Расстрельное дело наркома Дыбенко

Владимир Шигин, 2017

О революционном матросе Павле Дыбенко написано, наверное, больше, чем о ком-либо из других героев Октябрьской революции 1917 года. Это конечно же не случайно, так как именно в личности Дыбенко воплотились все самые характерные качества матросов революционной эпохи, кроме этого, именно его революция вознесла к самым вершинам власти, а финал его жизни стал классическим примером того, чем заканчивается каждая из революций для ее птенцов. И все же в биографии Дыбенко и его деяниях до сих пор скрыто немало тайн.

Глава третья

Во главе мифического восстания

Позиционируя себя в мемуарах как активного борца с царизмом с дореволюционным стажем, Дыбенко надо было иметь хоть какие-то доказательства. Разумеется, придуманное участие в неких детских подпольных группах или братание с люмпенами в Рижском порту в зачет пойти не могло. Надо было предъявить товарищам по партии куда более существенное и весомое доказательство. Таким доказательством могло быть только участие в каком-нибудь мятеже или хотя бы в локальной «бузе» во время службы на флоте.

Павлу Ефимовичу пришлось ждать долгих три с лишним года, прежде чем представилась возможность отличиться на ниве революционной борьбы. В октябре 1915 года произошел знаменитый «макаронный бунт» на новейшем дредноуте «Гангут». И снова облом, хотя «Гангут» стоял на том же гельсингфорсском рейде, что и «Павел Первый», но там как-то обошлись без Павла Ефимовича.

Впрочем, Дыбенко в собственных мемуарах все же самым активным образом участвует в событиях, происходивших на чужом корабле, находясь при этом почему-то на своем.

Дело в том, что Дыбенко, не имея совершенно никакого отношения к событиям на «Гангуте», умудрился расписать все так, что именно он был чуть ли не руководителем этого бунта. Как говорится, за неимением лучшего приходилось шить белыми нитками хотя бы то, о чем хоть краем уха слышал.

Перед нами письмо главнокомандующего Северным фронтом от 5 января 1916 г. № 159 начальнику штаба Верховного Главнокомандующего. «Секретно: 17 декабря 1915 г. в Кронштадтском военно-морском суде разбиралось дело о беспорядках на линейном корабле “Гангут”; суду было предано 34 матроса, из коих двое были присуждены к смертной казни, 24 к каторжным работам на разные сроки и 8 человек оправдано. Как выяснилось на судебном следствии, обстоятельства этого дела заключались в следующем. Неудачи наших войск на сухопутном фронте, совпавшие с отсутствием активной деятельности линейных кораблей, в непобедимости которых уверены матросы, породили среди них толки, что это является следствием измены служащих в армии и флоте немцев, которые “продали Россию”. На этой почве в командах кораблей появилось глухое недовольство против офицеров с немецкими фамилиями, а 17 октября 1915 г. в гальюне “Гангута” было обнаружено воззвание ко второй бригаде линейных кораблей с призывом к беспорядкам с целью потопить всех таких офицеров. Об этом обстоятельстве было доложено командиру корабля, флигель-адъютанту Кедрову, который приказал произвести расследование для доклада Начальнику эскадры. 19 октября команда корабля “Гангут” грузила уголь. На ужин в этот день, по случаю тяжелой работы, ожидались макароны, но так как их не оказалось в продаже, то баталер Подкопаев распорядился готовить кашу. Узнав об этом, команда осталась очень недовольна и отказалась ужинать, о чем старший офицер корабля, старший лейтенант барон Фитингоф, доложил командиру корабля. Последний, однако, не придав особенного значения случившемуся, приказал ничего больше не давать матросам, и сам съехал на берег. Между тем после вечерней молитвы матросы отказались брать койки и ложиться спать, а большинство их надели бушлаты и вышли на палубу. Здесь среди групп матросов стали раздаваться крики: “долой немцев”, “давай другой ужин”, “из-за немцев наши большие корабли не действуют” и т. д. Когда же ротные командиры, по приказанию старшего офицера, отправились к своим людям в помещения рот и стали уговаривать их прекратить беспорядки, то матросы там также сильно волновались, слышались одиночные голоса: “да что с ними разговаривать”, “бей его в рожу”, “выходи все наверх”, а в двух офицеров были даже брошены полена, причем один из них был задет по ноге. В это время находившаяся на палубе толпа матросов направилась к кают-компании за винтовками; заметив это, старший лейтенант барон Фитингоф преградил им дорогу и, угрожая револьвером, принудил остановиться; но, когда из задних рядов толпы послышались крики: «долой немцев, пускай стреляет» и стало ясно, что возмущение матросов направлено, главным образом, против барона Фитингофа, который не пользовался симпатиями команды за свою строгость, то другие офицеры уговорили его уйти, и сами принялись уговаривать матросов образумиться и ложиться спать. Однако матросы долго не подчинялись уговорам, продолжали оставаться на палубе, бранили немцев, звонили в судовой колокол и требовали, чтобы к ним присоединились товарищи, оставшиеся в ротных помещениях. Беспорядки прекратились только к 11 часам ночи, когда на корабль вернулся отсутствовавший командир корабля флигель-адъютант Кедров, успокоивший команду и разрешивший выдать ей вместо ужина консервы и чай. Следственная комиссия, назначенная Командующим флотом Балтийского моря для выяснения обстоятельств дела, установила, между прочим, что между офицерами и командой нет достаточной связи, взаимного доверия и уважения, что создает возможность вредной агитации среди матросов. Свободное от занятий время начальствующие лица и младшие офицеры предпочитают проводить на берегу, хотя замеченное брожение среди команд, казалось бы, обязывало их оставаться на судах и иметь за ними наблюдение. Между тем, когда старший офицер барон Фитингоф командировал в штаб эскадры с докладом о беспорядках на “Гангуте” инженер-механика капитана 2-го ранга Тона, то последний не привез на судно никаких инструкций, ибо ни начальника эскадры, ни начальника штаба его на “Петропавловске” не оказалось. Озабочиваясь восстановлением нормальных отношений между офицерами флота и матросами, а также поддержанием должного порядка и дисциплины в судовых командах, мой предшественник, генерал-адъютант Рузский, в письмах к вице-адмиралу Канину от 16 и 28 ноября 1915 г. изложил свои соображения по поводу данных расследования о беспорядках на “Гангуте” и рекомендовал ряд мер, необходимых для поддержания авторитета офицеров в глазах нижних чинов и наилучшего осведомления о настроении последних. Однако до сих пор в штаб вверенного мне фронта не поступало сведений о том, насколько эти меры в настоящее время проведены в жизнь и какие достигнуты ими результаты. Со своей стороны я нахожу, что наложенные на командира и офицеров линейного корабля “Гангут” дисциплинарные взыскания не соответствуют совершенным ими проступкам, о чем мною ставится в известность Командующий флотом Балтийского моря. Приложение: копии трех писем и приказа. Вр. Главнокомандующий армиями Генерал от кавалерии Плеве.

И.д. Начальника штаба Генерал-майор Бонч-Бруевич».

По факту беспорядков на линкоре «Гангут» было проведено расследование, которое выявило серьезные упущения в действиях офицерского состава корабля. В ходе расследования обстоятельств дела 95 матросов было арестовано, 34 из них привлечены к суду. 26 матросов были приговорены к каторжным работам на срок от 4 до 15 лет, а 8 матросов судом были оправданы. Приказом командующего Балтийским флотом были объявлены взыскания и командному составу.

Из воспоминаний кандидата исторических наук Н. Красильникова: «Я пришел на флот в 1938 году. Первую морскую практику проходил на линкоре “Октябрьская революция” — такое имя получил “Гангут” в 1925 году. В первые же дни нам, молодым курсантам, рассказали о волнениях на корабле в 1915 году. Участников тех событий на “Октябрьской революции” уже не было, а вот в нашем военно-морском училище такие ветераны еще были. В минном и торпедном классах демонстрантами (лаборантами) служили двое старшин (помнится, Кабанов и Баранов, мы их часто путали), активные участники бунта, избежавшие, однако, ареста и суда. Они долго не хотели говорить о “Гангуте”, считая, что в газетах, журналах и книгах искажается правда о тех событиях.

— Не было никакого революционного восстания, никакой партийной ячейки, — говорили они. — Брожение было, команды не выполнялись, офицеров били, но не сильно. А всего нас бунтовало человек 100–150 из тысячной команды. Большинство матросов пошло на камбуз, взяли хлеб, чай и пошли спать, пока на корабле не сыграли общий сбор».

Ну а теперь посмотрим, как в своих мемуарах Дыбенко описывает то, как он «возглавил восстание» на линкоре «Павел Первый» в поддержку восстания на «Гангуте»: «В ночь на 18 ноября (откуда Дыбенко взял эту дату, совершенно непонятно, т. к. на самом деле “буза” произошло вечером 19 октября. — В.Ш.) на броненосце “Император Павел I” по инициативе товарища Марусева и моей было созвано собрание в броневой палубе всех активных работников среди моряков. В 2 часа ночи на собрание явилось до 130 человек. Кроме того, у орудий, пороховых погребов, винтовок, на телеграфе, у машин и в походной рубке были поставлены свои люди. Ключи от погребов, где хранились револьверы, были в наших руках. По радиотелеграфу была установлена связь с “Гангутом”, телефонную связь держали с броненосцами “Андрей Первозванный” и “Цесаревич”. Там в эту ночь тоже происходили собрания. Мы должны были решить: присоединиться ли к “Гангуту” и поднять всеобщее восстание или пожертвовать командой “Гангута” и выждать более удобного момента? Мнения разделились. Мое предложение — немедленно приступить к активным действиям, уничтожить офицерский состав и поднять всеобщее восстание — было большинством отвергнуто. Принято предложение товарища Марусева: выждать, установив тесный контакт с Кронштадтом и петроградскими организациями. Свое решение мы передали на другие корабли. Однако тут же написали воззвание: оказывать активное противодействие при арестах. Принятое решение и написанное воззвание в корне противоречили друг другу. Спор между собравшимися обострялся и затягивался. Время приближалось к побудке. Кроме того, наше собрание могло быть ежеминутно открыто, тем более, что дежурным офицером в эту ночь был лейтенант Ланге. В 5 часов утра собрание разошлось. Команды на кораблях были наэлектризованы. Можно было ожидать дезорганизованных выступлений. Однако уже к вечеру 19 ноября повстанцы на “Гангуте” были арестованы и под усиленным конвоем жандармов отправлены на берег. Ждали арестов и на других кораблях. У нас на корабле было арестовано только два человека — Марусев и Ховрин. Это объяснялось тем, что многие из офицеров были против арестов, они считали, что аресты могут вызвать общее восстание».

Лихо закрутил Павел Ефимович! Если верить его словам, то на сутки раньше погрузки угля на «Гангуте», он, Дыбенко уже знал, что там начнется большое восстание, так как на «Гангут» вовремя не завезут макарон, которые гангутцы очень любят. Не очень верю я и в то, что на боевом корабле ночью в каком-то закутке может собраться чуть ли не четверть команды и заседать несколько часов. Для этого надо, чтобы на корабле вообще отсутствовала дежурно-вахтенная служба и офицеры отстранились от выполнения своих обязанностей, чего по определению не могло иметь место в российском флоте, да еще во время войны. А где были вахтенный офицер корабля, дежурный по низам и т. д.? А как же командир, который, по свидетельству того же Дыбенко, каждую ночь обходил весь корабль и проверял кубрики на наличие команды? Неужели и он не заметил отсутствия сразу 130 человек? В целом все написанное Дыбенко выглядит фантастично.

Ну, ладно, допустим, каким-то образом, матросы все же собрались, чтобы обсудить волнующие их вопросы. Но для чего выставлять людей к погребам, у машин и т. д.? Еще никто ничего не решил, никто ничего толком не знает и не понимает. Но кто-то без согласия «братвы» уже до собрания единолично принял решение о готовности к мятежу и даже начал претворять этот план в жизнь. Кто же мог приказать команде исполнять его приказы и вместо сна торчать у орудий, одновременно скрываясь от глаз начальства. Да и зачем их сторожить? Неужели их могут унести или выбросить за борт? Это полный бред.

Далее Дыбенко утверждает, что именно по его приказу телеграфисты «Павла» установили связь с «Гангутом». Если это так, то можно представить, какой кабак творился в телеграфной рубке на образцовом «Павле», а ведь это строго режимное помещение, куда вход посторонним заказан, а каждая телеграфная передача фиксируется и заносится в журнал телеграфной связи. Ведь в разгаре война, и враг не дремлет. Неужели на «Павле», в отличие от всего остального Балтийского флота, где связь находилась под строжайшим контролем не только органов контрразведки, но и лучшей на тот момент в мире службы связи во главе с капитаном 1-го ранга Непениным, все было так запущено? Не верю!

Казалось бы, кто мог подтвердить, давал ли тогда в реальности какие-нибудь команды на «Гангут» Дыбенко. Но вот незадача: матрос с «Гангута» Д.И. Иванов, оставивший мемуары об этом мятеже, оказалось, отвечал именно за связь с другими кораблями… Вот что он пишет: «По поручению Полухина распоряжения восставшим передавал машинист Павел Петров… Увидев меня, Петров крикнул:

— Бери, Иванов, людей — и на бак, сигнальте кораблям!

Я вбежал на бак, ударил в колокол, Талалаев с Питляком (матросы “Гангута”. — В.Ш.) стали кричать в мегафон:

— “Гангут” восстал! “Гангут” восстал! Власть в наших руках. Присоединяйтесь к нам, павловцы! Присоединяйтесь, рюриковцы! Все присоединяйтесь!

Сменяя друг друга, мы долго звонили, долго кричали, но Гельсингфорсская бухта не отзывалась. Словно и не стояли здесь корабли 1-й и 2-й бригад. Подавленными спустились на кормовую палубу…»

Конечно, Иванов с сотоварищами в данном случае действовали как настоящие провокаторы, обманывая команды других кораблей, будто у них произошла не «буза» из-за макарон, а самое настоящее восстание. Я уже не говорю, о том, что они якобы уже захватили власть на корабле, которую, как нам известно, никто вообще не собирался брать. Но речь наша сейчас все же о Дыбенко, который, обманывая своих читателей, нагло врет о том, чего никогда не было. Ведь если не было никакой связи с «Гангутом», то вообще непонятно, зачем собирались 130 человек глубокой ночью накануне «макаронного бунта»?

Перед нами еще одни любопытные мемуары «Балтийцы идут на штурм!» известного матроса-большевика с дореволюционным стажем Н.А. Ховрина. Для нас они интересны тем, что Ховрин и Дыбенко служили на одном корабле. Но удивительно, что фамилию такой яркой личности, как Павел Ефимович, Ховрин, рассказывая о годах службы на «Павле Первом», упоминает только один раз, да и то не слишком лицеприятно. О себе Ховрин при этом пишет как об одном из руководителей корабельного подполья вместе со своим другом матросом Марусевым. Факт того, что именно Ховрин и Марусев были в рядах главных заговорщиков на «Павле», признает и Дыбенко. Однако, в отличие от Ховрина, к этим двум вожакам Дыбенко добавляет и третьего — себя.

Странная ситуация: Дыбенко утверждает, что являлся руководителем корабельного подполья, а те вроде как его и не замечают. Как же так, как могли они не заметить рядом с собой такого пламенного революционера и вожака матросских масс? Дело в том, что Дыбенко был действительно весьма известен на «Павле Первом», но не как революционер, а как пьяница и дебошир. Именно поэтому такие признанные «авторитеты», как Ховрин и Марусев, к своим делам его близко не подпускали.

Реальность «бузы» на «Павле» в 1915 году не признал даже известный своей тенденциозностью историк революционного движения в российском флоте С.Ф. Найда. Скорее всего имела место ночная сходка нескольких матросов, на которой якобы звучали антиправительственные лозунги (версия историка С.Ф. Найды, да и то лишь со ссылкой на воспоминания Дыбенко). Здесь тоже много неясностей. Неужели собравшиеся в каком-то трюме матросы наперебой выкрикивали антицарские воззвания и вовсю горланили революционные песни? Если все обстояло именно так, то в своем ли уме они были? Ну, собрались, ну, пошептались, и тихонько разошлись. Впрочем, нет никаких свидетельств, что ночные бдения нескольких матросов на самом деле имели революционный оттенок. Известно лишь то, что они нарушили распорядок дня и ночью где-то собрались гурьбой — вот и все. А раз так, то почему бы не предположить, что собравшиеся старослужащие-«годки» могли просто организовать себе ночной ужин с распитием горячительных напитков (как это, кстати, нередко бывало и в советские времена). Затем они были застигнуты на месте преступления и подвергнуты наказанию за нарушение дисциплины.

Заметим, что, в отличие от Дыбенко, в своих мемуарах тот же Ховрин ни словом не обмолвился и о «тайной вечере» на «Павле» то ли в ночь на 18, то ли в ночь на 19 октября 1915 года. А ведь, по словам Дыбенко, именно Ховрин, Марусев и Дыбенко были инициаторами этого ночного сборища, которое Дыбенко гордо именует «восстанием». Ховрин в своих воспоминаниях, разумеется, пишет о массовом недовольстве матросов на «Гангуте», но однозначно утверждает, что на «Павле», обо всем случившемся они узнали значительно позднее, да и то лишь отрывочно, так как пользовались лишь слухами. Вот ведь как получается: один вожак подполья чуть ли не руководит неким восстанием, а второй в тот момент не имеет об этом ни малейшего представления!

Итак, Дыбенко принять участие в «бузе» 1915 года на «Гангуте» не мог. И все же Дыбенко сумел до революции реально отметиться в матросском подпольном движении, впрочем, совсем не так, как ему бы хотелось рассказать в своих поздних воспоминаниях.

* * *

В своих мемуарах П.Е. Дыбенко пишет: «У нас на корабле было арестовано только два человека — Марусев и Ховрин». Если верить Дыбенко, двух руководителей корабельного подполья, Ховрина и Марусева, арестовали непосредственно после «бузы» на «Гангуте», т. е. в октябре 1915 года. Однако, как оказалось, один из арестованных, Ховрин, о своем аресте в октябре 1915 года ничего не знал и в своих воспоминаниях об этом аресте даже не вспомнил! Кому прикажете верить в данном случае? Может быть, Дыбенко что-то запамятовал или была причина, чтобы ввести заблуждение читателей? Как оказывается, причина для вранья у Павла Ефимовича имелась.

Для начала восстановим цепь событий. Итак, вскоре после инцидента на «Гангуте» линейный корабль «Павел Первый» совершил переход в Кронштадт на плановый ремонт. И Ховрин, и Марусев в это время как ни в чем не бывало продолжали службу на корабле.

Более того, Ховрин даром времени в Кронштадте не терял и занимался антигосударственной деятельностью. Из воспоминаний Н.А. Ховрина «Балтийцы идут на штурм!»: «Наша центральная пятерка поручила каждому члену партии через знакомых и родных узнать, что только можно о кронштадтских большевиках. Первым радостную весть принес нам матрос четвертой роты Василий Ломакин. На берегу он встретил своего двоюродного брата Федора, который тоже служил на флоте… Он сообщил, что на “Павел” придет представитель кронштадтского подполья… Кронштадтцы передали нам манифест Циммервальдской конференции и другие материалы… Стал известен нам и взгляд ленинцев на выход из войны: только превращение ее в войну гражданскую может дать демократический мир. Полученные материалы легли в основу нашей агитационной работы… Наконец, в один из вечеров Дмитриев и Марусев отозвали меня в сторонку и сообщили, что завтра на линкор придет представитель кронштадтской большевистской организации Иван Давыдович Сладков. Вести переговоры с ним поручалось мне… Основная цель визита Сладкова на наш корабль состояла в том, чтобы договориться о способах связи в дальнейшем, когда “Павел” вернется в Гельсингфорс. Мы просидели с ним часа два. Для маскировки на столе стояли чайник и кружки. Но чаепитием нам некогда было заниматься — мы составляли шифр. Так, крейсер “Рюрик” условились называть Антоном, линейный корабль “Гангут” — Гаврилом, крейсер “Диану” — Дашей. Фраза “мама жива и здорова”, например, обозначала, что в организации все обстоит благополучно… Шифр составили в двух экземплярах — один для Сладкова, другой для меня. Все черновики были тут же уничтожены. Сладков рассказал, что через несколько дней из Петрограда должны поступить прокламации, и обещал занести пачку к нам на корабль. В случае, если к тому времени “Павел” уйдет, политические листовки будут доставлены в Гельсингфорс».

Можно по-разному относиться к деятельности Ховрина, но следует признать, что он действительно был реальным вожаком матросского подполья на линкоре «Павел Первый», причем работал весьма активно. В воспоминаниях Н. Ховрина о его службе на «Павле», в отличие от воспоминаний Дыбенко, есть конкретные факты подпольной работы, которые напрочь отсутствуют в воспоминаниях последнего. Отметим, что в своих мемуарах Дыбенко именует матроса Марусева своим ближайшим соратником по революционному делу. При этом Дыбенко практически нигде не упоминает Ховрина. Самое интересное в том, что Марусев погиб в начале 1918 года и не мог свидетельствовать, чей же он в действительности был друг и соратник — Ховрина или Дыбенко. При этом именно Марусев в воспоминаниях Дыбенко — главный свидетель всех его дореволюционных подвигов. Что и говорить, брать в свидетели покойника — прием далеко не новый, хотя и не слишком убедительный.

Заметим, что после возвращения «Павла Первого» в Гельсингфорс на линкоре произошло весьма странное событие, главным действующим лицом которого на сей раз оказался именно Дыбенко.

Предоставим слово Н.А. Ховрину: «В это время произошло событие, которое едва не закончилось трагически. В центре его оказался матрос Павел Ефимович Дыбенко. Высокий, плечистый, быстрый в движениях, он отличался шумным и общительным нравом… По специальности Дыбенко был электриком, следил за исправностью электрических сетей. Имея доступ во все уголки корабля, он успел завести немало приятелей среди специалистов самых разных служб. Дыбенко смело и убедительно критиковал существовавшие порядки. Он мог бы стать прекрасным большевистским агитатором. Но нас смущало одно обстоятельство — уж слишком открыто выражал он свои мысли. Порой ругал царя и правительство со всеми его министрами даже в присутствии малознакомых людей. Бывало даже, вступал в споры с офицерами, в присутствии непроверенных людей позволял себе нелестно высказываться о командовании. Из-за этого мы воздерживались давать ему какие-либо поручения. Однажды декабрьским вечером Дыбенко вернулся на корабль из увольнения очень возбужденным и начал собирать вокруг себя матросов. Через некоторое время ко мне прибежал взволнованный Марусев. С трудом переводя дыхание, он сказал:

— Срочно собирай центральную пятерку!

— А что случилось?

— Дыбенко агитирует матросов начать сегодня восстание.

От этой новости я чуть не сел на палубу. Звать команду к неподготовленному выступлению — значило бессмысленно подставить людей под пули, обречь восстание на неизбежное поражение. Я помчался по кубрикам, разыскал Дмитриева, Чистякова, Чайкова и других членов комитета. Мы подошли к группе, в центре которой находился Дыбенко. Он рассказывал, что побывал в “Карпатах” (так у нас называли скалистое место за городом, где обычно собирались матросы, желавшие быть подальше от глаз начальства). Дыбенко говорил, что в “Карпатах” состоялось собрание военных моряков. Оно постановило сегодняшней ночью подняться на всех кораблях и освободить ожидавших суда матросов “Гангута”. Мы видели, что идея пришлась многим по душе. Даже отдельные члены нашей организации поддержали мысль о восстании. Эти горячие головы могли наломать немало дров. Некоторые из них предлагали не дожидаться ночи, а начать действовать немедленно. С большим трудом нам удалось унять разгоревшиеся страсти и уговорить матросов подождать, что скажут представители всех рот корабля. Созывать многолюдное собрание было, по меньшей мере, неосторожно. Однако в сложившейся ситуации мы, скрепя сердце, вынуждены были пойти на это. Собраться договорились на броневой палубе. После отбоя пробирались туда с большой осторожностью, торопливо спускались в единственный люк. Когда пришли все, выделили товарищей, которые в случае опасности должны были предупредить нас, и собрание началось. Дыбенко изложил суть дела. В заключение сказал, что первым выступить предстоит экипажу нашего линкора. На вопросы, кто присутствовал на сходке в “Карпатах”, Дыбенко не мог ответить толком. Разогрелись ожесточенные споры. Решить задачу было сложно. Если восстание на других кораблях в самом деле начнется, то мы не имели права остаться в стороне, обязаны были выступить вместе со всеми. Если же это была затея лишь группы не в меру горячих голов, то, поднявшись, мы подставим под удар сотни матросов, провалим с таким трудом налаженную организацию. Представители рот, в конце концов, поддержали точку зрения комитета — сейчас не выступать. Расходились не спеша, по одному, по двое. Вышедший за мной Дмитриев заметил:

— Больше никакой такой неосторожности допускать нельзя! Стоило только одному шпику выследить нас и захлопнуть люк, как весь актив очутился бы в мышеловке.

Он был прав. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Я думаю, что никто из матросов не заснул в ту тревожную ночь. Лежали молча, чутко прислушиваясь — не донесутся ли звуки выстрелов с соседних кораблей. Однако на рейде было спокойно.

Прошло утро, за ним день — никаких событий. Члены нашей организации, увольняющиеся на берег, получили задание разузнать все, что возможно, о собрании, которое, по словам Дыбенко, происходило в «Карпатах». Выяснить ничего не удалось. На Дыбенко стали смотреть косо. Не знаю, как сложились бы наши отношения с ним дальше, но вскоре он был отчислен в батальон морской пехоты, направляемый на фронт. Я вспоминаю об этом вовсе не для того, чтобы как-то опорочить человека, который впоследствии так много сделал для революции, стал одним из крупных военачальников Красной Армии. Мне и самому приходилось впоследствии работать с Дыбенко бок о бок, и действовали мы дружно. Скорее всего, тот случай был следствием нетерпеливости и горячности Дыбенко, который, не подумав, как следует, решил своим вмешательством ускорить события, поднять матросов “Павла”, а там, дескать, и весь флот поддержит…»

В своих воспоминаниях Н.А. Ховрин, разумеется, смягчает формулировку истинного отношения к Дыбенко и затеянной им провокации, но это ему до конца не удается. Если внимательно прочитать написанное Ховриным, то получается, что Дыбенко, которого не подпускали к серьезной подпольной работе, так как не доверяли, решил перехватить инициативу и фактически придумал мифическое совещание, чтобы самому встать во главе очередной «бузы» на «Павле». При этом Ховрин пишет, что никакой закадычной дружбы Дыбенко с Марусевым не существовало и в помине. Более того, именно благодаря активным действиям Ховрина и Марусева удалось вывести на чистую воду Дыбенко, как реального провокатора. После этого встал вопрос: что же делать дальше с провокатором Дыбенко? Думается, что его ожидал нож под ребро в трюме или падение ночью головой на лед с верхней палубы. По крайней мере Ховрин намекает на то, что он и его соратники горели желанием разобраться с провокатором.

Помимо воспоминаний Ховрина, относительно предательства Дыбенко дела революции есть и определенная информация в Интернете. Конечно, Интернет — это не источник, которому следует полностью доверять. Однако уж больно все сходится там с осторожными выводами старого большевика Ховрина.

Итак, источник http: //maxpark.com/community/129/content/5132365 пишет: «Дыбенко показал на допросе, что в мае 1915 года, когда он работал в машинном отделении корабля “Император Павел I”, у него была обнаружена нелегальная литература, и он был арестован. На допросах ему было сделано предложение офицером Ланге сотрудничать в охранном отделении. Ланге предупредил, что в противном случае Дыбенко будет предан военному суду за подготовку восстания на военном корабле. Дыбенко на предложение жандармского офицера ответил согласием, в результате до февральской революции он был связан с указанным офицером Ланге и выполнял задания охранки по освещению революционных матросов на кораблях Балтийского флота. В частности, по заданию охранки он вёл наблюдение за революционными матросами корабля “Император Павел I” Ховриным и Марусевым… В ноябре 1915 г. Дыбенко выдал охранке планы организации большевиков во флоте по подготовке восстания на линейном корабле “Севастополь”, им же выданы организаторы этого восстания Полухин, Ховрин и Сладков».

Разумеется, что Владимир Карлович Ланге не был жандармским офицером, а являлся штурманским офицером на линкоре «Павел Первый». Впрочем, вполне возможно, что, стремясь не допустить беспорядков, он вполне мог вербовать осведомителей. Конечно, это выглядит не совсем благородно, но после кровавых мятежей на «Потемкине» и «Памяти Азова» офицеры стремились хоть как-то себя обезопасить. Надо признать, что в сообщении из интернета есть явная ошибка относительно В.Ф. Полухина, на самом деле он служил на линейном корабле «Гангут», а после «макаронного бунта» был не арестован, а разжалован из унтер-офицеров в матросы и переведен в службу связи Белого моря.

В целом же данные интернета дополняют воспоминания Ховрина, что руководители реального матросского подполья на «Павле» никогда не доверяли Дыбенко и сторонились его.

Из воспоминаний Н.А. Ховрина «Балтийцы идут на штурм!»: «28 декабря вечером, уже после отбоя, я лежал в койке и читал книгу. Другие матросы укладывались спать. Неожиданно в каземат вошел наш ротный командир мичман Князев в сопровождении фельдфебеля. В визите командира не было ничего необычного. Он обязан был время от времени посещать нас, смотреть за порядком. Но то, что вместе с ним был фельдфебель, сразу насторожило. Пришедшие подошли к старшине Веремчуку и что-то тихо у него спросили. Мне показалось, что была произнесена моя фамилия. Я быстро отложил книжку и притворился спящим. Мичман Князев вышел, а фельдфебель, приблизившись к моей койке, потряс меня за плечо.

— Одевайся! — приказал он.

Натягивая робу, я лихорадочно думал: “Что могло случиться?” Провожаемый молчаливыми взглядами товарищей, вышел вслед за фельдфебелем из помещения. Он направился к матросским рундукам. Похоже было, что сейчас начнется обыск. Тут я вспомнил, что у меня на одном кольце с другими ключами и ключ от нашей подпольной библиотеки. Хорошо, что спохватился вовремя. Когда спускались по трапу, мне удалось незаметно отцепить ключ от фанерного ящика и засунуть его в сапог. Подойдя к рундукам, фельдфебель спросил, какой из них мой, и потребовал открыть. Я повиновался. Среди вещей ничего крамольного не оказалось. Фельдфебель забрал только письма из дому и несколько старых журналов. По возвращении в каземат, он приставил ко мне матроса, объявив, что это мой выводной и без него я не могу никуда выйти. А выводному велел никого не подпускать ко мне. Но как только фельдфебель ушёл, меня сразу же окружили товарищи и начали спрашивать, в чем дело. А я и сам ничего не знал. Кто-то из подпольщиков тихо спросил, не приходилось ли мне в последнее время разговаривать с кем-нибудь из посторонних. Я отрицательно покачал головой. Не прошло и часа, как фельдфебель появился вновь.

— Забрать койку, — сказал он.

Это означало, что меня отправляют в судовой карцер. В нем я пробыл двое суток, безуспешно гадая: за что могли меня посадить, в чем проявил неосторожность? Держали в полной изоляции и никуда не вызывали. Лишь мельком удалось увидеть Марусева. Он воспользовался тем, что помещенным в карцер приносили пищу матросы их же роты. Передавая миску, он шепотом спросил:

— За что?

Я развел руками. Обеспокоенный Марусев забрал грязную посуду и ушел. Глядя на уходившего товарища, я не знал, что вновь встречу его только после Февральской революции… В тот же вечер под конвоем двух матросов и одного унтер-офицера меня сняли с корабля и пешим порядком отправили на гарнизонную гауптвахту. Затем арестовали и Марусева».

Тогда же якобы арестовали и Дыбенко. Но из-за чего конкретно арестовали Павла Ефимовича? Может быть, он слишком активно агитировал матросов за свержение государственной власти или его кто-то выдал? Оказывается, не первое и не второе. Дыбенко, по его словам в воспоминаниях, «погорел» на своей записной книжке, в которой он якобы писал что-то крамольное. Эту книжку у него нашли при обыске, и именно она стала основанием для ареста.

Историю с записной книжкой Дыбенко повторил и в своих показаниях много лет спустя, после ареста за участие в заговоре против советской власти. Однако на этом совпадение с мемуарами заканчивается. В мемуарах Павел Ефимович далее рассказывает о том, как трудно ему жилось в царской тюрьме, а затем весьма невнятно сообщает, что его вдруг как-то случайно выпустили, причем без всякого суда.

Казалось бы, признание исчерпывающее, но не будем торопиться! Во-первых, любопытно, какие именно тайные записи мог вести Дыбенко. Глубоко сомневаюсь, что в его записной книжке был расписан план мировой или хотя бы российской пролетарской революции, но даже план мятежа на отдельно взятом корабле или даже ховринские шифры. Какие именно записи о предстоящем мятеже вообще мог вести не посвященный ни во что матрос? Поминутный план захвата корабля, расстановки людей, тексты речей перед командой? Но это явно не уровень Дыбенко, для этого надо было быть настоящим, а не мнимым руководителем. Так какие же записи могли быть в его записной книжке? Перечень имен участников? Но это граничило с откровенным предательством!

Наверное, все служившие на нашем флоте в 70—80-х годах ХХ века помнят, что каждый уважающий себя матрос имел тогда при себе записную книжку, куда записывал то, что его больше всего интересовало в период флотской службы. Что же записывали советские матросы? Прежде всего, какую-ту информацию по своей специальности, ТТД своего корабля, самодеятельные матросские песни с гитарными аккордами, которые можно было бы выучить и потом спеть. Кроме этого, в записные книжки записывались поговорки и матросские афоризмы типа: «Призрак бродит по Балтфлоту — это призрак ДМБ» или «Дембель неизбежен как приход коммунизма», которые также можно было выучить и при случае блеснуть остроумием. Периодически эти записные книжки просматривались начальством во время проверки кубриков и рундуков на предмет наличия в них секретной информации. За такие записи наказывали. На остальное смотрели обычно лояльно, понимая, что доморощенные афоризмы и не менее наивные песни — это лишь дань матросской моде. Думаю, что и в матросской записной книжке Дыбенко «джентльменский набор» был примерно такой же. Истинную причину своего освобождения Павел Ефимович разъяснил лишь на допросе в 1938 году, после причитаний об ужасах царской тюрьмы, сообщив, что сразу же после ареста был завербован сотрудником контрразведки Балтийского флота.

В случае с Дыбенко записная книжка оказалась настоящей палочкой-выручалочкой. Так как в реальности никакой революционной работы он не вел, то записная книжка с некими мифическими записями (книжечку, кроме ее владельца, никто, разумеется, не читал) явилась формальным обвинением против него. В этом признается сам Дыбенко. При этом что именно было записано в пресловутой книжке, Дыбенко так и не упоминает, думается, также не случайно. Для офицера же контрразведки, осведомителем которого являлся Дыбенко, придуманная история с записной книжкой была идеальным вариантом для разгрома революционного корабельного подполья с последующим выводом Дыбенко из-под удара. Ну, нашли у неосторожного и лихого Дыбенко во время «шмона» записную книжку, что ж, такое бывает. Затем в книжке и кое-какие записи антигосударственные обнаружили, ну, это Павел Ефимович по наивности и неосторожности написал! К тому же, как рассказал сам Дыбенко, записи в записной книжке, которые вначале были предъявлены ему в качестве обвинения, затем, когда выданные им матросы-революционеры были арестованы, мгновенно стали поводом для его оправдания. Провокатора выпустили из-под мнимого ареста, и он «на голубом глазу» рассказал своим наивным сослуживцам, что при более тщательном прочтении его записей в книжке жандармы не обнаружили там ничего особо крамольного. Вроде как зазря и посадили. А так как, кроме самого Павла Ефимовича, разумеется, никто не знал, что именно он чиркал вечерами в своей книжице, то никаких конкретных обвинений в предательстве предъявить ему не могли. Впрочем, несмотря на отсутствие конкретных доказательств предательства, матросы все же его подозревали Дыбенко в провокаторстве. Как оказалось, подозревали не зря.

Дыбенко утверждал, что участвовал в подготовке восстания в 1915 году и даже был за это арестован. Но следов его участия в подготовке восстания, как и следов ареста, так и не нашли.

В деле о реабилитации П.Е. Дыбенко имеется справка Центрального архива управления ВМФ от 21 апреля 1956 года № 0419: «Секретно. Экз — 1. На запрос Главной военной прокуратуры сообщаем, что в документальных материалах архива сведений об аресте Дыбенко Павла Ефимовича за подготовку восстания на линейном корабле “Император Павел I” в 1915 году нет… В документах обнаружена резолюция общего собрания команды транспорта “Альфа” от 9 июля 1917 года, характеризующая Дыбенко с отрицательной стороны. Других сведений не обнаружено. Начальник ЦГА ВМФ полковник А. Самаров, начальник отдела А. Блинов».

Отсутствие документов об аресте за подготовку восстания на линейном корабле «Император Павел Первый» в 1915 году тоже настораживает. Ведь «царским сатрапам» уничтожать такие документы было явно ни к чему. Ну а после революции на них бы вообще молились, ведь это реальные факты «широты и глубины» революционного матросского движения в царском флоте! Да такой исследователь революционного движения в российском флоте, как генерал-майор С.Ф. Найда, эти листочки бы расцеловал! А как бы порадовался сам Павел Ефимович, положи перед ним работник архива доказательства его революционной деятельности при старом режиме! Но ничего подобного в архиве не оказалось. Может, плохо искали? Сомневаюсь, в 1956 году, при реабилитации, искали не просто хорошо, искали тщательно. Но почему тогда не нашли? А потому, что документов об аресте П.Е. Дыбенко в 1915 году «за подготовку восстания на линейном корабле “Император Павел Первый”» просто не существовало. Другие, может быть, в чем-то и участвовали, но только не наш герой. Вывод может быть только один — никакого ареста П.Е. Дыбенко в реальности просто не было, как и не было в реальности никакой его революционной деятельности, а была работа провокатором.

* * *

Много лет спустя, когда Дыбенко уже был арестован за участие в антисоветском заговоре, 15 мая 1938 года, на допросе, между ним и следователем состоялся весьма интересный диалог. Начав допрос, следователь спросил подследственного о том, занимался ли он когда-либо антисоветской деятельностью.

На это Дыбенко ответил следующее: «Антисоветской деятельностью никогда не занимался. Вам ведь известно, что я член партии с 1912 года и вел революционную работу при царизме.

Следователь: Не торопитесь…

Дыбенко: Я повторяю, что никогда против компартии и Советской власти не боролся. Я честный член партии с 1912 года. Я все время проводил активную революционную деятельность во флоте. Я подвергался репрессиям со стороны царского правительства во время моей революционной деятельности и отдавал свою жизнь за Советскую власть.

Следователь: При каких обстоятельствах вы вступили в партию?

Дыбенко: Находясь на военной службе в Балтфлоте, я в 1912 году в Кронштадте в минном отряде связался с большевистской организацией через артиллерийского унтер-офицера старого большевика Сладкова и с этого времени непрерывно проводил активную революционную деятельность и был настолько популярен среди революционных матросов, что с наступлением революции и был избран председателем Центробалта. За свою революционную деятельность, повторюсь, я подвергался репрессиям и дважды арестовывался, как организатор подготовления большевиками вооруженного восстания.

Следователь: Когда и за что вы арестовывались во флоте?

Дыбенко: Первый раз я был арестован в 1915 году, будучи электриком на военном корабле “Император Павел Первый”, за подготовку вооруженного выступления.

Следователь: При Вашем аресте были ли обнаружены какие-либо улики о Вашей принадлежности к революционной организации во флоте?

Дыбенко: Да. При обыске во время моего ареста в 1915 году у меня морская контрразведка обнаружила революционную литературу и некоторые записки, касающиеся подготовки революционного восстания.

Следователь: Вы были осуждены?

Дыбенко: Нет, я был освобожден.

Следователь: Как же так? В военное время Вы, военнослужащий флота — арестованы за подготовку вооруженного восстания, у Вас морская контрразведка обнаруживает документальные улики и вместе с тем Вы освобождены. Непонятно это, Дыбенко, скажите лучше правду.

Дыбенко: Нет, прошу мне верить. Я не был провокатором царской охранки. Мне просто удалось выкрутиться из этого дела, прикинувшись простаком. Я объяснил, что ко мне все это попало случайно, что я с революционными матросами вообще связался случайно, лишь по роду работы сталкиваясь с ними.

Следователь: Вторично за что Вы были арестованы?

Дыбенко: Второй раз я был арестован в 1916 году за большевистскую подпольную деятельность и революционную агитацию среди матросов Балтийского флота.

Следовательно: И, наверняка, опять были освобождены!

Дыбенко: Да, совершенно верно».

Ну не чудо ли это! Когда-то сразу арестовывают и на каторгу, а Павла Ефимовича даже после второго ареста почти сразу же отпускают без всяких последствий, и все потому, что он умеет гениально прикидываться простаком. Вы в это верите? Я нет!

На следующем допросе, 17 мая 1938 года, следователь продолжил выяснение прошлого Павла Дыбенко. Рассказал в тот день Павел Ефимович немало, причем поведал такое, от чего волосы могли бы стать дыбом… Потому и нам будет не лишне познакомиться с его откровениями. Итак, перед нами подписанные Дыбенко листы его допроса от 17 мая 1938 года:

«Дыбенко: Мне очень тяжело вспоминать мое темное прошлое, вспоминать свою позорную провокаторскую работу среди матросов Балтийского флота. Однако, решившись говорить правду, как бы мне не было тяжело. Я расскажу все до конца и ничего не скрою. Действительно, ни при моем аресте в 1915 году, в связи с тем, что у меня нашли документальные улики моего участия в подготовке восстания на судах Балтийского военного флота, мне грозил военно-полевой суд и расстрел. Это использовал офицер морской контрразведки на корабле “Император Павел Первый” старший лейтенант Ланге, который запугал меня и пообещал освобождения в случае, если я соглашусь выдать всех своих соратников и затем буду продолжать освещать, как он выразился тогда, революционную деятельность матросов военного Балтийского флота.

Следователь: Вы дали согласие?

Дыбенко: Да, я дал согласие и был освобожден.

Следователь: А как Вы это объяснили товарищам?

Дыбенко: Товарищам своим я сказал, что у меня ничего не было найдено при обыске, что при аресте я все отрицал и меня за отсутствием улик освободили. Это дало мне возможность продолжить пользоваться доверием революционных матросов и сообщать о деятельности большевиков на Балтфлоте в контрразведку через офицера Ланге.

Следователь: Какова была ваша агентурная кличка?

Дыбенко: Ланге при вербовке мне заявил, что я должен подписывать свои материалы каким-нибудь вымышленным именем и дал мне кличку «Хмара».

Следователь: Кого Вы именно выдали?

Дыбенко: По заданию Ланге я освещал работу большевиков “Императора Павла Первого” — Ховрина и Марусева. Затем, в связи с подготовкой восстания на линейном корабле “Севастополь”, мне старший лейтенант Ланге поручил связаться с большевиками этого корабля, и я выдал организаторов контрразведке большевиков (так в тексте. — В.Ш.) Полухина и Сладкова с броненосца “Император Александр Второй”. Все они были арестованы. Вместе с ними был арестован и я.

Следователь: С какой целью Вас арестовали?

Дыбенко: Арестовали меня, главным образом, для зашифровки моей, и вместе со всеми арестованными я был списан с корабля в баталеры на транспорт «Ща». В дальнейшем я систематически при встречах с Ланге сообщал ему о деятельности революционеров на кораблях, о большевистских агитаторах и обо всем, что мне было известно как члену партии большевиков.

Следователь: Где вы встречались с Ланге?

Дыбенко: Когда я работал (так в тексте. — В.Ш.) до 1916 года электриком на “Императоре Павле Первом”, я, под видом ремонта электропроводки, часто заходил в каюту старшего лейтенанта Ланге, или он посылал меня куда-нибудь на берег. И мы с ним в Гельсингфорсе встречались у него на квартире, а затем, уже, будучи на военном транспорте, я чаще всего встречался у него на квартире. Там я передавал ему все свои материалы, сообщал о революционной деятельности матросов на кораблях».

Некоторые историки утверждают, что арестованным в 1937–1938 годах органами НКВД придумывали преступления следователи, а те лишь послушно подписывали в протоколах. Но следователи не могли знать всех нюансов службы Дыбенко на «Павле», конкретных фамилий и т. п. Это мог знать только сам Дыбенко.

* * *

Итак, разобраться с провокатором Дыбенко Ховрину и Марусеву, как мы понимаем, не удалось именно из-за их ареста, санкционированного тем же Дыбенко. Возникает закономерный вопрос: не связаны ли внезапные аресты Ховрина и Марусева именно с их желанием призвать к ответу провокатора? Не об этом ли намекает в своих воспоминаниях Ховрин?

Что касается Дыбенко, то после его освобождения контрразведчики вполне разумно решили засветившегося агента обратно на «Император Павел Первый» уже не возвращать. Это было логично. Подозрения в предательстве на Дыбенко у «павловцев» уже имелись, и вполне вероятно, что они устроили бы Павлу Ефимовичу допрос с пристрастием, по-матросски. Зная же, что Дыбенко на расправу жидок и сразу во всем признается, не сложно было предугадать его дальнейшую судьбу. Утром следующего дня у борта корабля просто нашли бы труп утонувшего по пьянке матроса и на этом все бы закончилось. Стоило ли рисковать ценным агентом? А поэтому после освобождения Дыбенко направляется для дальнейшего прохождения службы на вспомогательный транспорт «Альфа», причем не в прежней заурядной должности рядового электрика, а в куда более престижной и сытной должности баталера. Между двумя должностями разница настолько разительная, что это, разумеется, не осталось без внимания следователей в 1938 году.

На вопрос следователя о том, что было с ним после освобождения, Дыбенко попытался прикинуться дураком, заявив: «Меня освободили и в наказание меня списали на военно-транспортный корабль баталером на хозяйственную работу.

Следователь: А до этого Вы были в каком чине?

Дыбенко: Я был рядовым электриком.

Следователь: А на транспорт Вы были назначены баталером. Это значит, что Вы получили повышение.

Дыбенко: Да, в некотором смысле это было повышение.

Следователь: Чем это объяснить, что при втором аресте Вас вновь освобождают и не только не репрессировали, но даже повышают в чине.

Дыбенко: И этот случай я объяснить не могу…»

И факт назначения Дыбенко баталером, и его поведение в бытность его баталерства на военных транспортах заслуживают осмысления для уяснения характера нашего героя и понимания его последующего жизненного пути.

Итак, после ареста за революционную пропаганду и затем стремительного освобождения Дыбенко переводят с боевого корабля на вспомогательный транспорт (где служба несравненно легче). При этом с должности рядового матроса-электрика на должность баталера, к которой наш герой не имел ранее никакого отношения. Что же представляла собой должность баталера в предреволюционном российском флоте?

В «Военной энциклопедии 1911–1914 годов» значится, что «баталер — это специальное унтер-офицерское звание, установленное в русском флоте Петром І для нижних чинов, исполнявших при судовых комиссарах обязанности помощников по заведыванию денежным довольствием, провиантом и обмундировкой команды. В настоящее время (имеется в виду как раз предреволюционное время. — В.Ш.) это звание приобретается путем прохождения избираемыми для этой цели матросами (в течение шести зимних месяцев) курса обучения в особой “школе писарей и содержателей”, по окончании которой нижний чин, успешно сдавший экзамены, получает право на производство в баталеры 2-й статьи, которые в течение своей службы повышаются в баталеры 1-й статьи и на общих для кондукторов флота основаниях производятся в старшие баталеры-кондукторы. На судах в помощь баталерам могут назначаться матросы, не прошедшие курса обучения, которым присваивается наименование баталерских юнгов».

Итак, по мановению ока Дыбенко из рядового матроса, только что привлекавшегося к уголовной ответственности, вдруг становится кандидатом в кондукторы, т. е., говоря современным языком, кандидатом в сверхсрочники. Но ведь в баталеры, как мы только что уяснили, был особый отбор. Кандидат в баталеры должен был быть грамотным и, что самое главное, очень честным человеком, а последнего сказать о Дыбенко было сложно. Кроме этого, будущих баталеров специально готовили на протяжении полугода, ведь он должен был разбираться в продуктах и вещевых аттестатах, уметь вести документацию и знать многое другое. Дыбенко, разумеется, ни в чем совершенно не разбирался. При этом уже первичное звание баталера 2-й статьи являлось в современном понимании не матросским, а старшинским званием.

Можно было бы еще понять, если бы Дыбенко просто перевели с должности рядового электрика на должность баталерного юнги, куда, как мы читали выше, брали матросов без специального обучения. Но ведь Дыбенко сам заявляет, что он был переведен именно баталером и сам оценивает это (хотя и с явной неохотой), как явное повышение в своей службе. Заметим, что для рядового матроса такое назначение — это не просто повышение, это фантастический карьерный взлет. Думается, что здесь офицеры контрразведки поступили достаточно опрометчиво, т. к. от матросской общественности такое стремительное превращение вчерашнего никому не нужного рядового электрика в престижнейшего баталера не укрылось и симпатий к Дыбенко не добавило. Матросы тоже ведь не последние дураки были и понимали странность ситуации — несколько человек арестовали, как заговорщиков, затем всех отправили на каторжные работы, а Дыбенко выпустили, и он получил повышение по службе. Вряд ли назначение Дыбенко баталером произошло по инициативе офицеров контрразведки. Скорее всего это было условие самого Дыбенко, которому казалось, что, удрав с боевого корабля на тыловое судно и дорвавшись до должности, которая позволит ему жить и служить в свое удовольствие, он воплотит в жизнь свою мечту. А мечта у Павла Ефимовича была вполне конкретная — держаться подальше от фронта, сытно есть, хорошо пить и весело проводить время в ожидании неизбежной демобилизации. Для осуществления такой мечты лучшей должности, чем должность баталера на вспомогательном транспорте, трудно и придумать.

При этом Дыбенко знал, куда просился, ведь с начала войны все вспомогательные транспорта Балтийского флота фактически безвылазно стояли в тыловых портах из-за опасения атак подводных лодок противника и подрыва на минах. Линейный корабль «Император Павел Первый», на котором до этого служил Павел Ефимович, также в боевых действиях не участвовал, однако по мере продвижения немцев вдоль балтийского побережья все реальней становилась перспектива генерального сражения главных сил Балтийского флота с линейным флотом Германии на т. н. Центральной минно-артиллерийской позиции перед входом в Финский залив. Не будь Февральской революции, такое сражение вполне могло бы произойти, и в нем «Император Павел Первый» участвовал бы обязательно. А потому рисковать Дыбенко не собирался. Он оказал контрразведке услугу, пусть теперь и она в ответ окажет ему то же.

Любой служивший на флоте или в армии читатель знает, что самыми уважаемыми в матросской (солдатской) среде всегда были сослуживцы, имевшие доступ к распределению материальных благ, — коки, хлеборезы, всевозможные каптерщики и штабные писари, то есть все те, кто мог подкинуть лишний кусок масла или солидный «масел», выдать лишнюю тельняшку, содействовать во внесении фамилии товарища в приказ командира части о поощрении и т. д.

Так что в 1916 году и Дыбенко попал на дело. Впрочем, возникает вопрос, а каким именно баталером был назначен Павел Ефимович — вещевым или продовольственным? Если вещевым, то тогда ему сподручнее было торговать ворованной формой одежды, если продовольственным, то соответственно продуктами. Из резолюции команды транспорта «Альфа», с которой мы познакомимся чуть ниже, становится ясно, что назначен был Дыбенко на должность баталера продовольственного, и, весьма быстро войдя в курс дела, пустился во все тяжкие.

В 1956 году в ходе кампании по реабилитации Дыбенко, как «жертвы сталинского произвола», был сделан запрос о его дореволюционном прошлом на Балтийском флоте в Центральный государственный архив ВМФ. Передо мной ответная архивная справка за номером № 0419 от 21.04.1956 г. Надо ли говорить, что в 1956 году запросы КГБ выполнялись архивами с максимальной тщательностью. Итак, познакомимся с ответом архива ВМФ: «…В документах обнаружена резолюция общего собрания команды транспорта “Альфа” от 9 июля 1917 года (после расстрела июльской демонстрации и роспуска Центробалта) характеризующая Дыбенко П.Е. с отрицательной стороны». К архивной справке в деле Дыбенко приложена и копия самого документа: «Резолюция общего собрания команды транспорта “Альфа”. Мы, команда транспорта “Альфа” на общем собрании 9 сего июля, обсудив вопрос о положении в России и о последних событиях в Питере, а также возможных эксцессах в Гельсингфорсе, пришли к выводу, что во главе Центрального комитета Балтийского флота председателем состоит бывший наш сослуживец Павел Дыбенко, которого мы, команда, не можем аттестовать, как человека достойного, в виду того, что при совместной службе Дыбенко запятнал себя как-то: взяточничеством, торговлей вином, выхватыванием денег без согласия на то хозяина их и не возвращение их впоследствии ему обратно, а так же шулерством в карточной игре. Дальше со слов самого Дыбенко видно, что он служил до службы во флоте в полиции (!!!) и взгляд его совершенно не демократический возмущал команду постоянно. Команда транспорта “Альфа” требует расследования о деятельности Дыбенко на транспортах “Альфа”, “Анадырь”, “Ща” и “Твердо”. Председатель судового комитета транспорта “Альфа”… Секретарь… Подписи…»

При всей лаконичности резолюции команды транспорта «Альфа» для нас она имеет огромное значение, как единственно реальный документ, в котором рядовые матросы выражают свое истинное отношение к Дыбенко, причем не голословно, а говорят о его конкретных прегрешениях. Что и говорить, познакомившись с резолюцией, проникаешься негодованием к Павлу Ефимовичу. Еще бы, что может быть более мерзким, чем взяточничество, спекуляция ворованным казенным вином, шулерство и особенно открытый грабеж сослуживцев. При этом заметим, что речь идет о службе Дыбенко на транспорте «Альфа» в 1916 году, когда ни о какой революции никто и не помышлял. Это уже многим позднее возмущенные внезапным стремительным возвышением своего бывшего баталера матросы «Альфы» напишут свое гневное письмо, на которое, кстати, революционеры не обратят никакого внимания.

Теперь вопрос: мог ли подобными делами заниматься настоящий матрос-большевик, ведущий подпольную агитацию? Ответ очевиден. Логичен и вопрос, а мог ли Дыбенко творить все свои безобразия на «Альфе» в одиночку. Вряд ли. Матросам всегда присуще чувство коллективизма, и, начни Дыбенко свои грабежи и прочие гадости по приходе на «Альфу» в одиночку, думаю, с ним поступили бы жестко. В лучшем случае отлупили, в худшем вообще бы ночью отправили в мешке за борт. Да и сам Павел Ефимович не был полным идиотом, чтобы нарываться на серьезные неприятности. Поэтому Дыбенко, несомненно, сплотил вокруг себя несколько таких же, как и он, уголовников. С ними Дыбенко делился ворованным вином и «жратвой», те в свою очередь почитали его как пахана, запугивая, грабя и избивая недовольных.

* * *

А вскоре Дыбенко покинул «Альфу», перебравшись служить на другой транспорт, потом на третий. Так он постоянно меняет свое место службы, пока, наконец, во время прорыва фронта немецкими войсками у Риги, Дыбенко (по его словам) неожиданно оказывается в составе некого добровольческого морского батальона, который был брошен на ликвидацию этого прорыва.

Хотелось бы верить нашему герою на слово, что он добровольно отправился на сухопутный фронт, но снова не получается. Дело в том, что никаких добровольческих морских батальонов в 1916 году просто не существовало. С боевых кораблей, а тем более с линкоров, никто личный состав в морскую пехоту тогда не снимал. Солдат в 1916 году и так хватало. Однако матросский батальон на Рижском фронте действительно существовал, однако был он не добровольческий, как рассказывает нам Дыбенко, а штрафной. Этот батальон в 1916 году дрался под Ригой.

Но как же там оказался агент Дыбенко? Дело в том, что подозрения сослуживцев в провокаторской деятельности Дыбенко накапливались, а потому вовсе не случайно за несколько месяцев до Февральской революции Павел Ефимович успел поменять четыре судна, потом послужить на берегу, и в конце концов вообще дезертировать. По сути дела, его все время перемещали с одного судна на другое, явно не давая их командам пристальнее присмотреться к новому сослуживцу.

Сказка Дыбенко о его добровольческом геройстве понятна, это попытка показать, что он не был трусом и добровольно пошел на сушу бить ненавистного германца. На самом деле никаким добровольцем Дыбенко не был. На берег он попал в числе других штрафованных за дисциплинарные нарушения (за какое именно, мы, к сожалению, не знаем) и был отправлен в окопы кровью искупать свою вину. Впрочем, вполне возможно, что Дыбенко специально совершил какое-то правонарушение, чтобы побыстрее списаться на берег и избежать разбирательства с матросами-большевиками.

Отдельный батальон Балтийского флота в составе трех стрелковых рот и пулеметной команды был направлен в район Сарнанайса, где держала оборону 12-я армия генерала Радко-Дмитриева. Генерал пополнению обрадовался. Он по наивности считал, что «братишки» поднимут дух стрелков 2-го Сибирского корпуса. Но «братишки» генеральских надежд не оправдали. Прибыв на позиции, они начали пьянствовать и дебоширить. От участия в боях отказывались наотрез, крича:

— Офицеры пропили наше жалованье, а потому мы в атаку не пойдем!

Впрочем, может быть, это кричали другие, а сам Дыбенко проявил себя на фронте героем и мы зря к нему придираемся? Из воспоминаний П.Е. Дыбенко: «В декабре началась запись в этот отряд добровольцев-моряков. Вербовка скоро закончилась. В этот отряд попали многие из активистов, записавшиеся с согласия активно действующих групп. С этим отрядом ушел и я… Недолго продержали отряд моряков на фронте. Они и там сыграли свою роль. С первого же момента прибытия на участок “Пулеметной Горки” мы начали агитацию среди солдат против войны. Через несколько дней в отряде вспыхнул бунт из-за несвоевременной выдачи жалованья и из-за пьянства командного состава. Отряд был переброшен на другой участок, и его попытались ввести в бой. Но отряд отказался… Той же ночью он был снят под предлогом переброски на другой фронт и отправлен в Петроград. По дороге отряд был обезоружен, раздет. Многие были арестованы, некоторые дезертировали».

Вы что-нибудь из написанного Дыбенко поняли? Я ровным счетом ничего! Зачем он вообще шел якобы «добровольцем» на флот, наверное, чтобы сражаться с врагами? Но если это так, то зачем же творить то, что творил он? Мятеж из-за несвоевременной выдачи жалованья на фронте в боевых условиях — это не что иное, как самая настоящая измена. За такое Дыбенко и его дружков следовало тут же расстрелять перед строем. Представьте, что стало бы с солдатами, затеявшими подобное в годы Великой Отечественной войны? А ведь к этому времени Первая мировая война стала для нас именно войной Отечественной. Да и зачем солдату и матросу в окопе деньги? Кормят и обмундировывают его и так, да еще и сто граммов наливают. Если деньги матросам на Рижском фронте и были нужны, то только для одного — чтобы раздобыть спиртного. Видимо, от страха Дыбенко с товарищами в окопах действительно не просыхал, а когда деньги закончились и купить алкоголь стало не на что, тут-то они и подняли очередную «бузу».

Итак, факт остается фактом: едва прибыв на фронт, «доброволец» Дыбенко сразу же уклонился от участия в бою, а потом начал подговаривать к дезертирству и сдаче в плен немцам матросов и солдат 45-го Сибирского полка. Вовремя вмешавшееся командование, однако, приняло соответствующие меры, и небоеспособный штрафной батальон отвели на переформирование, а некоторых матросов арестовали. Что касается Дыбенко, то он и здесь обвел всех вокруг пальца. Подставив товарищей под военно-полевой суд, сам же он (по его воспоминаниям) «под видом болезни» оказался на два месяца в госпитале, т. е. попросту симулировал несуществующие недуги и уклонялся от фронта. Что и говорить — и доброволец, и герой! Затем Дыбенко вернули на флот, где сразу же за очередное пьянство он получил 40 суток гауптвахты. Когда же Дыбенко отсидел положенное на гауптвахте, его сразу же подхватил вихрь Февральской революции. В жизни Павла Ефимовича начинался новый этап.