Небо королевы Мод

Всеволод Олегович Глуховцев, 2022

Для работы над инновационным проектом – нейрогибридом человека и автомобиля – привлекается высококлассный психолог, на которого возлагается задача отобрать среди множества претендентов того, кто в наибольшей степени бы отвечал целям эксперимента. Но у психолога свой взгляд на проблему и собственная методика отбора кандидатов…

Олег

Мне снова снилась Ксения.

Но не так, как прошлой ночью. Тогда был просто сон, призрачная чушь, какой всегда бывает пространство-время сновидений. Я в странном помещении из огромных окон и света, вроде школьного спортзала, только уходящем немыслимо ввысь, да ещё с каким-то неевклидовым изгибом. Я это не видел, но знал, оно как бы само собой было ясно, так же как то, что здесь многолюдно — не зрением, а знанием. А зрением я увидел её.

Кажется, я сказал ей: «привет». А может, не успел. Неважно. Её лицо знакомо изменилось.

Господи, как мне это знакомо!..

Загадка. Что в ней? Да то — в обводах губ, прищуре глаз, длине ресниц — и всё, и ты пропал, в плену, и не знаешь, как же так вышло, и этот плен окутал, опутал, поглотил тебя.

Сейчас я думаю, что эта магия ещё глубже. Что попадаются в волшебные силки лишь те, кого она захочет поймать, а кто не нужен — те для неё пыль, их сдует так, что были они, не были — без разницы. Я оказался нужен больше всех. Временно.

Можно этим гордиться?.. А чёрт его знает. Мне не до гордости, слишком ещё болит, кровоточит, рвётся, и чёрт опять же знает, надолго ли это. Может, на всю жизнь. А может, и навек. Навечно — это же больше, чем навсегда?..

Я вскочил, окна мне было мало, дёрнул дверь, шагнул на балкон. Сентябрьская заря разожгла восток, Солнце ещё не взошло, но вот-вот. Прохлада пробирала не по-детски, я начал дрожать, мир разгорался на глазах, и наконец солнечное пламя трепетно пробилось в него.

Осенние зори самые роскошные и тревожные. И переломы наших судеб свершаются осенью. Так говорю я, не имея иных доводов, кроме собственной эстетики и того, что мы с Ксенией впервые встретились светлым днём бабьего лета, когда мир кажется больше и прозрачнее, чем всегда. Пути пересеклись на улице, вернее, в парке, а ещё вернее, в сквере — да, скорее, это сквер, чем полноценный парк. Случайно. Слово за слово: девушка, а как вас зовут?.. Он и сейчас на месте, этот сквер, да и то перепутье троп, наверно, там же, куда ему деться. Девять лет. Числа не помню.

Что со мной?

Вопрос слегка лукавый, поскольку что со мной, я, в общем, знаю. Ну, догадываюсь. Что будет? — вот другое дело.

Она отменила время. Девять лет. Вернулась, молча обняла меня, и мои земные пути исчезли.

Она чуть отстранилась, взглянув с печальным состраданием. Или почудилось мне, кто знает, что-то сомкнулось в башке, а никакой печали нет. А затем она изменилась, здесь уж никаких чудес, её лицо всегда менялось так в объятиях, за миг до первого точечного касания наших инь и ян, когда они вроде бы ещё не тронули друг друга, но линии невидимого поля уже по-своему настроили миллиметры пространства между ними. Оно вдруг делалось таким далёким, будучи на расстоянии ладони — глаза туманно мерцали, линию губ менял странный нерадостный изгиб, и я никогда не думал, зачем это, вторгался в неё грубо и жадно, почему-то всегда так, разум подрывало, сметало всё, и дальше — взлёт.

Так было тогда. Но тогда и сейчас сомкнулись, годы миновали нас в этом мире неизведанных дорог, тревог и ожиданий, хотя дороги и тревоги впереди, а пока она вобрала мир в себя, я видел, чувствовал только её, как будто мы и есть весь мир, и слова, что я когда-то говорил тысячу раз, готовы были слететь в тысячу первый.

И тут всё сорвалось, и даже не сказать, как. Жаркую женскую упругость, звёздный взор, надежды, дальние дали — вмиг свернуло в ничто. Легко так: раз! Было и нет. Сингулярность. Большой взрыв наоборот.

Это я так назвал то, про что вроде бы надо сказать: проснулся. Но не скажешь. И теперь вот стоял, смотрел, к холоду как-то притерпелся, дрожать перестал, да и утро разошлось, наполняясь рабочими шумами, а потом в комнате ожил смартфон.

Звонил Виктор.

Говорить не хотелось не то, чтобы с ним, вообще ни с кем, и я с неудовольствием смотрел на сиреневое пение экрана.

Под постоянных абонентов у меня предусмотрена цветовая и звуковая гамма входящих. Виктор звучал светло-сиренево, прочие четверо тоже были награждены разными приятно-светлыми тонами. И я подумал: а если бы шестой была Ксения, какой бы цветомузыкой я одарил её?.. Только подумал, отвечать не стал.

— Да, — ответил на звонок.

— Разбудил?

Из какого-то мутного суеверия Виктор никогда никому не говорит «здравствуйте». Однажды я попробовал тронуть эту тему, но он пустился крутить, вилять, и я отстал. Мало ли у кого чего. Вон у меня хотя бы.

— Не существенно, — я зевнул.

— Завидую. Мне бы существенно было.

— Зависть, Виктор Алексеевич — это всё равно, что матерщина, только без слов. Экзистенциально, как ты говоришь.

— Я — белой завистью…

— Ладно, — я вновь зевнул, но иначе. — Ближе к делу.

— Да ближе некуда. В одиннадцать ноль-ноль на полигоне. Всё.

— Эт… — с искренней досадой вырвалось у меня. — С каких таких щей… борщей?

— С начальственных, коллега, с каких же ещё, — он вздохнул. — Комиссия, по некоторым моим прикидкам, в конце месяца, не забыл? Через неделю, поди, вас денно и нощно начнут гонять, готовься… Логично?

— Не вас, а нас, — буркнул я, но в целом промолчал. Что тут скажешь? Конечно, потенциал комплекса надо прощупать, вытянуть по максимуму, а сроки жмут, да и когда такое было, чтоб они не жали. Здесь и особой логики-то нет, рядовой здравый смысл. И вахты по выходным для нас скорее норма, чем исключение… Но почему-то так не хотелось тащиться на службу, чтоб её порвало! Да вовсе не хотелось никуда, глаза бы не глядели. Сидел бы дома, помнил, ждал.

Я готов был жить этот день с надеждой, что грядущей ночью сбудется то, что не сбылось минувшей. Просто не успело, продолжение следует, и каждый раз реальнее предыдущего. Наверное.

Конечно, я этого не ждал, да вряд ли и кто-либо ждал. Но я не сомневаюсь, что неведомое мне начальство морально готово к побочным эффектам в принципе… Впрочем, потом об этом! Витька-то… вот ведь иной раз кажется, что он, стервец, может читать то, о чём я молчу — ну, психолог как-никак!

— Ладно, Виксеич, — сказал я, жертвуя слогами, — нам же с тобой по субботам работать греха нет? Яхве не осерчает?

— Да не должен. Ему бы со своими…(непечатно)… разобраться.

— Согласен. Стало быть?..

Стало быть, без десяти одиннадцать на проходной полигона. Отбой.

Отключившись, я долго массировал пальцами надбровья, как человек после тягостной работы, потом взглянул в окно, точнее, в небо, ещё по-утреннему забеленное легчайшей дымкой, но обещающее ясный день. Потом обеими руками плотно обхватил затылок.

Вот ведь упорное ощущение, что там у меня горячо. Раньше такого не было. Раньше — ну, ясное дело, до того… до Эксперимента. Я говорил Витьке — он, конечно, умную рожу сделал: это, мол, некий фантомный феномен, нейрогаллюцинация… данные объективного контроля ничего подобного не показывают… Чёрт его знает, может, и правда. Я же вот щупаю башку — тоже вроде как объективный контроль — и правда, ничего. А изнутри горячо, хоть убей.

Но хоть бы и так, пусть галлюцинация, всё равно Витька темнит со мной, боясь показать, что сам не знает, куда ведут, как петляют наши пути-дороги. А то я не вижу, как же. Не знаю, что мы пустились в неизведанное, в космос, только на Земле. Что это всё зори, ну или зарницы нового мира, в их свете ещё не видать толком ничего, и что там может выпрыгнуть из тьмы…

Конец ознакомительного фрагмента.