Красотка печального образа

Галина Романова, 2007

Все неприятности Александры начались в тот день, когда она узнала, что ненаглядный Ромочка изменяет ей с лучшей подругой Катькой. Она находит место, где уединилась сладкая парочка и… обнаруживает своего любимого мертвым! В ужасе Шура бежит со старой дачи, где остался труп, море крови и ее многочисленные следы. Однако вечером Рома появился… живой и невредимый. Правда, на вопросы отвечать отказался, а утром ушел навсегда. Естественно, с новой пассией Катькой. Зато появилась милиция – с подозрениями и обвинениями Александры еще в нескольких странных убийствах… Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 3

Родительский двор утопал в тени огромных в два обхвата тополей. Александра их не любила. Не деревья, а зараза. По весне усевают землю липкими почками. Пройти по двору и не нацеплять их на подошву, надо было еще ухитриться. Так мало на подошву, эта клейкая зараза цеплялась и за низ брюк и джинсов, липла к колготкам и оставляла там потом ничем не отстирывающиеся отвратительные пятна.

Почки благополучно пережили, жди дальнейших сюрпризов. Месяц-полтора, и полетел белоснежный невесомый пух, назойливее которого может быть только обезумевшая надоедливая муха. Этот пух лез в глаза, рот, проникал сквозь закрытые окна и двери и оседал на диванных подушках. Помнится, в детстве они пытались вести непримиримую борьбу с этим природным явлением и безжалостно жгли в темных углах между старыми сараями пуховые залежи. Пуха от этого не становилось меньше, а вот один из сараев однажды загорелся. Ох, и попало им тогда!..

Пух закончился, тут же принималась осыпаться листва. И это в самый разгар лета! Когда другие приличные деревья только-только набирали силу, радуя глаз заматеревшей густой зеленью, с тополей к ногам потихоньку начинали опадать жухлые серые листья. Разве порядок? Черта с два!

Дали бы ей волю, давно бы все это добро выкорчевала да насадила… жасмина, к примеру. Хотя жасмин низкорослый, такой благодатной тени в июльский зной от него не дождешься. Ну… Тогда бы насажала липовых деревьев или, скажем, лозинок. И растут быстро, и прохлады завались, и мусора никакого.

С обычным недовольством покосившись в сторону высоких кряжистых деревьев, Александра осторожно двинулась к родительскому дому.

Осторожность нужно было проявлять беспрецедентную. Выловят ее родители, все пропало. Тут же затащат к себе. Усадят за стол. Начнут кормить, воспитывать, ужасаться. Она этим всем без их обеда сыта по самое горло, по самый свой курносый нос и уши. Она же все заранее знает, что они скажут.

— Доченька, ну нельзя же так жить! — станет восклицать мама.

Как можно жить, она точно не знала и ни разу не дала Александре вразумительного совета, но что жить так, как живет Александра — непозволительно свободно и не обремененно никакими социальными условностями, — жить было нельзя стопроцентно.

— Вырастили на свою шею. — Это отец уже подключался, не выдержав дочерней молчаливой реакции. — Никакого толка от нее. Никакого!

Какой ему был нужен от нее толк, он тоже не знал. И так же, как и мать, ни разу не ответил ей определенно.

Ладно, эту тему проедут и приступят к ее внешнему виду. А это было куда как много хуже предыдущей темы.

Прическа не та. Сейчас никто не носит хвоста на макушке, это заурядно, детство, которое давно надо было оставить в детстве. Краситься так и не научилась, а пора бы. Одевается как-то безлико. Брала бы пример с Катерины, у той каждый клок ткани на теле играет. О том, что само тело под этой самой тканью играло изначально, родителями, как опровержение не принималось.

— Ты ничуть не хуже! — ужасалась всегда мама и любовно оглядывала собственное чадо со всех сторон.

— У тебя есть все, что положено иметь женщине! — брови у отца уходили под низкую поседевшую челку, пока руки обрисовывали в воздухе силуэт якобы ее ладного тела.

Она молчала и терпела, не возражала, но и не соглашалась.

На самом-то деле она считала себя нескладной, невзрачной и… совершенно несексуальной.

Может, и было у нее все, что положено было иметь любой женщине, но все было какое-то неудельное, что ли.

Грудь большая, но не такая высокая, как у Катьки. Ноги длинные, но переступают совсем не так, как ее. Лицо вроде бы и симпатичное, если вглядеться, но никакого, к чертям, шарма. Ну, никакого же! В глазах ни единого намека на ту самую томную поволоку, которая заставляла столбенеть всех знакомых Катькиных мужиков. Рот самый заурядный, не припухлый, не капризный, а все чаще строго поджатый.

— Тебя бы в хорошие руки, коли наши с матерью до тебя не дошли. — Эту черту обычно подводил отец, не желая при этом уточнять, что конкретно эти самые хорошие руки должны были с нею сотворить.

Никакой конкретики, а ей догадывайся…

Родительского старенького джипа «китайца» под окнами не было видно. Неужели пронесло? Неужели предки убрались куда-то ни свет ни заря? Может, за грибами? Говорят, их в этом году тьма-тьмущая. Может, и рванули, если у отца при его скользящем графике выходной. Мать уже давно не работала, занимаясь домом.

У нее вот только руки все не доходили заняться тем самым домом, что оставила ей бабушка в наследство. Все никак и никак. На Ромку надеялась, а теперь…

— О, Сашка! Ты! — Ксюша стояла на пороге с поварешкой в руках, с которой на пол шлепались крупные вязкие капли теста. — Входи, я блины пеку. Мне свояк из деревни банку меда передал. Вот я и с блинами затеяла. Чего столбом стоишь, входи, входи!

Александра молча переступила порог. Закрыла дверь за собой, привалилась к ней спиной, и как бухнет:

— Ксюш, а его убили!

Ксюша только успела повернуться к ней спиной, намереваясь снова идти в кухню, где громко и недовольно постреливало масло в сковороде, как тут же встала, как вкопанная, и, не оборачиваясь, просипела:

— Что?! Что ты сказала?!

— Я сказала, что Ромку убили!

Ксюша странно подхрюкнула, потом охнула, потом привалилась пухлым плечом к стене, и, когда на нее обернулась, лицо ее было цвета опадающих сейчас во дворе тополиных листьев. И не лицо как будто, а серый, изъеденный временем пергамент.

— Ты что такое говоришь, Сашка?! Ты дура совсем, да?! — И Ксюша отмахнулась от нее поварешкой, будто оградиться хотела от дурацкой правды.

Липкая густая капля пролетела мимо ее лица и с мягким сочным шлепком опустилась на дерматиновую дверную обивку. Обе проследили ее полет и тут же снова уставились друг на друга.

— Так! Давай все по порядку, — проговорила Ксюша, трижды глубоко вздохнув и выдохнув, восстанавливаясь после пережитого шока. — Какого Ромку убили? Где убили? За что убили? Кто тебе сказал? Что все это значит?!

Вопросов было много, и, чтобы на них ответить, надо было изложить всю историю, в которую по Ксюшиной, между прочим, вине и попала Александра. А это, в свою очередь, требовало времени и сил. Поэтому, стянув кроссовки, Саша поплелась мимо остолбеневшей соседки на кухню. Ее нескладные ноги, которые и в хорошие-то времена ступали по земле без особой грации, теперь и вовсе заплетались.

— У тебя сковорода горит, — позвала она Ксюшу, усевшись за стол. — И кухня у тебя новая. Классная, Ксюш…

Ксюша стремительно ворвалась на кухню, схватила с электрической плиты сковороду, сунула ее под воду, подняв в воздух целый столб возмущенного скворчащего пара. Обожглась, конечно же. В сердцах швырнула сковородку прямо в раковину и тут же полезла в духовку за второй.

Пока сковорода грелась, пока заливалась тестом и накрывалась крышкой, они напряженно молчали. Потом, когда уже подрумянившийся толстый блин шлепнулся в высокую керамическую блинницу и начал жадно плавить здоровенный кусок масла вперемешку с сахаром, Ксюша вдруг взорвалась.

— Это черт знает что такое! Что это такое, я спрашиваю?! — Она ткнула пальцем куда-то в сенсорный экран новехонькой плиты, сполоснула сковороду, убрала ее обратно в духовку и подсела к Александре за стол. — Я посылаю тебя, чтобы ты накрыла этих двух подлецов с поличным… А ты что же?! Ты вместо того, чтоб застукать их, пристукнула его?!

— Вот!!! Вот я так и знала!!! — Александра просто подскочила на новеньком стульчике с ажурной плетеной спинкой. — Поэтому и удрала оттуда и милицию никакую не стала вызывать!

— Почему? — спросила Ксюша, наблюдая за ней с выражением тупой отрешенности. — Почему поэтому?

— Уж коли ты так сразу сказала, то что скажут милиционеры?! Они же меня прямо там бы и повязали, возле этой покосившейся калитки. И никогда бы и ни за что бы не поверили, что это не я его!

— А это… Это не ты?! — странно просипела Ксюша и икнула, дернувшись всем своим крупным мягким телом.

— Не я!!! — заорала Александра, снова упала на стульчик и закрыла лицо руками, намереваясь пореветь всласть. — Зачем, скажи, мне его убивать, если я его… Если я его люблю… любила… Боже, какой ужас!!! Какой чертов ужасный ужас, Ксюша!!! Он лежит на этом старом диване, рука вот так. — И она уронила правую руку, вывернув кисть, на пол, согнувшись почти пополам. — Волосы… Его волосы… Его рубашка… А из рубашки торчит нож…

— Погоди! Как из рубашки?! — Ксюша глупела прямо на глазах, а тут еще эта ее надоедливая икота. — Почему из рубашки?! Ты же сказала, что Ромку того… убили?!

— Так рубашка-то была на Ромке! — всхлипнула Александра, и лицо ее жалко сморщилось.

— Ах, вон оно что! — В остановившихся глазах родительской соседки блеснуло притормозившее было озарение. — Нож из рубашки, рубашка на Ромке, стало быть, и нож торчал из Ромки тоже. А в каком месте? Ну, я имею в виду…

— Да поняла я уже! — перебила ее Александра, пореветь как следует, от души, не получалось. — Из спины он у него торчал. И в крови все кругом. И на пороге кровь, и следы еще чьи-то!

— Следы?! Какие следы?! — Ксюша продолжала икать, без конца конфузливо прикладывая кончики пальцев ко рту и тихонько приговаривая: — икота, икота, перейди на Федота… Какие следы, Александра?! Что за следы?!

— А я знаю! Я же не Шерлок Холмс, чтобы с лету определить, чья это подошва!

— А может, это ты и наследила, а? Вошла туда, не заметив, а потом…

— Нет, Ксюш. — Александра замотала головой так, что кончик ее конского хвоста стегнул по щеке. — Нет, это не я. Когда я входила в дом, порог уже был изляпан, и след четко отпечатался.

— Ну! — вдруг обрадовалась Ксюша, и даже икота ее оборвалась.

— Что ну?!

— Так это же хорошо!

— Что хорошо?! Что хорошо?!

— То, что след! Он и приведет…

— Кого и куда? — перебила Александра, выдвинувшись угрожающе в сторону Ксюши прямо через стол. — Кого и куда приведет?

— Милицию. — Ксюша подалась назад и часто-часто заморгала. — Милицию наведет на мысль, кого и где искать.

— Так… Какую милицию?! Нет, вопрос задан неправильно. Как милиция обо всем этом узнает? — Александра снова опустилась на стул, закрылась от приятельницы обеими руками. Наступал самый отвратительный, пожалуй, момент их разговора, самый скользкий, способный уличить ее, Александру, в трусости, малодушии и еще бог знает в чем — Ксюша же мастерица по анализированию.

— Мы… — потихоньку та начала сникать, заметив Сашино замешательство. — Мы сообщим… А ты против?

— Я?! Я — против?! — Ее ладошки соскочили со щек и с силой стукнули по столешнице. — Да! Я против! Точнее, я никак!

— То есть?

— Я не стану никому ничего заявлять. Хочется тебе, пожалуйста! Ты ведь могла, как соседка, найти тело? Запросто могла! Так что тебе и карты в руки! — Неожиданно, эта мысль показалась Александре очень удачной, и она закончила почти с мольбой в голосе. — Ведь так, Ксюш? Ты же могла зайти к соседям за тяпкой, к примеру, а?

— Нет, не могла! Потому что весь садовый инвентарь у меня в полном порядке и избытке, это первое. А второе…

— Что?

Александра даже шею вытянула в ее сторону, авось Ксюша чего-нибудь да придумает. Она же умная и еще сообразительная.

— А второе… Нам нужно туда съездить, Сашенька.

— Нам?! Туда?! Ни за что!!! — Александра снова интенсивно замотала головой. — Ты рехнулась, что ли, совсем?! Мы приходим, а там… А там нас милиция уже поджидает!

— Ну и что? А я на дачу собственную приехала. Разве это запрещено законодательством? Нет. А ты приехала со мной, отдохнуть и в земле покопаться. Неплохое, к слову, занятие. Зря пренебрегаешь… — Ксюшины глаза моментально зажглись, как два огромных факела, а пергаментные щеки заалели, словно два маковых лепестка. — Мы просто туда пришли! Просто пришли к себе, а что там творится по соседству… Короче, нам надо с тобой узнать. Может, там уже все и закончилось. Давай, блинов поедим и поедем, ага?

— Блинов? — Александра растерянно глянула в сторону глиняной блинницы. — Я даже и не знаю, хочу ли я.

— Хочешь! Кто знает, когда потом еще покушать удастся.

Блинов они наелись до отвала. И со сметаной, и с вареньем, которое Ксюша ухитрялась производить даже из лепестков и незрелых пасленовых. Потом она очень долго собиралась, перебирая нехитрый свой скарб и, то и дело выбегая на балкон, сверяла свой выбор с погодой. Остановилась в конечном итоге на широкой ситцевой юбке в крупную клетку и такой же широкой распашонке.

— Зато не жарко! — опротестовала Ксюша тут же невысказанное Александрой сомнение по поводу ее наряда. — Знаю, что полнит, знаю! Но если обтянусь, станет только хуже, и жарче к тому же.

Да, Ксюшину расплывшуюся стать ничем уже нельзя было ни исправить, ни испортить. Она ухитрялась одинаково безлико и громоздко выглядеть во всем, что надевала на себя. В конце концов она плюнула и перестала вовсе обращать на это внимание, упаковываясь в такой хлам, что оставалось только диву даваться, откуда она вообще все это берет. Сегодняшний ее клетчатый наряд очень сильно смахивал на старинную кухонную скатерть, которой Ксюша застилала свой старенький стол. Теперь стол был новый, скатерть осталась не у дел, может, она ее и вправду того: на юбку с распашонкой пустила. С нее ведь станется, она еще та рукодельница…

Переполненный автобус с облегчением выплюнул наружу раздраженных жарой и теснотой дачников и укатил, оставив после себя удушливый клуб сизого дыма.

— Ну и жарища! — Ксюша достала из необъятных размеров сумки платок и вытерла лицо. — Представляю, как он там теперь воняет!

— Кто?! — Александра испуганно дернулась и тут же глянула себе за спину, так и казалось, что в затылок ей кто-то дышит.

— Ромка твой, кто же еще! — фыркнула та и тут же заторопилась. — Надо торопиться, а то, не дай бог, воронье слетится, тогда уж точно не успеть!

Кого конкретно Ксюша называла вороньем, было не ясно. Поднимая пыль растоптанными сандалиями, она погнала вперед. Александра за ней еле-еле успевала.

Если честно, с величайшим удовольствием Саша сейчас бы забралась в свою кровать, укрылась бы с головой толстенной бабушкиной периной и предалась бы своему горю, которое и осознать-то как следует еще не успела.

Не успела, не успела! Это точно! Страх душил вместе со слезами, но разве же это осознание! Жуткая боль еще впереди, она еще настигнет ее осенними вечерами, сизыми от мелкой сетки холодного липкого дождя. А сейчас…

Сейчас было много страха, очень много. Он и гнал ее следом за Ксюшей, чья юбка сейчас раздувалась клетчатым парусом.

— Уф! Кажется, пришли! — Ксюша резко затормозила, подняв пыльное облако подошвами своих разношенных сандалий. — Выгляни, никого?

Они остановились за три дачи от той, которая им была нужна. Возле чьей-то чужой кованой калитки, слепленной из странных кладбищенских розочек. Русский мужик, он же догадливый, он откуда хочешь что угодно сопрет…

— Ну! — Ксюшин полный локоток больно врезался ей под ребра. — Чего видно?!

— А ничего! — поморщилась Александра и выступила чуть вперед, чтобы рассмотреть территорию перед восемьсот двадцать четвертой дачей.

Территория была, как на ладони, и на ней не прослеживалось никакого присутствия или движения. Ни единой души. Ни автомашин с проблесковыми маячками, а ведь, по идее, должны были быть. А не было!

— Как это там никого нет?

— А так! Глянь сама.

Ксюша потеснила ее задом к кованой калитке и далеко вперед, как гусыня, вытянула шею.

— Слышь, Сань, а ты ничего не перепутала? Может, там и нет никого?

— Я и сама вижу, что нет.

— Да я не об этом! Я о том, что, может, там не было никакого трупа, а? — Голос Ксюши завибрировал отчетливой надеждой. — Может, тебе привиделось?

— Ты что, рехнулась, да?! — попыталась обидеться Александра, а у самой сердце тут же защемило.

Уж лучше прослыть истеричкой, психопаткой или выдумщицей! Ее любой исход дела устроил бы, лишь бы Ромка оказался живым. Но…

Но он никак не мог оказаться живым. С ее зрением и нервной системой еще сегодня утром все было в полном порядке, и они вместе не могли ее подвести, представив на обозрение нож, торчащий из спины любимого.

— Идем, что ли? — не очень уверенно предложила она Ксюше.

У той что-то пылу поубавилось, и она стояла теперь в нерешительности, покусывая сорванную возле забора травинку.

— Идем, раз пришли, — промямлила Ксюша, ссутулила полную спину и тяжелыми нетвердыми шагами двинулась к покосившейся калитке с прибитым на нее номером восемьсот двадцать четыре.

Они не сразу проникли на чужую территорию. Так, кажется, это обзывается в криминальных хрониках. Минут пять еще топтались возле забора и шипели друг на друга, оспаривая очередность.

— Ладно, черт с тобой! — взорвалась Ксюша, устав наблюдать за тем, как Александра пятится по высокой траве к соседнему забору. — Пойду первой, но ты не вздумай отставать! Я ведь только с виду такая смелая, а на самом деле тоже боюсь. Все, идем!

Она приподняла калитку, откинув ее ровно настолько, чтобы беспрепятственно протиснуть в образовавшийся проем свои крутые бока. Ухватила Александру за шлевку джинсов и силой потащила за собой.

Возле двери Ксюша неожиданно остановилась и, низко опустив голову, уставилась на порог.

— Ну! Что? Видишь?! — еле слышно продребезжала Александра ей в самое ухо. — Видишь кровь? А следы?

— Если честно, я ничего не вижу, Сань. Ты… Ты уверена, что все это видела на самом деле?! Ну, бурые пятна там и следы, а?!

— Уверена! Я же не дура совсем!

— А-а-а, ну ладно, тогда взгляни. — Ксюша посторонилась, встав полубоком ко входу. — Взгляни, взгляни, дорогая!

Сарказма в голосе было предостаточно, чтобы не проникнуться. Александра подошла чуть ближе, опустила взгляд на порог и… ничего там не увидела. Ну, то есть совсем ничего. Гладкий деревянный порог, истертый временем и отполированный чужими ногами сиял девственной чистотой, без всяких там намеков на грязно-бурые потеки, впечатавшие в себя чьи-то следы.

— Идем дальше! — на подъеме произнесла Ксюша и покосилась на подругу со странным значением.

Она толкнула дверь богатырским плечом. Та с легкостью отлетела к противоположной стене. Одним скачком Ксюша преодолела крохотное пространство, заваленное садовым инвентарем. Вошла в комнату и громко окликнула Александру.

— Иди сюда, подруга!

— Зачем? — пискнула та, не поднимая глаз от порога и ничего совершенно не понимая уже.

— Иди, иди сюда, солнце мое! Иди и покажи, где он — твой труп — находится!

Уже по тому, как она это сказала, было понятно, что никакого Ромкиного трупа на старом диване нет и в помине. Мало того, нет никаких намеков, указывающих на то, что он там когда-то имелся.

— Ты идешь, или мне тебя силой сюда тащить?! — прикрикнула из недр чужой лачуги Ксюша.

Александра вошла. Вошла и без лишних осложнений огляделась, потому что солнце беспрепятственно проникало сквозь пыльные стекла — хвала небесам, хоть они оставались прежними.

Фанерный щит стоял на полу рядом со столом. Вешалка с кучей заплесневелой ненужной одежды, которую все вечно тащат из дома на дачу, а с дачи на помойку, тоже была на месте. Кучи старых газет по углам. Диван. Куски старой пакли все также свисали из щелей. Даже муха в паутине по-прежнему покачивалась между потолком и столом, не свиристела теперь уже, нет, но все еще была на прежнем месте.

Не было только Ромки.

Правильнее, не было Ромкиного трупа. Того самого, из чьей спины торчала наборная рукоятка самопального ножа. Так мало этого, ничто в доме не указывало на то, что он тут вообще когда-то был. Никаких следов на диване или на полу, никаких разводов, темных капель, ничего!

— Катька, зараза! — прошептала Александра, побледнев так стремительно, что даже щеки заныли. — Это она!

— Что она? — Ксюша с явной угрозой и раздражением уперла кулаки в свои крутые бока и посмотрела на подругу с сомнением. — Что твоя Катька-зараза?

— Она примчалась и все тут убрала, вот что! — выпалила Александра, опустилась на корточки и принялась внимательно рассматривать пол возле дивана и входа. — Я была у нее и…

— И что?

— Ничего! — огрызнулась Александра.

Она вспомнила, что так ведь и не сказала Катьке про свою «находку» на ее даче. А значит, непонятно, как тогда эта зараза могла узнать и среагировать так быстро? К тому же одной Катьке не под силу выволоть из дома труп молодого здорового мужика и спрятать его где-то.

— Она его спрятала, — выдавила из себя Александра, поднимаясь на ноги.

Она была не просто разочарована, она была огорошена, сбита с толку и чувствовала себя сейчас если не полной идиоткой, то кем-то сродни. Ведь сколько она ни вглядывалась в пыльные некрашеные доски пола, она не нашла ни единого пятнышка на полу, ни единого намека на то, что здесь могли волочить окровавленный труп. Не под мышкой же его несли, в самом деле! Откуда было взяться силам у такого утонченного и нежного создания, как Катерина?!

— Все! Идем! Мне все ясно! — провозгласила Ксюша, снова вцепилась в шлевку на ее джинсах и поволокла Александру к выходу.

Они выбрались на улицу, повторив маневр с болтающейся на одной петле калиткой. И тут же без лишних слов двинулись в обратную сторону, взяв курс на автобусную остановку.

Молчали всю дорогу. Александра в растерянности поглядывала на задумчивую Ксюшу, не решаясь задать вопрос, изводивший зудом ее язык.

Куда мог подеваться труп?! Куда и когда?!

Он же был! Она же не дура, в самом деле, она же видела все! А рукоятку эту наборную помнит, наверное, даже отчетливее, чем все остальное.

Широкая такая, из разноцветных пластиковых пластинок, меняющихся попеременно: черная, прозрачная, потом грязно-розовая и снова черная. Помнит же? Помнит! Что тогда могло произойти за то время, что она сидела в траве на соседней дорожке, потом навещала Катьку, а следом Ксюшу?! Что произошло?!

— Я не знаю, — твердо ответила Александре на это Ксюша, провожая ее с автобусной остановки до самого дома. — Я не знаю, что произошло, Сань! Либо кто-то его умыкнул и все тут убрал, пока ты носилась по городу, как чумовая. Либо…

— Либо что?

— Либо с тобой что-то не того, мать. — И Ксюшин пухлый палец легонечко так тукнул себя в висок. — У тебя, как с психикой? Никаких кошмаров в последнее время не снилось? Или, может, дряни какой-нибудь насмотрелась по телевизору, а?

— Ага, давай, давай, объяви меня сумасшедшей. Это, пожалуй, выход, — покорно согласилась Александра, притормозила возле низенькой лавочки напротив бабушкиной калитки и уселась на нее. — Только, что бы ты ни говорила, Ксюша, труп там был. И я видела его своими глазами так же отчетливо, как вижу тебя! И…

— И?! — Ксюша, попробовав лавочку на прочность, осторожно на нее присела.

— И на нем была Ромкина рубашка, Ромкины штаны и… волосы, понимаешь!.. Волосы Ромкины! Их же ни с чьими перепутать больше нельзя! Кудрявые, светлые, по подушке вот так. — И Александра, вывернув голову, распушила хвост собственных волос именно так, как увиделись ей Ромкины волосы сегодняшним утром. — Ну, могла мне мышь привидеться! Ну, крыса там, к примеру, но не человек же! И уж если вспомнить ту самую дрянь, которую я обожаю смотреть по телевизору, как ты говоришь, то там…

— И что там? — фыркнула Ксюша, покосившись в ее сторону с материнской снисходительностью.

— Там десятки прецедентов подобных! Если не больше, — запальчиво ответила Александра. — И сумасшедшими объявляли, и до сумасшествия доводили, и до самоубийства.

— Надеюсь, ты не того?! — переполошилась Ксюша и полезла обниматься. — Ты смотри, не дури! Разберемся мы со всей этой ерундой! Разберемся, куда твой труп ушел, черти бы его побрали…

А труп ведь и в самом деле ушел, как оказалось! Ушел на своих ногах! И вполне живой, и совершенно здоровый, и по-прежнему симпатичный, и жизнерадостный возник вдруг на ее пороге уже этим вечером.