Каникулы принцессы

Галина Гордиенко, 2022

Катя Ивлева – обычная тринадцатилетняя девчонка. Она ходит в школу, скучает на уроках и мечтает о красивой жизни. Однажды Катя узнала, что в роду у нее были дворяне. И если бы не революция 1917 года, сейчас она бы кружилась на балу в пышном платье, а не сидела за партой. «Каникулы принцессы» Галины Гордиенко – это история о том, что наши мечты имеют свойство сбываться. Но так ли это здорово? Для среднего школьного возраста.

Глава 2

Катя Ивлева

Будильник звенел пронзительно, Катя никак не могла его нащупать. Шлепала ладонью по прикроватной тумбочке и все промахивалась и промахивалась.

Она с трудом открыла глаза и села в постели. Со злостью посмотрела на тумбочку и рассмеялась: будильник держала в руках мама.

— Так вот почему я не сумела его прихлопнуть, — пробормотала Катя хрипловатым со сна голосом.

— Именно, — кивнула мама. — Зато сегодня ты не будешь метаться по квартире, перебросив язык через плечо! В кои-то веки нормально позавтракаешь и без спешки соберешь ранец.

— Подумаешь…

— Вот и подумаешь! — рассердилась вдруг мама, кивнув на разбросанные по столу учебники. — Сколько раз говорила — готовься к школе с вечера, незачем с утра носиться как оглашенная!

— Ма, ну что ты опять… — Катя сладко зевнула. — Каждый день одно и то же, одно и то же…

— Думаешь, приятно все это повторять? — язвительно хмыкнула мама. — Да я язык уже стерла! В жизни не видела такой лентяйки, вот честное слово! Лень, Катька, точно вперед тебя родилась, я раньше никогда не понимала этой пословицы, зато теперь…

— И что теперь?! — оскорбленно выкрикнула Катя.

— Прочувствовала каждое словечко!

Мама поставила будильник на тумбочку. Покосилась на единственную дочь и поспешно отвернулась, пряча улыбку: мрачная Катька сопела как паровоз, неохотно заправляя постель. Тощая, все позвонки отчетливо видны, голенастая, темно-русые волосы после сна веером стоят вокруг головы…

— Не дуйся, — примирительно заметила мама. — Сегодня на завтрак твои любимые оладышки.

— Оладышки! — раздраженно фыркнула Катя. — Вначале расстроила…

— Катька, не ворчи! Тебе что, сто лет завтра исполнится?

Катя проводила взглядом смеющуюся маму и с досадой подумала: «Если бы не революция! Вот ведь не повезло…»

При маме этих слов она уже не говорила. Мама сразу начинала сердиться. И на нее, Катю, и на собственного отца, который легкомысленно рассказал внучке, кем были ее прадеды. Еще и фотографии старинные показал и какие-то пожелтевшие бумаги, сохранившиеся в семье с позапрошлого века.

Вот дочь с ума и сошла: как же, она дворянских корней, подайте ей платья бальные, драгоценностей побольше, дом-усадьбу, непременно с колоннами, как на старой фотографии, а главное — почтительных слуг, раз по рождению положены.

При этом Катька — что больше всего поражало Антонину Романовну — совершенно игнорировала других своих предков, а ведь среди них были не только казаки и купцы, но и самые настоящие крепостные. Дочь быстренько списала их наличие на проклятую революцию — все она виновата! — и выбросила из головы.

Катя подошла к зеркалу. Придирчиво осмотрела себя и поморщилась: да-а, паршивенько! Ее знатные предки в гробах бы перевернулись, предстань она перед ними в таком затрапезном виде, как только мама не понимает?

Дешевка, не вещи…

А ведь она — самая настоящая дворянка!

Катя обиженно шмыгнула носом: мама совершенно не желала с ней считаться. Покупала всю одежду на рынке или в недорогих магазинах. Катя фирменные джинсы видела лишь в рекламе или на однокласснице Верке Сидоренко, толстой, как корова, такой же добродушной и глупой.

Вот бы ей, Кате, такие джинсы!

Мама же только смеялась — мол, дворянство в старину могли дать за заслуги перед Отечеством кому угодно, как и лишить за предательство, леность или бездарность. Дворянство — это не только знатные предки, но и воспитание, и обязательства перед Родиной, и трудная служба на ее благо, и…

Что б она понимала! Будто Катя книг не читала или фильмов не смотрела.

Дворянство — это… балы! Это прекрасные платья! Это сон до полудня! Это слуги, сдувающие с тебя пыль! Это путешествия по всему миру! Это простолюдины, почтительно заглядывающие тебе в рот! Это драгоценности! Это…

Катя судорожно вздохнула, прогоняя глупые, пораженческие мысли: никогда-никогда!!! — ей не жить такой чудной, такой сказочной жизнью. Так что придется сейчас жевать за завтраком простые оладышки, а не глотать живьем таинственных устриц или наслаждаться трепангами, интересно, что это такое? А потом придется тащиться в самую обычную районную школу в самых обычных джинсах, сшитых трудолюбивыми китайцами.

Не повезло ей!

Вот родись она, Катя, году эдак в тысяча девятьсот… — тьфу, пропасть, а революция?! — нет, лучше — в тысяча восемьсот пятидесятом…

* * *

В школу сегодня Катя шла неохотно, можно сказать, переступая через собственное «я». Одноклассники казались людьми примитивными, неинтересными, даже странно — что она раньше в них находила? Еще и дружила с Ленкой Плющенко, сейчас и не верится. И Васька Гончаров ей нравился, а у него мать — обычная медсестра, отец — крановщик…

Катя презрительно фыркнула: когда она спросила Ваську о предках, он лишь плечами пожал — мол, никогда не интересовался. Вот дедушки-бабушки — это святое, о них он все знает, а дальше…

И понятно, кого волнуют простые работяги? Вот были б предки у Васьки аристократами, как у нее, Кати, другое дело. Тогда б Васька с гордостью их перечислил.

Катя переступила порог класса и брезгливо поморщилась: с кем приходится общаться? Плебеи, все до одного плебеи!

А все из-за папы с мамой. Наверняка ведь есть в городе лицеи или гимназии, где учатся такие, как она, люди с благородной кровью, жаль, родители и слышать об этом не хотят. Папа смеется, а мама сердится и обзывает Катю всякими непонятными словами. Обвиняет в снобизме, например. Оба в один голос заверяют, что у Кати очень хорошая школа. С сильными учителями и великолепными традициями. И она — она, Катя! — должна гордиться, что там учится.

Гордиться — надо же…

Было б чем!

Катя бросила ранец на стол и сожалеюще покосилась на ближайшую подругу: лицо у Ленки… Простое-простое, никакой изюминки, можно сказать — крестьянское. Круглое, как луна. Глазки голубенькие, бровки над ними — смешными домиками, такие светлые, их с двух шагов не разглядеть, ресницы — жалкие коротенькие щеточки, розовые, как у поросенка. Правда, волосы у Ленки — ничего, пшенично-белые, густые, но и их дурочка Плющенко стягивает в тугие детские косы. Никак не поймет: они уже девушки, вот-вот по тринадцать исполнится, им нельзя причесываться как первоклассницам и так же одеваться.

Катя фыркнула: Ленка — такой крутой наив! Словно не в двадцать первом веке живет, а в девятнадцатом. Эдакая тургеневская дева — спокойная, доброжелательная, медлительная, вечно мечтающая о чем-то, будто не живет, а спит.

Катя снисходительно кивнула на Ленино приветствие. Поискала взглядом Ваську и недовольно скривилась: Гончарова невесть с чего занесло к столу Наташки Подгорной. Сидит рядом и что-то оживленно рассказывает. А Наташка внимательно слушает, будто и нет ничего необычного в Васькином поведении.

Катя заставила себя отвернуться: ей-то какое дело до этих… простолюдинов?!

И невольно покраснела: Натка Подгорная гораздо больше Кати походила на аристократку. Изящная, золотоволосая, зеленоглазая, она с пяти лет занималась художественной гимнастикой и постоянно ездила на соревнования, почти всегда занимая призовые места. Наташу Подгорную все считали настоящей красавицей.

На школьных вечерах именно она открывала концерты, летая над сценой то с лентами, то с мячиком, то с обручем или булавой. Воздушная, яркая, она всегда срывала шквал аплодисментов и исчезала за кулисами, провожаемая восхищенными взглядами зрителей.

Катя не любила ее. Сама не могла сказать — за что именно. Ведь Наташа, если честно, ничего плохого ей не сделала. И держалась Подгорная всегда отстраненно, не имея в классе подруг. Что понятно. Слишком часто она отсутствовала, слишком плотно расписаны дни, ни минуты лишней на дружбу или встречи вне школы.

Но… Наташка не имела права быть такой… такой красивой! Почему не у Кати зеленые глаза и легкие золотистые кудри?! Почему она, Катя, не умеет так ослепительно улыбаться, а в ее взгляде нет Наташиной безмятежности? Это… несправедливо!

И Катя, порой стыдясь себя, радовалась Наташиным тройкам по математике и физике, ее неуверенным и невнятным ответам. Ядовито думала, провожая глазами опечаленную очередной тройкой школьную знаменитость: «Так тебе и надо! Это не ножками на сцене дрыгать и ленточками размахивать!»

Единственное, в чем Катя невольно отдавала однокласснице должное: Наташа не задавалась. Будто и не существовало ее грамот, кубков и медалей, будто не было в городской прессе хвалебных статей в ее адрес — как же — олимпийская надежда! — а по телику не показывали отрывки из ее выступлений.

«Зато она троечница, — с мрачным удовлетворением подумала Катя, неприязненно рассматривая хрупкую фигурку. — И дура, наверное. Непонятно, чего ради Васька около нее вертится. Конечно, Натка — смазливая…»

Катя зажмурилась и даже головой потрясла: не хватало еще завидовать этой… этой… ящерице зеленоглазой, вот! И засмеялась: Подгорная действительно походила на ящерицу. Видела как-то Катя в Крыму такую, ящерица дремала на камне, грелась на жарком солнышке — гибкая, изящная, ярко-зеленая, совсем как Наташкины глаза. И исчезла мгновенно, едва Катя протянула к камню руку. Фу! И что она привязалась сегодня к Подгорной?! Нужна ей Наташка сто лет, как же…

— Ты что фыркаешь, как еж? Случилось что-то? — Лена внимательно смотрела на подругу.

— Вот еще, — передернула плечами Катя. — Просто я с утра с мамой поцапалась. Прикинь, она снова не дала мне накраситься перед школой! У нее совершенно ископаемые представления обо всем, а уж о косметике… Как мне надоели ее нотации, ты бы знала!

— А мне нравятся твои родители, — Лена раскрыла учебник по географии. Немного помолчала и печально сказала: — Они относятся к тебе всерьез, понимаешь? Мои обо мне и не помнят, наверное. Накрашусь я или нет, мама вряд ли заметит. Если честно, я ее практически не вижу. Они почти всегда возвращаются, когда я сплю, все их бизнес противный…

— Дура ты, Ленка, и уши у тебя холодные, — хмыкнула Катя. — Разве плохо — сама себе хозяйка? Мне бы твою свободу, ух, я бы развернулась…

— Это тебе так кажется.

— Считаешь, самая умная? — Катины глаза недобро блеснули.

— Не считаю, — коротко ответила Лена и отвернулась.

Последнее время ей трудно с Катей. Ивлева стала злой, так и норовила уколоть побольнее. И вне школы они практически перестали встречаться.

Лена помрачнела, вспомнив, как позавчера Катя язвительно прошлась насчет ее лишнего веса и отсутствия «настоящего» характера. Мол, был бы он, Ленка не метала б в рот все подряд, как рождественский поросенок.

Будто Ивлева не знала, насколько подруга комплексовала из-за лишних своих килограммов, будто не дружили они с первого класса! «Наверное, Катька права, у меня нет силы воли, — угрюмо думала Лена. — Я ненавижу смотреть в зеркало! Знаю, что безобразно толстая, и все же ем все подряд, я так люблю сладкое…»

Лена печально улыбнулась: до Нового года осталось всего ничего, меньше трех недель. Даже если она сядет на очередную диету, ей не избавиться от безобразных пухлых складок по бокам. И ноги ее никогда не будут такими стройными, как у Катьки, нечего и мечтать надеть на новогодний вечер платье или короткую юбку, лучше уж джинсы, как всегда. Конечно, Лена и в них не кажется стройной, но… над ней хотя бы смеяться не будут. И ни один мальчишка не пригласит ее танцевать! Лену ни разу не приглашали. Ни разу в жизни! Катька права — она жирная. Она просто уродина! Лена полжизни бы отдала, чтобы стать такой же худенькой, как Катька. Лена не любила праздники. И чувствовала себя преступницей, протягивая руку за добавкой — мама так вкусно готовила!

В новогоднюю ночь стол буквально ломился от любимых блюд: разнообразные салаты; горячий, только что из духовки гусь с золотистой корочкой, фаршированный рисом, черносливом и яблоками; домашняя буженина, запах от нее буквально сводил с ума; овощные блюда, рыбные, а на сладкое…

Лена зажмурилась, заранее смиряясь с неизбежным злом — парой-тройкой лишних килограммов, от которых потом так трудно избавиться, почти невозможно, если уж честно.

— Плющенко, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

Лена вздрогнула от неожиданности: она и не заметила, как в класс вошла Луиза Ивановна, классный руководитель и учительница русского языка и литературы.

— Живот болит? — сочувственно допытывалась Луиза Ивановна.

В классе засмеялись. Катя громко фыркнула. Лена жарко вспыхнула и пролепетала:

— Н-нет. Я в порядке…

— Точно?

— Точно.

— Ну, если так, начнем урок!

В классе зашелестели страницы учебников. Лена прижала ладони к пылающим щекам. Катя насмешливо шепнула:

— Что-то не то съела за завтраком?

— Отстань.

— Так морщилась…

— Говорю же — отстань!

Луиза Ивановна обернулась, и девочки тут же уткнулись в учебники. Она улыбнулась:

— Кто скажет, сколько дней осталось до Нового года?

Восьмиклассники загалдели и закричали, перебивая друг друга:

— Две недели!

— Нет, почти три!

— Семнадцать дней!

— Если считать сегодняшний, то восемнадцать!

— А чего его считать, сегодняшний? — возмутился Васька.

— Ну почему, будем считать, — не согласилась Луиза Ивановна. — Тем более день только начался, даже первый урок только-только начался, я еще ни одной двойки не успела поставить…

В классе засмеялись. Гончаров проворчал:

— Сами сказали — Новый год на носу, какие могут быть двойки?

Луиза Ивановна дискутировать не захотела. Посмотрела на часы и сказала, что должна сделать объявление. Предновогоднее и очень важное.

Васька недоверчиво хмыкнул: «важность» и предновогодняя суета как-то не вязались друг с другом. Катя лениво протянула:

— Если насчет костюмов, так это каждый год повторяется — мол, бал-маскарад, то, се…

— Нет, Ивлева, о костюмах вы и без меня знаете. А я хотела поговорить о конкурсе, объявленном вологодским телевидением.

Класс заинтересованно притих. Луиза Ивановна весело воскликнула:

— Обещано множество призов, а самый главный — туристическая поездка по странам Европы на все время зимних каникул! Причем для трех человек, занявших первые места! И встречи со сверстниками, этот же конкурс проводится не только у нас.

— Клево, — оценил Пашка Смирнов.

— Вот повезет кому-то, — тоскливо проскулила Валя Кудрявцева.

— Так что за конкурс? — нетерпеливо закричал Васька. — Снова вопросики по истории и географии?

— Предновогодний конкурс, — тихо напомнила Лена Плющенко. — При чем тут история с географией?

— Да перед Новым годом вечно проводят всякие дурацкие конкурсы, — отмахнулся Васька. — То танцы-шманцы, то костюмы новогодние, то на лучший номер, типа — разучите, детишки, пару-тройку фокусов или стишки прочтите повыразительнее, то рисунки им дайте с елочками и снегом до крыш… Правда, призы раньше были попроще! Интересно, что на этот раз придумали?

Восьмиклассники выжидающе уставились на учительницу. Васька даже привстал, преданно поедая ее глазами.

Луиза Ивановна засмеялась:

— Не буду больше испытывать ваше терпение. Конкурс на этот раз не из простых — на лучшее новогоднее стихотворение!

— Чего?! — ахнула Валя.

— Литературный конкурс, — с удовольствием повторила Луиза Ивановна. — На лучшее новогоднее стихотворение. Можно просто о зиме.

— А почему его объявили всего за восемнадцать дней?! — возмутился Олег Огнев.

— Разве непонятно? Чтобы не утонуть в наших бездарных опусах, — хмыкнул Васька. — Чем меньше времени, тем меньше халтуры к ним попадет. И потом — восемнадцать дней — не так уж мало…

— Ага! Если писать каждый день по три стиха, — фыркнул Олег, — то можно сдать на конкурс… э-э…

— Пятьдесят четыре штучки, — быстро посчитала Вера Сидоренко. — Ничего себе!

— Точно, завалим жюри работой! — хохотнул Олег. — Ради халявной поездки в Европу…

— Даешь по пять стихов в день! — жизнерадостно заорал Васька.

— Матерь божья… — потрясенно прошептала Вера. — Это ж… девяносто штук!

— Вычтите три дня, — улыбнулась Луиза Ивановна, — после двадцать восьмого работы уже не принимаются, двадцать девятого и тридцатого декабря работает жюри, тридцатого же и объявят победителей. — Учительница помолчала и торжественно объявила: — Кстати, все лучшие стихи будут изданы в особом поэтическом сборнике! И, естественно, прозвучат по телевидению в исполнении авторов!

— Хотите сказать, меня все-все увидят по телику?! — восторженно взвизгнула Сидоренко. — Ох, и классно! Мне папулик такое платье из самого Парижа к Новому году привез…

— Ты вначале стих напиши! — раздраженно фыркнула Катя.

— А-а, да чего там сложного? — Вера сияла, будто уже выиграла. — Я тебе прямо сию секунду могу начало выдать! Вот, смотри: с Новым годом поздравляем и здоровья вам желаем!

— Ага! — захохотал Васька. — А дальше: водку-пиво пейте, только не болейте!

— Валенки носите, снегом не скрипите! — весело выкрикнул Огнев.

— И я! И я! — Света Смолкина возбужденно выскочила в проход между партами. — Дед Мороз к вам придет и подарки принесет!

— Кукол, сало, шарики, шоколад, фонарики! — хмуро продолжила Катя.

— Хватит-хватит! Сдаюсь! — Луиза Ивановна подняла руки. И вдруг серьезно сказала: — Только учтите — весь примитив будет отбрасываться на первом же этапе. Это я о «поздравляем, желаем»!

— Значит «шарики-фонарики» можно, — обиделась Вера, — а «поздравляем, желаем» нельзя?

— Можно все. Никаких ограничений. Просто не забывайте: рифма — это еще не поэзия!

— Как это? — Верин лоб прорезала глубокая морщина. — Я всегда считала: стихи — это рифма.

— Не только.

— Сидоренко, ты — дура, — зло прошипела Катя. — Рифмовать могут все, а настоящих поэтов единицы!

— Ивлева, без оскорблений, пожалуйста, — одернула Луиза Ивановна.

— Ага! Не переходим на личности, — подмигнул Кате Васька. — Будем взаимно вежливы!

— Нет, вы мне точно скажите, что нужно кроме рифмы? — капризно потребовала Вера. — Ну, чтобы выиграть?

— Вот это вопрос, — восхитился Олег. — Всем вопросам вопрос!

— Верочка хочет в телевизор, — съязвила Катя. — В новом платье!

— Рецепт, пожалуйста! — крикнул Васька.

— Точно, рецепт — в студию! — выбила звонкий марш по столешнице Рита Сандуленко.

— Разжуйте нам, одноклеточным, — вздохнула Света, — сделайте милость.

— Если не всякий стих поэзия, то что тогда поэзия? — негромко спросила Наташа Подгорная.

— Вот именно — что?

— Элементарно: души частица да первая снежинка, отблеск зари да в шампанском льдинка, улыбка ребенка да посвист синицы, метели вой да рычанье львицы… — пробормотала Лена.

— Плющенко — ты гений! — зааплодировал Васька. — Рецепт как в аптеке! Только что дальше делать?

— С этими, блин, улыбкой ребенка и отблеском зари? — проворчал Олег.

— И посвистом синицы! — крикнул кто-то.

— Дурачье! Главное тут — души кусочек!

— Не кусочек, а частица!

— А дальше-то, дальше?!

Лена слабо улыбнулась и закончила:

— Все это смешать. Все это слепить. На конкурс отправить. И победить!

— С ума сойти, — ошеломленно оценила Вера.

— Прекрасный рецепт, можете использовать, спасибо, Лена! — одобрила Луиза Ивановна. — А теперь начнем урок.

— Почему — урок? А как же конкурс?! — разочарованно взвыл Васька, не приготовивший домашнее задание.

— А что — конкурс? Сдаете стихи мне, в конце каждой недели мы их зачитываем на классном часе, отбираем лучшие, я их тут же отправляю по Интернету куда следует.

— А почему не мы сами? — насупилась Вера. — Скажите нам адрес, мы и без вас отправим!

— Так решено, видимо, чтобы разгрузить жюри, — пожала плечами Луиза Ивановна. — Они будут выбирать среди более-менее достойных работ, самые беспомощные мы должны отклонить здесь. Это первый этап конкурса.

— А кто участвует-то? — вяло поинтересовалась Валя.

— Старшие классы. С восьмого по одиннадцатый включительно.

— Вот увидите, я обязательно выиграю! — громогласно пообещала Вера Сидоренко.

Катя враждебно покосилась на нее и подумала, что тоже не против оказаться среди призеров. Поехать в Европу без родителей, со сверстниками…

Фантастика!