Охота на охотника

Владислав Морозов, 2019

Продолжение приключений нашего современника Андрея Черникова в прошлом веке, начатых в романах «Охотник на вундерваффе» и «Охотник на попаданцев». Теперь роли поменялись – на Черникова, летом 1944 года пытающегося вывезти из Третьего рейха беременную агентессу, ведут охоту не только фашистские спецслужбы, но и прибывшие из далекого и «светлого» будущего недоброжелатели, имеющие боевую подготовку на уровне элитных бойцов штурмового батальона. Из-за спешки и прямого предательства срываются не только основные, но и запасные варианты эвакуации, а дорога к точке сбора проходит через пылающие фронты и границы охваченной безумием мировой войны Европы. И непонятно, что ждет Андрея в финале спасательной операции – награда или пуля в затылок!

История 1

Мой отчим был турецкий подданный. Суета в тылу большой войны

Окрестности города Брезно. Словакия. 4 августа 1944 г.

Когда я открыл глаза после пронизывающей сырости апрельской ночи, вокруг было тепло и солнечный свет причудливо играл в зеленой листве деревьев — конец лета, благодать, леса еще толком не начали желтеть. В чаще вокруг меня одуряюще пахло свежей и прелой травой, смолой, медом и какими-то цветами, в воздухе жужжали насекомые, слышались и голоса каких-то птиц. Например, по специфическому свистящему треску я понял, что мое появление шугануло любящих тишину сорок. А раз они всполошились, значит, человека давно не видели. Это было хорошо — свидетели мне точно не требовались. Немного осмотревшись, я понял, что, судя по всему, попал куда нужно. Слева, где-то у самой линии горизонта смутно маячили за деревьями невысокие то или хребты, то ли сопки, поросшие лесом. Надо понимать, словацкие Рудные горы. Если это было так, мне следовало в точности соблюдать инструкции Блондинки и идти направо — сначала подобрать оставленную работодателями закладку с документами и прочими «причиндалами первой необходимости», а затем выбираться через лес к дороге. Нужный мне городок Брезно должен был находиться километрах в десяти южнее места моего появления.

Пройдя километра полтора в предписанном заранее направлении (хотя я и не уверен, что удерживал его на 100 %, за отсутствием компаса и иных средств навигации), я быстро нашел то, что искал. На сей раз местом для закладки был выбран довольно приметный старинный серый каменный крест, который я после недолгих поисков обнаружил на лесной поляне, за кустами терновника. В принципе, через поляну проходило нечто, похожее на тропу. Но судя по высоченной, вымахавшей за лето в стрелку траве, здесь очень давно никто не ходил. Да и вообще, как я уже успел отметить, каких-то признаков присутствия человека в этом лесу категорически не обнаруживалось. Кстати говоря, что это был за крест — я, честно говоря, не очень понял. Хотя на поросшем мхом выщербленном веками атмосферных осадков кресте я смог рассмотреть какие-то буквы и очень характерный символ в виде чаши. Гуситы? Если этот крест действительно имел отношение к ним, то это аж XV век. То есть очень давно. И что такого забыли в горах Словакии буйные последователи Гуса и Жижки — черт его знает. Это вполне могла быть и могила какого-нибудь «божьего воина», и просто какой-нибудь памятный знак. Вникать я не стал, тем более что мне не было решительно никакого дела до этого креста, а историей Гуситских войн я никогда не интересовался. Да и не за этим я сюда пришел.

Как и сказала мне Блондинка, позади холмика у основания креста лежал практически неразличимый в траве плоский камень, который вполне мог быть куском расколотой могильной плиты или чего-то подобного, но выглядел значительно свежее креста. Слава богу, в этот раз копать мне не пришлось. Подцепив руками края камня, я приподнял его и с удовлетворением обнаружил в открывшемся углублении (кусок дерна под камнем был кем-то аккуратно срезан) два небольших целлофановых свертка.

В первом был паспорт с вложенными в него бумажками и туго набитый кожаный бумажник самого что ни на есть пижонского вида. Ну, паспорт был, как мне и пообещали, тот самый, международный турецкий, не новый (состарить, как, впрочем, и напечатать, турецкий паспорт периода первой половины ХХ века для тех, кто меня сюда прислал, видимо, было сущим пустяком), серо-зеленого цвета, в центре титульного листа обложки оттиснуты позолоченный полумесяц, между «рогов» которого расположилась пятиконечная звезда. Вверху было написано «TURKIYE CUMHURIYETI» — «REPUBLIC OF TURKEY». А пониже полумесяца имелась вторая надпись «PASAPORT» и тоже с переводом с турецкого на международный — «PASSPORT». Звали меня сейчас, как меня предупреждали, Йыгыт Йылдырым. Вроде бы «Йыгыт» это какое-то производное от «Джигит». Фотография в паспорте была моя, только я там был какой-то слишком уж загорелый, с маленькими усиками, излишне хитрыми глазами и странной прической — волосы по моде тех лет зачесаны назад. В таком виде я сильно напоминал сам себе отпетого негодяя или американского шпиона из советских фильмов 1950-х гг. (кстати, тогда мерзавец и вражеский агент очень часто совмещались в лице одного персонажа) и выглядел очень подозрительно. Оставалось надеяться, что разного рода сексоты и жандармы не обратят внимания на подобные досадные мелочи. Что еще сказать — паспорт был выдан Министерством внутренних дел Турецкой Республики в декабре 1942 года. И, судя по украшавшим соответствующие его страницы многочисленным штампам, за последние полтора года я не менее восьми раз бывал на территории Третьего рейха, а также по нескольку раз проезжал через Болгарию, Венгрию, Румынию, Словакию, Хорватию и даже Швейцарию. Последний по времени штамп свидетельствовал о том, что венгерско-словацкую границу я пересек 29 июля 1944 г.

В паспорт была вложена некая сложенная вчетверо бумажка на увенчанном имперским орлом со свастикой в лапах казенном бланке, с моей фотографией, несколькими подписями и донельзя солидного вида германскими печатями. Насколько я понял этот немецкий текст, там было сказано, что «Нerr Y. Yildirim» (то есть я) работаю в фирме, ведущей дела с Reichswirtschaftsministerium (оно же RWM — Имперское Министерство экономики), а конкретно с его 1-м главным управлением, занимавшимся промышленностью и торговлей. Рассмотрев подписи внимательнее, я увидел, что, между прочим, этот документ подписан самим статс-секретарем RWM, группенфюрером СС Отто Олендорфом, при этом одна из украшавших сей «папир» печатей была личной печатью данного деятеля. Эта фамилия показалась мне смутно знакомой, и после некоторого напряжения памяти я вспомнил — ну да, был у арийцев такой голимый злыдень из самых что ни на есть черных СС. До момента, когда этого хренова Олендорфа отправили укреплять имперскую экономику, он успел покомандовать различными айнзатцгруппами на юге оккупированной части СССР. Так или иначе, под его непосредственным руководством тогда поубивали массу народа (в основном, как обычно, невинного, из числа гражданских), а сбежать за границу или отмазаться от обвинений трибунала после краха Третьего рейха герр Олендорф не сумел, в результате чего и был повешен 7 июня 1951 г. Такая вот «шикарная карьера». Что мне давала эта бумажка — не очень понятно, тем более что там ровно ничего не было сказано насчет оказания мне какого-либо содействия или чего-то в этом духе. Однако, при серьезной полицейской проверке, какую-то роль подпись и печать статс-секретаря в ранге группенфюрера СС вполне могла сыграть. А вот если я, с этой бумажкой в кармане, попадусь к каким ни есть партизанам или подпольщикам, меня могут запросто и без лишних разговоров укокошить как «пособника оккупантов». Так что следовало сто раз подумать, перед кем стоит светить сей документ, а перед кем вовсе даже наоборот.

Также в паспорте лежали два выписанных на мое имя разрешения на ношение оружия — одно не вполне понятное мне турецкое (у турок и буквы вроде бы похожи на латинские, но вот слова из них всегда складываются какие-то, напрочь непроизносимые), второе выданное немцами. Конечно, Европа 1944 г. — это вам не Дикий Запад времен фронтира, но таскать пистолет в кармане — вовсе не лишняя предосторожность для коммерсанта, а уж тем более иностранца.

В моем бумажнике обнаружился толстый пресс из примерно десяти тысяч рейхсмарок. Там были зеленовато-коричнево-бежевые бумажки по 20 рейхсмарок и серо-зеленые купюры по 100 рейхсмарок, стандартного для Дриттенрайха мрачноватого дизайна: с одной стороны — какой-то скульптурный профиль в венке, в окружении странноватых древних полуодетых баб, с другой стороны — портреты каких-то пожилых государственных деятелей в старинных сюртуках. Также там было пять сотен английских фунтов, полторы сотни долларов (интересно, как в тогдашнем Третьем рейхе относились к тем, кто таскает в бумажнике вражескую валюту?). Плюс к этому, в бумажнике лежало россыпью небольшое количество прочих валют. В частности там было около сотни синеватых турецких лир-пятерок с портретом какого-то государственного деятеля во фраке и белой бабочке и зеленоватые бумажки по 10 лир, пара тысяч словацких крон, зеленовато-бежевыми бумажками по сотняге (с изображением герба Словакии и какой-то бабы в национальной одежде), а также около тысячи весьма странных венгерские пенге (всю жизнь думал, что у них в качестве национальной валюты всегда были форинты) — зеленовато-коричневые бумажки номиналом по 10 и 20 пенге, тоже с какими-то бабами, и красноватые по 50 пенге, с портретом некоего пышноусого мэна в старинном головном уборе непонятного фасона.

На лежавшую вместе с бумажником чековую книжку я особого внимания не обратил — чтобы воспользоваться ею, мне сначала требовалось основательно потренироваться в искусстве росписи, ориентируясь на подпись господина Йылдырыма в паспорте.

Во втором свертке было то, на что у меня было разрешение в двух экземплярах — заряженный пистолет знакомой мне системы «Люгер», он же «Парабеллум» (калибр 9 мм, модель, похоже, 1908 года, стандартный армейский образец, только отделан чуть богаче тех, что мне попадались раньше) и две запасные обоймы к нему. Вообще, это в традициях восточных торгашей и путешественников — всегда иметь при себе серьезный и многозарядный ствол. В конце концов, тот же знаменитый «Маузер К96» с его длинным стволом, изрядным боекомплектом и деревянной кобурой-прикладом (еще до того, как этот пистолет сердечно полюбили германские и японские офицеры, красные комиссары и прочие испанские анархисты и троцкисты) позиционировался производителями именно как наилучшее средство защиты для путешественников по диким местам и колониям.

Кроме пистолета там лежал швейцарский армейский складной нож, коричневого цвета, как и положено, с красно-белым щитком на рукоятке и клеймом с буквами «Wenger Delemont» у основания самого широкого лезвия. Подозреваю, что в нашем времени такой ножичек стоит немалых денег.

Также во втором свертке была явно недешевая зажигалка марки «Зиппо» и две непочатых пачки сигарет «Кэмел». Я сам не курю, но эту логику моих работодателей вполне понял — иногда куда полезнее дать кому-то закурить, чем отказать. Это неизменно придает общению душевности, особенно если сигаретку просит некто в форме и с оружием. Судя по отсутствию в закладке консервов, ручных гранат и бритвенных принадлежностей, путешествовать налегке мне предстояло недолго.

Рассовав все найденное по карманам и проверив пистолет, я, с помощью зажигалки, сжег упаковочный целлофан, подождал, пока догорело, вернул крышку тайника на место, отряхнул руки и пошел в ту сторону, где, согласно данным мне инструкциям, должна была проходить дорога в сторону Брезно. Шел я довольно долго, однако не скажу, что это было слишком утомительно — здешние культурные леса не изобиловали оврагами, ямами, колючими кустами или, к примеру, звериным либо человеческим говном, коварно притаившимся в траве и поджидающим одиноких путников.

В какой-то момент по моим ушам неожиданно ударил смутно знакомый звук, похожий на очень громкий, но предельно неразборчивый человеческий вопль. Я остановился и замер, старательно прикинувшись ветошью. Неужели это меня окликнули? Однако «внебрачный крик аморала» разом сменился другим знакомым шумом, и спустя считаные секунды я понял, что это, видимо, цокот конских копыт. Значит, дорога действительно была уже где-то рядом. Судя по дробному, множественному звуку там скакало несколько всадников, но явно не в мою сторону. И, по-моему, к стуку копыт примешивался еще какой-то слабый шум. Я ускорил шаг, а когда за деревьями наконец замаячили какие-то продолговатые темные пятна, я остановился посреди кустов и отошел за ствол ближайшего дерева. Высунулся из своего укрытия и обомлел — по мощенной камнем дороге скакали с десяток рыцарей с длинными копьями на изготовку. Вроде бы вполне себе средневековых, в доспехах, с перьями на глухих шлемах с забралами и в разноцветных плащах, с вычурными гербами на щитах. Судя по всему, лязг их доспехов и был тем дополнительным звуком, который накладывался на цоканье копыт. Это что, блин, такое?

— Едрит твою мать! — невольно вырвалось у меня вслух. Рыцари, значит. Тяжелая, растудыть ее, кавалерия… Только этого мне и не хватало… Это куда же, интересно знать, меня занесло? Неужели мои чертовы работодатели на сей раз столь пошло ошиблись? Между тем, рыцари проскакали мимо меня мелкой рысью, и я чисто машинально отметил, что вид у них какой-то, мягко говоря, не очень достоверный (ткань плащей, доспехи и оружие выглядели как-то легковесно и дешево, а гербы на щитах, такое впечатление, нарисовали по трафарету), да и дорога все-таки была слишком современной для Средневековья. Миновав меня, рыцари несколько сбавили ход и проскакали за поворот дороги. А спустя пару минут я неожиданно услышал усиленный явно мегафоном грубый и уже, можно сказать, смутно знакомый голос (а это именно он проорал что-то неразборчивое накануне), возгласивший на чистой немецкой мове:

— Stop! Geschossen! Danke an alle! Eine Pause!

Ага, стало быть, стоп, снято, всем спасибо, перерыв. Я пригляделся и увидел, что рыцари остановили коней и с трудом спешиваются. А на дорогу у поворота выехал темно-зеленый пикап на базе малолитражки «Вандерер» и высыпали какие-то люди, чей облик вполне соответствовал нужному мне столетию — несколько мужиков в кепках и мятых широких брюках с расстегнутыми воротами рубашек, среди которых затесалась завитая мелкими кудряшками баба в цветастом платье с обширным бюстом. Потом появилась еще одна баба, помоложе и ниже ростом, в переднике поверх синего платья и с подносом в руках. На подносе были какие-то чашки. Кофе пьют или чаек? Или шнапс хлещут под видом кофе?

Меж тем мужики принялись помогать рыцарям спешиваться и освобождаться от шеломов и доспехов, что, судя по всему, было не так уж просто. Слышались продолжительные «доннерветтернохайнмали». Чуть дальше едва просматривалась еще пара легковых машин и, кажется, громоздкая, старинная кинокамера на каком-то хитром, подвижном станке и несколько осветительных приборов.

Фу-у. У меня сразу же, что называется, отлегло от сердца. Стало быть, это действительно всего лишь кино. Важнейшее из искусств в период полной неграмотности народонаселения. А раз говорят по-немецки, значит, это какая-нибудь гитлеровская студия «UFA-Film». Ну-ну. Никто так не снимал кино, как Лени Рифеншталь… И то, что эти геббельсовские киношники снимали свое кино в Словакии, вполне логично — здесь пока что было спокойно, и сытнее, и фронт еще довольно далеко, да и сильно не бомбят. Хотя уже не так долго осталось до того момента, когда и здесь начнется бог знает что.

От нервного напряжения возник пикантный момент — мне сильно захотелось по-маленькому. Я отошел от дерева немного в глубь леса, расстегнулся и с наслаждением оросил ближайшие кусты жидкостью, завезенной сюда из далекого будущего.

— Т-т-товарищ, — неожиданно и совершенно не к месту прозвучал в лесной тишине чей-то робкий и даже какой-то детский голос. Что характерно — ровно в тот момент, когда я застегнул брюки. Очень деликатно со стороны неизвестного. А ведь мог бы окликнуть и раньше, а потом и по башке меня стукнуть, в донельзя удобный момент, когда я от неожиданности второпях защемлю зиппером крайнюю плоть.

Я сунул руку в правый боковой карман куртки, где лежал пистолет, и резко повернулся на голос. В кустах, метрах в трех от меня мялась, переминаясь с ноги на ногу, некая облезлая личность небольшого роста. Харя у неизвестного была молодая и курносая, без всякого сомнения славянская, хотя сильно небритая, с заметно ввалившимися от длительного недоедания глазами и щеками. На голове неизвестного проклевывался неряшливый ежик светлых волос, из чего можно было понять, что до недавнего времени мой собеседник был обрит наголо. На неизвестном были мятые серые брюки и пиджак, испачканные на локтях и коленях землей и травяной зеленью (по-пластунски ползал?), как минимум на размер больше, чем ему было предопределено природой (из чего я заключил, что шмотки эти были краденые — к гадалке не ходи). В излишне широком вороте пиджака проглядывала непонятного цвета грязная бязевая рубаха, а на ногах неизвестного (хотя я и плохо видел его ступни среди травы и кустиков) были крайне грубые бутсы, самого что ни на есть арестантского вида. В опущенной правой руке мой собеседник держал небольшой ломик с расплющенным и слегка загнутым концом, который в русском языке обычно именуется «гвоздодер», «монтировка», а еще почему-то «разрыв-трава». Не иначе тоже успел где-нибудь ненароком скоммуниздить…

Вот только не хватало мне, для полного счастья, в самый неподходящий момент нарваться на такого, с позволения сказать, «беглого каторжника»…

— А ну брось! — сказал я по-русски. После чего вынул «люгер» из кармана, дослал патрон в ствол и прицелился в переносицу неизвестному.

Тот то ли не ожидал от меня такого резкого сюжетного поворота, то ли ему было уже все равно. Во всяком случае, пальцы его руки послушно разжались, и железка упала на землю.

— Тамбовский волк тебе товарищ, — сказал я, все так же держа его на прицеле. — Ты вообще кто такой, чудо в перьях, что здесь потерял и зачем по этим лесам шляешься? Я так понимаю, что ты из лагеря слинял?

— А как вы догадались? — искренне удивился мой собеседник.

Тоже мне теорема Ферма, блин…

— Одежда у тебя ну очень характерная, явно с чужого плеча, — охотно пояснил я. — Физиономия предельно отощавшая, ну и прочее в том же стиле. Так что мне насчет тебя все до слез понятно, даже если ты и не захочешь ничего рассказывать. А ну-ка, докладывай, как на духу, почему это ты ко мне подошел и при этом первым делом задал вопрос по-русски?

— А я сначала увидел, как вы шли лесом. Пошел за вами. А потом, глядя на всадников, вы выразились по-нашему…

Ну да, вот так вот шпионы (даже самые гениальные) и прокалываются, на всяких там долбаных мелочах и деталях вроде отпечатков пальцев на чемодане с рацией, бумажек с совпадающим шифром, неряшливо зарытого в лесу парашюта или забытого в такси перочинного ножа. И интересно, почему это я не слышал, как он крался за мной? А ведь он явно сопровождал меня довольно давно. Все-таки неисправимо городской я человек, полный ноль в лесу… Что тут сказать — явное мое упущение, переходящее прямо-таки в злостное раздолбайство…

— И что это за хреновы рыцари? — спросил я, продолжая держать собеседника на мушке. Надо сказать, что он не трясся, глядя в черноту дула. Или уже привык, что его без всякого повода бьют по почкам и тыкают в нос пистолетом, или понимал, что, скорее всего, я не буду стрелять — а то киношники услышат и набегут. Только ведь он упускал другой немаловажный момент. Забыл о том, что пристрелить типа вроде него на территории Дриттенрайха или какой-нибудь союзной Гитлеру страны — мелочь, о которой не стоило даже говорить.

— Какая-то киногруппа, — последовал ответ.

— Это я, милок, и сам вижу. Не слепой.

— Снимают какое-то историческое кино. Псы-рыцари. Прям «Александр Невский» какой-то, только ихний. Ну а говорят сплошь по-немецки, стало быть фрицы…

— Спасибо, это я тоже уже успел понять. И зачем ты, интересно знать, их пасешь?

— С позавчерашнего дня ничего не ел…

— Охотно верю. И что? С киношниками какая связь?

— А у них тут, на окраине городка, временный бивак, палатки там, вагончики, буфет и охраны никакой…

— И что с того?

— Хотел, как стемнеет, попробовать разжиться чем-нибудь съестным…

— Ну-ну. Только я не думаю, что у тебя бы это получилось, с твоей-то монтировкой. С вероятностью процентов в восемьдесят тебя при такой попытке повяжут, отметелят как грушу и сдадут в какое-нибудь местное гестапо, гепо или крипо. Даже если там нет оружия и охраны, недостатка в здоровых и сытых мужиках с пудовыми кулаками у этих киношников явно нет. А что, интересно знать, ты про меня думаешь?

— А чего тут думать? Раз вы при оружии и в кустах ховаетесь, значит, наш!

— Какой такой «ваш»?

Сказав это, я увидел, что от данного уточнения моему собеседнику впервые с момента начала нашего разговора стало явно не по себе (его глазенки забегали в явных раздумьях о попытке к бегству). Оно и понятно. В 1944 году «русский» далеко не всегда было синонимом слова «наш» или «советский». Тогда вообще излишне много всякого говна по свету шлялось.

— Ну, разведчик какой-нибудь, — предположил он наконец, подумав несколько секунд. Правильно сформулировал, если наш, то непременно «разведчик», а если враг, тогда «шпион»…

— Да ты молодца, соображаешь. Допустим, что насчет меня ты все правильно понял. Только ведь ты забываешь, что мне теперь, по элементарной логике, придется тебя шлепнуть для сохранения секретности. Даже если я «наш» на сто десять процентов…

— Не надо! — выдохнул на это мой собеседник одними губами, разом поняв, что я мог и не шутить. И в глазах его таки появился страх. — Христом-богом… — так же беззвучно запричитал он без всякой паузы. Ага, раз советский человек бога вспомнил, значит, точно проняло.

— Хорошо, — сказал я. — Убивать тебя я пока погожу. Но ты-то сам кто такой?

Его тихий рассказ был сбивчив и перескакивал с пятого на десятое. Звали моего нового знакомого Вася Жупишкин. А точнее, Василий Маркелович Жупишкин, двадцати трех лет от роду, из Кулунды, Алтайского края. В плен к немцам попал на Юго-Западном, в октябре 1942 года. Дальше обычная история — «Шталаг», рабочие, то есть, лагеря, где работал куда пошлют — разгружал тяжести, надрывал анус в каменоломне, на строительстве дорог, разборке руин и прочих земляных работах. В последнее время, по его словам, работал на каком-то немецком аэродроме в соседней Силезии. Десять дней назад их погрузили в вагоны и куда-то в очередной раз повезли. Ночью, по пути, где-то в районе Закопане их эшелон попал под бомбежку. Охрана частично погибла, частично разбежалась, и, естественно, уцелевшие пленные немедленно дали дёру в разные стороны. Точнее — бездумно ушли на рывок, не думая о маршруте и последствиях. Лично он бежал в компании двух товарищей по несчастью, один из которых был то ли из комсостава, то ли просто шибко грамотный, поскольку немного знал по-немецки и по-польски. Поначалу им, вроде бы, повезло. Сначала натолкнулись на какую-то лесную сторожку, где, судя по всему, жили лесорубы или пастухи, отсутствовавшие в тот момент. Сбили замок с двери, вошли, сперли скудную одежонку и немного хлеба и овощей. Потом старались идти на восток. Однако обратили внимание, что вокруг слышны разговоры на каком-то не очень понятном языке. На третий день вышли к сельской ферме с коровами, где их неожиданно застукал хозяин. Фермер вроде бы понял ломаный польский одного из коллег Жупишкина и поначалу отреагировал на их появление более-менее спокойно. По словам Жупишкина, они с товарищами подумали даже, что хозяин фермы — наш человек, поскольку он отвел их под навес и накормил хлебом и супом. Однако, пока беглецы ели, хитрожопый фермер послал своего пацана за полицией. Явились двое жандармов, после чего Жупишкину с товарищами пришлось срочно разбегаться куда глаза глядят. За Жупишкиным не погнались, но о том, что стало с остальными двумя, он теперь даже боится предполагать, поскольку слышал, как жандармы стреляли несколько раз. В процессе унесения ног до Жупишкина наконец дошло, что на жандармах была очень странная форма, не немецкая, но и не польская. Из этого он сделал вывод, что, кажется, сильно заплутал.

Я терпеливо выслушал этот его рассказ. Конечно, пристрелить бедолагу Жупишкина было бы проще всего. Но, с другой стороны, если он, конечно, не врал, готовый на все человек для разного рода мелкой работы, вроде «сходи-подай-принеси», мне бы в тот момент пригодился. Конечно, считать его явление за некий «рояль в кустах» явно не стоило, поскольку это создавало разные дополнительные сложности. Но я очень надеялся, что агентура моих работодателей поможет мне как-то легализовать этот нечаянный «подарочек судьбы», снабдив его хоть какими-нибудь документами. Лихорадочно прикидывая возможные варианты, я понял, что факты насчет плена и прочего вряд ли поддаются быстрой проверке — татуировки с порядковыми номерами заключенных на левом предплечье делали только в Освенциме и, возможно, в некоторых других крупных концлагерях, вроде Бухенвальда. Но отнюдь не в многочисленных рабочих лагерях для военнопленных. Так что было бессмысленно просить Жупишкина закатать рукав. А значит, в чем-то приходилось верить моему новому знакомому на слово.

— Ты вообще-то кто был, в прежней жизни, то есть до плена?

Как выяснилось, Жупишкин был старшим сержантом ВВС РККА. Летчик-штурмовик, с «Илюхи-горбатого». Стандартная биография. Восьмилетка в родной Кулунде, потом кооперативный техникум в Барнауле и, параллельно, местный аэроклуб, организованный в 1935 году. Едва успев закончить техникум, сразу после начала войны Жупишкин, как и многие, записался добровольцем. Его отправили в авиашколу в Энгельс. Методика обучения несколько раз менялась. Сначала Жупишкина учили как штурмана на бомбардировщик СБ, но потом резко сменили профиль и сократили срок обучения. В итоге выпущен он был пилотом Ил-2 и некоторое время отирался в запасном авиаполку, где при избытке пилотов ощущался хронический некомплект самолетов и вместо «Илов» использовали И-153 — вполне обычное дело для первого года войны. На фронт он попал в самое что ни на есть поганое и горячее время, весной 1942 года, 619-й ШАП, Юго-Западный фронт. О своей боевой деятельности Жупишкин рассказывал путано. В основном, я понял главное — на фронте ему почему-то не везло прямо-таки фатально, хотя раньше, при полетах в аэроклубе или училище, этого не было. Во-первых, он был «вечный ведомый». Во-вторых, всего Жупишкин успел выполнил тридцать один боевой вылет, но при этом ему ни разу (!) не удалось без проблем вернуться на аэродром и нормально посадить самолет. Каждый раз его сбивали или подбивали, иногда на пути к цели, иногда — на обратном пути. В лучшем случае, он дотягивал до своего аэродрома и сажал подбитый или горящий «Ил» на брюхо. В худшем — садился на обратном пути на вынужденную или же прыгал с парашютом. Два раза он оказывался на немецкой стороне фронта, но все-таки удавалось добраться до своих. Благо тогда немцы еще наступали и окопов особо не рыли. В третий раз ему пришлось покидать подбитый Ил-2 прямо над немецкой мехколонной, и тут уже было без вариантов — хорошо, что хоть сразу не пристрелили. Ну, как по мне, эти его похождения были вовсе не признаком невезения, а скорее наоборот. Ведь все эти неведомые лейтенанты и капитаны, летавшие ведущими в звене Жупишкина, уже давно сложили свои головы где-нибудь, между Сталинградом и Воронежем. А в те моменты, когда Жупишкин относительно легко (а он при всем своем пресловутом «невезении» умудрился не получить ни тяжелых ранений, ни серьезных травм) выбирался из разного рода переделок, масса таких же, как он, наших молодых и скороспелых пилотов одноместных Ил-2 гибла в первых трех-пяти вылетах под огнем немецких малокалиберных зениток или бивших в упор из задней полусферы «мессеров». Так что, до известной степени, Жупишкин был «тертый калач»…

— Н-да, паря, это несомненно рекорд, — сказал я, выслушав его рассказ. Специальность летчика сразу же повысила потенциальную ценность Жупишкина в моих глазах. А что до «невезения» — помнится, в старой американской комедии «Горячие головы» был некий седой адмирал с подобной биографией — летчик-герой всех прошедших войн, которого стабильно сбивали в каждом вылете…

— Далеко же ты забежал, — продолжил я. — Но только явно не туда, до фронта еще ой как далеко. И вообще тут тисовская Словакия, союзное Гитлеру государство. Конечно, теоретически, какие-то антифашистские партизаны водятся и здесь, но не в таких количествах, как в Белоруссии или Польше…

— И что мне делать? — спросил Жупишкин, чье лицо приобрело слегка плаксивое выражение.

— Слушай сюда. Мне с тобой нянькаться некогда! У меня, как ты сам понимаешь, задание, которое категорически не совпадает с твоими нынешними устремлениями! Поэтому давай выбирай. Либо расходимся, и каждый идет дальше своей дорогой. Ты меня не видел, я тебя не знаю. Либо можешь остаться со мной. Но тогда ты должен во всем мне подчиняться и открывать рот только по моей команде, тем более что, как я понял, иностранных языков ты не знаешь. И еще — учти, что я направляюсь вовсе не к линии фронта, а в другую сторону, прямиком в Германию. Такое вот у меня важное задание. Если мы его выполним — помогу чем смогу. Как минимум, попробую свести тебя с местным подпольем, а уж они могут или спрятать тебя, или, скажем, отправить к партизанам. Так как?

— Как будто у меня какой-то выбор есть, — засопел Жупишкин. Было понятно, что он согласен, и я опустил пистолет — уже рука затекла стоять с этой железкой на изготовку.

— Это точно. Выбора нет. Тогда пойдешь со мной. Без свидетелей можешь называть меня «товарищ Андрей», на людях обращайся ко мне «пан» или «герр», но вообще старайся помалкивать. Ты машину водишь?

— Вожу. А куда мы идем?

— Километрах в десяти от нас городок Брезно. На окраине должно быть нечто вроде гостиницы под названием «Biela Hora», где ждет наш человек. К нему я, собственно, и направляюсь. Это все, о чем я имею право тебе рассказать.

Сказав это, я понимал, что сильно рискую, а, возможно, вообще делаю непростительную ошибку. Вдруг Жупишкин замаскированный гитлеровский агент или мы с ним каким-то образом попадемся в когтистые лапы полиции или гестапо и он расколется? Хотя в первое верилось слабо (слишком гениальная задумка — заранее прятать соглядатая с такой странной легендой в лесу, если он там, конечно, с некой целью не наблюдал за кем-то из киношников), а вот что касается второго — не особо-то я на этот счет беспокоился. Меня же достаточно банально пристрелить, чтобы я разом исчез из этого времени и провалился обратно, «в исходную точку отправления». Конечно, в этом случае не будет выполнено задание, но, в конце концов, это уже будет не моей проблемой. Однако не будем о грустном.

— А киношники? — уточнил Жупишкин.

— Забудь ты уже про этих хреновых Марик Рёкк и Лени Рифеншталь! — сказав это, я понял, что зря это сказал. При упоминании этих фамилий на физиономии моего нечаянного спутника появилось недоумение пополам с непониманием. Что делать, не знали в довоенном СССР звезд гитлеровского экрана. Это уже потом насмотрелись всякого трофейного…

— Нам лучше вообще обойти их стороной, — продолжил я. — И, если мы нормально доберемся до места, тебе там дадут пожрать. По крайней мере, я очень на это надеюсь…

— Глядите, товарищ Андрей, обещали…

В общем, больше Жупишкин со мной не спорил. Он попытался подобрать свою железку, но я ему запретил. На фиг надо таскать эту тяжесть? Так что он просто пошел за мной, стараясь не шуметь. Бивак немецкой киногруппы мы обошли стороной, благо лес (местами он, конечно, редел) тянулся по обеим сторонам дороги вплоть до Брезно. Киношники не замечали никого вокруг себя — в их расположении шла нервная суета, почти неизбежно сопровождающая любой творческий процесс. Бегали полуодетые актеры и статисты обоего пола во фрагментах средневековых костюмов. Кто-то на кого-то орал. Кто-то ел, кто-то гримировался, кто-то колупался в моторе машины, на растянутой между двух вагончиков веревке сохли чьи-то трусы (кстати говоря, две пары было с логотипом «Гитлерюгенда») и подштанники — выяснять подробности времени не было, да и бинокля я, увы, не прихватил.

Чувствовалось что Жупишкин сильно утомлен. Шел он как-то тяжело. Потом спросил — нет ли у меня закурить? Вот тут и пригодился халявный «Кэмел». Перекурив, Жупишкин стал несколько бодрее, темп нашей ходьбы увеличился, и скоро в пределах нашей видимости обозначилось это самое Брезно. Зеленый провинциальный городок, с одно-двухэтажными зданиями под черепичными крышами, растянувшийся у не особо широкой реки (надо полагать это была река Грон, на некоторых старых картах сей населенный пункт обозначался как Брезно-над-Гроном). В центре городка смутно просматривалась четырехэтажная, чем-то похожая на термос светлая башня с напоминающей стручок кровлей. Я помнил (все-таки перед переброской успел посмотреть кое-какие справочники), что это чуть ли не главная местная достопримечательность — костел Святой Марии.

Однако сам город меня сейчас (да и в принципе тоже) не интересовал, и мы с Жупишкиным, соблюдая максимальную осторожность, направились к скоплению домишек в редком лесу у его южной окраины. Приблизившись к ним, я осмотрелся — по-моему, это было что-то типа загородной гостиницы (допустим, зимой тут можно было кататься на лыжах, но что в те годы делали хозяева подобных заведений летом — лично для меня загадка, ведь туристов по Чехии и Словакии тогда болталось куда меньше, чем семьдесят лет спустя) — три двухэтажных дома в здешнем сельском стиле (низ каменный, беленый, верх дощатый из темного дерева, островерхие крыши крыты черепицей), позади которых просматривались пара одноэтажных домишек поменьше и какие-то явно хозяйственные постройки. Вообще тут было очень красиво — вокруг лес, на горизонте очень живописные горы. Но людей нигде видно не было. К самому большому дому с вывеской «Biela Hora» вела грунтовая дорога. Рядом с домом стояла небольшая кремово-вишневая легковушка, то ли «Татра», то ли «Шкода». Примерно в полукилометре от домов, на лесной опушке паслись две пятнистые, коричнево-белые коровы, словно сошедшие то ли с какой-то рекламной картинки из моего времени про сметану или молочный шоколад, то ли с заставки сериала про детство Шелдона.

Меня проинструктировали, что соваться надо не в тот дом, где вывеска, а в другой, правее него. Пятиминутное ожидание с сопутствующим осмотром местности подтвердило полное отсутствие народу вокруг. По моей команде мы вышли из кустов и потопали, никуда не сворачивая. Жупишкин предпочел затаиться за углом, укрывшись за какой-то каменной стенкой. Я попросил его не пугаться, если позову его по-немецки, после чего решительно подошел к двери первого этажа и постучал.

За дверью послышались шаги, потом она открылась, и на пороге возник пожилой мужик самого респектабельного вида, с аккуратной седой бородой и густыми бровями, в темных брюках в полоску, вязаной жилетке и белой рубашке с закатанными рукавами и застегнутым воротом. Была бы его борода сильно длинной — получился бы вылитый Крконош, персонаж чешских сказок, внешне чем-то похожий на известного любому малолетке из моего времени Гендальфа. А так он скорее напомнил мне лесника, а не хозяина отеля.

— Guten Tag! — приветствовал я бородатого мужика и спросил: — Kann ich herr Josef Mraz sehen?

Обожаю я эти чешские и словацкие фамилии — Тухлов, Хад, Мраз и прочее, хотя «мраз» у них это вроде бы «мороз», а отнюдь не «мразь»…

— Ja, bitte! — ответил бородач и пригласил входить.

Стало быть, он и был нужным мне Йозефом Мразом. Используемым втемную моими работодателями «борцом сопротивления». Интересно только, за что мог бороться вот такой вот сытый и респектабельный словацкий пригородный хуторянин? Ведь таким, как он, уж точно все едино, кто нынче у руля — Бенеш, Гитлер, Тисо. Или ему все-таки не все равно? Ждет, надеется и способствует тому, чтобы англо-американцы пришли в эти края первыми? Только странно как-то способствует — не стреляет в солдат вермахта и электрички под откос не пускает, а всего лишь предоставляет мелкие и не вполне законные услуги известного рода разным мутным типам вроде меня. Так это зря, его копеечная беспринципность все равно вознаграждена не будет — русские танки по-любому приедут сюда раньше, а через три года, в 1948-м, коммунисты Клемента Готвальда национализируют все эти господы, трактиры и горные шале и объявят всех здешних мелких кабатчиков и лавочников мироедами. Еще через двадцать лет, в 1968-м, сюда опять пожалуют советские танки, и, думается мне, что до следующего периода «ренессанса демократии и рыночной экономики» пан Мраз все равно не доживет. Если ему в 1944-м сравнялось сильно за пятьдесят, то сколько должно быть в 1990-м? Сто лет?

— Hallo vom Grosvater! — сообщил я ему первую часть пароля и немедленно продолжил: — Wo man mobel kaufen kann?

Начало данной условной фразы было предельно абсурдным, поскольку передать пожилому человеку привет от дедушки, по моему здравому разумению, мог разве что гонец с того света. Ну а придуманная моими работодателями вторая часть пароля, насчет «где купить мебель», была скорее данью древней традиции — еще герой Кадочникова в «Подвиге разведчика» интересовался насчет никелированных кроватей и прочих славянских шкафов, а также занимался кидаловом, пытался превратить щетину в золото.

— Es ist jetzt regherish in Berlin! — сообщил мне бородатый хозяин о том, что сейчас в Берлине дождливо, и заулыбался. Вообще, со стороны это должно было все больше напоминать разговор двух сумасшедших, но тем не менее и пароль и отзыв нами были названы верные.

— Нerr Yildirim? — уточнил пан Мраз и сразу же спросил, говорю ли я по-немецки. Я ответил, что говорю, но не слишком хорошо. В общем, далее мы с ним беседовали на наречии Манна и Дюрера. Ну то есть как беседовали — он как-то понимал мой «пиджиндойч», а я его немецкую (как я понял, с каким-то чудовищным акцентом) речь. Подозреваю, что как человек, родившийся в Австро-Венгрии, герр Мраз должен был неплохо балакать на немецком, но на таком, который какой-нибудь коренной и чистокровный баварец уже и не особо-то поймет — про эти тонкие моменты еще у Ярослава Гашека написано.

Потом я позвал Жупишкина. При виде его потрепанной персоны пан Мраз, естественно, очень удивился, заявив, что вообще-то сегодня ждал одного гостя, а никак не двух. Также он поинтересовался — кто это, собственно? Я сказал, что так получилось, это мой водитель и ему (Мразу то есть) это непременно зачтется. Он согласно покивал. Далее я попросил хозяина накормить Жупишкина, хоть немного привести его в порядок и срочно сделать ему какие-нибудь документы. Такие, чтобы его не повязал первый же встречный патруль, но и без особых затей. Я сразу же предупредил, что Жупишкин русский и выдавать его за словака, чеха, поляка или немца совершенно бессмысленно. Хозяин явки этой информации, судя по его физиономии, явно не обрадовался, ненадолго задумался о чем-то, а потом глубокомысленно выдал, что можно попробовать это устроить, но сие потребует от нас задержаться у него в гостях до завтрашнего утра, а он не знает, как у меня обстоит со временем. Я ответил, что пока время терпит. Тут я нисколько не врал — на все про все Блондинка отвела мне месяц. Максимум — два, до конца сентября. Так что суетиться смысла не было. Хозяин согласно кивнул. Потом велел ждать и вышел.

Вернувшись через несколько минут, герр Мраз отвел нас в один из одноэтажных домишек во дворе, позади гостиницы. Как я понял, обычно здесь, видимо, проживала гостиничная обслуга или сезонные работники (для поселившихся за деньги постояльцев там была слишком скромная, спартанская обстановочка), которых в данный момент, судя по единственной заправленной постели (похоже, здесь действительно ждали одного человека — меня), трем голым деревянным кроватям и пустым шкафам (правда, один шкаф были заперт и вполне мог быть и не пустым) в пределах видимости не наблюдалось.

Далее хозяин велел мне раздеться до трусов и выдал вместо моих шмоток свободную нательную рубаху и домашние брюки с ширинкой на крючках (все стираное и отглаженое). Документы, пистолет и прочее содержимое карманов я убрал в запирающийся на ключ ящик стоявшего в углу комнаты письменного стола старинной работы. Мою одежду дорогой герр Мраз унес с собой.

Потом наш хозяин в несколько приемов (я уже заметил, что он либо категорически не хотел раскрывать наше присутствие, либо в гостинице действительно не было никого, кроме него) притащил две глубокие тарелки со столовыми приборами, десяток ломтей свежего белого хлеба, нарезанную тонкими ломтиками кровяную колбасу и фарфоровую супницу с прилагающимся аккуратным половником, после чего удалился, сказав, что мы можем перекусить «чем бог послал». Что сказать — бог у них здесь, в Словакии, был парнем довольно щедрым. В супнице оказалась в меру горячая мясная похлебка с чесноком — местный вариант густого супчика-пюре. Мне не сильно хотелось есть (съеденное в начале следующего столетия еще до конца не переварилось), и я, чисто для пробы, съел одну тарелку, отметив для себя, что жрачка здесь очень вкусная.

Зато Жупишкин оттянулся, похоже, за все предыдущие голодные дни. Он, не чинясь, умял всю супницу (вплоть до долгого вытирания ее внутренней поверхности корочкой хлеба) и все, что к ней прилагалось. Едва мы покончили с нехитрой трапезой, как снова появился наш хозяин, принесший две кружки какао с молоком. Какао было не слишком хорошее (явно какой-нибудь немецкий эрзац военного времени), а вот молочко явно свежее — прямо из-под коровки. Уж забыл, когда такое употреблял — в нашем времени такое далеко не во всякой деревне встретишь.

Пока мы пили какао, пан Мраз, без лишней суеты, убирал посуду. Потом он сказал, что сейчас займется решением вопроса с моим коллегой, а я могу отдыхать. Надо сказать, что я уже почувствовал некую сонную усталость — все-таки моя переброска происходила ночью, а все эти мотания по лесам заняли часов пять, не меньше, и бессонная ночь начала сказываться.

В общем, хозяин на ломаном русском языке (как оказалось он знал его в пределах курса «допрос военнопленного», «разговор барина с батраком» или что-нибудь вроде того) пригласил Жупишкина идти за ним. На вопросительный взгляд Жупишкина я только кивнул, молча, но утвердительно. Далее они удалились, при этом пан Мраз дальновидно запер дверь домика снаружи. На всякий случай я засунул «люгер» под подушку, после чего прилег на постель и словно провалился — только, кажется, услышал сквозь сон, как заводится, а затем удаляется мотор легковой машины. Наверное, той, что стояла перед «главным зданием».

Когда я проснулся от звука отпираемой ключом двери, за окнами домика было уже темно. Вошли герр Мраз и Жупишкин со свернутым матрасом под мышкой. Он уже был переодет в ношеные, но опрятные полосатую рубашку и брюки с подтяжками, умыт и чисто выбрит. Далее, хозяин задернул занавески на окнах домика и принес Жупишкину подушку и одеяло, после чего сказал мне, что все будет готово утром, а до того мы можем спокойно спать. Он нас разбудит. Далее пан Мраз объяснил, где здесь туалет (в домике был задний, закрывающийся изнутри на засов выход, и излишне просторная и чистая по нашим меркам сортирная будка располагалась прямо возле него — открыл дверь, вышел, сделал дело, вернулся и заперся), показал, где находятся умывальник, мыло и полотенца, и ушел, снова заперев нашу главную дверь снаружи.

— И что там с тобой делали? — спросил я Жупишкина, пока он торопливо стелил постель.

Жупишкин ответил, что хозяин возил его в Брезно, предварительно переодев и заставив умыться и побриться. При этом моему нежданному коллеге пришлось по дороге и туда и обратно сидеть, прячась от случайных взглядов, на полу перед задним сиденьем автомобиля. Дальше, по словам Жупишкина, они заехали в некий задний двор одного дома на окраине, откуда попали в какую-то фотолабораторию или фотоателье. Там, в какой-то комнате, его сфотографировали на белом фоне (наверное, на документы), на чем их с паном Мразом похождения, собственно говоря, и закончились. Не попались кому не надо — и ладно.

Разговаривать нам больше было особо не о чем, и мы с Жупишкиным завалились спать до утра.

Подозреваю, что во время этого сна нас можно было брать буквально голыми руками. Лично я проснулся только раним утром, когда услышал уже становившийся знакомым звук открываемой пришедшим хозяином двери. А мой нечаянный напарник в этот момент продолжал спокойно похрапывать. Пришлось хлопнуть его по тощей заднице, с целью пробуждения.

Войдя, пан Мраз первым делом пожелал мне доброго утра. С собой он принес кое-какие элементы одежды для Жупишкина (в частности, потертую замшевую куртку, коричневые высокие ботинки со шнуровкой, явно армейского, но, похоже, вовсе не немецкого, образца, носки и черную кепку с пуговкой на макушке) и видавший виды портфель из кожзаменителя.

Я умылся, а потом наш хозяин выложил на стол передо мной два обещанных документа. Первой была стандартная бледно-зеленая, слегка потертая книжица из плотной бумаги, на титульном листе которой было отпечатано «Bezirk Kovel», ниже располагались имперский орел с венком и свастикой в когтях, надпись «Personausweis» и вписанный от руки черными чернилами номер аусвайса из нескольких букв и цифр. На развороте было фото Жупишкина с проставленным в верхней части снимка еще одним буквенно-цифровым номером. Аусвайс дополняли две синие печати с имперскими орлами. Правда, ровно все, что можно было узнать из данного документа — Жупишкин, разом превратившийся в некоего украинца Василя, а может, и Базиля Трясило (во всяком случае, в аусвайсе было написано — Basil Triasilo), был зарегистрирован бюрократами Дриттенрайха в качестве послушного оккупационным властям лица, в городе Ковеле, уроженцем которого он, согласно этой ксиве, являлся и где ему в октябре 1943 года и был якобы выдан означенный аусвайс. Вторым документом была сложенная вчетверо бумаженция, украшенная еще одной фотографией Жупишкина и двумя печатями, похожими на аналогичные налепухи из аусвайса. Согласно машинописному тексту этой филькиной грамоты Василь Трясило значился водителем из автотранспортного подразделения 926 А-bis, XI управления имперской строительной организации Тодта, которое осуществляло транспортные перевозки на территории протектората Богемия и Моравия, а также соседней Словакии. Согласно этому же документу Трясило-Жупишкин три дня назад был откомандирован из своего подразделения «для обслуживания иностранцев» — выходило, что по требованию некоего варяжского гостя (то есть, надо полагать, меня) его сдали в аренду, похоже, вместе с автомобилем.

Естественно, я спросил нашего дорогого хозяина — насколько вообще достоверны эти бумажки? Пан Мраз не стал врать (за что ему отдельное спасибо) и сразу же предупредил меня, что для предъявления полицейским или полевой жандармерии на каком-нибудь контрольно-пропускном пункте данные документы вполне «сойдут», но вот мало-мальски серьезной проверки эти бумажки могут и не выдержать. Конечно, что-то там выяснить насчет Ковеля, откуда Жупишкин якобы был родом, стало нереально — туда уже пришла Красная армия. И при поверхностной проверке полицейские легко поймут, что названное в «сопроводиловке» управление организации Тодта действительно существует и работает именно там, где указано в бумагах. Но вот копнув чуть глубже (что легко могли проделать, например, в гестапо) и потратив некоторое время и силы, гитлеровские ищейки, даже особо не напрягаясь, установят, что никакого Трясило в указанном подразделении организации Тодта нет и никогда не было. Однако, по словам герра Мраза, в настоящий момент, когда вермахт отступал по всем фронтам, в документах, связанных с разного рода восточными рабочими и прочими перемещенными лицами, царила дикая неразбериха, и это, пожалуй, было единственным плюсом для Жупишкина. Хотя лучше было иметь такие вот сомнительные документы, чем совсем никаких.

В предназначенном для Жупишкина потертом портфеле лежали дешевые бритвенные принадлежности, смена белья, две зеленые пачки явно не слишком дорогих и качественных сигарет немецкого производства с буквами «Eckstein № 5 Cigaretten. Dresden» (стало быть, юде у них нютцигер, а сигареты под маркой какого-то Экштейна они все-таки продолжали производить — парадокс, однако) и кое-какой инструмент. Типа, шоферский аксессуар.

Ну а мне хозяин просто открыл тот самый запертый шкаф. Там висели отглаженный костюм темно-синего цвета, белая сорочка, бордовый галстук в темную полоску и модная шляпа. На дне шкафа стоял перетянутый ремнями чемодан коричневой кожи и хорошо начищенные черные полуботинки самого пижонского вида.

Я раскрыл чемодан. Естественно, я не ожидал, что данный угол будет набит под завязку предназначенными для подкупа продажных супостатов долларами или фунтами «на текущие нужды», и не ошибся. Там была пара брюк, несколько сорочек и галстуков, белье, носки, безопасная бритва со всеми полагающимися причиндалами и умывальные принадлежности. Также в чемодан, явно для пущей достоверности, положили несколько печатных изданий. В частности, там лежала швейцарская газета «Neue Zuricher Zeitung» от 3 июля 1944 г., турецкая «Gumhuriet» от 9 июня и три немецких журнала. В частности, июньский номер ультранацистского, пропагандистского «Der Sturmer», майский номер «Filmwelt» с капитально отретушированным портретом неизвестной мне актрисульки кукольного вида на обложке и июльский номер «Signal», на обложке которого какая-то баба в коричневой кофте что-то с умным видом записывала в блокнот, в декорациях цеха явно военного завода. На пользу или нет были все эти газеты или журналы — сказать было сложно. По идее, для человека, который в это сложное время болтается с юга на север Восточной Европы данный набор выглядел достаточно убедительно.

Далее хозяин выложил передо мной наручные часы на черном кожаном ремешке и сказал, что мы можем одеваться, а он зайдет через полчаса. Первым делом я побрился — щетина со вчерашнего дня отросла прилично, заодно и дареную бритву опробовал. Облачаясь в приготовленные хозяином шмотки, я обратил внимание на то, что все обновки мне впору (похоже работодатели заранее сообщили герру Мразу мои размеры), «костюмчик сидел», а одежда и обувь были отнюдь не из дешевых, либо парижской, либо итальянской выделки — ну, так, наверное и полагалось респектабельному восточному торговому агенту. Золотистые круглые часы вполне простецкого облика, с белым циферблатом и дополнительной секундной стрелкой (для нее по моде тех лет в часах имелся второй, более мелкий циферблат), принесенные мне хозяином, оказались не из дешевых, поскольку были украшены логотипом Patek Philippe Geneve. Стало быть, «котлы» были лучшие в мире, швейцарские, что уже становилось хорошей традицией при моих хождениях в прошлое. Единственное, чего не предусмотрел хозяин, — подмышечной кобуры для пистолета. Впрочем, он не мог знать, что я приду к нему вооруженным.

Я рассовал по карманам документы и все остальное, нацепил темно-серую шляпу и посмотрел на себя в висевшее на стене овальное зеркало. Выглядел я то ли второстепенным персонажем из фильма «Касабланка», то ли одним из тех, кого ловил и отстреливал комиссар Миклован в несколько менее древнем румынском псевдоисторическом боевике про чистые руки. Что ж, за иностранца я вполне сошел бы, но вот чтоб конкретно за турка… Надо было обладать хорошим чувством юмора, чтобы принять меня за потомка янычар. Хотя, я же, по легенде, вроде бы человек с запутанной биографией и реально вовсе не турок, а полувенгр-полуболгарин…

— Хорош, — завистливо сказал из-за моей спины Жупишкин, которому было явно нечем заняться. — Ну, прям пижон с курорта…

— Ты что, до войны бывал на курорте? — осторожно уточнил я на всякий случай.

— Чтоб прям на курорте — нет, врать не буду. А вот в «Артеке» был, посылали в тридцать пятом, как отличника, — ответил он. — Уж там-то я на курортников насмотрелся…

— Слушай, отличник, — сказал я ему. — Пока не забыл. Имей в виду, что меня здесь зовут Йыгыт Йылдырым…

— Как?!? — искренне изумился Жупишкин. — Это вообще по-каковски?

— Это, мля, по-турецки, потому что, по легенде, мой отчим был турецкий подданный и у меня в кармане лапсердака турецкий паспорт. А ты у нас теперь, получается, украинский изменник и пособник оккупантов, шоферюга из организации Тодта, которого откомандировали в мое распоряжение. Правда, никакой машины у нас пока нет, но я очень надеюсь, что наш радушный хозяин решит эту проблему…

— И что?

— А то, что на людях я буду разговаривать с тобой на ломаном русском. А ты будь ласков — как можно убедительнее изображай полового из дореволюционного трактира. Поедай меня глазами, исполняй все приказы, со всем соглашайся. Да и с немцами веди себя аналогично — улыбайся, кланяйся в пояс, снимай картуз и прочее. Понял? А то спалимся на хрен!

— Понял, товарищ Андрей!

— Молодец. Только не вздумай меня так на людях назвать — «товарищ Андрей» или «товарищ старший лейтенант». Зови исключительно «Пан Йыгыт» или «Герр Йыгыт».

— Пан Йыгыт, — повторил Жупишкин задумчиво. — Вот же блин, ну и имена у них, язык сломаешь. Интересно, кто это вообще придумал…

Да если бы я знал, кто придумал для меня столь странную легенду, — точно придушил бы на месте. Кстати, почему я вдруг назвался Жупишкину еще и «старшим лейтенантом» — сам не понял, просто с языка сорвалось. Ну и ладно…

В это время в домик снова вошел пан Мраз.

— Готовы? — спросил он у меня на своем далеко не безупречном немецком.

— Да, — ответил я и, чисто механически, посмотрел на часы. Было 8.30 утра.

Мраз отвел нас в тот дом, где мы с ним вчера играли в пароли-отзывы, и за кратким завтраком, состоявшим из не слишком крепкого чая и хлеба с маслицем, сказал, что сейчас приедет его доверенный человек, который и отвезет нас в Банска-Бистрицу. Там мы получим оформленную на меня машину и дальнейшие инструкции (я очень надеялся, что они касались поиска интересующей меня женщины). Никаких паролей более, похоже, не требовалось, так как заинтересованные лица были предупреждены.

Здесь я понял, что наш дорогой Мраз, похоже, даже особо и не в курсе, зачем я здесь. А еще до меня наконец дошло, что здешняя агентура моих работодателей скорее всего сугубо неподвижная, даже не то, что принято именовать термином «резидентура», а какие-нибудь «почтовые ящики-якоря», поскольку чувствовалось, что за пределы своих любимых городов их агенты не больно-то суются. С точки зрения накормить-укрытьспрятать кого-то или там что-то передать-принести, это, конечно удобно, а вот для всего остального — как-то не очень. Чувствовалось, что присутствие здесь моих работодателей носит какой-то необязательный и довольно формальный характер. Хотя, если агента использовать слишком активно, повышается риск провала, и, к тому же, никакой агент обычно не хочет работать втемную и начинает задавать лишние и неудобные вопросы — а кому это надо? Наверное, у Блондинки и ее коллег все было более-менее продумано. Тем более что мало знающий, хотящий и умеющий «попка-дурак» порой куда полезнее, чем играющие в какие-то свои, «параллельные» игры бандюки, вроде тех, с которыми я имел дело в прошлый раз.

Потом мы вышли во двор гостиницы. Солнце медленно поднималось из легкой дымки над отрогами Рудных гор, и в утреннем небе ясно обозначилась характерная примета войны — далеко в вышине тянулся с юга на север белесый пунктир инверсионного следа. Явно какой-то очередной, стартовавший в Италии союзный разведчик спешил в сторону Польши или Германии. Может быть, сфотографировать результаты ночного налета, а может, собрать данные для налетов, которые еще только готовились. Их еще будет немерено.

Не прошло и двадцати минут, как мы услышали шум мотора, и к «Biela Hora» подъехала чем-то похожая на отечественную «эмку» (только кузов — двухдверный «ростер» с поднятым брезентовым верхом), окрашенная в два оттенка синего небольшая машинка «Татра-75». За рулем сидел некий, преисполненный значимости своей миссии долговязый носатый юноша. По-моему, его зачесанные назад темные волосы были густо набриолинены, отчего он слегка напоминал пародийного советского стилягу конца 1950-х.

Герр Мраз проинформировал меня, что приехавшего юношу зовут Матысек и он отвезет нас в Банска-Бистрицу. После этого он помог мне убрать чемодан в багажник и пожелал мне счастливого пути. При этом в глазах повеселевшего пана Мраза читалось явное облегчение. Мы с Жупишкиным пролезли на заднее сиденье, и наконец «Татра» тронулась.

По прямой от Брезно до Банска-Бистрицы километров тридцать пять — сорок, так что наш путь по петлявшему в долине, среди поросших лесом гор, шоссе не мог быть особо долгим. Наш юный водитель оказался на редкость неразговорчивым малым и молчал всю дорогу словно набрав в рот воды, недовольно косясь на меня. Он явно не одобрял, что я все время вертел головой и таращился в зеркала заднего вида, разглядывая, нет ли за нами «хвоста».

К счастью, даже намеков на слежку не было. Не попалось на нашем маршруте и полицейских либо армейских постов. Да и транспорта на дороге было откровенно мало. Советские войска уже были в Румынии, и этим летом у Третьего рейха начинался затяжной и фатальный топливный голод. К тому же, на мой взгляд, для поездок было еще рановато. Не думаю, что местные пейзане имели вредную привычку вставать до зари. За все время нам попалось лишь два небольших и явно гражданских грузовичка-полуторки да несколько крестьянских телег. В какой-то момент в небе послышался стрекочущий шум мотора, и довольно низко над тянувшимся по сторонам дороги лесом, справа от нас, пролетел в сторону Банской-Бистрицы остроносый темно-зеленый биплан с бело-сине-красными крестами на нижних плоскостях. Все правильно, у «сверхмощных» словацких ВВС именно в этом районе было несколько аэродромов, на которых базировались в основном доставшиеся им от Чехословакии довоенные бипланы, вроде пролетевшего над нами Авиа B-534 (или это был Bk-534?) либо Летовов S-329, плюс микроскопическое количество более современных самолетов, вроде Bf-109 или Fw-189. Осенью, когда начнется Словацкое национальное восстание, эти ВВС перейдут на сторону антигитлеровской коалиции, что, впрочем, не убережет от разгрома ни «словацкую повстанческую авиацию», ни само здешнее восстание.

Открывшаяся впереди Банска-Бистрица была уютным, преимущественно двухэтажным городком заметно больше Брезно. За крышами домов маячили шпили костелов и крыши каких-то то ли дворцов, то ли административных зданий. Но в сам город наш Матысек углубляться вовсе не собирался. На окраине Банской-Бистрицы мы, через основательные ворота, над которыми висела дугообразная желтая жестяная вывеска с хорошо прорисованными черно-красными буквами на двух языках «Opravy Automobilov» и «Autoreparatur» (что сказать — правильная у них тут коммерческая политика, в расчете как на аборигенов, так и на заезжих арийцев из-за межи), въехали во двор аккуратного двухэтажного дома с красной черепичной крышей и ставнями на окнах, где помимо нескольких лепившихся друг к другу сараев размещался еще и каменный гараж на четыре бокса, возле которого лежало несколько старых покрышек и стоял большой, черно-красный мотоциклет, кажется, глубоко довоенный «Индиан». Навстречу нашей «Татре» из дома вышел короткостриженый мужик лет сорока в заляпанной масляными пятнами (и все-таки слишком чистой по российским понятиям) серо-синей спецовке, живо напомнивший мне своими широкими плечами и настороженной курносой физиономией профессионального борца или боксера. Первым делом мужик закрыл за нами ворота. Мы с Жупишкиным вылезли из машины и медленно пошли ему навстречу. При этом Жупишкин деликатно отстал.

— Вы от пана Мраза? — спросил мужик у меня по-немецки. Видимо о моих лингвистических предпочтениях его уже успели предупредить.

— Да, — ответил я на том же языке.

— Прошу вас, проходите, — пригласил нас мужик в крайний слева гаражный бокс, где стоял наполовину прикрытый брезентом серо-зеленый «Опель-Кадет» в четырехдверном исполнении, больше известный в послевоенном СССР как «Москвич-401».

— Я Карел Млынарж, — представился мужик, после чего выложил на заваленный инструментами, проводами и какими-то непонятными железками стол передо мной ключи от машины, пару казенного вида бумажек с печатями и предназначенную явно для автолюбителей карту с немецкими названиями. На карте были нанесены дороги и населенные пункты бывшей Чехословакии и Германии.

— Это ваш автомобиль, — кивнул пан Млынарж на «Опель-Кадет» и добавил: — Бак полный, в багажнике запасная канистра. А вот вам ключи от машины и оформленные на вас документы о ее покупке, плюс действующее разрешение на въезд в Германию.

Потом он перевел дух и продолжил:

— А нужный вам человек, как мне сообщили, сейчас находится в частной клинике доктора Мартикана. Если ехать по шоссе, это километров двенадцать на северо-запад отсюда, между Млчаново и деревней Блехово-над-Гроном. Собственно говоря, это все, что мне велели вам передать…

Тем самым он дал понять, что разговор окончен, после чего принялся снимать брезент с «Опеля». Ну а пока мы с ним мило беседовали подобным образом, юный Матысек развернул свою «Татру» и успел перенести мой чемодан и портфель Жупишкина в багажник «Опеля». Чувствовалось, что этот самый Млынарж, так же, как и прошлый повстречавшийся мне агент, не больно-то информирован о моих текущих делах, раз даже не знает пол «нужного человека». Ну и ладно, решил я, может, это и к лучшему. Хотя, были тут и явные минусы — Млынарж знал, куда я направился, и мог рассказать об этом кому не надо. Но проконтролировать его в том смысле я не мог, не было у меня таких возможностей. Оставалось все так же уповать на собственное везение и профессионализм моих работодателей.

Между тем возникший из-за моей спины Жупишкин подцепил со стола ключи и, кряхтя, полез за руль «Опеля». Делал он это как-то неумело, и, честно говоря, у меня не было уверенности в том, что он вообще сможет завести машину. Между тем шустрый Матысек уже запрыгнул в свою легковушку и включил мотор. Я забрал документы и карту и взгромоздился на переднее сиденье, рядом с тупо разглядывающим приборную панель Жупишкиным.

— Удачи, — пожелал мне Млынарж и пошел открывать ворота.

Первой из двора автомастерской рванула «Татра», а мы выехали чуть позднее. Вопреки всем опасениям, мой лжеводила без особых проблем завел автомобиль, а затем довольно лихо вывел «Опель» из гаража на улицу.

— Ну и куда ехать, пан Йыгыт Йылдыримович? — спросил Жупишкин (он явно пытался быть ироничным), когда мы выбрались на городскую мостовую и ворота за нами закрылись, и добавил, словно оправдываясь: — Мне-то все больше доводилось на полуторке ездить. Отвык с непривычки. Но это, кажется хорошая машинка, у нас таких не было…

— Направо, — сказал я, сверяясь с разложенной на коленях картой. Млчаново и Блехово-над-Гроном я нашел на ней без труда.

Дорога была неширокая, но ровная, и слежки за нами я по-прежнему не заметил. Хотя было бы странно предполагать, что здешняя полиция или спецслужбы будут вести меня прямо с самого момента переброски. Однако расслабляться не стоило, тем более что далее мой путь лежал прямиком в Германию. А уж там-то гестапо за меня точно возьмется.

Перед Блеховом дорога раздваивалась, и, судя по карте, нам следовало ехать влево, там дорога кончалась неким «тупиком» из нескольких строений, которые не были никак подписаны. Значит, точно какая-то частная лавочка.

Через пару километров мы наконец увидели искомое лечебное учреждение. Это оказался белый двухэтажный особняк (похоже, дворянская усадьба из прошлого, XIX века), утопающий в зелени деревьев (в основном здесь росли буки и липы), обнесенный высоким каменным забором. Входные ворота были чугунные, решетчатые, с какими-то заковыристыми гербовыми вензелями и листьями на створках. Они были заперты, но располагавшаяся слева от ворот столь же старинная калитка была приоткрыта.

— Тормози, — приказал я, и Жупишкин послушно остановил «Опель» у забора, не доезжая метров сорока до ворот.

Интересно, что солидного вида рельефная вывеска «Klinika professorska dr. Martikan. Liecba chorob zaludka a pecene», висевшая на воротах, не дублировалась на немецком. Вопрос — они реально патриоты (как вариант — лентяи) или заведение не того уровня, чтобы его осчастливили своим присутствием белокурые бестии? Впрочем, даже не обремененный знанием иностранных языков Жупишкин без особого труда, догадался, что здесь лечат именно болезни желудка и печени.

Прежде чем выйти из машины на свежий воздух, я осмотрелся. С противоположной стороны от нас, метрах в пятидесяти от ворот стояла пустая, довольно древняя темно-коричневая машинка (по виду — что-то среднее между «Фордом-А» и «Фордом-Т»), а вот позади нее торчал темно-серый (как, наверное, сказали бы у нас, «цвет мокрый асфальт») «Опель-Олимпия» — драндулет практически такой же, как у нас, только с двухдверным кузовом. Тонированных стекол и прочих псевдотюнинговых штучек-дрючек тогда, разумеется, и в помине не было. Соответственно, мне было хорошо видно, что внутри «Олимпии» сидят, как минимум, двое. Интересно кого же они здесь пасут? Уж не меня ли, грешного? Хреново, если так…

— Жди меня, и я вернусь, — сказал я Жупишкину. — Только очень жди. И не вздумай ни с кем разговаривать…

— И долго ждать? — уточнил сразу же сильно напрягшийся Жупишкин.

— Ну, не знаю. Может, час, может, больше, мне же надо отсюда женщину забрать. А ей, как сам понимаешь, еще надо собраться. А как женщины обычно собираются, ты тоже должен знать, не маленький…

— Понял, — заметно оживился мой водитель.

— Только ты тут не больно-то резвись. Лучше смотри вон за теми, в сером «Опеле»…

— А что?

— Да мало ли. Не нравятся они мне почему-то. Вполне может оказаться какая-нибудь дефензива-сигуранца…

Последняя фраза прозвучала именно так лишь постольку, поскольку я не знал, как называлась контрразведка в тисовской Словакии.

— Если случится нечто экстраординарное, — закончил я. — К примеру, если эти перцы вдруг побегут за мной или попытаются арестовать тебя — погуди.

Проинструктировав своего коллегу подобным образом, я вылез из машины и вошел в калитку. Если что, принципиально поднимающий самооценку «люгер» был в правом боковом кармане моего пиджака, но пока что я решительно не представлял, в кого буду стрелять и, главное, зачем?

От ворот к дверям клиники вела выложенная камнем то ли аллейка, то ли дорожка, а во дворе особняка было более чем уютно. Изнутри вдоль ограды и аллеи густо росли цветущие розовые (бутоны были самых разных оттенков) кусты, за которыми явно долго и любовно ухаживали (возможно, эти колючки были посажены здесь еще и из охранных соображений — перелезаешь через забор и попадаешь прямиком на розовый куст, никому не понравится), а перед самим домом торчало несколько вековых лип. Вдоль аллейки, прямо под липами стояло четыре скамейки еще более винтажного вида, чем ворота, — литье чугунных деталей было весьма замысловатым.

На одной скамейке сидел и читал газетку некий сильно пожилой и хорошо одетый тип в атласном халате и домашнего вида туфлях, напомнивший мне своими морщинами, прической, седыми усами и массивными очками в явно золотой оправе портреты то ли Бисмарка, то ли Гинденбурга из школьных учебников истории. Дальше, у крыльца, ближе к застекленным дубовым дверям особняка о чем-то беседовали две весьма ухоженного вида старухи в старомодных летних платьях до пола, одна из которых чем-то походила на Фаину Раневскую. Я обратил внимание на очень дорогие кольца и серьги этих бабулек.

Ну, все правильно, кому же еще во время всех передряг и катаклизмов мировой войны может вдруг приспичить лечить печень или желудок? Только богатеньким старичкам. Которые потом будут говорить не о том, что в это время лечили за деньги разные хвори, а о том, как они «терпели нужду и лишения от оккупантов» — сразу после окончания войны все эти чехи и словаки разом превратятся в записных патриотов и антифашистов.

Я решительно зашагал к дверям клиники. Читавший газету элитный дедуля лениво покосился на меня из-под стекол очков, но ничего не сказал, а бабульки даже и не взглянули в мою сторону. Слава богу, что мне удалось избежать лишних разговоров.

Однако я зря радовался — похоже, из особняка за воротами и калиткой следили, и весьма внимательно, даже несмотря на отсутствие явной охраны. И не успел я подойти к крыльцу особняка, как навстречу мне тут же вышла симпатичная девушка с короткой стрижкой, в приталенном белом халате (из выреза халата торчал заколотый дорогого вида брошкой воротничок кружевной блузки) ниже колен и белых закрытых туфлях на высоком каблуке. Я прямо-таки едва не зиганул при ее появлении — а что еще прикажете делать при появлении голубоглазой натуральной блондинки, словно сошедшей с геббельсовских агитплакатов?

— Hallo, Fraulein! — приветствовал я ее, приподняв шляпу и небрежно склонив голову.

— Guten tag, was wollen sie? — поинтересовалась медичка (или все-таки не медичка, а администраторша?), состроив дежурную улыбку в стиле стюардесс. Нет, насчет белокурой бестии я, кажется, все-таки подумал зря — ее немецкий язык был примерно таким же, как у Мраза с Млынаржем. Стало быть, точно местная, словачка. Еще один цветочек из «Венка Дуная»…

Я, донельзя вежливо, ответил, что мне угодно видеть графиню Кату Дешеффи, и поинтересовался — здесь ли она?

Услышав это, чикса в белом халате стала смотреть на меня уже не столь настороженно и пригласила пройти в особняк. Что сказать — холл клиники желудочных болезней был в стиле средней руки отеля — паркет, позолоченные люстры, на стенах зеркала, на потолке какая-то лепнина с орлами и львиными мордами. За стойкой с двумя телефонами скучал крепкий усатый мэн лет тридцати в белом халате. Кажется, именно он здесь и наблюдал за входом. Пространство перед стойкой заполняли несколько пустующих жестких кресел и банкеток, а в центре композиции стоял низкий круглый столик с газетами (как я успел рассмотреть — газеты были местные, с заголовками на словацком языке) и массивной хрустальной пепельницей без единого окурка. По углам, явно для оживления обстановки, торчали какие-то южные растения в кадках, среди которых я опознал только пальму. В глубь здания вела лестница из пяти ступенек, то ли мраморная, то ли заделанная под мрамор.

— Прошу вас, подождите меня здесь, — сказала девушка и, обворожительно улыбаясь, уточнила: — Как вас следует представить графине?

— Будьте любезны, передайте, что за ней приехали от дядюшки Адальберта.

— Хорошо, — ответила эта милая фрейлейн, поднялась по лестнице и пропала во внутренних помещениях клиники.

Я осмотрелся. В большом овальном зеркале невзначай узрел себя — на меня смотрел этакий недостоверный фрей с гондонной фабрики, со слишком серьезным выражением лица, в костюмчике «а-ля Бонни и Клайд» и надвинутой на глаза шляпе. Хорошо, что меня сейчас никто из моего времени не видит, а то точно засмеяли бы за одну эту шляпу. Блин, на дворе 1944 год, и с востока и с запада в мою сторону двигаются армии и целые фронты, каждый час гибнут десятки тысяч людей, а в это время я, наряженный непонятно кем, вынужден заниматься черт знает чем. Форс-мажор у них, видите ли…

Впрочем, ничего опасного и подозрительного вокруг меня по-прежнему не происходило. Человек за стойкой что-то писал и даже не смотрел в мою сторону. В приятно пахнущих коридорах клиники было чистенько и малолюдно, как и положено в подобных местах. Лишь один раз по коридору мимо холла прошла молодая женщина в темном платье и белом фартуке классической горничной, тоже не обратившая на меня никакого внимания.

Девахи в белом халате не было минут десять. Потом я услышал стук каблуков по паркету, а затем появилась и она сама.

— Пойдемте со мной, — пригласила она.

Я поднялся по ступенькам и, пройдя вслед за ней через особняк (как оказалось, он имел П-образную при виде сверху форму), оказался во внутреннем дворе, где был сад, куда богаче, чем деревья и кусты перед входом. Там витали настраивающие на позитив ароматы цветущих циний, георгинов, астр и роз, а вдоль нескольких узких аллеек стояли легкие плетеные кресла, типа тех, на которых обычно сидят выехавшие на дачу старорежимные господа в отечественных фильмах (обычно это какие-нибудь экранизации пьес А. Чехова) о дореволюционной жизни. В креслах сидели несколько пожилых людей обоего пола (все они или что-то читали, или, как мне показалось, дремали), но большинство мест все равно оставалось пустыми. Некомплект болящих или все ушли на процедуры (душ Шарко-электрофорез) либо завтрак? Вслед за блондинкой в белом халате я прошел по правой аллейке. Потом мы повернули, зайдя за роскошные кусты бузины.

Там в плетеном кресле сидела вполне симпатичная женщина в излишне свободном летнем платье (светло-салатная ткань с рисунком в виде белых цветов, длинный рукав, белый воротничок и манжеты) и белых остроносых туфлях на минимальном каблуке. Она читала толстую книгу в коричневом переплете. Мне стало любопытно — что именно она читала? Я присмотрелся и тихо офигел — на обложке тома было оттиснуто золотом: Margaret Mitchell «Gone with the Wind». Стало быть, «Унесенные ветром», да еще и на языке оригинала, что само по себе говорило о многом — только интересно, как здесь все-таки было принято реагировать на чтение вражеской литературы? Хотя на Западе история про хабалку Скарлетт и сердцееда Рэтта Батлера была одним из самых читаемых романов как раз в начале 1940-х, это у нас сия слезливая мелодрама из жизни сентиментальных, но недальновидных джорджийских хлопководов-рабовладельцев добралась только в конце 1980-х, причем в позднем СССР сначала показали одноименное кино с Вивьен Ли и Кларком Гейблом, а уж потом начали переводить на русский язык и литературную основу. Во всем остальном мире, помниться, было наоборот…

Увидев нас, женщина оторвалась от чтения, закрыла книгу и с явным интересом посмотрела в мою сторону.

— Спасибо, Хелена, идите, — сказала она сопровождавшей меня блондиночке на словацком, как мне показалось, языке.

Девулька поклонилась и молча удалилась. Судя по всему, в пределах слышимости от нас больше никого не было. Я обратил внимание на то, что эта самая Ката Дешеффи разместилась для чтения очень грамотно — саму ее практически не было видно за кустами бузины, а вот незаметно подойти к ней оказывалось практически невозможно, особенно если дамочка иногда поглядывала по сторонам. Между тем графиня положила книгу на кресло и с усилием встала, упираясь руками в подлокотники кресла, и здесь стало видно, что у нее действительно довольно большой живот, в основном удачно маскируемый покроем платья, но уже достигший размера, не позволявшего скрывать нынешнего состояния женщины — утаить такое обстоятельство обычно еще труднее, чем пресловутое шило в мешке.

— Посланец дядюшки Адальберта, Йыгыт Йылдырым, турецкий поданный, к вашим услугам, — представился я по-немецки, тем самым упреждая ее первый вопрос. Согласно данной мне инструкции, при личной встрече мне надлежало просто представиться, без всяких там паролей-отзывов и прочей подобной лабуды. Кроме, разумеется, ключевой фразы насчет дядюшки Адальберта. При этом как выглядит сама графиня, мне толком не объясняли, упирая в основном на ее интересное положение.

Отрекомендовавшись подобным образом, я снял шляпу и вежливо склонил голову. Джентельмен, мля…

— Боже, если вы турок, то я негритянка с берегов Замбези, — сказала графиня Ката по-немецки (а вот у нее произношение было уже явно не местное, а близкое к коренному германскому), пристально и, как мне показалось, даже несколько брезгливо разглядывая меня, уперев при этом руки в свои плохо различимые бока.

— Интересно, кому это пришло в голову послать сюда именно вас? — ехидно добавила она в порядке констатации факта, вроде бы ни к кому особо не обращаясь: — Блондина, да еще с такой славянской харей — под видом турка?

Блин, да если бы я знал автора сценария всех этих шпионских игрищ…

— Понимаете, вашество, никого другого, более подходящего для вас, к сожалению, не было, вы уж извините великодушно. А вообще, я хоть и турецкий подданный, по национальности натуральный полуболгарин-полувенгр…

— Слабо верится. Тем более что по-немецки вы говорите через пень-колоду, хуже любого венгра или болгарина. Думаю, даже турки не используют столь отвратительный немецкий. Документы у вас есть?

— Вам виднее, — сказал я и протянул ей свой паспорт. Стало быть, с самого первого взгляда и первой фразы я ей не понравился, и она сразу же дала понять, что мне не доверяет. Ну-ну…

Графиня раскрыла документ с тем же безмерно брезгливым выражением на личике.

Пока она смотрела паспорт, я наконец ее немного разглядел. Небольшого роста, светлая шатенка, волосы до плеч, зачесаны назад и закреплены с помощью дорогого на вид гребня. Правильные черты лица что в фас, что в профиль, большие серые глаза, узкие губы. На вид явно за тридцать (хотя, честно говоря, ей могло быть и двадцать девять, и сорок с гаком), скорее красивая, чем нет, но вот лицо у мадам было какое-то настороженное, явно не привыкшее к частым улыбкам. Или, может, это было результатом пластической операции? Хотя, с другой стороны, она же все-таки не герцогиня Кембриджская Кэтрин Миддлтон, которая, будучи далеко не старой, уже имеет на своей физиономии полный набор нехилых мимических морщин — а все из-за необходимости (в обычном для королевских особ из нашего времени приказном порядке) казенно и, вместе с тем, широко улыбаться кому угодно и по любому поводу. И еще мне показалась, что внешний облик сей графини был каким-то уж слишком стандартным. Так обычно выглядят в моем времени фотомодели второго и третьего сорта. Не те, чьи портреты засоряют Мировую паутину и украшают обложки парижских таблоидов, а дамочки из числа тех, которые за не самую высокую плату рекламируют не слишком дорогие (обычно турецкие или китайские) шмотки, казенно улыбаясь со страниц каталогов весьма средних восточноевропейских модных магазинов. Этакая сильно усредненная внешность, лицо, которое ни за что не выделишь в толпе или какой-нибудь ежедневной сутолоке. Ей-богу, если ее переодеть в соответствующую одежду, должным образом причесать и накрасить, она точно смогла бы легко изобразить женщину из практически любой исторической эпохи — хоть Средневековье, хоть XVII век, хоть XIX, хоть начало XXI. В общем, на мой взгляд, для дворянки, пусть и венгерской, эта актриска из массовки выглядела довольно-таки бледновато. Хотя, как знать, возможно, для секретного агента подобный облик как раз самое то. Может быть, те, кто ее сюда посылал, именно из этой логики и исходили?

— Ладно, поскольку условная фраза была произнесена, я готова поверить, что вы — это вы, — сказала недостоверная Ката Дешеффи, возвращая мне паспорт. — Но не стоит излишне напрягаться и столь явно хвататься за пистолет, который у вас в правом кармане пиджака. «Парабеллум» с собой таскаете, не так ли? И, вообще, ведите себя естественнее…

Поняв, что моя собеседница мгновенно и чисто визуально определила не только факт того, что я вооружен, но еще и тип оружия, я тихо офигел. Вот это глаз у дамочки! Хотя, а чего я ожидал — она же явно секретный агент с большим стажем, а их, зуб даю, еще и не такому учат…

— Однако то, что вы — это вы, — продолжала графиня (говорила она негромко, но с противной интонацией училки младших классов), — сути дела не меняет. Поскольку человек вашей внешности с такими документами не вызовет у правоохранительных органов ничего, кроме лишних подозрений. Хотя, учитывая спешку и краткосрочность вашей миссии…

Стало быть, гестапо для нее «правоохранительные органы»? Этак она и Адольфа Гитлера назовет просто «германским канцлером», а Гиммлера «начальником полиции». Ну-ну…

— И что дальше? — добавила в завершение своего монолога эта барынька, не сделав никакой паузы. Ее надменный взгляд в этот момент заставил живо вспомнить демотиватор из Сети: «Запрет на матерную ругань Наташеньку не смутил, она умела матом смотреть». А из сделанных ею только что заявлений я заключил, что моя новая знакомая еще та стерва. Ну и подарочек бог послал на мою голову…

— А ваш паспорт можно посмотреть? — поинтересовался я, стараясь сохранять твердокаменное лицо.

— То есть как? — прямо-таки вскинулась графинька. Было очень интересно наблюдать, как брезгливое выражение ее капризного личика плавно перетекло в изумление пополам с испугом.

— А то есть так, вашество, что мне вашу внешность, кроме одной деликатной особенности, подробно описать не удосужились. И откуда я знаю — может, вы не та, кто мне нужен, а просто хитрый вражеский агент с подвязанной в нужном месте подушкой? Вы тут только что изволили сказать, что мне не доверяете. Так смею вас уверить, что это взаимно. А раз так — потрудитесь предъявить документик!

— Это неслыханно! — изрекла графиня. — Вы же не думаете, что я все время таскаю документы с собой? Хорошо, извольте, я предъявлю вам паспорт, но только чуть позже!

В голосе ее зазвучала некоторая неуверенность. Что, собственно, и требовалось…

— Это есть гут, — сказал я, тщательно изобразив максимальное удовлетворение, и добавил: — Что ж, а дальше, любезная госпожа графиня, мы, я так понимаю, вплотную занимаемся вашим возвращением. Так что собирайтесь, и едем в Германию, машина у ворот. Конечная точка маршрута — Каффштайн. Я полагаю, вам должно быть известно это место? Надеюсь, возражений нет?

— В общих чертах. А возражений у меня, разумеется, нет.

— Вот и чудно. Да, один нюанс — тут возле самой клиники почему-то торчит очень подозрительная серая машина, похоже, с какими-то агентами. Это случайно не по вашу душу?

Ката Дешеффи посмотрела на меня настороженно, но, как мне показалось, эта информация ее ну нисколько не удивила.

— Вообще, здесь и кроме меня есть несколько иностранцев, — сказала она задумчиво (было сильное ощущение, что графиня прямо-таки внаглую «лепит горбатого» мне в глаза). — А раз так — не стоит загадывать заранее. Возможно, это обычное наблюдение за клиникой в целом. Когда выйдем за ворота — поймем, что это. Если они действительно караулят меня — обязательно поедут за нами. Ну, я пошла собираться, ждите меня на выходе…

Она забрала книгу и, гордо покачивая животом, удалилась.

Через минуту появилась давешняя блондинистая Хелена, проводившая меня к выходу из особняка. В пустом холле я не задержался, сразу же выйдя на крыльцо. Встреченных мной ранее бабулек уже не было, а вот седой тип в очках сидел все на том же месте и, вроде бы, с той же газетой. Похоже, он эту «Цайтунг» не просто читал, а прямо-таки «прорабатывал».

Мысли в моей голове помчались прямо-таки аллюром, переходящим в галоп, причудливо сталкиваясь, смешиваясь и временами опережая друг друга. Я тщетно пытался уяснить хотя бы часть раскладов предстоящей мне операции, но что-то все равно не срасталось.

Зачем меня вообще прислали сюда для эвакуации этой дамочки? В чем глубинный смысл данного действия? Ведь Блондинка так и не удосужилась (может, за недостатком времени, а может, и вовсе не собиралась) до конца растолковать мне этот момент, а по прибытии на место понятнее, увы, не стало. Почему эта сраная графиня не могла сама добраться до этого самого «подберлинского» Каффштайна, раз у нее выправлены вполне надежные документы гражданки союзной Гитлеру державы? Казалось бы — что тут сложного? Ну, конечно, бомбежки, покушение на фюрера, приближение линии фронта, то-се, но ведь поезда-то все равно ходят исправно. Да и разные там беженцы-погорельцы сейчас постоянно кочуют из одного конца Европы в другой, и поодиночке и целыми толпами, став более чем привычной деталью местного пейзажа. Купила бы билет в СВ, села и поехала с комфортом, тут даже и автомобиль не нужен. Или меня хотят уверить, что беременная незамужняя женщина в 1944 году категорически не могла путешествовать без сопровождающих? Кто это вообще придумал? Ведь на дворе, черт возьми, не XVIII век, когда дворянки не путешествовали без штата лакеев, кучеров и разных там служанок с камеристками.

Однако при инструктаже мне все же невзначай выболтали одну интересную подробность — и графинюшку, и ее покойного любовника сейчас должны были искать и СД, и контрразведка «Республики Сало». Что-то там связанное с арестом и изоляцией Муссолини в прошлом году. А дуче пока еще в силе и даже при какой ни есть должности, по крайней мере, в пределах своей «персональной песочницы» на севере Италии. Напрашивался вывод о том, что нашу мадам обложили настолько плотно, что она просто не может обращаться к агентуре сама (если за ней ходят по пятам, она автоматически завалит любую квартиру или дом, куда решит зайти или позвонить) и, в качестве последней возможности, укрылась в этой самой провинциальной частной клинике. И теперь тупо сидит в ожидании «спасателя», который приедет за ней. А раз так — в «Олимпии» у входа должны дежурить сотрудники СД, охотящиеся персонально на Кату Дешеффи. Правда, для меня оставалось непонятным, почему это они до сих пор не вломились в эту клинику и не устроили повальный шмон с надеванием браслетов графинюшке и заключением последней в узилище? Напрашивался простой вывод — германские и местные спецслужбисты имели приказ просто наблюдать за графиней, а отнюдь не арестовывать ее. А значит, их, как и в случае с приснопамятным пастором Шлагом, интересовала не сама мадам, а ее, культурно выражаясь, «связи».

В этом случае нас с ней начнут пасти от самых ворот клиники. Это, конечно, неприятно, но не так уж и страшно. Поскольку в момент, когда мы с ней доберемся до пресловутой лаборатории в Каффштайне, она, а за ней и я, просто исчезнем, оставив весь громоздкий карательный аппарат Эрнста Кальтенбруннера в дураках. Конечно, «в сухом остатке» жалко Жупишкина, а равно и агента моих работодателей из Каффштайна (как он будет выпутываться из всего этого — вообще непонятно, да и аппаратура для переброски будет неизбежно «засвечена», но это уже точно не моя проблема, не я придумал план этой дурацкой акции), но что сделаешь? Ну и с самой графиней следовало держать ухо востро. Допустим, в спину она мне не стрельнет. Однако, под влиянием гормональных бурь своего организма, она запросто могла подлить или подсыпать мне в самый неподходящий момент какой-нибудь отравы или снотворного. Правда, неизвестно, что это ей даст — ведь, погибнув здесь, я просто досрочно выйду из игры, оставив эту выпендрежницу один на один с ее проблемами…

Из размышлений меня вывел тяжелый и множественный отдаленный гул откуда-то из вышины. Я сдернул шляпу и задрал голову. Далеко в вышине голубое небо с запада на восток прочертили десятки светлых инверсионных следов. Похоже, это союзные «Летающие крепости», или «Либерейторы», в рамках очередной «челночной операции», шли куда-нибудь в Полтаву или Миргород, чтобы там дозаправиться топливом, подвесить бомбы и лететь обратно. Ну как же, помним — вторник, вчера пил с русскими за встречу, чуть не умер, среда, опохмелялся с русскими, лучше бы я умер вчера…

Характерно, что никаких звуков зенитной стрельбы или признаков идущего наверху воздушного боя я не слышал. Хотя здешняя ПВО была более чем хилая, да и высоковато шли бомберы — не из всякой зенитки добьешь, и далеко не каждый истребитель достанет. Что тут скажешь — раз такие налеты здесь давно стали рутиной, значит, у них тут все всерьез…

Входная дверь клиники за моей спиной открылась. На крыльце возник плешивый слуга в отглаженной белой куртке и перчатках с двумя изящными чемоданами. «Человек» вопросительно посмотрел на меня, явно ожидая ценных указаний.

— Пожалуйста, пан, несите вещи к зеленому «Опелю», который стоит у ворот, — сказал по-немецки, стараясь быть максимально вежливым. Он меня, кажется, понял и послушно поволокся к воротам.

В этот же момент из клиники вышла и графиня. Одета она была, если можно так выразиться, «по-дорожному» — синяя юбка чуть ниже колен, голубая блузка, черные лаковые туфли на небольшом каблуке, более чем просторный двубортный жакет черного цвета с двумя рядами золотистых пуговиц, маленькая дорожная шляпка, похожая на традиционный головной убор тирольцев, перчатки, темные чулки и дежурный макияж. На мой взгляд, дорогая Ката слишком уж зачернила глаза и ресницы (темный контур вокруг глаз придавал ей дополнительного трагизма), а вот по части маскировки беременности все было на высоте. Настолько, что при взгляде на нашу дворянку спереди сей момент можно было и не заметить. Хотя, конечно, при виде сбоку была отчетливо видна образуемая встопорщившимся внатяг жакетом изрядная «ступенька» на ее талии.

В руках графиня держала изящную черную сумочку с двумя пряжками и малюсенький чемоданчик. Ничего не сказав, она достала из сумочки паспорт и сунула мне в физиономию. На ее обиженном лице было прямо-таки написано — на́ сволочь, подавись. Я просмотрел паспорт — ну да, документ был венгерский, ну да, вроде бы в порядке, и она действительно Ката Дешеффи, что дополнительно подтверждалось фото. Ничего другого мне бы там, в любом случае, не написали. Хотя, я же устроил эту стихийную проверку аусвайсов вовсе не по какой-то там жгучей необходимости, а просто выёживаясь, в качестве минимальной «ответки». Я, предельно мило улыбаясь, вернул особе графских кровей ее паспорт. Она убрала документ в сумочку, посмотрев на меня с недоумением. Затем я взял ее под локоток, и мы медленно, как и полагалось недорезанным буржуям, пошли к машине. Против поддерживания под локоток графинюшка не возражала, а вот мою попытку понести чемоданчик немедленно и решительно пресекла. Интересно, что у нее там лежало — фамильные драгоценности или какой-нибудь убойный компромат на первых лиц здешнего политического бомонда? Хотя, последнее было бы и вовсе смешно — компромат на Гитлера и его окружение исчислялся не чемоданами, а шкафами или даже железнодорожными вагонами. И это при том, что на трибунале в Нюрнберге обнародовали далеко не всё. Краем глаза я видел, как блондинка по имени Хелена смотрела нам вслед из-за стекол закрытой двери клиники. Интересно только, с какой целью?

Мы вышли за калитку и первым делом увидели Жупишкина, который, открыв багажник, помогал лакею погрузить багаж графини. Ну то есть как помогал — стоял у открытого багажника и глупо улыбался. Слава богу, кажется, он ничего не говорил при этом.

Потом лакей поклонился и, получив от меня бумажку в двадцать рейхсмарок, удалился в калитку. Дорогая Ката при этом ничего не сказала, но посмотрела на меня с плохо скрываемым возмущением — видимо, для оплаты услуг какого-то там лакея это была непомерная по здешним меркам сумма, но что делать? Ведь в моем лопатнике не было никакой мелочи. Стало быть, я успешно изобразил того самого, средней руки заграничного пижона, под чьей личиной выступал. И это должно было запомниться.

Жупишкин критически оглядел нас. Внешний вид и некоторые особенности физического состояния графини, кажется, вызвали у него определенное недопонимание, но вслух он ничего не высказал. При этом Ката Дешеффи смотрела на него словно африканский лев на засохшее говно антилопы.

— Чего вы так долго? — вдруг спросил у меня Жупишкин, когда я подошел к нему вплотную, почти шепотом и, мать его так, по-русски.

— Блин, я же сказал, молчать! — прошипел я в ответ. Вот же конченый идиот…

Краем глаза я увидел, что на лице стоявшей позади меня графини этот диалог, кажется, вызвал целую гамму сложных чувств.

— А чего? — не понял Жупишкин. — Тетя же, наверное, своя в доску…

По выработанной в школьные годы привычке среднестатистический россиянин обычно именует «тетями» и «дядями» тех, кто выглядит старше его. И наш Вася тут, похоже, не был исключением, хотя на горьковскую старуху Изергиль Ката и не тянула. И еще, на его месте я бы столь опрометчиво и четко не делил всех вокруг на своих и чужих. Как говорили вшивые окопники, разные там «болотные солдаты» Первой мировой — свои по спине ползают…

— Да ничего, — сказал я. — Будь ласков, заткнись…

И, уже перейдя на плохой немецкий, пригласил графиню:

— Садитесь, поедем.

При этом Жупишкин стянул с башки кепку и услужливо распахнул перед ней заднюю дверь. Графиня пролезла на заднее сиденье и некоторое время устраивалась там поудобнее, тяжело дыша и отдуваясь.

После того как она перестала возиться, мы с Базилем-Василием разместились на передних сиденьях. Вроде все было в порядке. Как в песне — солнышко светит, курочка клюет…

Жупишкин медленно тронул машину с места и начал разворачиваться.

— Что тот серый «Опель»? — спросил я его, стараясь говорить по-русски с акцентом. Вдруг графиня русского языка все-таки не поймет? По-моему, получилось не очень убедительно, хотя, если честно, мы уже все равно спалились перед ней, причем предельно тупо. Как ни крути, по всему выходило, что дерьмо мы собачье, а не агенты-нелегалы…

— Один ихний гаврик выходил из машины и подходил близко, но ничего не спросил. Мне показалось — он наши номера смотрел, — казенно доложил Жупишкин.

Я немедленно посмотрел назад — серый «Опель-Олимпия» стоял на своем прежнем месте, и ехать за нами его водитель явно не собирался. Это, конечно, радовало, но не так чтобы слишком. Возможно, это действительно была «наружка», наблюдавшая за клиникой в целом, а не персонально за Катой Дешеффи.

Потом клиника скрылась за поворотом и в зеркале заднего вида замелькали росшие вдоль дороги дубы и липы. По возвращении я смотрел в справочниках — особняк нынешней клиники доктора Мартикана сохранился до наших дней, но далеко не в исходном виде. Когда в конце марта 1945-го части Красной армии брали Банска-Бистрицу и Братиславу и немцы попытались зацепиться в этом месте, по их обороне качественно отработала тяжелая артиллерия, штурмовики и «катюши». Из-за этого забор с воротами вокруг бывшей клиники исчез, а само изрядно пострадавшее во время тех боев и явно перестроенное здание на фото начала XXI века выглядело как-то бледно — другая крыша, какие-то дешевые стеклопакеты в окнах и прочее. Причем по состоянию на 2015 год в бывшей клинике помещался некий, как я понял, не шибко прибыльный частный отель.

— Вы русские, что ли? — вдруг неожиданно громко спросила графиня на чистейшем русском, без малейшего акцента.

У Жупишкина при этих словах автоматически отвисла челюсть и заметно выпучились глаза.

— Да, а как вы догадались? — ответил я. Признаюсь, меня этот ее вопрос-уточнение тоже поразил до глубины души.

— Ну, дорогие мои, такое трудно с чем-то спутать. Раз уж вы столь неосмотрительно открыли свои рты. Вы оба явно русские, причем, как мне представляется, откуда-то из азиатской части Евразии, предположительно — Урало-Сибирский регион. Боже мой, оказывается, все еще хуже, чем я могла предположить…

По лицу графини было видно, что она готова прямо-таки заплакать, хотя, как мне показалось, в этот раз она скорее прикидывалась. Ну и к чему такой надрывный трагизм?

— Угадали, ваше высочество, — ответил я на это. — В таком случае разрешите представиться — это Вася, а я Андрюша. И мы с ним ходим парой, хотя и не санитары. Выходит, вы и русский язык знаете?

— Разумеется, — невыразимо гордо подтвердила Ката Дешеффи.

— Это хорошо. Только вы все-таки старайтесь на нем с нами особо не разговаривать. Особенно на людях…

— Спасибо, что предупредили, — сказала она, с безмерно ехидной, издевательской интонацией. — С этим все как раз понятно. Только в отношении всего остального вы оба особо не радуйтесь.

— Почему?

— Потому что за нами «хвост».

— Где? — задал я дурацкий вопрос. При этом мысленно ругнув себя последними словами. Все-таки в тайных операциях я все еще оставался дилетантом. За разговором начисто забыл о том, что надо хоть иногда смотреть по сторонам, а вот наша графиня, как оказалось, «бдела недреманно», как и положено крутому профессионалу…

— Уже минут пять, с момента выезда на шоссе, за нами, как приклеенный, едет темно-коричневый «Адлер», — нехотя пояснила Ката. — И в нем двое мужчин в штатском.

Вот интересно, как она это определила с такого расстояния?

— Черт, — только и сказал я, глянув в зеркало заднего вида и убедившись в достоверности этого ее наблюдения. Хотя двое сидят в машине или, скажем, четверо, я сказать не мог.

Действительно, означенный «Адлер» ехал за нами на почтительном расстоянии, но не отставал. Какое-то время я и Жупишкин сильно нервничали, а потом постепенно успокоились.

Таким макаром нас вели километров сто, до самой границы тогдашней Словакии с рейхом (а если точнее — с оккупированными польскими территориями, вошедшими с состав Германии после сентябрьской кампании 1939 года, именно где-то здесь проходила граница собственно рейха и «генерал-губернаторства»), которую мы пересекали у городка Тешин. Это был населенный пункт с довольно интересной историей. В начале 1939-го, когда Гитлер прибирал к рукам Чехословакию, Тешин с окрестностями успели откусить жадные поляки, а осенью 1939-го его вернула себе тисовская Словакия, так сказать, «в рамках восстановления исторической справедливости». Впрочем, в сам город мы не заезжали. А вот увязавшийся за нами «Адлер» свернул как раз в сторону города.

На погранпереходе у Тешина я впервые предъявил свой турецкий паспорт представителям здешней власти — немецким погранцам, а если точнее — сотрудникам таможенной службы Третьего рейха. Длинный, вроде бы не старый, но морщинистый длинноносый тип в похожем на армейский серо-зеленом мундире, но с полицейскими знаками различия (как известно, у полицейских структур Дриттенрайха, к примеру, имперский орел на эмблеме был размещен в круге) и зелеными кантами с интересом, переходящим в удивление, посмотрел мои документы.

— Herr Yildirim? — спросил он, едва выговорив мое фальшивое имечко, и уточнил: — Du bist Turkish?

— Ja, naturlich, — охотно согласился я. — Ich bin Turkish Burger! — А затем, из чисто хулиганских побуждений добавил, якобы по-турецки: — Tugan jar barkan sorikan big juragan!

Погранец изумленно вытаращил на меня свои бесцветные, как у мороженного карася, глаза, но ничего не сказал.

После краткого осмотра нас и машины, мы были пропущены за полосатый шлагбаум, в тысячелетний (а если точнее — двенадцатилетний) рейх. Вопросов не вызвали ни мой пистолет, снабженный разрешением на ношение оружия, ни липовые тодтовские корочки Жупишкина-Трясило, ни багаж и документы нашей дорогой графини. А вот бумага, подписанная Отто Олендорфом, как мне показалось, вызвала в погранцах приступ почтения, переходящего чуть ли не в низкопоклонство.

— Боже, что вы сказали бедному таможеннику? На каком языке? — искренне изумилась графиня Ката, когда мы отъехали на приличное расстояние от погранперехода и поехали прямиком на север, в сторону Катовице, который, судя, по установленным шустрыми арийцами дорожным указателям, сейчас именовался на германский манер — Kattowitz. Отмечу, что три года, с 1953-го по 1956 г. сей населенный пункт назывался еще и Сталиногруд (угадайте с трех раз, в чью честь?). В Катовице нам надо было сворачивать налево и ехать на запад, по шоссе, ведущему на Бреслау (ныне Вроцлав), где чуть позже побывает «другой я» и далее, на Котбус и Берлин.

Ну вот как ей было объяснить (так, чтобы она действительно поняла), что у нас в Краснобельске, в том не слишком светлом будущем, штук пять телеканалов, на которых двадцать четыре часа в сутки поет и пляшет татарская и шкабырская эстрада во всех своих не слишком привлекательных видах и вариациях? А равно и про то, что в моменты, когда переключаешь каналы, в голове невольно оседают некие обрывки каких-то, похожих на ругательства или шаманские заклинания, отдельных фраз и строк из этих странных песен. Собственно говоря, один такой обрывок из «песен народностей» я и прочитал экспромтом таможеннику, не особо задумываясь о том, что это вообще могло означать. А ведь эти, воспроизведенные мной исключительно на слух, да еще и вырванные из контекста, татарско-шкабырские слова вполне могли прозвучать как все что угодно, вплоть до глубоко нецензурной брани…

— Я просто пытался изображать перед ним нечто, похожее на турецкий, а если точнее — на татарский язык, — ответил я, после краткого раздумья.

— Никакой это не татарский, — уверено сказала графинюшка. — А какая-то пошлая и дурацкая попытка пародии на него!

— Привыкайте, — усмехнулся я. — Все равно я не знаю турецкого, а на татарском могу разве что пустить по матери. Так что и дальше буду, по мере сил, комбинировать из трех пальцев. Можно подумать, гитлеровские погранцы или гестаповцы образованы настолько, что обучены понимать хоть какие-нибудь тюркские языки?

Графиня на это ничего не ответила…