираюсь, к умным себя отношу, но знать тебе это надлежит, раз уж ты воинской стезе не чужд. А говорю так, потому что с умным человеком о том беседовал, и не просто умным, а священником. Да ты, наверно, видел его на торгу, он челобитные, прошения да всякие прочие писульки пишет и тем обители серебро зарабатывает. Это, как и с женским миром — Христа они приняли и матерь божью чтут, потому что понимают: она сама мать и сына потеряла. Но и язычество в них до конца не вытравить никогда, оно душу всего живого чтить и понимать помогает. А женщина, она чувствами живёт, иногда даже в ущерб себе, и бороться с этим бесполезно, загонят так далеко в глубь, что и не догадаешься никогда. Они к матери-природе ближе нас, мужей. Мы разумом руководствуемся, а они душой, потому они добрее нас, душевнее, и любой в трудный час поступает, как муж, а вспоминает о матери, потому как это самое дорогое, что у человека есть.

— Погоди, погоди… Почему Перун, а не Один?

— Ну хотя бы потому, что я не свей, а ободрит. Есть такое славянское племя. Не слыхал?

— А имя?

— А имя волхвы дали, там у всех имена на свейские похожи. Так принято.

Сергий покивал, задумавшись, но решил не отвлекаться пока.

— А как же тогда сироты? — спросил Сергий заинтересованно.

— А что сироты? — удивился Свенельд. — Так же, как и все остальные. Коли никто в их жизни матушку не заместит, то любят выдуманную, коли настоящей не помнят, и всегда она самая хорошая, и никто никогда не признается, что выдуманная, потому как сами в это уверовают. Отцами в лучшем случае гордятся, уважают и признают за образец, а матерей просто любят. Любят, конечно, и отцов, но иначе. Только у тебя, боярин, всё это ещё впереди — и любовь, и её понимание.

— А из-за чего ты с тем угром повздорил? Если не хочешь или не можешь, не говори, это твоё дело.

— Ну почему же не могу? Мне скрывать нечего, — усмехнулся Свенельд. — Я просто в подробности вдаваться не буду. Из-за женщины. Нет-нет, — загородился он рукой, — я её даже не знаю, видел несколько раз на торгу и только. Да слышал однажды, как кто-то из наших назвал её вдовой. А когда он по-угорски отозвался о ней грязно, я ему по-угорски и ответил, кто, по-моему, он. Его вои было кинулись на меня, да наши не дали им сделать больше трёх шагов, мечи достали. Ну а когда нас к князю привели, на княжий суд, стало быть, я его слова при князе повторять не стал, чтобы не позорить, а на поединок его вызвал. Отказаться ему было невозможно, да и гонор ещё не остыл, а может, испугался, что я в случае отказа всё до конца расскажу. Весь торг в свидетелях, да и по-угорски многие понимают, не дадут соврать. Вот ретивое и взыграло. А князю получился ущерб — посла, присланного к нему, убили на поединке. У него тоже взыграло, но казнить-то меня не за что, я ж по-честному всё, при нём же, вот и он тоже сгоряча и разорвал договор. Потом-то он остыл, конечно, да только я уже не захотел, так и разошлись. Ну а угры, видать, не простили, выждали немного и кинулись вслед. Если бы не вы, наверно, у них получилось бы. Но опять им не повезло, опять свидетели есть, что они сами напали. Правда, тех троих я сам срубил, а когда хотел в лес нырнуть, они меня из лука и стреножили. Видно, очень им хотелось меня именно зарубить, а может, и отрубить чего в доказательство, что обидчик наказан. Кто знает?.. А может быть, просто не ожидали, что им помешают? Теперь уж не узнаем, последний-то сбежал. Но могли ведь и дотянуть, пока я кровью не изойду, да вы вмешались, и, надо сказать, вовремя, мечи мои уже раза в три потяжелели. Как только смогу, в ноги тебе за это поклонюсь.

— А кланяться в ноги мне незачем, я это должен был сделать. Да и никаких претензий ко мне быть не может — увидал татьбу (а как ещё это назвать, когда десять на одного?) и пресёк. Добро бы, налетали по одному, по очереди, я бы вмешиваться не стал, но проследил, чтобы всё было честно, — пожал плечами Сергий. — А лучше, как сможешь, научи меня двумя руками мечами владеть. Мало таких бойцов, а умение нужное и важное. Может и я бы не только князя защитил, но и сам отбился.

— Ну, поживём — увидим, — кивнул Свенельд. — Мне теперь тоже торопиться некуда, никто нигде не ждёт, ни кола у меня, ни двора, и дома, по большому счёту, тоже не осталось. А научить тебя, лучше бы, конечно, Аскольда попросить — вот кто мастер-то настоящий. Но, если живы будем, разыщу я его. Коли жив, он меня помоложе будет.

Так, за разговорами, и дотянули до ужина. А после, поскольку летом день длинен, ехали ещё часа четыре и на удобном месте расположились на ночлег. Русин организовал караулы не только по периметру, но и скрытые, в версте от лагеря в обе стороны по дороге, опасаясь возврата давешних мстителей в большем количестве. А пока ехали после ужина, Сергий опять завёл со Свенельдом давешний разговор, чтобы отвлечь его да и скрасить дорогу как себе, так и ему.

— А вот скажи, дядька… — повернулся Сергий к Свенельду, — Ты давеча священника поминал, ну, того, что на торгу челобитные пишет, переписывает, что принесут, и прочее. Раз он священник, так должен в приходе служить, а он — на торгу. Непонятно.

— Да я тоже сперва не понял. Раз священник, да рукоположенный, стало быть, в Византии учился, а туда абы кого не посылают, то денег стоит, и не малых, да и поручиться должен кто-то из церковного начальства. Но чем больше я о нём узнавал, тем больше удивлялся: почему он на торгу деньги обители зарабатывает, а не в приходе каком? Только он мне ничего об этом не рассказывал, окромя того, что в Византии учился, да не на кого-нибудь, а на богомаза. А послал его туда владыка Веспасиан, что владыкой Новгородским был допрежь Феофилакта, который владыка нынешний. И послал он его по просьбе его друга и учителя, Филарета. Был такой, но не на торгу, а в обители, убей, не помню, как называлась, и тоже отучившийся в Византии. Так тот и вовсе был учеником самого Алимпия, богомаза знаменитого, и тоже на богомаза выученный. А вот что там такое произошло, что они дальше не пошли по священнической стезе, не ведаю, не говорит. Я и Филарета знавал. Не то, чтобы я уж очень стар, просто отец Викентий, ибо так его зовут, довольно молод, ему нет и тридцати. Думаю, что ему лет двадцать пять или около того. А поскольку он вернулся всего года два как, да восемь лет учился, то и было это лет десять-двенадцать назад. Правда, отец Филарет умер уже лет восемь как. Видимо, вскоре после отъезда Михаила на учёбу (Викентием-то он стал позже, после рукоположения).

— Судя по тому, что ты рассказал, он очень много всего знает, — задумался Сергий, — и многому мог бы научить, а вместо этого знания его пропадают втуне.

— Ничего не поделаешь, так уж жизнь сложилась, — задумчиво покачал головой Свенельд. — Иногда так бывает, как у вас говорят: ты на гору, а тебя за ногу, — вот и пропадает у человека желание. Но какую он выписывает красоту, особенно когда переписывает что-нибудь. Загляденье! Или когда его просят разрисовать титлы и прочее — залюбуешься. Вот где искра божья пропадает впустую, — с горечью махнул рукой Свенельд. — А никому и дела нет.

— Да уж, совсем не по-хозяйски это, — согласился Сергий. — Потратить столько серебра, времени и труда и не воспользоваться плодами трудов. Нет, не по-хозяйски.

Лагерь вокруг уже начал затихать, готовясь отойти ко сну, когда они неожиданно обнаружили, что все уже улеглись спать.

— Ну ладно, дядька, давай спать, — сказал Сергий. — Утро вечера мудренее. Нам ещё долго ехать, ещё наговоримся досыта. Ты как? Раны-то не болят, не мокнут?

— Да нет. Ноют, конечно, но оно и понятно, а вот лекарка у вас — молодец. Дорогого стоит.

— Ну, тогда давай спать.

— Давай, — согласился Свенельд. — Денёк нынче выдался маетной, притомился я что-то.

Они развернулись в разные стороны, и вскоре отовсюду в лагере слышалось только похрапывание и сопение.

После завтрака движение продолжили, а Сергий, выждав некоторое время, задал Свенельду давно мучавший его вопрос.

— А скажи ты мне, дядька Свенельд, вот что. Как это — ты варяг, а по-нашему говоришь чисто? Ни акцента, ни особого выговора, как, скажем, у северян, нет.

— Так я такой же славянин, как и ты. Говорил же уже, — хмыкнул Свенельд. — А ты подумал, что я из свеев или викингов, раз варяг?

— Ну да.

Свенельд только молча усмехнулся.

«Опа, — подумал Сергий, — вот те на! Варяги-то, оказывается, славяне, а не норманы или свеи. Как же так?»

— Вот те раз! — развёл руками Свенельд. — Прошло всего-то меньше трёх сотен лет, а уже Рюрика в свеи записали, или, хуже того, в викинги. А ведь название русы и с варягов пошло в том числе. Потому что часто говорят «варяги-русь». А руся — это пешие варяги. Ну, не морские.

Сергий ничего не сказал, только поднял брови.

— Это же они на Ладоге-то поселились, от них и пошло. И Русса-городок от них, а ведь его Рус основал, брат Рюрика, и он оттуда же. И сестра его Поруссия тоже. Раньше-то кто как назывался, и славяне, и словене, и только после Рюрика русами, ну или русичами, русью, стали всех славян звать. Только утверждать этого не буду, потому что тоже слышал об этом разное. Варяги — такие же славяне, как и ты, — пояснил Свенельд. — Вот, скажем, поляне или древляне, или смоляне с кривичами — славяне? Славяне. Несмотря на то что зовутся по-разному. А вот Рюрик, к примеру, был ободритом, как и я. Слыхал про таких? И родом наши предки с Рюгена и его окрестностей. А соседями нашими были лужичи, поморяне, лютичи, ополяне и прочие.

— Нет, — с честным лицом ответил Сергий, опустив глаза.

— Ну вот, — не удивился Свенельд. — А варягами зовутся не жители северных земель, родственные свеям или викингам, а такие же славяне, только живущие на побережье и островах и промышляющие морской добычей. Ну, если хочешь, разбоем. Это я тоже говорил. И среди них издавна встречаются и поляне, и смоляне, и ободриты, и кривичи и прочие, тоже славяне. Ибо это не народность, а название воинского союза или сословия. Потому что вар — это волк, как и лют у лютичей, соседей наших, а стало быть, варяги — это морские волки, — усмехнулся Свенельд. — Ну или разбойники, или как-то так, но всё одно — на море. А русь — то же самое, но на суше.

— А как же ты стал варягом? — спросил Сергий.

— А я, как и Рюрик, ободрит, и у нас, отроков, что хотят стать воями, отдают в воинскую слободу. Мы ж на побережье живём, а раньше на острове жили, и жизнь наша была связана с морем. Предки мои в дружине Рюрика служили, так сюда и попали. Ну а по окончании обучения мы и становимся или варягами, или русями. Теперь и слобода изменилась, конечно, но обычаи и уклад пока сохраняются. Многие наши военные вожди, или, по-вашему, князья, основали собственные государства. И здесь, на Руси, и в Испании, и во Франции, да и в прочих местах.

— Как государства? — удивился Сергий. — Государства там уже были?

— Да, — поднял брови Свенельд. — Тогда скажи мне, что это такое, по-твоему, государство? Ну вот хотя бы на примере Руси. Что было на Руси до прихода Рюрика, знаешь?

— Ну как «что»? — пожал плечами Сергий. — Люди жили, города стояли…

— Ну это-то понятно, — согласился Свенельд, — люди-то и теперь живут, скажем, ятвяги по Неману. Но это совсем не значит, что у них есть государство. Или торки и берендеи по границе с диким полем… Они не государство, они племена, или даже племенные союзы, ведь у каждого племени свой князь, и он сам себе господин, другие ему не указ. Вот, скажем, знаешь ты или хотя бы слышал про старый город на побережье Свейского моря, где в него река впадает, что из моря в море течет? Вот тот город, если не был столицей, то был городом большого и сильного государства, ибо развалины его сплошь каменные, ну, те, что море не поглотило, а это могло позволить себе только богатое и могущественное государство. Но оно распалось, опять же, на племена и союзы. Не знаю, почему, — выставил перед собой ладони Свенельд. — Рюрик же племена объединил, и войско стало едино для всех, и торговля, и правда, и вера стали для всех едины. Теперь, напав на одно племя, дело имеют не с ним одним, как раньше, а со всеми, и нападать теперь, сто раз подумают, а стоит ли оно того. И чем больше племён объединится, тем сильнее будет государство. Рюрик начинал с Ладоги и Новгорода, а теперь и Белгород, и Владимир, и Рязань, и Волынь, и Галиция — вместе. И дикое поле теперь не так часто отваживается нападать, потому что чует силу. Конечно, князья местные недовольство проявляют, каждый в своём уделе хочет быть господином, правда, не в открытую, а так, исподтишка. Но коли будет правильный князь на Руси ещё хотя бы лет сто, потом нам никто страшен не будет.

— А скажи, дядька Свенельд, почему варяги такие хорошие воины, что их везде приглашают? Другие что, так не могут? Скажем, смоляне или древляне…

— Да нет, — усмехнулся Свенельд, — сырым мясом и у нас тоже никого не кормили. Всё дело в правильной постановке обучения молодых воев, их ничего не должно отвлекать от учёбы — тогда из них получатся настоящие вои.

— А как это — правильно? — заглянул в глаза Свенельду Сергий. — Или это тайна?

— Да нет, почему же тайна? — пожал плечами Свенельд. — Никто этого не скрывает. Всё дело в том, насколько это нужно и нынешним правителям, и самим воям, ведь, чтобы что-то иметь, надо и чем-то пожертвовать.

— Чем? — весь превратился в слух Сергий.

— Хотеньями, — обыденно ответил Свенельд. — Вот, скажем, в нашем случае безбрачием, а стало быть, и бездетностью, беспрекословным послушанием, нестяжательством, что из всего предыдущего вытекает. Нет семьи и детей, не для кого и стяжать. И хотя бы до двадцати пяти, а не сразу по окончании обучения в слободе. Потом, когда станет понятно, что учится больше нечему, можно и семью завести, и хозяйство. Но до того времени князь, боярин или воевода — твои отец, мать и семья, и по их слову иди и сложи голову, коли понадобится.

— А потом? — не понял Сергий.

— А потом… — хмыкнул Свенельд. — Потом ты и сам не сможешь иначе, только так ты сможешь выжить сам и дать возможность выжить своей семье и своему роду, и совершенно неважно будет, что в нём, и уличи, и кривичи, и поляне, и древляне, и прочие люди других племён. Все они будут твой род, твои единомышленники и братья, и они же варяги — те, за кого отдашь жизнь ты и кто отдаст жизнь за тебя, и никак иначе. Как только кто бы то ни было скажет или подумает «я» вместо «мы», так с этого момента он перестанет быть нашим братом. И мы все сразу это поймём и изгоним его, чтобы он не заразил других. Отсечём гнилую плоть ради здоровья всего тела.

— И что, такое бывало среди вас?

— Ни разу, — затвердев лицом, ответил Свенельд. — За други своя гибли, бывало, а вот продавать… пока ни разу.

— Дядька, а расскажи подробней, пока всё равно делать нечего, как всё у вас было устроено?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Свенельд. — Да на это и дня будет мало.

— Так нам и ехать-то дня три ещё, — скорчил невинное лицо Сергий. — Чего ещё делать-то?

— Да? — испытующе глянул на него Свенельд. — Ну, слушай… Может, чего и пригодится. Родился я в Руссе, а вовсе не на побережье, как ты думаешь, — начал Свенельд. — На побережье я попал много позже, уже после того как окончил обучение в слободе, там же, в Руссе. Сбились мы, выпускники, в ватагу, купили в складчину ладью и отправились покорять морские просторы. Бывали и на Рюгене, и в бывших наших землях, у прибрежных руссов, и дальше по берегу, но родных нам по крови и духу людей там уже почти не осталось. Вот у прибрежных руссов-то мы и построили себе деревню. Но сами они, что интересно, прусами себя не называли, их так соседи окрестили, потому что они пришли на побережье якобы с реки Русне, правого рукава Немана. Нынче там Болеслав третий, Кривоусый, верх взял и прусов подвинул в Литву, где их радушно встретил Орден. Ну, это я отвлёкся. А тогда все ещё жили там, где жили, и мы торговали янтарём сами и не давали торговать им другим, держа всю торговлю на побережье. Вот тогда-то я и познакомился с Маргрит — девушкой из соседней деревни. Правда, пришлось пободаться с её женихом, сыном старосты, но, когда мы все вывалились с ладьи на берег, полуголые и с мечами в руках, готовые покрошить всю деревню, староста решил, что лучше жить с нами в мире и уступить Маргрит мне. Тем более что мы несколько раз избавляли его деревню от неприятностей. И вот когда мы в очередной раз учили уму-разуму татей на Прегели — это река такая, что впадает в Свейское море, несколько южнее Немана, — на нашу деревню и напали свеи, жители южных фьордов. Вот во фьордах-то мы их и искали потом, когда вернулись. Искали больше года, пока, наконец, не нашли. Вырезали всех мужчин, и тех, что были в селении, и тех, что отсутствовали и вернулись чуть позже. Оставили только женщин и детей до десяти лет. Ну, женщин, правда, обрюхатили, всех до единой. Собрали всё оружие, что было, и ушли, хоть они и просили нас остаться и жить в их селении вместо их мужчин. И всё. Как будто где-то что-то сломалось. Не стало нам удачи, да нас и осталось-то всего двенадцать человек. Деревню свою мы по возвращении сожгли, собрались и вернулись домой, в Руссу. А и там к тому времени весь наша сгорела вместе с половиной города, и слободу перевели в Руссо. Больше я никого из братьев не видел, а помотался я и по Руси, и по свету немало. Успел и новых друзей приобрести, тоже из варягов, но тех, с кем учился и жил первые годы, так больше и не встретил. А про учёбу я тебе потом расскажу, — сказал Свенельд, — когда слободу построишь.

Конец ознакомительного фрагмента.