Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро. Абсолютные начала синтетической философии эзотеризма

Владимир Шмаков, 1916

«Великие Арканы Таро» – универсальный свод первооснов герметизма, «вершина воспарений испытующего человеческого духа», «знание ангельское», поистине «мать всех наук» – сама наука «О БОГЕ, ЧЕЛОВЕКЕ И ВСЕЛЕННОЙ». Золотым слитком – эстафетой поколений в их исторической цепи, восходящей в своих бездонных глубинах «к самому Адаму», – передал эту науку человечеству нового тысячелетия наш великий соотечественник: Владимир Шмаков.

© ООО Книжное издательство «София», 2015

* * *

Предисловие

«Hay mas dicha, mas contento

Que adorar una hermosura

Brujuleada entre los lejos

De lo Imposible?!»^[1]

Calderon^[2]

«Я не в силах перечислить те ночи, которые, весь дрожа, отдавал познанию Непознаваемого».

Саади^[3]

«Если бы Бог предложил мне на выбор в правой руке всю истину, а в левой — единое вечное стремление к истине, соединенное с постоянными заблуждениями, я рассудил бы, что истина как таковая — достояние одного только Бога, и почтительно попросил бы Его отдать мне то, что в Его левой руке».

Лессинг

От автора. I. Учение герметизма и современная наука

«Я не боюсь людей, ибо не жду и не желаю от них ничего».

А. Сент-Ив д’Альвейдр^[4]

Культура конца XIX века, ее характер и первенствующие стремления суть следствия усилий и исканий человеческого рода за последние восемь-девять столетий. Крестовые походы и рост императорской власти положили предел теократическому направлению жизни Европы, явившись заключительным актом эпохи, когда все зиждилось на исключительном стремлении к религиозным идеалам. Первые гуманисты, начиная с Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо, положили основание новой эре, воздвигнув новое знамя, выявив и указав новую цель человеческим стремлениям^[5]. Круг друзей Козимо и Лоренцо Медичи, восприняв идеи Петрарки и Боккаччо, выработал начала мировоззрения, предначертавшего весь последующий ход мировой истории. Осознав бесплодность метафизических изысканий, если и поскольку они не связаны с данными эмпирического опыта, гуманисты положили своим девизом изучение в первую очередь всего того, что доступно эмпирическому исследованию. Время расцвета гуманизма и успеха Реформации есть начало современной науки, ибо все то, что составляет гордость технической культуры, было достигнуто человеком лишь начиная с XV века. Именно с этой поры все усилия человеческого рода всецело направились к изучению отдельных явлений, к исследованию отдельных вопросов и к созиданию отдельных отраслей человеческого знания^[6].

Так продолжалось до конца XVIII столетия, когда произошел великий перелом истории: от изучения единичных вещей человек перешел к стремлению познать их синтез, и век энциклопедистов^[7] в преемственной их связи со столпами эмпирической философии есть эпоха созидания человечеством синтеза всего познанного на пути предыдущих веков.

Однако, столь долго следуя исключительно опытным путем, основываясь лишь на внешней, формальной стороне явлений, разум человеческий и теперь, естественно, стал искать синтез в том же модусе сознания, стремясь найти эмпирический синтез, т. е. непосредственно ощущаемую первооснову. В качестве таковой была избрана материя, и соответствующее учение, обобщаемое со всеми различными его частными течениями, есть то, что известно под наименованием «материализм».

XIX век — это эпоха, когда человек стремился утвердить свой гипотетический синтез, стремился выявить его во всей полноте, претворить в реальность и связать со всеми дифференциальными деталями. Этот век есть в действительности лишь заключительный аккорд долгого пути; именно в течение его человеческие искания вылились во вполне определенную форму, достигли, казалось, конечных ступеней своего развития. Настало время, когда, по всецело господствовавшему мнению, оставалось сделать лишь последние заключительные штрихи, чтобы вполне закончить величественный Храм Знания^[8]. Это было грустное время, потому что само знание человека начало давить его. Все было так ясно, так определенно, что вся будущая жизнь людей должна была, казалось, быть посвящена лишь скрупулезному анализу давно известных фактов. Отдельные открытия, изученные законы и вполне достоверные гипотезы так слились между собою, так проникли взаимно друг друга, образовали столь совершенно замкнутое целое, что в будущем нечего было ждать сколько-нибудь значительных открытий. Большинство представителей почти всех отдельных отраслей знания человеческого открыто признавало, что век великих, гениальных открытий кончен, что будущее истории науки будет лишено ярких красок, что оно будет представлять собой лишь гигантскую совокупность тщательнейших повторных опытов и детальных исследований. Дух живый отлетел от людей, жизнь потеряла всякую ценность, ибо хотя грандиозный успех позитивной науки и техники и давал все удобства жизни, но всем высшим запросам человеческого существа вовсе не оставалось места. Все, что есть в человеке чистого, высокого и прекрасного, этой культурой совершенно игнорировалось, за ним отрицалась всякая реальность, всякая субстанциальная ценность, и лишь в лучшем случае терпелось, как забава и отдых на различных «фабриках удовольствий»^[9]. Идеалов не стало, ибо отрицалась сама возможность чего-либо выше самой жизни. Тождественность природы синтеза с единичными явлениями породила коллективизм и им подменила синтез; не только индивидуальность, но и личность исчезла; воцарилось царство толпы — этого естественного образа материального синтеза, пародии Синтеза Истинного^[10].

Несмотря на пышность формы созданного им знания, человек, тем не менее, непрестанно наталкивался на противоречия. Он не только отвергал как иллюзию даже реальность собственного самосознания, но и чувствовал, вместе с тем, что все его знание навеки бессильно дать ответ на какой-либо вопрос, едва лишь он касается сущности явлений. Человечество выстроило грандиозное здание на песке, на раздробленных единичных сведениях, не связанных между собой, оно приняло за основание мир явлений, забыв, что все части его вечно перемещаются по отношению друг к другу. Вот почему, когда извне сферы эмпирического опыта, из глубин духа человеческого последовал удар, все величественное здание должно было пасть, смытое волнами, хлынувшими из внесознательной стороны человеческого существа^[11]. Выявив все следствия из начальных постулатов, но не сумев сразу создать истинный синтез, человек даже не попытался подвергнуть анализу сами эти постулаты, уходя от решения вопроса или попросту откровенно сознаваясь в своем бессилии. «Все известно, все объяснено, все следует одно из другого, но все одинаково непонятно» — вот лозунг отшедшей эпохи.

Начало XX века — это кардинальный переворот во всех отраслях человеческой мысли. Родилось непоколебимое стремление к анализу конечных причин, подверглись изучению все те первоосновы, все те постулаты, на которых зиждилась наука в продолжение стольких веков. Если периодическая таблица Менделеева перевела химию в совершенно иную, несравненно более высокую плоскость, если внешнее родство элементов стало невольно наталкивать человеческую мысль к заключению о единстве природы, то открытие радия нанесло смертельный удар всем прежним космологическим гипотезам, бывшим дотоле столь убедительными. И вот, в течение каких-нибудь двадцати-тридцати последних лет, за срок совершенно ничтожный в привычном масштабе истории, все основы науки пошатнулись в самых корнях своих. Если время и пространство, эти основные модусы мышления, были поколеблены Кантом, Шопенгауэром, Лобачевским и Риманом, то открытие принципа относительности Эйнштейном^[12] и теория М. Аксенова и Германа Минковского^[13] окончательно показали нелепость приписывания общепринятым на них~ воззрениям хотя бы доли реальности. Принцип относительности сделал невозможным сам подступ к учению о пространственности и протяжении во времени как о первичных категориях вселенной, а вместе с электромагнитной теорией света Максвелла он окончательно уничтожил гипотезу об эфире^[14]. Благодаря открытию радия, ознаменовавшему возможность дематериализации материи, материя в ее прежнем понимании утратила субстанциальность своего бытия и претворилась лишь в кристаллизованную энергию^[15]. Учение об энергии пытались одно время использовать в качестве обоснования материалистических воззрений, но закон энтропии, в связи с бесконечностью вселенной во времени, своей собственной силой логически делает невозможным само ее~ существование^[16]. Таким образом, у величественного здания материалистической науки XIX века, бывшего еще совсем недавно, казалось, почти законченным, теперь выбиты все основания^[17].

«В настоящее время мы вновь переживаем период ломки старого научного здания, но такой ломки, которой не знает история науки и которая по обширности и основательности далеко превосходит все прежние, все, которые были нами приведены в виде примеров. Эта ломка, этот неслыханный по своей грандиозности научный переворот замечателен прежде всего тем, что он почти одинаково затрагивает все отделы физики. Ни одна из частей великого научного здания, сооруженного работой нескольких столетий, не остается в прежнем своем виде; все они до основания разрушаются, вся физика заменяется новою. Но это еще не все. Разрушается не только наука, составляющая достояние сравнительно немногих, но в самом корне переиначиваются наиболее основные, элементарнейшие представления обыденной жизни, с которыми мы свыклись с малолетства, которые казались не подлежащими никакой критике, никакому сомнению. Разрушаются даже такие истины, которые никогда и никем не высказывались, не подчеркивались, поскольку они казались самоочевидными и поскольку ими бессознательно пользовались все и каждый, полагая их в основу всевозможных рассуждений»^[18].

Наступающая эпоха бесконечно разнится от минувшей; она есть время перелома, подведения итогов, поиска новых путей, выявления новых целей. Все виды мышления, все отрасли науки испытали полный внутренний переворот, они изменились настолько, что с прошлым их подчас связывает одно лишь название. Для тех, кого эти новые идеи никак не затрагивают, этот великий перелом всемирной истории проходит бесследно, но это не значит, что он иллюзорен, ибо перевороту в сущности соответствует и переворот в форме. Развитие средств сообщения, безудержная урбанизация, воцаряющаяся и все более наглядная общность форм жизни в различных государствах, уменьшение значения границ, попытки создания международного языка, интернациональность целого ряда организаций, обезличение властей, как центральных, так и местных, — все это является низшим, внешним отражением духовного стремления человечества к синтезу, к разрушению единичных форм. Великая война, заливающая мир океаном крови, сметающая народы и изменяющая всю жизнь на земле, есть лишь слабый отзвук той великой борьбы, которая происходит в сознании вселенского человечества, при столкновении двух великих, бесконечно по своей сути разнствующих эпох.

«По закону разделения исторического труда один и тот же культурный тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два исторических дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим мировым назначением осуществить отрицательный переход от религиозного прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому религиозному будущему суждено другой исторической силе»^[19].

Наше время — это сближение того, что еще так недавно казалось совершенно противоположным, навеки разделенным непримиримостью противоречий. Наука и религия, столь долго имевшие лишь потенциальную связь через философию, теперь все больше сходятся между собой и с удивлением констатируют единство мировоззрений. Как в области позитивных исканий разум стал уходить вглубь, в искание синтеза, так и в религиозной сфере люди стали уходить в мистицизм, в сокровенную сущность религиозных учений. Конечный синтез не может не быть единым, а потому конечный мистицизм и конечный научный синтез оказываются неразрывно взаимосвязанными; оба они выливаются в абсолютное учение, которое при различном его преломлении разумом научным и разумом религиозным на самом деле едино.

«Тайны природы, — говорит Иерофант Фракии, — те же, что и тайны религии, и может существовать лишь единое учение, ибо существует лишь единый принцип тварных существ»~. Мы чувствуем импульсом нашего гения, что познание — удел человека, его призвание, но он должен также читать природу и отличительные свойства тварных существ по их оболочкам. Умение распознавать эти знаки составляет первую ступень науки; выявление их сходства с природой — вторая ее ступень; но прозревать саму суть существ сквозь оболочки — последняя ступень, доступная лишь немногим. Только тот, кто достиг ее, обретает могущество и в словах, и в делах…»^[20].

Раскол между религией и наукой, основание которому было положено гуманистами, достиг высшего своего расцвета в конце XIX века; именно в это время позитивизм и мистицизм стали противоположными полюсами человеческого мышления, не только объявившими войну друг другу, но и начавшими вовсе друг друга игнорировать, что и является, конечно, высочайшей степенью непримиримости.

Единство конечной истины не может не выливаться в итоговую единообразность ведущих к ней путей; при всей многоразличности отдельных форм вся их совокупность не может не быть проникнута внутренним единством, сказывающимся в стройности и гармоничности совокупной системы всех частных путей и подходов. Позитивизм и мистицизм в максимальных пределах своего развития приводят нас к познанию двух сторон человеческого духа, двух способов его самоутверждения. Как тот, так и другой — в своей истинной природе представляют собой осуществление основного стремления духа человеческого — познать себя — как в сущности, так и в закономерности своей дифференцированной природы. Будучи в этом аспекте сознания тождественными, в другом аспекте они противоположны.

Позитивизм есть стремление человеческого духа достичь полноты самосознания в синтезе дифференциальной природы, выявленном накоплением опыта в мире явлений. В силу этого внешняя форма позитивного познания всегда объективна, т. е., иначе говоря, данные, критерий и сама закономерность выводимых с его помощью умозаключений всегда проистекает из его ближайшего основания — истины внешней — мира явлений. В полную противоположность этому мистицизм есть стремление человеческого духа сознать себя в синтезе дифференциальной природы, выявленном путем внутреннего опыта, т. е. последовательным отождествлением отдельных аспектов своего Я с явлениями внешнего мира и утверждением последних как феноменов, проистекающих из ноуменального духа и посему имеющих лишь иллюзорное бытие по закону среды. В силу этого внешняя форма мистического познания всегда адекватна, т. е., иначе говоря, данные, критерий и сама закономерность заключений в нем~ всегда проистекает из его ближайшего основания — истины внутренней — из непосредственного самосознания духа. Оба вида самосознания взаимно дополняют и утверждают друг друга; в отдельности каждый из них имеет лишь относительную свободу, ибо сознание духа в своем развитии в двух взаимосвязанных соответствующих аспектах стремится быть параллельным и допускает лишь дифференциально малые колебания. Совершенный человек должен одинаково следовать по обоим путям, совмещая их в полной гармонии. Истинный Маг одинаково всеведущ как в области мистики, так и в области позитивных знаний, и именно совмещение этих двух течений человеческой мысли есть признак, определяющий само понятие о Маге^[21]. Будучи в своей истинной природе неразрывными, позитивизм и мистицизм в лице своих представителей через обоюдное непонимание разошлись между собой. В сущности, это расхождение было только видимым, иллюзорным, ибо от человека не зависит сущность явлений, и он может изменять лишь их обозначения. Уйдя целиком во внешнюю форму этих основных течений человеческой мысли и не желая не только воспринимать, но и даже слышать учения из иного источника, представители позитивизма и мистицизма породили каждый в своей собственной среде разделение вполне подобное тому, которое утверждает позитивизм и мистицизм в области самого духа.

Виднейшие представители позитивной науки не могли не чувствовать мистического пути, но эти свои переживания они или вовсе скрывали, или оставляли в неразработанной форме; таковы, например, Ньютон, Паскаль, Кеплер, Декарт и многие другие. «Лишь малое знание удаляет от Бога, большое вновь приближает к Нему», — сказал первый из них, и этим запечатлел тот общеизвестный исторический факт, что все великие люди науки и истории были людьми верующими. Эти гиганты позитивной мысли представляют собой мистический полюс позитивизма.

Второстепенные работники в области позитивных наук сплошь да рядом запутывались в грандиозности и многообразии мира явлений и забывали среди этого многообразия даже о своем собственном ищущем духе. Если титаны науки, во всеоружии знания, стремились подняться к нему, то ее ремесленники порой начинали видеть небо там, где заканчивалась чувствительность их измерительных приборов. Они не поняли природу синтеза, воспринимаемого чрез беспрестанное увеличение глубины понятий и переход к высшему по аналогии, без нарушения природы категорий, они сочли за синтез суммарность, они определили его как агрегат единичных законов. Сюда относятся представители квазирационалистических школ материализма и атеизма, как, например, Бюхнер^[22], Геккель^[23], Штраус^[24] и другие; в своей совокупности они и представляют позитивный полюс позитивизма.

Истинные носители знамени мистицизма, познававшие мир непосредственным духовным сознанием, истории неизвестны. Их величие и истинная жизнь раскрываются лишь из эзотерических преданий и символов, из того несказуемого обаяния, которое распространялось от этих адептов на все человечество — как в современную им эпоху, так и на пути последующих веков; таковы неведомые Мудрецы Гималаев и таинственные Иерофанты Египта. Мы не знаем их собственной жизни, их собственных стремлений и достижений, но по грандиозности их светоносного влияния на человечество мы можем мысленно представить себе всю необъятность их собственного величия. Они жили вне жизни и над жизнью, но ничто не проходило без их таинственного влияния, — влияния тех, кто вполне постиг великий дар незримого управления умственной жизнью человечества могуществом и ослепительным блеском возвещенных ими скрижалей Вековечной Правды. Эти истинные адепты мистицизма представляют его положительный полюс.

Подобно позитивизму, среди мистиков последних веков огромное большинство всецело погрузилось в мир явлений. Но, несмотря на то, что предмет обоих методов изучения один и тот же, позитивисты позитивизма и позитивисты мистицизма подходили к нему под разными углами зрения. ~Зная дух и всеобъемлемость его царствования~, мистики не смогли всецело увлечься формами и явлениями, но вместе с тем они подчас невольно забывали свою конечную цель, полностью уходя в разработку конкретных вопросов. Следуя путем дедукции, мистики переходили к изучению дифференциальной природы и при этом настолько ею увлекались, что их исследования теряли всякую связь с синтезом, так что со временем сами исследователи стали вполне подобны узким позитивистам. Сюда относится громадное большинство как средневековых, так и современных мистиков; в своей совокупности они и представляют собой отрицательный полюс мистицизма.

Резюмируя изложенное, мы видим, что представители эволюционирующей человеческой мысли разделились на четыре большие группы, образованные самостоятельной поляризацией как позитивизма, так и мистицизма. Низшей группой являются представители позитивного позитивизма, затем следует мистический позитивизм, потом позитивный мистицизм и, наконец, мистический мистицизм.

Представители позитивного позитивизма потерпели полное фиаско силою самого хода эволюции позитивной науки, как мы это показали в начале настоящего предисловия. Можно сказать, что эта группа принадлежит прошлому и в нынешние времена полностью исчезла, в чем сомневаться может лишь тот, до чьих ушей не дошли величайшие открытия человеческого гения за последнюю четверть века. Школа позитивного мистицизма открыто стала провозглашать то, что еще так недавно осмеивалось самовлюбленным невежеством. Соединив в себе весь опыт позитивных изысканий человечества, эта школа, вместе с тем, идет полным ходом к слиянию с адептами мистицизма. Целый ряд известных ученых был одной лишь логикой своих опытов приведен к удостоверению в реальности весьма и весьма многого из сферы мистики; таковы, например, Крукс, Рассел Уемес~ и Мариан в Англии, Карл Дюпрель и Цельнер в Германии, Эдланд и Турнебон в Швеции, Ломброзо и Киайя в Италии, Фламмарион, де Роша и Густав Лебон во Франции и многие другие. Если Крукс со своей Кэтти Кинг еще мог быть осмеян за то, что при свете позитивного знания открыто рискнул коснуться области Неведомого, то ныне такие блестящие представители науки, как Резерфорд, Вильям Рамзай~^[25] и Содди, открыто занимаются исследованием превращений химических элементов и самой дематериализации материи, т. е. исполнением заветной мечты алхимиков, окруженные в ученом мире почтительным молчанием нынешних представителей позитивизма.

«Следует подчеркнуть, что духовный мир культурного человека ныне отделяется от его научного кругозора; и как в былое время рамки религиозной догматики были слишком узки для вмещения человеческого знания, так ныне догматика научного материализма слишком тесна для вмещения всех чувств и потребностей человека. Следовательно, как религиозные данные претерпевали изменения и вытеснялись, чтобы дать место открытиям геологии или астрономии, так и ныне заключения материалистической науки претерпевают изменения и вытесняются, чтобы дать место таким чувствам и стремлениям, игнорировать которые уже попросту невозможно»^[26].

Если позитивный позитивизм уже окончательно выполнил свою задачу и потому ушел в царство теней, то мистический позитивизм еще сохраняет жизненность, заканчивая свою миссию, однако и его дни уже сочтены. Мистицизм средних и новых веков в Европе вылился в совершенно особую форму, присущую лишь ему одному и резко отличающую его от мистицизма древнего мира. Первое, что прежде всего бросается в глаза, — это отсутствие самодовлеющей философии. Если история древности есть история философских систем, то, наоборот, весь европейский мистицизм проникнут привязанностью к семитической космогонии, поистине достойной лучшей участи. Европейским мистицизмом не было создано ничего самобытного, как и того, что хоть сколько-нибудь относилось бы к миру причин~. Он не только забыл всю многокрасочность древних эзотерических учений, но даже потерял память о философско-религиозных системах Индии, дойдя до полного игнорирования всего, что не заключалось в гебраистском мистицизме^[27]. Все усилия средневековых и новейших мистиков сводились к разработке конкретных вопросов, единичных теорий, но и эти изыскания они неведомо зачем покрывали столь густым покровом эзотеризма, что воистину можно сказать — легче самому воссоздать любую из мистических теорий, чем дешифровать многотомные и туманные фолианты новейших мистиков^[28].

При сравнении дошедших до нас письменных памятников древнего мистицизма, хотя бы индийских Пуран и Упанишад, с темными хитросплетениями Парацельса, Постеля, Эттейлы и других невольно бросается в глаза, что в то время как древность гласит как живой глагол, власть имеющий, так, наоборот, у новейших мистиков дух живый давно отлетел. Трепетно жаждавший конечной и абсолютной Истины, древний индус уходил в недра своего чистого духа, сокращал все свое существо в единый волевой синтез, забывал свою личность и на могучих крыльях гордого самосознания своего Я воспарял в безбрежный океан Единого Вселенского Духа, грезящего о Своей Майе, вечно изменчивой, вечно трепещущей совокупности бесконечных свойств, потенциальных форм — различных модусов Его Самосознания. Индус отвергал все, он искал одну лишь Реальность, он стремился к ней — и он ее находил! Древний индус, как и древний египтянин, своим духом плавал в вечности, он наслаждался счастьем предвосхищения конечного достоинства Божественного Совершенного Человека, себя во всем сознавшего, себя во всем утвердившего, от всего отрекшегося, погрузившегося в Ничто и ставшего Всем. Индусы и египтяне любили науку, но их знание было самой жизнью; отвергая форму в принципе, они умели реализовать свои воззрения и могучим духом своим свели ее в иллюзию совершенную. Их наука, их знание были оплотом свободы, они наполняли их дух великим простором, давали ключ к реальным законам, давали реальную власть.

«Даже самая возвышенная философия европейцев, идеализм разума^[29], выдвинутый греческими философами, кажется в сравнении с обильным светом и силой восточного идеализма какой-то маленькой Прометеевой искрой, слабой, дрожащей и всегда готовой погаснуть среди целого наводнения божественного сияния полуденного солнца»^[30].

«Веданте принадлежит особое, единственное место между системами философии всего мира. Возвысив “Себя” человека, или истинную природу Ego, Веданта связывает его с Сущностью Божества, Которое безусловно Непорочно, Совершенно, Бессмертно, Неизменно и Одно. Ни один философ, ни даже Платон, Спиноза, Кант, Гегель или Шопенгауэр — не достигли такой высоты философской мысли.…Ни один из философов, не исключая Гераклита, Платона, Канта или Гегеля, не отважился воздвигнуть такой высокий монумент, на вершине которого уже не страшны ни бури, ни молнии. Камень следует там за камнем в строгой последовательности, после того как однажды был сделан первый шаг, после того как однажды ясно было усмотрено, что вначале мог быть только Один, подобно тому, как и в конце будет только Один, назовем ли мы Его Атманом или Брахманом^[31]»^[32].

«Нет ничего более возвышенного и благодетельного для человечества, чем изучение Упанишад. Они были утешением в моей жизни и будут утешением в моей смерти»^[33].

Египет и Индия — заветная цель исканий служителей Истины на пути стольких веков — вновь восстают пред нашими взорами и к нам приближаются. Наступает время нового великого перелома мировой истории, и кто знает — быть может, некоторые из нас и доживут до него. Новые мистические учения возродили всеобщий интерес к древности, и семя, посеянное Рамакришной и Еленой Петровной Блаватской, готовится в недалеком будущем дать свой плод. Близится час, когда древняя наука возродится под новым небом, — с новой, еще невиданной мощью.

«Придет время, когда потомки наши будут удивляться, что мы не знали того, что так ясно»^[34].

Через тьму веков, как в древней стране Кеми и долине Пенджаба, светит нам Памятник давно минувшего. И как гордая страна Ра и пирамид получила этот великий дар в наследство от выходцев с Посейдона — последнего остатка волшебной Атлантиды, как о том свидетельствует Платон, — так и мы, чрез сотни веков, приемлем этот дивный светоч мудрости из той же древней страны Златовратого Града. Жалкие потомки великой Атлантиды, вечно мятущиеся и ничего не могущие найти, гонимые отовсюду, всеми презираемые и всех заставляющие трепетать своею песней, тоскующие о покое, но не ведающие его в жизни своей, — цыгане, — сохранили в среде своей этот великий Памятник родины Элаквиота Муретара в виде колоды игральных карт, карт гадальных…

«Существует еще и другая книга, но, несмотря на то, что она в некотором отношении весьма популярна и ее можно найти повсюду, она остается самой таинственной и самой неведомой из всех, потому что она содержит в себе ключ ко всем другим; она обнародована, но остается народу неизвестной, никто не задумывается искать ее там, где она есть, и вместе с тем всякий тысячу раз потерял бы время, ища ее там, где ее нет, если бы заподозрил ее существование. Эта книга, более древняя, может быть, чем Книга Еноха, никогда не была переведена, она еще целиком написана первобытными знаками, подобно табличкам древних»^[35].

Тысячелетия назад этот великий Памятник был запечатлен в символах, выгравированных на камне в нишах, разделенных колоннами, в галерее Арканов, где неофит проходил свое посвящение и которая, по преданию, и поныне существует в неприкосновенном виде посреди пути между Сфинксом и Великой пирамидой Гизе. Река времен, в своем течении, снесла высеченное из гранита и порфиров великолепие края фараонов. Все погибло, но знание его мудрецов пережило его, и вот теперь бессмертные символы восстают пред взором нашим в виде орудия забавы людской! Истинное величие не нуждается в мишурном блеске; порфиры превратились в пыль, — но вещие образы мудрости сохранились нерушимо, и даже в этом жалком виде своем они еще более велики — велики бесконечно!

Цель предпринятого мной труда — восстановить древнее как мир синтетическое знание, Священную Герметическую Науку. Излагая верховное учение, я немногими штрихами очерчивал попутно его отдельные доктрины, его отдельные звенья. В то же время, полагая достижение синтеза своей главной задачей, я не мог изложить эти доктрины хоть сколько-нибудь исчерпывающим образом, вывести из них все следствия, доказать каждое отдельное положение; я ограничился лишь иллюстрациями — ссылками на аналогичные мысли различных людей, различных эпох и различных народов; в своей совокупности они и выявляют основную доктрину моего труда — незыблемость и непреложность истины на пути веков, а потому и ее абсолютность.

Долгом своим почитаю выразить глубочайшую благодарность двум неоценимым друзьям моим: Николаю Сергеевичу Мусатову и инженеру путей сообщения Владимиру Ивановичу Жданову. Первый из них, своим пламенеющим духом вырвав меня из бездны, показал мне путь и заложил первый камень настоящего труда; второй — в продолжение ряда лет разделял со мною все радости и невзгоды искателя Истины, и лишь благодаря его самоотверженному служению нашему общему делу я довел свой труд до конца.

Владимир ШМАКОВ

«Curvari actiones humanas, non ridere, non ludere, neque detestare, sed — intelligere»^[36].

Spinosa

II. Краткий очерк литературы о Таро^[37]. Учение герметизма в контексте исторической преемственности

Европейские мистики нашей эры были истинным олицетворением бессилия. Из уст в уста они передавали древние как мир тайны, старательно оберегая их от непрошеных любопытных взоров, наивно и дерзновенно полагая, что сохранение истины и незапятнанность ее грубыми руками невежд может зависеть от их личных действий. Таинственность превратилась для них в забаву; эзотеризм всякой истины, как естественного удела лишь призванной аристократии духа, был понят ими как сокрытие клада от хищников; они сберегли этот клад, но годы пребывания его в земле сделали свое дело, и при извлечении его вновь на свет оказалось, что все истлело. Утаившие клад забыли, что утаить можно лишь от себя самих, и потому стали посмешищами своего рока.

«Религия разделяется на внешнюю и внутреннюю; равно и школы Премудрости разделяются на внешние и внутренние; внешние владеют буквой иероглифов, а внутренние — духом и смыслом; внешняя религия соединяется с внутренней обрядами, внешняя школа мистерий соединяется с внутренней иероглифами. Сыны Истины! Существует лишь Единый Орден, Единое Братство, Единый Союз Единомышленников, цель которых овладеть Светом, и только неразумие воздвигло из этого центра бесчисленное множество орденов. Многочисленность братств зависит от разнообразия иероглифических толкований, согласно времени, нуждам и обстоятельствам; истинное же Собратство Света может быть только Единым. Всякие ошибки, всякие расколы, всякие недоразумения, все, что в религиях и тайных обществах дает повод к стольким заблуждениям, относится исключительно к букве, а дух остается неприкосновенным и святым. Все это относится к внешнему покрову, на котором написаны иероглифы, церемонии и обряды, и нисколько не касается внутреннего. Наше желание, наша цель, наша обязанность — оживить всюду мертвую букву, всюду придать душу иероглифам, а безжизненным знакам живую истину, всюду сделать бездеятельное деятельным, а мертвое живым. Но все это мы способны совершить не сами по себе, а духом того света, который является Премудростью, Любовью и Светом Мира и который желает стать нашим духом и нашим светом. До сих пор самое внутреннее святилище было отделено от храма, а храм осаждался находящимися в преддверии; наступает время, когда внутреннее святилище должно соединиться с храмом, чтобы находящиеся в храме могли воздействовать на тех, кто в преддверии, пока преддверия не будут отброшены вовне. В нашем тайном святилище все мистерии Духа и Истины сохранились в чистоте и никогда оно не могло быть осквернено профанами или запятнано нечестивыми. Святилище это невидимо, как невидима сила, познаваемая лишь по ее действию. В нашей школе можно всему научиться, ибо здесь Наставник — Сам Свет и Его Дух. Наши науки — это наследие, завещанное избранным — тем, кто открыт Свету, а знание наших наук есть полнота Божественного Союза с сынами человеческими»^[38].

В мире нет ничего нового, человеческая цивилизация движется по спирали, и из века в век люди проходят по тем же путям, лишь различно расцвечивая их согласно своим индивидуальным особенностям. История, ведомая нам, обнимает лишь крохотную часть истинной полной истории; она не сохранила памяти о бывших блистательных эрах жизни и деятельности человечества, как в мире духа, так и в мире разума. Истина и стремление к ней человека вечны; как реальность, она не может не быть единой; вот почему Высшее Ведение, почерпнутое из затаеннейших областей духа, не может зависеть от внешних условий; незыблемость сущности должна выливаться в незыблемость в разуме. Учение об истине на пути веков было преемственно, оно пережило не только расу, впервые поднявшуюся до него, но и саму память о ней; из века в век оно хранилось своими служителями, которые суть истинные представители аристократии духа. Запечатленное в символах, оно дошло до нас в древнейшем памятнике мысли человеческой, происхождение которого теряется в тумане веков. Этот памятник есть Священная Книга Тота^[39], Великие Арканы Таро.

«Через завесу всех иерархических и мистических аллегорий древних учений, сквозь мрак и причудливые испытания всех Посвящений, за печатью всех Священных Писаний на развалинах Ниневии и Фив, равно как на изъеденных временем камнях древних храмов, на почерневших лицах сфинксов Ассирии и Египта, в чудовищных или чудесных рисунках, переводящих для верующих Индии священные страницы Вед, в странных эмблемах наших старых алхимических книг, в церемониях приема, практиковавшихся всеми таинственными обществами… повсюду мы находим следы Единой Доктрины, повсюду одной и той же, повсюду тщательно скрываемой… Оккультная философия, по-видимому, была кормилицей или крестной матерью всех религий, тайным рычагом всех интеллектуальных сил, ключом ко всем Божественным таинствам и абсолютной властительницей общества в те периоды, когда она была исключительно предназначена для просвещения первосвященников и царей.

Она царила в Персии вместе с магами, которые погибли, как погибают повелители мира, злоупотребившие своим могуществом; она одарила Индию самыми чудесными преданиями и невероятной роскошью поэзии, прелести и ужаса своих эмблем; она просветила Грецию при звуках лиры Орфея; в смелые вычисления Пифагора она вложила конечные принципы всех наук и всех успехов человеческого духа, она исполнила сказку своими чудесами; история, как только бралась за изучение этого неведомого могущества, сама претворялась в сказку; своими оракулами она потрясала или утверждала империи, заставляла бледнеть тиранов на их тронах и господствовала над всеми умами, маня своей таинственностью или преклоняя их страхом. Для этой науки, говорила толпа, нет ничего невозможного: она повелевает стихиями, знает язык звезд, луна на ее зов падает кровавой с неба, мертвецы встают из своих могил, повторяя замогильный шепот ночного ветра, проносящегося чрез их черепа. Властительница любви и ненависти, эта наука может доставить по своему желанию рай или ад сердцам людей; она всецело располагает всеми формами и распределяет, как ей угодно, красоту и безобразие; при помощи палочки Цирцеи она превращает также людей в скотов и животных в людей, она располагает даже жизнью и смертью и может доставить своим адептам богатства посредством превращения металлов и бессмертие при помощи своей квинтэссенции и своего эликсира, составленного из золота и света. Вот чем была Магия от Зороастра до Манеса, от Орфея до Аполлония Тианского, до того как позитивное христианство, восторжествовав наконец над прекрасными мечтаниями и грандиозными стремлениями Александрийской Школы, осмелилось публично поразить эту философию своими анафемами и таким образом заставило ее стать еще более скрытой и таинственной, чем когда бы то ни было прежде»^[40].

Бесчисленные поколения людей отошли в вечность с тех пор, как человек впервые осознал свое царственное на земле достоинство. Самые имена племен и народов заволоклись постепенно веками и исчезли в их тьме. Всепоглощающее время вычеркнуло навсегда из нашего сознания даже мысль о возможности устремить наш умственный взор в седую древность человечества. Справедливо сказано, что если история человечества длится сутки, то мы едва ли знаем последние пять секунд. Египет, Китай, Вавилон и Индия — вот пределы, за которые не может проникнуть пытливый взгляд историка. Былины, легенды и мифы освещают еще несколько тысячелетий в глубь веков, — затем все заволакивается непроглядной тьмой. Бесчисленное множество раз, даже за сравнительно ничтожный период известной нам мировой истории, менялись названия народов, иссякала и вновь возникала юная кровь, создавалась культура и вновь разрушалась. Как в калейдоскопе, сменялись поколения людские с их мыслями, надеждой и верой и вновь уходили в область забвенья. Ничто не оставалось неподвижным, все варьировалось, все изменялось. Волны людские смывали, растворяли в себе, а подчас и совсем уничтожали предшествовавшие цивилизации, катились неудержимо, слабели и затухали. Ничто не вечно, все проходит, все забывается.

Бурное море своими волнами, вечно кипящими, гордыми и могучими, неустанно меняет лик земли: скалы рассыпаются в песок, безмолвно ложащийся на дно, горные вершины исчезают в пучине. Но и само могучее море иногда встречает отпор в своем неудержимом стремлении. Вот встречает оно могучую грудь вулкана; с ревом несутся бешеные волны, гибнет все вокруг, самые скалы — подошвы гиганта — колеблются; кажется, еще немного — и наступит его неизбежная гибель. Но вот, как бы проснувшись, вздохнет своей грудью вулкан, и из недр его поднимутся волны лавы, — и снова он делается грозным и непреодолимым. А между тем море вокруг продолжает свою работу; новые и новые земли захватывает оно, и через несколько тысячелетий вся страна опускается на дно морское; один вулкан остается недвижим и все растет. Забудется имя страны, с недоумением будет встречать мореплаватель гиганта, но если он будет достаточно пытлив, смел и настойчив, то в слоях пепла он найдет остатки былых времен и сможет постичь историю злосчастной страны.

Так среди бурных волн всепоглощающего океана времени стоит недвижимо великий Памятник давно минувшего. Откуда он, где его родина, какой сверхчеловеческий гений дал ему силу противостоять всему — мы не знаем, и вероятно, знать не будем. Но его древность, древность баснословная сравнительно с жалким отрывком истории, ведомой нам, уже должна внушить благоговейное к нему отношение. Сколь же безмерно вырастает его величие, в сколь могучего гиганта он превращается, если кроме самой древности его жизни в этом Памятнике неисповедимыми путями сокрыты начала всех нитей от всех деяний человечества за всю его планетную жизнь?! — Этот Памятник нам, европейцам, известен под именем Священной Книги Тота — Великих Арканов Таро.

Многие десятки веков тому назад царствующая ныне на земле белая раса получила от своей предшественницы это великое наследие, этот великий синтез знания человека и доступного его гению Божественного Откровения. Она по достоинству оценила его, и этот Памятник Божественной Мудрости лег в основу всех Посвящений как сама их сущность. Эта великая основа проявляется в каждой религии постольку, поскольку та возвышается над дифференциальными частностями, возносится над условиями быта и времени исповедующего ее народа и выявляет из своего существа отблеск абсолютного учения о вечной истине.

«Все религии сохранили память о первой единственной книге, написанной иероглифами мудрецами первых веков мира, символы которой, будучи впоследствии упрощены и вульгаризированы, послужили Писанию буквами, Слову — категориями, а оккультной философии — ее таинственными знаками»^[41].

«Есть лишь единый Закон, единый Принцип, единый Агент, единая Истина и единое Слово. То, что вверху, по аналогии подобно тому, что внизу. Все, что есть, есть результат количеств и равновесия. Ключ потаенных вещей, ключ святилища! Это есть Священное Слово, дающее адепту возвышенный разум оккультизма и его тайн. Это есть квинтэссенция философий и верований; это есть Альфа и Омега; это есть Свет, Жизнь и Мудрость Вселенские.…Древность этой книги теряется в ночи времен. Она индийского происхождения и восходит до эпохи несравненно более древней, чем время Моисея. Она написана на отдельных листах, которые раньше были сделаны из чистейшего золота и таинственных священных металлов… она символична, и ее сочетания обнимают все чудеса духа. Старея с бегом веков, она тем не менее сохранилась — благодаря невежеству любопытных — без изменений в том, что касается ее характера и ее основной символики в наиболее существенных частях».

Эти строки о Таро цитирует с какого-то манускрипта Священной Книги Еноха Е. П. Блаватская в своей «Тайной Доктрине». Относительно замечания об индийском происхождении Таро Блаватская пишет следующее:

«Говорят, что Таро «индийского происхождения», потому что оно восходит к первой подрасе Пятой Расы-Матери, до окончательного разрушения последнего остатка Атлантиды. Но если оно встречается у предков первобытных индусов, то это не значит, что оно впервые возникло в Индии. Его источник еще более древний, и его след надо искать не здесь, а в Гималаях^[42] — в Снежных Цепях. Оно родилось в таинственной области, определить местонахождение которой никто не смеет и которая вызывает чувство безнадежности у географов и христианских теологов, — области, в которой Браман поместил Свою Kailasa, гору Меру и Parvati Pami, извращенный греками в Парапамиз»^[43].

Истина одна, но к ней можно подходить различными путями, и мы, естественно, должны выбрать путь наиболее доступный. В наиболее чистой форме Божественная Доктрина, вложенная в Великие Арканы, покоится в том Посвящении, истоки которого восходят к стране Иерофантов^[44]. Именно здесь Арканы были выражены с наибольшей отчетливостью сознания их величия, они были действительной основой всей религии, в то время как в других странах они были сокрыты покрывалом эзотеризма. Вместе с тем учение священной страны Кеми — древнего Египта — само по себе более доступно нашему испытующему духу, ибо вся европейская культура развивалась под его влиянием, чрез посредство семитического Откровения, легшего в основу иудейской, а затем христианской религии, и чрез мистицизм оккультных течений Запада, которые источником всех знаний открыто почитали учение Гермеса Трисмегиста, Великого Посвященного, Основоположника египетской науки и просвещения.

С нашествием Камбиза великолепие Египта отошло в область предания. Несколько месяцев подряд победоносное войско тем только и занималось, что, раскалив сначала при помощи костров пилоны и статуи, обелиски и барельефы, вековые творения гения египетского, затем поливало их холодной водой, чтобы добиться их разрушения на такие осколки, которые затем, будучи развезены в разные стороны, можно было без особых усилий бесследно уничтожить. Во всей долине Нила не осталось ни одного храма, ни одного памятника, которого бы не коснулась рука этого непреклонного исполнителя воли судеб.

Несмотря на все их усилия, победители разрушили только то, что могло быть разрушено. Деяния рук человеческих погибли, но дух древних Иерофантов продолжал жить, таясь в недоступных убежищах. С воцарением Птолемеев Египет еще раз явил миру свое древнюю мощь, и чудо света — Александрийский маяк, как издревле сфинкс, стал эмблемой страны вечного стремления, блистающим светом своим озарявшей весь мир на пути стольких столетий. Но пришел час, предначертанный судьбой, и наступил конец всему. Среди диких воплей черни и исступленных криков фанатиков, выдававших себя за избранных служителей Бога-Света, пал древний Серапис, оплот египетской мудрости. Теон и Ипатия кровью своей запечатлели беззаветную преданность знанию на ступенях александрийского храма Мудрости, ставшего затем добычей фанатичных орд Омара и епископа Феофана^[45].

Полгода горели на площадях костры и топились бани сотнями тысяч папирусов, повествовавших о минувшей жизни людей, их стремлениях, их знаниях и их открытиях. Светивший тысячелетия свет из древней священной страны померк; Египет, его всемирная слава, его величие и безмерное знание погрузились в область забвения, ушли туда, откуда уже нет возврата.

Истина и стремление к ней человека вечны; нет в мире и быть не может такой силы, которой удалось бы их уничтожить; если бы даже весь мир погиб и в наступившей Кали-Юге остался лишь один человек, то и тогда Истина продолжала бы кротко сиять в его сердце, а дух его продолжал бы пламенно стремиться к ней. Погиб весь блеск Египта, погибли храмы, погиб оплот мудрых, живших устремлением за пределы жизни земной, — но наука о Вечной Истине погибнуть не могла, она бессмертна, и волны людского безумия не могли ее поколебать! В ослеплении объявляя войну Небу, человек этим лишь сам изгоняет себя из его пределов; Абсолютное и Вечное непрестанно озаряет все вокруг Себя, — слабая воля людская ни на йоту не может ослабить или изменить Его Бытие и Свет; в ее власти — лишь степень восприимчивости самого человека. Когда дух его чист и ясен, он может невозбранно приближаться к Свету, и Истина предстает перед ним в неописуемом великолепии Своей Первородной Чистоты. В годину падения, когда помутившийся или еще спящий разум оказывается не в силах сдерживать беснование страстей, человек теряется в их сатанинском хаосе и сам сковывает себя по рукам и ногам. Светлый лик Изиды, все в Себе объемлющий, отражает тогда для его взора лишь свистопляску его безумств и мучений во всем их воинствующем хаосе. Видя это и чувствуя справедливость внутреннего самоосуждения, человек с еще большим неистовством бросается в бездну, в нелепой надежде найти себе этим покой. Первые века христианской эры — это, с одной стороны, повальное восстание рабов, а с другой — появление на арене мира варварских полудиких народов. Античный мир быстро склонялся к закату, а с ним уходили и его боги, его наука и его тайны. Внешним образом — все погибло, но в действительности эта катастрофа была только кажущейся. На лик Изиды, Богини Истины, спустилась вуаль еще более непроницаемая, чем когда бы то ни было прежде. Открыто проповедуемое знание укрылось в символах, легендах и мифах, и, уйдя таким образом от взоров толпы, оно пережило гордое царство фараонов и распространилось по всему миру.

«Одежды Истины меняются, но сама Богиня и Ее Дух непоколебимы и вечно испускают лучи под временными изменениями буквы»^[46].

Прошло лишь несколько десятков лет, и дети полчищ Омара создали великолепный Арабский Халифат. Гарун-аль-Рашид, Ибн-Юнис, Насреддин, Табита-бен-Кара и Сулейман стали все силы свои устремлять к тому, чтобы восстановить величие Александрийской науки. С победой Тарика мусульманские владения стали надвигаться и на Европу; хотя Карл Мартелл при Пуатье и положил предел их политическому распространению, все же веяние арабского гения проникало далеко, и странствующие философы, алхимики и астрологи распространяли обрывки знаний повсюду, пока лютое подавление движения альбигойцев не заставило ищущих Правды начать скрывать свои стремления непроницаемым покровом тайны.

Герольды и трубадуры, странствующие рыцари и монахи нищенствующих орденов разносили отзвуки эзотерического мистицизма повсюду, — от турниров гордых вассалов до скромных жилищ простого народа. Иерусалимские войны еще более укрепили связь с сарацинами, и если на западе Крест восторжествовал над Полумесяцем, то на востоке мистические искания повергли в прах даже пламенный фанатизм крестоносцев. На острове Мальта, в продолжение веков, Рыцари Храма стали открытыми искателями в области Неведомого, и сама казнь Жака дю Моле Филиппом Красивым у Сен-Антуанских ворот Парижа — казнь на медленном огне, куда дю Моле был отправлен с его ста тринадцатью товарищами, — привела лишь к созданию «Общества Свободных Каменщиков», которое с учреждением института «maçons adoptès»^[47] претворилось в различные масонские толки, скованные впоследствии общностью дела Вестгауптом и затем открыто соединившиеся во всемирное братство работой Альберта Пайка, благодаря учреждению им «Palladismum Novum Reformatum»^[48].

Так, на пути веков, средь хаоса племен и народов, культов и верований, внешних форм и окрасок сохранялась преемственная связь, начиная с древних иерофантов Египта, переходя последовательно через неоплатоников, гностиков и философию арабов, тамплиеров, розенкрейцеров, где высятся такие фигуры, как Раймонд Луллий, Парацельс, Фладд, Филалет, Кроллий, Мейстер Экхарт, Корнелий Агриппа, Иоанн Тритемий, Генрих Кунрат, Николай Фламмель, Кнорр де Розенрот, Пико делла Мирандола, Рейхлин, Бёме, Гихтель, Джордано Бруно, Лэд, Мартинес ди Пасквалис, Дютц-Мамбрини, Сен-Мартен, Мелитор, Фабр д’Оливе, Сент-Ив д’Альвейдр, Гужено де Муссо, Элифас Леви, Станислав^[49] де Гюайта, и заканчивая современными новейшими мистическими течениями йогизма и теософии^[50]. Но как бесконечно далек мистицизм иллюминатов, розенкрейцеров и мартинистов, этих жалких представителей когда-то столь великого западного Посвящения, от блеска Царственной Науки долины Фив! Из поколения в поколение передавалась лишь буква, дух живый давно отлетел, и лишь отдельные, отмеченные свыше искатели в тайниках сердца своего воссоздавали отблеск величия Древнего Знания.

Мировая история всегда делилась, как будет делиться и впредь, на периоды накопления фактов и на периоды их обобщения и синтеза. Наша эра — последние две тысячи лет — является именно таким периодом накопления фактов и отсутствия ярких проблесков человеческого гения. Мы переживаем грустную эпоху, которой древние индусы дали имя «Кали-Юга» — «година смерти», ибо в этот отрезок истории призваны к деятельности лишь низшие стороны человеческого существа. Эпоха расцвета Египта — это последний отзвук предшествовавшей расы человечества, отшедшей в вечность. Время Гермеса, Рамы, Орфея, Кришны миновало безвозвратно; пред человечеством лежит задача создать новый синтез, еще более великий и грандиозный, чем все бывшие ранее; исполнение этого и есть миссия грядущих тысячелетий. Наша же задача должна сводиться к тому, чтобы подготовить это великое дело, а потому, не разрывая связи с прошлым, мы должны прелагать его в наши условия, в наше мышление, и при свете древнего синтетического учения собирать воедино те данные, которые дают нам наша наука, наш опыт и наши переживания.

К глубокому сожалению, громадное число мистиков этого не понимало; они цеплялись за букву древней науки, пытаясь воскресить минувшее в тех формах, которые волей судеб погибли безвозвратно. Они не давали себе отчета в том, что разрушение древних цивилизаций и полное уничтожение всего того, что ими было добыто, должны иметь свое естественное основание, которое и заключается в том, что одна страница мировой истории кончилась и начинается другая. Древний мир сделал свое дело, выполнил положенную ему миссию вполне, а потому должен был отойти, чтобы дать возможность нам, его потомкам и преемникам, выполнять нашу работу, не стесняя нашу свободу и не противореча нашим стремлениям. Осознав это, вместо горечи о минувшем мы будем черпать из него лишь великую силу, ибо то, что могли выполнить одни, могут выполнить и другие. Связь с древностью должна быть велика у всякого ищущего Истину, но она должна проистекать не из привязанности к блеску ее формы, а из истинного великолепия ее сущности.

«Евангельская система — не катехизис, не элементарное богословие, но высшее религиозное знание, крайняя вершина религиозного мышления, последняя ступень богословского созерцания. Евангельское учение о Боге примыкает к тем верованиям иудейской религии, которые вместе с тем оказываются последним религиозным словом общечеловеческого разума, последним пределом доступного человеку в его исканиях Божественной Истины»^[51].

«Таким образом, наши религиозные обряды древни, как мир, наши празднества походят на таковые наших отцов, и Спаситель христиан пришел не для того, чтобы изменить символическую и религиозную красоту древнего Посвящения; Он пришел, как Он Сам сказал, по поводу запретительного закона иудеев, для того, чтобы все совершить и все исполнить»^[52].

Начало христианской эры и есть великий момент разрыва с прошлым. С распространением христианства связь с древним миром и его культурой повсюду стала слабеть, и чем больше отдельные энтузиасты стремились остановить этот разрыв, тем скорее он совершался. Задумав воссоздать величие древней науки, Птолемеи собрали в единое хранилище все, что оставалось разбросанным по всему свету, и все это одним ударом судьбы было обращено в прах; не будь их, быть может, многие манускрипты сохранились бы и поныне, теперь же все для нас погибло безвозвратно. Все дальнейшие попытки в этом направлении опять-таки, всегда и неизменно, приводили к обратному результату: Марк Аврелий и Юлиан лишь ускорили гибель древности, вызвав реакцию; равно погибли и все мистические школы, которые стремились на христианской почве сохранить остатки знаний древних святилищ.

«Юлиан не был язычником, — это был гностик, привязанный к аллегориям греческого пантеизма, и его несчастье заключалось в том, что он находил имя Иисуса Христа менее звучным, чем имя Орфея»^[53].

Многие из гностических идей отмечены сопровождавшей их рождение несомненной силой и глубиной, но они оказались лишь перепевами древних мистерий, обреченными гибели, чтобы дать дорогу новому. Это новое было грозно, ужасно и страдно, но вся последующая история человечества обернулась для него незаменимой школой, и мрачные темницы и костры средневековья закаляли дух избранных и были истинным его чистилищем. Вся современная техническая культура не могла бы вовсе развиться, если бы живы были вполне предания о минувшей древности. Люди не могли бы обратить все силы свои исключительно на земные знания, ибо дух их всегда и неизменно тяготеет к вечности, и удерживать его, препятствуя этому стремлению, может лишь лютый закон. Человек должен сначала познать себя во всей полноте, должен все выполнить здесь, и только после этого может начать стремиться ввысь; не имея опоры внизу, он не в силах подняться в заоблачные вершины и неминуемо повиснет между небом и землей, подобно гробу Магомета.

«Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии! Но нет, тогда б не мог

И мир существовать; никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни —

Все предались бы вольному искусству!»^[54]

Но, несмотря на внешний разрыв с древним миром, дух его неисповедимыми путями управлял все время жизнью европейских народов. Таинственные иерофанты и учителя сказочной Индии своим гением через толпу веков продолжают светить людям. Всегда и вечно, всякий алчущий и жаждущий Правды невольно обращал свой взор к долине Нила и снежным вершинам Гималаев, и теплый живительный луч снисходил в его мятежную душу. Затерянный среди чуждых ему людей, среди треска аутодафе или грохота Нью-Йорка, он чувствовал себя связанным нерушимыми узами со святыми странами Озириса и Брамы; он сознавал, что он не один, что чем больше он отходит от века сего, тем более он приближается к Миру Истинной Жизни и Правды Нетленной. Почуяв отзвук в душе своей, такой человек с радостью убеждался, что заветы древних мыслителей и вещие их словеса живут, они не погибли, и время их не коснулось. Символы древнего мира почти все сохранились до наших дней, и тот, кто умеет их читать, тем самым открывает для себя неразрывную связь с миром отшедшим.

«Моим читателям достаточно знать, что в некоторых областях Гималаев, среди двадцати двух храмов, изображающих двадцать два Аркана Гермеса и двадцать две буквы некоторых священных алфавитов, Агхарта составляет мистический Нуль, “Ненаходимое”»^[55].

«Все религии, разделяя между собой Единый Свет и освещая одна другую, рождают в нашем духе надежду и покой»^[56].

* * *

В ряду литературы о Таро на первом месте по значимости стоит Каббала евреев; учение о мистических значениях букв еврейской азбуки является древней Герметической Наукой об Арканах во всей ее чистоте. Каждая буква соответствует Аркану, а потому изучать по Каббале тайны — значит изучать Аркан I и т. д.; с другой стороны, космогоническая система Сефирот есть эквивалент цикла первых десяти Арканов; в силу этого мистика гебраизма есть один из лучших путей к изучению Арканов; происходя из Египта, оба эти Посвящения неразрывно связаны между собой.

«Почему пишем мы эту букву одним символом (), но образуем ее из трех знаков? — Потому что она понимается как одна, наподобие Бога, Кто есть Един, хотя в то же время почитание Его Имени тройственно и тройственно Его прославление»^[57].

При этом каббалистическая литература, подобно всем мистическим сочинениям Востока, обладает крупным недостатком, заключающимся в отсутствии систематики и преемственности изложения. Книги Каббалы до такой степени страдают этим недостатком, что уяснение их идей требует весьма большой работы. Излагая учение высочайшей мудрости, они сплошь и рядом смешивают их с тенденциозными повествованиями, а порой и с узкими закоренелыми заблуждениями.

«Это как бы огромная ярмарка, где дорогие и дешевые товары выставлены с равной заботливостью и по одной цене; где редчайший жемчуг лежит нередко в грязной коробке, либо, что еще чаще, в золотых сосудах нет ничего, кроме пыли и праха. Однако если всю эту бесформенную массу, наряду со странными, даже недопустимыми у нас приемами ее сбыта представить себе в отвлеченном виде, то нельзя не испытать как бы трепета уважения перед этим океаном идей, сошедшихся отовсюду, равно принимаемых с неизменной жадностью, даже когда они заставляют мыслить вкривь и вкось, лишь бы в них слышался призыв к мышлению, лишь бы они казались поучительными в каком-либо отношении, лишь бы стремились хотя бы на несколько шагов приблизиться к горизонту истины, затерянному в бесконечности»^[58].

Священная Книга Тота хотя и сквозит с очевидностью через все хитросплетения иудейских писателей, но все же отдельные ее доктрины доступны постижению лишь путем скрупулезного исследования. С особенной яркостью учение Гермеса выступает у наиболее ранних авторов. Среди них на первом месте стоит рабби бен Акиба, который в своем сочинении «Отийёф» («Алфавит») стремился выразить это учение во всей его чистоте. Симон бен-Иохай, Исаак Лурия, Маймонид, Ибн Эзра, Моисей Кордуэро и другие, можно сказать, с исчерпывающей полнотой выявили учение о «Меркаба», т. е. о космогоническом происхождении человека и его месте во вселенной. Ряд других авторов дает возможность дополнить это учение вплоть до выявления стройного целого. Рассматривая их произведения, мы видим, что указания на Арканы, как на конечные принципы всякого Богопознания вообще, встречаются среди самых разнообразных повествований^[59].

Учение Каббалы, имея непосредственную и тесную связь с древним Египтом, как на заре еврейской истории, так и впоследствии, во времена великолепных Птолемеев, имело целый ряд блестящих представителей в Александрии во главе с Филоном. С наступлением Средних веков, с прекращением как научных исследований, так и истинных метафизических изысканий, Царственная Наука вербовала себе адептов в значительном большинстве из еврейского народа. Арабская, а затем мавританская культура и была той почвой, на которой развились столпы новейшей Каббалы, Каббалы писаной: Исаак Альфали, Иосиф Каро, Авраам ди Ботон, Авраам бен-Давид, Маймонид, Моисей Кордуэро, Исаак Лурия, Симон бен-Иохай, Саадия Гаон, Моше бен-Нахман, Рабби Яков бен-Ашер, Моисей Цесерлес, Моисей Лионский, Меер бен-Габаи, Соломон Алькобец, Исаак Слепой и другие. И вот, Провидению было угодно, чтобы на Западе древнее учение фиванских Иерофантов сохранилось в недрах еврейского народа^[60], который по своей косности, замкнутости, закрытости и уединенности среди других и был идеально для этой миссии подготовлен самой судьбой. При этом однако не мог не сказаться низкий сам по себе интеллектуальный уровень слепых рабов иудаизма как догмы. Унаследовав в готовом виде самое возвышенное философское учение из всех когда-либо бывших, евреи сами не понимали истинной ценности вверенного им судьбой сокровища. Они смешали его с самыми нелепыми заблуждениями, отравили черствым эгоизмом и дерзким человеконенавистничеством, многое исказили до полной неузнаваемости, сведя глубочайшие идеи к совершенному абсурду. При этом всякая последовательность была окончательно нарушена, все перемешалось в одну кучу^[61]. Подобно невежественному торговцу стариной, евреи порой на самое почетное место ставили ничтожную рухлядь, истинные же сокровища оставались брошенными в самый темный угол и покрылись толстым слоем пыли веков. Именно в таком виде предстает Каббала взору искателя наших дней. Но, невзирая на все это, поистине достойно удивления то, как сумели евреи сохранить науку древних святилищ на пути стольких тысячелетий!

Главнейшие источники для изучения Каббалы таковы: «Книга Творения» («Сефер Иецира»), «Книга Тайн» («Сифра Дзениута»), «Большое Собрание» («Идра Рабба»), «Малое Собрание» («Идра Сутта»), «Тайна Тайн» («Разе Дерацин»), «Дворцы» («Сефер Техалот»), «Верный Пастырь» («Райя Мехемна»), «Тайны Торы» («Сефре Тора»), «Сокровенный Мидраш» («Мидраш Танелим»), «Размышления Старца» («Са’ба»), «Размышления Юноши» («Иенукка»), «Учение» («Матнитин»), «Прибавление» («Тосефта») и, наконец, обнимая все, — корпус под наименованием «Зогар». Далее идут отдельные монографии, а именно: «Новый Зогар» («Зогар Ходаш»), «Зогар Песни Песней» («Зогар Шир Гашширим»); в заключение — «Древние и Новые Дополнения» («Тиккуним»), «Книга Ясности» («Сефер Габохир»), «Древние Сочинения» («Кхибура Кадмоа»), «Объяснение закона» («Пекуда») и «Мидраш Руфь».

Весь европейский мистицизм связан с Каббалой, а потому его представители, сознательно или безотчетно, на пути веков занимались изучением Священной Книги Тота. Астрология, хиромантия и алхимия, — отдельные ветви Единого Знания, посвятившие себя изучению феноменальной природы при свете синтеза, — сводят магнетические и флюидические влияния к определенным импульсирующим субстанциальным фокусам — активным деятелям в виде звезд и планет и их герметических соответствий; но эти последние суть те же Арканы: двенадцать знаков Зодиака, семь планет и три Буквы-Матери (), по книге «Сефер Иецира», в точности соответствуют двадцати двум Арканам Книги Тота.

При всей безграничности влияния Книги Гермеса на историю человеческой культуры сам этот памятник собственно оставался неведомым не только широким массам, но даже многим из преданных учеников оккультной науки. Большинство авторов мистических сочинений указывали лишь на существование какого-то тайного универсального ключа ко всем загадкам вселенной, однако не только не задавались целью дать хотя бы краткое его описание, но и хранили строгое молчание относительно самого его имени.

Среди сонма апокрифических преданий об Иисусе Христе заслуживает особого внимания сорок восьмая глава апокрифического «Евангелия отрочества»^[62], в котором обрисовывается врожденное высочайшее ведение Христом мистических тайн букв еврейского алфавита, т. е. Арканов Книги Тота.

«Был человек в Иерусалиме по имени Закхей, который учил юношество. И он сказал Иосифу: “Почему, Иосиф, не присылаешь ты ко мне Иисуса для того, чтобы он научился грамоте?” Иосиф решил последовать этому совету и сказал об этом Марии. Они отвели тогда ребенка к учителю, и когда тот Его увидел, то написал алфавит и велел произнести “Алеф”. И когда Он это сделал, учитель велел произнести “Бет”. Но Господь Иисус ему сказал: “Скажи мне сначала значение буквы Алеф, и тогда я произнесу Бет”. Учитель хотел Его ударить, но Господь Иисус начал ему рассказывать значение букв “Алеф” и “Бет”, и каковы суть буквы, которых форма прямая, и у каких она косая, и какие из них двойные, и каковы те, которые сопровождаются точками, и те, которые их лишены, и почему такая буква предшествует другой, и Он сказал ему много таких вещей, каких учитель никогда не слыхал и не читал ни в какой книге. И Господь Иисус сказал Своему наставнику: “Послушай, что Я тебе скажу”. И Он начал ясно и точно объяснять Алеф, Бет, Гимель, Далет, до конца алфавита. И наставник пришел в восторг и в изумлении сказал: “Я думаю, что этот Ребенок родился раньше Ноя”, и, повернувшись к Иосифу, сказал ему: “Ты привел Его ко мне, чтобы я научил Его, — Того, Который знает больше, чем все мудрецы”».

Хотя здесь нет прямого указания на Тайное Знание, все же более чем странно было бы ограничиться предположением, что все поучения Христа касались только простой грамматики. Не таковы были Его слова, если учитель сознался в своем неведении и признал Его мудрейшим из мудрецов. Действительно, мы имеем самые разнообразные указания, что Христос оставил после Себя тайное учение, завещанное любимым ученикам и послужившее импульсом к появлению многочисленных гностических школ. Не говоря о книге «Πιστις Σοϕια»^[63] и других апокрифических свидетельствах, достаточно процитировать конец канонического Евангелия от Иоанна: «Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (Ин. 21: 25).

Первые столетия христианской эры католическая Церковь не только не чуждалась магических наук, но даже многие из святейших отцов были ревностными служителями герметических знаний. Sanctum sanctorum^[64] тайных учений являлись знаменитые «Ключики Соломона» — «Clavicules Solomonis». Эти «Ключики», по преданию, легли в основание оккультного завещания папы Льва III, известного как «Энхиридион» («Enchiridion^[65] Leonis Papae»), переданного им императору Карлу Великому. «Ключики Соломона» бесследно утеряны, хотя существуют неясные указания, будто они сохранились в рукописном отделе библиотеки Ватикана.

Первым, кто познакомил Европу с Таро, был Кур де Жебелен (Court de Gebelin). В своем сочинении «Monde primitif»^[66] он не только поставил своей целью показать мистическую ценность карт Таро, но и пытался дать им философское объяснение.

На пути веков внешний облик карт Таро подвергался значительным видоизменениям. Сравнивая египетское Таро, описание иероглифов^[67] которого дал Кирхер^[68], с Таро китайскими^[69] или вавилонскими^[70], мы можем убедиться в их глубинном тождестве лишь после вдумчивого анализа. Карты, которые мы знаем, имеют европейское происхождение, притом не древнее Карла VII. Наиболее старинным экземпляром является карточная колода, автор которой — Жакмен Грингоннер (Jacquemin Gringonneur). Наряду с ними имеют особое значение карты Эттейлы. Лишенный всякого образования и будучи простым цирюльником, Alliette, обладая большой интуицией, посвятил себя специально изучению Таро, и после тридцати лет работы над ним, с параллельным изучением различных мистических сочинений, восстановил систему иероглифов Таро — символических изображений каждого Аркана. Эти иероглифы были получены как результат тщательнейшего анализа не только различных начертаний, но и соответствующих символических аллегорий. Карты Alliette’a, или, как он каббалистически читал свою фамилию — справа налево — Etteilla, представляются, по-видимому, наиболее совершенными до настоящего времени. Со своей стороны я внес, руководствуясь интуитивными восприятиями, лишь немногие дополнения, касающиеся главным образом красок, отдельных деталей и общей атмосферы каждого Аркана. Здесь надлежит заметить, что первое исторически известное появление цыган в Европе относится лишь к XV веку, причем их глава носил гордое имя «князя египетского». Загадка происхождения этого народа, по-видимому, останется навеки неразрешимой. Кроме бесспорной связи с Египтом, цыгане имеют сродство и с другим полюсом древнего мира — с Индией. Цыганский язык оказывается весьма близким к санскриту, само имя их, под которым они известны Западной Европе — «bohemiens», — есть искаженное санскритское bo-hami — «отойди от меня»^[71].

Основателем герметической философии в Европе является знаменитый уроженец Майорки — таинственный философ и алхимик Раймонд Луллий. Его личность окружена целым ореолом легенд, ему приписывается открытие философского камня и выплавка золота в огромных количествах для английского короля Эдуарда III, причем эти соверены из алхимического золота и по сие время носят название раймондин; самому Луллию, однако, это не помешало умереть нищим, как надлежит истинному адепту. Другая легенда приписывала ему обладание квази-бессмертием, так что лишь после нескольких столетий тяжких страданий искупления за преступное вмешательство в течение законов природы он вымолил у Господа ниспослание смерти. Перу Раймонда Луллия принадлежат два глубоких исследования, где он пытался восстановить все величие Верховной Герметической Науки: «Ars Magna» и «De Auditu Kabbalistico, sive at omnes scientias introductorium»^[72][73].

Учение Раймонда Луллия было воспринято его гениальным последователем — Джордано Бруно. Преемственность своих взглядов и всю глубину своего восхищения пред Луллием Бруно выражает в своем труде «De compendiosa architectura et complementa artis Lulli»^[74] (Париж, 1581). Попытки воссоздать герметическую науку выразились у Бруно в целом ряде сочинений: «Cantus Circoeus», «De Umbris Idearum», «Della Causa, Principio e Uno», «De l’Infinitio Universo e Mondi», «De gli eroici Furori», «De Minimo, Magno et Mensura», «De Monade, Numero et Figura», «De Immenso, Innumerabilibus et Infigurabili Universo»^[75].

За Раймондом Луллием следует целый ряд авторов, писавших о Каббале для христиан. На первом месте стоит знаменитый исследователь области таинственного — Пико делла Мирандола. Его «Conclusiones Kabbalisticae»^[76][77] представляют собой основание капитальных исследований в этой области.

За Пико делла Мирандолой следует Вильгельм Постель; его стремление создать конечную~^[78] философию вылилось в написание книги «Clavis absconditorum a constitutione mundi»^[79][80]. В этом труде Постель именует Таро «Бытием^[81] Еноха». Это последнее наименование было столь же распространено в средние века, как и «Ключики Соломона». Будучи каббалистом, Постель искал истину главным образом в этом аспекте; ему принадлежит, в сопровождении философских комментариев, один из лучших переводов основы каббалистической мудрости — книги «Сефер Иецира»: «Abrachami patriarchae liber Iezirah, ex hebraeo versus et commentariis illustratus a Guillelmo Postello»^[82]. Будучи пламенным энтузиастом, Постель, исполненный радости, что ему удалось коснуться абсолютного учения, не только стремился как можно шире обнародовать свои открытия, но даже дошел до наивности. Так, он написал послание отцам заседавшего в то время Тридентского Собора, в котором сообщал, что нашел абсолютную доктрину, скрывавшуюся от начала мира, и настаивал на том, чтобы это учение стало догмой католической веры^[83].

Каббалистическая герметическая философия в алхимическом аспекте, изложенная в таинственной мистической книге «Аш-Мецареф» («Огонь-растворитель»)^[84], была дешифрована Николаем Фламмелем, достигшим с ее помощью, по преданию, успеха в Великом Делании наравне с Раймондом Луллием^[85]. По обычаю средневековых мистиков, Николай Фламмель не обнародовал результатов своих исследований, и «Аш-Мецареф», в его загадочной символике, дошел до наших дней недоступным пониманию.

В противовес Фламмелю, учение Каббалы было раскрыто Европе работами Рейхлина: «De arte cabbalistica»^[86][87] и «De verbo mirifico»^[88][89]. Труды его, хотя и не относятся непосредственно к Таро, открывают целый ряд частных доктрин, изъясняя синтетические воззрения каббалистов по основным вопросам космогонии и философии.

За Рейхлином следует знаменитый Корнелий Агриппа; его работы также представляют собой попытки достижения конечного синтеза. Обладая огромным талантом, Агриппа сочетал в себе самые разнородные крайности: в сочинении «О тайной философии» («De occulta philosophia»)^[90] он излагает общие основы герметической науки с пламенным энтузиазмом; наоборот, в книге «О ненадежности и тщете наук» («De incertudine et vanitate scientiarum»)^[91] предается самым скептическим рассуждениям. Сочинения Агриппы, несмотря на крайне темный язык и отсутствие должной систематики, по обилию материала и смелости мысли являются классическими трудами европейского мистицизма.

В отличие от Агриппы, в плане систематического изложения наиболее сложных и малоисследованных проблем классический образец дал Кнорр де Розенрот. Его «Kabbala denudata, seu Doctrina Hebraerum transcendentalis»^[92][93] представляет собой один из наиболее известных и классических трудов по исследованию каббалистических учений.

Не менее известен также труд Генриха Кунрата «Amphitheatrum sapientiae aeternae, solius verae christiano-cabbalisticum, divino-magicum etc.»^[94][95], в котором автор также излагает синтетическую философию.

Переходя к позднейшему времени, мы видим, что, как и ранее, в большинстве своем оккультные авторы умалчивают о Таро, хотя они не только знакомы с ним, но именно на основании его и по его схеме излагают свои идеи. На первом месте стоит апостол мартинизма маркиз Луи-Клод де Сен-Мартен. Его классический труд «Tableau naturel des rapports qui existent entre Dieu, l’Homme et l’Univers»^[96][97] целиком написан по схеме Таро и разделен на 22 главы. Сен-Мартен занимается главным образом философией мистики и поясняет ряд основных доктрин, благодаря чему является одним из наиболее ценных авторов. Излагая свое учение, он придерживается квази-христианского аспекта, что дает основания считать его «христианским каббалистом», весьма близким знаменитому церковному апологету первых веков Оригену^[98].

Подобно упомянутому сочинению Сен-Мартена, по схеме Таро написана книга Элифаса Леви «Учение и ритуал Высшей Магии»^[99]; это сочинение представляется одним из наиболее известных в настоящее время. Не давая конкретных практически полезных сведений, Элифас Леви тем не менее вводит читателя в круг мистических воззрений, захватывая его блеском языка и изяществом построений. Из других работ Леви, весьма многочисленных, особую ценность в наших глазах имеет также «История Магии»^[100].

Среди представителей мистики XIX века с особой яркостью выделяется Станислав де Гюайта. Первый его труд — «Essais des Sciences maudites — au Seul de Mystere»^[101][102] — представляет собой введение к его главному труду — «Le Serpent de la Genese»^[103], который должен был выразить во всей полноте оккультные законы Книги Гермеса. Разделенный на три септернера (т. е. по семь Арканов, завершением которых, в виде общего заключения, должен был служить последний Аркан), этот труд был разбит на три отдельных сочинения. Первые два тома были напечатаны под следующими названиями: Premiere Septain (Livre I) — «Le Temple de Satan»^[104][105] — и Seconde Septain (Livre II), «La Clef de la Magie Noire»^[106][107].

Третий том, посвященный третьему септернеру Арканов, должен был носить название «La Science du Mal»^[108], но издан не был, по причине ранней смерти автора (в возрасте 36 лет). Труды Станислава де Гюайта представляют собой величайшую библиографическую редкость, ибо по воле наследников (черных католиков) не могут быть переизданы. Эти книги являются одними из наиболее ценных во всей европейской мистической литературе^[109].

Из современных авторов в первом ряду стоит Папюс с его трудами, специально посвященными Таро, — «Цыганское Таро» («Le Tarot de Bohemiens») и «Предсказательное Таро» («Le Tarot Divinatoire»). Чрезвычайно ценны приводимые рисунки карт Таро; они являются лучшими~ из всех, которые нам пришлось увидеть.

Из русских трудов надо отметить «Курс энциклопедии оккультизма, читанный Г. О. М. в 1911/1912 академическом году в городе С.-Петербурге. Составила ученица № F. F. R. C. R.»^[110]. Труд Г. О. М. (Григория Оттоновича Мебеса) является весьма ценным по материалу и замыслу, но изложение прямо невозможное. Заслуживает также внимания небольшая, но весьма красиво, вдохновенно написанная брошюра «Символы Таро» П. Д. Успенского^[111].

Если современные мистические источники столь немногочисленны, то, напротив, древние памятники религиозной и философской мысли содержат для изучения Таро попросту безбрежный материал. Религиозно-философская литература Индии представляет собой такую роскошь бесконечно интересных идей, что способна заполнить не одну, а несколько жизней самоотверженного искателя духовных знаний. На пути моего исследования я придерживался главным образом воззрений школы Веданты, как наиболее древней и спиритуалистической. Своими изречениями — подлинными бриллиантами Истины — украсили мой труд великий исполин мудрости Йогавасиштха~ и его последователи. Пураны и Упанишады помогли мне разобраться в самых сложных вопросах. Сама же литература о памятниках индийского гения настолько обширна, что я лишен возможности ее привести и предоставляю читателю самому обратиться к специальным исследованиям.

Гностические школы первых веков христианства, как и, напротив, апологии^[112] его главнейших деятелей также представляют собой богатейший материал. Многие из сочинений ересиархов суть величайшие памятники мудрости, в которых отражена их преемственная связь с мистериями античного мира и мистицизмом Востока. Учение о Демиурге и Эонах является одной из блистательнейших страниц истории человеческого мышления; идеи Симона Мага, Валентина и Василида, вылившиеся в сонм гностических творений во главе с «Πιστις Σοϕια»^[113], послужили звеном между средневековой Каббалой и герметизмом древности. Характерной особенностью гностических учений является стремление их создателей к эзотеризму, т. е. строгому отграничению чистой науки, предназначенной для избранных, от элементарных верований — достояния толпы. Благодаря этому гностики безусловно являются непосредственными преемниками мистерий Востока и Эллады; именно на основании запечатленного в этих мистериях грандиозного научного опыта они стремились воссоздать величие древних Посвящений, тщательно отграничивая и очищая этот опыт от догматизма и формализма узкой иудейской мысли. Эллинизируя христианство, они вливали в него мощным потоком учения древние как мир и, обновив и проанализировав их, создали стройную самостоятельную систему религиозно-философского мышления^[114]. К сожалению, именно благодаря этой своей черте гностики навлекли на себя дикую ненависть представителей иудейской традиции, задавшихся целью во что бы то ни стало сделать религию доступной массам. Одержав победу, отцы Церкви, державшиеся взглядов, противоположных воззрениям гностиков, с таким усердием уничтожали все произведения ересиархов, что уцелели лишь немногие отрывки. Так, например, для нас осталась навеки непонятой личность одного из интереснейших деятелей в области религиозных исканий — Симона Мага, по причине утраты не только его главного сочинения «Αποϕασις µεγαλη» («Великое утверждение»^[115]), но и работ всех его ближайших последователей. Апологеты Церкви, в особенности Ориген и Тертуллиан, исказили учения гностиков до полной неузнаваемости, до полного абсурда и откровенной бессмыслицы. К счастью, в середине XIX века на Афоне была найдена замечательнейшая рукопись, известная под именем «Philosophumena»^[116] (подлинное название — «Κατá πασῶν αιρέσεων ἔλεγχος» — «Изобличение всех ересей»), автором которой является епископ Ипполит. Это произведение было издано в латинском переводе в Геттингене, под наименованием «St. Hyppolyti episcopi et martyris Refutationis omnium haeresium librorum decem quae supersunt»^[117]. Можно сказать, что именно из творения Ипполита почерпнуты почти все сведения современной исторической науки о гностицизме и истинном характере работ его представителей. Бессмысленные бредни, приписываемые гностикам ревностными апологетами, под могучим воздействием истины, сохранившейся в первозданной чистоте на пути стольких веков, благодаря добросовестности Ипполита предстали как блистательные творения философского гения.

Наряду с гностиками на весьма почетном месте стоят неоплатоники, сходным образом сочетавшие в своих системах арийский и семитический гений. Но если гностики заимствовали из иудаизма главным образом его экзотерическую сторону, а эзотерические идеи черпали из арийского мира, то неоплатоники, наоборот, питались главным образом эзотеризмом Иудеи. На основании таинственных сокровенных учений Египта и Иудеи неоплатоники воскресили вместе с гностиками величие древности. Дионисий Ареопагит открыто стремился воссоздать великое учение Гермеса; неоплатоники — Филон, Плотин и Порфирий^[118] — и доныне озаряют нас светом своего гения через столько минувших столетий.

«Неопифагорейство явилось образчиком синкретизма, видевшего во всех религиозных традициях Эллады, Фракии, Финикии, Египта, Сирии, Малой Азии, Ирана, Индии лишь разные формулы Единой Истины, непознаваемой для толпы, но доступной чуткости отдельных высоких сознаний, укрепленных особым Посвящением»^[119].

Творения святых отец~ христианской Церкви^[120] освещают самые глубокие философские вопросы, и мои современники глубоко виноваты в том, что игнорируют наследие патристики. Иоанн Златоуст, Макарий Египетский, Василий Великий, Климент Александрийский и весь сонм христианских подвижников, изречения которых собраны в «Добротолюбии» и «Отечнике»^[121], раскрывают как тайники сердца человеческого, так и извилистые пути познающего разума.

Глубокого интереса, в особенности для нас, русских, заслуживают наши сказания и былины, ибо большинство их возникло на оккультно-философской почве. Крайне замечательна древняя рукопись, известная под наименованием «Голубиной», вернее — «Глубинной книги»; вместе с требником Петра Могилы они являются основами древнего русского мистицизма^[122].

Из современных русских писателей можно упомянуть Всеволода Соловьева, который говорит о Таро в своем знаменитом романе «Великий розенкрейцер»:

«Великий розенкрейцер исполнил желание старца и начал читать ему двадцать два правила развития воли, постигнув и исполнив которые человек делается победителем и владыкою природы. Эти двадцать два правила, преподанные от древности легендарным Гермесом-Тотом и затем разъясненные и дополненные величайшими адептами оккультизма, составляли драгоценное сокровище розенкрейцеров. В них действительно заключалась глубокая человеческая мудрость»^[123].

Мировые представители философского мышления на протяжении истории подходили с различных сторон к Верховной Тайной Доктрине и в совокупности создали величественное основание, подкрепленное конечными выводами современной науки, дающее возможность ясно услышать то последнее слово разума, которое говорит Книга Арканов.

Герметическая философия венчает собою все искания гения человеческого, все усилия его разума на пути бесчисленных веков. Ее стройное целое объемлет собою как благороднейшие порывы и высочайшие воспарения духа, так и все чаяния глубочайших сердец. Витая в надзвездной выси, она воспринимает и впитывает в себя все движения рода людского к возвышенному и идеальному, она дарит несказанной мощью всякого, кто опален пламенем мира и в ком жива неусыпная тоска по светозарному отечеству. Философия Гермеса есть истинная свобода, абсолютный вселенский простор; она ответствует всему, она слышит всякий зов, а потому самая мысль указать путь к ней, т. е. ограничить ее вездесущность, есть мрак невежества и безумия. К ней равно ведут все пути, и весь низший мир для того и существует, чтобы вызвать жажду у каждого — найти свой собственный путь.

«Все редкое, чудесное, которое там и сям в книгах показывается, к чему иногда приводит нас какое-либо явление в Натуре, есть только намеки, только раскиданные приманки, дабы дать человеку приметить, что в лоне Натуры скрываются еще высшие Истины»^[124].

Примечания

1

Авторские примечания и сноски см. в соответствующем разделе (с. 506). Здесь и далее по тексту: сноска — прим. ред.; тильда (~) — «так» (в авторском тексте); цифры в скобках, выделенные жирным, — сноски, расширенные авторскими комментариями. Написание с буквы строчной или прописной — по усмотрению автора. Перевод в тех случаях, когда у автора он отсутствует, восполнен: В. Демьяновым (немецкий), М. Добровольским (английский), А. Морозовым (французский), М. Собуцким (греческий, латынь, итальянский). — Прим. ред.

2

«Есть ли большее счастье, большая радость как обожать красоту, медленно восходящую в далях Невозможного?» (Кальдерон).

3

«Сад плодовый». Рассказы и поучения. Перев. с перс. Н. Урри.

4

Saint-Yves d’Alveydre. «Mission de l’Inde en Europe». La question du Mahatma et sa solution. Dorbon-Ainè, Paris[1203].

5

См.: «Ранний итальянский гуманизм и его историография». Критическое исследование Михаила Корелина. М., 1892.

6

Поэтому глубоко справедливо замечание Виндельбанда: «Культура Возрождения началась в индивидуализме».

7

Здесь: французских.

8

Эти мысли являются характерными для большинства философов последнего времени. С особенной наглядностью такого рода идеи прослеживаются в трудах Огюста Конта и Джона Стюарта Милля; см. тж., напр., «Fragments of Science»[1204] Тиндаля, р. 362. Насколько наивно было заблуждение крайних позитивистов, особенно ярко свидетельствует хотя бы тот факт, что после заявления О. Конта, который, очертив пределы науки, категорически зачислил в разряд очевидных «ignorabimus»[1205] возможность изучения состава небесных тел, не прошло и пяти лет, как был открыт спектральный анализ, и огромная область неведомого и непостижимого, оставаясь пока неизвестной, уже стала открытой постижению испытующего человеческого гения.

9

См.: Густав Лебон. «Психология социализма».

10

См.: Борис Демчинский. «Сокровенный смысл войны». Пг., 1915.

11

Именно об этом говорит притча Христа о построении здания на песке и на камне (Мф. 7: 24–27). Песок — безразличное множество разрозненных песчинок, не способное сохранять какую-либо форму, — есть олицетворение разрозненных случайных явлений феноменальной природы; камень есть эмблема твердости и устойчивости синтеза, который, вместе с тем, есть и источник отдельных манифестаций; они рождаются из него так же, как из камня рождается песок.

12

См.: проф. О. Д. Хвольсон. «Принцип относительности». СПб., 1914. Открытие этого принципа относится к 1904–1905 гг.

13

М. Аксенов первый создал теорию о природе времени как четвертой координате протяжения. Идеи Аксенова претерпели ту же участь, что и все другие гениальные открытия русской науки, — они были осмеяны и забыты. Так продолжалось до тех пор, пока Герман Минковский и Эйнштейн не провозгласили нового учения на съезде естествоиспытателей в Кёльне в 1908 году, и, таким образом, мысли нашего соотечественника получили блистательное подтверждение.

14

См. знаменитый опыт Майкельсона-Морли, показавший постоянство скорости света вне зависимости от прямолинейного движения Земли. Работы Лоренца, Эйнштейна, Минковского, Планка и др. окончательно ликвидировали гипотезу об эфире. На русском языке см.: Ла-Роза. «Эфир: история одной гипотезы», перев. Хвольсон под ред. О. Д. Хвольсона. СПб., 1914.

15

Из книг на русском языке о дематериализации материи см.: Густав Лебон, «Эволюция материи» и «Эволюция сил», перев. инж. Бычковского, СПб., 1911 (в 2-х вып.); проф. Жан Беккерель, «Эволюция материи и миров», перев. Г. А. Гуревича, М., 1913.

16

Закон Карно-Клаузиуса — основной принцип термодинамики — был им сформулирован (в 1865 г.) так: «Энергия вселенной постоянна; энтропия вселенной стремится к максимуму». Наука XIX века пришла к синтетическому выводу, согласно которому вся жизнь вселенной, все проявления ее энергии суть следствия разностей потенциалов. Закон энтропии выражается в том, что все формы энергии переходят в теплоту, которая в принципе уже не может быть целиком переведена обратно в механическую энергию. Теплота рассеивается в космическом пространстве, а потому космическая совокупность разностей энергетических потенциалов постоянно уменьшается. Материя есть гигантский, но все же конечный резервуар кристаллизованной внутриатомной энергии. Если мир существует вечно, то вся совокупность энергии неминуемо должна была бы уже рассеяться. Очевидно, что в мире, кроме начала, ведущего энтропию к максимуму и вызывающего «смерть теплоты» (Warmetod, по выражению Клаузиуса), должно быть другое Начало, ведущее энтропию к минимуму, т. е. вновь создающее разность потенциалов[1206]. Что же это за Начало? — Наука XX века остановилась на этом вопросе — и здесь-то к ней на помощь теперь должно прийти герметическое учение об исходных причинах Бытия. Это Начало есть Дух, Истинная Субстанция, Бог. Энергия, теряемая разрушающимся миром, поглощается Космическим Логосом, и обратно: дифференциация Логоса в последовательном угасании его действия есть создание материальной вселенной. Оба эти процесса вечны и непрерывны, вызывая к бытию, обуславливая и взаимно утверждая друг друга. Доказательство этой доктрины и составляет цель настоящего труда. О значении энтропии в указанном смысле см.: Кларк Максвелл. «Theory of Heat»[1207]. Р. 245; Стэнли Джевонс. «Основы науки». С. 692.

17

А. Пуанкаре. «Новая механика и эволюция законов». Перев. Г. А. Гуревича. М., 1913.

18

О. Д. Хвольсон. Op. cit. С. 6–7.

19

Владимир Соловьёв. «Чтения о Богочеловечестве». — Соч. в 2-х тт. М., «Правда», 1989. т. I. С. 16.

20

«La Trèϊcie, seul voie des sciences divines et humaines»[1208]. Р. 246.

21

Маг, греческое µαγοι, происходит от зендского «mog», «mogbed» или «mobed». «Mog» означает «священнослужитель» на языке, который заменил зендский в маздеизме в эпоху Сасанидов. На зендском языке «meh», «mah» значит «великий», «совершенный». Тот же корень мы видим в халдейском языке, где «man» значит «могучий», «всеведущий». См.: Fabre d’Olivet. «Histoire Philosophique du Genre Humaine»[1209]. Paris, bibliotheque Chacornac, 1910. T. I. Pp. 307–308.

22

См.: Людвиг Бюхнер. «Сила и материя». Перев. Н. Полилова. СПб., 1907.

23

См.: Эрнст Геккель. «Борьба за свободу мысли». СПб., 1907.

24

Давид Фридрих Штраус. «Старая и новая вера». СПб., 1906.

25

См. его исследования над эманацией радия и превращением меди в литий.

26

C. Myers. Introduction to «Phantasms of the living»[1210]. Published by the London Society for Psychical Research.

27

См.: «Тайная доктрина». — «La Doctrine Secrete. Synthèse de la science, de la religion et de la philosophie» par H. P. Blavatsky. Paris, 1909. Traduction française, 5-e volume, section XX. «La goupta Vidya oriental et la Kabale»[1211]. Pp. 179–181.

28

«Это все равно что вылавливать драгоценный жемчуг из соленой и мутной воды. Его, правда, находишь, но приходится выискивать этот жемчуг при слишком уж странных и докучных условиях». — В. Виндельбанд. «История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками». Перев. под ред. проф. А. И. Введенского. СПб., 1913. т. I. С. 93.

29

Т. е. (в современной терминологии) «объективный».

30

Шлегель.

31

Об оттенках различия между «Брахманом» и «Брахмой» («Брамой»?) см. прим. 1 к Аркану XXI.

32

Макс Мюллер.

33

Шопенгауэр.

34

Сенека.

35

Eliphas Lèvi. «Dogme et Rituel de la Magie Noire»[1212]. P. 68.

36

«Человеческие деяния я старался не осмеивать, не расхваливать, даже не презирать, но — понимать».

37

См. также «Дополнение».

38

Эккартсгаузен. «Ключ к Таинствам Натуры». СПб., 1821, в 4-х тт.

39

Thoth есть олицетворение Божественной Премудрости, он есть «Бог письмен», «Владыка Божественных Словес», «Владыка Истины». — См.: «Les Bibles et les Initiateurs religieux de l’Humanitè»[1213] par Louis Leblois. Paris, librairie Fischbacher, 1885. Livre troisieme. Р. 434.

40

Eliphas Lèvi. «Dogme et Rituel de la Haute Magie»[1214]. Paris, Germer Baillière, libraire-éditeur, 1861. «Dogme». Pp. 63–65.

41

E. Lèvi. Op. cit. P. 221.

42

«Возможно, что Роскоске вовсе не сделал ошибки, производя немецкое “Himmel” (“небо”) от слова “Himalaya”, и нельзя отрицать, что индийское “Kailasa” (“небо”) есть отец греческого “Κοιλον” (“небо”) и латинского “Coelum”». — Прим. Е. П. Блаватской.

43

H. P. Blavatsky. «La Doctrine Secrète». 5-e volume, Miscellanees. Pp. 105–106.

44

Здесь и далее: в современном прочтении — «мистов», жрецов, обрядоначальников.

45

Александрийская библиотека, частично сожженная Цезарем в 48 г. до Р. Х., была почти полностью уничтожена христианами в 390 г. по Р. Х. и докончена Омаром в 640 г. н. э.

46

St. de Guaita. «La Clef de la Magie Noire»[1215].

47

«Посвященных в (вольные) каменщики» (франц.).

48

См.: «Le diable au XIX-e siecle. Le Franc-Maçonnerie Lucifèrienne»[1216] par le docteur Bataille. Delhomme et Briguet, èditeurs. Paris. T. I, ch. XV. — «Albert Pike et son oeuvre»[1217]. Pp. 305–435.

49

Stanislas.

50

У истоков новейшего мистического движения в Индии стоит фигура одного из последних пророков, его инициатора, — Бхагавана Шри Рамакришны Парамахамсы. Если теперь нет в мире образованного человека, который хотя бы в общих чертах не имел представления об эзотеризме и внутреннем сущностном тождестве всех религий всемирной истории, то этим человечество обязано гению двух людей: Е. П. Блаватской и Шри Рамакришны. Миссия Бхагавана, вопринятая его учениками — Вивеканандой, Абхеданандой, Чаттерджи и др., целиком и вылилась в то, чтобы спасти человечество, когда оно вплотную подошло к нынешней бездне — ужасу, отчаянию и безумию материализма.

Что ж до Елены Петровны Блаватской — нашей соотечественницы, заслуге которой принадлежит основание теософского общества, — то ее бесспорно исключительная личность в продолжение немногих лет создала переворот в умственнном мире человечества. В самую мрачную эпоху бездушного материализма гений Блаватской открыл многим тысячам людей врата в иную область, к лицезрению Истины в ореоле ее вечности. К сожалению, многие идеи Блаватской остались непонятыми; ее «Тайная Доктрина» и «Разоблаченная Изида» оказались недоступными широкому кругу читателей, и, например, в России, уже по их написании, Блаватская обрела известность главным образом под псевдонимом «Радда-Бай» — как автор фельетонов и повестей «В горах и дебрях Индостана» и «В голубых горах и дурбар в Лагоре».

51

Проф. М. Тареев. «Основы христианства» (в кратком изложении). 1913.

52

E. Lèvi. «Histoire de la Magie»[1218]. Germer Baillière, Libraire-Éditeur, Paris, 1860. P. 163.

53

E. Lèvi. «Dogme». P. 71.

54

Пушкин. «Моцарт и Сальери».

55

Saint-Yves d’Alveydre. «Mission de l’Inde en Europe».

56

Jean Reynaud. «Études encyclopediques»[1219]. T. I. P. 161.

57

Рабби бен Акиба. «Отийёф, или “Альфа-Бета”».

58

А. С. Шмаков. «Международное тайное правительство». М., 1912. С. 163.

59

Так, например, можно указать следующие места в книге «Зогар» ( — «Сияние», «Великолепие»), непосредственно относящиеся к Книге Гермеса:

I: 15 b, 17 ab, 19 b, 21 a, 25 b, 30 b, 32 b, 51 a, 55 b, 77 ab, 94 b, 95 b, 96 a, 143 a, 145 a, 159 a, 193 b, 204 a, 205 a, 210 a, 224 a, 234 b, 239 a, 249 b.

II: 9 a, 51 b, 53 b, 91 a, 128 a, 132 a, 134 a, 135 a, 137 a, 139 a, 151 a, 159 a, 168 a, 172 b, 180 a, 181 a, 209 b, 212 b, 226 b, 227 a, 233 a, 235 b.

III: 2 ab, 10 b, 35 b, 52 a, 57 a, 65 b, 66 b, 74 b, 77 b, 78 a, 91 b, 105 b, 155 a, 156 b, 180 b, 210 a.

60

Интересные материалы по вопросу об исторической преемственности Каббалы от египтян до современных евреев см.: Basnage. «Histoire de Juifs depuis Jesus Christ jusqu’a present»[1220]; Kircher. «Oedipus Aegyptiacus»[1221]. P. 1. T. 2. Clas. 4. Cabalica; «L’Egypte et Moise»[1222] par l’abbe Victor Ancessi. Paris, Ernest Leroux, editeur, 1875. — Относительно исторического происхождения книг Ветхого и Нового Завета см. небольшой, но весьма ценный по обилию материала труд: И. Т. Сендерленд. «Библия. Ее происхождение, развитие и отличительные свойства». Перев. с англ. под ред. В. Черткова. М., 1908. — О связи Египта с Вавилоном см.: «Der babylonische Ursprung der aegyptischen Kultur»[1223] nachgewiesen von D-r Fritz Hommel. Литографическое издание. Munchen, 1892. — О следах вавилонского влияния в создании Библии см.: Делич. «Библия и Вавилон». Перев. А. А. Нольде. СПб., 1906.

61

См.: «Theorie du Judaisme» par l’abbe L. A. Chiarini. Paris, publiè par J. Barbezat, 1830. Introduction. P. 6.

62

«Евангелие отрочества» есть отзвук другого (также апокрифического) — «Евангелия от Фомы».

63

«Вера-Премудрость» (греч.).

64

Святая святых (лат.).

65

Наставление, руководство (лат.).

66

«Мир первобытный» (франц.).

67

Здесь и далее: под «иероглифами», или «символическими начертаниями» Арканов имеются в виду собственно пиктограммы.

68

«Oedipus Aegyptiacus». Рим, 1652–1654.

69

См.: Vaillant. «Histoire spéciale des Rom — Muni ou Bohèmiens»[1224].

70

По мнению Е. П. Блаватской, «истинные Таро с их полным символизмом находятся лишь на цилиндрах Вавилона, которые каждый может видеть и изучать в Британском Музее и в других». — «La Doctrine Secrète», traduction française, 5-e vol., Miscellanèes. P. 120.

71

См.: Saint-Yves d’Alveydre. «Mission de l’Inde en Europe».

72

«Великое искусство»; «Об учении Каббалы, или Введение во все науки» (лат.).

73

Страсбург, 1651.

74

«О кратком построении (составе) и дополнении Луллиева искусства» (лат.).

75

«Песнь Цирцеи» (лат.); «О тенях идей» (лат.); «О причине, начале и едином» (ит.); «О бесконечности, вселенной и мирах» (ит.) (Пер. А. И. Рубина в кн.: Бруно Дж. «Диалоги». — М., 1949); «О героическом энтузиазме» (ит.). (В пер. Я. Емельянова — М., 1953); «О наименьшем, величайшем и об измерении» (лат.); «О монаде, числе и фигуре» (лат.); «О безмерном, бесчисленном и о неизобразимых мирах» (лат.) (Рус. перев. в кн.: Горфункель А. Х. «Джордано Бруно». — М., 1965).

76

«Каббалистические умозрения (созерцания)» (лат.).

77

Рим, 1486.

78

Здесь: универсальную.

79

«Сокровенный ключ к разумению мироустройства» (лат.).

80

См. франц. изд.: «Clef des choses cachées dans la constitution du monde par laquelle l’esprit humain dans les notion tant divines qu’humaines parviendra à l’intèrieur du voile de l’éternelle Verité»[1225] par Giullaume Postel, translateur des décrets divins. — Traduit du latin pour la premiére fois. Paris, bibliotheque Chacornac, 1899.

81

По аналогии с библейской «Книгой Бытия».

82

«Книга “Иецира” патриарха Авраама, в переводе с еврейского и с комментариями Гийома Постеля» (лат.). — Париж, 1555, in-16/o.

83

E. Lèvi. «Dogme». P. 76.

84

См.: E. Lèvi. «La Clef des Grands Mysteres»[1226]. Paris, 1861. Pp. 405–449.

85

По преданию, дата открытия — 17 января 1382 года.

86

«О каббалистическом искусстве» (лат.).

87

Haguenau, 1517, in-f/o.

88

«О слове чудесном» (лат.).

89

Базель, 1494, in-f/o.

90

Кёльн, 1533, in-8/o.

91

Кёльн, 1527; Париж, 1529; Антверпен, 1530.

92

«Пояснение Каббалы, неотмирного учения иудейского» (лат.).

93

Зальцбург, 1677, in-4/o. — «Liber Zohar restitutus»[1227]. Франкфурт, 1684, in-4/o.

94

«Амфитеатр вечной мудрости, единой христиано-каббалистической, божественно-магической и т. д.» (лат.).

95

Гамбург, 1611, in-f/o.

96

«Естественная таблица соответствий между Богом, человеком и вселенной» (франц.).

97

Paris, èdition de l’ordre martiniste[1228], Chamuel éditeur, 1900.

98

См.: L’abbe Roca — в первых №№ «Lotous»~.

99

E. Lèvi. «Dogme et Rituel de la Haute Magie». Paris, Germer Baillière, libraire-éditeur, 1861.

100

E. Lèvi. «Histoire de la Magie». Paris, Germer Baillière, libraire-éditeur, 1860.

101

«Очерки проклятых наук — единственных мистерий» (франц.).

102

1896, I vol. in-8/o.

103

«Змий [Книги] Бытия» (франц.).

104

Первый септернер (книга I) — «Храм сатаны» (франц.).

105

Paris, 1891, I fort vol. in-8/o.

106

Второй септернер (книга II) — «Ключ к черной магии» (франц.).

107

Paris, 1902, I tres fort vol. in-8/o.

108

«Наука зла» (франц.).

109

О личности Станислава де Гюайта, его биографии и характере его работ, с кратким изложением его учения, см.: «Stanislas de Guaita». Souvenirs par Maurice Barrès[1229]. Paris, Chamuel, èditeur, 1896; «Stanislas de Guaita» par Matgioi. Paris, Libraire Hermètique, 1909.

110

Переиздание: Киев, «София», 1994.

111

П. Д. Успенский. «Символы Таро. Философия оккультизма в рисунках и числах». Очерк из книги «Мудрость богов». СПб., 1912.

112

Т. е. направленные (в защиту Церкви) против гностиков — «ересиархов».

113

Valentin. «Pistis-Sophia», ouvrage gnostique, traduit du cophte en français, avec une introduction par E. Amelineau[1230]. I. Vol. in-8/o.

114

Относительно апокрифических евангелий см. известные исследования: «Études sur les Évangiles apocryphes»[1231] par Michel Nicolas. Paris, Micher Lèvy frères, libraires-éditeurs, 1866; «Les Évangiles apocryphes traduits et annotés d’apres l’èdition de I. C. Thilo»[1232] par Gustave Brunet. Paris, Libraire A. Franck, 1863; Tischendorf. «Evangelia apocrypha». Lipsiae, 1853.

115

«Великое изъяснение» (греч.). (В переводе Владимира Соловьева).

116

«Философские рассуждения» (лат.).

117

«Св. Ипполита, епископа и мученика, обличение всех доселе известных ересей, в десяти книгах» (лат.).

118

Насколько неоплатоники прониклись древним эзотерическим знанием, явствует хотя бы из того факта, что некоторые авторы считают их едва ли не основателями всей средневековой мистики и магических наук. См., напр.: «Histoire et Traite des sciences occultes»[1233] par le comte de Resie. Paris, Louis Vives, libraire-éditeur, 1857. Tome II, pp. 9–11.

119

Ю. Николаев. «В поисках Божества. Очерки по истории гностицизма». СПб., 1913. — Киев, «София», 1995. С. 21.

120

Из книг на русском языке о мистицизме первых веков христианства см., напр.: П. Минин. «Главные направления древнецерковной мистики». Сергиев Посад, 1916.

121

«Отечник». Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). СПб., 1903.

122

О «Голубиной книге» см.: «Калики перехожие» Бессонова, т. I (16 списков); «Сборник русских духовных стихов» В. Варенцова, 1860; «Летописи русских и литовских древностей», т. II, 1859; «Известия Имп. Акад. Наук по отд. русск. языка и словесности», т. III; Надеждин. «О русских мифах и сагах» (Русская Беседа, 1857, т. IV); В. Мачульский. «Историко-литературный анализ стиха о “Голубиной книге”». Варшава, 1887.

123

Всеволод Соловьев. «Великий розенкрейцер». (Окончание романа «Волхвы»). СПб., 1893. C. 367.

124

Эккартсгаузен. Op. cit.