Панихида по Бездне

Гавриил Данов

Город, потопленный в темноте, одичавшие твари, что сочатся злобой, и проклятье, укоренившееся в судьбах каждого, кому не посчастливилось оказаться здесь, в лоне присносущего мрака. Эта книга про зло, боль и свет, что должен гореть над головами.

Глава 6. За замкнутой челюстью

Солнце, застывшее на кронах глаз, бессознательная туша, недвижимо лежащая на чуть неспокойной глади, вода, замораживающая разум, нежданные встречи с обломками, отзывающиеся скорыми фейерверками в онемевшей плоти, и боль в груди, что волнами обдаёт всё тело, не давая провалиться в обморок. Все эти мысли — словно образы в тумане. Дымные завитки, что наполняют голову, уберегая от безумия. Лишь потому, что извилины накрыты плёнкой озабоченности о «внешнем», Томас всё ещё способен мыслить. В этот безрассудный туман он забрёл, когда его инстинкт самосохранения посчитал всё вокруг слишком ненормальным, чтобы продолжать искать смысл. Но жернова через силу перемалывают неугодную информацию, медленно рассеивая облака.

И вот через незримую заслонку удаётся проскочить мысли, обещающей в перспективе прервать отстранённый ступор и направить разум к размышлению. Мысль глупая, но успевает породить справедливую дочернюю.

«Почему Пасть? Почему в Пасти воздух?» — гулким эхом расходится по пустому пространству, в котором ранее обитали мысли.

Громом звучат эти слова, знаменуя череду вопросов к самому себе и, кажется, к самой природе вещей. Это поверхностное касание самых насущных проблем стоило ему колоссальных сил и где-то около получаса состояния амёбы. Теперь, озвучив, пускай только в своей голове, объект своего страха, он признал его, всмотрелся, раскрыв пошире веки, и согласился, что он есть. Томас робеет перед ним, боится так, что терпит в голове образ невообразимо ужасных зубов, скрывающий его от света, и на без того беспокойной воде пускает вздрагивающим от страха телом кольца.

Всё больше нарастает гул в ушах. Тот самый, что наружу давит перепонки. С треском ноет голова и, кажется, расходится по швам. Грудь обдаётся колкой, рвущей болью. Томас принимает новую дозу мучительной трезвости и выуживает следующую мысль.

«Монстр опускается глубже» — вполне разумное и очевидное умозаключение. Томас принимает его без паники, но с заметной долей страха и мыслью об усугубляющейся с каждой минутой безысходности.

Бесчисленные литры воды давят на барабанные перепонки Томаса. За весь тот срок, пока он тут, существо успело проплыть далеко и глубоко, потому решение этой ситуации должно раскрыть себя как можно скорее или быть насильно раскрыто. И этот ступор, вызванный опьяняющей, несравнимой по градусу с любым алкогольным напитком ситуацией, должен быть развеян, ибо только он отворачивает Томаса от важного. Ведь нужно продолжать думать. Не о природе чудища, а хотя бы о спасении.

Новая волна боли, и новая порция трезвости.

«Почему я жив? Почему оно оставило меня в живых?» — проговорил Томас, бесшумно шевеля губами.

Вот то самое странное, что правит здешним балом. Если монстр хотел смерти Томаса, то просто бы проглотил или не оставлял бы воздуха. Но чудище сделало всё возможное, чтобы держать своего пленника в живых. Значит, всё это странное, приведшее невольника в тюрьму, чем-то ознаменовано, имеет какой-то потайной и пока что скрытый от Томаса смысл. Теперь, нащупав эту нить, можно выйти к вариантам спасения.

«Дурак. Идиот. Какое спасение?» — прокомментировал Томас звенящую боль в ушах и осколки своей надежды.

Это правда. Монстр уплыл достаточно глубоко, чтобы лишить Томаса любой возможности на самостоятельное спасение. Но даже при таком раскладе это не тупик. Чудище оставило его в живых. «Почему?» и «зачем?». Вот те два вопроса, что смогут его спасти, гипотетически. Они раскрыты и представлены ему. Сейчас лишь нужно в них всмотреться. Тем более что с каждой приливной, болезненной волной туман отходит дальше. Теперь он достаточно далёк, чтобы начать искать, где берег.

Но Томас отвечает буйством. Его рассудок, наспех собранный из эпизодов просыпающегося разума, обращается не в рассуждение, а в поиск виноватых. С закрытыми от реальности глазами он не увидит выхода, но спокойно найдёт на кого обрушить полчища своего «праведного» гнева. Возможно, именно подобное отношение и губит в критических ситуациях, ложно увенчивая их патовыми. Отношение: «лучше пылкий ум, чем хладный разум». И вот тебе уже не так страшно будущее, ведь ему виной не ты. Это тот таинственный виновный многоликий, что образ обретёт, удобный Томасу.

Томас поплыл наперекор. Он знал свою зону комфорта и, облитый грязью незваного Артура, решил выйти за неё. Томас корил себя, но первопричиной своей глупости считал перемены. Он посчитал, что в них таится та проклятая мысль, что увела его сюда, в сырую лужу из морской воды и монстровых слюней.

Очевидно, Томас слова не давал тем чувствам, что будили в нём азарт, иначе это бы выставило его виновным. В те моменты, когда он трепетал от незнания, когда опасался следующего шага, но всё-таки шагал, он был живой и настоящий. Томас слова не давал тем чувствам, потому что должен был кого-то обвинить.

Он злился. Злился несправедливо и безрассудно. Злился на всё вокруг. И трижды проклинал Артура, и сферу, и даже Глорию, но только не себя. Теперь Томас хочет метать и рвать. И потому он погружает ноги в воду, и потому нащупывает ими дно.

Томас уверенно впивается подошвами ботинок в мягкую и упругую плоть. Животное издаёт оглушающий, протяжный рёв, что пугающей громкостью несётся из бездонной глубины глотки. Этот ужасный звук заставляет тело Томаса неметь в страхе. Его ноги подкашиваются, и вот он уже опускается обратно, поверженный непомерным ужасом.

«Нет, нет, нет!..»

— НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ! — Томас утверждается на ногах и, выпуская весь томившийся в груди воздух, орёт ответ.

Он вопит. И маты, и проклятия. Всё, что сидело и копилось в его воспалённой голове. Надрывая горло хрипящим, полным ором, таким, что испугал бы, наверное, его самого в иной момент. Томас кричал, пока не выпустил всё, что было на душе и в лёгких. Пока от нехватки воздуха не вскружилась голова. Как после вскрытого нарыва, его облегчённое сознание пошатнулось. Он повис на месте, покачиваясь из стороны в сторону, глубоко вздыхая, стараясь пополнить потраченные силы. Он не понимал, что сделал, и понимать уже не хотел. Лишь краем разума осознал, что смелее, чем сейчас, не поступал. Он выругался в ужасающую морду самой смерти, и смерть ему покорилась. Животное замолкло.

Всё произошедшее осадило его гневливый ум. Томас больше не бунтует и не истерит. Выпустив давление, он открылся для рассуждений, которые впору было бы начать минут двадцать так назад. Несмотря на всё желание отстраниться, Томас давно уж понимал, что его ждёт дальше. Всё происходящее вопило, что будет только хуже. Он понимает, рано или поздно Пасть раскроется. Понимает, что вошедшее чрез ограду острых зубов пожелает его смерти. Томас страшится этого, но стоит. И более не ляжет. Он решает встретить пришедшее с поднятой головой. Не битвой, но хотя бы дракой. Махая кулаками, стараясь угодить куда больнее.

Томас хочет выжить. Потому он раздувает те жалкие угольки, что тлеют в темноте его глаз. Он раздувает их в огонь и хочет привнести его в лицо зашедшего по его душу. Томас вздыхает и сжимает пальцы в кулаки. Он поднимает голову и взглядом устремляется вперёд.

Рёв. Распевный и полный боли. За ним стоит всё то, что ниспровергло Томаса сюда. Рёв несёт повестку, что скоро всё уж разрешится. Томас в готовности сгибает ноги, чтобы рвануть вперёд.

Из щелей меж зубов хлынули холодные потоки. Ворвавшееся в пасть было черней той беспроглядной темени, что правила тут до. Эта проклятая жидкость высасывала всё вокруг пространство, устанавливая над ним право темноты. Тьма вмиг потушила весь пожар Томаса, сковала тело и парализовала разум. Он сдавшимся встретил жаждущую его смерти темноту.

Это не вода на него хлынула, а кровь. Та кровь, что, наверное, питает жилы самых злобных и кровожадных тварей. Она в мгновение схватила тело Томаса и начала тянуть, врезаясь своими проклятыми лапами поглубже в плоть.

Он думал, что готов, он думал, что вступит в бой. Но Томас умер, когда в последний раз взглянул на солнце.

Кровь вырвала его из Пасти и бросила в Бездну.