Особо опасная статья

Вячеслав Денисов, 2004

Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Кряжин почти всегда расследует действительно очень важные дела. Неизвестные похитили сына у богатейшего человека России, угольного магната Кайнакова. Противник Кряжина – умный преступник. Он придумал многоходовую комбинацию, отделился от низовых исполнителей двумя рядами посредников, с математической точностью предсказал поведение всех фигурантов, вплоть до представителя России в Международном суде. Приз – двенадцать миллионов долларов. Ради такой суммы можно пойти на многое. Впрочем, на всякого мудреца довольно простоты. Кряжин это хорошо понимает. Он убежден в том, что рано или поздно найдет заложника и арестует главного похитителя. В конце концов, он «важняк» из Генпрокуратуры, а не сержант патрульно-постовой службы.

Глава третья

Часам к пяти вечера Коле захотелось есть. Не так, чтобы он мучился от голода, но ему казалось, что это невыносимо. Ведь за девять лет жизни мальчик ни разу не испытывал ничего подобного.

Но сейчас, когда в животе началось неприятное бурчание и ни с того ни с сего стали вспоминаться вчерашние кусочки мяса, пожаренные кухаркой Лизой (чего ранее с ним никогда не случалось), ему очень захотелось, чтобы папа быстро уладил все возникшие проблемы и приехал. Часовая стрелка прокрутила еще один оборот, и Колино желание увидеть папу утроилось.

Но он не появлялся. Вместо папы в комнате оказался Феликс. Прошел к табурету, поставил на него тарелку с какой-то дымящейся едой, забрал чистую и ушел. Но через минуту опять вернулся и буркнул:

— Извини.

После чего поставил рядом с тарелкой дымящуюся кружку.

В комнате стало еще темнее, и Коле, чтобы понять, что ему приготовили на ужин, пришлось склониться над тарелкой.

Так, наверное, кормят в обычных школах для обычных детей, ни слова не понимающих по-французски: две сосиски и железная кружка, оттуда свисает нитка одноразового чайного пакетика.

«Придется ждать на голодный желудок», — решил Коля и запрокинул копну своих огненно-рыжих волос на драную подушку. Но долго так пролежать ему не пришлось. Через двадцать минут дверь распахнулась и в комнате снова показался Феликс. Приблизившись и протянув к табурету руку, он вдруг остановился и почесал свой подбородок (в комнате раздался звук, напоминающий тот, что слышался, когда Лиза мела в кухне пол).

— Я не понял. Это что, вызов?

Коля не ответил, речь Феликса была ему непонятна.

— Ты жрать сегодня собираешься или нет? Или хочешь, чтобы дядя Алик потом выговаривал нам, что сын выглядит, как с креста снятый?

Коля резко вытянул ногу, и тарелка с сосисками свалилась с табурета на пол.

— Когда папа Алик с нашими слонами сюда приедет, он свернет тебе шею. И остальным тоже.

Феликс поджал губы, отчего его подбородок выдвинулся вперед, как полка комода, и поднял руку.

— У, ссс…

— Выйди из комнаты! — раздался знакомый Коле голос. Он слышал его в машине, которая привезла его в этот дом. — И притвори дверь.

Подавив в себе желание взять щенка за ногу и ударить о пол, Феликс вместо этого опрокинул тарелку, а потом раздавил подошвой сосиски. По очереди. Сначала одну, потом вторую. И вышел, громко хлопнув дверью.

Коля сел на диван, отчего тот жалобно скрипнул, как седло, на котором мальчишка ездил в папином конном клубе, и заплакал.

Нужно было съесть эти сосиски.

Из протокола допроса гр. Франции Сандрин Вишон, 10.09.2004 г.:

«…Двое мужчин были приблизительно одного роста. Довольно высокие. Тот, что говорил, отличался неплохим знанием французского языка. Возможно, некоторое время прожил во Франции.

Вопрос: Почему вы так решили?

Ответ: У него был южный акцент. Так разговаривают в Марселе, Ницце, Тулузе… Я сама уроженка Марселя, поэтому хорошо разбираюсь в местных диалектах. Однако нужно заметить, что это был не врожденный акцент, а явно наработанный. Я преподаю французский язык и могу с уверенностью сказать, что так разговаривают иностранцы, прожившие на юге Франции не менее пяти лет.

Вопрос: Как выглядели неизвестные?

Ответ: Тот, что разговаривал с мной, симпатичный молодой человек возрастом около сорока — сорока двух лет. Волосы аккуратно уложены назад, на левой брови шрам, подбородок волевой, взгляд спокойный, в серых глазах светится ум. На висках едва заметая седина.

Второй с явными психическими отклонениями, нервозен. Не сводил взгляда с моих ног и выреза на платье. Возможно, он даже сексуально озабочен и испытывает проблемы в общении с женщинами. Он сказал мне: «Всего хорошего, крошка», но по акценту я поняла, что этим заявлением он полностью исчерпал свои познания во французском языке. Волосы тоже длинные, но, в отличие от первого мужчины, давно не мытые и не ухоженные.

На обоих мужчинах были дорогие костюмы, купить такие во Франции может позволить себе далеко не каждый. Галстуки они предпочитают покупать не на Арбате, а в бутиках. На том, что говорил со мной, был галстук ручной работы от Бриони. Префект Марселя на праздновании годовщины Великой революции был одет дешевле минимум на две-три тысячи франков…

Вопрос: Вы смогли бы опознать их при встрече?

Ответ: О да».

Из протокола допроса гр. Франции Жоржа Дюбуи, 10.09.2004 г.:

«… Показания желаю давать на русском языке без участия переводчика. С последствиями этого заявления я ознакомлен. (Подпись.)

В присутствии адвоката и консула Французской Республики не нуждаюсь. (Подпись.)

… По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее. Мы с Сандрин находились в кабинете № 14 на втором этаже школы. Около десяти часов утра в кабинет ворвались неизвестные. Сколько их было точно, я сказать не могу. Видел я двоих.

Описать могу того, кто вошел первым. На вид ему от сорока до сорока трех лет, одет он был в темный костюм, и от него пахло хорошим одеколоном.

Тот, кто вошел первым и рассмотреть которого я не смог, дважды ударил меня в лицо, после чего я потерял сознание. Более ничего пояснить не могу.

С моих слов записано верно, мною прочитано. (Подпись.)

Примечание. По факту нанесения мне телесных повреждений уголовного дела прошу не возбуждать и никого к уголовной ответственности не привлекать. (Подпись)».

— Что так? — откинулся на спинку Смагин, дочитав протокол до конца. — Считает, что по делу?

— Его удерживает страх лишиться работы, — объяснил Кряжин. — В тот момент, когда шла операция по похищению сына Кайнакова, он был глубоко влюблен в мадемуазель Вишон.

— А-а, — сказал Смагин. — Понятно. Работа телохранителя воспрещает чрезмерную близость с клиентом. А быть может, он накрыл ее собой, когда увидел злодеев?

— Тогда остается восхищаться его провидением. Боюсь, он накрыл ее еще тогда, когда злодеи только садились в угнанный из Сокольников автомобиль «ВАЗ-2102».

— Нашел?

Кряжин размял затекший затылок и выбросил на стол пачку «Лаки страйк».

— Нашел… Стоит, сволочь оранжевая, в Химках. Выгорел дотла.

— В Химках? — подкинулся Егор Викторович. С ежедневника, распахнутого перед ним, сполз «паркер» и цокнул по полу. — Угоняли в Сокольниках, использовали в центре Москвы, а сжигали в Химках?! А почему они еще часа четыре по Москве не покатались?

Следователь перед последним вопросом, единственным, который не относился к категории риторических, глубоко затянулся сигаретой, поэтому ответ его, сопровождаемый выходящим клубящимся дымом, смахивал на дьявольское предупреждение:

— Я послал за хозяином этой «двойки» Саланцева. Заявление об угоне от его собственного дома поступило в милицию в тот момент, когда машина уже горела синим пламенем. От дома угнали! Понимаешь, Егор Викторович? Получается, человек несколько часов в окно не выглядывал, чтобы убедиться, что машина на месте. Мутно, правда? Ой, мутно…

Саланцев приехал в прокуратуру час спустя. Объяснение тому, что он разыскивал хозяина машины три с половиной часа, заключалось в том, что потерпевший, который сейчас должен был страдать и пить горькую — люди, владеющие подобными моделями, и лишающиеся их, как правило, машин уже не имеют никогда, — бродил по авторынку и высматривал среди ряда годовалых «девяток» подходящую замену.

Пятидесятилетний Галабердин Борис Петрович — так значилось в протоколе заявления с просьбой привлечь виновных в угоне его машины к уголовной ответственности — ходил по рядам, засунув руки в карманы, сплевывал сквозь щербину в желтом ряду зубов, наклонялся к капотам и разглядывал течи в помпах «Жигулей». Лицо его «потерпевшим» не казалось, на нем, наоборот, царило спокойствие и твердая уверенность в благополучии завтрашнего дня.

Жена его, Ольга Маркеловна, сразу не поняла, кто к ней приехал, а потому сказала сразу и без обиняков:

— За новой машиной он отправился на Ленинградский проспект.

— А, ну да, — сказал Саланцев спустя час после заявления об угоне и за сорок минут до официального объявления о ее обнаружении, — ваша старая сгорела же.

— Сгорела, — подтвердила тетка, незнакомая со сволочными примочками МУРа. — Ох, и намучились же мы с ней за семь лет.

— Я себе представляю, — покачал головой Саланцев и уехал по названному адресу.

Галабердин выбрал цвет «аквамарин». После семилетней езды на машине цвета свежевыкрашенного пола понять его было можно.

— Галабердин? — спросил, опираясь на чужой капот, опер.

— Да, — удивился, отстранившись назад, Борис Петрович. Посмотрев направо, он заметил еще одного, коротко стриженного, с печатью «УР» на лбу. — С кем имею?

— У вас машину угнали?

— У меня, — еще больше удивился Борис Петрович.

— Мы ее нашли.

— Как… нашли?

— Хороший вопрос.

Следующие три часа, пока Кряжин допрашивал мадемуазель Вишон и ее охранника и общался с руководством, старший опер МУРа потратил на выяснение факта несовпадения времени заявления со временем реального угона машины. Помня требование следователя не упоминать о событиях, предшествующих задержанию, Саланцев тщетно старался вытянуть неудачливого заявителя на разговор. Время шло, последний твердил, что ничего не знает, что деньги, изъятые у него, накоплены путем длительных лишений за продолжительный период времени, и стоял на том, что его задержание — желание милиции еще больше надавить на кровоточащую рану потерпевшему в момент испытаний, выпавших на его долю. Саланцев задержанных не бил никогда, однако некое сопоставление между разговором, так сказать, «нормальным» и «разговором превентивным», как и всякий сотрудник милиции, борющийся со злом, делал. Но Кряжин обезглавил его и тут. Он запретил давить на Галабердина еще и морально.

Саланцев терпел, Галабердин, почувствовав слабинку в линии расследования, приободрился, и старший опер МУРа уже стал сожалеть о том, что следователь Генпрокуратуры попросил составить с задержанным предварительный разговор. По мнению сыщика, теперь позиции следствия были ослаблены еще сильнее, чем до того момента, когда он ввел Галабердина в свой кабинет. Сыщик понимал Кряжина — лишние пересуды на стороне об использовании им в ходе следствия силы следователю не нужны. Не нужен и отказ подсудимого от показаний прямо в зале суда. Однако неужели Галабердин первый, кого приходилось брать в кабинете номер триста пятнадцать за шиворот и легонько встряхивать? Особых проблем от этого не случалось никогда. Жалобы были, но на кого не жалуются? Исключительно на тех, кто не работает.

Когда Саланцев вез Галабердина в прокуратуру, он чувствовал невесомое унижение и легкий дискомфорт. Рядом с ним на сиденье находился человек, которого в течение половины рабочего дня так и не удалось склонить к даче признательных показаний. Такое случалось и ранее, но никогда — в такой унизительной форме.

Об этом он и поведал полчаса назад Кряжину, пересказав вкратце содержание трехчасовой беспредметной беседы с Галабердиным. Тот велел ехать с задержанным на Большую Дмитровку немедленно, захватив с собой все необходимые документы.

Так домохозяин Борис Петрович Галабердин, проживающий на пособие с биржи труда, оказался в кабинете старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Кряжина с пятью тысячами долларов в кармане.

— Борис Петрович, — спросил старший следователь, положив руки на раскрытое уголовное дело, — случались ли в вашей жизни неприятности? Такие, чтобы всю оставшуюся жизнь помнились?

Безработный заявитель повращал выпуклыми глазными яблоками и остановил их на государственном гербе, вышитом на галстуке советника юстиции. После перевел взгляд на веер купюр с изображением Франклина, лежащих на протоколе изъятия, и снова посмотрел на орла.

— У тебя мозги есть?

— В смысле? — буркнул Галабердин.

— Вот видишь. Простой вопрос, а у тебя уже проблема.

— Есть.

— А я думаю, что нет. — Кряжин уже понял, что за персонаж перед ним, и решил идти ва-банк. — Ибо человек, заложивший в собственную машину взрывное устройство, а после разрешивший на ней покататься двум инспекторам налоговой инспекции, мозгов иметь не может. Перед смертью, задыхаясь от дыма на вещевом рынке в Химках, один из инспекторов сказал: «Задержите Галабердина, это он». В его кармане мы обнаружили расписку, в которой значилось, что Галабердин Б.П. получил от одного из инспекторов пять тысяч долларов США в качестве задатка за продаваемую им квартиру семнадцать дома два по улице Серебренниковской. Я вас понимаю, Борис Петрович. Получить пять штук баксов в надежде на то, что огонь уничтожит все следы, — решение разумное. И машину на новую поменять, и квартиру не продавать. Поэтому я и спрашиваю: случались ли в вашей жизни неприятности, запоминающиеся на всю жизнь? Если нет, то я готов вас обрадовать. Это произошло.

По лицу задержанного уже давно струился пот. После упоминания о взрывном устройстве он выступил, при озвучивании последних слов налогового инспектора пот стал превращаться в тонкие ручейки, а после понимания факта того, что его кто-то собирался кинуть на квартиру, хлынул водопадом.

— Инспектора? — неожиданно тонко для своего солидного, девяностокилограммового веса пискнул он. — Какие инспектора? Они сказали: «Вот тебе пять тысяч, и забудь о машине, что под твоими окнами. Ровно в четырнадцать часов заявишь угон. Тебе предлагал кто-нибудь за эту машину пять тонн баксов?» Товарищ следователь, мне предлагали за нее восемь. Но не долларов, а рублей. Разве я мог отказаться?

— А ты говоришь, Борис Петрович, что у тебя мозги есть, — с желтой искоркой в глазу возразил Кряжин. — Теперь у тебя ни машины, ни пяти тысяч долларов, зато в наличии статья за заведомо ложный донос и еще одна за соучастие в особо опасном преступлении. Я тебя поздравляю. Вряд ли найдется еще кто-то, кому улыбнется удача провернуть такую удачную сделку.

— Я их не убивал…

— Знаю, — согласился Кряжин. — Я так и напишу в обвинительном заключении: «Уголовное преследование в отношении гражданина Галабердина за убийства в Москве и Московской области налоговых инспекторов прекратить в связи с отсутствием событий преступления». А вот за заведомо ложный донос вам, товарищ, до «двушки». Плюс до «пятнашки» за участие в похищении человека. Суд у нас беспристрастный. Председатель Конституционного суда недавно так и доложил Президенту: «Судебная реформа закончена. За беспристрастность можно не волноваться».

Увлекшись цифрами, Кряжин продолжил арифметические вычисления. Выходило, что пятнадцать плюс два — семнадцать, минус два за прежнюю несудимость, еще минус три за положительные характеристики от соседей. Плюс год за ненависть потерпевших, еще плюс четыре за то, что подельники обязательно укажут на Галабердина как на организатора, минус полтора за его язву. Итого пятнадцать лет и шесть месяцев с отбыванием наказания в колонии строгого режима где-нибудь под Красноярском. И советник предложил задержанному поспорить на его квартиру, что ошибся он всего на один-два месяца.

Совершенно не подготовленный к подобным разговорам, ранее несудимый Галабердин вошел в состояние полного ступора. Не верить человеку, восседающему в кресле дома с начищенной бронзовой табличкой, он не мог. Как и насколько здесь сажают, был наслышан. В Красноярске один раз был. Страшное место: садишься пить чай, подлетают комары и чуть не вырывают из пальцев рафинад. И опять же — квартира. В столице кидают разными способами, и не исключено, что трюк с машиной — часть плана этого «кидняка». И еще — налоговые инспектора. Это все очень плохо. Жена одна с дачей не справится.

— Попробуем провести судебный процесс по-другому, — сказал между тем страшный следователь. — Оставим в покое похищение людей. Как организатору в этом деле вам грош цена. Простой пример: вы умеете выстраивать логические ряды?

— Ряды? — Галабердин окончательно пал духом и с безнадегой в глазах вытер широким рукавом майки пот, льющийся со лба, как Ниагарский водопад.

— Вот я и говорю, — удовлетворился ответом следователь. — Поэтому оставим кражи людей. Обратимся к вранью. Наглому, беспардонному, бесхитростному. Продать машину знакомым за пять тысяч долларов, а после идти в милицию и, не пряча глаз, уверять ее сотрудников в том, что транспорт угнан. Здесь возможны варианты. Не буду раскрывать перед вами наши черные хитрости, скажу лишь, что я тот, который умеет два года реального срока превращать в год условного. Я волшебник, Борис Петрович.

— У меня как раз есть приправа для волшебного зелья… — и глаз Галабердина моргнул в сторону веера купюр.

— Вы были правы, — раздался из угла кабинета голос Саланцева. — У него действительно нет мозгов.

— Они у него есть, — мягко, почти ласково возразил следователь. Портить общую картину появившегося взаимопонимания такой мелочью, как ошибка собеседника в выборе аргумента, ему не хотелось. — Просто у него их мало. И Борис Петрович считает, что ему проще дать взятку в размере пяти изъятых у него при понятых тысяч долларов, вместо того чтобы рассказать о тех двоих хитрецах, что взяли у него машину.

— Я расскажу, конечно, — наконец-то стал понимать предъявляемые к нему требования Галабердин, — что знаю. Но я знаю мало.

— В последнем я уже убедился. А потому, тая в душе желание совершить должностной подлог и вместо законных пятнадцати с половиной выдать вам один условно, я спрашиваю: кто те люди, что обратились к вам с просьбой?

— Инспектора налоговые.

Кряжин вздохнул, подошел к кондиционеру и включил его на максимум.

— Галабердин… Это я вам сказал. А вы их с какой стороны знаете? Мы уже слишком долго ведем этот разговор, и я начинаю сердиться. К одному году уже начинают проситься в плюс еще два за недоверие.

— Один из них Филька. Но я не знал, что это налоговый инспектор. Сроду бы не подумал, что он налоговый инспектор. К деньгам его — да, тянуло. Всегда тянуло. Но чтобы до такой степени…

— Кто этот Филька?

Саланцев за два часа разговора с Галабердиным, уверенно косящим под полного дурака, устал, как за трое суток засады. Он беспрестанно пил из кряжинского чайника чай, сначала спрашивая разрешения, потом уже без спросу, курил, разминал ноги. И сейчас старший опер походил на куст вчера отцветшей сирени — готовый жить дальше, приносить пользу, но уже не так ярко. В МУРе несколько иные методы получения достоверной информации, но Андрей Андреевич, храня уважение к следователю, вынужден был признать, что при работе с такой категорией лиц нужен именно тот, что избрал следователь. Человека можно обмануть, его можно уговорить, купить, но человека никогда нельзя унижать. Даже такого негодяя, как Галабердин. Впрочем, почему — «даже»? Именно таких и нельзя загонять под плинтус и брать на арапа. К ним нужен подход тонкий, расчетливый, дающий возможность фигуранту слить информацию по искусственно выдуманной для себя причине. Безысходности, например.

— Филька? Филька… — бизнесмен-неудачник заметно оживился и даже разошелся. — Филька — это, я вам скажу, тот еще тип.

Саланцев скрестил на груди руки, дивясь невозмутимости «важняка». Об этой невозмутимости среди узкого круга специалистов разных мастей, занимающихся в столице вопросами права, ходили если не легенды, то уважительные разговоры. Кряжин был одним из тех немногих, от показаний которому в суде под предлогом физического и психологического давления со стороны следователя не отказался еще ни один из подсудимых. Он умел строить разговор так, чтобы потом у лица напротив не появлялось ни малейшего желания его оболгать. Не помогали даже увещевания адвокатов.

Сам же Саланцев у себя в триста пятнадцатом кабинете уже давно бы держал в руке шею Галабердина, не ломая ее только потому, что ее хозяин писал явку с повинной.

Филька, говорил Галабердин, жил в соседнем дворе со своими родителями. Борис Петрович с его папиком, Никитой, во втором таксопарке баранку вертели, а когда парк реорганизовали пять лет назад, остались без работы. Никита на горькую присел, причем присел очень хорошо и за три года угорел. А Феликс, сын Никиты от первого брака, срулил из дома еще в девяностом, когда ему пришла пора идти в армию. После этого Галабердин его всего два раза и видел. Вчера и год назад, на Черкизовском рынке. Заехал купить осенние ботинки, а он там в джинсовом ряду с продавщицами на «рэ» разговаривал. Мол, платить нужно вовремя, мол, Центробанк поднял ставки… этого… рефи… рефанс…

— Рефинансирования, — подсказал Кряжин.

— Да, его. Вот и все.

Следователь всепрощающе посмотрел на Саланцева и улыбнулся Галабердину.

— Можешь ведь, когда хочешь, — прикурил, откинулся в кресле и включил кондиционер. — В джинсовом ряду, говоришь?

Галабердина принял тот самый райотдел, куда им было сделано заявление об угоне автомобиля. Так быстро в Москве без операции «Перехват» машины возвращаются владельцам крайне редко. Девять миллионов жителей, двести тысяч домов, две тысячи тридцать шесть улиц, переулков, бульваров и мостовых…