Агасфер. Чужое лицо

Вячеслав Каликинский, 2020

Главный герой – Михаил Берг, известный любителям жанра по роману «Посол». Бывший блестящий офицер стал калекой и оказался в розыске из-за того, что вступился за друга – японского посла. Берг долго скрывался в стенах монастыря. И вот наконец-то находит себе дело: становится у истоков контрразведки России и с командой единомышленников противодействует агентуре западных стран и Японии. Во второй книге над Агасфером нависает угроза суда по делу двадцатилетней давности, поэтому руководство благоразумно отправляет его в Иркутск, а незадолго до неминуемой войны с Японией русский агент получает приказ перебраться на Сахалин. Здесь Бергу предстоит не только скрываться от своих врагов, но и вступить в борьбу с истинной хозяйкой острова Сонькой Золотой Ручкой. Каторга превратила некогда элегантную аферистку в безжалостную убийцу…

Оглавление

Из серии: Детектив с историей (1С)

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Агасфер. Чужое лицо предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава третья

(июнь 1903 г., Владивосток)

Агасфер осторожно тронул супругу за плечо, накрытое медвежьей шкурой. Настя застонала, высунула из-под шкуры голову.

— Ну, что там, Миша?

— Почти приехали, радость моя! — Агасфер улыбнулся, в который раз казня себя за то, что подверг беременную жену столь тяжкому испытанию. — Озеро Ханка! Мы стоим у устья, грузим на пароходик дрова и ждем попутного ветра!

— Силы небесные… А что потом?

— Нам надо доплыть на баркасе до селения Каменный Рубанов. Там мы в последний раз — клянусь! — сядем на лошадей и уже к вечеру прибудем в селение Встречное. Дальше, моя радость, только водный путь! На баркасе доплывем до Речного, там, согласно депеше, нас ждет военный катер «Абрек». На нем мы и доберемся до Владивостока! Всего каких-то два-три часа!

— Силы небесные! — голова Насти исчезла под мохнатой шкурой.

Агасфер немного покривил душой. До «Абрека» еще предстояло почти 55 верст пройти по реке Суйфун до Речного. А там — последняя ночевка, и уже только потом встреча с военным катером. Какая великая все же страна — Россия!

Но какой бы великой она ни была, через 30 часов «инспектор Бергман» с супругой сошли на берег на каменный причал порта Владивосток.

Над серыми волнами бухты Золотой Рог с криками метались чайки. Командир катера «Абрек», получивший еще на причале какую-то срочную депешу от вестового, наспех козырнул только что высадившимся пассажирам и отдал команду отдавать швартовы.

Причал был абсолютно пуст, если не считать двух грязных собачонок, рывшихся в куче мусора. Настя обессиленно присела на дорожный сундук:

— Вот он какой, оказывается, краешек русской земли… Мишенька, а тут хоть гостиницы есть?

Не успел Агасфер ответить утвердительно, как издали послышался стук копыт. Извозчик? Оказалось, это был казачий патруль. Казаки, заметив путешественников, подъехали прямо к ним.

— Здравствуйте, господа! — поздоровался сотник. — А то мы слышим, что «Абрек» вроде к причалу подходил. Подъезжаем — а катера нет, одни пассажиры. Позвольте осведомиться — издалека ли будете, господа хорошие?

— Нынче из Иркутска, а вообще-то из Петербурга, — Агасфер пожалел, что перед высадкой не надел мундир, и представился: — Титулярный советник Бергман. А это моя супруга, Анастасия Васильевна.

Сотник спрыгнул с коня, взял его в повод.

— Гос-с-споди И-исусе, нешто вы, ваше благородие, вдвоем с супругою этакую страсть вытерпели? С самого Иркутска пешим ходом?

Он недоверчиво и даже с некоторым испугом поглядывал на Настю, так и не вставшую со своего сундука.

— Ну почему же пешим? — поправила она сотника. — Примерно половина пути пришлась на реки и всякие попутные водные артерии. Господин казак, а гостиницы у вас во Владивостоке есть?

— Помилуйте! Ну конечно! Вы же устали! Мартынов, аллюр три креста: за извозчиком! — распорядился сотник, однако тут же, оглядев кучу багажа на причале, поправился. — Двух извозчиков сыщи, Мартынов! Духом!

Через полтора часа, блаженно развалившись на перинах лучшего номера гостиницы «Европа», Настя все же пожаловалась спутнику, что-то писавшему за столом гостиничного номера:

— Миша, мне до сих пор кажется, что подо мной все качается и плывет! Так пла-а-авно и медленно… У тебя нет такого ощущения?

— Это бывает, Настенька. Подобное ощущение будет преследовать тебя несколько дней, потом… потом пройдет — если мы не успеем погрузиться на пароход для последнего рывка на Сахалин!

Заслышав стон с кровати, Агасфер засмеялся:

— Это будет большой пароход, и плавание займет всего два-три дня! Вот только когда он придет — никто не знает. Так что отдыхай, милая.

— А ты?

— Я человек служивый. Пойду здешнему начальству представляться — визиты делать. Доктора-акушера для тебя поищу. Есть ли тут такой вообще? Да и город хочу поглядеть — когда-то еще попадешь во Владивосток!

Агасфер знал о некотором своеобразии в управлении огромной областью, городом и его портом. Дело в том, что во Владивостоке начала нового века находились три совершенно независимых руководящих лица — военный губернатор области, комендант крепости Владивосток и командир порта. Нечего и говорить, что в этой ситуации от военного губернатора требовался немалый такт и великосветское чутье, чтобы постоянно избегать межличностных конфликтов.

Вице-губернатор, исполняющий должность своего начальника во время его пребывания в Японии на водах, охотно принял приезжего из центра России — тем более что, судя по красовавшейся на столе зарядной машинке для набивки папирос, иных дел на ближайшие часы у него не предвиделось. Он с изумлением оглядел визитера, одетого в мундир Главного тюремного управления, просмотрел предъявленные бумаги и с видимой неохотой отложил в сторону коробку с табаком, готовыми папиросами, отставил и саму машинку.

— Господин Бергман? Милости просим, милости просим! Ну, рассказывайте, рассказывайте — как там Расеюшка?

Узнав, что посетитель и сам давненько не бывал в российских столицах, а прибыл в Приморье по почтовому тракту из Иркутска, да еще и с женой в интересном положении, вице-губернатор всплеснул ладошами, заахал — не сводя при этом внимательного взгляда с трех массивных перстней с крупными камнями, украшавшими правую руку гостя.

Подивившись отчаянности титулярного советника и его супруги, вице-губернатор, наконец, перешел к делам:

— Итак, вы имеете предписание попасть на Сахалин. При всей кажущейся близости этого острова от наших пенатов… — Вице-губернатор неопределенно ткнул большим пальцем в огромную карту Восточной Сибири, висевшую на стене за его спиной. — Так вот, при всей кажущейся близости острова попасть туда не так просто, господин Бергман! А уж выбраться оттуда, — хихикнул хозяин кабинета, — а уж выбраться обратно еще сложнее, уверяю вас!

Как выяснилось, никакого регулярного сообщения с Сахалином нет — ежели не считать кораблей Общества Добровольного флота, дважды в год отвозящих на остров партии каторжан из самой Одессы. Да, эти «добровольцы» делают попутную остановку и во Владивостокском порту. Один из них, кстати говоря, должен подойти недельки через три согласно телеграфной депеше из Коломбо. Но корабли сии — грузо-пассажирские, и, кроме арестантов, везут на Дальний Восток в основном груз.

— Если не ошибаюсь, на «Ярославле», прибытия которого мы ожидаем, имеется всего одна или две каюты первого класса, сделал задумчивое лицо вице-губернатор. — И эти каюты вполне могут быть заняты чиновниками островной администрации, возвращающимися, скажем, из отпусков. На «Ярославле» наверняка есть свободные места на так называемой пассажирской палубе. Но помилуйте, господин Бергман, удобно ли вам, да еще с беременной женой, с неделю, а то и больше, дней десять, мучиться в этаких условиях?

— А почему неделю? — ловко вставил вопрос Агасфер. — Я слышал, что большой корабль идет отсюда до Сахалина не более двух суток!

Вице-губернатор снисходительно улыбнулся, встал и поманил гостя поближе к карте.

— На Сахалине есть лишь два обжитых людьми поселения. Одно из них пост Корсаковский, вот здесь. — Он ткнул в точку на карте незажженной папиросой. — Тут всего два-три острога, десяток домишек для персонала и телеграфная контора. Больнички — и той нет, насколько я осведомлен. А здесь, на западном побережье, — папироса поползла по карте выше, — располагается главная тюремная столица под поэтическим названием пост Дуэ. Там резиденция губернатора острова, основное скопище тюрем, угольные копи и вечно разбитый причал, к которому рискует причаливать лишь личный паровой катер островного начальства. Вот туда-то, милостивый государь, вам и следует направляться!

— Так почему неделя-то? — стоял на своем Агасфер.

— Потому что в Корсаковском посту пароход из Одессы будет выгружать часть груза, высаживать часть арестантов и забирать на борт тех, кто нуждается в серьезной медицинской помощи. А поскольку персонал в Корсаковском, как бы это помягче сказать… В общем, редкие пьяницы и бездельники, чего уж там! Ну и сами понимаете, сударь мой, спешить им совершенно некуда!

Некоторое время Агасфер осмысливал услышанное, потом, вычленив наиболее важное, поинтересовался:

— А вот вы упоминали вечно разбитый причал в каторжанской столице, как ее — Дуэ?

— Да-да, Дуэ. И что же?

— А как же тогда производится выгрузка грузов, высадка и посадка пассажиров?

— На баржах, милостивый государь! Капитан большого судна ложится в дрейф напротив Дуэ, как можно скорее грузит баржи товарами, людьми и отправляет их на берег. Вообще должен заметить, господин титулярный советник, что моряки страшно не любят Татарский пролив! Во-первых, там очень быстро и безо всяких угрожающих признаков возникают сильнейшие штормы. А во-вторых, дно Татарского пролива представляет собой практически монолитную каменную плиту, за которую не зацепишься никаким якорем! Так что на время шторма — пока он не кончится, корабли уходят под материковский берег и там маневрируют двигателями и парусами, чтобы не разбиться о скалы…

— М-да-а, — Агасферу даже не надо было изображать потрясение: подобные новости способны испортить настроение кому угодно.

— Однако, милостивый государь… — Вице-губернатор вытянул из-под кителя цепочку с часами. — Однако прошу меня простить, но у меня время обеда-с! Желудок барахлит, доктора требуют строгости в соблюдении режима питания!

Поскольку у Агасфера осталась масса вопросов, а местный чиновник и не думал приглашать его составить компанию за обедом, то он решил пригласить вице-губернатора сам.

— Рад бы, да не могу! — прижал руки к груди вице-губернатор. — Откровенно говоря, это мне следовало бы пригласить вас к себе — обедаю я дома, но супруга, знаете ли, страшно нервничает при появлении в доме посторонних людей. Так что простите великодушно, но в следующий раз — непременно!

Чиновник принялся торопливо рассовывать по ящикам стола курительные принадлежности, и разочарованному Агасферу ничего не оставалось, как заметить, что, судя по количеству заготовленных папирос, курит господин вице-губернатор изрядно, а ведь это вредно для здоровья.

— Ну что вы, сударь, я и вовсе не курю! — рассмеялся чиновник. — Это так, баловство, можно сказать! Заготовлю пару-тройку сотен, да и сдам во флотскую лавочку! Мелочь, конечно, пустячок-с, зато по субботам, когда пулечку расписать компания собирается, не надо у супруги денег на игру просить… А что касается пообедать со вкусом, то могу рекомендовать вам ресторацию Бронштейна, «Морской клуб», либо клуб купеческий, основанный самыми крупными здешними предпринимателями. Видели, небось, вывески повсюду — торговый дом «Кунст и Альберс»? Он же «Немецкий клуб». Так вот, это они и есть! Ну а за сим вынужден откланяться, милостивый государь! Возникнут вопросы — заходите в любое время!

Еще раз попрощавшись уже на крыльце присутствия, вице-губернатор засеменил куда-то вдоль домов, составляющих, надо полагать одну из улиц Владивостока. Агасфер решил, что ему тоже пора возвращаться в гостиницу, к жене. Кликнув извозчика, он приказал везти его в какую-нибудь приличную ресторацию, где подают обеды на вынос, и тут же был подвезен к заведению Бронштейна.

Заведение, как и весь город, пустовало. Появление посетителя, приехавшего к тому же на извозчике, вызвало у обслуги тихий ажиотаж. У Агасфера поинтересовались — что господину угодно?

Агасфер объяснил, что поселился в гостинице «Европа» с супругой, которая пока слишком слаба после перенесенного пути, чтобы выходить на улицу. И пообещал, что если доставленный обед понравится, то он заключит с хозяином договор на поставку в гостиницу также завтраков и ужинов.

Пока Агасфер знакомился с меню, кто-то из обслуги послал за хозяином заведения. Господин Бронштейн с крошками в окладистой бороде вручил Агасферу свою визитную карточку и обещал доставить новым клиентам истинное удовольствие.

К удивлению Агасфера, меню ресторации было весьма обильным и разнообразным. Преобладали в нем блюда из дичи. Договорившись о том, что обед доставят в гостиницу через час, Агасфер на прощанье поинтересовался наличием во Владивостоке докторов акушерского направления.

Весь персонал ресторации всполошился: как?! Господину требуется медицинская помощь, а он отвлекается на пустяки?! Агасферу едва удалось успокоить людей, пояснив, что его жена находится в положении, и до прибытия парохода он бы желал организовать за ней профессиональный присмотр и уход.

В общем, доктора обещали прислать в гостиницу вместе с обедом, а может быть, и раньше: один из официантов помчался куда-то по улице, даже не сняв передника. Агасфер, в свою очередь, поспешил в гостиницу.

Приезжие пообедали доставленными кушаньями, приняв на «десерт» визит доктора, смиренно дожидавшегося окончания обеда в гостиничном коридоре.

Несмотря на скромность, доктор Якобзон оказался весьма знающим специалистом, не опустившимся в глубокой провинции. Как выяснилось, он выписывал массу специальных журналов, в том числе и на немецком языке. И был, таким образом, в курсе если не последних новинок медицины, то предпоследних — наверняка.

Он же предложил Агасферу совершить вместе с ним прогулку по вечернему Владивостоку, пообещав познакомить со всеми местными достопримечательностями, а также показать самую главную — «Немецкий клуб».

Агасфер имел особые виды на эту торговую фирму, и, разумеется, согласился, поинтересовавшись для приличия, не повредит ли это практике доктора? Тот печально улыбнулся: нет, не повредит…

Настенька охотно отпустила супруга: было видно, что месячное путешествие ее сильно вымотало.

Не спеша прогуливаясь по полупустым улочкам, Агасфер за какой-то час узнал о Владивостоке много нового.

Залив Петра Великого, на побережье которого расположен Владивосток, стал известен в Европе только в 1852 году благодаря членам экипажа французского китобойного судна, случайно совершивших зимовку в бухте Посьет. По некоторым сведениям, эти же китобои в 1851 году посетили и бухту Золотой Рог.

В 1856 году английское судно «Винчестер» из состава англо-французской эскадры, искавшей российскую эскадру во время Крымской войны, посетило бухту Золотой Рог. Англичане назвали ее Порт-Мей.

В 1859 году генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский, обходя на корабле берега залива Петра Великого, обратил внимание на хорошо укрытую бухту. Она напоминала бухту Золотой Рог в Константинополе, и генерал-губернатор предложил назвать ее так же, а на берегах приказал учредить военный пост, который он же поименовал Владивостоком. 20 июня 1860 года военный транспорт «Маньчжур» основал военный пост, который теперь уже официально получил название Владивосток. Солдаты и матросы приступили к постройке поста. Этот день официально считается днем основания города. В 1862 году военный пост переименовали в порт, а для увеличения объемов внешней торговли ему присвоили статус порто-франко — свободного порта.

Торговый дом «Кунст и Альберс», ставший впоследствии широкой коммерческой сетью на Дальнем Востоке, был основан в 1864 году.

Немало интересного узнал Агасфер и об улицах восточного форпоста российской цивилизации. Самые первые улицы Владивостока были выстроены вдоль северного побережья бухты Золотой Рог. Располагались они весьма произвольно, поэтому, по свидетельству очевидцев, город с моря был практически незаметен — сплошная зелень! Позже в густых зарослях прорубили параллельно бухте широкую просеку, ставшую Американской улицей — в честь корвета «Америка», исследовавшего залив Петра Великого. Понадобилось пятнадцать лет, чтобы городские власти сочли название Светланская более подходящим — на фрегате под таким названием эти края посетил великий князь Алексей Александрович.

— Ну, вот и «Немецкий клуб», — остановившись на углу Светланской, доктор показал глазами на фешенебельное здание в два этажа. — Приличных людей швейцар пропускает без членских карточек, так что не волнуйтесь! Если ваша милость сумеет понравиться господину Даттану[17] — попадете на Сахалин очень быстро. Он, кстати, бывает здесь ежевечерне.

Чтобы отблагодарить человека, потратившего значительную часть на медицинский осмотр супруги (гонорар за визит Якобзон брать пока категорически отказался) и экскурсию по городу, Агасфер предложил ему зайти в клуб и выпить по стаканчику хереса. Однако доктор отказался, и, развернувшись, торопливо направился в обратную сторону.

Как он и предсказывал, швейцар не стал чинить препятствий новому во Владивостоке человеку. Поклонившись и сняв фуражку, он лишь попросил записаться в журнале посетителей.

Устроившись в укромном уголке обеденной залы, Агасфер заказал большую кружку темного пива и стал с любопытством осматриваться. Народу в клубе пока было, как и предсказывал доктор, немного: немцы — народ пунктуальный и трудолюбивый, до пяти часов пополудни их от амбарных книг и арифмометров не оторвать. Русской речи в зале почти не слышалось — говорили вокруг по-немецки, на голландском и английском языках. Подивился Агасфер и крайней малочисленности здесь японцев: в том же Иркутске людей монголоидной расы было не в пример больше.

— Позволите составить вам компанию? — вопрос был задан явно для проформы, ибо толстяк-бородач в светлой паре и с обширной лысиной уже угнездился за столиком Агасфера. И тут же представился: — Генрих Шнитке, оптовая торговля. Впрочем, как и почти все прочие присутствующие.

Агасфер привстал, отрекомендовался: Михаил Берг, инспектор Главного тюремного управления.

— Вот это меня и заинтересовало, сударь мой! — густо захохотал толстяк. — В гостинице человек записался Бергманом, здесь в журнале — Бергом. Как же на самом деле?

Агасфер улыбнулся:

— Знаете, герр Шнитке, это можно назвать данью уважения обоим родителям: матушка моя в девичестве имя Бергмана носила. Так что стараюсь вот, пополам почтение оказывать… Однако и вы мне любопытны, сударь: я первый день во Владивостоке, а моей скромной персоной уже интересуются…

— А-а-а, ерунда! Сие — болезнь маленьких провинциальных городишек, — пренебрежительно махнул рукой толстяк. — К тому же ваше появление в нашем форпосте цивилизации можно назвать несколько шокирующим: петербургский чиновник сходит не с борта корабля, а является из окрестных «джунглей», да еще с красавицей-женой… Что вы пьете? Пиво? Напрасно, сударь мой, напрасно! С пивом вы очень скоро перестанете нравиться женщинам!

И Шнитке опять захохотал, гулко похлопав себя по обширному чреву.

— Вот стаканчик мадеры — в самый раз, — продолжил толстяк и уже по-серьезному, вприщур поглядел на собеседника: — А в самом деле, Берг, что вы позабыли в нашем Богом забытом уголке?

— Разве об этом не говорит мой мундир? — подивился Агасфер.

— Бросьте, Берг! Вы интеллигентный человек, за версту видно! Когда здесь появляются эти тюремные грызуны, они первым делом топают в свое управление и хлещут втихаря «очищенную»!

— Ну, во-первых, я для местных «грызунов», как вы изволили выразиться, великое столичное начальство, которому не подобает напиваться с подчиненными. Во-вторых, я просто не люблю водки. И в третьих, на тюрьмы я еще успею наглядеться, уверяю! В-четвертых, мундир Главного тюремного управления — не каинова печать на всю оставшуюся жизнь. Так что почему бы не провести вечерок в компании приятных людей? И в-пятых, меня серьезно беспокоит проблема переправки собственной персоны на Сахалин. Неужели здесь, как сообщил мне вице-губернатор, нет каботажного сообщения, и мне придется три недели ждать большого корабля из Одессы?

— Каботажка есть, как не быть! — махнул рукой толстяк. — Но нынешняя навигация только открылась, в Татарском проливе еще полно льдов. Да и не любит наш брат, коммерсант, афишировать свои козыри на новый сезон. Ну да откуда вам наши секреты знать, людишкам без коммерческой жилки… Или все-таки с коммерческой слегка?

Агасфер поймал на себе острый оценивающий взгляд собеседника. Черт возьми, за кого они его тут принимают?!

А Шнитке тем временем продолжал болтать о пустяках, время от времени перемежая пустопорожние расспросы каверзными вопросами. Когда Агасферу это надоело, он положил на ладонь немца тяжелый протез левой руки и слегка придавил — до сей поры одинаковые перчатки Берга скрывали от собеседника его изъян.

Шнитке, успевший хлебнуть стаканчиков пять мадеры, вытаращился на «железную руку» нового знакомого, почувствовал холод и твердость металла. Он поднял водянистые глаза на ставшее каменным лицо Агасфера.

— Милейший, а вы меня ни с кем не путаете? — задушевно спросил Агасфер, не снимая протеза с руки немца. — Я ведь не из Министерства внутренних дел, не из Минфина и даже не из Госсовета![18]

— У вас, сударь, рука из железа никак? — ни к селу ни к городу спросил Шнитке.

— Я весь из железа! — вполголоса рявкнул Агасфер. — Извольте объясниться, сударь, к чему все эти странные вопросы?

Шнитке открыл было рот, но тут к столику быстро подошел довольно полный человек, прямо-таки излучавший из себя власть и волю.

— Позвольте представиться, господин Берг, — по-немецки начал он. — Адольф Васильевич Даттан, главный прокурист фирмы «Кунст и Альберс». Вы ведь говорите по-немецки, не правда ли? Ну вот и славно! Отпустите, пожалуйста, руку нашего друга, я вам все сейчас объясню! Вы позволите присесть? Спасибо! Бутылку содовой! — бросил он подбежавшему официанту.

— У нас здесь действительно небольшое сообщество, — доверительно обратился Даттан к Агасферу. — И вы не должны удивляться тому, что это общество было несколько… возбуждено вашим прибытием. Я имею в виду и сам способ прибытия, и то, что из официальных лиц вы нанесли визит одному вице-губернатору. Торговые люди, да еще торгующие на краю света — весьма подозрительны по своей натуре. Должны быть таковыми, во всяком случае! Итак, я предлагаю вам раскрыть карты! Кто вы такой, господин Берг?

— Бокал арманьяка! — потребовал Агасфер. — Надеюсь, господин Даттан и господин Шнитке составят мне компанию? Три арманьяка!

Подскочивший метрдотель тревожно поглядел на Даттана:

— Я не уверен, сударь, что в наших погребах… Это достаточно редкий и малоспрашиваемый напиток, к тому же весьма дорогой… Я должен самолично убедиться…

— Принеси! — бесцеремонно прервал его Даттан.

Поклонившись, метрдотель поспешил выполнить заказ и вскоре вернулся с покрытой пылью бутылкой на подносе. Распечатав ее, он плеснул немного на дно бокала, и, повинуясь тяжелому взгляду прокуриста, дал снять пробу Агасферу. Соблюдая традицию, тот отпил немного и, покатав на языке солнечный напиток, кивнул, одобряя.

Метрдотель торжественно наполнил три бокала и отступил. Агасфер поднялся, полюбовался на медово-янтарный арманьяк при свете окна:

— Выпьем, господа! — провозгласил он. — Выпьем за то, чтобы люди больше доверяли друг другу!

Выпив свой бокал, Агасфер сунул в кармашек метрдотелю крупную купюру, поклонился сотрапезникам и… удалился, посмеиваясь про себя.

До вечера он успел побывать еще и в Морском клубе — там никто не стал допытываться у него, кто он таков и зачем сюда приехал. Затем он прогулялся по Светланской и окончательно убедился, что в городе Владивостоке решительно все имеет отношение если не к морю, то к морскому ведомству.

В западной части города располагались фанзы азиатов — корейцев, китайцев, маньчжуров и японцев. Восточная часть города была густо застроена казармами и домами, в которых жили военные моряки. Образовательные заведения Владивостока состояли из мужской классической прогимназии и женского училища — опять-таки принадлежащих морскому ведомству, мужского трехклассного и двух начальных училищ, ремесленного училища в порту и Александровских морских классов. В общем и целом Владивосток носил на себе ясный военно-морской отпечаток.

Свое «профильное», тюремное ведомство Агасфер решил оставить на один из последующих дней, смутно подозревая, что после посещения оного делать ему во Владивостоке станет решительно нечего. Однако, справившись, где размещается Владивостокский окружной суд, он невольно рассмеялся: суд тоже гнездился в здании штаба главного командира морских портов Восточного океана!

Сожалея о том, что военно-морское ведомство имеет свое собственное командование и посему «меморандум» Куропаткина вряд ли будет принят здесь во внимание, Агасфер решил все же попробовать зайти к командиру всех портов Восточного океана.

Однако попасть к нему оказалось не так просто: сначала дорогу Агасферу преградил вахтенный часовой, потребовавший пропуск. Где берут эти самые пропуска, часовой либо сам не знал, либо это было страшной военно-морской тайной.

— Отойди! — рыкал матрос, поминая при этом регламент службы и то, что с посторонними часовому разговаривать запрещается. Положение спас офицер, вышедший из штаба. Он подвел Агасфера к окошку в нескольких саженях от крыльца с надписью «Бюро пропусков», козырнул и исчез.

Матрос в окошке, коловший орехи, мигом сбросил шелуху на пол, сделал строгое лицо, потребовал бумаги и спросил, по служебному ли делу следует в штаб посетитель с буквами «ГТУ» на околыше фуражки. После чего пропуск был мгновенно выдан, предъявлен стражу у входа, и Агасфер попал в штаб.

Побродив по извилистым коридорам, он наконец добрался до высоченной двери с бронзовой, свеженадраенной табличкой. Здесь порученец в форме морского офицера охотно объяснил ему, что график отправки военных судов на Сахалин представляет собой строгую служебную тайну. Но даже если бы это и не было тайной, то посторонних на военные суда брать все равно не положено.

С тем Агасфер и вернулся в гостиницу, где его ожидали отлично выспавшаяся и посвежевшая Настенька и посыльный из ресторана, желающий знать, когда господам будет угодно получить свой ужин. Получив указание, он немедленно умчался.

Агасфер во всех подробностях рассказал супруге о своих дневных странствиях. Больше всего Настеньку расстроила неопределенность с большим пароходом. Мало того что его нужно ждать три недели, так еще и неизвестно, будет ли там свободная каюта…

— Ну, эта проблема, допустим, имеет достаточно простое решение, — высказался Агафер. — Пароход прошел Коломбо и следующую остановку делает в Сингапуре. Достаточно дать запрос в Сингапур на имя капитана или старшего помощника, и мы будем знать ответ. Честно говоря, мне больше не нравятся недомолвки местных торгашей. Ну собираешь ты груз на Сахалин — возьми да и скажи. Я же не спрашиваю — что именно ты повезешь, и свинью не подложу. Нам только и надо что маленькую каютку до «столицы каторжной империи». За кого они меня приняли — черт их разберет!

— Слушай, Миша, а давай я завтра с тобой в этот клуб пойду! — подала идею Настенька. — Женщин, насколько я понимаю, здесь не очень много. Пококетничаю, построю глазки — глядишь, и вызнаю что-то полезное!

На том и порешили.

Ретроспектива 3

(июнь 1886 г., Индийский океан)

Соньке до сей минуты ужасно хотелось спать. Но при словах Блохи сон как корова языком слизнула. Не выдержав, она прыснула, спохватилась, зажала рукой рот.

— Вот баба все-таки и есть баба всегда! — застрожился Семен. — Тебе о сурьезных вещах, а ты регогочешь, будто щекочут тебя!

— И что ты с кораблем делать станешь, Сема? Поднимешь «черного Роджера» и пойдешь на штурм каторги, куда нас везут?

— Эх, Софья, Софья! Я к тебе, можно сказать, с полным уважением. По-мущински! А ты одне смешки разводишь, образованностью своей кичишься…

— Погоди, Сема! Прости! — опомнилась Сонька. — Сам посуди: ну что тут ответишь сразу, когда ночью разбудят и такое скажут, а? Да и что отвечать, если ты ничего мне и не сказал? Где, когда, как?

— А может, тебе и время точно назвать, и заводил главных? — усмехнулся Блоха.

— А вот этого мне не надо! И слышать не желаю! У вас что сорвется или прознают морячки о бунте — где виноватых мужики искать станут? Ясно дело: бабу виноватой сделаете! Мыслями желаешь обменяться по своей задумке? Изволь! Давай с арифметики начнем, Сема! Считать-то, поди, способен? Вот и давай посчитаем: арестантов на «Ярославле» более шести сотен, включая сотню с небольшим баб, которые, по мущинскому разумению, только языками трепать умеют, да вас, героев, «подмахивать»! Значит, сотню долой! А у них, Сема, 40 вооруженных караульных, да 110 человек экипажа, у которых на корабле вроде нашего тоже наверняка оружие должно быть. Я вот когда свободная была, и по подписке от имени графини Стоцкой деньги на Добровольный флот сдавала, то слышала рассуждения: мол, эти «добровольцы» — резерв военного флота. Понимаешь? Коммерческие корабли, которые в любую минуту можно в легкие крейсера превратить. Палубы на носу и на корме усилены под установку легких пушек. Ну, пушки могут и в портах приписки храниться, а вот пулеметы у них точно есть!

— И я про пулеметы слыхал, — пробормотал Блоха. — Говорили, что, когда к Сингапуру подходить станем, те пулеметы на палубу вытащат на случай пиратского нападения. Пираты, Софья, в тех узких проливах до сих пор пошаливают! Ладно, до них еще базар дойдет! Ты с арифметикой своей покончила?

— Почти, Сема. Ну, пассажиров можно не считать: пять человек в каютах едут, да человек 30 — палубные паломники, либо богомольцы-индусы. Посчитал? Пятьсот безоружных против 150 стволов.

— Это я уже давно без тебя посчитал, Софья! — отмахнулся Блоха. — Расклад для боевой сшибки — не в нашу пользу, это верно. А ежели иначе дело провернуть?

— Ну, скажи тогда, чего я не знаю.

— Знаешь! Не можешь не знать, Софья! Порядку на нашем корабле нету! Как бабье поселили на «Ярославль», так и кончился порядок! Взять караульную команду — да какой же это караул?! Сам слышал, жалуются: мы-де классные специалисты, гальванщики, мотористы — а нас экономии ради господа из Главного тюремного управления арестантов охранять заставили! Ни устава караульного не знают, ни сноровки караульной! В состав екипажа они не входят — временно прикреплены, на время плавания. Капитан грозится их по прибытии во Владивосток за баб под суд отдать, а оне хохочут. Попробуй, грят, отдай! У нас — свое начальство. Оно нас не затем два года учило, чтобы всякий тюремный капитан трибуналом грозил! И не отдадут ведь! Караульный в трюме — видела? — табурет себе притащил сверху, чтобы отдыхать, сидючи… И смешки строит, июда: куда вы, варнаки, с корабля, грит? Скоро шконку себе поставит…

Помолчав, Сема Блоха оглянулся, прислушался и продолжил:

— Скоро, бают, к острову Цейлону подойдем — так весь караул сговаривается на берег сойти, погулять как следывает! Капитану то ли донесли, то ли официальную петицию объявили, а тот опять в крик: «Под трибунал!» А они ему опять: пусть твои матросики жуликов покараулят, от них не убудет! Вольница! Глядя на такую вольницу, и екипаж нахальничать начинает. Дерзит капитану! А чего не дерзить? «Фонарь» стеклянный у лазарета по случаю жары все время поднят, все слышно! Вот наши и подслушали, когда их в лазарет водили. И капитан дохтуру жаловался — спьяну, видать: мол, не знаю, что и делать! Полтора года до полной выслуги осталось служить. Ну, напишу, мол, рапорт про нездоровую обстановку на судне — меня ж и обвинят: стар стал, екипажем управлять не могешь! Кыш, скажут, прыщ старый, в отставку, без полного пенсиона!

Снова помолчали, искоса поглядывая друг на друга.

— Ну, что скажешь, Софья?

— А что тут сказать? — вздохнула та. — Захватить корабль, может, и не сложно. Про то говорить не будем. Как — не мое, не женское дело. Одно ясно: начинать надо сразу после стоянки в каком-то порту.

— А почему после, а не при подходе? Или не на отстое, когда половина матросни гулять на берегу будут? — перебил ее Блоха.

— Чтобы иметь полный запас угля и воды на тот случай, если за нами погоня учредится!

Сема, помолчав, крякнул:

— Умная ты, зараза! И вправду умная, Софья! — похвалил он. — Не сказки про твои вольные похождения на пересылках и централах рассказывают! Я б тебя в «иваны» кликнул, да ведь наши дураки под бабу не пойдут!

— А ты сначала бы у меня спросил — я в ваши «иваны» пойду ли? Я б тебе то же самое ответила. О другом я, Сема: ну, захватили вы корабль. Матросиков с караулом и пассажиров — за борт, ясное дело: свидетели вам не нужны. А что потом-то?

— Как — что потом? — не понял Блоха. — Свободка потом, Софья! Нешто тебе в каторгу или в тюремный замок хочется? А ведь туда и попадем, ежели не предпримем ничего!

Блоха вытянулся вдоль решетки, подложив под голову кулаки. Сонька прилегла рядом, со своей стороны решетки, грустно улыбнулась в темноту, протянула руку, ласково потрепала собеседника за колючие, начавшие отрастать волосы на обритой голове.

— Ты чего? — не понял Блоха. — Приласкаться желаешь, что ли?

— И почему вы, мужики, до седых волос мальчишками остаетесь? Почему если и думаете наперед, так не больше чем на день, много два?

— Ты о чем? — опять не понял Блоха.

— Да все о том же, Наполеошка ты мой глупенький! Сколько портов до Владивостока? — не давая времени обидеться на Наполеошку, жестко спросила Сонька.

— Три або четыре. Цейлон, Сингапур, Нагасаки. Иногда, матросы говорили, перед Нагасаки в Гонконг заходы бывали — если угля или воды в Сингапуре мало на борт принималось. А что?

— А ты сам-то не понимаешь? Вот представь себе: заходим в Сингапур. Грузимся там углем, водой, еще там чем — и выходим из порта. А через два-три дня, как с матросней и пассажирами управимся, возвращаемся обратно. Здрассьте, мол, господа англичане! Приютите беглых русских арестантов, которым в каторгу неохота! Экипаж свой и конвоиров мы, извините, перетопили, чтобы не путались под ногами. Принимайте нас! И по берегу в своей рванине, свободой наслаждаться… Так, что ли?

Блоха с тоской выматерился, харкнул в темноту.

— Денег нет, одежды нет, из документов — только «статейные списки», — меж тем ровным голосом, без издевки, скорее печально продолжила Сонька. — И что, по-твоему, Семушка, сделают с нами англичане? А вот что: до тюрьмы не доведут! По морским законам вооруженный захват корабля, сиречь пиратство, имеет одно наказание: петля на шею! Зачем им русские страдальцы-арестанты — своих хватает! Так и перевешают на пальмах.

— Можно на пустынный берег, подальше высадиться, — забормотал не ожидавший такого поворота Сема Блоха. — В Австралию можно уплыть, али еще куда. В Японию податься… А то и в Сингапуре местных пиратов поискать, — оживился он. — А что? Те точно примут! Свои, можно сказать!

— А ты полагаешь, что сингапурские англичане этих пиратов не ищут? Давно ищут, да найти не могут! Эх, Сема, Сема! Но это все во-вторых! А во-первых — сходняк общий провести надо! Выяснить — все ли согласны? Попомни мое слово: не все! Мужика, допустим, «от сохи на время взятого»[19], на полтора года в каторгу везут — а ты ему вместо 18 месяцев виселицу верную навязываешь!

Блоха поглядел на Соньку уже с ненавистью: у этой умной стервы на все был готов ответ.

— Нельзя сходняк по таким вопросам проводить! — сквозь зубы пробормотал он. — Тогда точно гнида найдется, упредит капитана и экипаж… Подготовимся по-тихому, упредим только кого надо. Остальных, когда начнется, кровью повяжем, чтобы не могли уже отступить!

Сонька села, запахнула на ногах серый арестантский халат.

— В той половине о твоих планах знают?

— Откуда? Через караульного передавать? — зло спросил Блоха. — Вот думаю — как попасть туда?

— А вот это я тебе подскажу! — почти весело протянула Сонька. — Есть старый каторжанский способ сменить камеру! Когда «мастакам»[20] в камере обыгрывать некого становится, устраивают драку. В больничке слезно каются перед тюремным начальством: да, мол, картежники! И бьют нас смертным боем за картежные «вольты». Если вернете в старую камеру — до смерти убьют! А какому начальнику охота за убитого под его присмотром бумаги писать? Проще перевести! А можно письмо при проверке начальству подбросить: так, мол, и так: готовится бунт в отделении! И подписаться непременно! Чтобы знало начальство, кого о бунте расспрашивать. Вызовут стукачей — те опять в картежных пристрастиях признаются. Подписку дадут, что готовы стать стукачами — только пусть их переведут в другую половину!

— Ловко придумано! — оценил Сема Блоха. — Стерва ты все-таки, Софья! Умная! Дело-то вроде в твоем вкусе, а участия принимать самолично не желаешь. Не при делах остаться хочешь, только советы даешь?

Драки между арестантами в тюремном трюме «Ярославля» были явлением нечастым. Если кого-то и били, то старались, чтобы до корабельного начальства дело не дошло: старший помощник капитана Промыслов в первый же день передал арестантам распоряжение командира: нарушения будут наказываться.

— Разбираться не будем — кто, кого, за что, — зычно вещал Промыслов в проходе между клетками сразу после погрузки, еще до выхода «Ярославля» в море. — Случится драка — на следующий день вся арестантская команда остается без верхней палубы! Без прогулки то есть. Ни помыться, ни бельишко постирать — понятно, да? А когда в южных широтах доктор красное вино распорядится давать для здоровьишка — то и без вина! Ежели у драки будут последствия — смертоубийства там, переломы, сильные ушибы — то наказание может быть увеличено до 2–7 дней. Все понятно, господа варнаки?

«Господа варнаки» тогда особого значения предупреждению старшего помощника не придали: мало их начальство в пересылках да в острогах пугало! Однако не успел «Ярославль» дойти до Порт-Саида, а невольники уже в полной мере оценили ежедневное удовольствие купания под сильными струями воды из брандспойтов. В Суэцком канале в правом трюме случилась небольшая драка, без особых последствий — и капитан сдержал слово: на следующий день, показавшийся арестантам адовым пеклом, на купание был наложен запрет.

А когда после выхода в Красное море невольным пассажирам стали выдавать к ужину по большой кружке красного терпкого анатолийского вина — «иваны» пустили среди глотов и особенно игроков[21] свое указание: кто оставит братву без купания и вина, тех будем наказывать сами, своим «следствием»[22].

И в трюме почти на две недели воцарились тишина и спокойствие. Нет, без оплеух и подзатыльников, отвешиваемых тупой и забитой шпанке[23], конечно, не обходилось — так это разве в счет?

Расставшись с Сонькой, Сема Блоха проскользнул к единомышленникам-«иванам», бывшим в курсе дерзкой задумки. Наскоро пересказал Сонькины идеи. Кое-что показалось дельным, хотя сама мысль действовать под диктовку бабы, пусть и аферистки высшего разбору, была противна. Кинули, посмеиваясь, жребий — кому первому по сопатке получать — все должно быть натуральным, с кровью и стонами.

Заранее морщась, Сема предупредил другана, чтобы тот своими кулачищами шибко не зверствовал: смотри, мол, потом ведь моя очередь придет! Опосля решили колотить набитый тряпьем армяк[24], и шумно, и не больно.

Загородившись на всякий случай от дремлющего караульного тряпками, Семе Блохе накрыли голову халатом и дали первую плюху. Дали, видимо, от души, потому как тот, подскочив от боли, зашипел:

— Я ж тебя просил, падла… Ну, держись, когда мой черед придет!

— Терпи, казак, атаманом будешь! — гыгыкнул второй заговорщик, отвешивая второй удар, едва не разбудивший караульного.

Сему удержали от немедленной «оборотки», сняли с физиономии халат, придирчиво осмотрели повреждения.

— Сойдет, Сема! — больше всех успокаивал кореша второй. — Кровишши поболее по харе размажем — и сойдет!

Оп-па! Не дожидаясь, пока кореша накроют, Сема дважды ударил его от души, сбил на пол. Закатившись под шконку, дал сигнал остальным: давай, мол, робяты!

Те тут же принялись пинать армяк и лупасить его, сопровождая «избиение» дикими воплями.

Первыми тревогу забили женщины-арестантки из смежной клетки:

— Эй, мужики! А ну кончай морды друг дружке «гладить»! — негромко заголосила одна, опасливо поглядывая на продолжающего храпеть караульного. — Без помывки ведь ироды завтра оставит!

Видя, что драка в полутьме и неверном свете качающихся фонарей продолжается, женщины накинулись на своих «кавалеров», успевших проникнуть к ним.

— Колян, Федька! Да разбудите вы своего товарища! Без воды, без стирки ведь останемся завтра!

— А нам-то чево? — вяло посмеивались кавалеры. — Не наша вахта!

Однако шум внизу уже привлек внимание караульного с верхней палубы. Заглянув с фонарем вниз, он увидел катающуюся по полу в мужском отсеке кучу-малу, мелькающие ноги и кулаки. Перевел фонарь на спящего караульного в нижнем проходе, заорал:

— Эй, вахтенный, мать твою так и этак! У тебя там драка по левому борту! Эй, варнаки, а ну прекращай шум! Расходись по шконкам!

И пронзительно засвистел в оловянный свисток, созывая дежурную ночную вахту.

Через полчаса старший вахтенный докладывал старпому Промыслову:

— Так что опять драка в левобортном отсеке, ваш-бродь! Дрались человек восемь, пока мы спустились, все разбежались, как водится. Осмотрели отсек — в крови только эти двое, ваш-бродь. И карты по шконке раскиданы… Прикажете разбудить капитана, ваш-бродь?

— А зачем? — зевнул Промыслов. — Зачем будить-то? Сказано было, и не один раз: кто, кого, за что — нас не интересует! Факт драки зафиксирован? Значит, и моего рапорта капитану хватит: завтра все арестанты остаются без помывки и без вина!

— Господин начальник, ваше высокоблагородие! — заблажил Блоха, подтирая кулаком кровавые сопли под носом. — Прикажите нас с Мишаней в правый отсек перевесть! Убьют ведь, варнаки! Тихо-мирно с Мишаней в штос кидались — а эти ироды накинулись, всю морду попортили!

— Несчастные какие! — покачал головой Промыслов. — На пару, значит, играли?

— Так точно, ваш-бродь! А оне…

— Кто — оне? — вкрадчиво поинтересовался Промыслов. — Скажешь — рапорт писать не стану!

— Ваш-бродь, нешто вы порядков наших, каторжанских, не знаете? Не видели мы никого, темно ведь…

— Понятно, — равнодушно кивнул Промыслов. И повернулся к судовому доктору: — Евгений Сидорович, осмотрите этих потерпевших, будьте добры! Есть ли у них ранения, представляющие опасность для жизни и здоровья?

Паламарчук опасливо обошел связанных кусками линька «картежников», покачал головой:

— Та вроде немае ничого страшного. Мордуленции разбиты, так это им не привыкать, я так полагаю…

— В госпитализации они нуждаются, доктор? Эй, варнаки, руки-ноги целы? Ребра вам не успели потоптать?

— Никак нет, ваш-бродь!

— Вахтенный! Запри голубчиков до утра в «фонарь»[25], а перед завтраком переведи их в другой отсек. Мастаки, видать. Им к себе возвращаться нельзя — убьют! А нам отвечать — что мер не приняли!

— Вот спасибочки, ваш-бродь! Тока в «фонари»-то за что? Мы же с Мишаней как есть пострадамшие, и нас же в «фонарь»!

— За память плохую! — усмехнулся Промыслов. — Марш отсель!

Как ни старались Сема Блоха и его агитаторы соблюсти конспирацию, понятие свободы для каждого арестанта является совершенно особым. Одни ждут ее для того, чтобы попытаться что-то изменить в своей жизни, — таких всегда было меньше прочих. Для других свобода означала пьянящее чувство хоть временного избавления от тюремных норм и правил, от придирок начальства, от гнета самой каторги…

Отсидев в «фонарях» до утра и попав в правобортное отделение, Блоха и его друган Мишаня скоро познакомились с тамошними «иванами», для которых правый отсек хоть и был временной, но все же своей территорией, где они были хозяевами. Ближе к вечеру пришлые стали сначала намеками, а потом и откровенно говорить здешней арестантской «головке» про свои истинные цели попадания в «чужую хату».

Вся прочая арестанская братия — глоты, храпы, игроки, бродяги поначалу не увидели в смене «хаты» ничего, кроме обычной каторжанской хитрости. Способ смены камер был, как уже упоминалось, не нов. Подтянулись только местные игроки и мастаки, заподозрившие Блоху и Мишаню в покушении на их «экстерриториальность» и, соответственно, заработки.

Идея захватить корабль и получить таким образом свободу была воспринята с большим энтузиазмом. Каторга, как правило, живет одним днем: «Седни гуляем, а завтра — что будет, то и будет. Доживем — увидим!» Именно поэтому мало кто из арестантов задал себе и товарищам вопросы, с которых начала сутками раньше Сонька Золотая Ручка. Суть этих вопросов сводилась к следующему: ну захватим. А корабль как вести? А что дальше — без приличной одежды, без денег и документов, в чужой стране, не зная языков? Вопросы трудные. А раз трудные — стало быть, и головку свою ломать над ними незачем!

Следующей ночью, на малом сходняке, «иваны» окончательно решили: берем корабль! Но детали по первости обсуждались не практического свойства, а больше мечтательного.

— Первым делом старпома, паскуду, жизни лишить!

— Верно говоришь: он тут самый вредный!

— Робя, я согласный насчет старпома — тока не сразу. Чтоб помучался! Как нас, ирод, мучал! День-два в «фонаре» подержать, на солнышке!

— Ты чего несешь? «День-два»! — усмехался оппонент. — Известно, на солнышке в «фонаре» больше двух часов человек не высидит!

— Не дурней тебя. Час подержать, выташшить, водой облить — да снова в «фонарь»!

— Ну, это совсем другое дело. Тогда я согласный!

В другом углу — другие разговоры и шепот:

— Караульных — за борт, первым делом. Из екипажа машинистов тока оставить — нешто самим уголек ворочать?! Наворочались!

— Но капитана, братцы, не трожьте, Богом прошу! Пока до нужного нам места корабль не доведет — трогать капитана нельзя. Потом — конечно, кровя пустить: свидетель! Оставлять живым нельзя никак!

— Робяты, а вот мне сказывали, что у капитана казна есть. Сундучок такой. Не большой, да и не маленький. И держит там капитан деньжищи — уголь в портах покупать, провиянт!

— Ага… И пассажиров пошерстить непременно, прежде чем за борт кидать. Многие, слышь, вместо лопатников книжки банковские с собой возют. Для удобства, чтобы «саргой»[26] карманы не оттягивать.

— Возют-то возют, а ведь там что-то по-грамотному писать надоть, чтобы бумажки энти на «саргу» в банке променяли! Вот ты, Петрован, грамотный — а что в книжечке той писать надо — знаешь?

— Откуда?! Тогда так, братцы: пассажиров с ихними книжечками пока в расход не списываем! Прибудем в порт какой — заставим сначала в банк сходить, «саргу» получить. А ты с ними, Петрован, гы-гы! Заместо слуги либо, скажем, капельдинера. Двери ему открывать будешь, да ботинки чистить…

— А чего до банка и дверь не открыть? — нехорошо улыбается Петрован. — А как «саргу» получит, так энтой же дверью, как кошку, и придавить, паскуду!

— Погоди, робя! — вспомнил кто-то. — А поваров-то корабельных забыли! С ними как поступать будем? Кормят ведь от пуза!

— Точно! Я в детстве у мамки таких борщей не едал, как на «Ярославле»!

С этим не поспоришь. «Иваны» задумались: вопрос кажется им серьезным — убивать тех, кто хорошо их всю дорогу кормит, или нет? Постановили: поглядим по обстановке! «Жуликом»[27] по горлу — никогда не поздно, хе-хе…

Моряки — люди наблюдательные. Такими их делает профессия и само море, готовое в любую минуту взорваться штормом, в серых волнах которого таятся невидимые и коварные острые рифы. Множество признаков, за которые мореплаватели в течение сотен лет плавания заплатили своими жизнями, научили их серьезно относиться к каждому из таких признаков, оценивать их в совокупности с другими, принимать меры предосторожности.

Нет, наверное, ничего удивительного в том, что первыми заметили признаки надвигающегося бунта на корабле именно матросы.

И пока на тюремной палубе «Ярославля» арестантская «головка», почуявшая возможность обрести свободу, с полной серьезностью решала: кого отправить за борт в первую очередь, а кого подержать перед смертью за горло ввиду нужности, в матросских кубриках, отданных на время рейса «Ярославля» на Сахалин караульной команде, чуяли признаки приближающейся бури.

Через день после удачно проведенной двумя «иванами» операции по переселению в правобортный трюм матрос-караульщик Степанов, отстояв вахту, лежал у себя на шконке, рассматривая лопнувший шов на своем ботинке. Заниматься ремонтом в жару было край как неохота, о чем он, лениво матюгнувшись, и довел до сведения своих товарищей по кубрику.

— Та тут еще и кожа така, что хоть пулей прошибай! — поддержал товарища сосед с верхней шконки. — Усе ручечки попортишь, доколь три стежка сделашь!

— Слышь, земеля, а ты архаровца какого из трюма попроси! — посоветовал третий. — Они за колоду карт тебе не тока починят — новые пошьют!

Но карт ни у кого из кубрика не было — а может, и была у кого припрятана колода, так для своих надобностей берег.

— А вот у меня один настоящую карту нашего маршрута спрашивал, — вдруг вспомнил Степанов. — Говорю: а на что тебе? Боишься, мол, что мимо каторги проплывем? Гы-гы…

— Они со вчерашнего дня вообще какие-то другие стали, варнаки наши! Раньше замечание сделаешь — подскочат к решетке, глаза злые, как у чертей, так бы, кажись, и разорвали! Вывалит целую кучу словесного поноса, все дотянуться пытается. А теперя — не успеешь замечание сделать — бегом бегут, как кадеты-новобранцы!

— И к чему бы такое послушание, братцы?

— Ох, не к добру! Может, затевают чего?

— Что ж с ботинком-то делать? Дратвы кусочка ни у кого нету, братцы?

— Слышь, Степанов, а ты в кают-компанию просочись как-нибудь, — посоветовали ему. — Там книжек цельный шкаф. И видел я там здоровенный «Мировой атлас». Днем господа офицеры в кают-компанию не ходют, так ты бритвочкой карту Южного полушария вжик — и, как на нижнюю вахту пойдешь, сразу спрашивай сапожника! Карта как карта — авось возьмет за починку!

— А ежели поймают? За порчу своих книг господа офицеры взыскивают! Разве что вообще спереть тот атлас, братцы, а?

Посмеиваясь, незадачливому Степанову решили помочь. Стащили атлас, вырезали пару нужных страниц, даже маршрут «Ярославля» карандашом обозначили.

А на следующий день после помывки на верхней палубе очередной партии арестантов кто-то из них вместе с шайкой вернул вахтенному матросу из экипажа подметное письмо, многозначительно при этом подмигнув. Письмо передали боцману, тот — старпому Промыслову. Разобрав полуразмытые каракули, тот решил, что письмо стоит показать капитану.

— Ну и что вы думаете по этому поводу, Юрий Петрович? Опять какая-то арестантская хитрость?

— Даже и не знаю, что сказать, Сергей Фаддеич, — пожал тот плечами. — Думаю, нервы наши проверяют, не иначе! Бунт на корабле — штука серьезная, это все знают. Была бы хитрость — подписал бы аноним свое письмо. Чтобы вызвали его, скажем, в другой отсек перевели…

— Юрий Петрович, я в твои дела не лезу, — помолчав, капитан вложил клочок бумаги в судовой журнал. — Но ведь у тебя, кажется, осведомители внизу есть? Может, их порасспрашивать? Мы часов через сорок к Цейлону подходим, сам понимаешь…

— Понимаю. Но чтобы моих людишек не выдать, надо бы общий медосмотр, что ли, организовать. С выводом арестантов в санчасть. Паламарчук, правда, скулить начнет — наш доктор-то только спать горазд!

— Объявляй медосмотр, — решил капитан. — А с хохлом нашим я сам поговорю. Начнет скулить — спишу на берег прямо в Цейлоне! И обыск помещений проведем!

Промыслов встал, потоптался у выхода, тихо спросил:

— Так вы полагаете, господин капитан, что варнаки что-то серьезное затевают?

— Это я у вас должен, милостивый государь, спрашивать про серьезность! Кто у нас за арестантов отвечает? Идите к доктору, Юрий Петрович!

Предупредив доктора о необходимости внеочередного проведения медосмотра, Промыслов вызвал матроса, которому передали подметное письмо. Как минимум, старпом хотел выяснить — из какой клетки был тот помывщик-«писарь». Как максимум — была слабая надежда, что матрос его узнает.

Но матрос, хоть и показался старпому сообразительным, надежд не оправдал. Он смог назвать только точное время передачи записки, а посему удалось установить, что мылись арестанты из правого трюма.

— А арештантов энтих, ваш-бродь, сам черт друг от друга не отличит — прощения просим на грубом слове! Тем более — голышом. Волосатый, кривоногий, вроде прихрамывает… Но чтобы узнать его — не знаю, ваш-бродь. Зря обещаться не люблю…

Под усиленным караулом первую партию арестантов в 50 душ вывели для медосмотра на верхнюю палубу. Остальных из правого отделения перегнали в левое. Жалобы на неудобства и тесноту во внимание не принимались.

Для обыска освободившегося отделения по правому борту капитан назначил боцмана Скибу — дотошного и въедливого старослужащего, плававшего по морям второй десяток лет.

— Мирон, ты моряк опытный. Если арестанты что-то спрятали в трюме — ты найдешь, я в тебя верю! Возьми себе в помощники столько людей, сколько считаешь нужным — и чтобы дело как можно быстрее сделать, и толкотни лишней не было. На карты наплюй — в конце концов, чем им еще тут заниматься, как не картами? Искать надо в первую очередь то, что может помочь в побеге и захвате корабля. Следы приготовления оружия и путей для побега.

— Коли есть така бяда — сыщем, ваше благородие! — уверил боцман.

Доктору тоже были даны указания: заглядывать под все тряпки, которыми за неимением бинтов арестанты имели обыкновение заматывать язвы и раны, а также проверить, сколько можно, естественные отверстия человеческого тела.

Отдельную поисковую группу матросов назначили тщательно обыскивать одежду, личные вещи невольников и их мешки. Усиленная группа караульных, встав шеренгой вдоль решетки, отделяющей разделенное на женское и мужское отделение от коридора, внимательно наблюдала за всеми перемещениями групп арестантов, следила за тем, чтобы те не передавали ничего друг дружке и даже не разговаривали. Последнее, разумеется, удавалось меньше всего: арестанты — кто громко, кто шепотом — выражали свое возмущение нарушенным порядком, издевательством над людями, пытали караульных о причине такого вселенского шмона.

Укрывшись в самом дальнем углу, Сема Блоха и еще с десяток «иванов» тихо обсуждали неожиданный медосмотр и обыск.

— Кто-то стуканул, Сема! — уверенно шептал один из «иванов». — Как пить дать — стуканул! Говорили мы тебе: не надо раньше времени народишко булгачить, о планах захвата говорить!

Блоха и сам теперь понимал, что именно к этому совету Соньки он не прислушался напрасно. И что напрасно, соответственно, дал санкцию на пущенный по тюремному трюму слушок. С другой стороны, целый ряд приготовлений, необходимых для захвата корабля, осуществить втихомолку от всех было просто невозможно. Взять те же заточки: вооружить требовалось как можно больше народа, да и на изготовление каждого ножа, при отсутствии в трюме точильных камней, времени уходило порядочно.

Что могут сдать — знал и он, и все «иваны». Догадывались главные заговорщики и о том, что корабельное начальство имеет внизу свою агентуру. Полагали, что кто-нибудь из шпанки, прознав о назначенном захвате, мог до смерти перепугаться затеянной попытки бузы и гибели где-то на чужбине. А то и виселицы, как верного следствия бунта на корабле.

— Что сделано, то сделано, и нечего об этом трепать! — зло отозвался Блоха. — Нам чичас другое важнее: сберечь то, что успели приготовить! А как именно начальство в известность поставили, кто поставил — дело второе! Найдем паскуду, разберемся с ним по-нашенски — протчие желающие потрепаться по гроб жизни языки в зады себе засунут поглубже!

«Иваны» закивали: все так, все верно!

— И все ж давай думать, братцы: как мог паскудник весточку на верхнюю палубу бросить? Через караульного записочку передать?

«Иваны» подумали, мысль Блохи отвергли:

— Чтобы караульный близко к решетке подошел, надо, чтобы он не боялся того, кто зовет. А оне все боятся…

— На пол в проход кинуть письмецо, чтобы тот подобрал?

— Никак невозможно, Сема! На караульщике все время сотня глаз. Смотреть-то тута более некуда! Было бы письмо — кто-то да заметил бы, слушок пошел бы…

— Не об том мыслим, робяты! — подал голос один из «иванов». — Какая, к свиньям, разница — как именно паскудник письмецо передал! Он его писал — вот от чего танцевать надо! У многих ли нашенских здесь, на корабле, бумага да карандаш имеется? По пальцам таких счесть можно!

— Точно! — подхватил Сема Блоха. — Да и писать великих мастеров нетути! По большей части каторга безграмотна. А ежели кто и способен, так семь потов прольет, пока несколько слов напишет! Глотов по следу пустить надо! Оне день и ночь шныряют, слухают — не зазвенит ли у кого в нычке копеечка? Василь, Петрован, а ну-ка, пошукайте тут глотов побойчее, да соберите сюда.

— Не поздно ли Сема? — усомнился кто-то.

— Может, и поздно, — стоял на своем Блоха. — А может, и нет! Если сыщем писаку, то он ведь и покаяться корабельному начальству может — сглупил, мол! Либо по скудоумию написал! Может, и шмон отменят… Я более всего за заточки наши болею, — признался он.

Уже через час контрразведывательные меры Блохи принесли свои плоды. Один из глотов приволок к «иванам» до смерти перепуганного мужичонку из «поднарников»[28]. Мужичонку как могли успокоили, посулили на будущее защиту и даже малость «сарги» — если его сведения окажутся верными. Приободрившись, «поднарник» рассказал, что вчера утром своими глазами видел, как четверо мужичков-первоходков, земляков из какого-то уездного города, накрывши шконку халатами, писали что-то. И были весьма испуганы, когда по нечаянности один из халатов упал как раз в тот момент, когда «поднарник» был совсем рядом. Мужичонке пригрозили за длинный язык, повесили халат на место и продолжили свое дело.

— Имена знаешь? — прищурился Блоха. — Ну тогда укажешь! Немедля иди!

Находки были сделаны к тому времени и в лазарете, и во временно освобожденном от арестантов отсеке по правому борту «Ярославля». Морщась от омерзения, доктор Паламарчук пальцами достал из задних проходов шестерых арестантов обернутые тряпицами заточки в разной степени готовности — без рукояток, естественно.

— От бисова дитына! — искренне недоумевал доктор, тряся перед носом очередного «дитыны» вонючей находкой и от волнения переходя на малороссийский язык. — Совсим с глузда зьехав, колы яку железину в проход себе забил?! Прямая кишка чоловика имае множество кровеносных сосудов! Да и вообще: повредишь проход — до конца жизни гнить станешь! Не розумиешь?

Несколько заточек было найдено в котах, под подметками, в хитро замаскированных тайниках.

Внесла свой вклад в розыскные мероприятия и боцманская команда. Острый глаз Мирона Скибы, например, споткнулся на свежих царапинах возле винтов, крепящих к бортовой обшивке рамы иллюминаторов. Боцман не поленился поработать отверткой и в открывшейся узкой щели нашел целый склад полезных для арестантов вещиц. В числе прочих находок был с десяток давно исчезнувших из хозяйства Скибы отверток и даже пара универсальных ключей, позволяющих скручивать гайки и болты с большинства облицовочных панелей.

Под другим иллюминатором обнаружилась схема эвакуации пассажиров и экипажа «Ярославля» на случай пожара либо крушения. Ценность схемы заключалась в том, что на ней были показаны все внутренние помещения парохода — от гальюнов до замаскированных оружейных помещений. Схема должна была висеть на видном месте, и за ее отсутствие капитаном с боцмана было в свое время строго взыскано.

Нескольких самых мощных отверток и стамеску боцман все же в трюме не заметил — хотя они были у него буквально под носом. Отвертки были упрятаны в месте крепления к потолку корабельных фонарей, горящих в арестантском трюме днем и ночью…

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Агасфер. Чужое лицо предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

17

В описываемое время Даттан не был еще полноценным компаньоном фирмы — Кунст и Альберс ценили его как ловкого и небесталанного прокуриста (бухгалтера).

18

Российской торговлей, помимо Минфина и Министерства торговли и промышленности, а также вопросами российского фондового рынка занимался и Государственный совет. В марте 1898 г. им был предложен особый механизм по гарантиям неприкосновенности вложений частных лиц в кредитные учреждения. Участие в регулировании отечественного финансового рынка принимало и Министерство внутренних дел. В частности, в 1894 г. на его Главное управление по делам местного хозяйства был возложен контроль за всеми страховыми компаниями. Это было связано с тем, что страховые общества достаточно рискованно размещали свои капиталы, так что порой попадали под банкротство. Это в свою очередь могло сказаться на социальной и экономической стабильности государства. Исходя из этого, МВД и поручили курировать данный сегмент финансового рынка.

19

Так в русских тюрьмах преступники-профессионалы пренебрежительно отзывались о тех, кто попал в Молох закона по ошибке.

20

Мастаками на тюремном жаргоне называют признанных мастеров — картежных шулеров. «Вольт» в карточной игре — способ незаметно поменять местами плохие и хорошие карты.

21

Категории осужденных-скандалистов, чаще всего подверженные «внутренним разборкам».

22

«Следствие» — жестокая игра-наказание для провинившихся, нарушивших тюремные неписаные законы. Как правило, виновных скручивали тряпками и подбрасывали к потолку, давали возможность падать с высоты на пол. «Усиленное следствие» означало, что под тело падающей жертвы подкладывали твердые предметы вроде деревянных чурок, ломавших ребра, позвоночники, руки и ноги.

23

Самая низшая, всеми забитая категория арестантов.

24

Зимняя верхняя одежда, выдаваемая всем заключенным при отправке на дальнюю каторгу.

25

«Фонарем» на кораблях такого типа называли полое основание мачты, которое обычно использовалось вместо карцера, для наказания арестантов. В тесном отделении «фонаря» нельзя было даже сесть — лишь чуть-чуть согнуть ноги в коленях. В жаркие дни «фонари» для наказания не использовались: уже через полчаса заключенный туда арестант мог умереть от теплового удара.

26

На блатном жаргоне лопатником называют бумажники, кошельки, портмоне. «Сарга» — на тюремном языке наличные деньги.

27

«Жуликом» арестанты часто называли остро наточенные ножи, носимые за голенищем сапог.

28

Поднарник — предельно низкий статус арестанта. В эту категорию обычно попадают самые забитые, всеми презираемые каторжники.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я