Средневековая история. Граф и его графиня

Галина Гончарова, 2020

Это версия истории, в которой граф Иртон остается жив и здоров. Переписано по просьбе издательства. Интриги, расследования и счастливый финал сохраняются в полном объеме. Содержит нецензурную брань.

Глава 2.

Развязка первого узла.

Комната Алисии сделала бы честь самому строгому монаху. Узкая кровать, высокий шкаф, несколько сундуков… простые строгие драпировки, стол…

Когда Лиля спросила, почему свекровь так и не обжилась здесь — та только покачала головой.

— Мне много не надо.

Сейчас две женщины сидели и ждали. Не просто так Ганц попросил Лилиан отправиться во дворец. Вирман он забрал с собой, а обеспечить защиту графини своими силами…

Ребята Лейса могли. Но…

Мало ли что.

Мало ли кто…

Рисковать хозяйкой — а может, уже и кем-то большим (другом, например?) Ганц не собирался. Так что женщинам предстояло провести ночь в покоях Алисии. Вряд ли во дворце до них доберутся убийцы. Уж не в эту ночь точно. Потом — да. Есть опасения. А сейчас…

Средние века. Главная беда — медленное продвижение информации. На дворцовой голубятне Ганц оставил двоих вирман. Раньше утра ни одно сообщение до адресата не дойдет. А к утру все будет кончено.

Лиля, которая знала о его планах, сейчас сидела в кресле — и пила пустырник.

Горькая гадость. Но успокаивает ведь…

Алисия расхаживала по комнате.

— Я и сейчас не верю, что Амалия…

— Я бы тоже не поверила. Но что мы о ней знаем?

— Она моя…

— Дочь. А в остальном?

— Жена, мать… Питер ее обожает.

— А она — его?

Алисия задумалась.

— Вроде бы тоже…

— И как это проявляется?

— Что ты имеешь в виду, Лилиан?

Лиля вздохнула. Как тут объяснить…

Это просто как пелена счастья в воздухе.

Когда отец возвращается домой, а мать обязательно встречает его в коридоре и целует, и у него такие глаза…

А потом они поворачиваются к дочери, которая тоже выбежала в прихожую — и улыбаются. И в воздухе словно разливаются теплые солнечные лучи.

И когда в доме вдыхаешь этот запах — и понимаешь, что здесь все счастливы. Можно облить квартиру Шанелью, но нельзя подделать это…

Счастье — словно светлячки, плывущие в воздухе. И проявляется повсюду.

В жестах, улыбках, взглядах, прикосновениях… и вот у Ивельенов Лиля этого не видела.

Ингрид и Лейф — да! Три тысячи раз — да!

А вот с Питером и Амалией, по мнению Лили, было иначе. Он — поклонялся, она — принимала это, но не более того.

Почему этого никто не замечал?

Ну, на людях все могло выглядеть и по-другому, но Лиля-то попала в такой момент, когда все полезло наружу. А всерьез ее — можно хоть сто раз повторить это — никто не принимал. Хоть на что-то муженек сгодится.

— Я не видела у них счастья. Крепкий дом, любовь со стороны Питера, спокойствие — внешнее…. Алисия, почему могло так получиться?

— Ты про Эдмона и Амалию?

— Да.

— Не знаю. Но вот то, что они держали свои отношения в тайне — спокойно. Эдмон ненавидел всех Иртонов. И, наверное, когда полюбил Амалию, сам себе не поверил.

— И что? Пришли бы к родителям, поговорили…

— К отцу, которого он терпеть не мог?

— Пришел бы к Джайсу…

Алисия задумалась.

— Лилиан, может быть, ты просто не понимаешь. Эдмон ненавидел Иртонов. Обратиться ко мне или к Джайсу для него тоже было нереально…

— А Амалия?

— А ты бы пришла к отцу с заявлением, что любишь мужчину, ждешь от него ребенка и хочешь за него замуж?

Вообще-то Аля Скороленок с таким заявлением и к президенту бы явилась. А вот Лилиан…

— Вряд ли…

— Он бы просто тебя убил.

— Надеюсь, что нет. Но…

— А мы бы вообще… выход только один: вытравить плод — и отправить Амалию в монастырь.

— Шикарно. Ладно, Алисия, мы сейчас можем гадать сколько угодно, но ответ знает только Амалия.

Алисия закатила глаза.

— Лилиан, а ты понимаешь, какой опасности ты себя подвергаешь?

— Какой опасности? — Лиля смотрела наивно.

— Ты теперь знаешь…

— О заговоре? Знаю. И что?

— То есть…

— Алисия, я собираюсь молчать. Ты — тоже. Лэйр Ганц никогда не признается, что рассказал нам. Больше никто ничего не узнает. А те, кто посмеют обсуждать короля… что, палачи в стране закончились?

Алисия рассмеялась.

— В чем-то ты права. Вот что делать с Ивельенами….

— Устроить им несчастный случай, — буркнула Лиля. — Есть варианты?

— А дети?

Лиля почесала нос. Вот это она не продумала. Дети…

— Не знаю. Определенно безопасна младшая девочка. Она не даст здорового потомства, вообще слишком долго не проживет.

— А старшие? Джес? Сэсси?

— Зависит от того, сколько им сказали родители…

— Ты полагаешь… — женщины обменялись серьезными тоскливыми взглядами. Лиля вздохнула.

— Не знаю. Не хотела бы я быть на месте короля.

***

Никто не хотел бы… Эдоард и сам бы сейчас с кем-нибудь поменялся. Противно ныло в груди, болели виски, боль захватывала то плечо, то правую руку…

Не первый раз. Но… он сильный, он справится.

Эдоард лежал на кровати и смотрел в стену.

Очень хотелось поднять тревогу, поднять на ноги дворцовую стражу, перевести дворец на осадное положение…

А вот нельзя. Никак нельзя. Если сейчас поднимется паника — заговорщики либо удерут, либо ударят первыми. Нет, тут никак нельзя бить во все колокола. Лучший способ — это по-тихому взять Ивельенов, допросить в Стоунбаге и — решить по результатам допросов.

Лишившись основных претендентов, заговорщики невольно сцепятся. Никого достаточно знатного, чтобы претендовать на престол, там нет. То есть хотя бы дней десять времени они выиграют. А время сейчас — самое главное.

А еще Ганц предлагал создать службу королевских ассасинов. Пожалуй, надо будет так и поступить.

Есть вот человек. Казнить его нельзя. В живых оставлять опасно. Что же делать?

Либо несчастный случай, либо дуэль, либо… да что угодно! Но кто это может устроить?

Вот и завести специальных людей. Вырастить из части его мальчишек и девчонок… почему нет?

Подловато?

А вы подумайте, что иначе эти мальчики-девочки сдохли бы на улице. А так их ожидает работа на благо государства, хорошая зарплата и пенсион. А может — и титулы. Вот Ганцу точно надо барона дать за его работу. Заслужил.

Скажете — работа бесчеловечная? Убивать людей?

Тебя убьют — а ты не злоумышляй против государства. Есть ведь люди, которых надо убить, без всякой оглядки на Альдоная. Просто — надо. Ибо если они живы останутся — крови прольется…

Есть такие…

Дочка, за что?!

***

Ночевать Лиля осталась у Алисии. Улеглась на вежливо предложенную жесткую кровать, укрылась плащом (одеяло было грязноватым), Нанук (не хотела, но пришлось взять собаку с собой) всей тушкой упал на ноги, отлично их согревая.

Она свое дело сделала. А воевать — это к мужчинам.

Пусть лэйр Ганц отдувается. Глядишь, бароном станет… хороший он мужик. Джесу бы его характер — жили бы душа в душу…

***

Ганц Тримейн и отдувался. За всех.

Вирмане, плюс королевский ордер, делали чудеса.

Королевский ордер?

Золотая бляха, щедро украшенная самоцветами. Таких всего штуки три. Или четыре. И все хранятся у короля. Так что подделать их невозможно.

Но на время предъявления этой игрушки каждое слово Ганца становится словом короля, как если бы его величество сам приказывал.

И Ганц пользовался от души. Не в своих интересах, нет. Всегда в интересах короны. Первым делом принявшись, с помощью вирман и людей Лейса, за дворцовую гвардию.

— Капитан, Вы арестованы…

— Лэйр, Вы арестованы…

Заговор надо было давить в зародыше. И чем скорее, тем лучше.

Все делалось без шума и пыли. Оглушить, связать, вставить кляп — и в карету. Закрытую. А там — довезут их вирмане до Стоунбага, ничего не случится. Написать письмо коменданту, пусть допросит подлецов как следует.

Написать письма нескольким своим… знакомым.

Королевские доверенные не то чтобы дружат. Нет среди них такого. Но есть те, кому они доверяют чуть больше — и те, кому доверяют чуть меньше. Вот более доверенным Ганц и слал весточки. Чтобы на местах либо арестовали таких-то, либо организовали их убийство.

Безжалостно?

Он слишком много на себя берет?

Плевать на все!

Тут речь идет о язве, которую надо каленым железом выжигать. Как можно скорее, пока не прорвалась.

Летели птицы, мчались гонцы…

А Ганц тем временем отправился к Ивельенам.

Для любого заговора нужна голова. И если ее отсечь… нет, может быть и так, что найдется новая. А может и не быть.

В любом случае — их надо взять и поместить в Стоунбаг. А уж потом разбираться…

***

Амалия и Питер сидели у открытого окна. Близняшки устроили матери безумную ночь. Обычно детей отсылали в другое крыло, но Питер не мог расстаться с младенцами. А у них то ли колики приключились, то ли еще что… орали — вдохновенно. А по жаркой поре окна были открыты, и слышимость — идеальная. Питер, не вынеся детского крика, зашел к кормилице, потом к Амалии, да так у нее и остался.

Женщина смотрела в окно на звезды.

— О чем ты думаешь, родная?

Амалия словно не сразу его услышала. Но потом…

— О мести, Питер.

— Столько лет уже прошло…

— Сколько?! — синие глаза сверкнули гневом. — Сколько? У меня отняли любимого мужа, у детей — отца, у тебя — друга… разве можно тут говорить о давности?

Питер вздохнул.

— Нельзя.

Жену он любил. Но сильно подозревал, что она его не любит. Так, как Эдмона — нет.

Тогда Амалия горела. Сейчас же ему достались одни угли. Больно?

Может быть. Но Питер подозревал, что когда все будет кончено — она оживет. Станет такой, как прежде. И даже сможет полюбить его. Пусть не так сильно, как некогда другого, неважно, его любви на двоих хватит.

— Скоро все будет кончено. И я вздохну спокойно. Справедливость будет восстановлена.

Амалия сжимала в руках жемчужное ожерелье.

Его подарок за детей.

— Что это? Факелы?

— Отряд?

Питер вгляделся.

— Нет, я не сказал бы. Так, человек пять…

— Кто там… надо спуститься…

— Ты не одета. Я позову слуг.

— А ты спустись, хорошо?

— Может быть, отца…

— Не вижу смысла. Если что-то важное, тогда…

Но, как оказалось, Лоран Ивельен тоже не спал. Они с Питером встретились внизу, переглянулись…

Нет, они не ожидали провала. Человеку вообще не свойственно признавать ум других людей, каждый считает, что он — умнее всех, разве нет? Да и все было хорошо спрятано. Но может быть что-то такое…

Этим Ганц и воспользовался. У него было письмо, запечатанное одним из колец Лилиан, а внутри коротенькая записочка.

Вирмане, которые были здесь с Лилей, да и с Алисией, говорили, что тут охраны — человек двадцать. Если начнется бой, Ивельены успеют удрать, а если лезть напролом — он начнется. Поэтому…

Ганц и еще человек пять приедут открыто, с письмом о покушении на графиню Иртон. Удавшемся. И просьбой Алисии приехать как можно скорее.

А основной отряд — он будет ждать. Рядом и недолго. Если кто-то подаст сигнал тревоги — они придут на помощь.

Военная хитрость.

И когда он замолотил в ворота, их пропустили без страха. Чего бояться? Пять человек…

Лэйр Ганц поприветствовал герцога, поцеловал руку Амалии и бросился объяснять. Выглядел он так, что поверили. Красные глаза, дрожащие руки, измученное лицо, растрепанные волосы, грязная одежда…

— Ужасное несчастье! Покушение на графиню Иртон!

— Альдонай! — ахнула Амалия.

— И?

— В нее стреляли. Убийцу взять не удалось. Но стрела попала в легкое… графиня теряет кровь, она очень плоха. Тахир не ручается, что она доживет до утра… госпожа, она очень хотела видеть и Вас, и герцога… я умоляю Вас…

Ганц упал на колени, с которых его спешно поднял Питер.

— Нас? Но зачем?

— Миранда, госпожа… Лилиан не может умереть спокойно, она просила меня привезти вас. Она знает, что вы сможете приглядеть за девочкой…

Ганц врал вдохновенно, на волне адреналина. И столько искренности звучало в его словах… да и кого еще просить. Старую гадюку? Смешно… Алисии ребенка можно было доверить в последнюю очередь.

Амалия вздохнула.

Ехать не хотелось. Но…разве она может отказать в такой просьбе?

— Возможно, с утра…

— Госпожа! Графиня очень плоха! — Ганц опять упал на колени. По лицу его струились настоящие крупные слезы. А то ж… коленками со всей дури об мрамор — больно…

Честно говоря, Ганц был твердо уверен, что никто никуда не поедет. Но…. Оно ему надо?

Ему надо было просто заговорить зубы Ивельенам. И чтобы его оставили на ночь вместе с его людьми.

Так и произошло.

Уговаривали его где-то еще час, Ганц страдал, рвался к графине, умолял и уговаривал. В итоге ему пообещали поехать утром. И на том разошлись спать.

И открыли поле деятельности для вирман.

Легко ли открыть ворота для большого отряда?

Смотря кому.

Если Вы — хрупкая и нежная графиня, то вряд ли. А вот если пятеро профессиональных вояк?

***

Лейф огляделся по сторонам. Сопровождающих Ганца разместили в конюшне. Ну, хорошо хоть не в свинарнике, хотя они и оттуда бы выбрались.

Все вояки вздыхали, вытирали скупую мужскую слезу и расписывали, как страдает графиня. Покушались на нее, покушались… ну и достали. Она вот теперь умирает и просит привезти родных хоть проститься. И выглядели при этом неподдельно расстроенными.

Хотя слушать их особо было некому. Разве что конюхам.

Но они жаловались прилежно.

Лейф дождался, пока в большом доме погаснут все огни — и махнул своим людям.

— Пора…

В следующий миг все конюхи были повергнуты в глубокий и здоровый сон. Кулаком по черепу — разве не здорово? Особенно, если это крупный вирманский кулак, по размерам напоминающий небольшую тыкву. Даже лошади не взволновались. Покойников-то не было, крови, криков… ничего. Просто бодрствовали пятеро вирман и четверо конюхов. А теперь только пятеро вирман.

Ничего, и конюхи оклемаются. Никуда не денутся…

Скользнуть неслышными волчьими тенями во двор, оглядеться — и тихо снять караульных — тоже проблемы не составляет. Или вы думаете, что вирмане — это толпа, которая с воплем «Ааааааааааа!!!!!» налетает на частокол и начинает рубить его топорами со всей дури?

Да ни разу.

Уж что-что, а подкрасться, проскользнуть, а где надо и нашпионить — это команда Лейфа умела. И на Вирме такие навыки были полезны, и на континенте… Эрик справился бы лучше, но он как раз был в море.

Четверо часовых были сняты в мгновение ока. Двое — бескровно. Еще двое, так как стояли дальше — метательными ножами.

Только пара тихих хрипов — и все стихло.

Два человека скользнули к казарме, где мирно спали солдаты Ивельенов. Убивать?

Будить?

Драться?

Вот еще не хватало. Нет, все должно быть тихо и мирно. А потому….

Когда Лиля поняла, с чем имеет дело, она долго ругалась. А потом призадумалась.

Дурман, мальдонаино семя, еще что-то… секрет хранился на Вирме, как драгоценность. Нет, здорового человека так не усыпишь, а вот спящего… нечто вроде снотворного газа. Дышишь — и глубоко засыпаешь. Пушкой потом не разбудишь. Вот ощущения — фу!

Сонливость, дурнота, кошмары… так к чему штурмовать? Пару глиняных курильниц внутрь (благо, конструкцию чуть ли не в палеолите изобрели), поджечь — и пусть нюхают. Впечатления и так будут обеспечены. Тем более, что казарма в поместье Ивельенов (Лейф поинтересовался) была в лучших традициях: деревянный сруб, проконопаченный, с тяжелой крышей и маленькими окошками высоко наверху, под крышей. Для вентиляции и дыхания хватит. А вот если с мальдонаиным семенем…. Потерпи немного — и иди на дело. Защитников и пушкой не разбудишь.

Трое скользнули к воротам. Не обязательно открывать центральные и начинать вопить «на штурм!!!» К чему?

Хватит просто открыть калиточку, а отряд ножками пройдет, тут сильно гордых нету…

Двадцать человек на такой домик — за глаза.

Нет, будь это родовой замок Ивельенов, на их землях, с их людьми…. Это же было просто столичное поместье. Чтобы семья останавливалась в нем во время приезда пред королевские очи. Но, опять-таки, к чему городить в пригороде замок?

Если на тебя король ополчился — тебя уже ничто не спасет, хоть ты гору накопай! А если кто-то другой — им тоже так от короля достанется… Нет, ну смуты, мятежи и прочее надо принимать в расчет, но тут как с лавиной: не увернешься — сам и виноват.

Поэтому — просто большой дом. Два крыла, балкон… местоположение старших Ивельенов определили по воплям детей. Младших еще придется поискать. Но, по обычаю, они будут в другом крыле…

Тени скользнули во двор и принялись рассредоточиваться, согласно утвержденному плану.

И в дом, где на крыльце уже стоит Ганц Тримейн.

Двое к Лорану Ивельену, двое к Питеру, один к Амалии, еще двое к детям… Ганц не собирался оставлять никого. Связать и увезти всех.

Если это заговор — надо быть втройне осторожными.

Увезти весь молодняк на допрос, включая близнецов. Ничего, найдут им в Стоунбаге кормилицу, авось, с голоду не помрут. А сам Ганц…

А он перемолвится парой слов с Ивельеном-старшим. Этакий блиц-допрос.

Все прошло без сучка, без задоринки. Ивельенов вытащили фактически из постели — много ты в одной ночной рубашке навоюешь… Но Питера все равно профилактически приложили кулаком по затылку, а руки связали всем, включая и больную девочку.

Жестоко?

А ножом в горло от таких нежных-трепетных созданий не получали?

Вот у Ганца друг получил. Одного урока за глаза хватило.

Слуги сидели у себя по комнатам, как мышки. Дверь людской кто-то из вирман предусмотрительно подпер массивным столом, на который взгромоздили еще один — не сдвинешь. Только дворецкий попытался высунуться, получил по голове — и тихо отдыхал в углу, не возмущаясь более произволом.

Ганц достал кинжал и подошел к Лорану Ивельену.

— Где бумаги?

— Вы хоть понимаете, что творите? — прошипел аристократ. — Я вас…

Дальше слушать стало неинтересно. Таких угроз в своей жизни Ганц получал — прорву. Присылали б на пергаменте — лавку бы открыл и торговал. Поэтому кивок Лейфу, кляп — и блеснул кинжал. Ухо вельможного аристократа, одного из знатнейших герцогов королевства, отделилось от черепа.

Хлынула кровь. Лоран весь выгнулся от боли.

Ганц подождал, пока он чуть придет в себя — и покачал ухом перед его глазами.

— Ивельен, к этому сейчас добавится второе. А потом пойдем вниз. Пальцы на руках обстригу, да и на ногах… и не только на ногах. Кое-что вообще отрезать буду в три приема. Ты что — не понял? Крести козыри, — последнее выражение было подцеплено у Лилиан Иртон. — Мы все знаем. А начнешь упрямиться — прикажу убить твоих внуков. У тебя на глазах резать буду, медленно…

Ивельен попытался изобразить гримасу гордости, но получилось плохо. Ганц протянул руку к колыбельке.

— Настоящих внуков, не этих приблудышей. Ты что думаешь, нам неизвестно — чьи они дети?

Вот теперь — пробрало по–настоящему.

Амалия побледнела так, что черные волосы, казалось, отделились от черепа и парят над ним. Питер пока еще плохо воспринимал окружающее — кулак оказался большим и качественным. А Лоран выглядел… краше в гроб кладут.

— Я сейчас выну кляп. Заорешь — пеняй на себя. Ты учти: это дело о безопасности Короны, то есть у меня все права.

И золотую бляху под нос.

— Захочу — сейчас вас всех повешу, и поместье подожгу к Мальдонае.

Не захотели. Лоран кое-как облизнул губы. Взгляд стал… задумчивым, но Ганц опередил.

— Вот только давай без пошлостей. Деньги не предлагай. Торговаться можем за быструю смерть — или медленную и мучительную. Или ты думаешь, я у вас на глазах постесняюсь младенцев каленым железом прижигать, пока не подохнут?

Ганц был страшен в этот момент. Перешагнувший что-то в себе, поднявшийся над герцогами… и Ивельен сломался.

Не сразу, конечно.

После второго уха и трех пальцев.

И в итоге у Ганца оказались на руках письма, расписки, договоры… и самое главное.

Свидетельство о браке.

Амалия Иртон и Эдмон Ативернский, которые сочетались браком ровно семнадцать лет назад. Все честь по чести, патер, печать… И рядом рассказ того же патера, собственноручно написанный, как он сочетал браком, как давал имена детям… все с разрешения и согласия как Эдмона, так и Питера.

Ганц вздохнул.

Она была права. До последней минуты права, эта безумная графиня. Как она это угадала? Альдонай ее знает. Хотя малышка действительно копия Имоджин.

Единственное, что беспокоило Ганца…

Лилиан — умница, но только там, где касается дел. А вот с людьми… увы. Чего-то она просто не понимает. А ведь она осталась с королем. Во дворце…

И еще заверяла Ганца, что ничего страшного с ней не случится, у нее все предусмотрено…

Простите — не верилось.

А с другой стороны — вдруг это и правда так?

Нет, все равно не верилось…

Так что Ганц сорвал всех ночной дорогой в Стоунбаг. Ивельенов просто погрузили на лошадей, как вьюки — и так повезли. Исключение сделали для Амалии и детей, но так и за ними зорко следили. Удрать не представлялось возможным.

В Стоунбаг они доехали только к рассвету.

***

Эдоард поморщился и потер грудь.

Болело.

Сильно, тупо и приступами. Накатит — отпустит. Накатит — отпустит. Но уснуть не удавалось.

Как же он проглядел, как мог не заметить?!

Как?!

Родная дочь… ладно, она считает его дядей, но ведь все равно — семья?!

Как можно поднимать руку на родных?

Чего ей не хватало?

Денег?

Власти?

Или — просто месть за Эдмона?!

При мысли о сыне боль только усилилась. Эх-х…

Первенец, родной ребенок — и такое…

Инцест, даже подумать страшно. И что самое печальное — вина за это во многом лежит и на Эдоарде. Проглядел, прохлопал ушами… и не обвинишь тут никого иного. Кого?

Джесси?

Если кто не знает, королева — это тоже каторжный труд. Детей-то венценосные супруги — и то видят раз в квартал.

Джайс?

Что смог — то сделал. Но какой из него поверенный девичьих секретов? Да и на Эдмона он никакого влияния не имел. Джес вот вроде бы без левых браков…. Ему бы с этим разобраться…

При мысли о Лилиан Иртон его величество нахмурил брови.

Интересно, знает ли она о заговоре?

Вряд ли. Ганц не дурак и многое женщине не расскажет, даже такой. Умной, серьезной… нет, не расскажет. То, что обо всем догадалась именно Лилиан — королю не приходило в голову.

Вот что теперь делать с Ганцем… а и надо ли делать?

Предателей много. А вот людей, на которых можно положиться — единицы. Не собирался король списывать Ганца. Еще не хватало… Умный мужик, на своем месте… много еще пользы принесет. Не ему, так Ричарду. И идеи у него правильные. Нет уж. Таких убивать нельзя.

Грудь заныла еще сильнее. Чуть слышно скрипнула дверь.

Старый камердинер неслышно обошел королевскую спальню. Снял нагар со свечей — и увидел, что король не спит.

— Ваше величество? Изволите чего?

Эдоард подумал.

— Потихоньку пройди к Алисии Иртон. И если она не спит — пригласи. Но только тихо. Чтобы не видели и не слышали.

— Сейчас исполню, Ваше величество…

Верный слуга исчез за дверью. А король потер больное место.

Лучше уж поговорить, чем лежать и думать. Так к утру разум утратишь…

***

Когда в дверь поскреблись, его величество уже был в халате и сидел в кресле.

— Войди…

Алисия Иртон смотрела на короля с участием.

— Разрешите, Ваше величество…

— Уже разрешил. Проходи. Садись… Тайр, принеси нам вина, что ли? И чего-нибудь перекусить.

— Может быть, позвать Лилиан Иртон?

— Она у вас, графиня?

— У меня. Приехала вечером, с лэйром Ганцем.

Камердинер вышел.

— Из-за заговора?

— Да, Ваше величество. Ганц забрал всех солдат. И решил не оставлять графиню в неохраняемом поместье.

Эдоард подумал, что Алисия — одна из немногих, кто видел в нем не только короля, но еще и человека. А вот Лилиан Иртон… она похоже, не видела в нем короля. Только человека, но не правителя, который может снести ей голову в любой миг.

— А Миранда?

— У Августа Брокленда.

— Отлично. А графиня…

— Спит. Сказала, что хоть здесь отоспится.

Эдоард хмыкнул.

— А дома?

— А дома у нее то ребенок, то работа… странно так звучит.

— Чем странно? — не то чтобы Эдоарду было интересно, но хоть чем отвлечься.

— Она и о ребенке, и о работе говорит с одинаковой гордостью. Ваше величество…. Что теперь будет с Амалией?

Эдоард вздохнул.

— Сначала допрос.

— А потом? Казнь?

— Если все подтвердится, ее будущее будет зависеть от ее лояльности. Сами понимаете, графиня…

— Понимаю. Или казнь — или монастырь.

— Последнее — с пожизненной охраной.

— А дети? Сэсси, Джес… они ни в чем не виноваты!

— Правильно. И именно поэтому — монастырь. Без вариантов. Ты сама понимаешь, заговор, инцест…

— Это будет обнародовано?

— Нет! — рявкнул Эдоард. Боль хищно рванула сердце. — Никаких обнародований и прочей чуши. Не было у Эдмона ни жены, ни детей. А если кто решит иначе — с палачом познакомлю!

Алисия кивнула.

— А Лилиан знает о моих детях?

— О заговоре она знает. А о детях — нет. — Алисия не была уверена на сто процентов. Но и выдавать женщину не собиралась.

Знает или нет — какая разница? Она достаточно умна, чтобы молчать. И промолчит. Если что — она же первая пострадает. Ни к чему королю такие подозрения…

— Уверены?

Алисия встретила королевский взгляд, не дрогнув. Нет уж.

— Истинно уверенным может быть лишь Альдонай. Я же только слабая женщина…

Эдоард усмехнулся. А Алисия подумала, что, может быть, Лилиан — единственная, кто пытался дать ей хоть крохи тепла. Детей — Амалию и Джеса — ревновала Джессимин, да и занималась ими — тоже она.

Внуков ей тоже не дали даже видеть почаще. А Лиля просто приняла ее. И Миранда… Алисия впервые ощутила себя — частью семьи. А есть ведь еще и Август Брокленд… ну уж нет!

За свое она будет бороться!

Даже с королем!

Разговор тек внешне спокойно, но оба собеседника сидели как на иголках. И не удивились, когда в спальню поскребся камердинер.

— Ваше величество, тут секретарь…

— Впусти.

Секретарь был бледен и встрепан. Еще бы.

Он-то в заговоре замешан не был, зато попадал в кандидаты на уничтожение. Запросто. Из-за близости к королю.

Осознавая это, мужчина был слегка на нервах и мечтал о провале заговора.

— Ваше величество, Ганц Тримейн прислал голубя. Они в Стоунбаге. Все тихо и спокойно.

Эдоард вздохнул.

Узников из Стоунбага выпускать было нельзя. Но допросить их… его величество хотел это сделать лично. А потому…

— Прикажи заложить карету. Я поеду туда. Малый эскорт.

Секретарь поклонился и исчез за дверью. Алисия посмотрела на короля и решила не задавать глупых вопросов, типа — надо ли, зачем, а может быть…. Она была умна. А потому раскланялась и вышла.

Эдоард вздохнул, обвел взглядом покои и позвал камердинера.

— Одеваться. Срочно!

***

Стоунбаг.

Серая каменная башня-шпиль.

Говорят, ее построил один из первых королей со вполне определенной целью. Заточить свою жену, которая ему изменила. Но поскольку на мелочи мужик не разменивался — отгрохал целую башню, а потом понял, что жене жирно будет. Надо бы использовать по назначению — и расширять поле деятельности.

Так там появились первые постояльцы. Разумеется, знатные.

Не посадишь же герцога в одну каталажку с ворьем, нищими, проститутками, убийцами… его ж там удавят! А тут — отдельные камеры, отличный повар, ласковый комендант и лучшие палачи. Глухонемые.

Но тут важны не уши, а квалификация, не так ли?

И троих старших Ивельенов с порога отправили к ним в руки. Если с Амалией палачи еще осторожничали — все ж знатная дама, то с остальными Ганц приказал не церемониться. А как колоть несговорчивых — физическую сторону знали палачи, моральную — приставленные к ним специальные писцы. И работа пошла.

Ганц отправил Эдоарду голубя и принялся проглядывать бумаги. Надо ж определить, кого казнить, кого помиловать…

Комендант Стоунбага, кровно кое-чем обязанный Ганцу (было дело, и очень неприятное, когда того подставили с убийством богатого родственника) уступил королевскому представителю свой кабинет. И поинтересовался только — не нужно ли чего?

Ганц попросил вина с водой — слабо-слабо разведенного, чтобы для бодрости, или травок каких заварить и принялся за работу.

Пергаменты раскладывались в аккуратные кучки.

Договоры, обязательства, долговые расписки, письма… и все четче выкристаллизовывалась структура заговора. И торчали оттуда уши Авестера…. Уроды! Нет, ну что им не живется? Обязательно надо соседям нагадить… правильно Рик на их крыске не женился!

Приезд короля прошел для Ганца незамеченным. Он настолько закопался в бумагах, что соизволил оторвать голову, только когда король вошел в кабинет. И тут же вскочил.

— Ваше величество…

Эдоард милостиво кивнул. Боль усиливалась, но пока — не до нее. Потом он позовет докторусов или этого хангана, почему нет?

Все потом…

— Что у тебя тут? Рассказывай.

Ганц вздохнул.

— Вот тут письма: что, как, к кому… в принципе, мы все просчитали верно, Ваше величество.

— Авестер?

— Увы…

— А…. Амалия?

Ганц вздохнул вторично. Понурился. И вытащил из-за пазухи бумаги, которые не доверил никому. И которые даже не стал класть в общую кучку.

— Посмотрите, Ваше величество.

Эдоард протянул руку — и Ганц обратил внимание, что королевские пальцы чуть подрагивают. М-да… никому такого не пожелаешь. Чтобы родная дочь… вообще эта история нравилась Ганцу все меньше и меньше. Инцест, убийство, заговор, отцеубийство, одним словом — радости мало.

И все — на таком уровне, что голову бы сохранить.

Эдоард быстро проглядывал пергаменты.

— Этот патер еще жив?

— Жив, — Ганц это знал точно. Пастер Воплер последнее время пользовался популярностью, и к нему стекалась куча церковного народа. В том числе и этот… редкая дрянь, потому и запомнился.

— Его тоже в Стоунбаг.

— Уже распорядился, Ваше величество.

Эдоард посмотрел поверх пергамента

— Вы раньше знали, что тут написано?

— Догадывался, — честно признался Ганц.

— Они здесь?

— Да, Ваше величество… какие будут приказания?

— Какие тут приказания? Допросить, вытряхнуть все — и казнить.

— Э….

— Ивельенов обоих. Амалию… мне надо с ней поговорить.

— А дети?

— Смотря что они знают. Если ничего о своем происхождении — пусть живут, но в монастырях и под присмотром.

— А близнецы?

— Кто-то же должен стать следующими герцогами. Хотя я еще подумаю…

Ганц кивнул. Эдоард машинально потер грудь.

— Проводи меня к Амалии…

***

Женщина сидела на грубой соломенной подстилке. Но допросная была достаточно чистая. Платье порвано, есть синяки, но следов изнасилования или серьезных пыток пока не видно.

Эдоард распахнул дверь и вошел, Ганц, не спрашивая, вошел вслед за королем, отослал палачей и писца. И когда его величество сверкнул на него глазами — не шелохнулся.

— Ваше величество, если ее прикуют — я выйду. А так… я ведь и так все знаю.

Эдоард махнул рукой. Проклятая боль… да пропади оно пропадом… это лицо.

Амалия… почти копия Джесси. Но там, где у Джессимин была мягкость и нежность — его черты. Его дочь…

— Почему? За что? Чем я провинился перед тобой?

Амалия выпрямилась. Сверкнули глаза. Она не собиралась бросаться на короля. Но держалась гордо.

— За Эдмона. Вы убили его!

— Не я.

— Мой отец ничего не делал без королевского приказа. Я знаю!

— Я не отдавал ему такого приказа. Клянусь.

Женщина отступила на шаг. Опустила глаза. Поверила.

— Я любила его. Мы были женаты. А Вы… Вы никогда бы не разрешили…

— Вы даже не спрашивали… почему?

Амалия вздохнула.

Почему?

И перед взором поплыли картины прошлого.

Вот она, совсем маленькая девочка, приглашена во дворец. Королева — еще Имоджин — бросает что-то резкое. И Амалия убегает плакать в коридор.

– Ты чего ревешь?

Рядом стоит серьезный сероглазый мальчик.

– Не твое дело, – огрызается Амалия. Но Эдмон, а это был именно он, не уходит.

– Не плачь. Хочешь конфету?

Амалия робко кивает, и ей в ладонь ложится большой полосатый леденец. И серые глаза впервые встречаются с синими.

— Спасибо…

Вот ей двенадцать лет. Теперь королева уже Джессимин. И Амалию часто приглашают во дворец…. Как — часто? Сейчас просто так… она удрала ото всех и ходит, разглядывая залы, коридоры.

– Ты что тут делаешь?

Опять сероглазый мальчик.

– Гуляю. А что, нельзя?

– Тебе — нельзя.

– Это еще почему?

– Потому что ты – Иртон.

– И что? Зато я красивая!

– Кто тебе сказал такую глупость?

– Папа. И мама. — Алисия вообще-то не говорила, но ведь и соврать можно? Правильно? — Разве я некрасивая?

– Ты — Иртон?

– Я — Амалия Иртон. А что?

– Ненавижу вас всех! — бросает мальчик. И уходит. А Амалия остается с чувством потери чего-то важного.

Вот ей пятнадцать лет. Сейчас она одна из девочек, подающих ноты, нитки, разные мелочи королеве и может часто бывать при дворе. Тем более что ее мать, Алисия, приближена к королеве.

Эдмон проходит по коридору мимо нее. Амалия тоже его не «замечает», хотя паренек с карими глазами, следующий за принцем, смотрит восхищенно. Но тоже молчит.

Это происходит совершенно случайно. Амалия поскальзывается — и падает. Она ничего не планировала, не кокетничала… она просто поскользнулась…. Кто-то неудачно бросил огрызок.

Девочка падает, коротко вскрикнув. И Эдмон возвращается.

— Что с тобой?

Амалия упала очень неудачно. Плашмя, так что «дух вышибло». И Эдмону приходится ею заниматься. Поить вином, тереть грудь, чтобы она смогла вдохнуть…

Она постепенно приходит в себя. Но прежней неприязни уже не получается. Эдмон тщательно скрывает свои чувства, но общается с Амалией без негодования.

Очень медленно, шаг за шагом, они приближаются друг к другу. В объятия первой юношеской любви.

И все время рядом с ними лучший друг Эдмона.

Питер Ивельен.

Вечный третий, верный друг и товарищ Эдмона, хороший и надежный парень. И тоже с восхищением смотрит на синеглазку…

А спустя пару месяцев…

— Твоя шлюха…!

— Вон!

Эдмон выходит из кабинета короля. И идет куда-то… Амалия и сама не поняла, зачем бросается за ним. И обнаруживает парня в саду.

Юноша сидит в затянутой плющом беседке. Голова опущена, руки свисают между колен… плечи чуть вздрагивают…

Амалия медленно подходит, опускается рядом на колени…

— Эдмон?

— Убирайся! Ты такая же, как и твоя тетка! Шлюхи! Дряни!!!

На щеках парня блестят две светлые полоски от слез. И Амалия не выдерживает. Подается вперед, обнимает юношу…

— Не плачь. Я люблю тебя…

Эдмон сверкает глазами, но сказать ничего не успевает. Его весьма неловко и неумело целуют — и не остается ничего другого. Только ответить на поцелуй.

И начинается другая жизнь.

На людях двое прячут свои чувства. Рядом всегда крутится Питер Ивельен, и отец поговаривает, что надо бы заключить помолвку… молодец, дочка, не зря ко двору вывозим!

А Амалии все равно.

Ей нет ни до кого дела, у нее есть Эдмон.

Сияние серых глаз, тусклое золото волос, нежная улыбка…

— Я думал, что буду всегда ненавидеть Иртонов…

— У меня всегда есть возможность перестать быть Иртон.

— Я бы женился на тебе, но сейчас не могу пойти против воли отца. Ты подождешь?

— Я подожду.

— Хотя нет! Мы поженимся! Я не могу тебя потерять.

— И я тебя. Лучше умереть сразу.

Их венчает патер в заброшенном храме. Молодой, честолюбивый, он отлично понимает, что Эдмон станет следующим королем… зачем же упускать случай? Альдоны всегда опираются на королей.

Они счастливы.

А потом…

Эдмон забывается и при всех называет Джессимин — девкой.

Когда ненависти много — она выплескивается наружу, из всех щелей… ее не удержать. Но в этот раз Эдоард гневается всерьез.

— На год! На границу!

Потом он успокоится и вернет сына, потом… а пока любимый муж уезжает. Они пока не могут объявить о своей любви.

Брак против воли короля?

Это не игрушки.

Могут заточить в Ройхи или Стоунбаг, могут выслать из страны, отправить в монастырь, казнить… яды и кинжалы тоже никто не отменял… Амалия молчит.

Чтобы упасть в обморок спустя пару недель.

Старая кормилица приводит ее в чувство. И госпожу начинает рвать.

— Ты в тягости, — произносит старуха спокойно. Амалия вскидывается — и понимает: это правда…

— У меня будет ребенок от любимого?

— У незамужней девицы…

— Я замужем!

— Ну-ну…

Хвала Альдонаю, в столице остается Питер Ивельен. К нему и бросается Амалия, чтобы услышать от юноши:

— Дело плохо. Нам надо пожениться.

Амалия едва не падает в обморок.

— Питер, я уже замужем.

— Тайно. Лия, если все откроется, что будет с тобой? С Эдмоном?

— Не знаю.

— Мы просто объявим о своей свадьбе. Я влюбился, ты не смогла мне отказать, мы сбежали и поженились.

— А твой отец?

— У меня есть знакомый… он может подделать что угодно. И документы о нашем браке тоже.

— Нет, я попробую поговорить с королем. Если не получится — тогда…

— Я буду ждать тебя. Лия, я понимаю, что ты любишь Эдмона. Я тоже люблю его, он мой лучший друг, почти брат… И я ни на что не претендую. Я просто хочу быть рядом.

Лия опускает голову.

— Я все же попробую…

— Я буду ждать. И всегда помогу тебе…

***

Амалия и правда пыталась поговорить с королем. Но… плохую роль сыграла привычка подслушивать и подсматривать. В тот вечер Эдоард напился с Джайсом и высказался в том духе, что Эдмон его уже достал до самых печенок. Ей-ей, с таким наследничком дешевле нанять для него убийц — и сделать трех новых. Проспавшись, он об этом разговоре и не вспомнил. Тоже мне… ну, пожаловался человек другу на судьбу, так мы все на детей жалуемся…. Но что-то не торопимся их убивать.

Козе понятно, он бы так не поступил, но то — коза. Животное умное и интеллектуальное.

А это — сопливая девица в токсикозе, у которой гормоны устроили парад, а мозгов на месте не оказалось. То еще сокровище.

Результат предсказуем?

Более чем.

Амалия в полном шоке отправилась к Питеру, дала согласие на «тайное венчание» — и через сутки перебралась в поместье к супругу.

Лоран Ивельен, пока еще ни о чем не зная, отправил «поганцев» в поместье, подальше от скандала. А поганцам того и надо было.

Из поместья они и Эдмону отписали.

Принц приехал, услышал рассказ Амалии — к тому времени уже изрядно расцвеченный подробностями — и кивнул. Мол, все правильно. Питер, друг, спасибо тебе за жену… но раз пошла такая пьянка, я ее признать не смогу. Пока…

Нет, документы-то все будут по правилам, а Амалия поживет пока под личиной маркизы Ивельен. Пока я чего получше не придумаю, хорошо?

Питер согласился, а что ему еще оставалось?

Идиллия продолжалась несколько лет. Эдмон крутился, как уж на сковородке, избавляясь от помолвок, но когда вопрос встал ребром — махнул рукой.

Джесси к тому времени уже умерла, у отца с сыном получалось разговаривать, не сбиваясь на безобразную ссору… да и лучше начинаешь понимать родителей, оказавшись в той же ситуации. Намного лучше.

Эдмон решил поговорить для начала с Джайсом Иртоном. Почему нет? А если уж он воспримет нормально, тогда…

Результат известен?

Более чем.

Джайс действительно был в ужасе. А хорошо вы соображаете, когда отключаются все мозги? Вот и результат. Два трупа в башне.

Амалия была…

Амалии уже не было. Она умерла вместе с Эдмоном. И единственным ее желанием стало — отомстить! А еще…

Джес, ее мальчик. Он заслуживает трона отца. Даже не так.

Джес должен стать королем.

Потому она и берегла ребенка, потому он и рос, как яйцо в золотой шкатулке, потому и… дети вообще-то видят такое отношение. И мигом распоясываются до свинства.

Что и произошло.

Эдоард слушал эти откровения с каменным лицом. И думал, что… каким же он был слепым дураком.

— Когда обо всем узнал Лоран Ивельен?

— После рождения третьего ребенка. Она же копия Имоджин.

Эдоард подумал, что Ганц был прав. В груди жгло.

— Ясно. Дети знают?

И понял по проблеску в синих глазах: да. Знают. Обо всем. И о своем происхождении, и о своих правах… пол опасно пошатнулся, но Эдоард нечеловеческим усилием взял себя в руки, развернулся и вышел.

Разговаривать?

О чем?

Да, это его дочь. И в то же время… она безумна. Это видно в каждом движении, каждом жесте, каждом…

Это уже не человек, но опасная ядовитая гадина. И выход тут только один.

Ганц встретил короля встревоженным взглядом.

— Ваше величество?

— Ганц, ордер у тебя. Ивельенов — выпотрошить и казнить. Без боли.

— Всех?

— Можешь оставить в живых близнецов. Они еще слишком малы.

— А…

— Я же сказал — всех. Лорана, Питера, Амалию, троих старших детей. Что неясного? — рявк пробуждает боль в груди.

— Ваша воля закон, Ваше величество.

— И чтобы ни звука за пределы Стоунбага не уплыло, ты понял?

Ганц молча поклонился. Подошел к камину, зачем-то разожженному летом, достал из-за пазухи бумаги, свидетельствующие о браке Амалии Иртон с Эдмоном Ативернским. И только пламя чуть жарче полыхнуло.

Эдоард одобрил это кивком.

— Заговор раздавить. Ты сможешь, полномочия у тебя есть, а ко мне вечером с докладом. Тех, кто в столице, начинай брать без шума и пыли. Тех, кто вне столицы… разберемся.

Ганц поклонился.

— Слушаюсь, Ваше величество.

Эдоард кивнул еще раз и отправился к выходу.

Больно?

Ничего, ему еще надо дойти до кареты. И домой.

Его гнал инстинкт зверя. Каждое больное, раненое животное стремится спрятаться в своей норе. И короли тут не исключение.

***

Лиля случайно задержалась во дворце. Ее атаковали принцессы. Девочкам было скучно, и Лиля оказалась подходящим средством эту скуку развеять. Алисия посмотрела на эту идиллию — как Лиля рассказывает ее подопечным о путях водяной капли в природе — и отправилась к королевским покоям. Если король уехал в карете, то на обратном пути он прикажет остановиться у Розового подъезда. Оттуда ближе всего и удобнее всего добираться обратно.

Для старой жительницы дворца встретиться с человеком несложно. Алисия дождалась короля — и ахнула.

Выглядел Эдоард так, что краше в гроб кладут.

Алисию заметил, кивнул ей, мол, иди за мной — и прошел в свои покои, не откликаясь ни на чьи поклоны.

А у себя в спальне рухнул на кровать как подкошенный.

— Что-то мне нехорошо. Алисия, кликни докторусов.

Алисия закивала. И бросилась бежать… не к придворному докторусу, коего почитала как болвана и шарлатана. А к Лилиан Иртон.

— Лиля, милая….

— Что случилось? — вскинулась Анжелина.

Алисия сделала реверанс.

— Король срочно вызывает графиню Иртон.

Лиля кивнула, раскланялась с принцессами и вышла. Но — далеко не ушла. Алисия схватила ее за руку.

— Лиля, вызови Тахира! Королю плохо…

— Что с ним?

— Не знаю… жалуется…

Лиля схватилась за сумочку. Да-да, она вводила их в моду, и сегодня все было при ней. Платок, кошелек, еще кое-что… и самое главное — мини-аптечка, без которой ее сиятельство и из дома не выходила. Несколько порошков в пакетиках.

— Алисия, я пошлю за Тахиром, дай только пару слов ему черкануть. А еще мне надо осмотреть короля.

— Ты с ума сошла?

— Алисия, не спорь со мной. К нему можно пройти? Веди!

И такой командный тон звучал в голосе графини, что Алисия повиновалась.

А вдруг и правда поможет?

Камердинер, ломавший руки у королевской спальни, и слова не сказал против. Приказал король пропускать графиню Иртон, он и будет пропускать. И держать оборону от придворных. Король занят государственными делами. И никак иначе.

Лилиан Иртон?

Ее бы не пропустили. Но… графиня была допущена ко двору, графиня дружила с ханганским лекарем, графиня могла помочь. А придворные докторусы… давно известно — высокие посты занимают далеко не самые знающие. Скорее — самые пробивные.

Да и можно ли допускать к королю людей, которые его сильно не любят за указы о гильдиях?

Лучше уж Лилиан Иртон. Слухи-то о ней ходят хорошие…

***

Ровно через десять минут Лиля опустилась на колени перед Эдоардом. Его величество открыл глаза.

— Вы?

— Ваше величество, молчите, — приказала Лиля. — Вам сейчас вредно говорить. Дайте пульс послушать.

Больше всего Лиля боялась инфаркта или инсульта. Чай, не мальчик. Хряпнет по сердцу — и привет семье. А что тогда начнется в стране?

Сказала бы она это слово, да пульс считает.

Но пульс порадовал.

Сто десять.

Это, простите, не инфаркт. Не-ет, там хуже было бы. А такой и у нее бывал перед экзаменами.

Это — нервы. А вот что болит?

Выясним. Главное, чтобы пациент в процессе не померши.

Работайте, графиня. Расстегнуть чертовы крючки камзола, развязать все завязочки, осторожно раздеть больного — и заниматься делом.

Вы — справитесь. Определенно.

Эдоард сначала пытался сопротивляться, но…

Когда нам плохо — разве мы разбираем, кто есть кто? Эдоарду было плохо и душевно и физически — и он приоткрылся. А Лиля… сейчас она, прежде всего, была врачом, который видел перед собой больного человека. И вела она себя соответственно.

Король? Крестьянин? Вирманин?

На горшке и операционном столе — все вы одинаковы!

И Эдоард доверился графине Иртон. Тем более она была абсолютно уверена в себе и действовала, как опытный врач.

Страшно тебе? Тошно?

А пациенту страшнее. А потому…

Лиля уверенно проводила пальпацию, перкуссию — и все чаще вздыхала с облегчением. И расспрашивала короля.

— Нет, не говорите. Если согласны — опустите веки. Если нет — не опускайте. Говорить вам пока будет больно.

Вот с этим король был полностью согласен.

— Больно вот здесь и здесь. И боль меняется при вздохе, движении, при надавливании, она не постоянная, не статичная….

Эдоард моргал. И чувствовал, как становится спокойнее.

Это ведь не смерть? Ему сейчас никак нельзя умирать.

Да и Лиля становилась спокойнее. Когда будет время — она сделает тонометр, пусть даже примитивный. Рива-Роччи, например.⁵ Она справится. История медицины у них была хорошо представлена. И сама она интересовалась когда-то.

А вообще, больше всего симптомы были похожи на межреберную невралгию. А это — лечится.

Хотя тоже болячка не лучшая. Прямой опасности не несет, зато несет косвенную. Легко спутать с инфарктом, да и поди, выдержи столько боли… неприятно. Более чем неприятно.

Лиля расспрашивала и все яснее понимала, что — да. Это оно.

Простуда была? Была, и раньше спину ломило, сквозняки есть, а бани-то тут нет, с прогреваниями швах…

Все становилось ясно.

Да и лечение… это она сможет, у нее есть и мази, и обезболивающее… есть все необходимое.

Так что король был осмотрен, напоен лекарством, разведенным в горячем вине, укутан одеялом, а сама Лиля осталась сиделкой у его постели. Нет уж. Этого пациента она никому не доверит.

Эдоард, услышав о том, что дней через десять он встанет на ноги, а потом и бегать будет, вздохнул с облегчением. И тут же получил горькую пилюлю: только при полном покое в начале лечения. Нравится, не нравится — за чудесами к Альдонаю, а на земле их никто творить покамест не выучился.

Ругаться король не стал. Просто вызвал секретаря — и приказал на ближайшие пять дней отменить все приемы, а документы приносить к нему в спальню, о чем тут же был отдан приказ камердинеру.

Старик, кстати, смотрел на Лилиан с уважением, когда понял, что это не просто очередная титулованная баба, а почти лекарь — и знает, что делает.

Сам король собирался принимать придворных в спальне. В небольшом количестве, чтобы видели, что король просто приболеть изволил, но скоро выздоровеет — и еще всем головы поотрывает.

Тут Лиля не возражала. При единственном условии — с обезболивающим, и желательно, чтобы она далеко не уходила.

Король тоже не возражал. Алисия смотрела на все это — и все чаще на нее накатывали сомнения и даже ужас. Так — не могла себя вести домашняя девушка. Даже если она училась у известного докторуса, но так — не могла.

Это было неправильно, не так, не то…

Что-то было в Лилиан такое, непонятное, странное, разумное… хотя не враждебное, спасибо и на том. И Алисия боялась. Но другой надежды не было.

Если Эдоард умрет сейчас, пока Рик в пути, при раскрытом заговоре… не-ет, король должен быть на троне, иначе вспыхнет бунт. А кто сможет его предотвратить?

Альдонай, помилуй…

Лиля думала примерно о том же.

Она попросила у Алисии какой-нибудь свиток из дворцовой библиотеки — и сидела у постели короля.

Приехал Тахир, и был радостно встречен. Лиля реквизировала у него несколько мазей и пару обезболивающих — и кивнула.

— Сойдет.

— Ваше величество, — поскребся в дверь камердинер. — Разрешите?

Эдоард кивнул.

— Ваше величество, тут докторус…

Эдоард посмотрел на Лилю.

— Хотите — послушайте. — Лиля усмехнулась. — Только на кровопускания и клизмы не соглашайтесь. При вашей болезни от них больше вреда, чем пользы. Да и вообще — кому это серьезно помогало?

Эдоард пожал плечами, но камердинеру дал знак — впустить. И в спальню короля влетел… попугай?

Это было нечто такое… зеленая туника расшита диким количеством камней, нежно-голубые штаны отделаны чем-то вроде лент, на шее большой розовый бант… плюс еще волосы, засыпанные мукой и увенчанные чем-то вроде большого желтого банта… жуть!

— Ваше величество, я узнал — и примчался к Вам! Обещаю! Через день Вы будете уже на ногах!

Лиля удобно спрятавшись за пологом кровати (а пыли-то, пыли…), ухмыльнулась. Ты бы хоть узнал, чем пациент болеет…. Умник!

Умник ухватил с поклонами короля за руку и принялся изучать ногти. Потом перевернул — и так же уставился на ладонь.

Попросил показать язык. Плюнуть ему в ладонь. Эдоард все это проделывал стоически. Лиля пока терпела.

После изучения плевка, мужчина глубокомысленно изрек:

— Цвет слюны неровный, синеватый. Это свидетельствует о нарушении функции главной мозговой железы. Полагаю, необходимо кровопускание.

Ага, неровный, синеватый…. Болван!

Черникой короля напоили! Отваром с добавлением ягод черники! Лиля сама же и добавила, на всякий случай. Королю только запора сейчас не хватало, при невралгии, когда каждое усилие — уже боль. Нет уж. Пусть хоть в туалет ходит без напряжения. Его бы еще на диету, а то знает она, что короли едят.

Неправильное питание — залог болезни. Запоры, поносы, проблемы с кишечником — а там и все остальное ждать себя не заставит.

— Мне не нужно кровопускание, — Эдоард был вполне уверен.

— Ваше величество! Но железа! Она явно воспалена! Давайте тогда я Вам дам промывательное! Великолепная вещь!

И что самое печальное — кому-то поможет. Если обожрался или прокакаться, пардон, не можешь. Но при невралгии добавлять еще и рвоту? Когда ни охнуть, ни вздохнуть… каз-зел!

— Засуньте его себе в…

Лиля едва не присвистнула. Какие слова наш король знает?

— Вон из моей спальни. И со двора. Вы уволены!

— Ваше величество, воспаление…

Лиля выступила призраком. Не удержалась. А еще жалко Эдоарда стало. И так мужик на последних каплях воли держится, куда тут спорить с этим дураком?

— Спорить с волей короля? Ах ты дрянь!

Докторус аж подпрыгнул. И заверещал что-то о безмозглых бабах и их происках.

Лиля марать руки не стала. Хлопнула в ладоши.

Камердинер не заставил себя ждать.

— Его величество изволил выгнать этого болвана, — проинформировала графиня уж вовсе злорадно.

Слуга перевел взгляд на короля, поймал подтверждающее движение век — и истошно затрезвонил в колокольчик.

Пара гвардейцев возникла как из воздуха. Докторус был подхвачен под руки — и выкинут взашей, а Лиля подсела к королю

— Все будет хорошо, Ваше величество. Обещаю Вам, Вы поправитесь. Только на кровопускание не соглашайтесь…

Эдоард еще раз согласно опустил веки.

— А теперь Вам бы поспать. А вечером я Вас разбужу, обещаю. Часа за три до заката.

Эдоард кивнул.

Сильные руки подхватили его, помогли принять положение, в котором он мог лежать и не ощущать боль так сильно, чуть поддержали, поправили подушку, чтобы было удобнее.

Эдоард прикрыл глаза.

— Вы… здесь?

— Обещаю никуда не уходить, пока Вы не проснетесь. — Лиля посмотрела на кресло. Удобное. Сойдет. — Спите, Ваше величество. Все будет хорошо… Спите….

Ну, с хорошо — она явно погорячилась. Но хоть бы выздороветь.

Эдоард сомкнул веки — и провалился в тяжелый сон без сновидений.

— Пусть его величество выспится, — Лиля повернулась к Алисии. И вздрогнула. Та смотрела так…

— Кто ты?

Лиля все поняла, но сдаваться не собиралась.

— Лилиан Иртон. В девичестве — Брокленд.

— Не верю. Ты другая, ты какая-то странная…

— Мы еще поговорим об этом. Я та же Лиля. Я могу описать, что Вы мне сказали, когда мы венчались с Джерисоном, я могу припомнить все, что на Вас было, да и мой отец не признал бы самозванку, разве нет?

— Но ты…

— Я — Лилиан. А то, что я изменилась… кто бы не изменился, побывав практически в гостях у Альдоная?

Алисия покачала головой. Но настаивать не стала. Расскажет. Никуда не денется. Действительно, не при людях…

Эдоард просыпался пару раз. Лиля напоила его травяным чаем с медом — и король опять провалился в тяжелый сон.

А вечером с докладом заявился Ганц.

Лиля, которая спала прямо на кушетке в королевской спальне, встретила его сама.

— Ганц, рада Вас видеть…

Лэйр поцеловал ей руку.

— Графиня…. Что с его величеством?

— Если Альдонай смилуется — скоро будет здоров.

Лиля не понимала, почему ее спокойно пустили к королю. А ларчик просто открывался. С больными королями не спорят, особенно когда во дворце что-то непонятное, а гвардия выглядит очень… недружелюбной. Больные короли сносят головы ничуть не хуже здоровых. Да и камердинер дал нескольким людям подсмотреть в щелочку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Шипионе Рива-Роччи (1863–1937) — итальянский патолог, терапевт и педиатр. Окончил медицинский факультет Туринского университета в 1888 г. С 1894 года доцент кафедры патологии. С 1900 года был главврачом больницы в г. Варезе.

В 1896 г. разработал метод неинвазивного измерения артериального давления. Современные сфигмоманометры (тонометры) иногда называют в честь Рива-Роччи.