Кровь на бумагах. Наперегонки

Михаил Дунаев

Конец альтернативных 40-х годов. Отношения между Советским союзом, Великобританией и США крепки как никогда. Но установившийся в Европе мир омрачается конфликтом 1948 года – конфликтом между ФРГ и ГДР. Восточно-Европейская социалистическая республика, образованная на территориях ГДР и Польши, жаждет реванша, а ФРГ мечтает о восстановлении былой Германии. Какую роль в этом играет амбициозный немецкий генерал? И чем его поручение обернётся для капитана таинственной диверсионной роты армии США? Книга содержит нецензурную брань.

© Михаил Дунаев, 2018

© Егор Иванов, 2018

ISBN 978-5-4493-8583-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Конец альтернативных 40-х годов. Отношения между Советским союзом, Великобританией и США крепки, как никогда. Но установившийся в Европе мир омрачается конфликтом 1948 года — конфликтом между ФРГ и ГДР. Короткая война закончилась потерей ГДР Берлина и прилегающих территорий.

Не прошло и года, как над Германией вновь нависли тучи. Восточно-Европейская социалистическая республика, образованная на территориях ГДР и Польши, жаждет реванша, а ФРГ, в свою очередь, мечтает о восстановлении былой Германии.

Какую роль в этом играет амбициозный немецкий генерал? И чем его поручение обернётся для капитана таинственной диверсионной роты армии США? Ответы ждут вас здесь, под слоем грязи, крови и штабных интриг.

Пролог. Комбинация в три хода

001

25 апреля 1949 года, 11:00

В Министерстве шло напряженное совещание по поводу проблем обороны Германской республики. С утомительно долгим докладом выступал генерал-майор граф фон Лютцен. Кажется, о сложностях с запуском производства танков образца 1948/49 года. За столом восседала седая и грозная элита старого Генерального штаба, который пришлось ради вящего миролюбия всё же переименовать в отдел «А» Министерства обороны ФРГ.

Среди них сидел и генерал от инфантерии Максимилиан фон Рихтер, ждал своей очереди. Ему предстояло доложить о планах обороны в случае нападения с востока. А оно, надо отметить, ожидалось. Из Москвы, из Варшавы приходили тревожные телеграммы, грозные ноты и ультиматумы. Они требовали снять с позиций полки бомбардировщиков, сдвинуть базы вглубь. А сам Рихтер пока сидел и вспоминал тяжелые месяцы начала 1949 года.

Первая половина 1949 года ознаменовалась большими переменами на карте Европы. Буквально не так давно прокатилась маленькая война между ФРГ и ГДР за спорный Берлин. Ту войну выиграла ФРГ, но наступательный порыв Переходной армии был остановлен нотой из ООН. Они угрожали вмешаться, если война и дальше будет развиваться. Сам Рихтер в то время командовал наступлением и оказался страшно недоволен, когда узнал о внезапном прекращении огня. В результате прошедшего Парижского конгресса были разрешены территориальные споры за Берлин. Он достался ФРГ полностью, в обмен на ряд территорий. А всё, что осталось от старой ГДР, грубыми нитками пришили к новому государству — Восточно-Европейской Социалистической Республике.

«Проклятая жара! Все уже ничего не соображают. А впереди еще мой доклад, который точно подольет масла в огонь» — сидел и думал Рихтер, пока ему, наконец, это не надоело окончательно. Он хлопнул папкой по столу и коротко, отрывисто произнес:

— Господа! Предлагаю прервать совещание на час.

Председательствовавший на совещании, министр обороны Леопольд фон Унгершитц, манерно кивнул головой и изрек: — Сходите, отдохните. Совещание возобновится через час. Собирайтесь к трем. Если кто желает выпить кофе — обратитесь в приемную. Да, распахните кто-нибудь окна!

Рихтер буквально вырвался из плена собрания, и, словно опаздывая куда-то, спешно прошел в сад. Не так давно разбитый, он уже давал приятную прохладу и трепетал свежей листвой. Вокруг пылала весна, которую невозможно было не заметить. Она кричала — Вырывайтесь из душных контор и задымленных цехов, бросайте корпеть над бумагами! Предайтесь наслаждениям, простым удовольствиям — пению птиц, детскому гомону в парке, шелесту листвы.

Но всего этого Рихтер не замечал или же упорно делал вид, что совсем не замечает. Он достал свою старую трубку, набил ее кавендишем, и, откинувшись на спинку лавочки, с удовольствием закурил. Пустил сизое облачко дыма, и наконец, поддался очарованию сада. Рихтер томно вздохнул и зажмурился, кажется, что он вот-вот начнет потягиваться, пробуждаясь от спячки. И сразу вглубь, в тяжелые мысли:

«А ведь сегодня уже почти как семь месяцев моего вынужденного отпуска. Это бездействие меня доконает! Совершенно нечего делать… Эх, неужели это и есть старость — чувствовать себя как старое пальто, присыпанное нафталином и засунутое в шкаф. А если отставка?! Что мне делать, если меня отправят в отставку? Сидеть и разлагаться в кресле-качалке? Писать мемуары и пить касторку? М-м-да, меня спасет только заварушка, наподобие прошлогодней…»

От этой внутренней подготовки его оторвала работа в лице генерал-майора Лютцена, громко обсуждавшего слухи о новой войне со своим компаньоном, генерал-майором медицинской службы Эренфельсом:

— А я говорю вам, что это чушь! Макс не станет ввязывать нас в новую кампанию. Он что, по-вашему, слепой? В конце концов, его же и пришлось держать за хлястик, пока его армия рвалась к госгранице. Да что там, я его и держал, господин Эренфельс.

Последние слова Лютцен говорил всё тише, потому как заметил Рихтера. Он рванул к нему со словами — Идемте. Я развею эти странные слухи. — и с этим он окрикнул: — Эй, Макс!

Рихтер медленно обернулся, держа в зубах трубку, и цедя слова сквозь зубы:

— О, Фридрих! Решили погреться на солнце?

— Я удивляюсь, как вы на нем еще не сгорели. Дайте-ка нам ответ на один вопрос.

— Не дам, пока вы не бросите нависать надо мною своей тушей. Сядьте уже и успокойтесь.

Лютцен тяжело сел, скамейка содрогнулась, отчего Рихтер был вынужден принять более деловую позу и надеть пенсне.

— Так, я вас внимательно слушаю, Фридрих.

— Вот что, Макс. Эренфельс меня убеждает, что назревает война. Вы это как-нибудь прокомментируете?

— Разумеется. Si vis pacem — para bellum. Перевод требуется?

— Ну, неужели вы хотите сказать, что у нас есть план новой войны?

Рихтер раздраженно хохотнул и язвительно заявил Лютцену:

— А я не думал, что вы еврей, Фридрих! Во всяком случае, план превентивной наступательной операции имеется. Все-таки мы в Генеральном штабе, хотите вы того или нет. Нужно проработать все варианты. От глухой обороны и до молниеносного наступления.

— М-да, Макс. И кто же его составил, интересно мне знать?

Рихтер заворчал, недовольный:

— Вечно вы, оперативники, суете нос не в свое дело! Вы же не контрразведка, зачем вам всё знать?

Лютцен сочувственно покачал головой «Нет, такая игра не годится» — подумал он и решил, что надо провоцировать его. «Мы дадим ему бой прямо на заседании»

Но и Рихтер не был бы самим собой, если бы не почуял неладного. «А ведь и он что-то знает. Чую я, мне придется отстаивать в жарком словесном бою нашу маленькую игру с поляками»

Дорогой хронометр на руке Рихтера подрагивал стрелкой, приближая момент напряженного противостояния. И вот, без пяти три. Рихтер выколотил трубку, сунул ее в нагрудный карман, застегнул китель, и пошел. А в приемной господа уже столпились, иные выслушивали доводы Лютцена, который пылко убеждал, что война близка, как никогда, что она принесет смерть немцам. А Рихтер просто усмехнулся, и уже готовился к фирменному ироничному комментарию, но тут дверь распахнулась, и министр пригласил всех продолжить совещание.

Генералы, поскрипывая туфлями по дорогому паркету, что мог застать и их молодость, прошли к столу и расселись. Рихтер же взял свои бумаги и начал нервно прохаживаться. Взгляд его зацепился за лёгкие белые шторы, вызвавшие в нем бурю ассоциаций. Он вспомнил и о платье своей жены, Минервы, и о славных временах своей молодости, и о поездке в Россию к родственникам. Шторы трепались на ветру, навевая мысли и о белых флагах мира, которые вскоре надлежало обменять на барабаны войны.

— Итак, господа, генерал-полковник фон Рихтер сейчас представит вам план больших маневров на реке Эльбе. Прошу, Макс, начинайте.

— Благодарю, господин министр. Итак, целью маневров полагаю демонстрацию нашей силы потенциальному противнику, и это в большей мере психологическая операция.

Рихтера оборвал генерал Лютцен:

— Генерал, вам не кажется, что это может явиться предлогом для начала войны?

— Я надеюсь, что да.

Фридрих пламенно выразил недоумение, приподнимаясь со стула: — Простите?!

— Извольте.

— Если я правильно понимаю вас, вы хотите развязать войну?

— И надеюсь, что мне это удастся, — с улыбкой ответил Рихтер. — Вы хотите это прокомментировать?

— Воздержусь, — с гневом ответил Лютцен.

— Продолжим, господа? Славно. По данным нашей разведки, противник сосредотачивает силы в приграничных районах. И самое неприятное то, что там высока концентрация ударных частей. Их происхождение ясно — это армия Советов. Параллельно наш информатор в Москве докладывал о некоторых подвижках в сторону изменений госграниц.

Рихтер говорил с выпученными глазами, явно веря в то, что говорил. Но подтверждений его словам не было.

— Вы говорите загадками! — возмутился Эренфельс.

— Да, в самом деле. Называя вещи своими именами, противник готовит нападение. И наша задача — спровоцировать их на раннюю акцию, к которой они готовы не так хорошо.

Вмешался и министр:

— Как я понимаю, по вашему плану будет сорвана долгая и кропотливая подготовка противника к войне?

— Совершенно верно, господин министр.

— Но что вы предпримете дальше?

— Нам нужна наживка, большая и сочная. На которую клюнет командование противника.

— Например?

— Славный город Берлин. Мы сдадим его.

Публика зашумела, очевидно восприняв это как шутку. Министр мучительно произнес: — Опять?

— Да, господа! — также полушутливо-полусерьёзно ответил Рихтер: — Но, кроме шуток, господа. Тут и слепой заметит подготовку к войне, а посему — лучшая оборона есть нападение, как завещал нам великий Клаузевиц. И именно поэтому господин министр озаглавил мой доклад как подготовку к обороне.

Министр взял голос: — Выношу этот жизненно важный вопрос на обсуждение. Имеются ли доводы против?

— Безусловно! — поднялся генерал Лютцен: — Как, по-вашему, Тройка отнесётся к подобной выходке? Второе — что если вы ошибаетесь?!

— А, граф Лютцен застрял в веке восемнадцатом. Современный мир не требует этих реверансов и менуэтов, и, кстати, этому вас должны были научить наши коммунистические противники. Они, как вы замечали, предлогами себя не утруждают.

— Ага, а вы, фон Рихтер, прикрываетесь латами борца с коммунизмом? Может быть, еще крестовый поход организуете? Прямо как тогда, в сорок первом.

— Приберегите этот вопрос для скамейки в парке, граф, — и уже обращался ко всем заседавшим: — Есть ли еще критика?

Министр поднял руку в вопросительном жесте: — Не могли бы вы тогда разъяснить подробности маневров?

— Разумеется, — Рихтер раскатал карту со свежими пометками по всему столу, попросив прижать на концах папками и пресс-папье. Сам же взял в руки указку:

— Итак, господа. Маневры «Страж на Одере» затронут корпусные округа с Первого по Седьмой, включая особый Берлинский. По плану будет развернуто две группы армий, включая полевые части наших союзников. Наши силы — четыре танковых, две парашютно-десантных, восемь пехотных дивизий, укомплектованные по штатам 1948-го года располагаются по всей длине фронта в два эшелона. Плюс ожидается пополнение в виде танковой дивизии Британской Рейнской армии, части американской 8-й армии. Как видите, сил достаточно для того, чтобы напугать противника.

— Но как вы планируете спровоцировать противника?

— Хороший вопрос, господин министр. Провокации, которые предусмотрены по плану — один парашютный полк «случайно» проводит высадку недалеко от 247 высоты, в тылу воинской части противника. В полосе действий совместного англо-германского танкового корпуса будет проведен плановый артиллерийский обстрел блокпостов ВЕСР. А частям трех пехотных дивизий и также частям наших американских союзников подменим карты, по которым они также случайно пересекут государственную границу. Для командования противника это будет выглядеть как вторжение, которое будет отбито, а в плен попадут наши господа офицеры с неправильными картами, или, что будет еще лучше — американцы.

— Безумный план? Хотя, кого я пытаюсь удивить, это же Рихтер! Вам везде мерещатся злые русские? — возмутился Лютцен.

— Бездействие и критика — ваше единственное оружие? Или вы еще шпагу где-то припрятали?

Министру уже немного надоело это ребячество:

— Отставить словесную пикировку! Это вам не диспут, генерал Лютцен! Господин Рихтер, также возьмите себя в руки и разъясните, что в вашем плане следует вторым пунктом?

— Извольте. Так как инициатива будет в наших руках, мы начнем наступление в Восточной Пруссии силами группы армии «А». Нам нужно вернуть Кенигсбергский «треугольник» в качестве залога будущего окружения армий Восточного блока с юга и севера. Это будет грандиозный котел.

Голос взял и танковый генерал Риткеленц: — Макс, у нас возникнут проблемы с кампанией в Пруссии. Там до сих пор стоят гвардейские части.

— Вы думаете, русские вмешаются? — он еще раз взглянул на карту. Если нечего сказать — смотри на карту, так его учили в военном училище. Макс чувствовал, что сейчас он начнёт противоречить сам себе:

— Глупости, их это не касается.

Заседающие ответили хохотом. Рихтер сохранил невозмутимость, стоял с указкой в руках, как начинающий педагог. Лютцен крикнул поверх буйства смеха:

— И недели не протянем после ультиматума!

Это задело и министра:

— То есть вы предлагаете развязать войну ради недельного успеха? По меньшей мере, странно.

— Мы забросим туда свой стратегический коготь. Для действий в ближайшие два-три месяца, в крайнем случае это длинна всей компании. А начнем мы с обороны. И, как я уже сказал, венцом обороны будет сдача Берлина…

Прения шли еще очень долго, но все же…

002

3 мая 1949 года, 17:13

Часы отбивали ритм неспешной жизни. Неспешной и вынужденно аскетичной — и тут военная аскеза накладывалась на общеевропейскую бедность и послевоенную разруху.

Часы эти венчали своей полированной скромностью кабинет коменданта базы снабжения Объединенного контингента войск где-то у забытой Богом немецкой деревушки, ставшей пограничным пунктом между Германской Республикой и Восточно-Европейской Социалистической республикой. По обе стороны этого фронтира говорили на одном и том же языке — немецком.

Деревушка оживала каждый раз, когда на этом полустанке останавливался международный экспресс до Москвы или до Варшавы. Поезд в этом случае стоял по полдня на проверке документов, и бойкие торговки продавали холодное пильзеньское пиво, газеты двух граничащих стран и контрабандные сигареты за инвалюту.

И хоть деревушка носила немецкое название, пограничники говорили по-польски. Пограничников этих, в государстве к востоку от полосатого столба, набирали из поляков, а немцы наслаждались положением узников. Во всяком случае, так ситуация виделась подполковнику Холтоффу, в чьём кабинете и стояли часы, заунывно отбивавшие ритм службы военного бюрократа.

***

Стук в дверь разбавил ритм часов. Холтофф не спешил сказать ритуальное «Войдите». Об этом его должны были попросить. На немецком или на польском. Постучались во второй раз

Холтофф откашлялся, надел очки в роговой оправе, и, уставившись в дверь (этот взгляд, как ему казалось, производит на входящего некоторое впечатление) сказал с нарочитой властностью:

— Войдите.

Дверь открылась медленно, и вошли двое: — сперва старший лейтенант, а за ним генерал. Старший лейтенант Борзиг был одновременно и посыльным, и переводчиком для Холтоффа.

Борзиг щёлкнул каблуками и представил гостя:

— Генерал-майор Францишек Томчак.

Подполковник встал, не спеша оправил мундир и прошёл через весь кабинет, дабы пожать руку гостю. Переговоры с поляками он предпочитал вести стоя — вроде бы и демократично, а гости чувствуют себя не на своём месте. Вся служба Холтоффа состояла из таких мелких хитростей.

— И что же угодно генерал-майору? — с улыбкой спросил подполковник, отчаянно налегая на ладонь поляка.

Поляк зашипел, и с неловкой улыбкой встряхивал правую ладонь. После того, как он услышал вопрос, обращенный к нему, он дал развёрнутый ответ, извлекая из внутреннего кармана бумагу с печатью:

— Товрищ Холтофф, он из Восьмой мотострелковой. Просит бензина.

— Я ему не бензоколонка. Сколько он просит? — спросил, не переставая улыбаться, подполковник.

— Сто пятьдесят тонн.

— Мы не дадим ему ни капли, — сказал он и кивнул генерал-майору.

— У него бумага из отдела снабжения Генштаба.

Подполковник проворчал: «А в старину он назывался квартирмейстером.» — после чего взял этот документ, и, глянув на шапку, сказал:

— Мы спасены. Документ не переведён на немецкий язык, и я имею все основания ему отказать.

Старший лейтенант промолчал с секунду, и бросив взгляд на ожидавшего положительного ответа поляка, проронил сквозь зубы:

— Вы разводите бюрократию. А он, а дивизия?

С лица поляка сошла улыбка, после того как он услышал эти слова. Не нужно знать немецкого, чтобы уяснить смысл слов «бюрократия» и «дивизия»

— Секунду. У меня есть отчёт. Он на немецком. Понимаете?

— Да, товарищ подполковник.

Холтофф быстро прошёл к столу, вытащил из открытого ящичка заготовленный «пессимистический отчёт», в котором говорилось, что наличный запас на базе составляет 200 тонн «железного запаса», а пополнение ожидается только через неделю.

— Отдайте ему с сострадательной миной. Посоветуйте расположиться на постой километрах так… в сорока. Зайдёте потом и я вам кое-что покажу.

После чего он уселся за стол с видом, как будто читает толстенный отчёт. На самом деле в папке с кожаными обложками и золотым тиснёным гербом Восточно-Европейской республики он прятал развлекательное чтиво или кроссворды. Глаза, укрытые под массивными очками с роговой оправой приобрели задумчивость, подобающую и чтению отчёта, и разгадыванию кроссвордов. Он даже пытался нащупать карандаш на столе, отрешившись от насущных проблем с топливом и его потребителями, и чуть не спросил про тюрьму и площадь в Париже.

Наконец, дверь захлопнулась. Он мог спокойно найти карандаш, но кроссворд пришлось отложить. Он снял надоевший ему китель, оставшись в рубашке да брюках на подтяжках, и отправился к своему заму и доброму знакомому по прошедшей войне, которого он запросто хлопал по плечу и называл Фридрихом.

Он постучался в его кабинет, и, не услышав в ответ ничего, решил спокойно зайти. Фриц же стоял и медленно выпускал табачный дым в окно.

— Нарушаем режим, да?

— Лучше это топливо сгорит, чем достанется полякам.

После чего они обменялись дружеским рукопожатием, после чего Холтофф вздохнул, уселся на место для посетителей, и, взяв по-хозяйски сигарету из пачки Фридриха, сказал:

— Пришёл к тебе с просьбой — мне нужен еще один отчёт, — и, закурив, продолжил:

— А тот, что ты мне отправил вчера вечером, ушёл в Восьмую Моторизованную.

— Доиграешься с огнём, — тихо сказал Фридрих, глядя в окно, — и еще раз мои сигареты возьмёшь… а эта дивизия польская?

— Само собой.

— И ты их отправил встать километрах в шести, да?

— Там уже занято, не спрашивай кем.

Капитан молча затушил сигарету в пепельнице и достал для Холтоффа еще один отчёт.

— Я размножил на мимеографе сотню таких отписок. Но, в отличие от сегодняшней, в этих стоит открытая дата. Впечатывай машинкой, в ручку не все верят.

Холтофф ответил привычной фразой:

— Не первый день женаты. Да, кстати, Борзиг прошёл боевое крещение.

— Значит, сегодня устроим заседание клуба?

— Как всегда, в семь.

Холтофф возвращался в свой кабинет, и заметил, как под дверью стоит старший лейтенант. Он прижался к двери, и пытался краем уха уловить, что там происходит.

— Постигаете науку адъютанта?

Борзиг начал краснеть. Холтофф же успокоил его:

— Я понимаю, зачем. Пройдёмте, у меня для вас кое-что есть.

Они вошли в кабинет. Борзиг тихо затворил за собой дверь. Подполковник прошёл к столу, открыл ящик с двойным дном. Выбросил бумаги на сукно стола, чтобы открыть маленький потайной лючок, в котором он хранил чрезвычайный запас иностранной валюты, сигарет — словом, всего необходимого, если эта страна пойдёт ко дну. Был там и подарок для «новобранца».

— Вы отлично себя проявили с этим поляком. Считайте это вашим входным билетом в «Немецкий клуб»

И Холтофф протянул старшему лейтенанту нож:

— Ого! Нож десантника.

— Умеете пользоваться? Служили у «зелёных чертей»?

— Умею, но не служил. Благодарю вас, товарищ…

— И никаких товарищей и званий меж нами, — и продолжая осыпать Борзига удивлениями: — только господа. Вас, господин Борзиг, я приглашаю сегодня в семь вечера в наше логово. Приходите в мой кабинет, и без опозданий.

— Как и подобает немцу, господин Холтофф, — сказал с чувством гордости старший лейтенант, который расцвёл буквально на глазах.

***

К семи в кабинете собрался весь состав клуба — это были подполковник Холтофф, и его коллега, капитан, которого все запросто называли Гансом, и совершенно неприметный фельдфебель Новенький никогда не видел этого фельдфебеля.

— Ну, господа, пойдёмте.

И заперев кабинет на ключ (опечатывать его он не стал), вся эта честная компания прошла в подвал, и уж чего он не ожидал увидеть — так это бильярдного стола. Самодельный бильярд не отличался дорогим сукном, цвет которого был подозрительно знаком Борзигу.

— Вижу, вас заинтересовало сукно. Его отдали я и Фриц. Это наши офицерские кителя. А вот что там, под сукном, вы увидите по поводу Дня Конституции. Теперь я спрошу вас вот о чём… вы воевали?

— В Большую войну?

— Польские награды нас не интересуют, — отрезал Фриц. Душой компании этого парня назвать было сложно. Или же он просто привыкал к новому лицу в этом подвале.

— Это был риторический вопрос. Я поступил в войска только в этом году.

Холтофф примиряюще сказал:

— И это правда. В ящике к стены, лежит старое военное знамя и наши награды. В тёмном углу мы приготовили кое-что серьёзнее. Мимеограф и печатная машинка.

— Собираетесь готовить листовки?

— Нет, мы его используем по… служебной необходимости. А теперь я скажу вам вот что. Теперь вы втянуты в тайное немецкое общество. Мы помогаем другим немцам, и ждём от немцев национального сознания. Сегодня вы проявили его. Позвольте вам представить и других членов нашего клуба.

Холтофф подошёл к Фрицу:

— Это мой первый соратник, Фридрих Штиглиц. В его светлую голову пришла мысль ограничивать поставки топлива для поляков.

Слово взял и сам капитан:

— Видишь в чём дело. Поляки спустили нам «приоритет». В нём строго дали понять, что немецкие дивизии должны снабжаться топливом в последнюю очередь или не должны снабжаться вообще, если запасы менее пятисот тонн. Двести тонн — железный запас на случай военной катастрофы, а триста тонн бензина сверху — для эвакуации поляков.

— То есть? В случае военного провала поляки уйдут, оставив тылы на немцев?

— А немцы останутся без топлива, и тут два варианта — умирай или сдавайся, но приказов сдаваться не существует.

Холтофф решил слегка скрасить этот желчный пессимизм:

— И поэтому мы сберегаем бензин для немцев, говоря полякам, что осталось только двести тонн. Сегодня вы обманули польского генерала и сберегли сто пятьдесят тонн топлива для наших сородичей в армии. Представлю вам и нашего бравого фельдфебеля Фалька.

Фальк решил сказать о своих делах сам:

— Я спасаю немецких солдат от притеснений поляков, но скажу по секрету, — он понизил голос, так чтобы подслушивать было неудобно, — я бы спасал и поляков, если бы их кто-то притеснял. А так, связался с этими «Веймарскими перечницами» и они изображают из себя подполье и играют в бильярд в подвале.

И Борзиг, слегка потупил взгляд, протянув руку этому молодому человеку. Несмотря на возраст — Фальк был всего на пару лет младше, лицо его было исполосовано шрамами, на левой стороне шрам тянулся до самого виска. Не было и мочки уха. Они были не похожи на шрамы от мензурной дуэли. Он поймал взгляд и ответил:

— Шрамы от русских. Защищал Берлин.

Холтофф и Фальк обменялись взглядами, после чего Ганс добавил:

— Он постоянно скромничает… ну-с, давайте господа. По рюмочке и в бильярд.

И будто по волшебству на старом офицерском сукне бильярда явился коньяк.

— Ненормированный. Такого по карточкам не дают и полякам, — отметил Фриц.

— А поляки получают яйца, и, хотя бы немного настоящего масла. Нашим соотечественникам дают яичный порошок и сплошной маргарин, — раздраженно заметил Ганс, упиваясь столь родным ему цветом фельдграу, — зато в армии все равны?

— Разуй карман шире! Польские части сытнее. Нам просто не доверяют, — сказал он, глядя как Фриц разливает коньяк по серебряным «церемониальным» стопкам с германскими орлами.

Ганс поднял стопку: «За нового немца среди нас и за воскресение германского Рейха.»

Борзиг выпил и в некотором замешательстве поинтересовался:

— Рейх?

— Вы верно не помните, как Клемансо хотел запретить нам употреблять это священное слово. Вам не нужно объяснять, как по-немецки страна и как по-немецки государство как совокупность чиновников. А Рейх — это наша держава. Рейх — для всех немцев, разбросанных без угла в родном доме.

— Ганс, только без гимнов! Мозг новичку выносишь через слуховое окошко. Верно? Лучше расскажи, в каком смешном положении твоя должность.

— О, верно! Знаете, сколько чиновников контролируют мою работу? Четыре министерства, представляете?

Борзиг недоуменно спросил:

— Четыре?

— Да. Я как военный подчиняюсь министерству обороны, моя работа на складах требует отчётов в министерство стратегических запасов, то, что на моём складе топливо — значит, я подчиняюсь министерству топливных ресурсов. И, в конце концов, я контролирую кусок железнодорожной ветки и подчиняюсь министерству транспорта. Коммунисты устроили бюрократический ад, но мне он на руку.

И Фридрих резюмировал:

— Как и всем нам. Ну, давайте в две команды. Русский бильярд, играем в две команды. Ганс, проучим молодняк, или равными шансами?

— Кинем монетку. Гинденбург за равные возможности.

Фриц достал монету в одну рейхсмарку. Орёл — со свастикой, и квадратный череп Гинденбурга. Монетка вспорхнула к крыше подвала и приземлилась на сукно.

— Ну вот. Нацистский орёл под президентом. Борзиг, в чьей команде вы собираетесь играть?

— Я… пожалуй, с Холтоффом.

— Ну и отлично. Ян, у нас отличные шансы. Ты как, первым в атаку или второй волной.

Ян тихо сказал: — Ну и шуточки у тебя, Ганс. Вперёд и с песней.

Ганс же пропустил это мимо ушей, и сказал уже Холтоффу:

— За вами первый удар.

Удар, треск, и шары слоновой кости (или всё-таки бакелита), разлетелись. Один из них угодил в правую дальнюю лузу. Холтофф продолжал — он прошёл к правой стороне и попытался загнать еще один… но провал.

Ян всё это время апатично меловал кий для Фрица, ощущая себя оруженосцем. Капитан принял это оружие, встал напротив подполковника, и попытался закатить шар.

— Не пробовали заказать нормальное сукно? — поинтересовался Борзиг.

— Мальчишка! Что вы смыслите в сукне, — возразил Холтофф.

— А мальчишка прав, — тихо сказал Фальк, себе под нос.

— Разговор беспредметен, — отрезал Фриц.

Перед ударом возникла неловкая заминка, и Фальк услышал странный звук. Он тихо похлопал по плечу капитана. Тот сказал:

— Ну… поезд и поезд.

— Такой длинный?

Звук не прекращался. Холтофф отметил:

— Как будто мы сами в этом поезде, но очень далеко. Но мы продолжим. Бильярд не прервётся.

Пять шаров спустя об этом позабыли, но в их «клуб» постучали. И по заведенной у здешних немцев традиции — когда стучатся, хозяева молчат. Свои войдут, чужие стоят у порога. Стучавшийся вошёл. Это был радист.

— Мы перехватили странные сигналы. Немцы проводили манёвры и перешли границу с нашей страной и передовые части… — радист сверился с бумагой — это пятнадцатая танковая польская дивизия.

— В шести километрах от нас… — тихо заметил Холтофф.

— Вступили в боевое столкновение с неназванным противником пятнадцать минут назад. Мы пытались проверить… сильные помехи.

— Нас глушат. Благодарю за новости.

Радист закрыл за собой. Холтофф отложил кий и тихо сказал:

— Нам пора выпить, господа. Германия напала на это уродливое пятно на карте.

— Это же просто манёвры? — уточник Борзиг.

Точку зрения старшего лейтенанта поддержал и Штиглиц:

— Рано радуемся, господа. Теперь нам придётся исполнять предписания.

— Я вас не узнаю, Штиглиц! Как же топливо, которое должно сгореть?

— За нами усилят контроль.

— Бросьте. Мы будем продолжать как и делали до этого.

В разговор двух «перечниц» встрял и Борзиг:

— Угодим под трибунал и ни капли не поможем Германии.

Капитан резко возразил — Хотите умирать героем?

Холтофф осадил его:

— Умрёте трусом? Не забывайтесь. Мы в одной лодке.

— Тогда какова точка зрения клуба?

— Поддержать соотечественников пассивно и увеличить наш круг.

003

5 мая 1949 года, 16:52

Пустынные улицы Дюссельдорфа были заполнены холодом. Всему виной был дождь. Тяжёлые, как снаряды, капли бомбили город. Армейский джип, водитель которого курил у входа в небольшой книжный магазин, был единственной машиной, припаркованной на улице.

— Капитан, эта погода нас доконает! Опять же зальёт всю дорогу до базы! — окинув взглядом лужи, сказал рядовой, на рукаве которого красовалась нашивка с волком, вскинувшим морду в протяжном вое, — я под таким ливнем рацию точно чинить не буду!

— Расслабься, Браун, — послышался в ответ слегка хрипловатый голос: — здешние дожди не чета тихоокеанским. Одежда там не просыхала днями.

Из-за книжных полок вышла рослая фигура, сокрытая полумраком. Лицо, еле выхватываемое светом, было сдобрено шрамами, вольготно занявшими свои места на лице. Продольный шрам, располагавшийся под линией пробора, был спрятан под шляпой. Задумчиво оглядев полку, он зацепился за один корешок — «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».

«Стивенсон, да? Когда-нибудь я должен был до него дойти» — подумал он, беря в руки книгу. Подойдя к девушке, сидящей за прилавком, он передал ей книгу, краем глаза заметив, как рядовой двинулся к машине.

— Герр Бейкер, такими темпами вы скупите весь мой магазин! — улыбнулась девушка, записывая проданную книгу в журнал: — Три марки, пожалуйста.

— Легче стать совладельцем, а то у меня уже место на полках заканчивается, — усмехнулся капитан, передавая деньги: — как поживает Ганс?

— О, хорошо! — девушка расплылась в улыбке: — ему осталось отслужить всего месяц, и он писал, что нашёл прекрасные кольца!

— Поздравляю… — возглас за спиной не дал ему закончить.

— Капитан!

— Да, что случилось? — спросил капитан, убирая книгу во внутренний карман плаща.

— Капитан, сэр, по рации только что доложили… — он замялся, переводя дух. — Кажется, учения накрылись. Поляки перешли границу.

В магазинчике повисла тишина. Девушка за прилавком закрыла лицо ладоням и осела на стул. Рука, минуя плечевую кобуру с потёртым «кольтом» внутри, нащупала во внутреннем кармане пиджака невскрытую пачку сигарет. Достав одну, он достал и зажигалку, не уступающую потёртостями пистолету. Щелчок зажигалки, и огонь вцепился в табак. Клубы дыма вырвались из-за рта, и выплыв из-за шляпы, устремились к потолку.

— Запроси у штаба грузовик, нужно забрать «бастардов». Пусть подгонят его к обычному месту, — он двинулся к выходу, и, остановившись у двери, кивнул на плачущую девушку:

— Позаботься о ней, — рядовой неуверенно кивнул, после чего капитан вышел навстречу проливному дождю.

***

Одинокая фигура брела по залитым дождём улицам Дюссельдорфа. Плащ и шляпа не спасали от нескончаемого потока, вода проходила сквозь ткань, намереваясь добраться до самых костей. Сигарета потухла в прошлом квартале, однако Джон, казалось бы, не замечал этого. Завернув в узкий переулок, он сбавил шаг, все глубже погружаясь в мысли.

«Твою мать, а ведь все так хорошо начиналось. Неужели Советы всё решились? Айк устал от мирной политики? Или же это амбиции очередного карьериста?» — беззвучные вопросы повисали в воздухе без ответа. Некому было на них ответить.

Мимо него один за другим проплывали трехэтажные дома старого города. Четырёх лет городу почти хватило для восстановления. Многие дома были отстроены заново и уже успели скинуть с себя сети строительных лесов. Другие же всё ещё требовали штукатурки и кирпичных заплаток. Одинокие прохожие старались как можно скорее добраться до дома, тщетно укрываясь за зонтиками. Какой-то бедолага, пряча голову под газетой, споткнулся и плюхнулся прямо в лужу. Чертыхнувшись, он тут же вскочил и нырнул в ближайшую подворотню. Оставшаяся на мостовой газета сообщала о прошедшем заседании Министерства обороны ФРГ.

Холод пробрался в голову Джона, вызвав небольшой приступ мигрени. Мысли путались, размышления о войне уступили обычному беспокойству за намоченную книгу и пистолет в подплечной кобуре, до которого дождь почти добрался.

Потёртый «одиннадцатый» он получил так же, как и остальные — доказав, что сможет с ним управиться. Воспоминание оставляли горечь во рту. Тюремная камера, человек на стуле, мешок, скрывающий его лицо. Полковник протягивает пистолет юнцу и говорит что делать. Человек на стуле тихо бормочет молитву. Пистолет у его головы. Крамольные мысли. Торг с собой. Крик Полковника. Выстрел. Мешок окрашивается красным. Первое убийство Бейкера. Имени покойника он так и не узнал.

Не узнал он и того, почему ему достался потёртый «кольт» первой серии, в то время как остальным выпускникам достались новенькие модернизированные версии. На стволе было несколько потёртостей и царапин, а на рукоятке кто-то оставил несколько засечек. Полковник на его вопросы отвечать не стал. Бейкер заметил лишь лёгкую грусть в глазах наставника.

Двухэтажное старое кирпичное здание было одним из немногих, что не пострадало во время бомбардировок союзников. Деревянная чёрная вывеска над массивной дверью гласила «Летящая валькирия». Старейший бар города казался закрытым — массивные деревянные ставни на окнах были задраены, табличка на двери извинялась за ремонт. Джон бросил потухший шкурок в урну и достал мягкую пачку. Затянувшись, он замер напротив небольшой лестницы вниз, ведущей на цокольный этаж.

«Ладно, какой смысл строить догадки?! Это уже произошло, и с этим ничего не поделаешь» — он курил, пытаясь оттянуть момент. Рука слегка подрагивала, делая нить табачного дыма волнистой. Простояв ещё пару мгновений, он медленно открыл дверь и вошёл внутрь.

Зрение не сразу дало картинку окружение — глаза утонули в табачном дыме. Все столики были заняты, на всех посетителях была повседневные военная форма, щедро украшенная наградными планками. Слух сразу же уловил мелодичный голос, доносящийся со сцены, находящийся в противоположном конце.

«Опять за старое взялся» — пронеслось в голове. Голос был сильным, мелодичным и проникновенным. Джон прислонился к дубовой подпорке, держащей обширный деревянный помост, являющийся вторым этажом бара, ловя бесценные мгновения. Голос со сцены пел что-то о небесах и танцах, но Бейкер не вслушивался. На те пару мгновений, что он стоял незамеченным, он ощутил нечто, что можно было бы назвать спокойствием. Но окрик с ближайшего стола оборвал это чувство:

— Эй, парень, это закрытая вечеринка. Катись отсюда! — окрик шёл от жилистого рядового первого класса Джека «Хичкока» Макмилана, получившего прозвище за склочный характер и подстреленную ногу. Джон остался на месте, пытаясь поймать ускользающее мгновение. Макмилан, видя неподвижность гостя, толкнул соседа:

— Помоги парню, он видимо не расслышал.

Сосед встал со стула, благодарственно скрипнувшего, и двинулся к гостю. Это был Голиаф во плоти — двухметровый рост, крепкая спина и сильные руки. На правой стороне лице красовался большой овальный шрам от брови до уха, последствие провальной операции во время Канадского конфликта. Подойдя к Бейкеру, он протянул:

— Сэр. Уйдите подобру-поздорову, а?

Бейкер вздохнул и, подняв голову, посмотрел рядовому Элвину «Скале» Роквеалу прямо в глаза. Взгляд Роквелала, сильно изменившийся после ранения, был совершенно пустым. Лишь спустя несколько секунд в его глазах пронеслось понимание. Он побледнел и отступил на пару шагов. Капитан затянулся в последний раз, после чего затушил сигарету пальцами и двинулся к стойке, бросив остолбеневшему рядовому:

— Кто стоит как скала, как скала и рухнет.

— Эй, какого чёрта! — возмутился Джек, встав со стула. Окружавшие его сослуживцы обернулись на его возгласы, и устремили свои взгляды к чужаку. Признав в нём командира, они расплылись в улыбках, ожидая наказания для нашкодивших детей. Макмилан осел на стул и потупил взгляд. Джон, проходя мимо его стола, бросил окурок в переполненную пепельницу и похлопал рядового по плечу со словами:

— По приезду два наряда на склад вне очереди.

Не обращая внимания на причитания, он двинулся дальше, осматривая скрытое в полутьме помещение бара, с которым сама судьба сыграла злую шутку. Пройдя через войну нетронутым, сейчас он представлял собой жалкую тень былого благополучия. Массивные дубовые балки, держащие потолок и второй ярус бара, обветшали, и были истерзаны многочисленными дырами от ножей, именами посетителей, и просто неразборчивыми символами. В неровной засаленной поверхности столов отражались немногочисленные лампочки. Деревянный пол был щедро усыпан опилками, уже успевшими отсыреть. Почти дойдя до стойки, он остановился, бросив взгляд на фигуру на сцене. Даже несмотря на скрипучий патефон, заменяющий оркестр, голос человека мелодично разливался по всему бару.

«Одна песня» — пронеслось у него в голове — «Дам им последнюю песню. Они заслужили».

Сев за засаленную стойку, он обвёл взглядом посетителей бара. Сидящие здесь бойцы — половина роты специального назначения под кодовым названием «Бастрады». Рота была экспериментом армии США по созданию нового вида войск. За годы войны «бастарды» выполнили десятки опасных заданий, как Европе, так и на Тихом океане.

«Да, здесь собрались одни старики» — думал он, скользя взглядом по знакомым лицам: — «Надеюсь, к нашему приезду Миллер уже сгонит молодняк на стрельбище».

Взгляд пробежал по знакомым лицам, заставляя воспоминания рваться наружу.

«Пятьдесят два, от изначальных ста двадцати четырёх. Не так много осталось тех, кто прошёл всё, от приюта до Осаки».

Отворившиеся дверь подсобки отвлекла Джона от размышлений. На место бармена встал грузный старик с почти лысой головой. Не признав гостя, он спросил:

— Простите, но это частная вечеринка, чужим здесь не наливают.

— Да, знаю, но я считал, что приглашен, Иоганн, — ухмыльнулся Джон, снимая шляпу.

— Господи, Джон, не признал! — старик улыбнулся и достал стакан: — Давно тебя здесь не было. Тебе как обычно?

— Угу, — хмыкнул Джон, окинув взглядом пустые полки. Пустой стакан, который ловкие руки бармена, казалось, сотворили из воздуха, наполнился виски. Джон осушил стакан в два глотка, жестом попросил добавки.

— Что-то стряслось? — с долей волнения спросил бармен, доливая гостю.

— Да, кое-что, — задумчиво протянул Джон, катая выпивку по стенкам стакана и пытаясь остановить мысли, полезшие в Фалезский мешок.

— Не тяни, говори как есть, — старик внимательно посмотрел на гостя, пытаясь предугадать его ответ.

— Грядёт война, Иоганн, — сказал он, глядя бармену прямо в глаза: — Поляки перешли границу.

Иоганн отступил на пару шагов и прислонился к пустым полкам. Его глаза, смотревшие куда-то вдаль, излучали некое отрешённое спокойствие. Достав из кармана мятую пачку, он выудил из неё дешёвую сигарету.

— Забавно, — задумчиво произнёс Иоганн. Казалось, что он силился что-то вспомнить, но мысль ускользала от него в самый последний момент: — Не думал, что доживу до ещё одной войны.

— Никто не думал, — ответил он, протягивая зажигалку.

— Ведь все так хорошо начиналось, да? — горько усмехнулся Иоганн, потягивая сигарету: — Казалось, что после той бойни никто не будет больше опрометчиво бряцать оружием. Конфликт сорок восьмого стал первой трещиной в этом убеждении.

— Люди не меняются, — с горечью в голосе ответил Джон: — Солдаты продолжают погибать, пока их начальники отсиживаются в штабе, разрабатывая очередной гениальный план.

Его рассуждение прервал человек, закончивший петь:

— Ладно, парни, вы отличная публика, но мне нужно хотя бы промочить горло, — Фигура сошла со сцены и направилась прямиком к барной стойке. Не доходя нескольких шагов до неё, он признал гостя:

— А, капитан, а я тебя и не заметил. Решили всё же заглянуть на огонёк? — спросил подошедший лейтенант Гэммон. Свет ближайшей лампы явственно обозначил шрамы, полученные при рождении: — Иоганн, плеснёшь ещё стакан?

Бармен с отрешённым видом наполнил стакан почти до краёв. Как только половина содержимого стакана ухнула в пищевод, лейтенант мечтательно улыбнулся и взглянул на капитана:

— Ну, Джон, что-то стряслось? — спросил он, глядя на задумчивое лицо капитана.

— Кажется, наш отъезд откладывается, Альберт, — ответил Джон, глядя на проявляющиеся смятение в лице лейтенанта.

— В каком смысле?

— В том, что у нас появилась работёнка, — капитан отхлебнул из стакана: — Война началась, лейтенант.

Альберт на секунду потупил взгляд, после чего махом выпил остатки виски. Оглядев присутствующих — болтающих и смеющихся, ожидающих следующей песни, он спросил:

— Как действуем дальше?

— Скоро подъедет грузовик и заберёт нас на базу. Дальше всё будет зависеть от Главного штаба. Скорее всего, опять придётся браться за грязную работу, — капитан встал, и на секунду задумался: — Встреть грузовик. Я сам им скажу.

Лейтенант украдкой выдохнул от облегчения, после чего направился к двери. Капитан, кинув окурок в пепельницу, достал все деньги из потёртого кошелька и положил их на стойку:

— Налей всем по стакану. Им нужно будет где-нибудь потопить этот камень.

Взяв стакан, он вышел из-за стойки и, подойдя к ближайшему столу, за которым расположились рядовые первого класса Голдман, Николсон и сержант Томпсон. Он слегка наклонился и прошептал:

— Парни, сделайте одолжение, разнесите выпивку. Про второй ярус не забудьте. И без лишнего шума.

Посмотрев на капитана свойственным «бастардам» потухшим взглядом, они медленно встали и двинулись к Иоганну. Бейкер же, маневрируя между столами, двинулся к импровизированной сцене. То и дело с разных сторон доносились приветствия, рядовые непринуждённо «козыряли» капитану. Отвечая им всем вымученной улыбкой, он поднялся на небольшой помост, и оглянул зал. Выждав, когда сержант и рядовые покончили с разносом выпивки, он обратился к роте:

— Я чувствую себя как та ещё сволочь, за то, что рушу вам этот вечер, но я обязан это сделать, — Джон глубоко вздохнул, и, собравшись с силами, сказал: — Поляки перешли границу. Война началась.

Звенящая тишина накрыла помещение. У каждого в глазах были видны, объятые пламенем, Гуадалканал, Эйндховен, Осака. Во всех взглядах читалось нечто общее. Что-то, что можно назвать смесью отрешённости и обречённости. Капитан испытывал то же самое, поэтому подняв бокал, громко произнёс:

— За павших!

— За павших!!! — подхватил зал и в едином порыве осушил стаканы.