Тот день. Книга прозы

Вячеслав Овсянников, 2015

Вячеслав Овсянников – не бытовой беллетрист, а, скорее, мифолог и писатель склада Андрея Белого. Хотя в интереснейших реальных деталях его прозы много правды, нельзя принимать весь этот страшный будничный быт за полностью достоверные копии. Это – сгустки абсурда, гротеска, метафор, которыми оперирует автор. «Тот день» Вячеслава Овсянникова воспроизводит не готовое действие, а готовящееся, и чувство, растущее. Чувственную силу письма он обогащает «звукописью». Объектом его звуковой картины становится момент из жизни – природы, человека. Больше того, художественное изображение предчувствия ему интереснее, чем изображение чувства. Он ведет – от чего-то зыбкого, мельчайшего, от момента – к целому.

Майор

Во дворе на скамейках щурятся старухи. Разевается дверца. Бабье, обсуждая свежее мясо, тащат сумки. Голуби, кошка, солнечный асфальт. Майор задумчиво подпер кулаками кадровый подбородок. Четверть первого. Жарко.

В чемодане обвязанная шпагатом коробка.

— У Миловановой майор поселился! — оглашает двор скелет в сарафане. Обрита наголо, зубы выбиты, под очами свежие фонари. Новость эту она пытается вкричать в череп столетней подруге. Та сидит безучастно в толстом пальто из драпа, в меховой шапке с опущенными ушами, в валенках. Бульвар, цветут липы, летние платья.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать: катастрофа! Самолеты взрываются на взлете. Подлодки тонут, не отойдя от пирса. Армия небоеспособна. Армия умирает в бетоне казарм в жаркий летний день! Армия умирает внутри нас! — майор бьет черенком вилки в грудь, вермишель летит с неряшливых усов. На слезный вопль оглядываются с соседних столиков.

Придвигается, заглядывает в глаза. Желтые белки, слюна, перегар:

— Это не штаб! — шепчет он хрипло. — Это — клуб шахматистов и картежников. Игра по-крупному. Ставка — жизнь. Проиграл — к стенке. Раздевают до носков. На груди, где сердце, рисуют синей ручкой круги-мишень. Целятся в десятку, в сосок. Называется: огневая подготовка, не выходя из кабинета. О-чень весело. Трупы зашивают в мешки и — в подвал. Ночью вывозят на грузовиках и закапывают в поле, в безымянных братских могилах… Я — из контрразведки, — шепчет он тише, почти неслышно, — Киргизов из контрразведки…

По коридору — грохот танка, тяжелая тележка. Катится калека без ног, отталкиваясь пустыми бутылками. Грудь кителя бренчит блюдцами, пилотка набекрень. На лихом вираже инвалид отдает бутылкой честь и скрывается за поворотом. Грохот замирает. Ветеран войны.

Майор идет по городу, воздух — зола и пепел, бензин звереет к вечеру, моторы ревут с мостов. Дома бегут в бетонных сапогах, скосив угрюмые квадраты-рамы, из разинутого окна орет в родильных муках рок-музыка. Двое на подоконнике роняют плевки в толпу и хохочут. Кидают бутылки, консервные банки, тухлые яйца, батарейки, горшок с фикусом. Тащат к подоконнику рыжую девку, пытаются выбросить на тротуар. Девка вырывается и визжит. Отпустив ее, расстегивают ширинки и встают во весь рост над текущей массой. Там несут плакат:

СЧАСТЬЕ В НАШИХ РУКАХ. НОВАЯ МОЛНИЕНОСНАЯ СВЯЗЬ ПЕРЕВЕРНЕТ МИР

Март, апрель… В конце мая — майор. Два просвета: один черный, другой белый — жизнь и смерть!

Медаль, раскаленная медь, скоро закатится. Река разрумянилась. Краны-гиганты. У парапета чемодан.

— Эй! — нагоняет небритый. — Твой?

Огневой клубок вибрирует последними лучами. Мостовая горит, как пожар. Резкие звуки, краски. Машины идут сплошным потоком. Отблески бегают по горбатым металлическим спинам. Гул стального стада, сгоняемого с перекрестка жезлом-зеброй. Желтоглазо мигает испорченный светофор. Раздавленная кошка. Гудок оглушил. Смертоносный ветерок жарко обласкал лицо. Едва увернулся от устремленного на него бандитского бампера. Ярко-красный пикап.

Медлит диск, небо цвета хаки, звон похоронных литавр. Могучая грудь разукрашена ранами и орденами. Жди — зажгутся на этой груди звезды героев, два самолета низвергаются в кратеры, прочерчивая через все небо огненно-розовые рубцы. Самолеты рушатся серебристыми эскадрильями — в зарю, в горящий нефтью залив… Хватит! Пора прекратить парад!

Лестничные площадки играют в шашки. Черно-белые плитки блестят азартно и грозно. Поскорей пересечь доску игры.

Комната, окно. День на грани. Один шаг до стены. Босой стол. Обои-буквы. За стеной кто-то идет, за стеной на улице, шумно дыша. Идут, идут, идут на круглых, рубчатых ногах. Марш машин. Блестят стальные лбы. Противогазы в строгих очках маршируют, руки по швам. На приветствие маршала отвечают громовым троекратным ура. Пыхтя, тащат пушки. Гудят, колышась, бронированные туловища, из откинутых люков высовываются пятнистые ящерицы в касках…

Нет!!!

— Я расскажу историю. Пески, черепа солдат. Дрожит марево. Четыре точки с раскаленного горизонта. Вынырнув из-за бугра, встают в рост. Свирепые, крючконосые бородачи в меховых папахах. Ватные халаты перекрещены пулеметными лентами, на поясах — гирлянды гранат. На плечах автоматы, полные рожки. С неба гул. Вертолет! Гортанный вскрик. Четыре грязных войлочных бороды вздернуты вверх. Автоматы нацелены в слепящее фиолетовое небо. Гремят очереди, сотрясая барханы. Потом бородачи идут к дому.

— К дому?

— Да, дом в пустыне. Обыкновенный бетонный дом, пять этажей. Живут обыкновенные мирные люди: женщины, дети, старики, старухи. Когда папахи с автоматами подходят и один берется за дверь первой парадной — дом взрывается. Со всеми жильцами. Секунда — и груда дымящихся развалин.

— И это все?

— Все.