Глава 2
Из мусорного мешка отвратительно несло затхлой рыбой. Стас вечером упивался пивом с воблой. Потом, не удосужившись замотать рыбьи головы плотнее в отдельный пакет, вывалил все зловонное угощение свое в мусор, забыв, как всегда, утром отнести на помойку. Вся квартира, казалось, пропиталась этим запахом. Каждый угол ее, каждая вещь. Кажется, от волос ее — и то несло распотрошенной накануне воблой.
Ирина отставила руку, в которой несла мешок с мусором, подальше и ускорила шаг. Ей было неловко так идти. Высокие каблуки мешали, увесистая зловонная ноша раздражала, тут еще, как назло, вырыли траншею прямо на пути к мусорным контейнерам, и пришлось идти в обход.
Ну что за жизнь у нее, господи боже!!! Хоть плачь, честное слово!
С девяти утра до шести вечера она — уважаемый, обожаемый сослуживцами сотрудник. После шести — домработница, которой помыкают, погоняют и давно уже не любят, кажется.
— Дорогуша, расслабься, — хохотнула в прошлую пятницу ее начальница, когда они рядышком сидели на полке в сауне. — Думаешь, я дома на другом положении?
— А что — нет? — Ирина сонно удивилась, ее всегда от тяжелого жара клонило в сон.
— Поверь мне, нет! Будь ты хоть трижды заслуженной, хоть премьер-министром будь, та скотина, под которую ты вынуждена день за днем ложиться, никогда тебя таковой считать не станет. Ты для него подстилка — не более. Баба евонная, с которой он что хочет, то и делать будет.
— Это несправедливо, — выдохнула она осторожно, чтобы не обжечь себя своим же дыханием.
— Согласна, но изменить мир мы с тобой не в силах. Так было, так есть и так будет. В противном случае… — Начальница закатила глаза, осторожно облизнув верхнюю губу. — В противном случае ты просто обречена на одиночество. Ты ведь не хочешь остаться одна, нет? Вот именно! И я не хочу. Какой-никакой плетень, да за ним тише. Помни это, Ирка, и не ерепенься. А Стас твой…
— Что мой Стас? — подначила она начальницу, заведомо зная, что та сейчас начнет хвалить ее мужа.
Ей нравилось, когда его хвалили. Когда начинали перечислять при ней его достоинства, в истинной ценности которых она давно сомневалась. Когда приводили при ней примеры чьих-то неудавшихся браков, где и пьют, и бьют, и гуляют. Он-то не такой!
— А Стас твой такой плетень, к которому любая привалилась бы с радостью и благодарностью за то, что ей это позволили, дорогуша.
— В самом деле?
— Не нужно так удивляться, милая. — Начальница с пониманием глянула ей в самые зрачки. — Ты и сама прекрасно об этом знаешь. Вспомни Новый год. Вокруг него бабы наши вились. А он только улыбается и с тебя глаз не сводит. Радоваться должна, а не роптать. На диване он у нее лежать любит! Скажите пожалуйста, какой недостаток! А кто не любит-то? Мы бы с тобой тоже с радостью завалились бы, коли позволено было. Только нам не позволено, потому как мы с тобой бабы! Нам позволено шуршать на кухне, а потом под одеялом. Живи уж и не жалуйся. Такова жизнь семейная, такова она, проклятая. А без нее тоже худо, согласись?..
Она и согласна была, и нет. Все вроде бы и так, но…
Но бывало ведь и по-другому. У многих причем бывало. У ее отца с матерью, к примеру. Мама могла запросто залезть с ногами на диван и втиснуть свои озябшие ступни отцу между коленок, чтобы согрел. Тот никогда не ругался, даже если и не вовремя. Ноги мамины возьмет в ладони и дуть начнет, иногда и пощекотать мог, если настрой был у обоих шаловливый. Настрой друг друга они четко ловили, вот в чем был секрет их долгого семейного счастья. А у нее со Стасом не было! Ни настроя общего, ни желания уловить его.
Вчера вот она, к примеру, притащила из ресторана мясо по-французски. Сервировала стол красиво. Свечу поставила в серебряном подсвечнике, в том самом, что дарила Стасу на первую годовщину свадьбы. Серебро столовое достала, лучшие тарелки. А он что?!
Он ввалился в квартиру с пузатым пакетом, в котором булькало пиво и щетинилась вобла. Зашел на кухню, поморщился изысканному убранству стола и тут же без лишних предисловий потребовал:
— Ты, Ириша, хрень эту всю со стола сгреби, будь другом. Я пивка попью, лады?..
Может, если бы она настояла, он и не стал бы стучать этой проклятой воблой по столу и шипеть пенным напитком, вскрывая банку за банкой. И, может, сел бы напротив и проникся бы торжественностью момента, но…
Но она тут же обиделась. Тут же сгребла все со стола вместе со скатертью и ушла к себе, засев за книгу. И просидела с ней до полуночи. Никто о ней и не вспомнил. Детей у них не было. Родители ее умерли друг за другом почти сразу после ее свадьбы. И вспомнить о ней в этот вечер было некому, а Стас мирно допил свое пиво, досмотрел сто первый по счету спортивный матч, принял душ и завалился спать. Утром ушел на работу, не озаботившись тем, что жена предпочла спать в соседней комнате на диване. И даже мусор свой не вынес. Идиллия!..
— Здравствуйте, — тихо окликнул ее кто-то со спины знакомым и в то же время чужим голосом.
Ирина повернулась и увидела мужика из дома напротив.
— Привет, — кивнула она, тут же поспешно швырнула пакет в дальний контейнер, чтобы не так обдало того тараночным зловонием, и поспешила в обратную сторону.
— Торопитесь? — вдруг с чего-то поинтересовался мужик, поспешно избавился от своего мусора и бросился за ней следом.
— Я? — Она удивленно на него оглянулась. — Вообще-то да, тороплюсь. А в чем, собственно, дело?
Дело все было в ней и ни в ком другом! В ее походке, в ее повороте головы, в том, как она смотрела и как улыбалась, правда не ему. Все дело было именно в ней, но как скажешь, если она вся тут же ощетинилась и смотрит на него, как…
Как его отец на него смотрел, черт побери! Именно так она на него теперь смотрела — как на ничего не представляющее собой существо.
— Ни в чем. — Александр пожал плечами, размахом которых мог вправе гордиться, беда, обтянуты они были пыльной, неряшливой футболкой. — Меня Александр зовут, а вас Ирина, я знаю.
— Очень приятно, — осторожно кивнула она, не понимая его жадного, пристального взгляда и совсем не находя ему никакого объяснения.
— Мусор выносили? — совершенно не к месту подметил он.
— Да что вы, нет — прогуливалась. Такое место, знаете ли! — чуть окунувшись в былое юношеское злоязычие, Ирина тут же расхохоталась. — Саша, вы несете вздор, не находите?
— Нахожу, — улыбнулся он, с упоением слушая ее смех. — У вас смех, Ирина…
— Какой?
Вот напало на нее неожиданное кокетство, скажите на милость! И где? На помойке! Расскажи кому — засмеют. Но изнутри будто черти толкали давно уснувший и покрывшийся мхом задор.
— Какой у меня смех, Саша?
— Потрясающий! Никогда не слышал, чтобы кто-то так мог заразительно смеяться, — выдал он ей чистейшую правду.
— О как!
Что-то такое про ее смех говорил ей прежде и Стас. Потом перестал. Потом мог коротко обронить:
— Ирка, хорош ржать!
А как все начиналось, как начиналось! И не с мусорных контейнеров дело пошло, а с охапок роз под ее балконом и дрожания гитарной струны на высоком аккорде. И черноморский курорт потом был, и счастье в белом платье в самом центре города. А закончилось все воблой, черт побери. Воблой, пивом и футбольным матчем.
— Вы, Ирина, потрясающая женщина, — проговорил не очень внятно ее собеседник.
Неожиданно для обоих сделал пару шагов, приблизившись к ней на непозволительное расстояние. Склонил голову, осторожно взял ее руку, в которой она несла зловонный пакет с мусором, и поцеловал.
— Не гигиенично, между прочим, — язвительно заметила она, ничуть не смутившись, а разозлившись на себя и на него за нелепую эту сцену. — Я в этой руке несла пакет с мусором.
— Ну и что? — Кажется, он ничего не понял.
— Ничего! Просто мне пора. Пока.
И пошла от него прочь той самой походкой, которую он никогда прежде не видел ни у кого другого. И хвост ее волос все так же по-детски метался от плеча к плечу, как тогда давным-давно в школе, когда он караулил ее на переменах, и…
— Ира! — вдруг крикнул он, охваченный неожиданным отчаянием. — А я ведь вас люблю с самого детства!
— Что?! — Она споткнулась и стояла к нему спиной какое-то время, потом обернулась и снова повторила: — Что вы только что сказали, Саша?!
— Ничего особенного. — Он пожал плечами, продолжая упиваться тем, что рассматривает ее так близко. — Я люблю вас с самой школы. Когда вы еще были девочкой. И потом любил, когда вы замуж выходили. И теперь люблю.
— Вот это да!
Ирина часто-часто заморгала, не зная, что именно надлежит в таких случаях говорить и делать. Смеяться было неуместно. Учитывая то, как именно он смотрел на нее. Смотрел ведь, прости господи, как больной совершенно.
Призывать к порядку тоже вроде было не за что. Он не сделал ей ничего дурного и, кажется, не собирался этого делать. И тогда она произнесла традиционную, единственно верную, на ее взгляд, фразу:
— Я замужем, Александр.
— Я знаю. Но ваш муж…
— Что мой муж?
Это был уже вызов, черт побери! Еще никто и никогда не отзывался в ее присутствии дурно о ее муже. Что, интересно, может сказать этот человек в неряшливых джинсах и футболке?
— Что мой муж, Саша?
— Он вас недостоин, и он… Он очень странный человек.
— Да? И что же в нем странного?
— Ну… Он никогда не выносит мусор, к примеру. Всегда этим занимаетесь только вы и…
— И он точно никогда бы не стал признаваться мне в любви на помойке, — перебила она его с раздражением и ушла, сердито цокая высокими каблучками по утоптанной до мраморного блеска тропинке.
Она отошла уже достаточно далеко, когда он крикнул ей вслед:
— Позвоните мне как-нибудь, Ирина! У меня очень простой номер: три шестерки сорок три. Я буду ждать!
