Давидия

Владислав Муратов

Привычный нам мир рушится: люди в нем, как по велению Всевышнего, начинают сходить с ума и творить немыслимые вещи. На что вы готовы пойти, чтобы сохранить вашу семью в среде погибающего и несущего ужас человечества? Как не сойти с ума самому? И из-за чего вообще произошла эта чертовщина? Кто судья, а кто будет судимым? Главный герой, основываясь на своих горьких воспоминаниях, ответит на эти вопросы.

Глава 1

Мы жили на окраине Далтона. В пяти километрах от этого мелкого провинциального городка. Около двадцати лет назад я покинул родную мне Австрию и обосновался здесь. Отстроил комфортный дом и сплотил под его крышей прекрасную семью.

Так как основные события, я бы даже сказал «все события», будут происходить именно в Далтоне и непосредственно в его окрестностях, то, мне кажется, стоит немного поведать об этом городе.

В пик мировой глобализации несколько семей немецких и польских протестантов решили перебраться в восточную Европу, на юг Восточно-Европейской равнины, в неосвоенный лесистый клочок, где они возвели небольшой храм и несколько финских домиков. Вслед за этими семьями явились и другие, желающие приобрести здесь недорогие десять соток земли. Немногим погодя, лет так за двадцать, численность населения Далтона возросла до восьми тысяч человек. И кто знает, сколько людей здесь еще могло поселиться, если бы не произошли те события, о которых пойдет речь в дальнейшем.

Семья Мейеров, то есть я и моя жена Лиза, с которой мы познакомились, когда она приезжала с туром в Вену, поселилась в этом городке как раз тогда, когда Далтон еще даже не отметил свой первый пятилетний юбилей. Сколько помню, тогда еще только начинали возводить здание администрации. Мне даже удостоилось этому посодействовать. В связи с чем я получил право на покупку нескольких гектаров земли в пяти километрах от застраиваемой площадки — на возвышенности — в труднопроходимой лесной чаще.

Но почему так далеко от ратуши? — спросите вы.

На самом деле этому поспособствовало несколько факторов. И вот некоторые из них. Пожалуй, самые весомые.

Еще до того, как мне встретилась русская красавица Лиза Седельникова, я узнал, что являюсь единственным наследником всего нажитого дедовского имущества. Так как родителей у меня нет уже очень давно, никогда не было близких родственников и не осталось хороших друзей, то я решил распродать всё фамильное нажитое и оставить прошлое там, где ему место — позади.

И не зря. Ведь я встретил Лизу. После знакомства с ней мы еще долго переписывались в сети, а затем я перебрался в Москву, где она училась. Не успели глазом моргнуть, как мы поженились, и перед нами встал вопрос об поиске совместного жилья.

На тот момент у меня было достаточно денег, чтобы приобрести хорошую квартиру в столице. Но мне нужно было не просто жилье — мне нужно было место, где бы меня не достала мать Лизы. Так мы выбрали Далтон.

Да, Евгения Борисовна не полюбила меня сразу. Впрочем, это не то, о чем мне хотелось бы рассказывать.

В итоге, семья Седельниковых, то есть родители Лизы, решили переехать в Далтон вместе с нами. Тогда я и согласился поселиться там, где вокруг моего дома будет один лишь лес, да размытая грязью единственная дорога, соединяющая мои четыре гектара с цивилизацией. Скажу более, дороги тогда вообще не было. Лишь со временем я накатал ее на своем пикапе за годы, прожитые в Далтоне.

Так, располагая валютой, мы с Лизой возвели огромный дом, расчистили территорию и начали заниматься садоводством и огородничеством. Выращивали в основном для себя, ведь тех денег, которые я получал за свою работу, а я был наместным (участковым уполномоченным полиции), нам хватало вполне достаточно.

Семнадцать лет назад родилась наша первая дочка Виктория. Спустя еще два года сын Фабиан. А через еще пять лет родилась жемчужина нашей семьи, самая младшая дочь по имени Давида.

Сколько проблем доставляют девочки-подростки, когда они начинают чувствовать себя взрослыми? У них появляются проблемы, которые они больше не хотят разделять с родителями — они думают, что со всем справятся сами. А родительские советы и вовсе становятся для них подобием наставлений, которые, по их мнению, только вредят им.

Когда Виктория преодолела отметку этого возраста, она стала именно такой. Хотя, признаться, другие девочки обретают эти качества еще раньше. Стоит вспомнить семейку Шиллингов, чей глава семейства работал вместе со мной в участке: его дочь вышла замуж в шестнадцать лет. Так что нам, Мейерам, еще крупно повезло.

Заканчивался первый месяц весны. В нашем регионе таял последний снег и потихоньку начинало теплеть. Уже чувствовалось, как совсем скоро на деревьях начнут появляться почки, а у самых ног цвести луковичные и клубневые растения.

И вот в один из тех мартовских дней Виктория заявила, что хочет познакомить нас со своим парнем Патриком Возняком. Вечером он должен был заявиться к нам на ужин.

Конечно, я отреагировал на это негативно. Какой-то смазливый юнец должен был прийти в мой дом и попытаться добиться моего расположения. Нет, мне это однозначно не нравилось, и поэтому я надеялся, что он заблудится или застрянет где-нибудь по пути к моей хижине. Благо, прошел дождь, и все пять километров, что ведут ко мне через лес, превратились в непреодолимое болото.

Чего не скажешь о Седельниковых. Те на радостях, преподнесенных старшей внучкой, сквозь все ненастья явились к нам еще тогда, когда я был на работе. Мне оставалось уповать лишь на то, что бог справедлив, и, пропустив одних, он не пропустит второго.

Впрочем, не повезло. Но я привык к ирониям свыше. Патрик уже парковал свой внедорожник, а ему навстречу выбегала Виктория.

— Помнишь, о чем я тебе говорила? Не дерзи отцу. Ни в коем случае. Соглашайся с ним даже в тех ситуациях, когда тот не прав, — наставляла Виктория, чей голос я подслушал, скрываясь за оконным жалюзи.

Подслушивать разговоры посторонних нехорошо. Я это прекрасно понимал. Но, думаю, любящему отцу должно быть простительно.

— Я всё время только и думал, как бы получше зарубить себе эти правила. Не переживай. Прорвемся, — утихомирил герой-любовник. — Я так боялся опоздать на ужин, что поспешил и в конечном счете приехал на час раньше.

Поначалу мне казалось, что это будет какой-нибудь прыщавый юноша из колледжа, но теперь я понимал, что имел дело с кем-то гораздо хлестче.

Патрик не выглядел на те года, которые я давал ему по разговорам с Викторией. Он был постарше. Впрочем, она и не рассказывала о нем много, сами понимаете. На деле это оказался подтянутый мясистый парень, скорее всего, из группы студентов-атлетов, — так предполагал я. Высокий рост, примерно моего, — сто восемьдесят пять сантиметров. Строгая представительская одежда, выглядывающая из-под расстёгнутой куртки. Три дня назад бритая щетина и шапка с бубенчиком, которую наверняка связала его любящая бабуля на подобие Евгении Борисовны.

Вопреки ожиданиям моей дочери, которая хотела, чтобы я выглядел «цивильно», мне посчиталось наиболее правильным показать Патрику то, какой я есть. Пусть знает, с кем ему придется видеться каждый Новый год и в течение тридцати дней октябрьских праздников всемирного примирения. Я напялил на себя свои старые изношенные джинсы, заправил в них не менее затасканную клетчатую рубаху и, подкатывая рукава, как я это всегда любил делать, продолжил наблюдать в окно.

— Знала, что ты поведешь себя так, как всегда, — Лиза мягко коснулась ладонью моего плеча, плавно выбравшись откуда-то сзади.

— А чего ты ожидала? — я продолжал пялиться в окно, проклиная взглядом любые попытки Патрика поцеловать мою дочь. — Мне кажется, Виктория с самого начала понимала, что так всё и будет. Но она не сдается.

— Это твоя черта, — с резким выдохом и сопроводительной улыбкой заметила Лиза.

Я не мог не обернуться на это. Я повернул голову и посмотрел сначала на прекрасную улыбку, а потом в глаза и поцеловал.

— Когда ты наконец сбреешь свою бороду, Брендан?

— Зато у Виктории твои глаза и улыбка, — протянул я, как бы пропустив мимо ушей ее вопрос.

— Главное, что не твоя борода, — напоследок улыбнулась Лиза и спустилась в гостиную, где ожидала появление гостей.

Я же вновь проник взглядом сквозь жалюзи и принял во внимание, что Патрик и Виктория делали следующий шаг. Они направлялись к двери, за которой их встретят Седельниковы и моя семья. Потом, скорее всего, дочка отведет Патрика к себе и проведет генеральную репетицию перед встречей со мной.

Меня всё устраивало. Мне того было и надо, чтобы я уселся за стол, сделал грозный непробиваемый каменный взгляд и отпугнул молодца. В теории это было не так сложно, но на практике будет преподнесено много сюрпризов.

Пока Лиза, вместе со своей матерью, металась от стола к кухне и обратно, нося различного рода утварь и прочие труды женского времяпровождения у плиты, я, Фабиан и Юрий, муж Евгении Борисовны, сидели в гостиной и обсуждали штучки из жизни города.

Но извечно модным политическим темам тоже иногда находится предел. Этот предел нашли и мы. Хотя, признаться, его трудно было не найти. Ведь никакие разговоры не могли отвлечь от мыслей о Патрике.

— Вероятнее всего, я буду его защищать — ты это уже осознал, Брендан? — вдруг начал Юрий, выдерживая некоторую долю ухмылки. — Этот Патрик показался мне неплохим парнем. Во всяком случае получше, чем выглядел ты в те времена, когда пришел за моей дочерью.

— Интересно, какими же качествами он меня обошел? — поинтересовался я, лишь на пару секунд ненароком избавившись от каменного лица.

— Начнем с того, что он умеет бриться, — второпях и вполголоса пошутил Юрий, услышав голосок приближающейся старшей внучки, которая, вероятнее всего, была не одна.

Да. Я любил свою пышную бороду. Как мне всегда говорила Давида: «Ты похож на царя Леонида». Что же для меня, мне казалось, так я выглядел гораздо мужественнее и соответствовал образу фермера, коим чуточку являлся. Об этом говорила и моя фамилия, Мейер, которая переводится с немецкого как «землевладелец» или всё тот же «фермер».

Но не будем трогать мою бороду. Ведь у нас сейчас ужин, и за столом собрались все, кроме Давиды и виновников сбора семейства.

Я традиционно сидел у завешенной охотничьими трофеями стены, с одной узкой стороны стола, а напротив меня, на другом конце, сидела Лиза. По мою левую руку расположились мужчины, по левую руку жены женщины.

— Знакомьтесь, — вошла Виктория, представляя своего ухажера, — это Патрик. — Девочка вела себя несколько неестественно, что я сразу заметил. Вопреки ее легкомыслию, зачастую проявляющемуся в необдуманных глупеньких выражениях, Виктория вдруг сразу как-то поумнела, стала сдержаннее — научилась держать словечки за зубами.

Скинувший с себя верхнюю одежду молодой человек, оказался еще старше на вид. Теперь уже казалось, что ему не меньше двадцати пяти. Как раз столько же, сколько было мне, когда я знакомился с семьей Седельниковых. Что это, очередная ирония свыше?

Возраст Патрику придавал как его мускулистый вид, так и сочетание лысины с трехдневной щетиной. Да, он был лысый. Но это не выпадение волос, а стрижка. Но зачем? Признаться, с первого раза я не догадался.

— У тебя что — лейкемия, рак? — нарочно ляпнул я, как только обратил внимание на лысину.

— Брендан, что ты такое говоришь? — тут же спохватилась Евгения Борисовна.

Но Патрик всё понял и нашел в себе ответ. Иначе говоря, ему и искать ничего не приходилось. Он просто начал говорить правду.

— Я военный. Контрактник.

Если бы не моя борода, я бы не смог скрыть пронзившее меня удивление. Поэтому я сильнее натужил брови и начал наблюдать за Патриком. Он всеми силами пытался избежать моего прямого взгляда, но ему это удавалось с трудом.

— Военный? Это же очень здорово, — подхватила Лиза, поглядывая на меня, как бы показывая, чтобы я угомонил свой пыл. Но я не мог.

— Кого ты к нам привела? — спросил я у Виктории, делая это специально назло Патрику. — Как ты с ним вообще познакомилась? Он разве не студент по обмену? Я думал, он один из тех парней из колледжа, которые приезжали агитировать к вам в школу.

— Как видишь, ты думал неправильно, — ответила Виктория, незаметно для всех показав мне язык.

— На самом деле мы познакомились в вашем храме, — вдруг начал Патрик. — Как вы сами понимаете, я не в России рожден, и поэтому мне стало интересно посетить один из ближайших протестантских храмов. Далтонский оказался наиболее близким к Ростову. Там мы и познакомились.

— Я знал, что не нужно было ездить в этот проклятый храм, — прошептал я себе под нос. — Бог не перестает иронизировать.

— Что ты там шепчешь, Брендан? — вдруг зажглась Евгения Борисовна.

— Да нет… так, — развеял я, отмахнувшись в сторону. — Так значит, ты говоришь, военный. И как давно длится твой контракт? На каких условиях? Откуда ты вообще такой взялся в России? — осыпал я очередью из вопросов.

— В двадцать лет подписался. Переехал из Польши по соглашению умиротворения. Знаете, как это происходит, да? Русский в польскую армию, поляк в российскую.

— Та не учи ты. Сколько служишь? Один год? Два? Три? Может, четыре? — я предпринял несколько попыток надавить.

— Пять лет, — послышалось в ответ. — Мне двадцать пятый годок стукнул.

— А ей семнадцать, солдатик. Когда ты был в ее возрасте, Виктория еще под стол пешком ходила.

Наверное, если бы не подсказки Лизы, которая то и дело улыбалась каждой моей нелепой попытке нагадить, Патрик может быть бы отчаялся, и я бы его больше не увидел. Однако этого не случилось. Патрик понимал, что все вокруг, кроме меня, его поддерживают. Это служило для него хорошей опорой. И он добился своего.

Я не стал ему угрожать, хоть мои порывы изначально были несерьезны, но ясно дал понять, что мою дочь он просто так не получит. Ему придется попотеть.

Конечно, попотеть придется всем. Ведь с того мартовского вечера пройдет всего несколько витков земли вокруг своей оси и мир больше не сможет стать прежним. Хотя, смотря как на всё это посмотреть. Другими словами, читайте.

За ужином мы просидели всего около получаса. А когда за окном начало темнеть, я вызвался сходить за Давидой. Вероятнее всего, она осматривала наши именные растения.

Дед, Фабиан Мейер, в честь которого я назвал своего сына, ведь без него я бы никогда не переехал в Россию, был последним из Мейеров, который поддерживал нашу семейную традицию. А заключалась она в следующем.

Когда в семье рождался ребенок, родители должны были посадить дерево, которое будет расти вместе с ним. У этого нет никакой связи и суеверия. Просто так было принято. Традиция.

Тогда я решил ее возобновить. Когда появилась Виктория, я подыскал подходящую площадку и посадил там березку. Как мне сказала Лиза, это дерево, символизирующее ее родину. С тех пор береза хорошо выросла.

В честь Фабиана, в момент его рождения, я посадил яблоню Недзвецкого. За пятнадцать лет она вытянулась чуть ли не больше, чем береза, и теперь каждый год дает неплохие плоды.

С Давидой было посложнее. Мы долго колебались, какое растение посадить. Перебрали множество вариантов и остановились на Давидии. Собственно, название дерева отчасти и послужило именем маленькой девочке. Ведь изначально мы ожидали мальчика. Хотели назвать его Давидом. Но мы любили сюрпризы, и это сдерживало нашу любознательность — мы не решались узнать, кто родится до самого последнего момента. На свет появилась девочка Давида.

Первые семь лет ее именное растение росло на ура. Дерево созревало и становилось большим. Ничего не предвещало гниение. Но за последние три года оно изрядно потрепалось. Стало подсыхать. У Давиды появилось опасение, что в этом високосном году растение может вовсе не расцвести.

— Ну что ты? — подсел я к дочке, которая наблюдала за уходящим солнцем. — Как твое дерево?

Мы любили вечерами садиться под чье-нибудь дерево и провожать взглядом закат. Так как всё наше имение располагалось на возвышенности, перед нами открывались красивейшие пейзажи.

Давидия была посажена недалеко от склона, который плавно спускался вниз метров на десять. Таким образом был виден лес, простилающийся на много километров на запад, аж до самого горизонта, где угасающими лучами и алым заревом потихоньку скрывалось солнце.

Потрясающее чувство — ощущать, что западнее твоего дома труднопроходимые нетронутые леса, охраняемые по праву национального заповедника, а восточнее, в пяти километрах сквозь всё тот же, правда, менее девственный лес, развивается Далтон. Ощущение того, что вокруг тебя только деревья, за исключением островка из вырубленных четырех гектаров земли под наше жилье и огороды, приносило неимоверное удовольствие. И, о Боже, как я был прав, когда говорил, что семья и эта опушка на возвышенности посреди леса — это всё, что мне нужно. Большего не пожелаешь.

— Давидия сохнет, пап. Этой весной она не расцветет. Неужели ей так много надо для жизни? Она стоит одна одинешенька. Яблоня Фабиана вон аж где. — Яблоня росла в десяти метрах от Давидии вдоль западного склона. Еще через такое же расстояние, всё по той же траектории, стояла березка. — Вокруг одна только трава, да и только. И солнце греет.

Давида была очень умным ребенком для своих лет. Она рано начала говорить, ходить. И вообще, ей с легкостью давалось всё то, чего другие дети еще даже не понимали. Она всегда всем интересовалась и от того становилась только умнее.

— Сейчас только март, малышка. Помнишь, прошлый год? А позапрошлый? Давидия подсыхала, но постоянно распускала цветки. В этот раз будет то же самое, поверь мне.

Давида улыбнулась, прижалась и мы спокойно пошли домой.

Комната младшей дочери находилась на втором этаже, а ее единственное окно выходило на задний двор, на красивейшие западные пейзажи.

Вечерами, когда я был на работе, и семье не удавалось полюбоваться закатом, Давида садилась у окна и смотрела. Ее не пугало одиночество. Ее не пугало почти ничего. Ведь девочка всегда находила, чем себя занять. От того, по-видимому, и ум.

Однако, по вине родительского несовершенства, Давида всё же обрела некую фобию.

Еще лет пять назад, когда она напрочь отказывалась спать, мы с Лизой решили припугнуть ее неким созданием по прозвищу Хока. Мы не делали ничего особенного, просто говорили: «Ложись спать, иначе Хока придет». И однажды это сработало.

Одной ночью мы укладывали Давиду спать, ей тогда было всего пять лет, и не могли ни о чем подозревать. А на утро, когда мы завтракали, собираясь ехать в Далтон, дочка сказала, что видела Хоку.

Мы не на шутку перепугались. Особое опасение вызвали слова девочки, произнесенные позже — ведь она запомнила это существо и попыталась описать его.

Конечно, ей мог присниться всего-навсего сон. Но это предположение не избавило меня и Юрия от нескольких ночей дежурства в палатке на заднем дворе.

Со слов Давиды, она не хотела спать и, как обычно, уставилась в окно, за которым было уже очень темно и ветрено. Дочка разглядывала звезды, как вдруг в свете, что исходил из окна первого этажа и ненароком подсвечивал огород, появилась темная фигура. «Оно» стояло на заднем дворе, метрах в двадцати-тридцати, как я тогда понял. Тело было статично и почти не шевелилось. «Он смотрел на меня» — первый раз рассказывала Давида.

Еще больший ужас вызвало более детальное описание существа. Конкретно, когда девочка сказала, что у него нет лица. Представьте себе существо, пусть даже человека, в темной однотонной одежде и белой маске, у которой нет ни глаз, ни рта, ни носа. И «это» стоит недалеко от вашего дома и наблюдает за вами.

Когда Давида отошла от окна, рассказывала она, то Хока также попятился назад и вскоре пропал в тени ночи.

Сей факт очень насторожил нас. В том возрасте девочка еще не умела врать; пусть она смотрела телевизионные передачи, но еще не ходила в детский сад.

Изначально мы посчитали, что это может быть какой-то маньяк, который скрывается в здешних лесах. Но я часто уходил в глушь на охоту и никогда никого не замечал. Иной раз заходил достаточно далеко, чтобы обнаружить хоть какие-либо следы. Но так никогда ничего и не находил.

В общем, новость о Хоке заставила нас всполошиться. Мы дежурили всю ночь, вооружившись двуствольными охотничьими ружьями, а Юрий дежурил еще и днем. Проведя таким образом и в таком распорядке всю неделю, мы успокоились и сочли Хоку за детскую фантазию.

Всё бы ничего, но уже через месяц нам снова пришлось обратиться к дежурству. На этот раз паника была так сильно поднята, что жена чуть ли не уговорила меня написать заявление в федеральную полицию. «Но ведь я и есть полиция» — твердил я.

На этот раз Давида видела Хоку в том же самом месте, но теперь, с ее слов, существо звало ее с собой. Оно махало ей рукой, зазывая пойти в лес.

Конечно, девочка знала один лишь ответ на всё это — она ложилась спать.

В третий раз, когда Хока пришел еще через месяц, в конце августа, дочь сказала, что существо заходило к нам в дом. Должно быть, оно снова стояло на том же самом месте, но, когда стало приближаться, Давида просто легла спать. Она посчитала, что оно забралось на кухню.

Однако, не обнаружив следов проникновения, мы наконец пришли к выводу, что, скорее всего, у девочки плохие сны. С тех самых пор она видела Хоку, наверное, лишь раз пять-шесть, если мне не изменяет память. Но несмотря на то, что Давида не видела его последние два года, она всё равно боялась, что оно когда-либо вернется.

— Па-а-п, — протянула дочка, лежа в кровати под толстенным слоем зимнего одеяла.

Я повернулся к ней лицом, сидя рядом, и улыбнулся.

— Когда-то и я буду такая как Виктория.

— Не хочу и думать об этом, — продолжил улыбаться я, глядя в эти самые честные глаза.

— Тогда мне нельзя спать — так я никогда не вырасту, — уловила Давида.

— Да, я бы многое отдал, чтобы этот год задержался как можно дольше, — прошептал я, поднимаясь с кровати. — Отдал бы чуть менее за то, чтобы он просто запомнился мне на всю жизнь. Чтобы, вспоминая, я мог переживать эти счастливые моменты снова и снова.

Я еще не знал насколько пророческими окажутся мои слова. Только слово «счастливые» будет заменено словами: «боль», «тяжесть» и «страдание».

— Сегодня попробуем спать без светильника? — сделал пару шагов я в сторону источника света.

— Ну уж нет, — улыбаясь, простонала она.

Тогда я пожелал спокойной ночи, вышел из спальни и ушел к Лизе, чтобы уснуть и начать новый день.