Давидия

Владислав Муратов

Привычный нам мир рушится: люди в нем, как по велению Всевышнего, начинают сходить с ума и творить немыслимые вещи. На что вы готовы пойти, чтобы сохранить вашу семью в среде погибающего и несущего ужас человечества? Как не сойти с ума самому? И из-за чего вообще произошла эта чертовщина? Кто судья, а кто будет судимым? Главный герой, основываясь на своих горьких воспоминаниях, ответит на эти вопросы.

Глава 3

— Вижу, охота прошла удачно, — скромно засмеялась Лиза, когда, спустившись на кухню, проходила мимо меня, лежащего на диване. — Тебе воды налить?

— Это всё Мак, — ляпнул я, сбагривая всю вину на напарника по работе. Я понимал, что жена не станет усиливать мою головную боль. И вообще, этого нет среди черт ее характера. Но, тем не менее, перестраховался.

— Серьезно? — с сарказмом изумилась она, делая наигранный вид, будто в чем-то меня подозревает. — Я, конечно, подумала, что ты сам выдвинул инициативу нажраться в хлам.

Жена всегда любила надо мной подшучивать. И за это я ее боготворил. Ведь она была единственным человеком в моей жизни, кто заботилась обо мне последние двадцать лет. Лиза никогда не бросала меня, даже когда я творил немыслимые вещи и нес сумасбродную чепуху. Она всегда носила на своем лице приятную улыбку и также приятно подшучивала надо мной, как бы напоминая, как сильно она меня любит.

Когда вспоминаешь и пишешь такое, понимаешь, какие всё-таки мы, мужчины, — животные. Мы говорим о какой-то эволюции, мол, все когда-то были обезьянами и однажды сделались людьми. Нет, не все. Сильный пол так и остался охотником, сеющим страх окружению, хозяином своего небольшого земельного ареала — существом, действующим за счет инстинктов. И только слабый пол, обретая качество, смог стать человеком. Даря улыбку, они маскируют под людей и нас.

— Этого больше не повториться, — приуныл я. — И, действительно, водички бы.

— Мало того, вы ничего не принесли, так еще и Патрика споили. Проспится и поедет на службу.

— Это недоразумение. Впрочем, так ему и надо. С алкоголем, да не с дочерью.

— Ты неисправим, — расхохоталась она и поднесла стакан с жидкостью.

Вдруг зазвонил телефон. Это был Мак. Я сразу же посмотрел на настенные часы и удивился: в такую рань, а сейчас было только восемь часов утра, Мак мог звонить только по очень важному делу. Это и сдерживало меня отвечать на звонок. Мне очень хотелось закрыть глаза и уснуть.

— Слушаю, Мак. Что случилось?

— Срочно приезжай в участок. И ни о чем не спрашивай. Просто гони сюда.

Голос Мака выдавал небольшой испуг. Напарника явно что-то беспокоило. И вряд ли это было первое преступление в виде убийства в Далтоне. Нет. Тут что-то намного ужаснее.

— К чему такая срочность? Я же еще даже не протрезвел.

И после этой моей фразы я вдруг понял: а ведь Мак-то протрезвел. Значит, случилось что-то действительно серьезное.

— Брендан, вспомни вчерашних кабанов. Сегодня мне позвонили из штаба и сообщили одну ужасную новость. Кажется, теперь я знаю, что убило этих зверей.

— Выезжаю.

— Даже не позавтракаешь? — всё также, улыбаясь, спросила Лиза в реакцию на мою спешку.

— Нет, очень тороплюсь. Наверное, случилось что-то серьезное. Звонил Мак. Сказал, срочно быть в участке, — быстренько передал все услышанное я, переодеваясь в служебную амуницию.

— Будь осторожен, — обняла Лиза. — И тебе не помешало бы помыться.

Тут со второго этажа спустился Фабиан.

— Что ты тут делаешь? — растеряно изумился я.

— Спустился позавтракать, вообще-то.

— Разве сегодня не понедельник? Ты должен быть в школе. Господи, сколько я пробыл в лесу?

Лиза рассмеялась и ответила:

— Ах да, звонили из школы, сказали, что закрывают ее на временный карантин. Это всего на неделю. Говорят, в каких-то профилактических целях. Ничего страшного — думаю, детям можно отдохнуть.

Но на том сюрпризы не закончились.

— Вообще-то, мы всё это время были здесь. Я сидела на лестнице и слушала музыку, — спустилась Виктория.

— А я мыла посуду, — сразу же после сестры выкрикнула Давида, выглядывая из проема в форме арки, что соединял гостиную и кухню.

— Хм, вот как, — пробурчал я и в спешке удалился из дома.

Всё то время, что мне пришлось пробыть в пути, пока машина преодолевала естественные барьеры земляной пятикилометровой дороги, я мыслил над связью трех фактов: туши кабанов, паника Мака и карантин школы. Во всем этом была непосредственная связь. Но какая именно? Об этом я узнаю только в самом участке.

— Что случилось? — задал вопрос я, как только за мной захлопнулась входная дверь.

— Звонили из управления. Сказали, чтобы мы дежурили и не давали людям покидать свои дома. Школу и детский сад я уже поставил на карантин.

Лицо Мака было неестественно, для него самого, взволновано. Обычно, напарник был ко всему хладнокровен. Но это совершенно иная ситуация. Видя его обеспокоенность, становилось не по себе и мне.

— Конкретную причину называют?

— Ее и называть не нужно. Смотри, — указал он, взяв пульт и включив телевизор. — Помнишь, вчера я говорил тебе про Китай? Теперь эта чертовщина творится еще и в Индии с Пакистаном. Общественность взволнована тем, что если это эпидемия, то она слишком быстро распространяется.

Большинство каналов, что мы тогда прощелкали, показывали одни и те же безумные кадры: люди, которые были показаны там, сходили с ума и кидались друг на друга словно одичалые. И это была не шайка головорезов, не тридцать человек и даже не сотня, раз уж на то пошло, — это были тысячи людей. Они брали в руки всё то, чем можно бить, и бросались на прохожих — на здания — на всё вокруг. Эти люди забивали до смерти.

— Но почему карантин? Безумие передается? — озадачил я, полагая, что Мак уже обо всем осведомлен.

— Понятия не имею, но, судя по всему, это так, — ответил он. — Сегодня только второй день с момента появления этой ерунды. Еще никто не установил официальную причину. Большинство склоняется к тому, что это дело рук неизвестной секты или террористическая организация.

— Слабо верится.

— Именно. Потому что те кабаны, которых мы вчера обнаружили, тоже могли обезуметь. И, в случае с ними, это точно не секта.

В течение следующего часа мы объезжали Далтон и настоятельно рекомендовали людям запереться в своих домах. Главное, было не допустить паники. Чего, в общем-то, и не происходило. В тот день жители еще сохраняли спокойствие.

— Лиза, я сегодня поздно приеду, аж под самые сумерки. Не выпускай детей из дома, и сама никуда не ходи.

— Всё-таки что-то действительно серьезное. — Ее голос слегка задрожал, и она глубоко вздохнула. — Чуяло моё сердце. Чего нам опасаться?

— Буду дома, всё объясню. Но если не терпится, включи телевизор. Там сейчас не навязывают мнение, дают поле для размышлений — видеофрагменты без комментариев.

После разговора с женой я еще не успел убрать телефон, как раздался звонок от старика Шиллинга.

— Что ему надо? — задался Мак, сидя на переднем пассажирском сиденье.

— Черт его знает. Мне ответить на звонок?

— Хрен с ним, отвечай.

— К чему такая срочность, Стёпа? — приветливо начал я.

— У меня весь задний двор полон дохлых кур, мать вашу за ногу!

— Что ты хочешь этим сказать? Лисы загрызли?

— Сосед сказал мне то же самое, дери его за ногу! Говорит, «когда тебя не было дома, я слышал, как неугомонно носились твои куры. Сначала подумал, что ты, пьяный, есть захотел, поэтому не пошел проверять. А потом вспомнил, что ты на охоте. Кинулся, а куры уже дохлые», — процитировал Шиллинг, глумливо парадируя голос соседа.

— Я-то тут при чем? Теперь чаще будешь наведываться ко мне на ужин.

— Ты так и не понял?! Ты вообще смотришь телевизор?! С моими курами та же херня, что и с теми вонючими кабанами!

Я призадумался.

— Что замолчал?! Может ты скрываешь от меня что-то?! Вам в администрации всё давно объяснили! Говори, что за хрень убила моих кур?!

Старик Шиллинг вёл себя как-то странно. Он не мог стать таким агрессивным только из-за того, что потерял десяток кур. Конечно, теперь ему придется чаще ходить на охоту, но причина агрессии крылась далеко не в этом.

Не став отвечать, я оборвал связь и выключил телефон.

— Он бредил? — спокойно, в медленный темп езды нашего патрулирования, спросил Мак.

— Не то чтобы бредил… скорее, вёл себя странно — несвойственно себе. Как будто это не он.

— Если ты о брани в конце каждого предложения, напомню тебе, что он всегда так делает.

— Нет-нет. Тут что-то другое…

Поздно вечером, когда семья уже должна была поужинать, я отправился домой. И, честно говоря, если бы не скоропостижность приближающихся событий, я б возвращался так каждый день.

Подъехав к дому, я заглушил двигатель, запер пикап и пошел к террасе. В доме тем временем все уже спали — на втором этаже везде был погашен свет. Горел лишь фонарь, освещавший террасу, и кухонный светильник, который мы почти никогда не выключали — его свет высвобождался и рассеивался на заднем дворе, тем самым позволяя мне следить за тем, что там происходит.

В гостиной в полусонном состоянии меня ждала жена. Чуть не засыпая над краешком стола, она то и дело подогревала ужин в надежде, что я вот-вот приеду.

— Без тебя я бы всё равно не уснула, — прокомментировала она сию картину, когда зажглась включенная мною гостиная люстра.

— Впервые вижу тебя такой, — улыбнулся я, вешая куртку.

— Какой? Переживающей? — Ее лицо ничуть не поменялось. Лиза была чем-то расстроена. Но долго гадать не пришлось: — Почему ты был недоступен?

Да. Она переживала по поводу того, что не знала, что со мной происходило. И в этом была только моя вина. Я признал это сразу.

— Черт бы побрал этого Шиллинга. Он названивал мне, и я выключил телефон. Прости.

Благо, Лиза была хорошим человеком — она не любила закатывать скандалы. Ее от этого воротило, впрочем, как и меня.

— По-твоему, как я должна была себя повести? — озадачила она. И это была одна из лучших ее черт. Лиза умела задать такой вопрос, после которого всё становилось на свои места.

— Ты права. Я б переживал еще больше, если бы не знал, что происходит с тобой. С ума, наверное, сошел бы.

В ответ на мои слова жена, опустив глаза, негромко и устало посмеялась. Будто хотела показать этим мою глупость, которую, честно говоря, я не сразу обнаружил.

— Брендан, ты и так не знал, что с нами происходит, — продолжала искусственно улыбаться она, покручивая головой из стороны в сторону, — но так и не позвонил.

Да, тогда я стал еще больше не прав. И если бы не понимающая, лучшая жена на свете, я б давно спал в кузове пикапа.

— Ужинай и иди спать. — Лиза поднялась из-за стола и пошла к лестнице, возле которой напомнила: — И не забудь сходить в душ.

Той ночью Лиза никак не могла уснуть. Она лежала на кровати и читала книгу, чьи страницы освещал тусклый светильник, стоящий на комоде справа. В комнате было достаточно темно, чтобы споткнуться о что-либо, и достаточно светло, чтобы с трех метров увидеть усталое лицо жены.

— Бессонница или до жути интересная книга? — поинтересовался я, рыская по шкафу в поисках пижамы.

Да, я любил пижамы. Всегда спал только в них. Привычка, привитая откуда-то из раннего детства. Настолько раннего, что моя голова решила удалить эту информацию еще лет так в десять, посчитав ее просроченной.

— Герберт Уэллс. Осталось немного страниц — решила дочитать.

— Отлично. Я начну читать ее сразу же после тебя.

— Будешь читать так же, как «Человека-невидимку» и «Машину времени»? До сих пор читаешь с прошлого года. Небось, растягиваешь удовольствие? — подловила она.

Мне срочно нужно было ей как-то ответить. Так, чтобы она улыбнулась и тем самым сбросила всю усталость с лица.

— А что это за книга? «Война миров», — прочитал я, ответив на свой вопрос. — Ну эту книгу я уж точно прочту.

— Держи. — Лиза захлопнула ее и протянула мне, после чего ехидно улыбнулась. — Я закончила. Твоя очередь.

Тогда я понял, что влип. Моя рука потянулась, сработал хватательный рефлекс, и последующие полчаса мне пришлось перелистывать пожелтевшие страницы старого издания. Ежеминутно, если не ежесекундно, мои веки тяжелели настолько, что я вот-вот должен был уснуть. Но я держался — ждал, когда уснет Лиза. И только убедившись, что она крепко спит, я позволил отключиться и себе.

Это был вторник. Дети по привитой привычке проснулись в школу, жена встала состряпать нам завтрак, а я, продирая глаза, собирался идти на работу. Каждый еще дремал и пытался найти себе источник бодрствования: одна болтала по телефону, другой листал музыкальные каналы по телевидению, третья читала книжку, четвертая готовила, а я наблюдал за всем и никак не мог вспомнить, куда дел свой телефон.

Вспоминал минуты две-три. Уже хотелось идти к Лизе, но стоило мне приподняться, как я обнаружил устройство в своей руке. Такое бывает.

— С кем ты там так долго разговаривала? — спросил я у Виктории, как только та поднялась с лестничной ступеньки и зашагала вниз.

— Патрик уже в части. Звонил мне. Сказал, их мобилизуют для чего-то.

Старшая дочь никогда не отличалась особыми знаниями в каком-то деле. Она переняла лишь половину всего самого лучшего у своей матери — внешность. Отсюда и безразличие к независимому от нее миру, что объясняет ее неосведомленность в глобальных общественных процессах. Не хочу говорить, что она глупа и в чем-то неправа, нет. Просто у девочки всегда была сфера собственных банальных и в то же время правильных и естественных ценностей — ее заботило здоровье и благополучие близких, поддержание уровня «хороших» оценок в школе, ведение дневника и эстрадная мечта. Отсюда и нежелание интересоваться чем-то, выходящим за рамки ее обыденности. Так, зная, что Патрик вполне вероятно будет подвержен опасности, Виктория вряд ли захочет понять, что из себя представляет источник той самой опасности.

— Страну охватила какая-то эпидемия, вот военных и беспокоят. Патрик будет следить за порядком на улицах, не более. — На самом деле я не знал, что происходит. А говорил так лишь для того, чтобы девочке стало легче. Мало ли, что у нее на уме.

Затем мы сели завтракать, и я щелкнул гостиный настенный телевизор. В общем, сразу об этом пожалел.

Первый попавшийся канал крутил свежие записи с мест, куда добралась эпидемия. Так как комментарии к происходящему были не самые успокаивающие, я моментально щелкнул на другой канал. Там кадры и речь оказались еще ужаснее. Третий канал вообще прогнозировал скорое распространение эпидемии по всей России. Тогда я, сделав лицо, будто бы ничего плохого не показали, выключил телевизор.

— Хорошая погодка, кстати. — Мне показалось, что этим трепом я скрою накатившее меня волнение, однако этим я только усугубил ситуацию: выражение моего волнительного лица привлекло к себе еще больше внимания, а я стал казаться чуточку наивнее.

Дети окинули меня в чем-то подозревающими лицами и переглянулись друг между другом. Затем Фабиан пожал плечами, глядя на Викторию, перевел глаза на меня и сказал:

— Пап, вообще-то, у нас у каждого в комнате есть телевизор. И я так же, как и ты, смотрю его.

— А что — мы переглядывались из-за этих мерзких картинок? — Виктория приподнятой кверху ладонью и косым взглядом указала на телевизор. — Я думала, это из-за пересоленного бекона, — добавила она. В ответ на что Фабиан недоуменно посмотрел и глумливо покачал головой.

Затем раздался звонок. Я сразу почуял, что это Мак, и, когда взглянул на экран, удостоверился в этом.

Следующей моей чуйкой была страшная новость. Мак не мог звонить просто для того, чтобы подогнать меня. Поэтому я заранее мнил, что в его словах будут нежеланные известия об ухудшении обстановки вокруг неизученной эпидемии. В общем, снова угадал.

— Слушаю, Мак. Что стряслось?

— Первое убийство в Далтоне. Да не простое — за все двадцать лет тихой жизни отыгралось. Ни за что не угадаешь, кто убийца. Это шокирует еще больше.

По сравнению с понедельником в тот день Мак спокойнее относился ко всему, что произошло или всё еще происходит. Отсюда и мои неверные догадки. Я не мог и представить, что убийцей может оказаться именно этот человек.

— Неужто мэр Далтона? — посмеялся я, не восприняв всю накаленность обстановки. Но когда я понял, что Маку нисколько не смешно, то сразу отбросил все шуточки и сделал каменное лицо.

— Нет. Но если я назову имя, ты не поверишь.

— Славка Добряк что ли?

— Стив Шиллинг, — раскрыл Мак все карты.

Мне на пару секунд стало не по себе, напрочь пропал аппетит. Конечно, напарник мог пошутить, особенно если бы он находился в то время с Шиллингом. Но ведь настали времена, в которых не до шуточек. Это и пугало меня больше всего.

Мои преднамеренно натуженные брови, не без бороды создающие каменный образ, полегчали и уплыли вверх, создавая тем образом пространство для глаз, которые будут выражать страх и недопонимание.

— Кого он убил? — начал я после десятка секунд, проведенных в упорядочивании внутричерепных неразберих.

— Семью своего соседа. Самого соседа убить не смог; тот дал показания, в которых сказал, что Шиллинг забрал его машину и поехал на восток через весь город. Так что, если желаешь, можешь заехать на место преступления. Тебе по пути. Сейчас там работают полицейские из управления.

— Еще вчера утром мы прощались с ним возле моего дома, вечером болтали по телефону, а сегодня он уже преступник. Я не верю, что он мог убить.

— Это факт. К тому же он угнал машину и уехал. Значит, он осознавал, что делает.

— Или не осознавал, — задумался я, замолчав.

— Что ты придумал? У тебя есть какие-то соображения по этому поводу?

— Да, есть. Шиллинг касался соседа?

— Да, тот весь избит. С трудом выжил. Если бы не его ружье, он бы не отбился от старика.

— Сегодня вечером сможешь устроить мне разговор с потерпевшим?

— Вряд ли удастся. С ним весь день и всю ночь будет находиться специальный психолог из управления. Поговорить можно будет только с ее позволения. Так в чем заключаются твои соображения?

— Пока еще ни в чем. Заключить их мы сможем только сегодня вечером, если поговорим с потерпевшим.

Я разорвал связь. Мне срочно нужна была поездка в одиночестве. Два десятка минут в размышлении с самим собой. Мне казалось, я начинал понимать, что произошло с Шиллингом.

Бывает, люди не могут понять простых очевидных вещей. Они смотрят на картину и пытаются увидеть в ней что-то глубокое, в то время как там ничего нет, или наоборот. То, что, казалось бы, может быть таким простым, мы заворачиваем в белую и черную пелену. Но нас не нужно в этом винить. Ведь это не черта людской глупости — это всего лишь попытка усложнить или облегчить свою жизнь, тем самым показывая остальным свою динамику. Так уж мы устроены. Это в нас заложила природа.

В нашей среде всегда было популярно отношение понятий «живу» и «существую». Мы так увлекались поисками отличий, чтобы обернуть «живу» в белую пелену, а «существую» в черную, что совсем забыли, что одно вытекает из другого. Как ствол дерева, берущий начало в своих корнях.

Природа — гениальный художник, создавший мир полный знаков. Одним из таких знаков я увидел дерево. Вместо того, чтобы попытаться расшифровать, мы уничтожили его — сократили популяцию. Так, выигрывая дни для жизни, мы уничтожали дни для существования. Никто не мог и подумать, что природа подготовит нам грубый ответ.

— Ты не разговаривал с психологом насчет разговора с потерпевшим? — спросил я, войдя в отделение и сняв верхнюю одежду.

— Разговаривал. Доктор Третьякова сказала, что теперь, разговоры с потерпевшим, это не в нашей с тобой компетенции. Но что-то мне всё это не нравится, — Мак дал понять, что мне нужно выслушать ряд его соображений. — Как только я закончил с ней, пришли люди из непонятной организации. Я не стал ничего спрашивать у них, сам понимаешь. Зато видел, как они брали у потерпевшего анализы. Я готов с точной уверенностью заявить, что правительство нам чего-то недоговаривает. То, что произошло с теми свиньями, с Шиллингом, и до сих пор массово происходит в странах Азии, несет скрытую угрозу с невообразимыми последствиями.

Мак сидел в кресле за столом и покручивал в руках нераскрытую пачку сигарет. Рядом с ним на столе лежала связка ключей, стопка бумаг и эксклюзивный стационарный телефон.

— С чего это ты курить начал? Бросил ведь, когда из Кракова перебрался. — Мне показалось, что этим разговором удастся немного отвлечь напарника, тем самым вызволив из него дополнительный поток мыслей.

— Черт его знает. Но еще не начал. — Мак не смотрел на меня. Из-за нервов его выпученные глаза пристально, как завороженные, наблюдали за стационарным телефоном. Как будто кто-то вот-вот позвонит.

— Ждешь звонка?

— Чьего? — Глаза напарника всё же оторвались от устройства и уставились на меня. — Ах да, ты об этом, — улыбнулся он, но нервозные жилки у виска продолжали выдавать обеспокоенность. — Я не знаю, что со мной творится. Я перестаю понимать, что происходит. Такое ощущение, что мы попали в какой-то фильм и ожидаем тяжелой участи, трактуемой сюжетом.

Конечно, я тоже был всем этим обеспокоен. И, наверное, даже больше чем Мак. Однако в напарнике было что-то такое, чего он не говорил. Как будто держал в груди острый камень: то и дело лихорадочно ворочался, а по лицу скатывались капли пота.

— Ты не хочешь мне ничего сказать? Если есть какие-то проблемы, ты же знаешь, я всегда помогу.

— Ты о чем? Что со мной не так? Вроде бы всё нормально. За людей вот только переживаю. — Мак произнес это так, будто пытался сатирично съязвить, дабы вызвать обоюдный подъем, ушедшего на дно настроения. Правда, результат насмешки над людьми не оправдал себя — я продолжал недоумевать в странном поведении напарника.

— Никогда не видел, чтобы ты так часто терял своё хладнокровие. Вижу, ты пытаешься воспрянуть, вызволить себя из недр, но у тебя не выходит.

— Что тебе надо, Брендан?! — внезапно сорвался Мак, выскочив из кресла и опершись о стол. Он почти склонился над ним, чтобы оказаться как можно ближе ко мне. — У нас куча работы! Когда нам с ней справляться?! У меня сын дома! Я не успеваю приготовить ему нормальной еды!

— Полегче, Мак. Я тебя понял. Сядь и успокойся. Мы что-нибудь придумаем.

На самом же деле я всё еще ничего не понимал. Знал лишь то, что надо было заканчивать с допросами и тем самым унять пыл напарника. Однако моя следующая попытка запутала ситуацию еще более.

— Мы можем отвести Мирослава ко мне домой. Думаю, все с этого только выиграют, — предложил я.

— Нет. Всё нормально. Мы никого никуда не повезем. — Мак вдруг как-то быстро угомонился: присел на кресло и ладонью стер пот со своего лба.

— Точно?

— Точно-точно, — подтвердил он.

Сами понимаете, что я должен был подумать. Да, уже тогда мне почуялось, что с его сыном что-то неладное. Однако я не стал вдаваться в подробности — Мак вышел из беседы так искусно, что тема о Мирославе потерялась в уголках кабинета как-то сама собой.

— Сейчас должно начаться шоу Элтона Платова. Включи телевизор, пожалуйста.

Пару лет назад комик Элтон Платов был на пике своей популярности, что позволило ему создать собственное шоу. Рейтинги передачи давно уже не ставят рекорды, но всё равно удерживают у экранов телевизоров приличную зрительскую аудиторию.

Чем примечательно его шоу? Да ничем особенным… Просто сам Элтон и все гости его передачи полностью перекрашивали свою кожу в тот или иной цвет, чаще всего в синий, зеленый и красный. Перекрасившись, начинались интересные дискуссии. Людям нравилось смотреть такие передачи.

Иногда Элтон Платов так входил в свой сценический образ, что, будучи перекрашенным, проводил свою повседневность.

После окончания шоу, длившегося три четверти часа, мы как-то невзначай снова вспомнили и заговорили о Шиллинге. Правда, на этот раз размышления стали более продуктивнее.

— Сегодня утром, когда ты звонил мне, я думал об одной интересной вещи. Даже, наверное, связке, — начал я, глубоко задумываясь.

— И о чем же?

— О связи между безумством кабанов и Шиллинга. Вспомни, он был единственным, кто приблизился к свинье на максимально близкое расстояние — он коснулся ее.

Мак смотрел на меня так, будто бы давно уже знал о тех мыслях, к которым пришел я. Но он держался молодцом и до последнего не выдавал себя.

— Меня больше интересует вопрос, почему в таком случае не заразились мы? — спросил Маккензи.

На самом деле ответ на данный вопрос был очень простым. Не факт, что был правильным, но этот ответ позволял посеять поле для следующих раздумий.

— Потому что мы не касались кабанов. Всё просто.

— Нет, Брендан. Тут всё намного сложнее. Ведь эти свиньи тоже должны были от кого-то заразиться.

— Это верно. Но для начала предлагаю поверить в ту версию, которая наиболее очевидна. Давай представим, что безумство и чертовщина, творящиеся вокруг, это результат некоей эпидемии, передающейся через касания. — Мы вдруг оба как-то задумались. Потом у меня самопроизвольно вылетело: — И эта зараза овладевает жертвой так быстро, что сходишь с ума чуть ли не моментально.

Мы переглянулись и, подумав об одном и том же, в голос произнесли: — «Доктор Третьякова!»

Схватив патрульные дубинки, мы оба рванули в комнату, где располагались потерпевший и психолог. Так как местный далтонский госпиталь был частью здания администрации, то бежать далеко не пришлось. Через две минуты мы были уже на месте.

— Доктор Третьякова! — закричал я, взывая услышать голос за дверью, но никто не отвечал. Тогда я постучался и, вновь не получив никакой реакции из-за двери, потянулся к дверной ручке.

— Какого черта ты творишь? — одернул меня Мак. — Заразимся, если на нас накинутся.

— Давай слегка приоткроем дверь и, если вдруг что, сразу ее захлопнем?

Напарник кивнул головой.

Моя ладонь боязливо потянулась к ручке, схватилась за нее и провернула. Я потянул дверь на себя. Образовалась щель. Мак сразу же приноровился и проник туда взглядом.

— Вроде всё спокойно, — отметил он. — Открывай дверь полностью.

Я резким движением распахнул дверь и попятился назад. В комнате, что пред нами открылась, был устроен жесточайший погром, а посреди свалки неподвижно лежали два тела. По предварительной оценке, погром был устроен около тридцати минут назад.

В скором времени на место происшествия возвратились люди из непонятной организации. Нас с Маком отстранили от возможности помогать делу и направили патрулировать Далтон.

На следующий день, в среду, мир стал еще грязнее: были зафиксированы вспышки обезумевших в Африканских странах, в Испании, Франции, Великобритании и в Канаде. Вопрос неизученной эпидемии стал проблемой номер один во всём мире. Резко пошатнулась экономика. Нетронутые государства ограничили любое транспортное сообщение со странами Азии, в которых безумие охватило более десяти процентов населения, и в связи с чем введено военное положение.

Сумасшедшие, зараженные этой непонятной болезнью, стали объединяться в группы и громить мирные города. Если до этого обезумевшие просто уничтожали друг друга, то теперь они, будто подвластные единому центру управления, собирались в кучки и следовали туда, где хаос еще не распространился.

В тот день я впервые подумал о том, чтобы отстраниться от мира и переждать вспышки эпидемии в доме, посреди леса, в дали от погибающей цивилизации. Эта мысль не давала мне покоя весь день. Я старался никому о ней не рассказывать, ибо мог подвергнуть себя и свою семью обсуждению со стороны других людей. Но это было бы еще полбеды. Гораздо хуже, если бы те самые люди последовали за мной и заполонили своими палатками близлежащий лес. Ведь тогда под угрозу попадала вся суть плана — отстранение от мира во избежание контакта с человеком, вероятным носителем заразы.

Но были и другие проблемы, дамбами перекрывающие верно направленные потоки моих мыслей. Дело в том, что я сомневался и предполагал наличие иных источников эпидемии. Так перед глазами то и дело мельтешили образы свиных тушек.

Впрочем, погрязать в сомнениях мне долго не пришлось. Уже тем вечером телевидение сообщило об исследованиях, проведенных в Великобритании. Там говорилось, что причиной эпидемии является универсальный вирус, который совершенствуется чуть ли не ежесекундно. Он передается через организмы крупных животных, в том числе и птиц. Это означало лишь одно: подхватить вирус можно было даже если просто погладить зараженного на вид безобидного щенка.

Но была новость, которая наводила страх еще больше. Это были слова, произнесенные одним из ученых, занимающимся исследованием вируса. Он говорил: «Зараза передается не только через телесный контакт, но и через воздух».

Меня это беспокоило сильнее всего. Ведь если те кабаны были заражены, то почему вирус не передался мне? Над этим вопросом я бился еще несколько дней, пока ответ на него не дала сама Россия. Но об этом я повествую позднее.

А между тем, возвратившись с работы, мне показалось правильным доверить Фабиану ружье. Пока я отсутствую дома, кто-то должен уметь постоять за семью. А в те времена вопрос семейной безопасности становился особенно актуальным.

Лужайка слева от дома показалась мне самым удобным местом для общения с сыном. Однако разговор не заладился с самого начала.

— Лучше бы брал меня на охоту, когда я просил. Стрелять я и так умею.

Фабиан часто злился на меня по пустякам. Он любил давить на то, что я воспитывал его неправильно. Всегда просился со мной на охоту, но я почему-то не брал его. Не хочу писать об этом, но сразу признаюсь, что был не прав. Я должен был положительно отвечать любым его капризам. Особенно желанию охотиться. Возможно тогда он был бы более подготовлен к событиям, которые еще придется пережить всем нам. Многим не пережить…

— Вопрос стоит не в умении стрелять, Фабиан. Вопрос в доверии.

— В каком еще доверии? — презренно спросил сын.

— Я хочу доверить тебе ружье. Как ты говорил мне на одном из завтраков, ты прекрасно понимаешь, что происходит в мире. Ты способен судить происходящее, а значит понимать, что всех нас ждет трудное будущее.

— Не понимаю тебя, — прищурился он, сложив руки перед грудью.

— Эпидемия может прийти и сюда, к нам. Она может оббить порог нашего дома уже завтра или даже сегодня. И наша с тобой обязанность в том, чтобы зараза или любой другой ее носитель не попал в наш дом и не заразил нас. Пока я дежурю в Далтоне, ты должен дежурить здесь.

Я старался произносить каждое слово так, чтобы восприимчивое сознание Фабиана прониклось моими мыслями. Девочки не смогут защитить себя и могут дрогнуть в самый ответственный момент. А вот Фабиан был смелым сыном, поэтому я верил в него и хотел положиться.

— Носить ружье не так уж и сложно, пап. Или ты имеешь в виду что-то другое?

Тогда я увидел, что сын начал понимать. Мне оставалось добавить всего несколько слов.

— Я хочу сказать, что ты будешь не просто носить ружье — ты будешь носить смерть. Если ты увидишь чужака и не сможешь его прогнать, то тебе останется только одно… — я специально замолчал, чтобы Фабиан продолжил мою мысль. И не ошибся.

–…убить его.

Теперь я знал, что сын готов. Но даже несмотря на это я жутко переживал. Ведь я мог наделать много ошибок, одни из которых не будут простительны. Никогда.

— Брендан, ты совсем обезумел, — начала Лиза, как только заметила Фабиана, поднимающегося с ружьем по лестнице на второй этаж. Она, как всегда, была спокойна в лице и, вникая в ход моих мыслей, пыталась разобрать происходящее. — К чему такие меры?

— Чует моя задница, мир припас для нас немало гвоздей. Мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что сын ходит с заряженным ружьем.

— Ты не перестаешь меня удивлять. — Жена развернулась и пошагала на кухню.

— Этого ты и ожидала, когда сказала мне «да» в церкви, — последовал за ней я, произнося приятные слова.

— А теперь поцелуй меня и сходи за Давидой. Уже смеркается, а она всё еще возле своего дерева.

После этих слов я сразу же поменялся в лице. Расслабленность, вызванная очарованием Лизы, молниеносно перелилась в слабую консистенцию растерянности и гнева. Но я не стал ничего говорить, а просто выбежал из дома и помчался за Давидой.

Повезло. Она сидела у дерева и провожала последние лучики солнца, как делала это обычно. И, как небо освобождалось от алого света, стал угасать мой пыл, уходя за горизонт утешения.

Метров за семь до дочки мои ноги перестали бежать, и я смог спокойно дойти до нее, переводя дух глубокими вдохами и выдохами.

— Последнее время провожать солнце стало небезопасно, Давида. Тебе не стоит ходить сюда, пока не откроют школу.

Девочка еще немного посидела в тишине, будто не обращая никакого внимания на мои слова, а затем повернулась ко мне и, поджав колени к груди, заговорила:

— Садись рядом.

Я подкрался и присел.

— Ты сегодня неразговорчивая. Случилось что?

— Скучно. Хочу в школу. Или хотя бы до бабушки.

— Там небезопасно, Давида.

— Так небезопасно, как и здесь? — заметила она, загоняя меня в логическую ловушку.

— Ну-у, — протянул я, — тут менее небезопасно, чем там.

Потом дочка замолчала, пару раз оглянулась и проворчала:

— Как-то это всё подозрительно. Как в страшных фильмах.

— Ты о чем, Давида?

— То, что показывают по телевизору. Я об этом.

— Не принимай это близко к себе. Мы далеко от того, что там показывают. Сюда никто не проникнет, поэтому мы всё переживем. Мы ведь Мейеры, — улыбнулся я. — А теперь пошли домой.

Следующие ночи я засыпал с мыслью, что завтрашним днем всё прекратится. Не было еще того, с чем человечество не справлялось. Однако каждое утро, стоило мне включить телевизор, я расстраивался, так как всё сильнее поддавался лозунгу — «Людям объявлена война, в которой победить у нас нет ни единого шанса».

Однозначно это был вызов. Вызов свыше. В ту субботу мне думалось, что это Бог решил всех нас покарать, как это было во времена Великого потопа. Конечно, всему находилось правильное небиблейское объяснение. Но тогда я говорил себе просто: «Это сарказм свыше. Бог хотел пошутить над нами последний раз».

К субботе, всего на седьмой день после первых азиатских симптомов эпидемии, в мире не осталось ни одной страны, в которой не были бы найдены признаки наличия вируса. А так как действенных средств бороться с ним человечество еще не изобрело, наименее пострадавшие страны решили создать «ОКЗ» (Особые Карантинные Зоны). Честно говоря, я не знаю, удалось ли у них, но на выполнение плана были брошены все средства, в том числе и армия.

Суть «ОКЗ» заключалась в том, чтобы в полярной зоне России, а также в Сибирской тайге и Скандинавии, открыть международные участки, куда ссылались бы непострадавшие люди со всего мира. Участие в программе было доброжелательным, и чтобы поучаствовать, нужно было прийти в ближайшую военную часть и попросить помощи.

Но чего такого особенного в этих зонах? И что если внутри «ОКЗ» всё же произойдет заражение и начнется эпидемия среди участников? — спросите вы. И ведь вопрос абсолютно дельный.

Дело в том, что государства, работающие над «ОКЗ», приняли хартию, в которой разрешалось убийство людей с симптомами болезни. Посчитав такой путь решения глобальной проблемы наиболее рациональным с точки зрения сохранения человека как вида, страны пришли к данному документу.

В хартии также оглашались и другие пункты, приведшие общественность к диссонансу. Там говорилось о том, что страна, население которой на четверть заражено, даже по статистике скромных источников, переходит в агрессивный военный режим. Это означает, что создаются специальные армейские конвои, которым будет задано направление, по ходу которого они будут обязаны истреблять всех, кто хоть немного попадает под критерии обезумевших.

В субботу эти пункты уже вовсю исполнялись во многих странах Европы и обоих Америк. И только в России пока сохранялся наименьший показатель зараженных людей. Он был небольшим, не помню точную цифру. Говорилось лишь о том, что особая концентрация обезумевших была на юге страны, откуда медленно распространялась вверх на север. По данным, которые передавали еще действующие каналы СМИ, сообщалось, что в субботу скоординированные группы обезумевших пытались перебраться через реку Дон.

Из всего этого наибольший страх наводил тот факт, что южный регион обезумел всего за один день. Одного пятничного дня хватило, чтобы заразить весь северный Кавказ и подняться аж до самого Дона. Мы, в Далтоне, располагаясь в пределах радиуса двухсот километров от Ростова-на-Дону, больше всего боялись того, что уже в воскресенье зараженные могут прийти к нам. Вся надежда была на заградительные войска, растянувшиеся от Азовского моря через Цимлянское водохранилище и до Волгограда. Если они выдержат, то в воскресное утро наша семья успеет последний раз отмолиться в далтонском храме.

А пока, я и Мак ехали в патрульном пикапе и следили за порядком в городе. Мы удивлялись, что никто из горожан всё еще не поднял панику и не занялся мародёрством. В прочем, нам это было на руку.

— Ты не думал над тем, чтобы убраться из Далтона? — спросил Мак, толкнув дельную тему для разговора.

Я понимал, что дискуссии могут привести к тому, что я ляпну о своей затее укрыться в лесу. Нельзя было допустить, чтобы об этом узнал даже мой напарник. Но, тем не менее, что-то подначивало меня рассказать ему.

— Думал. Много раз думал… А что ловить-то? Выберемся из Далтона и куда дальше? По-моему, лучше всего оставаться здесь и надеяться на лучшее.

— На Бога.

— Вряд ли. Если он и существует, то он тот еще засранец.

— Вот из-за таких как ты, он и решил наказать человечество.

За последние дни Мак сильно изменился. Я заметил это еще несколько дней назад и даже пытался разузнать об этом, если вы помните. Но все попытки были тщетны.

Казалось, Мак в чем-то разочаровался, или даже отчаялся. При чем настолько сильно, что вроде бы даже начал веровать во Всевышнего. Сначала пропадало его хладнокровие, теперь появляются надежды на небо — у напарника точно были проблемы, о которых он не хотел говорить.

По всей вероятности, эти мои переживания по поводу Мака и явились главной причиной, развязавшей мне язык. Я больше не мог молчать — я хотел помочь.

— Когда Бог хотел всех нас затопить, Ной построил ковчег, где укрыл каждой твари по паре и таким образом сохранил жизнь. У меня похожая затея. Это, конечно, не лодка, но суть та же — а заключается она в том, что мы сможем укрыться и переждать… — Напарник смотрел на меня так, будто я предстал пророком, чьи благие слова, вкушенные им, должны были как-то помочь. — …Ты возьмешь Мирослава и вместе с ним переедешь ко мне в хижину. Мы завалим подъездную дорогу, замаскируем дом, соберем охранный кордон и будем дежурить, чтобы никакая тварь не посмела забрать наши жизни. Пока чертовщина будет топить планету, мы проплаваем среди леса и переждем. Западнее моей хижины труднопроходимая тайга, сам знаешь, с севера и юга леса пореже, но тоже надежны; таким образом, нам останется оберегать только восточный подступ. Думаешь, не сможем? Еще как сможем! Как тебе идея, а?

Мак еще некоторое время смотрел на меня, а потом медленно отвернулся лицом к боковому стеклу и, сдерживая крики отчаяния, застонал:

— Брендан, у меня проблемы…

— Какие проблемы? — спросил я, будто совсем не догадывался.

— Мой сын…

— Что с ним? — На этот раз я ожидал услышать что-то действительно ужасное.

— Он… обезумевший.

Я резко дал по тормозам, развернувши машину поперек дороги, выскочил из нее и направил табельный пистолет в сторону Мака.

— Почему ты молчал?! Выходи из машины!

Должно быть, вы не понимаете, почему я так отреагировал. Стоит объяснить. Понимаете, ведь если Мирослав всё это время был заражен, то Мак тоже мог быть переносчиком вируса. Этим он ставил под угрозу мою жизнь и, что хуже, жизнь моей семьи. Я не знал, как мне отреагировать, поэтому быстро выскочил из пикапа и попытался выиграть время для раздумий.

— Я мог заразиться, мудак! — продолжал свирепствовать я.

Но Мак спокойно выбрался из машины и, держа руки кверху, медленно, будто сам не свой, заговорил. Казалось, вот-вот и по его щеке покатится слеза — пепел отчаяния.

Конец ознакомительного фрагмента.