ГДР. Миролюбивое государство, читающая страна, спортивная нация?

Коллектив авторов

Была ли ГДР «государством мира», «читающей страной», «спортивной нацией»? По праву ли она могла называть себя «очагом антифашизма»? На самом ли деле у женщины и мужчины были равные права? И действительно ли успехи Финляндии в недавних исследованиях PISA можно объяснить копированием системы образования ГДР? Шестнадцать известных авторов анализируют легенды ГДР, которые имеют свое воздействие по сей день. Авторы детально и непредвзято изучают суждения и предубеждения относительно социалистического немецкого государства, освещают с разных ракурсов отдельные сферы общества ГДР и противопоставляют мнениям проверенные факты. Важная книга, которая делает дискуссию по этой теме предметной.

Райнер Карлш^[22]

«На мировом уровне»

Наивысшие достижения в производственно-технической области…?

Предваряя тему

Среди студентов-экономистов в ГДР сатирический журнал «Ойленшпигель» (Eulenspiegel) пользовался особым спросом, поскольку нередко они узнавали из него больше о действительном положении на предприятиях и комбинатах, нежели из других источников, не говоря уж о газетных репортажах на тему выполнения производственного плана. Сегодня, бросая взгляд в прошлое, можно высоко оценить уровень немалого числа публикаций в «Ойле», как и бесчисленных анекдотов про «узкие места в системе снабжения».

Иначе обстояло дело с пресловутым «мировым уровнем» в научно-технической и производственной областях. Исчезновением в октябре 1990 г. ГДР в немалой степени была обязана именно провалу своей экономической политики. В общественном восприятии этот факт ассоциировался главным образом с «Трабантом», автомобилем технически допотопным и одновременно притягательно-бесхитростным, на десятилетия отставшим от технического уровня и объемов производства автомобилей ведущих производителей. После 1990 г. «Траби» в качестве знакового символа перекочевал в мир искусств и медиакоммуникаций, при том что автомобиль неизменно воспринимался как явление по преимуществу трогательно-курьезное. От десятилетий напряженных усилий автомобилестроителей из Цвиккау, похоже, не осталось ничего, кроме иронии^[23].

В отличие от автомобилей микрочипы никак не подходят на роль культовых объектов. И поскольку построить государство на автомобилях уже давно и никак не получалось, руководство СЕПГ в сентябре 1988 г. предприняло пропагандистскую попытку раскрутить факт создания прототипа компьютерного чипа емкостью в 1 мегабит, представив его как высшее достижение. Большинство граждан ГДР, годами стоявших в очереди на домашний телефон, такого рода сообщениям не верили. Одномегабитный чип оказался пустышкой в красивой обертке^[24]. Причина в том, что электронная промышленность ГДР к этому моменту достигла пределов своих возможностей в «повторном изобретении» микрочипов, отставая от уровня развития мировой отрасли лет этак на восемь.

Иногда ход событий по иронии истории принимает неожиданный оборот: спустя двадцать лет после исчезновения ГДР и ликвидации автозавода «Заксенринг» в Цвиккау и Дрезденского комбината по производству электронной техники «Роботрон» именно автомобилестроение и производство чипов по численности занятых и обороту превратились в две наиболее важные промышленные отрасли в Саксонии. Последнее было бы невозможным без квалифицированных кадров специалистов, подготовленных в ГДР. Зададимся поначалу вопросом о стартовых условиях экономического развития в восточной части Германии.

Экономика и техника в послевоенное время

О «мировом уровне» в послевоенное время не могло быть и речи. Восстанавливать хозяйство приходилось с использованием оставшейся после войны техники. Такое положение не было специфической чертой Советской зоны оккупации (СОЗ)/ГДР, оно было типичным для восстановительной фазы практически во всех национальных экономиках Европы. Несмотря на военные потери, предпосылки для восстановления хозяйства были неплохими. Достаточно сказать, что Саксония, Тюрингия и провинция Саксония (с марта 1947 г. Саксония-Ангальт) относились к наиболее индустриализованным территориям Германии, в то время как провинции Бранденбург и Мекленбург—Передняя Померания были преимущественно территориями аграрными. Промышленность Средней Германии (здесь в смысле экономического комплекса на территории будущей ГДР) отличалась в общем высоким техническим и технологическим уровнем производства и готовой продукции. Станки из Хемница, самолеты из Дессау, объективы из Йены, фотоаппараты из Дрездена, фото — и кинопленка из Вольфена, конторское оборудование из Зёммерда, текстиль из Плауэна — вот далеко не полный список изделий, пользовавшихся до войны повышенным спросом во всем мире. Характерным для экономической структуры Средней Германии было наличие большого числа малых и средних предприятий, глубоко интегрированных в систему внутригерманского разделения труда.

Часть этих преимуществ была утрачена как следствие экономической политики национал-социалистского режима и войны. В частности, проводимая нацистами политика автаркии привела к тому, что химическая промышленность Германии сошла с магистрального пути мирового технологического развития. Так, в больших масштабах производилось синтетическое моторное топливо из угля, хотя специалисты концерна «ИГ Фарбениндустри» еще в начале 1930-х годов пришли к выводу о том, что используемые в этом производстве технологии были неконкурентоспособны из-за их высокой стоимости. Некоторые из крупнейших гидрогенизационных заводов в городах Лойна-Мерзебург, Бёлен, Магдебург, Цайц, Шварцхайде находились на территории будущей СОЗ^[25]. Аналогичным результатом политики автаркии было и создание новых либо расширение существующих мощностей по производству ацетилена и хлора (химические заводы «Буна» в Шкопау, электрохимические заводы в Биттерфельде). То же относится и к производству вискозного штапельного волокна в городах Вольфен и Шварца^[26]. Но даже с учетом этих фактов не следовало бы излишне активно ссылаться на чрезмерную затратность и экологическую вредность крупного химического производства, доставшегося в качестве проблемного наследства^[27]. Подобные предприятия имелись и в Западной Германии, причем некоторые из них эксплуатировались вплоть до 1960-х годов (в этом, заметим попутно, важную роль сыграло продолжение практики господдержки, унаследованной из 1930-х годов). Тем не менее химической отрасли Западной Германии удалось заключить стратегические союзы с крупными нефтяными концернами и в течение нескольких лет полностью отказаться от угля, переориентировавшись на нефтегазовое сырье. В ГДР переход на нефтехимию по причинам, которые рассмотрим позже, так и не был доведен до конца.

В аспекте долговременных экономических последствий нельзя недооценивать такое явление, как отток из восточных территорий в период с 1945 по 1961 г. более 2,7 млн человек и вывод бизнеса. За всю историю своего существования немецкая промышленность не сталкивалась с трансфером технологий столь крупных масштабов, как после Второй мировой войны. В западногерманской статистике предприятия, которые перенесли свое местонахождение из СОЗ/ГДР в Федеративную Республику, учитывались как «предприятия-иммигранты». Согласно этой статистике, в сентябре 1953 г. их насчитывалось 3436 с численностью занятых порядка 190 000 человек^[28]. И это при том, что официальной статистикой фиксировалась лишь небольшая часть случаев.

«Ауди», «Вандерер», «Агфа», «Тееканне», «Велла» и немало других громких имен навсегда исчезли из экономической действительности Средней Германии. Вместе с ними ушел и самый ценный капитал — люди: инженеры, рабочие-специалисты, коммерсанты. Эту потерю невозможно оценить даже приблизительно. Усугублялось положение еще одним феноменом, известным по довоенным временам: большинство научно-исследовательских и конструкторских отделов крупных предприятий находились на Западе Германии или в Берлине. Важным исключением был завод «Карл Цейс» в Йене, но именно он в 1945–1946 гг. понес двойной урон в результате демонтажа и вывоза оборудования американцами и русскими либо вывоза научных работников^[29].

Индустриальный рывок в промежутке между 1934 и 1944 г., обусловленный военно-экономическими соображениями, обернулся для территории будущей ГДР лишь кажущимся преимуществом. Вновь созданные мощности в авиа-, машино-, автомобилестроительной отраслях и в химической промышленности после окончания войны были в большинстве демонтированы^[30]. Однако же неким «скрытым благословением» в смысле ликвидации избыточных мощностей и устаревшей техники — как в черной металлургии и химической промышленности Западной Германии — демонтаж в СОЗ так и не стал. Напротив, репарации лишь ослабляли на перспективу экономику СОЗ/ГДР. На долю СОЗ/ГДР пришлись самые крупные в ХХ в. репарационные платежи, в совокупности превышавшие объем репарационных требований Советского Союза, которые он первоначально предъявлял ко всей Германии. Советский Союз оценивал общую сумму выплаченных СОЗ репараций всего лишь в 4,3 млрд долл. США, фактическая же сумма репарационных платежей превосходила ее, предположительно, минимум в три раза^[31].

Резюмируем: технологический уровень в СОЗ серьезно уступал таковому в западных зонах, что было обусловлено особенностями структурного развития территории в довоенное время, уходом бизнеса, но прежде всего репарационной политикой Советского Союза. Но даже в этих условиях формировавшаяся в течение многих десятилетий инновационная культура, высокий уровень квалификации работников, а также традиционно высокое качество продукции сделали возможным восстановление экономики темпами, в которые современники поначалу отказывались верить. И все же «чудо восстановления на Востоке» (оснований называть это явление именно так имеется более чем достаточно) поблекло на фоне западногерманского «экономического чуда». Необходимо, следовательно, задаться вопросом о причинах регрессивного развития экономики ГДР^[32].

Фальстарт или сбой на дистанции? Дефицит производительности

К началу Второй мировой войны экономика среднегерманского региона была очень эффективной, хотя и не столь современной, как западногерманская, что выражалось прежде всего в превалировании «старых» отраслей, в частности текстильной промышленности. Эти структурные различия явились причиной ее более низкой в сравнении с западногерманской экономикой продуктивности: так, в 1936 г. отставание составило около 9–12 %^[33]. В завершающий период существования ГДР продуктивность ее экономики составляла уже лишь около трети западногерманского уровня.

Большинство экономистов видят решающее препятствие для роста экономики ГДР в дефиците инновационности плановой системы хозяйствования^[34]. Эксперты в области истории экономических учений, не подвергая сомнению это утверждение в целом, делают упор на конкретные исторические условия^[35]. Однако аргументация в стилистике чисто государственного регулирования экономики перестает работать, лишь стоит обратиться к статистическому анализу показателей экономического роста на Востоке и Западе Германии^[36]. В частности, сегодня существует широкий консенсус в отношении того, что в 1950 г. производительность в ГДР составляла в лучшем случае около двух третей западногерманского уровня. То есть в большей части это отставание сформировалось уже в период между 1936 и 1950 г., точнее — с середины 1948 по 1950 г. Решающую роль в этом сыграли два фактора: сокращение основных фондов вследствие демонтажа оборудования и дезинтеграция среднегерманской экономики. Именно с потерей своих основных рынков на Западе Германии и в Западной Европе она стала уступать по темпам роста западногерманским землям^[37]. Традиционно более чем высокая внешнеторговая интенсивность экономики Саксонии и Тюрингии, выражавшаяся в экспорте готовых изделий, прежде всего товаров потребительского спроса и продукции машиностроения, и в импорте сырья и полуфабрикатов, в изменившихся общих геополитических условиях превратилась в тормоз роста.

«Репарационные отрасли»

Структура промышленности СОЗ/ГДР претерпела серьезные изменения, вызванные репарационными требованиями Советского Союза, и последствия этих изменений еще долго ощущались и после 1953 г. — последнего года выплаты репараций. Упомянем в этом контексте уранодобывающую промышленность, судостроение, тяжелое машиностроение и вагоностроение, т. е. отрасли промышленности с ярко выраженной репарационной направленностью^[38]. На первом месте в этом ряду стоит Акционерное общество «Висмут». Учреждаемое согласно первоначальным замыслам лишь на короткий срок, АО «Висмут» — до 1953 г. 100 %-ная собственность советского государства — выросло в комбинат с практически самодостаточными структурами и за несколько лет вышло на третье место среди мировых производителей урана, насчитывая в начале 1950-х годов более 200 000 занятых^[39].

Создание этого комбината, контролируемого советскими спецслужбами, было сопряжено с колоссальными социальными и экологическими издержками. Технологический уровень на начало разработки урановых руд был крайне низким^[40], отсутствие техники компенсировалось дополнительной нагрузкой на рабочих. Такое положение, однако, очень скоро изменилось. Техническое оснащение за счет поставок изо всей СОЗ/ГДР и из СССР, а позднее и за счет единичных поставок по импорту было выведено на современный для Восточного блока уровень. И все же конкурировать с техническим уровнем крупных горнодобывающих предприятий Запада «Висмут», преобразованный в 1954 г. в Советско-Германское АО (СДАГ), ставший к этому моменту показательным предприятием с высокомотивированным коллективом, не мог даже в лучшие свои времена.

Вторая крупная репарационная отрасль сформировалась на базе судостроительных верфей на балтийском побережье^[41]. Если к началу Второй мировой войны в судостроении будущей СОЗ/ГДР насчитывалось всего 5000 занятых, то в 1953 г. их было уже более 56 000^[42]. На конец 1953 г. для «мировой державы без флота», т. е. для Советского Союза, было построено либо отремонтировано 1160 судов. В долговременной сравнительно-исторической перспективе расширение судостроительной отрасли следует оценить по преимуществу положительно. Приводимый порою аргумент затратности не учитывает того обстоятельства, что в то время в мире практически отсутствовали примеры успешного создания крупных судостроительных мощностей без солидной поддержки со стороны государства.

К «репарационным отраслям» следует отнести и важнейшие предприятия вагоно — и тяжелого машиностроения. Крупносерийное производство для «удобного» рынка с СССР в качестве главного потребителя продукции создавало для вагоностроительной отрасли и тяжелого машиностроения, как и для многих других предприятий ГДР, идеальные условия в плане экономики и организации производства, вело, с другой стороны, к ослаблению их инновационной активности. В этом смысле уместно говорить о германо-советской «общности судеб».

С крушением Восточного блока рухнули и эти структуры — тяжелое машиностроение и вагоностроение исчезли практически полностью, судостроительные верфи — вопреки всем мерам господдержки — все еще доживают свой «закат в рассрочку», добыча урана была прекращена в 1991 г., а ее экологические последствия ликвидированы с очень большими затратами.

В тупике «социалистической индустриализации»?

1950-е годы оказались для классических отраслей «индустрии дымовых труб» еще одним периодом великих свершений. Не случайно символом послевоенного восстановления стал шахтер, причем не только в ГДР, где забойщик Адольф Хеннеке был превращен в культовую фигуру Героя соцтруда, но и во многих западно — и восточноевропейских странах. Уголь, чугун, сталь в первое десятилетие существования ГДР находились в фокусе ее экономической политики. При жизни Сталина, но прежде всего ускоренными темпами во время Корейской войны (1950–1953) все страны Восточного блока начали создавать собственную тяжелую промышленность. Реализуя «железную концепцию», называемую иначе «социалистической индустриализацией», все они без исключения руководствовались как теоретическими догмами (из Марк-совой теории воспроизводства выводилась необходимость приоритетного развития производственной сферы и производства средств производства), так и в большей степени соображениями военного порядка. В то время как в Западной Европе центр тяжести народнохозяйственных структур все больше смещался в направлении производства потребительских товаров и сектора услуг, государства Восточного блока делали ставку на модель индустриализации позднего XIX либо раннего XX столетия.

В дискуссии о просчетах государственного регулирования промышленной политики часто указывается на неоправданное копирование руководством СЕПГ в 1950-е годы советской модели индустриализации, что, в свою очередь, обусловило ошибочное приложение народнохозяйственных ресурсов^[43]. Низкая отдача от капиталовложений в тяжелую промышленность — факт неоспоримый. Вопрос в другом: имела ли место историческая ситуация вынужденного (вос)создания тяжелой промышленности и имелась ли этому какая-либо альтернатива. На территорию будущей ГДР приходилось лишь около 7 % мощностей германской металлургической отрасли, около 3 % общегерманской добычи каменного угля и порядка 5 % добычи железной руды. В ГДР для характеристики такого положения использовалось понятие «диспропорция разделения»^[44]. Соответственно приоритетные направления двухлетнего плана (1949–1950) и первой пятилетки (1951–1955) закладывались исходя из внутренней логики. При этом экономисты первоначально отдавали предпочтение продолжению внутригерманских поставок стали либо ее импорту из других стран. Запрет на поставки чугуна и стали фирмами ФРГ, введенный распоряжением западных держав в начале 1950 г., усилил позиции тех лиц в хозяйственной администрации, которые требовали независимости от поставок из Западной Германии.

Необходимо также учитывать, что ГДР спустя всего несколько лет после окончания войны не была для других государств Восточного блока предпочтительным торговым партнером. Советский Союз и Польша с их собственными потребностями и понятной неприязнью к немцам не спешили поставлять сталь в Восточную Германию. Сложность создавшейся ситуации оттеснила на задний план вопрос о затратах. Вот почему важнейшим инвестиционным проектом первого пятилетнего плана (1951–1955) стало строительство металлургического комбината «Ост» (МКО) в городе Айзенхюттенштадт. В контексте «холодной войны» «антиимпортное производство» чугуна и стали на МКО могло вполне расцениваться как успех: в период с 1950 по 1955 г. ГДР уменьшила долю импортного чугуна с 42 до 15 %^[45]. Не случайно МКО в глазах формирующейся восточногерманской экономической элиты стал символом «созидания собственными силами»^[46]. Конечный продукт из советской железной руды, добытой в Криворожье, и из польского каменного угля, добытого в Верхней Силезии, торжественно именовался «сталью мира», объединяющей народы. Сооружение МКО демонстрирует как возможности, так и пределы государственной промышленной политики. Благодаря реализации этого амбициозного проекта, сравнимого с металлургическим заводом того же поколения в Фос-Сюр-Мер (Франция)^[47], обеспечивалась живучесть экономики ГДР. С другой стороны, множество ошибок на стадии проектирования привело к существенному удорожанию строительства.

Вплоть до конца существования ГДР объект оставался незавершенным. Замкнутый металлургический цикл, включая прокатное производство, так и не был реализован. В том числе и по этой причине себестоимость проката в ГДР существенно превышала его себестоимость на предприятиях Федеративной Республики. К тому же однажды созданная технологическая схема — более 75 % производимой в ГДР стали выплавлялось вплоть до середины 1970-х годов в мартеновских печах, т. е. по технологии, разработанной в XIX в., — отличалась неимоверной инерционностью^[48]. ГДР вкупе с Канадой и Венгрией были единственными в мире промышленно развитыми странами, которые к описываемому моменту еще не перешли на кислородное дутье — новую технологию в производстве стали. Если строительству МКО альтернативы не существовало, то она вполне реально существовала применительно к дальнейшему формированию структур в сталелитейной промышленности. Речь идет прежде всего о внедрении новых технологий, расширении второго передела, сокращении избыточных мощностей при одновременном увеличении импорта стали. Наряду со сталью промышленность ГДР остро нуждалась в коксе. Традиционно кокс получали из каменного угля. По мнению плановиков, каменный уголь, импортируемый главным образом из Польши и СССР, как и каменный уголь, добываемый в неблагоприятных геологических условиях в районе Цвиккау, был слишком дорог для использования в ежегодно возрастающих объемах в целях получения кокса и газа. Возможное решение виделось в переходе на высокотемпературный кокс из бурого угля (ВТБ-кокс). Профессоры Эрих Раммлер и Георг Билькенрот из Фрайбергской горной академии продолжили начатые еще во время войны исследования по получению высокотемпературного металлургического кокса из бурого угля. ВТБ-кокс стал одним из немногих инновационных достижений ГДР. Государственная плановая комиссия (Госплан) непривычно оперативно отреагировала на изобретение фрайбергских ученых. Испытания нового кокса еще не завершились, а уже было получено добро на его промышленное применение. В октябре 1951 г. Совет министров ГДР принял постановление о строительстве коксохимического комбината в Лаухаммере, а менее чем через год на нем были введены в эксплуатацию первые коксовые батареи. Построенный с нуля металлургический завод в Кальбе, оборудованный низкошахтными печами, работал исключительно на ВТБ-коксе из Лаухаммера.

Самым важным и бесспорно самым дорогим проектом в рамках энергетической политики приоритетного использования отечественного буроугольного сырья стало строительство комбината «Шварце Пумпе» по переработке бурого угля с получением в качестве основной продукции ВТБ-кокса, электроэнергии, смол и сетевого газа. Одновременно было принято решение о вскрытии новых буроугольных карьеров и строительстве жилого массива в Хойерсверде для работников комбината. На сооружение комбината выделялись 2,7 млрд марок, на вскрытие карьеров — 1,2 млрд марок, итого — 3,9 млрд марок^[49]. «Шварце Пумпе» был крупнейшим инвестиционным проектом второго пятилетнего плана (1956–1960). Программой (второй) развития угольно-энергетической отрасли, принятой в марте 1957 г., предусматривалось сокращение разрыва между потребностями промышленного развития и наличием энергоресурсов. Эта «энергетическая брешь» образовалась, с одной стороны, в силу исторических причин и как результат разделения Германии, а с другой — как следствие советских репарационных изъятий, а также отсутствия стимулов к бережливому обращению с энергией^[50].

«Шварце Пумпе» стал символом энергетической политики приоритетного использования бурого угля. На комбинате было установлено оборудование, разработанное в 1930-е годы, которое вследствие затянувшегося почти на 15 лет строительства на момент ввода в эксплуатацию уже не соответствовало последнему слову техники. Временные решения, как смолоотстойники и хранилища шламов смолистых веществ, а соответственно и высокая нагрузка на окружающую среду — на все это шли сознательно. Из анализа мировых цен на газ следует, что стоимость бытового газа из бурого угля существенно превышала цену импортированного природного газа.

Технологический прорыв Ульбрихта

После того как послевоенное восстановление в основном было завершено — весомым исключением оставалось лишь железнодорожное хозяйство, — руководство СЕПГ сделало ставку на ускоренный технический прогресс, следуя тем самым замыслам нового партийно-государственного руководства Советского Союза во главе с Хрущевым. Главным лозунгом этого периода стала «научно-техническая революция».

Весной 1956 г. Ульбрихт обозначил отрасли, с которыми СЕПГ отныне в первостепенном порядке связывала свои ожидания: техника полупроводников, авиастроение, ядерная энергетика, машиностроение. Через два года к ним добавилась химическая промышленность. Такая расстановка приоритетов покоилась на убеждении в том, что плановая экономика открывает более широкие возможности для ускорения темпов научно-технического прогресса и реализации крупных проектов («big science»), чем это могут позволить себе рыночные экономики. Министр внешней и внутри-германской торговли Генрих Рау говорил о необходимости «в техническом плане догнать и перегнать капиталистические страны»^[51]. Дополнительный обнадеживающий импульс эти ожидания получили в октябре 1957 г. в результате запуска Советским Союзом первого искусственного спутника Земли, который рассматривался как символ технического превосходства социалистической системы. Хрущев провозгласил начало экономического соревнования с США, и все страны Восточного блока приняли перспективу построения социализма и достижения благосостояния. ГДР поставила перед собой в качестве «главной экономической задачи» достижение к концу 1961 г. по всем важным продовольственным и потребительским товарам западногерманского уровня душевого потребления (1957).

Авиастроение

Особые надежды руководство СЕПГ связывало с возобновлением производства авиационной техники. Первые соображения на этот счет датируются 1952 г. Причем на начальном этапе мотивы были исключительно военного характера. Однако с идеей организации производства истребителей и бомбардировщиков плановикам под впечатлением июньского кризиса 1953 г. пришлось распрощаться, и предпочтением стала пользоваться идея производства гражданских самолетов по советским лицензиям, как и идея разработки собственных моделей. Важную роль в этих планах сыграл факт возвращения авиационных инженеров и техников из Советского Союза^[52], куда они были вывезены на работу в рамках «интеллектуальных репараций» 1945–1946 гг. Группа специалистов во главе с главным конструктором Брунольфом Бааде, возвратившаяся в 1953–1954 гг., привезла в ГДР разработанный группой еще в СССР эскизный проект реактивного пассажирского самолета типа «152». Самолет представлял собой модификацию бомбардировщика средней дальности «150», спроектированную конструкторами фирмы «Юнкерс» в Советском Союзе. Иными словами, применительно к первому пассажирскому самолету ГДР речь шла о «побочном продукте» военных разработок.

Экономически проект себя оправдывал, учитывая хорошие перспективы экспорта продукции, прежде всего в Советский Союз и Китай. На создание авиационной промышленности в период с 1955 по 1960 г. было выделено около 1,6 млрд марок, и за какие-нибудь два года возникла полноценная самолетостроительная отрасль с числом занятых 25 000 человек^[53].

На пути реализации проекта стояли колоссальные технологические вызовы. Лишь немногие государства в 1950-е годы могли позволить себе реактивное самолетостроение для гражданских нужд и регулярные пассажирские авиаперевозки реактивными самолетами: Великобритания (1952), Советский Союз (1956), США (1958) и Франция (1959). ГДР не желала отставать от них.

Первый немецкий реактивный пассажирский самолет типа «152» взлетел в небо 4 декабря 1958 г. А на чертежных досках уже прорабатывалась его последующая модификация — «153 A», должная стать конкурентоспособной на международном рынке. Кардинальной технической проблемой оказались постоянные обращения к концепции бомбардировщика «152» и отсутствие либо запоздалый ввод в эксплуатацию испытательных стендов. Во время второго испытательного полета 4 марта 1959 г. «152» потерпел катастрофу. Однако подлинные причины прекращения работы над проектом в феврале 1961 г. крылись в резко ухудшившихся перспективах сбыта продукции и слишком высоких затратах^[54].

Советский Союз в 1959 г. начал реорганизацию своего авиастроения, расширяя производство гражданских самолетов. Без советского же рынка восточногерманский проект был обречен на провал.

В создании и ликвидации самолетостроительной отрасли проявилась двойственная суть ГДР: чувство восхищения техникой и сознание сопричастности давним промышленным традициям побуждали к тому, чтобы помериться силами с ведущими мировыми производителями, в том числе в сфере самых что ни на есть высоких технологий. Инженерно-технические достижения ГДР, тем более при ограниченности ресурсов этой небольшой страны, заслуживают всяческого признания. С другой стороны, сотрясаемая политическим и экономическим кризисом 1960–1961 гг. ГДР в попытке реализовать проект ракетного самолетостроения просто перенапрягла свои силы.

Программа развития химической промышленности

В ноябре 1958 г. принимается Программа развития химической промышленности («Химия — это хлеб, благосостояние, красота»). Цель программы — удвоение объемов химического производства до 1965 г. при опережающих темпах роста производства пластмасс и синтетического волокна и переход на нефтехимические технологии. Были определены важнейшие проекты: строительство нефтепровода «Дружба» и нефтеперерабатывающего завода в Шведте-на-Одере, разработка собственной технологии более глубокого крекинга нефти, строительство современного нефтехимического производственного комплекса («Лойна-II»), строительство комбината химического волокна в Губене.

За сообщениями о намеченных темпах роста производства современной, изготавливаемой на основе нефтехимических технологий продукции в общественном восприятии как-то отошла на задний план оборотная сторона Программы. Дело в том, что она одновременно имела своей целью и расширение углехимической отрасли. Эта двунаправленность отражала дилемму промышленной политики ГДР. Из эксплуатации была выведена лишь часть углеобогатительных фабрик. Более или менее значимые поставки сырой нефти стали возможными лишь с середины 1960-х годов после завершения строительства нефтепровода «Дружба». Чрезвычайно дорогостоящие геологоразведочные работы по выявлению собственных нефтяных залежей не увенчались успехом, так же как и усилия ГДР заключить договоры на поставку сырой нефти с арабскими государствами^[55]. Единственным крупным поставщиком оставался в конечном итоге Советский Союз. Соответственно именно возможность доступа к нефтегазовым ресурсам устанавливала пределы структурным преобразованиям в химической промышленности ГДР.

Программа 1958 г. была попыткой восполнить инновационный пробел собственными силами. Требовалось остановить регресс в химической отрасли ГДР. Однако уже в марте 1961 г. отдел тяжелой промышленности ЦК СЕПГ был вынужден констатировать: «Программа развития химической промышленности при нынешнем планировании более не существует. <…> По химии мы гарантированно скатимся на уровень второстепенной страны, если продолжим следовать запланированным курсом. <…> Даже в случае сохранения темпов, как они первоначально предусматривались Программой развития химической промышленности ГДР, в 1965 г. наше отставание от Западной Германии будет больше, чем к началу реализации Программы»^[56].

В начале 1964 г. принимается вторая Программа развития химической промышленности. Ее цель — обеспечить продолжение начавшихся структурных преобразований. Однако, несмотря на солидные инвестиции, результаты оставались скромными. Особенно в растущих отраслях — в производстве пластмасс, синтетических волокон и в фармакохимии — предприятия ГДР в результате запоздалой модернизации оказались на положении отстающих. «Омоложение» химической промышленности не удалось, так как приобретение нового оборудования не сопровождалось соответствующим списанием устаревшего. Вследствие этого выросли затраты по его техническому обслуживанию и ремонту.

В Восточной Европе у химической промышленности ГДР почти не было равноценных партнеров, а на Западе ее возможности по кооперации — по политическим причинам — носили ограниченный характер. В то же время такая небольшая страна, как ГДР, была не в состоянии самостоятельно разрабатывать все наиболее важные химические технологии.

На сокращение поставок советской нефти в ГДР после второго нефтяного кризиса 1979–1980 гг. хозяйственная бюрократия ГДР отреагировала принятием программы, предусматривавшей отказ от использования нефти в качестве жидкого топлива и увеличение доли угля в топливном балансе. Вместо давно запланированного сокращения углехимического производства в 1980-е годы его объемы еще больше выросли. Повышение экономической эффективности химической промышленности больше не рассматривалось как самая важная задача, в качестве таковой теперь выступало сокращение импорта нефти^[57]. Лозунг «выбор в пользу нефти» эпохи Ульбрихта превратился в лозунг «назад к углю» эпохи Хонеккера. Сохранение углехимии в конечном счете вылилось в фиаско всей энергетической и экологической политики.

Атомные электростанции

От строительства атомных электростанций в 1960-е годы пришлось вынужденно отказаться в пользу традиционных источников получения электроэнергии на базе бурого угля. Причины имели как экономический, так и политический характер. Планы Ульбрихта по созданию атомных электростанций вплоть до независимого топливного цикла — важнейшим аргументом в пользу такого выбора являлись крупные инвестиции в развитие добычи урановой руды на комбинате «Висмут» — были отвергнуты ответственными товарищами в Советском Союзе: восточные немцы ни в коем случае не должны были получить автономию в области изготовления ядерных установок^[58].

Программа создания полупроводниковой промышленности (завод элементной базы для техники связи в Тельтове, производство полупроводников во Франкфурте-на-Одере, центр молекулярных технологий в Дрездене) хотя и не была отменена, однако ее реализация была отложена на неопределенный срок. При этом ГДР, которая довольно рано начала разработки в этой новой области, имела хорошие шансы стать одним из важнейших производителей полупроводниковой продукции, сравнимым, например, с Южной Кореей. Руководство Академии наук и Совета по научным исследованиям не рассматривало, однако, создание полупроводников, а позднее микроэлектронных компонентов в качестве приоритетного направления^[59]. Все еще свежи были впечатления от провала программы создания гражданского авиастроения, никто не желал вновь услышать в свой адрес критику по поводу ненадлежащего использования ресурсов.

Причины неудачи большинства крупных технологических проектов в эпоху Ульбрихта были многоплановы. Назовем пять главных из них: неэффективность плановой экономики, западное эмбарго на экспорт технологий, советские возражения по поводу идеи Ульбрихта о развитии ГДР как страны высоких технологий, недооценка возможностей ГДР, а также непоследовательность ответственных функционеров в поддержке технологических проектов. Напротив, значительные успехи отмечались в промышленных отраслях, на которые экономическая политика руководства СЕПГ обращала не столь пристальное внимание.

Технологический прогресс в станкостроении

Примерно с середины 1950-х годов с внедрением программного управления началась технологическая революция в станкостроении. Была поставлена задача сохранять все необходимые команды по обработке какой-либо детали таким образом, чтобы стало возможным любое количество их повторов. В результате упрощалась переналадка оборудования и сокращались издержки производства^[60].

В экспериментах использовали перфокарты, реле и вращающийся распределитель. Эти элементы управления позволяли сформулировать технологические команды с помощью цифр (цифровое управление). Таким образом, станкостроение ожидал скачок в производительности.

В целях объединения имеющихся исследовательских ресурсов в 1956 г. был создан Институт станкостроения (ИС) в городе Карл-Маркс-Штадт. Инженеры-исследователи нового института, в большинстве молодые люди, с самого начала с огромным энтузиазмом взялись за разработку проблем числового программного управления, хотя на тот момент экономика ГДР не испытывала потребности в станках с числовым управлением; интерес к ним был не слишком велик и в других странах — членах СЭВ^[61].

В ИС были созданы первые лабораторные образцы аналоговых устройств контурного управления, на основе которых в итоге возникла программа числового управления «Парамат». Ввиду недостатка валюты ИС не мог приобрести лицензии за рубежом и поэтому был вынужден рассчитывать только на полупроводниковую промышленность ГДР, что сдерживало дальнейший ход работы. Оставался только путь затратного по времени дублирования разработок существующих технологий. Хотя уже в 1950 г. институт располагал действующим образцом, потребовалось еще пять лет, прежде чем на весенней Лейпцигской ярмарке впервые были представлены три станка с числовым управлением, изготовленные на народных предприятиях из Карл-Маркс-Штадта «VEB Großdrehmaschinenbau 8. Mai» и «VEB Fritz Heckert Werk».

Ситуация изменилась в лучшую сторону в начале 1970-х годов. Теперь ГДР располагала более мощными интегральными схемами памяти, а также микропроцессорами емкостью 8 и 16 бит. Командные системы «Призма 2» и «Рота FZ-200» — гибкие производственные системы — по своей производительности соответствовали высоким международным параметрам. Производители станков с числовым управлением из ГДР не уступали изготовителям аналогичных изделий из Федеративной Республики. С конца 1990-х годов они смогли существенно увеличить экспорт своей продукции в Западную Европу.

Киносъемочная камера с беспараллаксным визирным устройством — экспортный товар нарасхват

Производство киносъемочного оборудования также не входило в число отраслей промышленности, особенно заботливо курируемых руководством СЕПГ. Его стабилизация стала возможной только в середине 1960-х годов на основе мер, предпринятых в целях преодоления затянувшегося на годы кризиса. Объединение — в соответствии с решением государственных органов — наиболее важных предприятий отрасли преследовало цель максимально задействовать имеющийся инновационный потенциал для производства современного киносъемочного оборудования. В результате впервые в Европе народному предприятию VEB Pentacon в Дрездене удалось наладить конвейерное производство кинокамеры с беспараллаксным визирным устройством Praktica Nova^[62]. В период с 1964 по 1989 г. в страны западного зарубежья было продано почти 63 % произведенных изделий, т. е. более чем 4,9 млн кинокамер. 19 % продукции было продано на внутреннем рынке и около 18 % в странах Восточного блока. Такие высокие показатели уровня продаж в «несоциалистическую валютную зону» (НВЗ) могли продемонстрировать лишь очень немногие комбинаты ГДР. В целом же с 1964 по 1989 г. за счет экспорта кинокамер было заработано более 830 млн немецких марок. Тем не менее эта цифра не имела решающего значения с точки зрения количественных показателей ни экспорта ГДР в целом, ни ее промышленной отрасли. Значение экспорта кинокамер в НВЗ заключалось прежде всего в том, что он позволил относительно быстро обеспечить поступления в валюте, что помогло поддержать, как правило, напряженный платежный баланс ГДР.

Экономическая проблема в данном случае состояла в соотношении между издержками производства кинокамер и размером полученной от их реализации выручки. При образовании комбината уровень рентабельности все еще равнялся 0,4, т. е. для получения выручки в размере 0,4 немецкой марки было необходимо затратить одну марку ГДР. В конце 1980-х годов этот показатель равнялся всего лишь 0,15. Другими словами, без значительной государственной поддержки сбыт этой продукции за рубеж был едва ли возможен.

В исторической ретроспективе конец 1960-х и 1970-е годы можно назвать наиболее успешными для промышленного производства кинокамер. Например, производство малоформатных кинокамер с беспараллаксным визирным устройством было доведено со 100 тыс. в 1968 г. до максимального показателя почти в 450 тыс. в 1984 г. В лучшие годы 10 % мирового производства кинокамер такого рода приходилось на комбинат в Дрездене^[63]. Однако с началом революции в микроэлектронике технологические основы изготовления традиционных кинокамер с беспараллаксным визирным устройством утратили прежнюю устойчивость. К тому же недостаток валютных средств вынудил комбинат Pentacon в Дрездене самому изготавливать почти все комплектующие детали, необходимые для производства кинокамер. Это повлекло сокращение выпуска готовой продукции и одновременно резко повысило издержки.

Попытки реформ

1963 год был ознаменован началом серии экономических реформ, которые должны были быть завершены к 1971 г. Реформаторов возглавил сам Ульбрихт. Речь шла о попытке использовать рыночные механизмы, но без создания основ рыночной экономики. Единовластие СЕПГ, как и господствующее положение государственной собственности, под сомнение никто не ставил. Распределение экономических ресурсов, как и прежде, оставалось прерогативой государства.

Реформа, сначала получившая название «Новая Экономическая Система планирования и управления народным хозяйством» (НЭС), преследовала цель модернизации экономики^[64]. Планирование оставалось главным инструментом хозяйственного управления. Новация состояла лишь в том, чтобы дополнить его «системой экономических рычагов» (цены, премии, проценты, кредиты и т. д.). Наиболее важным показателем стала прибыль. Экономическая реформа имела определенные успехи, имея в виду более рациональное использование ресурсов, рост профессионализма руководящего звена специалистов и освоение косвенных методов управления. Вместе с тем продолжали отсутствовать адекватные экономические критерии для оценки решений, касающихся развития структуры экономики и распределения. Слабыми оставались стимулы инновационной деятельности.

Эти проблемы в конце 1960-х годов привели к тому, что в ход реформ все более активно начинают вмешиваться «сверху». Экономике диктуют совершенно нереальные показатели темпов роста. Сворачивание реформ произошло постепенно. На всех уровнях хозяйственной иерархии возобладали настроения усталости от реформ. В конечном счете их крах наступил вследствие несовершенства изначального плана действий^[65]. С переходом власти от Ульбрихта к Хонеккеру, начиная с 1971 г., большие перспективы были забыты. Новая линия была консервативна по отношению к существующим хозяйственным структурам, она обещала быстрый рост благосостояния и поэтому сначала снискала известную популярность.

«Любой ценой»: создание микроэлектроники

В середине 1970-х годов в связи с возникшими трудностями в сбыте изделий станкостроительной промышленности стало очевидно, что нельзя далее сдерживать развитие производства электронных элементов управления. Отставание по производству аналоговых интегральных схем оценивалось в 4–9 лет, микропроцессоров — в 6–8 лет, а по некоторым специальным изделиям даже в девять лет. Было необходимо исправлять положение. На «пленуме по микроэлектронике» ЦК СЕПГ в июне 1977 г. были определены задачи развития. При этом речь шла не о концепции автаркии, а о попытке установить контакты с зарубежными производителями. Однако быстро выяснилось, что легальный импорт технологий невозможен по причине эмбарго. Кооперация в рамках СЭВ также не решала вопроса, поскольку военно-промышленный комплекс Советского Союза отказывался от сотрудничества в области микроэлектроники. Таким образом, у ГДР не осталось другого выбора, кроме как сделать то, на что не решился ни один западноевропейский концерн и ни одно западноевропейское государство: создать собственную микроэлектронику, отказавшись от лицензий.

Согласно различным оценкам, с 1981 по 1988 г. в микроэлектронику было инвестировано 20 млрд марок ГДР и 4 млрд валютных марок^[66]. Этот объем средств сопоставим со всеми инвестициями, например, во все отрасли легкой промышленности взятые вместе. Три комбината микроэлектроники «Роботрон» в Дрездене, «Карл-Цейс» в Йене и «Микроэлектроника» в Эрфурте по числу занятых входили в пятерку самых крупных предприятий ГДР. Этот факт также подчеркивает, какие огромные ресурсы были направлены на то, чтобы практически с нуля создать новую отрасль промышленности^[67].

Развитие микроэлектроники в ГДР в значительной степени происходило за счет нелегального трансфера технологий, организованного министерством государственной безопасности (МГБ) и управлением коммерческой координации (структурное подразделение в министерстве внешней и внутригерманской торговли. — Перев.)^[68].

Только благодаря импорту сотен 16 и 32-битовых счетных машин была создана база для развития компьютерного производства на комбинате «Роботрон». Как бы ни был успешен промышленный шпионаж, он одновременно высвечивал зависимость ГДР от трансфера технологий с Запада. С помощью шпионажа удалось смягчить негативные последствия эмбарго, но не удалось создать условия, равноценные тем, которые существуют при нормальном трансфере технологий. Развивая микроэлектронику, ГДР просто переоценила свои возможности^[69]. Эта задача для маленькой страны была неподъемной. Почему, тем не менее, было решено двигаться этим путем? Гюнтер Миттаг, секретарь ЦК СЕПГ по экономическим вопросам, назвал создание микроэлектроники вопросом выживания экономики ГДР. Его аргументы имели веские основания: начиная с 1980-х годов, резко сократилась доходность станкостроительной промышленности, когда-то столь успешной на мировом рынке.

Главной причиной неудачи ГДР при создании компьютерной промышленности, с самого начала интернациональной по своему характеру, в конечном счете была глобализация. Самостоятельное развитие таких технологий в одной отдельно взятой стране невозможно. Ни одна экономика мира, за исключением США, не в состоянии мобилизовать ресурсы, необходимые для создания самостоятельной и конкурентоспособной микроэлектроники. Проводя промышленную политику, ориентированную на внутренний рынок, ГДР не имела шансов занять свое место в рамках мировой экономики в условиях ее усиливающейся глобализации. Объемы производства были слишком малы, чтобы обеспечить его рентабельность.

Микропроцессоры для станкостроения

1960–1970-е годы были для станкостроения ГДР «золотым временем». Под товарной маркой WMW более 70 % изготовленных в объединении народных предприятий станкостроительной и инструментальной промышленности уходило на экспорт. Спрос был так велик, что за счет собственного производства не представлялось возможным удовлетворить внутренние потребности.

Позиции этой ориентированной на экспорт отрасли оказались под угрозой с конца 1970-х годов, когда на смену станков с числовым управлением стало приходить оборудование с компьютерным цифровым управлением (Computerized Numerical Control). В системе ЧПУ ее переналадка для использования применительно к различным станкам и операциям все еще происходила посредством изменения аппаратной конфигурации. Новая система управления CNC, напротив, позволяла осуществлять такую переналадку за счет замены программного обеспечения. В отличие от станков с ЧПУ, развитие рынка систем CNC шло гораздо более быстрыми темпами. Технический переворот, вызванный внедрением новой системы управления CNC, привел к изменению ситуации на мировом рынке^[70]. На национальном уровне конфликт, связанный с необходимостью принять решение или в пользу преимущественного развития станкостроения, или микроэлектроники, разрешить было невозможно. Решать обе задачи параллельно означало бы одновременно оказывать государственную поддержку и станкостроению, и производству интегральных микросхем, для чего не было ни материальных, ни кадровых ресурсов. В результате обе отрасли так и не смогли ликвидировать отставание от других стран. Объем производства систем CNC на народном предприятии VEB Numerik в Карл-Маркс-Штадте в конце 1980-х годов составлял не более 11 % западногерманского уровня. Еще более очевидным становится это отставание при анализе финансовых показателей экспорта станкостроительной промышленности ГДР. Без современных микропроцессоров станки больше не пользовались спросом. Поскольку собственное производство микропроцессоров было не в состоянии обеспечить их поставку станкостроению в необходимых количествах, более 80 % всех станков приходилось оснащать западными системами управления. Валютные потери вследствие их закупок составляли от 30 до 40 % общей выручки от продажи каждого станка. С точки зрения валютного баланса средства, вложенные в создание современных систем управления, были потеряны.

К отраслям, изделия которых дольше всего оставались на уровне международных стандартов, принадлежало производство оргтехники и полиграфического оборудования^[71]. Высокое качество полиграфических машин во многом объяснялось сильно выраженным чувством ответственности производителей за качество своей продукции. Благодаря прочным позициям на международных рынках они находились в известном смысле на особом положении. Основу их успеха составляли развитые сетевые структуры, к которым, в частности, относились эффективные научно-исследовательские подразделения, поддерживавшие связи с университетами и высшими техническими школами, а также очень хорошая кооперация между изготовителями и внешнеторговыми организациями. В частности, народное предприятие VEB Planeta Radebeul сумело освоить важнейшую инновационную технологию в полиграфическом производстве и наладить производство офсетных печатных машин.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

22

Пер. с нем. Олега Шматова и Игоря Шматова.

23

Vgl. Sönke Friedreich: Autos bauen im Sozialismus. Arbeit und Organisationsstruktur in der Zwickauer Automobilindustrie nach 1945, Leipzig 2008, S. 530ff.

24

Vgl. Sönke Friedreich: Autos bauen im Sozialismus. Arbeit und Organisationsstruktur in der Zwickauer Automobilindustrie nach 1945, Leipzig 2008, S. 530ff.

25

Vgl. Rainer Karlsch; Raymond G. Stokes: Faktor Öl. Geschichte der Mineralölwirtschaft in Deutschland 1859–1974, München 2003, S. 171ff.

26

Vgl. Edgar Fischer: Tradition und High-Chem. Eine chlorreiche Geschichte im Raum Bitterfeld-Wolfen, Leipzig 2005.

27

Vgl. Raymond G. Stokes: Von Trabbis und Acetylen — die Technikentwicklung, in: Andre Steiner (Hg.): Überholen ohne einzuholen. Die DDR-Wirtschaft als Fußnote in der deutschen Geschichte? Berlin 2006, S. 107.

28

Vgl. Johannes Bähr: Die Firmenabwanderung aus der SBZ/ DDRund aus Berlin-Ost (1945–1953), in: Wolfram Fischer; Uwe Müller; Frank Zschaler (Hg.): Wirtschaft im Umbruch, St. Katharinen 1997, S. 229–249; Peter Hefele: Die Verlagerung von Industrie — und Dienstleistungsunternehmen aus der SBZ/ DDRnach Westdeutschland unter besonderer Berücksichtigung Bayerns (1945–1961), Beiträge zur Unternehmensgeschichte Bd. 4, Stuttgart 1998.

29

Vgl. Wolfgang Mühlfriedel; Edith Hellmuth: Carl Zeiss in Jena 1945–1990, Köln u. a. 2004.

30

Vgl. Rainer Karlsch; Jochen Laufer (Hg.): Sowjetische Demontagen in Deutschland 1944–1949. Hintergründe, Ziele und Wirkungen, Berlin 2002.

31

Vgl. Rainer Karlsch: Allein bezahlt? Die Reparationsleistungen der SBZ/ DDR 1945–53, Berlin 1993, S. 232ff.

32

Vgl. insbesondere Albrecht Ritschl: Aufstieg und Niedergang der Wirtschaft der DDR: Ein Zahlenbild 1945–1989, in: Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte 1995, Heft 2, S. 11–46; Hans-Jürgen Wagener: Zur Innovationsschwäche der DDR-Wirtschaft, in: Johannes Bähr; Dietmar Petzina (Hg.): Innovationsverhalten und Entscheidungsstrukturen. Vergleichende Studien zur wirtschaftlichen Entwicklung im geteilten Deutsch land 1945–1990, Berlin 1996. S. 21–48(im Folgenden Bähr / Petzina: Innovationsverhalten); Oskar Schwarzer: Sozialistische Zentralplanwirtschaft in der SBZ/ DDR. Ergebnisse eines ordnungspolitischen Experiments (1945–1989), Stuttgart 1999; Jeffrey Kopstein: The Politics of Economic Decline in East Germany, Chapel Hill, London 1997; Andre Steiner: Von Plan zu Plan. Eine Wirtschaftsgeschichte der DDR, München 2004(im Folgenden Steiner: Von Plan zu Plan).

33

Vgl. Jaap Sleifer: Planning Ahead and Falling Behind. The East German Economy in Comparison with West Germany 1936–2002. Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte, Beiheft 8, Akademie Verlag, Berlin 2006, S. 69ff.

34

Vgl. Christoph Buchheim: Die Wirtschaftsordnung als Barriere des gesamtwirtschaftlichen Wachstums in der DDR, in: Vierteljahrsschrift für Sozial — und Wirtschaftsgeschichte, 82, 1995, S. 194–210; ders.: Kriegs folgen und Wirtschaftswachstum in der SBZ/ DDR, in: Geschichte und Gesellschaft 25, 1999, S. 515–529; Hans-Jürgen Wagener: Zur Innovationsschwäche der DDR-Wirtschaft, in: Bähr / Petzina: Innovationsverhalten, S. 21–48; Harry Nick: Zu den Ursachen für das Scheitern des sowjetischen Wirtschaftsmodells, in: Camilla Warnke; Gerhard Huber (Hg.): Kritik der deutsch-deutschen Ökonomie. Kon zeptionen, Positionen und Methoden wirtschaftswissenschaftlicher Forschung in Ost und West, Berlin 1995.

35

Vgl. Jörg Roesler: Alles nur systembedingt? Die Wirtschaftshistoriker auf der Suche nach den Ursachen der Wirtschaftsschwäche der DDR, in: Heiner Timmermann (Hg.): Die DDR—Politik und Ideologie als Instrument, Berlin 1999, S. 213–232.

36

Vgl. Wilma Merkel; Stefanie Wahl: Das geplünderte Deutschland. Die wirtschaftliche Entwicklung im östlichen Teil Deutschlands von 1949bis 1989, Bonn 1991; Bart van Ark: The Manufacturing Sector in East Germany. A Reassessment of Comparative Productivity Performance 1950–1988, in: Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte 1995, Teil 2, S. 75–100; Jaap Sleifer: Planning Ahead and Falling Behind.

37

Vgl. Gerd R. Hackenberg: Wirtschaftlicher Wiederaufbau in Sachsen 1945–1949/ 50, Köln, Weimar, Wien 2000.

38

Vgl. Rainer Karlsch: Umfang und Struktur der Reparationslieferungen aus der SBZ/ DDR 1945–1953. Stand und Probleme der Forschung, in: Christoph Buchheim (Hg.): Wirtschaftliche Folgelasten des Zweiten Weltkrieges in der SBZ/ DDR, Baden-Baden 1995.

39

Vgl. Rainer Karlsch; Harm Schröter (Hg.): «Strahlende Vergangenheit». Studien zur Geschichte der Wismut, St. Katharinen 1996; Rainer Karlsch: Uran für Moskau. Die Wismut — eine populäre Geschichte, Berlin 2007.

40

Die Technikgeschichte der Wismut AGbzw. SDAGWismut ist umfänglich in der Chronik der Wismut (1999, siehe Homepage der Wismut GmbH) nachzulesen.

41

Vgl. Kathrin Möller: Wunder an der Warnow. Zum Aufbau der Warnowwerft und ihrer Belegschaft in Rostock-Warnemünde (1945bis 1961), Bremen 1998.

42

Vgl. Dietrich Strobel; Günter Dame: Schiffbau zwischen Elbe und Oder, Herford 1993, S. 111.

43

Vgl. Helga Schultz: Die sozialistische Industrialisierung — toter Hund oder Erkenntnismittel? [Diskussion], in: Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte (JWG) 1999/ 2, S. 105–113; Hans-Ulrich Wehler: Deutsche Gesellschaftsgeschichte 1949–1990, München 2008, S. 92.

44

Vgl. Horst Barthel: Die wirtschaftlichen Ausgangsbedingungen der DDR, Berlin 1978.

45

Vgl. Jörg Roesler: «Eisen für den Frieden». Das Eisenhüttenkombinat Ost in der Wirtschaft der DDR, in: Aufbau West — Aufbau Ost. Die Planstädte Wolfsburg und Eisenhüttenstadt in der Nachkriegszeit, Berlin 1997 (im Folgenden Roesler: «Eisen für den Frieden»).

46

Vgl. Jochen Czerny: Der Aufbau des Eisenhüttenkombinats Ost 1950/ 51, Dissertation A, Universität Jena 1970; Helmut Wienert: Die Stahlindustrie in der DDR, Berlin 1992; Helmut Kinne: Beitrag zur Geschichte der Eisen — und Stahlindustrie der DDR. Bandstahlkombinat Eisenhüttenstadt, im Auftrag des Verbandes Deutscher Eisenhüttenleute (Düsseldorf), Berlin 1995; Roesler: «Eisen für den Frieden»; Stefan Unger: Eisen und Stahl für den Sozialismus. Modernisierungs und Innovationsstrategien der Schwarzmetallurgie in der DDRvon 1949bis 1971, Berlin 2000.

47

Vgl. Dorothée Kohler: Der Stahlstandort Eisenhüttenstadt: ein «sozialistisches» Fossur-Mer? in: Comparativ, Heft 3/ 1999.

48

Vgl. Stefan Unger: Innovationsprobleme in der Schwarzmetallurgie der DDR: Die Einführung des Stranggießens, in: Lothar Baar; Dietmar Petzina (Hg.): Deutsch-Deutsche Wirtschaft 1945bis 1990. Strukturveränderungen, Innovationen und regionaler Wandel. Ein Vergleich, St. Katharinen, 1999, S. 224f. (im Folgenden Baar / Petzina: DeutschDeutsche Wirtschaft).

49

Vgl. ESPAG. Geschichte eines Unternehmens. Vom Gaskombinat zur Aktiengesellschaft, Bautzen 1993.

50

Vgl. Steiner: Von Plan zu Plan, S. 88.

51

Vgl. Protokoll der 3. Parteikonferenz der SED 1956, Berlin 1956, S. 281.

52

Vgl. Burghard Ciesla: Die Transferfalle: Zum DDR-Flugzeugbau in den fünfziger Jahren, in: Dieter Hoffmann; Kristie Macrakis (Hg.): Naturwissenschaft und Technik in der DDR, Berlin 1997, S. 194f. (im Folgenden Hoffmann / Macrakis: Naturwissenschaft).

53

Vgl. Hans-Liudger Dienel: «Das wahre Wirtschaftswunder» — Flugzeugproduktion, Fluggesellschaften und innerdeutscher Flugverkehr im West-Ost-Vergleich 1955–1980, in: Bähr / Petzina: Innovationsverhalten, S. 341–370.

54

Vgl. Gerhard Barkleit; Heinz Hartlepp: Zur Geschichte der Luftfahrtindustrie der DDR 1952–1961, Dresden 1995; Hans-Liudger Dienel: Der Neuaufbau der zivilen Luftfahrt im deutsch-deutschen Vergleich, in: Technikgeschichte 63(1996), S. 285–301.

55

Vgl. Rainer Karlsch: Der Traum vom Öl — zu den Hintergründen der Erdölsuche in der DDR. Vierteljahrsschrift für Sozial — und Wirtschaftsgeschichte, 80(1993), S. 63–87.

56

BArch, Berlin-Lichterfelde, SAPMO, IV 2/ 603/ 74.

57

Vgl. Harm Schröter: Ölkrisen und Reaktionen in der chemischen Industrie beider deutscher Staaten, Freiberger Arbeitspapiere Nr. 12, Freiberg 1995, S. 8.

58

Vgl. Dolores L. Augustine: Red Prometheus. Engineering and Dictatorship in East Germany 1945–1990, Cambridge / London 2007, S. 115ff. (im Folgenden Augustine: Red Prometheus); Mike Reichert: Kernenergiewirtschaft in der DDR. Entwicklungsbedingungen, konzeptioneller Anspruch und Realisierungsgrad (1955–1990), St. Katharinen 1999.

59

Vgl. Augustine: Red Prometheus, S. 125ff.

60

Vgl. Günter Spur: Vom Wandel der industriellen Welt durch Werkzeugmaschinen, München, Wien 1991, S. 511.

61

Vgl. Jörg Roesler: Im Wettlauf mit Siemens. Die Entwicklung von numerischen Steuerungen für den DDR-Maschinenbau im deutsch-deutschen Vergleich, in: Baar / Petzina: Deutsch-Deutsche Wirtschaft, S. 349–389.

62

Vgl. Gerhard Jehmlich: Geschichte des VEBPentacon Dresden, Manuskript 2008.

63

Vgl. ebd.

64

Vgl. Steiner: Von Plan zu Plan, S. 129ff.

65

Vgl. André Steiner: Die DDR-Wirtschaftsreform der sechziger Jahre. Konflikt zwischen Effizienz — und Machtkalkül, Berlin 1999, S. 555.

66

Hans-Hermann Hertle: Diskussion der ökonomischen Krisen in der Führungsspitze der SED, in: Theo Pirker (Hg.): Der Plan als Befehl und Fiktion. Wirtschaftsführung in der DDR. Gespräche und Analysen, Opladen 1995, S. 335f. (im Folgenden Pirker: Der Plan).

67

Vgl. Olaf Klenke: Ist die DDRan der Globalisierung gescheitert? Frankfurt a. M., 2001, S. 84.

68

Vgl. Jörg Roesler: Industrieinnovation und Industriespionage in der DDR, in: Deutschland Archiv, Jg. 27(1994), Heft 10.

69

Vgl. Friedrich Naumann: Vom Tastenfeld zum Mikrochip — Computerindustrie und Informatik im «Schrittmaß» des Sozialismus, in: Hoffmann / Macrakis: Naturwissenschaft, S. 261–281.

70

Vgl. Roesler: Im Wettlauf mit Siemens, in: a. a. O., S. 367.

71

Vgl. Susanne Franke; Rainer Klump: «Die stolzesten Grafen sind die Polygrafen». Über Eigenbild und Fremdeinschätzung des ost — und westdeutschen Druckmaschinenbaus, in: Baar / Petzina: Deutsch-Deutsche Wirtschaft, S. 390–421.