Презумпция виновности

Вячеслав Денисов, 2005

Следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Кряжин расследует чрезвычайное преступление. На первый взгляд ничего особенного – в городе Холмске убит профессор Головацкий. Но «важняк» хорошо знает, в чем причина гибели ученого, – изобретению Головацкого без преувеличения нет цены. Точнее, все-таки есть, но заоблачная, почти нереальная – сто миллионов долларов! Мимо такого куша не сможет пройти ни один охотник… Однако задача «важняка» не только в поиске убийц. Об истинной цели командировки Кряжина не догадывается никто из его команды, как местной, так и присланной из Москвы…

Глава вторая

Кирилл Сергеевич Желябин в мае отпраздновал свой тридцатипятилетний юбилей и два года пребывания в должности начальника отдела по раскрытию тяжких преступлений. Так уж получилось, что эту должность он принял в тот день, когда вступил в возраст Христа. Это не было подарком, в том, что Желябин займет это место, никто не сомневался. Кирилл был опером от бога.

Утром двадцать девятого января 2005 года он прибыл на работу и вошел в свой кабинет, как обычно, раньше всех своих сотрудников. Если его подчиненные являются к половине девятого, за десять минут до утреннего селекторного совещания, то Желябин считал своим долгом приходить на работу в восемь. Утром это единственный способ быть информированнее подчиненных, а нет начальника более жалкого, чем начальник, не знающий, что произошло минувшей ночью.

Едва он вошел в дежурную часть, чтобы получить эту информацию, как тут же стал объектом внимания.

— Кирилл, — обрадовался ему, как старому должнику, старший оперативный дежурный по ГУВД. — Очень хорошо! Очень!

Это должно было означать для начальника «убойного» отдела, что ночь, уходя, оставила следы.

— Пять минут назад прилетело сообщение со Столетова, что в квартире обнаружен нехороший труп, — подтвердил догадку дежурный.

— Чем он нехорош? — Людей, встречающих его подобными заявлениями, Желябин также не жаловал приветствиями.

— Перерезанным горлом, — чихнул простывший за ночь капитан. — Старуха из соседней квартиры вышла кошку выгулять, смотрит — дверь в квартиру напротив распахнута. Кошка шмыг туда… — Он не удержался и еще раз чихнул. — Будь все проклято… Покричала хозяев у порога и зашла. Группа уже уехала.

— Кто покричала и зашла? — уточнил майор, который из повествования, перемешанного с чиханием, ничего не понял. — Кошка?

— Да какая, блин, кошка?! Бабка зашла! Пошла кошку из хаты выуживать, зашла в комнату, а там мурка ее сидит, как у водопоя, и мазню кровавую с пола слизывает!

— Что ж она, старая, кошку голодом морит? — нахмурился Кирилл. Настроение было испорчено.

Дежурный разозлился. Последние два часа его мучил приступ ринита, и еще не хватало, чтобы над ним изгалялся начальник «убойного» отдела. Не бог весть какая шутка прозвучала, но беспрестанно чихающему капитану она показалась откровенным издевательством.

— Короче говоря, Желябин… Я сообщаю, что группа из райотдела вместе с тобой уже там. А-а…

— Группа давно выехала?

— Семь минут…

Выходя на улицу к служебной «девятке», майор на ходу позвонил Владу Георгиеву, самому толковому из всего своего штата, и сел за руль. Вчера было ножевое. Но оно было в два часа дня, и вчера был понедельник, чем можно было такое происшествие оправдать. Чтобы для «убойника» понедельник не был тяжелым днем? А сегодня вторник, и все сначала.

Кирилл прикурил сигарету и тронул машину с места.

На Столетова он прибыл, когда там уже вовсю кипела жизнь, если такое определение уместно при наличии трупа. У подъезда толпились старушки и обсуждали ночное происшествие, на площадке второго этажа находились те, кто покрепче нервами. В квартире работала группа из райотдела. Собственно, она не работала, а добивала последние часы дежурства. В поте лица, не скрывая этого, трудился следователь прокуратуры Кировского района Игорь Мацуков. Все присутствующие из разряда лиц, носящих погоны, Желябину были хорошо известны.

Поздоровавшись с кем нужно и растолкав плечами тех, кому здесь было делать нечего, Желябин шагнул в комнату и… снова полез в карман за сигаретами.

— Ориентировочное время смерти? — быстро справился он у следователя.

— Эксперт говорит, что между двумя часами ночи и тремя, — не поворачивая головы, бросил Мацуков. — Здравствуй, Кирилл.

Кивнув, майор милиции шагнул в комнату. Узнав, что эксперт работу закончил и что теперь можно труп крутить и осматривать остальным, кто не ленится это делать, он присел и распахнул пиджак убитого.

— Других повреждений нет?

— Есть, — заметил судмедэксперт и с треском снял окровавленные перчатки. — Шесть пальцев, по три на каждой руке, сломаны.

— Пытки? — уточнил Кирилл.

— Моральная сторона дела — не моя компетенция. Я констатирую факты. Мизинец, безымянный и средний пальцы на каждой руке раздроблены тяжелым тупым предметом. Возможно, вот этим бронзовым канделябром.

Выпрямившись, Желябин подошел к предмету, на который указал эксперт. Перед ним на столике стоял массивный двухрожковый подсвечник. Взяв его в руку, майор стал бродить по комнате, заглядывая на все плоские поверхности.

— Где ты его нашел? — спросил он у эксперта.

— Я его не искал, — вместо него, не отрываясь от протокола осмотра, среагировал Мацуков. — Я его обнаружил производством осмотра. На компьютерном столе был.

— Лежал или стоял? — Желябин, любящий точность формулировок, за что его ненавидели все опера и следователи ГУВД, поморщился.

— Стоял, лежал… — поморщился в ответ следователь. — Какая разница? Понятно, что он был перенесен на компьютерный стол! Ты видел где-нибудь, чтобы у компьютера подсвечник располагался?

— Так стоял или лежал?

— Стоял.

Удовлетворенно качнув головой, Желябин обошел, не выпуская канделябра из рук, все помещения.

— Интересно, — заметил он, когда вернулся. — В квартире везде сантиметровая пыль, даже на клавиатуре, а места, где бы чистотой светилась поверхность, нет. То есть этот подсвечник не стоял нигде. Интересно…

— Что тут интересного? — устало произнес Мацуков и уперся взглядом в майора. — Ну, что тут интересного?

— То, что нож, который они взяли на кухне, чтобы резать горло жертве, они унесли с собой, а подсвечник, которым ломали пальцы, бросили. — Желябин повертел головой. — Ты на кухне был? Там подставка для ножей стоит, на ней капли крови. Значит, кто-то сначала пальцы ломал, потом решил взять на кухне нож. А кровь на подставке осталась, потому что на руки берущего она попала из открытых переломов на руках трупа. Ножа, самого большого, для разделки мяса, нет. И свежие следы на пыльной поверхности подставки остались.

Потом он склонился над кучкой вещей, изъятых у покойного. Набитое евро и рублями портмоне, ключи от квартиры, золотой перстень.

Открыв паспорт, вздернул брови.

— То есть этот товарищ — не местный?

Мацуков махнул рукой районному оперу, и тот выудил из толпы желающих посмотреть на работу российской милиции старуху в платке.

— Она труп обнаружила, — предугадывая течение мысли Желябина и желая оградить себя от всех последующих вопросов, сообщил следователь.

Через десять минут разговора Кирилл понял одно: квартира сдавалась в течение года, постояльца видели редко, примерно раз в неделю, женщин не водил, пьянок не устраивал.

— Пьянки он, по всей видимости, устраивал вне квартиры, и неплохие, — заметил из угла комнаты курящий эксперт. — Спиртом от покойного несет — «реакция Раппопорта» отдыхает…

Желябин отправил Георгиева устанавливать хозяев квартиры, а сам направился туда, где, по его мнению, руки следователя еще не побывали. В прихожую. Но убиенный, вероятно, отличался большой аккуратностью, поскольку все карманы верхней одежды были пусты. Кирилл вывернул их наружу, и в них не оказалось ни табачных крошек, ни обычных для таких мест скатанных в комочки пылинок и ниток.

Вернувшись к трупу, он не удержался от вопроса, достаточно ли тщательно обысканы карманы пиджака и брюк.

— Все осмотрено, Желябин, — улыбнулся настойчивости Кирилла Мацуков. — До трусов. Они у него, кстати, белые в голубую полоску. Слава богу, скоро я от тебя отделаюсь.

— В каком смысле? — удивился майор.

— Мы дали ориентировку в Москву, а оттуда сообщили, что к нам едет столичный «важняк». Через час он будет здесь, а пока велено отсюда не выходить и руками ничего не лапать.

— Кто это — «мы»? — уточнил Желябин, который сразу воспринял идею появления в его городе столичного следователя Генпрокуратуры как вызов. Хотя зря спрашивал. Понятно, кто дал ориентировку об убийстве — Мацуков с прокурором.

Прижав губами сигарету и прищурившись от пыхнувшего в глаза дыма, Желябин с упорством сумасшедшего склонился над трупом и стал шарить у того по карманам.

— Тебе же сказано — не надо лишней инициативы, — еще раз предупредил следователь. — Все равно «горячие следы» давно остыли. Так что не ершись. Жди «важняка».

Но майор и не думал останавливаться. Через минуту поисков он выпрямился, сжимая в руке клочок белой бумаги.

— А это что такое? — показал он находку следователю.

— Черт тебя побери, Кирилл, — взвился Мацуков. — Это фискальный чек! Что с того?

— Странный какой-то чек, правда, господин следователь? — На лице оперативника царила коварная улыбка. — И покупка какая-то странная. Этим покойным мужчиной что-то приобреталось в два часа тридцать четыре минуты ночи за пятьдесят четыре рубля и сорок копеек. Этой ночи! Таким образом, версию эксперта, что смерть наступила в период от двух часов до трех, я уточняю. Она наступила позже двух часов и тридцати четырех минут.

Следователь поморщился. Кто рано встает, тому бог подает. По всей видимости, Желябин сегодня встал раньше его. Впрочем, какая ему, Мацукову, разница? Через полчаса в этот город приедет старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России и отнимет у него дело. По-видимому, в Москве решили, что убийством этого типа в дорогой для Холмска одежде должна заниматься высшая надзирающая инстанция.

— Георгиев! — Дождавшись, пока к нему подойдет оперативник, Кирилл перешел на шепот: — Влад, по хозяевам что узнал?

Тот распахнул маленький ежедневник.

— Одна из старух, из восьмой квартиры, утверждает, что квартирой владела чета Безобразовых, которая год назад уехала за рубеж по направлению мужа. Он ученый какой-то. Впрочем, я все узнаю подробнее, позвоню в Управление юстиции, просмотрю документы на жилье, потом уже и выводы можно делать — кто хозяева и где они.

— Все правильно, молодец. Днем покопайся. Но в первую очередь узнай мне, где установлен кассовый аппарат под этим номером…

Подождав, пока Георгиев перепишет все данные с фискального чека, майор вернулся в комнату и бросил чек на колени Мацукову:

— Приобщите как изъятое при осмотре.

Наклонился и с улыбкой тихо объяснил причину внезапного обращения на «вы»:

— Следователи хреновы…

— Подь ты, — не обиделся прокурорский работник. — Я все равно бы нашел. Не здесь, так потом, при назначении экспертиз. Но мне это не нужно, заниматься этим будет следователь…

— Да, да, из Москвы, — перебил Желябин. — Я помню.

Он вышел из квартиры.

Управляя машиной, он молчал всю дорогу. Энергичный Георгиев, напротив, уже подготовил с десяток версий, половину из которых можно было причислить к области фантастики, а половину из второй половины отнести на счет юношеского максимализма. В свои двадцать пять Владислав был юн и дерзновенен душой, увлекался Толкином и Уэллсом, что не могло не сказываться на его практической деятельности в должности оперуполномоченного отдела по раскрытию тяжких преступлений. Желябин, чувствуя ум и проницательность опера, всякий раз тактично пресекал чрезмерные устремления Георгиева, но натура молодого сыщика нет-нет да и давала о себе знать. Из оставшихся версий к наиболее вероятным можно было отнести кровную месть и пьяную склоку, после которой собутыльники, испугавшись содеянного, в ужасе скрылись.

Если ориентироваться на стандартные милицейские ориентировки, то стороннему человеку могло показаться, будто все беды — от чеченцев. Или от хулиганья. Желябина тошнило от подобных версий, он был сторонник отработки самых невероятных предположений, и уже не раз случалось, что при этом он бывал прав. Поэтому Влад сейчас и старается. Ритуальное убийство, промышленный шпионаж…

Поднявшись к себе, майор сел за стол и потер лицо руками. Увиденное в квартире его потрясло, но вовсе не потому, что пришлось разговаривать со следователем прокуратуры, скользя подошвами по полу. И совсем не от того, что там пахло, как в подсобке мясницкой. Крови Желябин насмотрелся столько, что с некоторых пор относился к ней, как к воде. Прихватив из пачки губами очередную, пятую за сегодняшнее утро сигарету, он набрал номер на «совкового» вида телефоне пятидесятых годов, выменянном на Центральном рынке у алкаша за бутылку водки. Отчаянно протрещав, диск трижды прокрутился под пальцами.

— Георгиев, зайди.

Владислав относился к распоряжению начальника так, как и следовало. Если писал рапорт, то бросал это занятие посреди написанного слова и делал то, что ему велели. За секунду до звонка он сжимал в руке трубку городского телефона и ждал, пока девушка из Управления юстиции сделает выборку нужного адреса на улице Столетова. Когда же звонок прозвучал, Георгиев молча выслушал приказ, положил обе трубки и, прихватив ежедневник, вышел из кабинета.

Сейчас, терпеливо дожидаясь, пока начальник заговорит о том, зачем он его, собственно, звал, оперативник молчал и спокойно рассматривал подоконник, на котором из-за хлебной корочки дрались два взъерошенных воробья.

— Значит, так, Влад… — Желябин наконец-то убрал руки от лица. — Убитый — Матвей Антонович Головацкий, ты это знаешь.

Георгиев кивнул головой.

— Теперь то, что ты не знаешь. Это мой бывший преподаватель прикладной математики на физмате Холмского университета. Это благодаря ему я защитил кандидатский минимум, после чего ушел из науки как переставшей меня интересовать. Имя Головацкого известно не только внутри ХГУ, но и в Европе. Благодаря его разработкам усовершенствовался атомный реактор в Тоцке и ремонтировалась ГЭС в Таджикистане. В тридцать два он стал доктором наук, в тридцать пять его пригласили работать в США. В НАСА, если быть более точным. Он отказался и работал в России, в Холмске, в созданном им же центре прикладной математики. Сейчас ему сорок четыре, в смысле — было, и если бы я не увидел его час назад, то до сих пор был бы уверен, что он либо преподает в Кембридже, либо принял предложение НАСА. Вот такие дела, брат…

Георгиев давно не удивлялся замашкам Желябина, поэтому казался спокойным. Небольшое потрясение выдавал лишь проступивший сквозь скулы молочный оттенок. Потрясение было от того, что каждый шаг и каждое движение майора в квартире происходили на глазах Владислава, но он сейчас был готов поклясться, что, когда они вошли в квартиру, на лице Кирилла даже не дрогнула бровь.

— Есть еще кое-что, в чем я хотел бы тебя просветить. Безобразовы — это чета преподавателей из того же ХГУ, он — физик, она — математик. Насколько мне известно, они убыли на несколько лет в Нидерланды. Теперь выходит, что квартиру они все-таки в Холмске оставили. — Желябин почесал пальцем висок, и пепел, оторвавшись от кончика сигареты и скользнув по его волосам, бесшумно упал на стол. — И сдали Головацкому. Вот теперь думай, молодой человек, последствие чего мы наблюдали сегодня утром. Кстати, чуть не забыл — Головацкий никогда в жизни не притрагивался к спиртному. Во всяком случае, до того момента, когда я его видел в последний раз в живых. А случилось это полгода назад, на вечере выпускников ХГУ, в марте две тысячи четвертого.

— Месторасположение кассового аппарата по чеку я еще не установил, — выдержав паузу, предупреждая следующий вопрос, доложил Георгиев.

— Тогда какого черта ты тут делаешь?

Взгляд Желябина был настолько серьезен, что любому другому могло показаться, будто у начальника «убойного» отдела не все дома. Однако Георгиев спокойно встал, почесал затылок и бросил:

— Меня один момент беспокоит, Кирилл…

— Какой? — не глядя на подчиненного, поинтересовался Желябин. — То, что в квартире доктора наук за год проживания не накопилось ни одного научного документа? Неужели не понятно, что он не жил в этой квартире, а те, что могли быть, — унесены? Так что оставь чеченцев в покое, Владик, и иди ищи кассовую машину.

Георгиев фамильярно оперся рукой на стол и никуда не уходил.

— Что еще? — довольный настойчивостью коллеги, пробурчал майор. — Тебя волнует, почему остались нетронутыми ценные вещи и деньги? Потому что у Головацкого должно было оказаться нечто, по сравнению с чем кошелек с евро и золотые «Буре» просто ничто. У серьезных людей серьезные запросы. Так что версию о коллективной попойке придется отбросить еще и потому, что в квартире нет ни намека на совместное распитие.

На этот раз Георгиев оперся на столешницу обеими руками.

— Я хотел бы знать, почему при росте в сто семьдесят — сто семьдесят три сантиметра господин Головацкий носил ботинки сорок четвертого размера. И почему в два часа тридцать четыре минуты он совершил какую-то покупку, потом умер в течение двадцати шести минут, а его обувь чиста и суха. На улице, пардон муа, сыровато…

Желябин оторвался от разглядывания собственной авторучки и поднял глаза на опера. Только сейчас он мог констатировать, что совершенно не обратил внимания на вид обуви профессора. За него это сделал воспитанный Уэллсом Георгиев.

— Ты уверен, что не ошибаешься?

Этот вопрос можно было рассматривать как посыл к обеим частям наблюдения, поэтому Влад тут же покачал головой.

— Сорок четвертый. Сухие и чистые. Я сам видел.

— Молодец, — нараспев похвалил Кирилл. И тут же, в третий раз: — Мне нужна кассовая машина.

Проводив взглядом Георгиева, Кирилл встал из-за стола и подошел к окну.

В Москве, в подъезде, забили металлическими прутами профессора математики. В Москве, в квартире, прирезали ученого, преподавателя Бауманского университета. В Питере, на аллее, убили и ограбили физика-«ядерщика». Унесли портфель с лекциями из института. В Твери, в собственной квартире, опять же зарезали и, по версии родных и близких, ничего не взяли из вещей ведущего специалиста по химическим технологиям. Это в течение одного 2004 года.

А еще Желябин слышал… Слышал, поэтому не готов сей факт констатировать, что в Новосибирске трое молодцев напали на профессора, ректора одного из университетов, отобрали портфель, в котором на тот момент находились контрольные работы, взятые ученым домой для проверки, и сотовый телефон. Врезали по голове обрезком трубы и скрылись. Говорят, профессора спасла ондатровая шапка.

Желябин вынул из кармана пиджака платок и вытер переносицу.

Двадцать девятого января в снимаемой квартире перерезают горло талантливому и еще молодому доктору наук в области прикладной математики. Только теперь уже не в федеральном центре, а в подмосковном Холмске.

Не пора ли эти на первый взгляд стихийно совершаемые грабежи, хулиганские нападения, разбои и убийства объединить в одно пухлое дельце? Наверное, не пора. Если бы было пора, то давно бы на сей счет поступила команда сверху. Здесь все делается сверху, то есть через иное место. С древних веков повелось, что пирамиды, башни, столпы и прочее, монументальное и основательное, начинают строиться обязательно снизу. Закон гравитации таков, что, пока снизу не подложишь, наверх не попадешь. И только здесь и сейчас, наплевав на Эйнштейна и Ньютона, все начинает строиться только тогда, когда что-то сформировалось наверху. А потому вся эта муть с течением времени рушится, как подгнившая баня, но спустя время, вторично наплевав уже не только на Ньютона, но и на собственный опыт, строительство опять начинается сверху. Сказали — объединяй дела, и прокурорский следователь объединяет. Сказали — разъединяй, он разъединит. Не сказали, а он что-то из упомянутого совершил — поставят на вид. Причем раком и со спущенными штанами. Чтобы другим неповадно было. А потому следователи прокурорские, будь они хоть районные, а хоть и из Генпрокуратуры, сначала десять раз все перемеряют, все указания свыше выслушают, а уже потом начинают принюхиваться.

Как же — не лапать ничего руками! Да если он, Желябин, при том условии, что сюда едет «важняк» из Москвы, ничего лапать не станет, то это убийство снова окажется под контролем московских надзирателей! То есть — нераскрытым и относящимся к разряду «перспективных».

Теперь только идиоту может быть непонятно, что в России идет массовый падеж интеллектуалов, по велению разума которых крутится наука. Причем падеж возникает не по причине специфического вируса, поражающего лишь обогащенные знанием умы, а путем физического устранения. Что может нести из университета в портфеле престарелый мужик в ондатровой шапке? Банковские упаковки валюты? Золото в изделиях? Зачем бить его по голове и, не ковыряясь в карманах жертвы, забирать его портфель с лабораторными по физике? Или таким образом подрастающие Паскали завладевают материалом, чтобы потом сдать экзамен этому же профессору с перевязанной головой? Или это они за проставленные «неуды» мстят, забивая насмерть?

Все это могло прозвучать в качестве одной из фантастических версий Георгиева, спроси сейчас Желябин про его догадки. Но Влад, сказав об этом, поутихнет и осторожно посмотрит на Кирилла, словно интересуясь — сейчас он ему врежет, чтобы дурь из головы выбить, или попозже. Но Желябин никогда не бил, хотя для короткого нокдауна порой хватало одного его взгляда.

Одних ученых кто-то сажает, других кто-то убивает… Скоро «богатство российское», то, что «прирастать будет Сибирью», начнут осваивать одни лоботрясы с незаконченным средним образованием.

Решительно взъерошив на голове короткую стрижку, Кирилл вздохнул и вернулся к столу. Какие бы тенденции в убийствах и ограблениях ученых мужей ни просматривались, ему на данный момент нужно раскрыть только одно. Нельзя сказать, что начало этой работы он рассматривал с точки зрения розыска убийц по одному обычному преступлению, так как для этого нужно быть полностью атрофированным к воспоминаниям человеком, однако никакого особого предпочтения этому случаю по отношению к другим не отдавал. В городе совершено дерзкое преступление — убийство с особой жестокостью. А майор точно знал, что просто так убивать в его городе не позволено никому. Да и не просто так — тоже. Убивать — это вообще плохо. Не по-человечески это.

Раздумывая, он вышел из кабинета, запер дверь и стал спускаться по лестнице. Через две минуты он оказался снова в дежурной части. Дежурный капитан сменился, и сейчас его место занимал совершенно не расположенный к острым респираторным заболеваниям тучный майор.

Попыхивая сигаретой, Кирилл наклонился над его плечом и стал рассматривать книгу учета происшествий.

— Да нет для тебя ничего нового, — поморщился дежурный, недовольный обстановкой внутри.

Неподалеку от него развязного вида дама с грудным ребенком на руках громко втолковывала молоденькой инспекторше по делам несовершеннолетних: «Скотина он! Скотина бесшабашная! На него исполнительный на прошлой работе лежит, а он, сволочь, уволился и денег не плотит!»

— Зачем же было его дюралевой шваброй по голове бить? — спокойно реагировала привыкшая к подобным инцидентам инспектор. — Он же подарки ребенку принес…

— Пода-а-арки?!! — вопила дама. — Он, гад, трехмесячной дочке игрушку «За рулем» и лыжи принес! Сразу видно — не новые, украл где-то!.. Это он на что намекает, что я теперь алиментов не получу, пока снег не сойдет?!

Не найдя для себя ничего интересного, Кирилл развернулся, вышел из «дежурки» и тут же нос к носу столкнулся с крепким парнем.

Решив не бередить разволновавшиеся нервы дежурного, Желябин вынул из зубов сигарету и бросил:

— Что вы хотели? Вам кто нужен?

Если товарищ заблудился, если ему нужно не в милицию, а в суд, если произойдет и другая накладка, то дежурный будет Кириллу должен.

— Я… — Парень, не ожидавший такого натиска, подвигал крутыми плечами. — Я сообщение хотел сделать.