Всё рифмуется

Галина Маркус

В новый сборник Галины Маркус «Все рифмуется» вошли произведения разных лет. В книге удалось соединить, «срифмовать», казалось бы, несоединимое – реальность и волшебство, гротеск и романтизм.А еще в этой книге живет творчество, вдохновленное творчеством.Полные света и тепла работы симферопольской художницы Елены Юшиной составляют со стихами и рассказами автора единое целое.

КРУЖОЧЕК СВЕТА

Гений

(художник Елена Юшина, графпланшет)

Застолье продолжалось не первый час, торжественная часть давно закончилась, до новой перемены блюд гости рассредоточились по комнате, только весёлый друг именинника остался за столом в компании благодарных слушательниц — двух незамужних женщин лет сорока — и травил свои любимые анекдоты. Женщины активно хихикали, хотя анекдоты почти все были несмешными или с бородой.

Гостиная служила одновременно столовой и кабинетом, поэтому комната выглядела тесновато. Герой дня стоял неподалеку с коллегами по работе — немолодым мужчиной профессорской внешности и его энергичной супругой. Они разложили на письменном столе справочники и чертежи и громко общались, перебивая друг друга. Женщина задавала сложные технические вопросы, мужчина саркастически улыбался, мол, ему-то и так всё ясно. «На работе у них, что ли, времени не хватило», — с улыбкой подумала Вера.

Она сидела в углу в мягком кресле, поджав под себя ноги — отсюда ей открывался вид на всю комнату, — и с удовольствием наблюдала за этой троицей. Вера ничего не понимала в предмете обсуждения, но ей всегда нравились по-настоящему увлечённые люди. Её муж, без сомнения, был из таких. Время от времени он оборачивался, тревожно оглядывал комнату, находил жену взглядом и, успокоившись, чуть виновато, но счастливо улыбался: «мол, извини, но ты же видишь, тут такое дело!» Она только мягко кивала ему, давая понять, что всё в порядке.

На кухне подходил пирог, но там хозяйничали мама и дочка. Веру к кухне не подпустили, велели уйти и не мешаться. Мясо приготовил муж, большой специалист по вторым блюдам, салаты придумала дочь, а что касалось пирогов, так никто не справился бы с этим лучше Вериной мамы.

Гостей у них не было уже давно. Вера помнила, как нравилось мужу, когда собирались его друзья — одноклассники, приятели по институту, сотрудники по работе. Никаких свадебных генералов, начальников или нужных людей. Вот и сейчас здесь только самые близкие. Ну, разве что две её незамужние подруги позваны, чтобы, наконец, испортить, то есть, конечно, наладить жизнь единственному в их компании холостяку, старому другу мужа. Какая-нибудь из них, по задумке хозяев, должна была ему приглянуться. Но этому типичному Дон-Жуану нравились все, а больше всего он нравился себе сам, так что обе дамы, похоже, старались напрасно.

Перед приходом гостей Вера убрала волосы наверх, но от шума и двух выпитых бокалов вина голова начинала болеть, и Вера вытащила раздражающие заколки. Густые каштановые волосы тяжело рассыпались по плечам. В эту секунду муж опять обернулся, забыл про чертёж и замер, не в силах отвести глаза. Значение этого долгого выразительного взгляда знали только они двое. Вера нахмурилась.

Ей не в чем было обвинить его — период отсутствия волос, как и всё, что ему сопутствовало, муж перенёс стойко, ни единым словом или взглядом не выразив сожалений. Но она знала, что её красоту он всегда в большой степени связывал с её волосами. И видела, как он радовался, когда они отросли снова. Эта радость вызывала у неё страх: а вдруг опять?..

Неожиданно застолье отодвинулось куда-то на дальний план, и на Веру нахлынули давно не посещавшие, почти закрытые уже памятью воспоминания. Она даже знала, почему они вдруг явились — их всколыхнула та самая тревожная мысль.

Вера быстро отвернулась — ей больше не хотелось встречаться с мужем глазами, словно он мог догадаться, о чём она думает.

А думала она сейчас про другой взгляд. Это была её первая, сильная, необычная любовь. Давно забытая сцена… сто лет не всплывала в памяти, и вдруг — такая яркая картинка! Вера покачала головой, усмехнулась: неужели это было, неужели, это, вообще, была она? Всё это так смешно сейчас…

А может, и не очень смешно…

***

Тогда-то ей точно было не до смеха.

Вера влюбилась, нет, полюбила — так, как никто не мог от неё ожидать. И действовала так, что, скажи ей кто раньше — за голову бы схватилась. Но её словно направляла чья-то властная рука.

Впрочем, кое-что было как раз в её репертуаре. Она влюбилась не в человека, а в голос. Человека она ещё тогда и в глаза не видала.

Но! Это были вовсе не фанатские штучки, нет. Фанатов она презирала, бегать за знаменитостями не стала бы никогда. Тут другое… такое болезненное, странное… Просто ей принесли плохого качества запись на кассете-болванке. Кассету стирали-перезаписывали несколько раз, что не могло не отразиться на качестве звука. Подружка, любительница дискотек, засунула в её старенький магнитофон: послушай, у нас там группа вживую пела. Ну как, группа, так, самодельщина, два гитариста, и этот, как его… вокалист. Заработать хотели. А народ-то пришёл танцевать. На фиг ему эти… барды, что ли? Но знаешь, как ни странно, все слушали. Вот, один парень даже записал. Что-то в этом есть, а? Говорят, они и в Москву ездят петь, в рестораны там их зовут. Наши, местные, а вдруг знаменитостями станут? Хотя местный-то там только Сашка-гитарист, а эти двое вроде в общаге живут, при филиале. Ну, в общем, хочешь — послушай, или сотри, мне не нужно.

Подружка убежала, а Вера слушала. Слушала часами и днями. Переворачивала кассету и слушала снова. Иногда кассету зажёвывало, она извлекала её из мага, аккуратно вытягивала плёнку, трепеща от волнения — не дай Бог порвать! — перематывала с помощью карандаша и ставила снова.

Тут был голос. Его голос. И слова — тоже его. Она откуда-то знала, что и слова написал тоже он. Голос был с небольшой хрипотцой, но глубокий, чистый, с такими сильными, настоящими интонациями. Слова — пронзительно-искренние. Несомненно, он гений, человек, которому незачем притворяться или подстраиваться, чтобы кто-то его оценил. Никакой погони за модой, ничего нарочитого — такие стихи обычно не поют на дискотеках, и при чём тут барды, и это даже не рок, это — да, именно стихи, стихи, а не песни, язык не поворачивался назвать это просто словами. Голос и стихи. Стихи и голос. И этого мужчину, каков бы он ни был, и где бы не находился, она любила.

Вот так вот — знала, что любит, и всегда любила, и ждала всегда этот Голос. А слова-то — они даже не о любви. Он пел про ветку с набухшими почками, на которую ему больно смотреть. Про травинки и жука на обочине. Про медленно проплывающее облако, отражающееся в луже. Про трещины в тротуаре. Были и другие песни, сложнее. Мысли о жизни и мире Голос выражал настолько близкими ей образами, что она узнавала следы прочитанных книг — тех самых, что читала она, отголоски знаний, до которых она дорастала одна, за закрытой дверью своей маленькой комнаты с книжными полками. Это всё равно как если бы вы обнаружили общих с кем-то родных, только гораздо лучше. Вера не удивилась бы, если б узнала, что только она и слышала в его стихах то, ради чего они были задуманы. Но как, разве это могло быть — какая нелепая глупость, странная недоработка небес, — что этот самый близкий и понимающий её человек — до сих пор — ничего — про неё — не знает?

Это надо было срочно исправить, и никакие условности — её редкая даже по тем временам девичья скромность, к примеру, или иные, вбитые ей в голову интеллигентными родителями понятия, — не могли уже ей помешать.

Расследование было проведено в кратчайшие сроки. Надо было спешить. Во-первых, если она его «открыла», могут открыть и другие — совсем-совсем чужие ему люди, которые не поймут смысла его текстов, но оценят его голос и глубину исполнения, догадаются, что он — гений, захотят сделать на нём деньги, переманят окончательно в Москву и — пиши пропало. Во-вторых, он мог завести себе девушку или жениться — почему-то она была уверена, что ещё не завел и не женился, но время-то терять непозволительно!

Зацепка — Сашка-гитарист — был найден через общих знакомых. Установлен факультет, курс и комната в общежитии. Подруги, которых пришлось посвятить (хотя бы для контакта с Сашкой), прыскали от смеха, как только она отворачивалась. Веселее темы для обсуждения, как влюблённая в Голос отличница-недотрога Верка, у них по тем временам не имелось. Но ей, всегда так трепетно относившейся к своей репутации, стало на всех плевать.

В общагу она попала с первой попытки. Приличным местным девушкам вход туда был заказан, поэтому вахтёрша вытаращилась на Верку сквозь замызганное окошко своей конуры и даже соизволила оттуда выползти.

— Это ещё к кому? — только и смогла выговорить она.

Позади Веры стояли две размалёванные шалавы в крайней степени мини и с бешеной химией на голове и презрительно разглядывали новую посетительницу — их только что не пустили.

Вера была готова к допросу.

— К Ушину, — назвала она разведанную фамилию, — к Ушину, да.

— К кому-кому? — ещё больше удивилась вахтёрша. — Мож-быть, к Ушману?

— Не знаю, мне так сказали, — растерянно забормотала было Вера, но быстро взяла себя в руки:

— Да, именно, к Ушману. Третий этаж, триста шестнадцатая комната.

— Зачем? — продолжала интересоваться вахтёрша.

Было видно, что её действительно занимает этот вопрос. Девчонки позади турникета мерзко захихикали и предложили свои варианты ответа. Вера их проигнорировала.

— Я — комсорг группы, — выпрямившись, заявила она самым что ни на есть комсомольским тоном. — Мне поручена отработка личного комплексного плана в рамках подготовки мероприятия, посвящённого выполнению задач пятилетки.

Она оттараторила этот бред на таких истинно пятилеткинских интонациях, что бабулька, отпрянув за своё стекло, рявкнула:

— Проходи! Только одна, одна! — тут же заорала она на двинувшихся было следом девиц.

— А чё — ей можно, а нам… — заныла одна.

— А ты что ли, не видишь, чё? На неё погляди и на себя! Это комсомольский работник, смотри, какая причёсочка, все волосики убраны. Поэтому ей можно, а ты — брысь отсюдова, лахудра лохматая!

«Комсомольский работник» с убранными, действительно, в самый что ни на есть пуританский пучок, волосами, не дожидаясь, пока вахтёрша передумает, ринулась по лестнице вверх и в мгновение ока оказалась на площадке третьего этажа перед дверью в коридор. Дверь была плотно притёрта, а вместо ручки — дыра, зато стекло в ней выбито, поэтому открыть её труда не составило. В коридоре Вера невольно зажала нос — на неё пахнуло всем одновременно: половой тряпкой, старым линолеумом, подгнившей картошкой, тушёнкой и грязными носками. Справедливости ради, в общем аромате присутствовал и шлейф от французских духов, кем-то сюда занесённый. У Вериной мамы таких отродясь не было.

Вера сделала пару шагов и притормозила в нерешительности. То, что двигало ею всё это время, внезапно предстало в таком абсурдном свете, что она чуть не повернула назад. Но взяла себя в руки — решать судьбу всегда нелегко! — и быстро, опасаясь передумать, зашагала по коридору, рассматривая написанные масляной краской номера комнат.

Из-за дверей раздавалась разносортная музыка, хохот или ругань. Номера были не по порядку, и Вера, введённая в ступор соседством триста девятой и триста тринадцатой комнаты, на кого-то налетела. Отпрянула и увидела длинноволосого парня с голым торсом и спустившимися трениками. Волосы у него на груди росли почти так же обильно и неопрятно, как и на голове.

— О-па, о-па, а это к кому же такая фифочка? У-ти-пуси, не ходи туда, иди лучше сюда! — парень заскакал перед ней, изображая вратаря перед воротами.

Вера безуспешно попыталась его обогнуть, парень сделал попытку поймать её в объятья, но она ловко проскользнула под его рукой и пробежала в самый конец коридора, где и уткнулась прямо в дверь, за которой, судя по номеру, и жил её Голос. Голос её судьбы.

Неизвестно, решилась бы она войти или позорно сбежала, предав эту самую судьбу, но волосатый парень, похоже, остался понаблюдать, чем закончится дело, поэтому Вера судорожно постучала. Ответа не последовало, и она слегка надавила на дверную ручку — дверь приоткрылась. Часы показывали около шести вечера, темнело осенью рано, но свет в комнате не горел, и, кажется, кто-то спал, не взирая на ранний час, на койке слева. Она ещё раз постучала по уже приоткрытой двери, и с подушки поднялась голова.

— К кому? — заспанно спросил её владелец. — Свет вруби… там, слева.

Похоже, это «к кому?» в общежитии было вместо приветствия.

Но она уже узнала свой Голос, замерла на мгновенье, и только потом нащупала левой рукой выключатель. Обладатель голоса приподнялся на локте, сел на постели, потёр, заслоняя от света, глаза, проморгался и поглядел на гостью.

Несколько секунд Вера рассматривала его, привыкая к его новой внешности — та, которую она себе вообразила, ни капли не соответствовала настоящей, и это требовало осмысления. Она мечтала о ком-то, похожем на Магне Фурухольмена из «А-ha», но, считая себя реалистом, заранее настраивалась на неожиданности. Внешнее, твердила она себе, не будет иметь никакого значения. Она и думать не хотела, что обладатель такого Голоса может быть физически ей неприятен, а в глубине души опасалась именно этого.

Но, к её великому облегчению, внешность его по первому взгляду не вызвала у неё отторжения, скорее, наоборот. Вера отметила нос с заметной горбинкой (Ушман, а не Ушин!), тонковатые губы и небольшие карие глаза, обрамлённые густой щёткой ресниц под чёрными бровями. Лицо у Ушмана оказалось худое, чуть удлинённое, с резко выступающими скулами, а волосы — чёрные, жёсткие, не по моде короткие.

Расхождение в образах, было, конечно, существенное, но зато у Веры совсем не возникло ощущения чужеродности. Парень казался давно знакомым, а может, она и правда, видела его в городке?

— Я к вам. К тебе, — резко произнесла Вера и тут же поняла, что ни одного слова произнести больше не сможет.

— Заходи, — без особого удивления предложил парень, сделав неопределённо-приглашающий жест. — Ща, только встану, отвернись.

Он свесил с кровати длинные худые ноги и так быстро натянул на себя под одеялом треники, что Вера не успела и глазом моргнуть. Серая армейская майка чистотой не блистала, особых бицепсов под ней не наблюдалось, и парень, то ли стесняясь, то ли озябнув после тёплой постели, набросил на плечи выцветший свитер крупной ручной вязки, завязав на груди рукава. Откинув одеяло, встал, снова разложил его на кровати, прикрыв подушку, сел сверху и указал Вере на одинокий стул, спинку которого до предела завалили одеждой.

Стул выглядел неустойчиво, места на нём оставалось мало, и Вера предпочла присесть на краешек другой кровати, но тут же подскочила: в казавшейся пустой постели находилось чьё-то тело. Тело лениво протянуло женским голосом: «Б..яа-а… И здесь не подрыхнуть!» и из-под одеяла выскользнула маленькая крашеная блондинка в алом шёлковом комбидрессе.

— Я лучше пойду. Извините! — вспыхнув, Вера попятилась и, мысленно обозвав себя последней дурой, рванула к дверям, несколько раз дёрнув ручку в противоположном направлении.

— Эй, ты чё, успокойсси… — пропела блондинка. — Я — Лёхина. Ладно, пойду у Бубля тогда покемарю…

Подняла с пола шерстяное одеяло без пододеяльника, в котором, видать, пришла, обернулась им, словно тогой, закинув на плечо один конец, и с достоинством, как была, босиком, покинула комнату.

— Лёхина девушка, — миролюбиво пояснил Ушман. — У неё работа по сменам, а у них в комнате шумно, вот и приходит сюда высыпаться, пока он в городе. Я тут тоже весь день дрыхну… вчера из Москвы только под утро приехали. Спасибо, что разбудила, кстати. А ты от кого? От Бельчикова? Назавтра вроде договорились?

— Я… — на этот раз Вера присела на краешек стула. — Я… я по поводу…

Она уже растеряла всю решимость и не понимала, что она тут делает. Но отступать Вера не привыкла, значит, надо собраться и довести дело до конца, а там — будь что будет.

Парень смотрел на неё с доброжелательным интересом, глаза у него оказались умными и добрыми, выражение лица — чуть ироничным. Вера встретилась с ним взглядом, и у неё внезапно защемило сердце от мысли, что у неё ничего не получится.

— Я… вот, — Вера вытащила из кармана кассету с записью. — Можно?

Она нащупала кнопку лежащего на столе магнитофона, примерно такого же года выпуска, как и её собственный, и вставила кассету. Нажала на липкую, чем-то залитую кнопку, и из динамика, пробиваясь сквозь шорох и скрежет, послышался его голос. Некоторое время они молча слушали.

Теперь, когда Голос воссоединился, наконец, со своим обладателем, Вере стало казаться, что другой внешности у него и быть не могло. Ей стало легко представить, что именно этот парень с его приветливым взглядом и мог написать так тронувшие её слова. Значит, одно чудо свершилось. Оставалось теперь убедить его, и…

— Так ты со студии, да? — прервал молчание Ушман.

— С какой ещё студии? — насторожилась Вера.

Ага, уже!.. Вовремя она всё-таки пришла.

— Пару недель назад, парень в кепке обещал нам прослушивание, — объяснил Ушман. — На дискотеке в Небритихе, нет?

— Нет.

— Нет, — задумчиво повторил Ушман. — Вот и я думаю, что нет. Это я спросонья, прости. Ты вообще из другой пьесы.

— Из другой, — согласилась Вера.

— Из какой же? — его тонкие губы чуть дрогнули, а в глазах появилась смешинка.

— Сейчас. Я скажу. Подожди, мне надо собраться.

Парень сложил руки на груди и изобразил терпеливое ожидание.

— Смотри, ты меня не знаешь, — начала Вера чуть дрогнувшим голосом и заторопилась, опасаясь быть перебитой:

— Но я… я знаю тебя. Знаю так, как только можно знать другого человека. Даже не встретив ещё, я уже видела тебя. И я знаю, что ты поймёшь и поверишь — иначе я ничего про тебя не поняла, но я поняла. Я слушала тебя. И я слышала… Я точно знаю, что мы созданы друг для друга.

Она выразительно посмотрела на магнитофон, который больше шипел, чем воспроизводил звук. Чёрные брови Ушмана удивлённо приподнялись, смешинка в глазах стала явственней.

Вера досадливо нахмурилась.

— Я понимаю, что говорю банальности, — строго сказала она, — просто есть вещи, которые иначе, как банальностями, не выскажешь. Ты должен услышать за этими словами настоящее. Пойми меня так, как ты умеешь всё понимать.

Ушман посерьёзнел, вопросительно вглядываясь в неё. Это обнадёживало.

— Так вот. Я это знаю, потому что я знаю твои стихи. Разумеется, ты про меня ничего знать не можешь, поэтому тебе придётся поверить мне на слово. Да, придётся, — с нажимом повторила она, словно ожидая его сопротивления, но Ушман молчал, продолжая с любопытством рассматривать её.

Он очень старался остаться серьёзным, и пока ему это удавалось.

— Я знаю, что ты будешь великим музыкантом и поэтом. Нет, сначала поэтом, потом музыкантом.

— Ты так считаешь? — голос его прозвучал почти равнодушно.

Ну, разумеется, подумала Вера — он привык к похвалам.

— Конечно, — отрезала она.

Оба помолчали.

— А ещё что ты знаешь?

Вера чётко расслышала в его словах подколку — слово «знаю» она повторила уже раз сто, что не могло остаться не замеченным настоящим поэтом. Ей захотелось крикнуть: «Вот видишь, даже сейчас я тебя понимаю!» — но она решила, что это получится уже «на колу мочало».

— Тебя высоко оценят люди, — Вера начала старательнее подбирать слова, избегая первоначального сумбура. — Обязательно. Уже, как я зн… вижу, многие…

— Да ну, — отмахнулся он. — Что за… Да выключи ты это, наконец!

Он встал и резко нажал на кнопку магнитофона, посмотрел на палец и вытер его об тренировочные штаны.

— А ты что, решила сделать в меня вложение? — он не выдержал и улыбнулся.

Улыбка у него оказалась хорошая, но шутка, если это была шутка, прозвучала для неё, как пощёчина — подобных обвинений она как раз и боялась.

— Думаешь… думаешь, я такая меркантильная? — от обиды Вера чуть не заплакала.

— Ну, прости, прости…. я просто не понимаю, чего ты хочешь… — кажется, терпение у парня было не безграничным.

Но теперь настал черёд Веры удивляться.

— Как это чего? Разве я не сказала только что? Я пришла отдать тебе — себя.

Ушман вытаращился на неё и издал непонятный звук, словно поперхнулся. В ту же секунду дверь распахнулась, и в комнату ввалился парень — видимо, тот самый Лёха-сосед. Он как раз выглядел так, как в представлении Веры должен был выглядеть гитарист — чёлка с начесом, обесцвеченные пряди. Лёха уставился на незастеленную кровать:

— А где Машка?

— Пошла к Бублю, — ответил Ушман.

Тут только Леха заметил Веру, окинул её взглядом и недоуменно перевел глаза на приятеля:

— А это к кому?

— Ко мне. Знакомься… — тут Ушман вопросительно уставился на Веру:

— А правда, как тебя зовут?

— Неважно, — гордо ответила она. — Положим, Вера.

Её присутствие здесь, она понимала, выглядит неоднозначно, а может, даже позорно, но и это ей надо выдержать.

Леха хрюкнул.

— И чё?

— Да вот, девушка пришла мне отдаться, — спокойно прокомментировал Ушман. — А тут ты… не вовремя. Иди-ка ты тоже к Бублю… а, Лёх?

Лёха ещё раз осмотрел Веру и пожал плечами.

— Ну… чего ещё от тебя ожидать, Ушман. Вчера ему такую девочку предлагали, из подтанцовки… — доверительно сообщил Лёха Вере. — А он взял да уехал — к тебе, что ли? Мы решили, что СПИДа боится — не трахается ни с кем.

Ушман не обиделся и даже не покраснел, только слегка поморщился. Леха продолжал безапелляционно разглядывать Веру.

— Да уж, этот экземпляр точно не заразный, — Леха хрюкнул ещё раз, — и, кстати, симпатичный, если уж ты такой… — Леха повертел указательным пальцем над своей головой, изображая Верин пучок, — вариант рассматриваешь. Ладно, ты был мне хорошим другом и всегда вовремя оставлял плацдарм. Поэтому в твоём распоряжении два часа.

Лёха пробрался, чудом не задев Веру, к заваленному пакетами и заставленному грязной посудой столу, ловко выудил полупустую стеклянную банку с вареньем и кусок чёрного хлеба, и был таков.

Ушман встал с кровати, закрыл за ним дверь на крючок и повернулся к Вере.

— Вообще-то, ты будешь смеяться, но у меня, и правда, гм… никого… ну, то есть, почти. Поэтому если что, так ты… А… мы сейчас?

Он впервые за всё время смутился, развязал на груди свитер, неловко бросил его на кровать, опустил взгляд, увидел пятно на своей майке и снова схватил свитер, подтянув его к себе за рукав.

— Ты что? — возмущённо вскинулась Вера. — Ты дурак, что ли?!..

Она резко вскочила со стула, нарушив его хилое равновесие. Гора одежды потянула стул за собой, и он бы упал, если б было куда. А поскольку не было, то он завис на задних ножках между столом и кроватью, успев пребольно ударить Веру по лодыжке.

Ушман испуганно попятился.

— Э, да ты ведь сама…

— Я… я не собираюсь… я…

Глаза её метали искры, а Ушман схватился за голову, расхохотался и плюхнулся обратно на кровать.

— Слушай, ну я туплю, честно. Хоть ты и считаешь, что я такой понятливый, но придётся тебя разочаровать. Начни, что ли, сначала. Да садись, ничего я тебе…

Вера снова села — на этот раз на кровать, подальше от Ушмана, и глядела теперь на него настороженно. В её представлении такой умный и тонкий мужчина должен был отличаться от общей массы похотливых самцов. Она знала: человеку, написавшему про бабочку среди звёзд, можно полностью доверять, иначе бы она сюда не пришла. Значит, она просто неправильно объяснила! Но как он мог так понять? И почему тогда сразу не выгнал?

— Я говорила тебе… свою жизнь, — дрожащим голосом проговорила она. — Я согласна быть твоей женой, как ты мог не понять? И я знаю, конечно… нет, подожди…

Вера вытянула вперёд руку, словно останавливая его возражения, хотя Ушман был так изумлен, что, кажется, и не собирался возражать.

— Вынуждена повторить это слово, — со значением сказала она, — но — да, я знаю — ты будешь известен… мне это не важно совсем, мне важно не это… но это просто констатация факта — и, в конце концов, — она горько вздохнула, — ты оставишь меня. Так всегда бывает. Найдёшь себе другую, как только у тебя появятся большие возможности. Но — ты будешь в моей жизни. И… я не боюсь! Да, у нас будет ребёнок. Зато ты останешься связан с нами, ты будешь приезжать к нам. Мне этого достаточно. Не думай, что я могу пойти на такое ради любого, нет, конечно. Но я не смогу отказаться от этого шанса — быть с тем, кто… кого… такого… чтобы души… чтобы… это же не бывает просто так! Это раз в жизни… И ты, ты тоже не можешь отказаться, потому что это и твоя судьба, между прочим!

У Ушмана было такое выражение, словно он выбирал, то ли ему опять рассмеяться, то ли сбежать.

— Конечно, мы ещё должны привыкнуть друг к другу. Нам ещё много… о многом надо… надо говорить.

Вера оглянулась вокруг.

— Но затягивать тоже нельзя, потому что… смотри, — она повела рукой в сторону заваленного мусором стола, — тебе нужны условия. Ты жрёшь здесь, что попало, тебе негде поговорить с импер… с ампрер…

— С импресарио, — сочувственно подсказал Ушман.

— Да. А у меня квартира здесь, в Калачиково. Папа умер… давно. Мы живем вдвоём с мамой, у меня отдельная комната. Разумеется, я тебя этим не покупаю — для такого, как ты, это, конечно, смешно, ты же понял, что дело в другом. Но что плохого, если у тебя, к тому же, будет место для репетиций, ты сможешь спокойно сочинять, у тебя будут условия! Мама — она очень хорошая, она всегда делает всё, что лучше для меня, вот увидишь. Но мы должны будем, конечно, ей помогать. А она будет хорошо к тебе относиться, а потом поддержит с ребёнком. И — как только ты решишь, что меня перерос — я… — Вера прикрыла глаза, словно заранее прочувствовав всю боль от его будущего предательства, — отпущу тебя. Мы разведёмся, но пожениться официально нам надо обязательно — твой ребёнок должен иметь твоё отчество и фамилию… это у него должно остаться. Ты думаешь, это мой эгоизм заставляет тебя торопить, но ты просто поверь, ведь я-то уже всё зн… Ты только доверься.

— Э-э-э… Вера… — неожиданно сказал Ушман, всё это время странно молчавший. — Слушай… распусти, пожалуйста, волосы… то есть, ну, если тебе не трудно…

— Зачем? — нахмурилась она.

Вера начинала разочаровываться. Он ли это? Когда она шла сюда, то нарочно не стала ни наряжаться, ни краситься. Все эти внешние атрибуты казались ей недостойными того разговора, который они будут вести — разговора одними только душами, без внешнего и физического. Там, где он всё поймёт и поверит. А тут… волосы, красота, внешность… Неужели даже такому, как он, это важно? Тому, кто пишет такие слова…

— Зачем? — повторила она жёстче и посмотрела на него осуждающе.

— Ты такая… красивая, но… очень… серьёзная. Мне кажется… — теперь подбирал слова Ушман, — мне кажется, волосы у тебя замечательные должны быть, а ты их запрятала.

— Волосы, — с ледяной интонацией повторила она.

Вера смотрела на него с такой откровенной обидой, что Ушман встал, присел перед ней на корточки, чуть дотронулся пальцами до её запястья, тут же отдёрнул руку и виновато улыбнулся. За такую улыбку, вообще-то, можно было простить ему некоторое несовершенство.

— Ну, могу ведь я посмотреть, раз уж мне всё равно на тебе жениться? — с какой-то отчаянной усмешкой сказал он.

Наверное, всё-таки мужчина — это такая порода… если даже самый лучший из них… Но — надо быть снисходительней к своему гению. Должны ведь у него быть слабости и недостатки?

Вера саркастически хмыкнула, прищурилась и одним движением выхватила двойную шпильку, удерживающую пучок.

Густые каштановые волосы тяжело рассыпались по её плечам.

***

— А вот и пирог.

Вера вздрогнула, услышав голос дочери, слабо улыбнулась. Девушка внесла в комнату противень, следом зашла мама, неся на подносе чашки, поставила их на стол и ласково потрепала зятя по плечу:

— Всё, хватит, садимся, садимся.

Гости снова начали подтягиваться к столу, занимая свои места. Вера ещё несколько секунд посидела, не в силах вернуться из прошлого, потом, опомнившись, вылезла из кресла и начала расставлять чашки. Дочка принялась нарезать пирог. Вера невольно наблюдала за ней. Высокая, стройная, белокожая, выразительные карие глаза под густыми чёрными бровями… Небольшая горбинка на прямом носу её вовсе не портит, решила Вера.

— Как на отца похожа, — неожиданно шепнула ей на ухо одна из незамужних подруг. — Ну надо же, бывает ведь так — сразу можно узнать! А она у тебя поёт?

Вера недовольно глянула и промолчала. Она не любила обсуждать своих близких даже с друзьями.

Приятель-холостяк к тому времени, кажется, прилично набрался. Он вовсю размахивал руками, обращаясь к имениннику, и, не замечая семейную пару, не пропускал их к столу.

— А вот скажи, дорогой! Почему, если ты такой умный, ты такой бедный?

Здесь, очевидно, полагалось смеяться, за поддержкой холостяк обернулся к незамужней подруге, но та только смущённо хмыкнула.

— Я тебе, как старый друг — без обид, правду в глаза! Вот ты всё учился, учился — лучше всех на курсе. И что, и что? Вот так и уйдёшь на пенсию начальником отдела. А все говорили — гений! Вот я — одни двойки, ну и ладно. Сбежал в торговлю, и не жалею. И ещё раз повторю тебе — при всех: я тебя в любой момент с твоей головой к себе возьму, на любые деньги!

— Да что вы такое несёте! — возмущённо начала немолодая коллега, переглянувшись с мужем. — Илья — самый талантливый у нас в институте! Он — душа всего! И, если он до сих пор не главный инженер — так то не его вина, что на этом месте у нас бездарный зять одной большой шишки. Да все это знают!

— Лёха у нас просто говорить не мастак, — улыбнулась Вера. — Дайте ему лучше гитару. Сыграешь, а, Лёш?

— Не, не, — замахал руками Лёха. — Ты чё, Верк, я уж и разучился совсем. Вспомнила, тоже!

— Тогда я сам, — улыбнулся муж.

Дочь подала ему инструмент, и он перебрал несколько струн. Все замерли, услышав его тихий, глубокий голос, и сидели, не шевелясь, пока он не допел. Никто не знал, что он поёт совсем новую песню, Вера тоже впервые её слышала. Он пел и смотрел Вере в глаза. Песня рассказывала о корявом дереве на берегу полноводной реки, дерево росло и питало из неё свои корни, и источник его радости никогда-никогда не должен был иссякнуть. Потому что эта река была его судьбой.

— Мой гений, — чуть слышно, одними губами, произнесла Вера.

Никто, кроме него, её не услышал.

2016

Светофор

Любые совпадения случайны. Все персонажи, кроме синих и зелёных существ, выдуманы.

Она с раздражением посмотрела на часы. Как невыносимо терять здесь время, когда у нее столько дел. Все равно это бесполезно. Что бы там не говорила мама подруги сестры ее одноклассницы (кажется, так) про этого врача, Анна особо не верила: спасибо, проходили уже. Чудо-врачи и чудо-методики… Никто так и не научился лечить мигрень, а доктора даже не знают, что ее вызывает. Если бы подруга сама не записала ее сюда на семь часов вечера, после работы, Анна ни за что бы не пошла.

Худой и нервный мужчина пропал за дверью с табличкой «Психомигренист» — что это за специализация такая? — минут тридцать назад, и с тех пор лампочка над кабинетом светилась надписью «не входить». Анна достала из сумочки листочек со списком дел на неделю, исписанный с двух сторон и быстро пробежалась по пунктам. Особенно ее волновал пункт номер семь — это потребует времени и сил, и обязательно сегодня. Руки бессознательно терзали сумочку, а каблуки нетерпеливо постукивали по полу. Надо просто встать и уйти. Обидно только, что столько времени потратила… может, подождать еще пару минут?

И тут лампочка сменила надпись на приглашающую. Ну, наконец-то!

Анна подождала для приличия, чтобы предыдущий посетитель вышел, но тот снова, видать, застрял. Значит, надо поторопить. Она вежливо постучалась и приоткрыла дверь кабинета. «Входите, входите», — услышала она.

Войдя, Анна закрыла за собой дверь и огляделась. Предыдущий пациент отсутствовал. Как отсутствовали и другие двери, через которые он мог выйти, и даже окна. Но этот поразительный факт не сумел должным образом ее удивить, потому что все остальное удивляло куда сильнее. В полутемном кабинете не было вообще никого. И ничего. Только одинокое кресло, стоящее ровно посередине, — старинное, с атласной обивкой и резными подлокотниками. Откуда-то сверху раздавалась тихая, едва уловимая, но очень приятная музыка. «Новые методы психотерапии», — сообразила Анна.

Вот тут-то ей и надо было смыться. Улыбнуться неизвестно кому и просто уйти. Но вместо этого она медленно, словно ее заставили, подошла к креслу и села на него, будто кто-то нажал ей на плечи. В ту же секунду музыка прекратилась, а из стены напротив, как из прожектора, хлынул свет. До этого момента, Анна могла поклясться, там ничего не было, а сейчас она явно видела светофор — красный, желтый, зеленый. Сейчас горел ярко-желтый, и луч был направлен точно на ее кресло, но глаз не слепил. «Желтый цвет предупрежденье, жди сигнала для движенья»², — всплыл откуда-то из подсознания детский стишок.

А потом буквально из воздуха нарисовались два стола, словно так и стояли все это время друг напротив друга, как в обычном медицинском кабинете. Классная иллюзия, подумала Анна, наверное, фокус такой. И вот только что никого не было — а вот уже за столами сидят фигуры, обе слишком большие, словно взрослые на детских стульчиках, низко сгибаются над своими бумагами. Одна, слева, посолиднее, явно мужская, справа — худая, пониже, женская. Ни дать ни взять врач и медсестра. Вот только цве́та… ненастоящего. Ну не бывают люди такого цвета (размер Анну почему-то не удивил). Доктор — вот гляньте, весь светится холодно-синим. Лицо, руки, шея… такая у него ярко-синяя кожа. А кожа медсестры очень приятно блестит теплым зеленым цветом, прямо глаз радуется. Но халаты-то обычные, халаты-то белые.

Анна поняла, что сходит с ума, но это почему-то ее не напугало. Инопланетяне — ну а кто это мог быть еще? — разом повернулись в ее сторону. Лица светились так ярко, что их было не разглядеть, но Анне показалось, что доктор смотрит с прищуром, а сестра сочувственно улыбается.

— Что тут у нас? — проговорил доктор строгим баском.

— Вот, — мягко ответила медсестра и протянула ему листочек.

Анна в растерянности схватилась за сумку — это был ее собственный листок, со списком дел. Она узнала его, потому что все, что ей хотелось разглядеть, сразу же увеличивалось. Вот же ее пункты! И заголовок «Мои дела на январь».

— Посмотрим, посмотрим, — доктор уткнулся в ее список.

Через некоторое время он поднял голову и уставился на пациентку.

— Ну и где же тут ваши дела, голубушка? — неожиданно вкрадчивым голосом спросил он.

Примерно так разговаривают с душевнобольными.

— А это что тогда по-вашему? — Анна сама не ожидала, что будет отвечать зеленому доктору, но ее возмутил вопрос.

— Как же, как же, — приторно улыбался доктор. — Ну-с, посмотрим… пункт один — «Записать Вику и Диму на курсы для будущих родителей. Вика — зайти в пятницу с ней и спросить про аллергию». Вика и Дима это кто?

Спросил он почему-то не у Анны, а у медсестры.

— Сын и невестка, — ответила та без запинки.

— Чудесно. Пункт два. «Игорь — сорок пять лет, замена паспорта, за месяц, не забыть оплатить квитанцию». Игорь — это муж?

— Да, — подтвердила зеленая.

— Ну, дальше ясно… — доктор вертел бумажку туда-сюда. — «Ремонт потолка, вопрос — натяжные?»… так-с… «купить фильтры для пылесоса (Игорь) «… «мама — обновить антивирус в компьютере»… «коммуналка»… «подарки учителям»… пункт семь «Машенька — вторник, контрольная по математике, выучить дискриминант» — подчеркнуто три раза.

— Дочь, — подсказала медсестра.

— До сих пор не запомнила, — буркнула Анна. — Сегодня последний день!

Синий перевернул листочек и прочитал последний, тридцать второй пункт:

— Ну вот единственное нашел: «записаться к врачам». Заметьте, — доктор обратился к коллеге, словно обсуждая интересный симптом. — К врачам, а не в врачу… к окулисту там или неврологу. Этакая отписка.

Та понимающе кивнула, бросив на Анну деликатно-сочувственный взгляд.

— Давайте анализы, — деловито потребовал доктор.

Сестра взяла со стола бумажку и принялась зачитывать:

— Радость жизни — ноль целых одна десятитысячная. Агрессия — на верхнем пределе нормы. Ответственность — выше нормы в пятнадцать с половиной раз. Тревожность — тут зашкаливает, — понизила голос она.

— А что с физическим состоянием носимого тела? — странно сформулировал доктор.

Зеленая медсестра протянула ему другую бумажку. Анну это заинтересовало, и она непонятным для себя образом снова приблизила текст, так что видела каждую строчку. И тут она даже удивилась, хотя думала, что уже не сможет: это был список врачей, тех самых, которых она планировала посетить в пункте тридцать втором. Написан он был ее же рукой, но она его никогда не писала, только собиралась.

— Может, радикально решить? — задумчиво протянул доктор, ничуть не стесняясь присутствия пациентки. — Радость жизни на нуле. Не проще ли будет уже раз — и сразу туда? Зачем ее мучить-то…

Он поглядывал на Анну почти скучающе.

— Да я бы и рада, — неожиданно заговорила Анна. — Честно. Если бы быстро, конечно, и не больно. Устала я очень. Но не могу я! Без меня все пропадут. Только я знаю, что с учебой Машеньки, и какие врачи нужны детям, и еще страховку мужу напомнить… А мама? Нет, не могу… Они же даже коммуналку забудут платить.

Доктор смотрел на нее, но не слушал, а только кивал, словно грустил, подтверждая диагноз.

— Радикально нельзя, — сдержанно вступила медсестра, корректно поправляя старшего по должности. — Программа недовыполнена, к тому же много ошибок.

— Н-да-с… Без исправления катастрофический результат будет, — нехотя подтвердил синий врач. — Ну что? Значит, лечить, — добавил он уже бодрее. — Давайте анамнез. Что там с соседними объектами?

— С детьми все в порядке, — задумчиво протянула сестра. — Младшую только в покое оставить, и все. Старший уже привык, и его все устраивает, но женился вовремя, и жена работает в правильном направлении, главное, не дать привыкнуть и ей тоже. С мужем… здесь не просто… Он на даче живет полнедели. Работает удаленно — программист.

Зеленая замялась.

— Изменяет? Пьет? Не любит? Не помогает? — равнодушно набросал варианты доктор.

— Нет, нет, — торопливо ответила та. — Совсем наоборот. Не изменяет, не пьет, помогает… когда говорят. А на даче он отдыхает… ну, от нее.

— Можно понять, — усмехнулся синий.

— Ну, тут не совсем, — поморщилась медсестра. — Вот, взгляните — распечатка телефонных звонков.

Доктор бросил острый, любопытный взгляд на очередную бумажку.

— Ничего удивительного… — он снова уставился на пациентку. — Ну, и зачем вы, душенька, звонили ему в субботу вечером семь раз подряд?

Казалось, ответ ему известен, но Анна решила не сдаваться.

— Первый раз узнать, как доехал… А потом, через полчаса, узнать, как дела, не дымит ли печка. И перед сном — выключил ли газ и запер ли дверь. Он может лечь и не запереть!

— Может? — спросил доктор у зеленой.

— Может, — подтвердила та. — А еще как-то терял паспорт, сжег чайник…

— Ну вот, а он трубку не брал! — воодушевилась Анна. — Я уже думала соседу звонить… а оказывается, у него мобильник в куртке лежал на террасе, представляете?

Доктор только развел руками — мол, ну что тут еще диагностировать, все же ясно. Но сестра с таким простым решением не согласилась. А может, это и не сестра вовсе, а фельдшер. Или даже продвинутая ученица?

— Семь звонков… входящих! — с упором сказала она. — Входящих. И ни одного исходящего, понимаете?

— Ну а чего ему самому звонить, когда ему и так названивают? — отмахнулся доктор.

Сестра поджала губы, но промолчала.

— Выписывай, — приказал синий, желая уже закончить очевидный случай. — Значит, лечение. Беззаботность — полнейшую. Умственную нагрузку — по возрасту, со скидкой на состояние. Физическое восстановление. Игровую деятельность — на усмотрение персонала. Память обнулить, заботы убрать. Все ясно, душенька? Ну что, деточка, отдохнем? — елейно пропел он.

Анна пришла в себя. Хорошо пребывать в состоянии абсурда… но пункт номер семь гласил, что если сегодня она не зазубрит с Машенькой формулу дискриминанта, дочь провалится на контрольной! А Дима забудет прийти к Вике на первый сеанс родительской школы, и та на него обидится. Игорь снова не выспится, потому что будет смотреть до ночи кино.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

здесь и далее — стихотворение С. Михалкова