Панихида по Бездне

Гавриил Данов

Город, потопленный в темноте, одичавшие твари, что сочатся злобой, и проклятье, укоренившееся в судьбах каждого, кому не посчастливилось оказаться здесь, в лоне присносущего мрака. Эта книга про зло, боль и свет, что должен гореть над головами.

Глава 5. Собор

В этот день всегда холоднее, чем обычно. Каждый год после процессии в воздухе виснут дымные облака ладана, что будят хроническую грусть жителей города. Яркий и знакомый до душевной боли каждому в этом городе запах окутал всю площадь, от дальних завалов до собора Святого Константина. По пути проходившей несколько часов назад процессии вьются терпкие массы дыма, и будут тут витать ещё несколько суток, напоминая жителям о прошедшем.

Лана бежала вдоль площади, жадно хватая ртом воздух. Очень уж долго она ожидала этого дня. Пришло время для того, чтобы наконец с гордостью сказать отцу Авдию, что она готова. Задержавшись у тёти, мнение которой сложилось в нескольких не совсем благочестивых строчках: «…плевать я хотела на этих моряков и на Авдия твоего», Лана ныне была раздосадована и омрачена тем, что приходится нарушать правила и подрывать своё положение в глазах «святого» человека.

Девушка изо всех сил рвалась подоспеть вовремя, не жалея силы и не принимая во внимание, что из-за чрезмерности вдыхаемого мохового ладана её восприятие чуть исказилось опьянением и она рискует упасть в обморок прямо тут, на сырую каменную кладку. Но вот собор уже выглядывает из завитков, а Лана быстро взбирается по ступеням вверх. Запыхавшись, она прилегает к массивным вратам и останавливается, переводя дыхание. Ей нужно всего мгновение, чтобы вернуть ясность в голове. По его истечению Лана хватается за ручку и, прилагая все силы, на которые способна, тянет на себя. Из-за большого веса и слабых рук петли массивных бронзовых дверей издали протяжный и пронзительный скрип, что отразился в соборе, оставшись лишь эпизодической подпевкой высоким голосам хора. Искупив свою сконфуженность осознанием того, что её чудесным образом не заметили, Лана оглядела собор и поняла, что успела. Отец Авдий ещё не появлялся. Светлая улыбка дугой появилась на её лице.

Собор был полон. Все места, коих было более четырёхсот, были заполнены людьми, так что ещё где-то с полсотни стояло у входа. Лана, отстранившись от основной кучи, встала сбоку от последнего ряда с определённым желанием быть замеченной отцом Авдием, когда тот выйдет к проповеди. Она хотела как можно скорее увидеть его лицо, ведь несколькими неделями ранее определённо высказалась, что к панихиде огласит своё решение. И теперь, когда время пришло, Лана хочет, чтобы самый близкий ей на свете человек порадовался за неё.

Песнопения подходили к концу. Из-за постепенно затихающих ангельских голосов Лана все отчётливее начала распознавать два хриплых и тяжёлых баса. Двое мужчин, сидевших в паре рядов от неё, что-то увлечённо обсуждали. Вся громкая сила надрывистого, явно из-за десятилетий заливания в глотку масс алкоголя, голоса полезла в уши девушки. Странно, что эти люди остались на проповедь. Основная масса верующих отсоединилась ещё на площади, ведь уровень веры нынешней паствы Дадхэма ограничен прогулкой вдоль мостовой, и только. Они тешат свою совесть, почтив умерших до врат собора. На первооснову этого мрачного дня, а именно на молитву, как повелось, большинству плевать. И с каждым годом это большинство растёт. Потерявшие родных всё реже обращаются к вере как к отдушине.

Так почему же двоим отборным морским чучелам так нужно было пребывать на завершающей части панихиды и своими гулкими голосами мешать тем немногим людям, для которых этот день не просто мгновение, что нужно пережить, а нечто личное и важное? Этот вопрос, увы, остался для Ланы без ответа.

«Сволочи», — проговорила у себя в голове Лана.

–…яного слышал? — возбуждённо произнёс мужчина помладше.

— Под Раусом, что ли? — предположил второй.

— Были, — добавил первый мужчина и кивнул. — Вчера загребает в порт корделика. Весь обжаренный, как цыплёнок, да с тремя дырами в пузе.

— Стоп, стоп, стоп. Времени-ка. Это как так в порт? В Люцейский?

Первый кивнул так, будто это само собой понятно.

— От, херня какая, — с ошеломлённым лицом проговорил второй.

— Так я того же. Де ты был, шо не видел? Там вся округа тёрлась. Ну, пока чёрнушники не проснулись.

Навстречу уходящему хору направился пожилой мужчина в белоснежной рясе. Девушка чуть подалась вперёд. Её лицо снова озарилось ярчайшей улыбкой, некогда прерванной безнравственными болтунами. Вот он. Тот человек, которого она ждала. Тот самый светлый и самый добрый. Многие в соборе знали отца Авдия и уважали его как человека высоких моральных принципов. Ему могли открыться даже самые замкнутые и нечестивые. Тем не менее появление столь значимого человека не помешало двум наглецам. Мужчины продолжали говорить, наплевав на все нормы.

— Я те говорю, чё-то происходит. «Багряный» чё-то готовит. Я знаю, — отведя глаза в сторону и прищурившись, проговорил первый.

— Знаешь? — резко бросил второй.

Первый скорчил вопросительную гримасу, не понимая, к чему этот вопрос.

— С чего это знаешь? Откуда? — пояснил второй довольно грубым тоном.

— Ну так «Синие пики».

— Что «Синие пики»? Я спрашиваю, на хрена ты с этим людом водишься? У тебя жопа давно в огне не бывала? Знаешь же, что в Дадхэме за такое вешают. За язык длинный.

— Ой, да на хрен тебя. Не твоей братии меня учить.

Мужчина в рясе подошёл к алтарю и, немного откашлявшись, громко начал.

— Здравствуйте и благословенны будьте! — громко разнеслось по всему собору, прерывая говорящих. — В этот скорбный день с нами нет епископа Иннокентия. Он пребывает в Граде с важным и неотложным делом. По этой причине мне, отцу Авдию, поручено прочитать завершающую проповедь. Но сначала молитва. — Отец Авдий отодвинулся на полшага от алтаря, взял двумя руками сверху и снизу Писание и громко начал молитву. В это же мгновение первый мужчина продолжил прерванный разговор.

— Ты слушай не слушай, а говорить буду. Я в пиках с несколькими челноками разговор имел. Все как один говорят. В Синерии подниматься будут.

Второй откинул голову набок, закатил глаза и тяжело выдохнул.

— Опять?! — усталым голосом спросил второй. — Им не надоело?

Лана, исполненная возмущением, шикнула в сторону мужчин. Те, на секунду прервавшись, посмотрели на неё, потом, скорчив наплевательские лица, продолжили. Лана нахмурилась, чем омрачила свой светлый образ.

— Про Лестера слышал небось? Да по-любому слышал. Он-то все эти геройства и творил. Нынешний капитан «Багряного».

— И чё с того? — наплевательски спросил второй.

— У Лестера ноль поражений. Ни разу с боя не сбегал. Кто на твоей памяти на корналион вот так просто нападал? — быстро и возбуждённо проговорил первый.

— Раус. И закончил соответственно, — спокойно проговорил второй.

— Как он закончил?! Его не Канцелярия грохнула, а крыса какая-то!

Тут уже и отец Авдий услышал выкрики двух наглецов и на мгновение, что длилось меньше секунды, прервался. Вот этого Лана стерпеть не могла. Она достала из кармана какую-то бумажку, скомкала её и точным броском угодила прямиком в голову одному из говорящих. Он, опешив, встряхнул головой и приподнялся на ноги с бумажкой в руках да озлобленно недоумевающим оскалом на роже. Повернулся в сторону Ланы, но, заметив, что почти весь собор пилит его с собеседником порицательными взглядами, вернулся на место и притих. Его примеру последовал и другой мужчина. Они оставили разговор и стали слушать оставшуюся часть молитвы.

Отец Авдий дочитывает молитву, кладёт на алтарь святое Писание и открывает его на определённой странице, что была помечена красной плетёной закладкой. Медленно оглядев зал, его глаза попадают на Лану. Авдий незамедлительно отвечает ей зеркальной, столь же доброй улыбкой, что лучезарно светилась на её лице. Слегка откашлявшись, он стирает с себя и малейшие признаки радости, делает строгую мину и начинает проповедь.

— Смирение! — громко вступил он. — Зачастую самым правильным становится путь примирения с волей судьбы, с волей Отца.

Девушка дрогнула, улыбка разрушилась.

— Мир, сотворённый Господом Богом нашим, несёт собой множество путей. Все они проложены пред нами не просто так. Каждый из них ведёт нас к осознанию себя и своих близких, но разною ценой. Даровавши нам выбор, Отче хотел, чтобы мы через него увидели, кем являемся. Оттого в моменты помрачения нужно иметь в себе силы смириться, ибо, что бы мы ни сделали, приведём себя лишь к ещё большим потерям, к большей цене за осознание.

Авдий, сохраняя невозмутимость, старался не смотреть на Лану. Его лицо было строгим и категоричным. Он долго готовил эти слова, вкладывая в них всю свою силу убеждения, и только двое из всего множества находящихся в соборе понимают, о чём эта проповедь и кому адресована.

— Как лишения воспитывают в нас чувство ценности, так смирение воспитывает видение праведности. Единственно покорившись течению, можно добраться до истинной цели, пускай часто она от нас и сокрыта. Мы ремесленники воли Господней, мы возлюбленные дети Его. Оттого каждый раз, следуя неверной гордости своей, вставая наперекор воле Его, мы словно идём супротив родичей наших. И прошу вас, не путайте моё наставление с призывом к праздности. Как сказано устами пророка нашего, «Отец не даёт пищу в руки, но вскармливает её для нас». И когда нет пищи, значит, на то воля Его, и сомневаться в праведности воли Его означает сомневаться в мире, сотворённом Им, а значит и в Нём Самом. Оттого смирение есть величайшая сила.

«Нет».

— Оттого, смирившись, придём к свету.

«Это ложь».

— Сегодня я хотел бы вспомнить притчу о Мортэме и тлеющем ангеле…

Следующие слова отца Авдия пролетали поодаль от сознания девушки. И слова о праведной смерти дочерей и о последующем смирении Мортэмы. Лана была удивлена и не понимала. Отец Авдий, всегда пробуждавший в ней желание что-то делать, бороться с жизнью за своё счастье, сейчас призывал её сесть и смириться. Он призывал её отказаться от пути, обосновывая это тем, что она идёт против воли Отца. Отказаться от праведности во славу праведности. Мысли стали путаться. Девушка понимала, почему Авдий говорит это, но не понимала, как он может поступиться правдой, пускай даже ради спасения. Или же, напротив, неправа девушка. И мир, выстроенный во многом благодаря отцу Авдию, был нелепостью и, судя по последним словам, богохульством.

Захотелось закричать: «Как вы можете?!», но она на это не способна. Сейчас речь, что изливается по всему собору, заполняет каждый свободный уголок в душе девушки, пускай она её уже почти и не слушает. Словно липкая масса, эти слова слипают подошвы её ботинок с полом, не давая пошевелить ногами, приковывая к месту, заставляя мириться.

Девушка понимает, что сейчас ей нужно пойти против воли отца Авдия…

«…или, быть может, против Бога? Нет, это не Бог. Это страх, говорящий устами святого».

И она права. Девушка для Авдия была дочерью, или даже больше чем дочерью, ведь даже со своей родной Агатой он не так близок. Проповедь пастыря искажена, и он пошёл на этот грех ради неё, ради того, чтобы она осталась жива.

«Нет!» — Она уже всё решила.

Девушка давно собиралась с силами. Каждое мгновение её жизни с момента откровения проповеднику было посвящено желанию отпустить ту ношу, что сдавила грудь, и даже уста, которые когда-то породили этот пожар, его уже не потушат. Теперь она дойдёт до конца и освободится. Теперь её мечтания о собственном чистом мире будут не просто отзвуком жгучей надежды, звучащей для самоуспокоения. Лана найдёт и простит.

–…Ныне же, всё-таки принеся свою жертву, она является матерью нашей, пускай злые языки и считают её названной. Во имя очищения, во имя света, во имя Матери Смерти. Аминь!

Закончив проповедь, пастырь посмотрел на девушку и увидел для себя неожиданное. Глаза её горели решимостью. Пускай он и верил тому, что говорил, или, вернее, поверил ради благой цели, добиться своего он всё же не сумел. Её воля не была сломлена. Он опустил глаза в знак поражения и указал ей жестом, что хочет поговорить в его покоях.

Люди направились к выходу. Лана, потеснившись к стене, выждала несколько минут, когда основная масса людей уйдёт из собора, и направилась за священником. Недлинный коридор, лестница наверх, и вот она смотрит на него, стоящего в дверном проёме. Отец Авдий поднимает на Лану грустные глаза. Он смотрит, сдерживая позыв броситься вперёд и начать умолять девушку остаться, смириться, попытаться начать снова жить.

— Лана, девочка моя! — Авдий расставил руки, приглашая девушку в свои объятья.

— Дядя Авдий! — девушка подошла к священнику и обняла его так крепко и отзывчиво, что он почувствовал теплоту её сердца, и пускай этот жест девушка сделала не совсем искренне, он был исполнен настоящей чистой добротой.

Лана, помолчав с минуту, разжала объятья и тут же спросила другим, более тяжёлым тоном: — Почему смирение?

Авдий чуть нахмурился. Он не хотел лгать, но, более того, он не хотел отпускать Лану на смерть. Если бы существовали такие слова, которые остановили бы её от поездки, он бы сказал их, и не важно, насколько они были бы ужасны или что за последствия вызвали.

— Ты не поменяла решения, — ответил на вопрос проповедник.

— Я отплыву в Вестовой день, — проговорила Лана, как бы утверждая слова отца Авдия.

— Нет, нет, нет… — шёпотом повторял святой отец, качая головой.

— Я наконец сделаю шаг, — серьёзно и безмерно уверенно проговорила Лана.

— Нет, — горестно повторил Авдий.

— Я найду его, увижу…

— Ты не должна идти на такое. Ты согрешишь, — растягивая слова, выговорил отец Авдий и склонил голову. — Ведь сама же это знаешь, только не признаёшь.

Лана опустила тяжёлый взгляд вниз. Она была уверена в своих принципах, и потому подобные слова из уст столь близкого человека были ей неприятны. В особенности оттого, что этот самый близкий человек в неё не верит. Лана выдохнула и с хмурым видом начала:

— Как вы можете? О каком же грехе вы говорите, если сами создали мою веру? Дядя, это ведь вы рассказывали о том, что нужно оплакивать обидчиков сильнее, чем обиду, нанесённую ими. И я прощу, и я оплачу. Мне только нужно выговориться ему или его могиле, всё равно. Мне тоже страшно, но пусть лучше умереть, чем нормально не пожить. Разве не так? Если я… — Лана чуть замялась. Она почувствовала, как к горлу подступает комок, но тут же отправила его назад. — Если я смирюсь, то какая жизнь меня ждёт? С постоянной оглядкой на этого человека? Нет, дядя, нет. Я не оставлю всё вот так. Где бы он сейчас ни был, хоть на самом дне, я отыщу.

Лана строго повела рукой в воздухе, указывая, что говорит всё не просто так.

— А что мне делать? Если этот огонёк у тебя в глазах погаснет, что мне делать? Ты последний лучик света, оставшийся в этом мире. Если хору однажды придётся петь панихиду по тебе, я не выдержу. Я… Я умру… — Отец Авдий сорвался на плач.

В глазах Ланы встала вода, горючей стеной заслоняя взор. Девушка подалась вперёд и крепко обняла отца Авдия, чтобы скрыть от него своё лицо. Меньше всего на свете она хотела терзать душу святого. Потому она должна казаться сильной и непреклонной, даже если внутри вся исходит визгом от душевной боли. Лана сжимала в крепких объятьях Авдия и незаметно от него утирала слёзы.

Они стояли так очень долго, вжимаясь сердцами друг в друга. Это объятье никому из них не хотелось прерывать, но миновал вот уж десяток минут, и отец Авдий, отпустив Лану, отошёл на шаг. Он достал платок и промочил им свои глаза. Лана, улыбаясь Авдию, взяла его руки и поцеловала, тихо проговаривая: — Всё к лучшему.

— Храни тебя Отче наш и Матерь наша. Пойдём помолимся, девочка моя. Единственное, на что я теперь способен.