Монастырские

Галина Мамыко, 2019

Вера Монастырская и Катя Небылица – подруги с детства. Вера в течение своей жизни переживёт много приключений. В поисках личного счастья она отобьёт у Кати мужа. Но дружба между героинями сохранится. Катя решится на необыкновенный шаг, что потрясёт Веру и изменит её жизнь. В романе Галины Мамыко «Монастырские» проходит жизнь поколений и судеб человеческих. Автор приглашает читателя заглянуть вместе с героями не только в прошлое, но и за завесу будущих времён. Герои ищут себя, оступаются, попадают в жизненные ловушки, вновь устремляются к поиску того лучшего, что так хочется найти в первую очередь внутри самого себя и поделиться с другими. За внешними буднями стоит главное: внутренний мир человека, его духовные ценности, устремлённость к добру и свету, несмотря ни на какие пропасти и бездны на жизненном пути.

5. Путники

Ночью кто‑то поскрёбся в дверь. Открыл дед Игнатий. Просит в дом пустить десятилетняя Ирина Мальцова, дочь расстрелянного баяниста.

— Что ты, Ирина, откуда взялась? Ты замёрзла, пошли чай горячий из трав пить.

— Дедушка Игнатий, мою мамочку и братика убили. Мне идти некуда. Ты добрый, мне про тебя мама рассказывала. Возьми меня к себе.

— Ишь. Ну прямо сказка тут у меня про козлят, осталось волка дождаться.

— Я, дедушка, в лес ходила по ягоды. Услышала выстрелы, и побежала к дому. Но из кустов вижу: наш дом окружили дядьки, а дом горит. Мама с братом во дворе лежат на земле. Я их видела. В пожаре всё потом сгорело. И они тоже чёрные, там лежат.

Собрался Слепец уходить далеко‑далеко.

— Буду по свету белому бродить, Богу молиться, — сказал детям.

— А мы?

— А куда я без вас, со мной пойдёте, но лишь до Знаменки. К вашим бабушке с дедушкой заглянем. Там и оставлю вас. Вам учиться надо бы. Да на печке сидеть, молоко пить. А сам дальше пойду. По монастырям, по церквям, по лесам и равнинам. Широка Русь‑матушка, не даст погибнуть.

— И я хочу, — сказал Антон.

— И я, — сказала Ирина.

— А я не хочу, — сказал Игорь.

— Знаю ваши настроения, ребятки, знаю. Но пусть будет всё так, как будет.

Вместо Знаменки встретили путников сожжённые избы. Пришлось идти до следующего села, до Краснофлотского. Бабы там рассказали, что знаменский народ против колхоза восстал. Не захотели своих коров и зерно отдавать, да и поубивали ночью местных коммунистов. А после этого в Знаменку солдат нагнали, собрали всех, и старых, и молодых, кого расстреляли на месте за сопротивление, а кого угнали неизвестно куда.

Догнал путников в дороге Бояринов. Лицом серый, глаза потухшие, в бороде мусор. Бормочет, бегает глазами по лицам детей, задерживает взгляд на старике. Смотрит умоляюще, трясёт руку старцу, гладит его по плечу заискивающе.

— Кто‑то записки подбрасывает, убить меня грозятся. Может, без меня моей семье спокойнее там будет. Нашёл им после пожара другое жильё, а сам вот, куда глаза глядят… А тебя, Игнатий, я искал. Видел, как ты уходил с детьми. Приметил, шёл, можно сказать, след в след. По пути встречных о вас спрашивал, а вас везде люди позапоминали, удивлялись, что такие дети малые по лесам‑дорогам бродят, указывали, куда ушли. Я вам хочу отдать вот что…

Снял Бояринов с плеча холщовый мешок, тяжёлый с виду, пухлый. Наверное, в нём головы отрезанные лежат, подумал Антон и зажмурился.

— Золотые монеты здесь, дед, настоящие царские червонцы, есть и новые, серебряные рубли, тут немало, возьми, распорядись как хочешь. Помолись за меня, дед. А я дальше пойду. Мне надо быстро идти. Чую — смерть по пятам…

Но не успел уйти Бояринов далеко.

Нашли его тело путники. Помолился Слепец, похоронил в овражке.

— Дед, а дед. А почему Сталин в Бога не верит? — спрашивает Антон у Слепца, когда они, попрощавшись с добрыми хозяевами и напутствуемые домашней краюхой хлеба, покинули очередную деревеньку. Идут по лесным тропкам, прячутся в деревьях и кустах, в траве густой от случайных путников, от ненужных глаз, от непрошенной опасности.

— А я Сталина люблю, он отец нам всем, он лучше всех, он друг детей, вот так! — перебивает Игорь и показывает брату язык.

— Отец нам всем, Игорь, это Бог, — строго говорит Антон.

— Сталин — враг Бога, я Сталина не люблю, — говорит Ирина.

— Вы, дети, ничего не знаете, — говорит Слепец.

Они идут медленно, не спеша. Поют птицы, солнышко пригревает сквозь листву.

Дед Игнатий продолжает:

— И я тоже, дети, ничего не знаю. Верит или не верит Сталин в Бога — не нашего ума дело. И смотреть надо не на чужие, а на свои грехи.

— Конечно, Сталин в Бога не верит, — убеждённо продолжает Антон. — Если бы он в Бога верил, то обязательно защитил бы нашу церковь, и не было бы столько горя для церквей и священников. Но мне вот что непонятно. Почему он так делает? Ведь он сам учился в духовной семинарии, мне мама об этом говорила. Священником собирался быть. А потом в революцию ударился. А, дедушка Игнатий, ну почему?

— Почему‑почему. Потому что буква «у».

— А я, дедушка Игнатий, Сталину письмо напишу.

— Ну и зачем?

— Как зачем. Чтобы правды добиться.

— И что ты ему напишешь?

— А то. Что несправедливо всё это. Вот наша семья. Всех поубивали. За что?! За то, что в Бога верим! Как так можно?!

— Э, малыш. Разве можно на этой земле найти справедливость? Тут место скорбей и плача. Тут владения князя тьмы. А нам, христианам, терпеть надо, смиряться, и Бога не предавать. А воздаяние не здесь, а там, на небе, надо ждать. Сейчас, Антон, наш народ испытывает на себе гнев Божий за те грехи, за безбожие, в которые впал в последние времена. Отступил наш народ от Бога, забыл Его. Божьего Помазанника, нашего Царя‑батюшку предал. Вот и попустил Господь испытание. Нынешняя коммунистическая власть — это не что иное, как бич Божий для народа‑грешника. Вот в Библии в Ветхом Завете на каждом шагу читаем про гнев Божий, как наказывал наш Творец свой богоизбранный народ за постоянные предательства и отступления от воли Божией, в ту пору люди впадали в идолопоклонство, в язычество, и были за это наказываемы страшными бедствиями. Вот и на Руси нечто подобное произошло. Но за то, что новая власть гонения на церковь и служителей Божиих устроила, и народ массово стал в атеисты записываться, вот за это ещё больший гнев Божий уже разгорается. И пройдёт ещё несколько лет, и вот увидите, что будет.

— А что будет?! — в голос спросили дети.

— Война будет.

— Ух ты! — восхищённо воскликнул Игорь. — А скоро? Я пойду на войну товарища Сталина защищать!

— А потом? — спрашивает Ира.

— А потом будет победа за нами.

— А потом?! Что будет с коммунистами? Неужели Господь их тоже пожалеет? — спрашивает Антон. Больше всего ему хочется, чтобы покарал Бог коммунистов.

— А что потом. Не простоит эта власть, замешанная на крови и безбожии, и ста лет. Вам дано ещё увидеть её падение. Но то будет нескоро.

— Тогда нам нужно к Сталину идти, — убеждённо сказал Антон.

— Это ещё почему? — говорит дед Игнатий.

— Он же погибает. Его душа в аду будет гореть. Он ослеп. А разве может вождь народов быть слепым. Тогда и сам в яму упадёт, и народ за собой потащит.

— Какую яму? — спрашивает Ирина.

Она с удивлением смотрит на Антона.

Антон сердится, ну почему они не могут понять очевидное.

— Ира, ты что, Евангелие не читала? Это же всё из Евангелия. Христос будто о Сталине сказал. Слепые вожди слепых.

— Если слепой ведёт слепого, то оба упадут в яму. Евангелие от Матфея, — сказал дед Игнатий.

— Да, да, — сказал Антон. — Нам нужно срочно идти к Сталину. Из‑за него может весь народ погибнуть. У Сталина никого нет рядом, кто мог бы рассказать ему правду.

— Какую правду? — Ира опять удивляется.

Идти к Сталину. Да где такое видано, это глупо, это немыслимо, думает девочка.

— Правда, Ира, может быть одна. Так же как и Бог. Не может человек служить сразу двум господам. А Сталин заблудился. И если ему никто не откроет глаза, то он и свою душу загубит, и миллионы других.

— Дело не в Сталине, — сказал дед Игнатий. — А в идеологии. И если даже ты убедишь Сталина в чём‑то, от этого в стране мало что изменится. Потому что сама по себе идеология этой власти — богоборческая. И этим всё сказано. Тем не менее, Антон, в твоих словах есть здравый смысл. И твоя идея мне по душе. Поэтому поддерживаю. И предлагаю держать путь на Киев.

— На Киев?! — в голос сказали дети.

— Да.

— Но ведь Сталин в Москве! — сказал Игорь.

— К Сталину, ребята, нам, простым смертным, просто так не попасть. Но я знаю человека, который сможет организовать нам встречу со Сталиным. И находится этот человек в Киеве. Когда‑то, очень давно, он был наставником у сына грузинского сапожника, там, в Тифлисской семинарии. Джугашвили тогда называли Сосо. Но чтобы попасть в Киев, нужно нам пройти мытарства. И вот пройти эти мытарства нам поможет один интересный товарищ. К нему и пойдём.

— А как зовут того, кто учил Сталина? — спросил Антон.

— А зовут его владыка Антоний. Как тебя. Но раньше, до принятия схимы, имя его было Димитрий. И был он архиепископом Таврическим. В Крыму. Может, Антон, твоя мама его видела, когда вы в Крыму жили.

— Владыка Димитрий! Так он мой крестный отец! — закричал Антон. — Конечно, мама его видела, и я его видел, он мне Евангелие подарил. Вот же оно!

— О, дивны дела Твои, Господи, — дед Игнатий перекрестился.

— Я когда родился, то мама думала, что священник при крещении даст мне имя Илья, потому что я родился в день памяти Ильи Муромца. Но владыка Димитрий велел назвать меня Антонием. Мама удивлялась и говорила, что, может быть, в этом скрывается тайна и со временем она откроется.

— Так вот и открылась, — сказал дед Игнатий. — Это он тебе весточку из будущего передал. Чаю, будет с ним встреча.

Антон молчит, он потрясён. Сердце его переполнено радостью.

— Дедушка Игнатий, а про владыку и Сталина ещё расскажите, — просит Ира.

— Я не так и много знаю. Сказать могу то, что в народе слышно. Владыка Антоний из старинного княжеского рода Абашидзе. Человек бесстрашный. Мужественный. Незадолго до революции встречался с самим царём Николаем — в Ливадии. А когда в Крыму после революции началась смута, он, как правящий архиерей, объявил на полуострове дни всенародного покаяния. И тогда же обратился к народу. Это послание произвело на очень многих огромное впечатление, его переписывали от руки, передавали друг другу. Вот, мне одна старая монахиня дала как святыню. Сейчас…

— Дед, а дед, — Антон трогает старика за рукав. — А ведь ты не простой. Ты грамотный. Речь у тебя такая, как в книге. Ты что, специально прикидываешься таким вот простым, это для смирения, да? Ты, значит, юродствуешь вот так. Да, дедушка Игнатий? Ты, наверное, тоже из знатного рода, как и Абашидзе?

Старик улыбнулся:

— Как любила говорить моя покойная бабушка: всё может быть. Может, и гложет, а может, и поможет. Бывает, с коня сигают, а бывает, и на коне летают.

— А слепым тебя, дед Игнатий, почему называют? Ведь я замечаю, ты не совсем слепой. Что‑то же видишь.

— А со слепого спроса меньше, Антон. А тем более, когда лютуют вокруг звери красные…

Он открыл псалтирь, достал заложенный внутри пожелтевший лист, протянул Антону:

— Ну‑ка, читай….

— «Многими тяжкими грехами осквернился народ наш в недобрые годины мятежного лихолетия и смуты: бунт и измена, пролитие крови и братоубийство, безбожие и осатанение, богохульство и кощунство, разбой и лихоимство, зависть и хищение, блуд и растление, празднолюбие и празднословие. Осмердела земля наша, зачумлён воздух, омрачается свет солнечный гноем ран души нашей. Не по слабости только, но и по гибельному обольщению согрешил пред Богом народ наш, ибо открыл уши свои ложным и тлетворным учениям сынов тьмы, отвернулся от Бога и поклонился идолам… Люди русские, православные! Явите силу покаяния, возвеличьте Святую Русь делом, словом и мыслью, отвергните соблазны антихристовы…»

— Странно, что за это его не расстреляли, ему просто повезло, — сказал Игорь.

— Это, Игорь, называется по‑другому. Это милость Божья, хранил Господь милосердный владыку. И по сей день хранит. И происходит это, как в народе говорят, не без участия самого Сталина. Сказывают, не один раз обращался бывший учитель к своему ученику, и письма ему писал. И вождь не отказывал. Даже если просил священников освободить, тоже помогал. Не раз арестовывали архиепископа, но вмешивался Сталин, запрещал трогать своего учителя. Вот такие дивные дела. Поэтому и направим стопы в Киев.