Зеленые глаза викинга

Галина Романова, 2010

Опытный следователь Дарья Полукарова так и не смогла доказать причастность господина Баскакова к зверскому убийству семьи его конкурента. Захар вышел на свободу и поклялся отомстить ей лично. И вскоре Дарья попадает в плохую историю. Ее застают на месте убийства мужа лучшей подруги. С пистолетом в руке. Даша оказалась за решеткой. Она уверена: за всем этим стоит Баскаков – чудовище, негодяй и чертовски обаятельный красавец… Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 1

Зачем поехала? Что хотела познать? Чему выучиться? От чего отречься? Или, может быть, хотела увидеть себя сильной, волевой, неуязвимой?

Может быть, может быть… наверное.

А вышло что?!

Вышло так себе, даже не на слабую троечку. И даже два балла много. Кол! Огромный жирный кол она себе поставила в собственную зачетку за предмет самообладания и работы над собой. Проще говоря, работа над ошибками не удалась. А стало быть, не задался и отдых.

Так ведь если бы отдыхать туда поехала, а то за доказательствами! А доказать-то самой себе и не удалось ничего. Оттого и злилась на все и всех.

Досталось и начальству, благосклонно позволившему отбыть к теплому морю в середине июля. Могли бы и продинамить. И рапорт не подписывать, и по плечу не хлопать, и не желать всякого такого, отчего ей пришлось опустить глаза и даже аж зардеться. В ее-то годы!!!

И в билетной кассе девчушка тоже хороша! Взяла и подсунула ей попутчиком молодого мужика, сказавшегося холостым сразу, как в купе ввалился. А от его свежевыглаженной рубашки, навощенных туфель и аппетитных бутербродов, что он начал метать на стол, за версту разило супружеством. И если бы это одно, а то и след незагоревший от обручального кольца, которое он наверняка, как в поезд сел, в карман спрятал, глаза мозолил, и звонки на мобильный каждые полчаса. Тут и ее дедуктивного мышления не нужно было, чтобы понять — жена звонит. В телефоне так и пело: «Где ты, где ты, милый мой, потеряла силы я…»

Противно стало до тошноты.

Ее бывший так же вот, наверное, кольцо прятал, как в командировки уезжал. И голос понижал до шепота, когда на ее звонки отвечал. И врал, врал все время что-то несуразное, от чего хотелось орать на него и биться головой о стену.

Не орала, не билась, молча наливалась тихой яростью долгие годы — целых шесть, а потом взяла и развелась с ним в одночасье, пока он из очередной командировки ей витиевато врал про отложенные на три дня совещания с заседаниями. Знала же прекрасно, что никто ничего не переносил, все прошло в срок. И что снова он приедет загорелым, даже там, где телу положено быть белым, — под трусами.

— Вы не очень-то старайтесь, мужчина, — произнесла она сквозь зубы после неудачных трех попыток попутчика разговорить ее. — Я не собираюсь заводить случайных знакомств, тем более в купе!

— Почему?! — вытаращил он на нее слабо выкрашенные природой голубоватые глаза. — Все же располагает, Дашенька! Все!

— Да ну?! — Она даже бровки поленилась кверху приподнять, настолько презираем ею вдруг стал попутчик. Глянула на него сквозь ресницы, прикрыв лицо до половины газетой. — И что же, по-вашему, должно располагать? Надоедливый стук колес? Звон стаканов за дверью? Голоса пассажиров, что вышли покурить и оправиться? Относительной свежести постельное белье? Или… Или ваша, пардон, щенячья радость по поводу того, что от жены уехать удалось на недельку-другую?

Он так обиделся! Аж ахнул, как женщина, стоило ей замолчать. А потом из купе куда-то рванул и не возвращался часа четыре, а то и больше. Она задремала и за временем не следила, если честно.

А чего психанул, в самом деле? Правда ранит, да? Вот и ее бывшего тоже, наверное, это ранило в самое уязвимое его место — в чресла то есть. Он тоже так же ахнул, охнул, схватился за сердце, когда она ему в нос сунула свидетельство о разводе и произнесла монолог, достойный великих. Потом попытался прослезиться, но не вышло под ее отточенным долгими тренировками насмешливым взглядом. Поскольку слезы его были бы неубедительными, потому как не знать о готовящемся разводе он не мог. Дважды самолично расписывался в получении повесток. Наивно полагал, что, если не придет, их не разведут? Ох, дурачок! Детей у них не было? Не было. Процедура упрощена? До невозможного! Повестки получал? Получал. Проигнорировал? Проигнорировал. Вот и получи, Витенька, что заслужил.

Короче говоря, собрал он вещи и отбыл восвояси. И не звонил потом целых полгода и не появлялся. А потом вдруг начал каждый месяц напоминать о себе и задавать один и тот же вопрос — не передумала ли она.

Странно, как много в мужчинах общего! Ее попутчик вернулся ближе к вечеру изрядно выпивши. Сел на свое место напротив, два верхних все еще пустовали. Глянул на нее со значением и тут же спросил:

— Дашенька, а вы не передумали?

Она даже рассмеялась, честное слово, настолько комичной показалась ей ситуация. Ее шкодливый котяра, отгуляв исправно все шесть лет супружества и оказавшись выброшенным за борт, вынашивал полгода обиду, а потом решил, что ей без него ну никак. И принялся время от времени скрестись коготками в ее дверь.

И этот туда же!

— Что должно было случиться такого, Степа, — так он назвался, когда ввалился в купе, — чтобы я могла передумать? Заскучать? Почувствовать себя одинокой? Истосковавшейся по мужскому теплу и рукам?

— Хотя бы! — воскликнул он, странно заблестев на нее слабо выкрашенными природой глазами. — Разве этого мало?

— Мало для чего? — устало отмахнулась она от него.

Меньше всего ей хотелось сейчас вести никчемные разговоры. Хотелось притвориться уснувшей и подумать. А он пристал!

— Мы с вами одни! Никто нам не помешает, пока… — Он долго подыскивал нужное слово, боясь разозлить ее. — Пока поезд идет к морю!..

— Пока ваша жена стирает пеленки! — перебила его Даша с раздражением и тут же резко села, сбросив ноги с полки на пол. — Так! Стоп! А с чего это такая уверенность, что никто нам не помешает в дороге? В нашем купе еще два свободных места, их могут занять на любой станции! Степа-аан!!! Смотрите мне в глаза! Откуда такая уверенность, а?

Могла бы и пожалеть парня, таким жалким он враз сделался. Нет же! Привычка к допросу уже в крови, в каждой клетке тела. Все-то ей нужно нестыковки уловить, проанализировать, преподнести, когда нужно, и прижать к стене.

Ну, узнала она, что девушка в билетной кассе его троюродная по материнской линии сестра, и что, легче стало? Ну, сделала та брату, несчастливому в браке, услугу, подобрав ему попутчицу с виду поинтереснее, дальше-то что?

— Глупо как, Степан, не находите? — тут же принялась она его воспитывать, как руки вдоволь повыкручивала, образно, конечно. — На моем месте могла оказаться преступница, интриганка какая-нибудь, аферистка! Вам, можно сказать, повезло, что я работаю в милиции, а то могли бы попасть в нелепейшую ситуацию.

— Да уж повезло! Лучше бы они, чем так вот, — огрызнулся он, вспотев лицом и телом. — Удружила сестрица, нечего сказать. Мента мне в купе сунула. Могла бы, между прочим, и предупредить, документики-то наверняка ваши видела, когда вы билет покупали. А она ни гугу! Красавица…

На «мента» она всерьез обиделась и до самого конца путешествия больше не говорила с ним. Больше они не увиделись.

Казалось бы, расслабься и отдохни, дорогая!

Нет же, как же!!!

Оставалась подруга, которой еще не досталось на орехи. О ней вспомнилось на третий день, когда было извлечено с самого дна чемодана Маринкино любимое черное платье, в которое та не влезала уже пару лет. Надела Даша маленькое черное платье в блестках и с боа, пошла в ресторан при отеле, тут же была окружена вниманием и тут же снова принялась злиться. Сначала на Маринку, потом на назойливых мужиков, ухаживающих нелепо, а то и откровенно пошло. Администраторшу вспомнила нехорошим словом, которая разболтала одному из ухажеров, что она не замужем.

Зачем поехала?! Что кому доказала?! Хотела повторить ощущения? Вернее, хотела обновленных ощущений, без присутствия блудливого бывшего?

Они же были, были два раза здесь вместе. Первый раз удался. Во всем виделась благодать: погода, море, песок, люди. Второй раз все похерил, поскольку неверный без конца таращился на баб, пропуская мимо ушей то, о чем она говорила. Забывал о ее просьбах. Ныл, что устал, что обгорел, что болит голова, что ему надо на работу, что горит какая-то командировка.

Вернулись. Он уехал в командировку. И вот из нее-то и вернулся до черноты загоревшим, без следов от трусов.

— Пропади все пропадом! — воскликнула Даша, уставившись злыми глазами на оброненный ею кусок мороженого.

И уронить бы на пол, так ведь нет — на подол сарафана, на самое такое место, что, если кому надо, подумает бог весть что.

— Не стоит так убиваться! — дунул ей в ухо низкий мужской голос, от которого с чего-то по хребту поползли мурашки. — Мороженое отстирывается.

— Допустим! А как я по городу стану добираться в отель?! — говорила она с тем, кто все еще продолжал торчать за ее спиной и дуть ей в ухо низким, хриплым и волнительным голосом. — До стоянки такси сто метров, а с таким пятном…

— Боитесь себя запятнать? — понятно было, что незнакомец ухмыляется. — Так разве же мороженым это возможно? Нужно что-то посолиднее.

— Послушайте!..

Она резко обернулась, увидела загорелые мужские кисти рук, наполовину втиснутые в карманы светлых брюк. Край льняной широкой рубашки, потом взгляд ее скользнул выше, туда, где внятно бугрились мышцы на груди. Затем шел воротник, охватывающий мощную шею. Подбородок, любой викинг удавился бы, чтобы такой иметь. Нос… Хороший нос… И глаза, черт бы их побрал, эти глаза!

Конечно, она их узнала — эти наглые зеленые глазищи, постоянно чему-то ухмыляющиеся, даже когда властный рот бывал недвижим. Ох, сколько времени у нее ушло на то, чтобы научиться не зависеть от их безусловной неотразимости.

— Сражает наповал, паскуда!!! — шипела с придыханием секретарша Неля, когда этого мужика сначала приглашали для беседы, а потом уже приводили к Даше в кабинет в наручниках. — Прямо, вот как глянет, хоть стой, хоть падай и раздевайся!!!

— Скажешь тоже, Нель, раздевайся! — фыркал ревниво Дашин помощник Ванька, давно и безнадежно нарезающий вокруг их секретарши круги. — На нем крови, может быть, знаешь, сколько!!!

— А ты еще доказать сумей! — огрызалась Неля и как в воду смотрела.

Никакой доказательной базы у Даши и Ваньки не получилось. Все рассыпалось, ломалось и рушилось.

— Может, Даш, ты тоже пала жертвой его неотразимости, а?! Может, мне к нему Ваньку приставить, а тебе другим делом заняться, а?! — выдал однажды версию ее начальник.

— Пал Степаныч!!! — тут же обиделась она и дулась потом на него неделю. — Да вы что?! Он же подозреваемый!

— Вот и работай его, раз он подозреваемый, — рубил ладонью воздух Пал Степаныч на ровные фрагменты. — Чего топчетесь, как пионэры, на одном месте!

— Мы и работаем! — выпрямила Даша спину так, что аж пуговицы на груди затрещали. — Мы же…

— Мы же, они же, вы же! — снова перебил ее начальник и рукой на дверь указал: — Через день, если ничего не будет, отпустить должна своего красавчика.

Нелька, паразитка, на последних словах как раз в кабинет с чаем сунулась. Выслушала, в головенке своей белобрысой прокрутила и прицепила потом этого возможного уголовника, соскочившего со всех мыслимых и немыслимых подозрений, к Даше.

— Как там твой красавчик поживает?

— Что нового о красавчике твоем?

— Не слыхала, говорят, весь бомонд съел по галстуку от новой тачки твоего красавчика!

Даша хоть и бесилась, но отшучивалась, как могла. Нелька была родной племянницей кого-то сверху, и ей прощались и бесконечные отгулы за прогулы, и опоздания, и отвратительный по вкусу чай. Как тут рот ей закроешь!

А тем более теперь она не могла бы ничего ей возразить, когда этот самый красавчик стоит позади Даши, ухмыляется и таращится наглыми глазищами на ее подол, выпачканный мороженым.

Что тут скажешь?! Нелька-то понятно, что сказать могла.

— Здрасте, Дарь Дмитриевна.

Бывший подозреваемый, на которого не удалось ничего накопать и поэтому пришлось отпустить, обошел ее сбоку. Выдвинул стул напротив, сел, тут же положил ноги на соседний с ней стул, почти касаясь подошвами ботинок ее коленей, улыбнулся одними губами, глаза оставались холодными, и повторил:

— Здравствуйте, уважаемая Дарья Дмитриевна. Узнаете меня? Если нет, я представлюсь, — и протянул растопыренную пятерню.

Пожать руку человеку, которого ей отчаянно хотелось упечь за решетку, представилось ей абсурдным. Поэтому она просто кивнула и буркнула:

— Нет нужды, я вас помню, Захар… Захар Валентинович Баскаков.

— Сорока двух лет от роду, ранее не судим, но…

Даша тут же насторожилась. Она и так не особо была спокойной из-за его глаз, что сейчас не улыбались, оттого удивляли и тревожили. А тут еще это «но», прозвучавшее с явной угрозой.

— Но кому-то очень сильно хотелось, чтобы было не так, — продолжил Баскаков с нажимом. — И этот кто-то делал отчаянные попытки облить меня грязью с тем, чтобы подыскать мне подходящую статью и упрятать на долгие годы за решетку. И вот теперь этот кто-то сидит напротив меня, трясет выпачканным подолом и…

— И что?! — она бросила в его сторону взгляд, которого побаивались все, включая уголовников.

— И мне вдруг пришла в голову совершенно невероятная идея выпачкать ее душу так же, как сейчас выпачкан ее подол. — Он перестал быть красавчиком, от вида которого писала заваркой Неля, он сделался страшным мощным зверем. — Станет ли так же трепетать ее душа, как трепещет теперь ее подол на ветру, а?! Или у этого симпатичного создания с серыми умными глазами вовсе нет души? И пытаться заставить ее страдать бесполезно? Может, тогда взяться за ее плоть, а? Плоть всегда уязвима, даже если чувства мертвы…

Он говорил ей еще что-то. Очень хлесткое, противное и злое. Говорил, не повышая голоса и почти не глядя на нее, успевая при этом улыбаться девушкам, что проходили мимо летнего открытого кафе.

— Почему вы выбрали такую работу? — вдруг спросил Баскаков, без перехода перепрыгнув с темы мести. — Что в ней для вас? Что за идею пашете, не поверю!

— Почему? — Ей не хотелось ему улыбаться, но чтобы разрядить атмосферу, она попыталась: — Взяток я не беру, вы знаете.

— Знаю! — двинул Захар бесподобным подбородком.

— Зарплата не очень велика, об этом вам тоже известно.

— Известно! — еще один кивок.

— Почему тогда не за идею, а, Захар Валентинович?

— Потому что вы, Дарь Дмитриевна, сука, каких мало. Красивая, стареющая сука со скукожившимся от одиночества либидо. Оно и заставляет вас свирепеть каждый раз, как к вам в кабинет вводят подозреваемого на допрос. Особенно если такого пригожего, как я.

— Вы…

Ей стало очень горячо от слез, прихлынувших к глазам. И она, конечно же, не должна была позволять себе плакать перед этим мерзавцем, расстреливающим в упор все ее самообладание и уверенность в себе. Гадкие мерзкие слова очень сильно ранили, очень. И она… расплакалась.

— Убирайтесь! — Опустив голову, она пошарила рукой по столу в поисках салфетки, но вспомнила, что все их использовала, уничтожая пятно на подоле сарафана. — Убирайтесь! Гад!!! Какой же вы гад!!!

— Не больший, чем вы гадина, — с издевкой произнес Баскаков, протягивая ей упаковку бумажных платков.

Будто нарочно взял их, предвидя ее слезы.

— Зачем вам было нужно посадить меня, скажите, Даша?

Она молча вытирала лицо и сморкалась, уговаривая себя успокоиться. Ни черта не выходило. Слезы текли сплошным потоком, нос распухал, левый висок ломило от собственного унижения. Про то, что творилось в душе, лучше и не говорить. Там все просто стонало и бесновалось.

Встать бы и уйти, а она сидела! Промокала бумажными носовыми платками лицо, ревела и сидела, как гвоздями к стулу прибитая.

— Это был приказ сверху? — продолжил добивать ее Захар.

— Нет! — покачала она головой, снова поражаясь тому, что отвечает на вопросы бывшего подследственного, обычно всегда было наоборот.

— Тогда почему?

— Что почему? — всхлипнула она, запуская очередной бумажный комочек в стоящую рядом мусорную корзину.

— Почему вам так хотелось посадить меня?

Ей показалось или голос его стал чуть мягче?

— Мне не хотелось вас посадить! Я искала доказательства вашей вины в смерти семьи вашего конкурента. А также…

— Доказали? — обычно зеленые глаза его потемнели до неузнаваемости.

— Нет.

— Почему? Уж не потому ли, что никаких доказательств моей вины у вас не было?

— Не было.

— А почему? — настырно приставал он. — Уж не потому ли, что я не был причастен к тем преступлениям, в которых вы пытались меня обвинить?

— Может быть… Не знаю… — мотнула она головой и вздохнула полной грудью, слезы наконец иссякли. — Может, потому, что вы были не виновны, может, потому, что у вас хороший адвокат и много денег, посредством которых вы подкупили свидетелей.

— Но ведь и это доказать не удалось, не так ли?

— Так.

Чего было спорить, если они оба — участники той истории — знали все прекрасно.

— И вот теперь я перехожу к самой главной причине, по которой я с вами разговариваю. — Носок его ботинка с силой уперся в ее колено, сделав ей больно. — Я хочу знать все о ваших чувствах!

— В смысле? — не сразу поняла она, пытаясь отодвинуться со стулом чуть в сторону.

— В том самом, что мне очень хотелось бы знать, что испытали вы, когда вам пришлось освободить меня: злость, досаду, разочарование, ненависть? Что? Что вы испытывали по отношению ко мне?

— К вам?! — Даша вытаращилась на него как на умалишенного. И тут же начала привирать слегка: — При чем тут вы?! Я никаких чувств к вам не испытывала и не испытываю. Я и права такого не имею. Я была, есть и должна оставаться беспристрастной. Да, досадно было, что не удалось раскрыть преступления и…

— Что не удалось повесить на меня чужое зло? И заставить меня за него ответить? Вы же умная баба, Даша!

— Выбирайте, пожалуйста, выражения, — поморщилась она, сумев наконец отодвинуться от его ботинок.

— Ах, простите! — ухмыльнулся он. — Так вот, вы умная женщина, опытный следователь, почему же вас так перекосило? Почему вы во мне не увидели невиновного и продолжали трепать мне нервы, держать в камере, вместо того чтобы попытаться найти настоящего убийцу? Работали по принципу: был бы человек, а дело на него повесим?

— Нет! — замотала она головой, умоляя уже себя просто встать и уйти, а все равно сидела.

— Значит, вы искренне полагали, что я могу быть убийцей? — он вдруг опустил свой голос до шепота, глаза сделались еще темнее. — Полагали, Дарья Дмитриевна?

— Полагала, — кивнула она как под гипнозом.

— Но доказать не смогли?

— Не смогла.

— И до сих пор полагаете, что я — как убийца — несправедливо разгуливаю на свободе?

— Полагаю.

Ну, что за дура, в самом деле! Куда подевалось профессиональное чутье, хватка, что сделалось с интуицией?! В слезах все утонуло, что не поняла, куда он клонит?

— Так вот раз вы так полагаете, то бойтесь меня, Полукарова Дарья Дмитриевна, тридцати восьми лет от роду, проживающая… — и он назвал ее домашний адрес и все телефонные номера: двух мобильных и домашнего. — Ночью бойтесь выходить одна, пустынных улиц бойтесь, ночных звонков в дверь, а также странно вздымающейся балконной шторы…

— Вы мне угрожаете?

Наконец-то она вскочила с места, забыв про испорченный мороженым подол, про зареванное лицо и про пыльное пятно на коленке — след от подошвы его туфли.

— Я? Вам? Угрожаю? — Он фальшиво рассмеялся, засверкав безупречным фарфором зубных протезов. — Помилуйте! Разве я могу?! Просто считаю, что раз такой гнус, как я, все еще на свободе, жизни и здоровью мирных граждан может грозить опасность.

Баскаков сбросил ноги со стула, поднялся, подошел к ней вплотную, уверенно схватил ее под руку и силой повел куда-то, приговаривая на ходу тихо, но весьма внятно:

— Не стоит орать и вырываться. Мы с вами в чужом городе. До нас никому нет дела. К тому же ваш перепачканный непрезентабельный вид не внушает доверия. Не дергайтесь, а спокойно идите к моей машине.

И она шла! Шла, понуро повесив голову и едва перебирая ногами. Понимала, что он сейчас посадит ее в машину, потом может пристрелить в лучшем случае, в худшем — закопать живьем, как поступили с семьей его конкурента. Кто знает, может, это он и сделал. И все равно ведь шла, вместо того чтобы заорать и начать махать служебным удостоверением, которое всегда носила с собой в потайном кармашке сумочки.

— Вот и умница! — похвалил он ее, заводя машину и сдавая назад со стоянки. — Чего орать и кулаками махать! Ничего же нельзя сделать, не так ли?..

Он не убил ее, не повез за город закапывать живьем в каком-нибудь песчаном бархане. Он довез ее до отеля, в котором она поселилась. Он и это знал, даже не спросив куда, подкатил точно по адресу. Заглушил мотор, откинулся спиной на дверцу, оглядел ее внимательно. Вдруг нагнулся и вытер пыльное пятно на ее коленке.

— Простите, Даша, — обычным, человеческим голосом пробормотал Баскаков. — Простите, что так перепугал вас.

— Считаете… — засипела она, глотнула воздуха, прокашлялась. — Считаете, что вам это удалось?

— Да, вы были сильно напуганы, растеряны, я бы даже сказал, раздавлены.

Его взгляд снова сделался шальным и ласкающим, от которого их секретарша Нелька не знала, что и делать: то ли стоять, то ли падать и раздеваться. Ладонь все еще лежала на ее коленке, будто бы вытирая пыльное пятно, но надобности в этом уже не было.

— Удовлетворены? — Даша стряхнула его ладонь с ноги, потянула дверную ручку, распахивая дверь.

— Я? Удовлетворен? — его губы выгнулись скептически. — Полноте, Дашенька! Какое удовлетворение?!

— Что вам нужно от меня? — Она выбралась на улицу, погладила ладонями подол сарафана, чуть просох, и то неплохо. — Напугали, поиздевались, почувствовали себя хозяином положения. Мало?

— Мало! — Он удержал дверь, которой она пыталась садануть изо всей силы. — Еще как мало, Дашенька! Отмщенным я смогу себя считать, когда вы…

Он вдруг умолк, рассматривая ее всю.

— Когда вы будете повержены.

— Да идите вы! — вспыхнула она, заметив, как он задержал свой взгляд на ее до неприличия глубоком декольте. Шагнула в сторону от машины и вдруг обернулась и сказала то, за что себя потом столько раз ругала: — Да, Захар Валентинович, хочу вас успокоить. С моим либидо все в полном порядке!

Тряхнула головой и пошла, а он дико ржал ей в спину. Вот так! Триумфального ухода не вышло. Да с таким чудовищем не стоило и пытаться. Стоило все позабыть и продолжить жить.

Старалась! Совершенно точно прилагала максимум усилий, пытаясь забыть о той отвратительной встрече на курорте, выходило плохо. А через две недели после возвращения вдруг поймала себя на мысли, что чаще стала оглядываться, если приходилось возвращаться домой в темноте. Что, прежде чем войти в подъезд, долго осматривает двор и прислушивается. Дома не лучше. Лазила по шкафам, трогала занавески, вздувшиеся пузырем от сквозняков, проверяла раза по три запоры на окнах и двери.

Маразм! Паранойя!!! Может, стоило обратиться к спецу? И тут же вздыхала, качая головой.

Нельзя, дойдет слух до начальства, станут разбираться, будет худо. О том, чтобы рассказать Ване или Маринке, не могло быть и речи. Ваня тут же станет ей телохранителем и будет таскаться за ней повсюду, а она этого терпеть не могла. Маринка и вовсе высмеет. У той была одна радость и проблема в жизни — ее ненаглядный муженек Мишенька. За него одного она боялась и тряслась над ним, как орлица над орленком. Чтобы не заболел, чтобы, не дай бог, не увели. К страхам своей подруги Марина, разумеется, отнесется с пониманием, внимательно ее выслушав, но забудет тут же, если Мишенька пару раз кашлянет.

Словно учуяв, что Даша именно в этот момент думает о ней, Маринка позвонила.

— Привет, — сиплым то ли со сна, то ли от слез голосом поприветствовала она подругу. — Не спишь?

— Уже нет, но пока валяюсь.

Даша поискала взглядом часы — без четверти десять. Ну и что? Имеет полное право в воскресный день побаловать себя. Тем более что вчера до половины двенадцатого ночи обследовала квартиру на предмет проникновения в нее злоумышленников. Совсем свихнулась!

— И я не сплю! — пожаловалась Марина и вдруг всхлипнула, стало быть, сипела она не спросонья, а наревевшись вдоволь.

— Что-то случилось? Почему ты плачешь? Неприятности на работе? — участливо поинтересовалась Даша, хотя была уверена, что речь снова пойдет о Мишке.

— Какая работа! Какая работа, Даня!!! — причитала Марина. — Мишаня!!!

— Что с ним? — снова вежливо спросила она у подруги и закатила глаза.

Не иначе у того на заднице вскочил прыщ. С чего же так было убиваться Маринке! И это с утра в воскресенье, когда подругу раньше одиннадцати не поднять.

— С ним все пока тьфу-тьфу! — попеняла она Даше изменившимся строгим голосом.

— А с кем не тьфу-тьфу?

Стало быть, с Мишкиной задницей все в порядке. И то хорошо.

— То воешь — Мишаня! То говоришь, что с ним все в порядке. Нелогично, подруга. — Даша зевнула. Потерлась щекой о шелковую наволочку — подарок подруги к Женскому дню. — Чего воешь-то? Правильнее, по ком?

— Соседка!!! — прошипела Маринка зловеще. — Данечка, у меня новая соседка!!!

— В тридцать восьмой? — уточнила Даша.

Квартира слева от семьи ее друзей постоянно ходила по рукам. То ее снимали, то продавали, то обменивали. Соседи у Марины с Мишей менялись чаще времен года за окном, это напрягало. То алкаши какие-нибудь въедут, то студенты, что почти одно и то же. То старуха как-то полгода жила, развела тараканов и мышей, хоть вешайся.

Теперь-то что?! Вернее — кто теперь?

— В тридцать восьмой, в тридцать восьмой, — поддакнула Марина, хлюпая носом. — Новая соседка, представляешь!

— С трудом, — призналась Даша, повернулась на бок, потянулась к пульту от телевизора, начинать день любила с новостей. — Что с ней не так, Марин?

— В том-то и дело, что все как раз так!!! — завопила та.

— То есть?!

— У нее ноги от подмышек! — с жаром начала перечислять Маринка, чуть понизив голос, не иначе Мишаня где-то сновал неподалеку. — У нее сиськи пятого размера! У нее кожа, как… Как у дельфина, вся гладкая, без намека на морщинки! У нее тачка — офигеть можно! У нее…

— Что?!

— И у нее нет мужика, Данечка!!! — Маринка снова всхлипнула. — Она одинокая, представляешь!!!

— Н-да-аа… — только и смогла Даша вымолвить, тут же начав жалеть подругу, сильно сдавшую свои позиции за последние два года. — А твой что? Таращится?

— А то! Мало этого, вчера вечером бегала ему за мороженым, возвращаюсь, а он из ее двери выходит!

— Да ты что?!

Это была сверхнаглость с Мишкиной стороны. Послать жену за мороженым в магазин, потому что ему сладкого вдруг захотелось, могло его переклинить, запросто могло. А самому в это время за сладким в соседнюю дверь постучать.

Сволочь! Все мужики сволочи!!!

— Именно! — жаловалась меж тем Марина. — Я стою на ступеньках, как дура, с коробкой кофейного мороженого, за которым пришлось бежать аж за три квартала, в нашем магазине разобрали. А он вываливается из ее двери с самой сладкой своей улыбочкой и что-то щебечет, щебечет ей чуть не на ухо, а сам глаз с ее сисек не сводит. Даня, я пропала!!!

Даша минут пять слушала непрекращающийся плач в телефонной трубке, перебивать не посмела, будет только хуже, по опыту знала. Потом, когда чуть стихло, поинтересовалась:

— Ты-то ему на это что? Надеюсь, кофейным мороженым по мордасам прошлась?

— Гм-мм, ну о чем ты говоришь, Данечка? — построжела подруга, прочищая горло смущенным покашливанием.

Да, действительно! О чем это она? Посмела так святотатствовать! Мишеньке мороженым да по любимым мордасам! Разве это допустимо?!

Ох, господи! Как же ее достали лихие друзья! Не в смысле поведения, а фамилия у них была такая — Лихая Марина Александровна и Лихой Михаил Васильевич, значившиеся у нее в друзьях уже лет десять.

Маринку она горячо и искренне любила и даже прощала ей сюсюканье с Мишаней.

Мишка…

Мишка ее, если честно, раздражал. И слащавой внешностью своей, и слащавыми манерами, и умом своим незаурядным, так и не нашедшим себе применения. Последние года три Мишаня только и делал, что пытался заработать, не выходя из дома и торча часами в Интернете. Марина тянула полторы ставки старшей операционной сестры. Хорошо еще, что в частной клинике работала, а то непонятно, как жили бы.

Так и в этом было полбеды, что-то ему все же удавалось зарабатывать, какие-то деньги он в дом приносил. Но вот его постоянные мимолетные влюбленности Дашу просто убивали…

— Пойми ты! — увещевала ее как-то Марина, когда Даша, будучи у них в гостях, пыталась наставить подругу на путь истинный. — Ему ведь никто, кроме меня, не нужен. Любит он только меня! Все эти киски — день, два, от силы неделю, потом снова я для него свет в окне.

— Но ты же страдаешь, Марина!!! — возмущалась Даша. — Почему он не считается с твоими чувствами?!

— Он считается, — дулась на нее за мужа подруга. — Еще как считается. И возвращается каждый раз ко мне! А ты вон, не прощающая наша, чего добилась? Одиночества и больше ничего, так? Сейчас все гуляют, мир такой, время такое дурацкое, что же, всем поврозь теперь жить? Ты кого ни возьми, какую семью ни отследи, везде шашни были или будут на стороне. И что, разбегаться из-за этого? Может, тебе и нравится быть одной, а мне так нет! И потом… Я же очень люблю Мишаню!

— Я тоже любила Витю, — вяло огрызнулась Даша. — И знаешь, не столько противен факт измены, сколько вранье, которым этот самый факт обрастает.

— А ты бы не копалась, не допрашивала, и врать бы Витюне не пришлось.

— Оп-па! Я же еще и виновата! — Даша тогда оскорбилась. — Он кобелировал, а я виновата! Спасибо, Марин!

Подруга еще что-то говорила горячо и страстно, пытаясь оправдать себя, Витьку, Мишаню своего. Ссылалась на смутное время, на множество соблазнов, на привыкаемость и быт, снедающий чувства, Даша ее не слушала, собиралась домой.

— Ты как хочешь, я так жить не могу, — завершила она их тот вечер этой фразой, поцеловала подругу в лоб и отбыла к себе.

Маринка, почувствовав себя предательницей, потом долго заискивала перед подругой, к Мишане сделалась строже, и он даже поутих со своей пылкой пустой чувственностью. И тут вдруг, как снег на голову, соседка с пятым размером сисек и ногами от подмышек.

— Я же цивилизованная женщина, — окрепла голосом подруга, продолжая рассказ сегодняшним воскресным утром. — Я попросила Мишу представить нас друг другу. Мы потом вместе пили чай, ели мороженое.

— У вас дома или у нее?

— У нас, у нее, Миша сказал, все еще в коробках. Она толком переехать не успела.

— Ага! Здорово! — тут же начала злиться Даша. — Три минуты знакомства, и ты тащишь в дом не пойми кого, красота!!! И чем же закончилось чаепитие? Втроем в койку не легли?

— Нет, — виноватым голосом произнесла Марина и снова всхлипнула. — Он пошел ее проводить и вернулся домой через час с довольной мордой.

— Маринка! — повысила голос Даша до крика. — Ты совсем дура, да?! Почему ты не пошла и не вытащила его оттуда?! Почему ждала дома под дверью?!

— Я на диване сидела, — поправила та ее.

— Слава богу, что не клубочком свернулась на коврике под ее дверью! Ладно, мы все это уже проходили. Чего теперь-то ревешь?

— Я… Я с ним пыталась говорить, а он…

— Ну!

— А он озверел вдруг и как заорет на меня: не суйся, говорит, не в свое дело! Такое впервые, Данечка! Впервые!!!

— Я тебя предупреждала, — нравоучительно вставила Даша. — Бросай все и приезжай ко мне, рванем за город, мяса пожарим, выкупаемся в реке, позагораем, а, что скажешь?

— Он собирается сейчас с ней по магазинам. Говорит, она просила ей помочь с покупками к новоселью. А меня… Меня не берут, Даня!!! — Маринка разревелась в голос, еле успевая вставлять: — Я… Я, конечно, понимаю все! Она такая красотка… Но он-то мог бы и помягче, а он… Это впервые, Даня! А вдруг… Вдруг он уйдет от меня к ней, что мне делать?! Что?!

Подруга Дашу совсем не слушала, пропустила мимо ушей предложение выехать за город и отвлечься хоть как-то. Слышала только себя, свое горе и смаковала его, изливая словами и слезами. Это нервировало.

— Что мне делать, Данечка, если он станет перетаскивать вещи из нашей квартиры в ее, что?! — ныла Маринка.

— Возьми и убей его! — рявкнула она и, прежде чем отключиться, добавила: — На твоем месте я бы так и сделала!..