Мун крекерс

Владимир Черногорский

Приключенческая повесть о двух пенсионерах на просторах Вселенной. Любовь, сражения, интриги. Хорошее подспорье для начинающих предпринимателей.

Глава 3

К вечеру прямо из камеры обоих вывели на какой-то плац, освещенный тусклыми фонарями, под прицелом посадили в автобус и еще раз предупредили на счет последствий.

«Пазик» крякнул, зашелестел по бетонке и минут за десять доставил «добровольцев» к ангару, где их принудили раздеться, щедро обтерли каждого спиртом, прыснули чем-то в глотку и выдали облегающее белье самого пакостного фасона. Филон под нос матерился, глядя на обтянутый комбинезоном живот, и нервно чесал в паху. Петрович смиренно поправлял лямки, стараясь не сковырнуться на нервной почве. Оба, как раки на зимовье, таращили глаза, переживали и только что не свистели.

Толстая фельдшерица, ароматизированная «Красной Москвой» и папиросным дымком, смилостивилась, дала по глоточку спирта, кивнула ободряюще тремя подбородками.

Суровый молодец в робе припер скафандры, подвешенные к дуге тележки, какие возят швейцары в гранд отелях, салютнул и сгинул за мерзкого вида ширмой. Не назвавшийся капитан с пропитым лицом кивнул, бросил: «Начинай!» — и ушел курить.

***

— Сюда ноги суй, туда руки! Ну-ка, ну-ка, давай, давай… Во! Молодцом, батя! Хоть сейчас под венец, — похвалил пенсионера юный сержант, довольный как Обабков разместился в скафандре.

С монахом вышла заминка.

— Здоровый он, не впихнем.

Капитан стал мрачней гриба.

— Что ж ему, так лететь?

Сержант, молча, пожал плечами.

Капитан задумался, повертел в носу, крикнул в прилепленную у входа будку с прыщавой девушкой в униформе, хихикавшей, глядя на происходящие сборы:

— Маська, хватит ржать! Дай первого! Срочно!

И уже в трубку:

— Товарищ генерал! Разрешите? Нештатная ситуация: с бородой который, здоровый злыдень такой, в скафандр не лезет. Крупноват, товарищ генерал. Да. Не могу знать. Может… Да, понял вас. Так точно. Разрешите исполнять?

— Ну чего?

— Так грузи, сержант…

***

Грохот раскатился по степи, вспугнул птиц до самого Иртыша. Огромный косматый факел поднялся в небо, пробил дыру в туче, лег в дрейф, а затем погас, умалившись до светляка. К вдавленному в кресло Обабкову вернулся дар речи:

— Ыгм?

«Степной алмаз! Как полет? Прием!»

Филон заерзал в кресле, ловя лапами микрофон, болтавшийся в невесомости.

— Зае… Ироды… Двенадцать минут! Полет нормальный!

«Второй пилот! Подтвердите! Прием!»

— Ыгм!

«Принял! Подтверждаю! Счастливого пути, ребята!»

— Ребята, вашу-то мать… Ты как, Петрович?

Над приборной панелью парила борода, заслоняя кнопки. Над нею — массивный крест и широкое как бубен лицо монаха.

— Фило-о-он…

— Сам знаю, что Филон. Дышишь? — монах постучал костяшкой по стеклу напротив носа пенсионера. Тот кивнул, что не так-то просто с банкой на голове.

— Вот и молодец. Спи, Петрович, не скоро еще приедем. Следующая остановка — Тверь.

***

Космический челнок ничем не напоминал ракету с благородными очертаниями — скорее старинную ванну с четырьмя лапами, брошенную с верхнего этажа разъяренной дамой, уличившей мужа в измене с племянницей.

Петрович, которого, наконец, перестало тошнить, как последнюю сволочь у стриптиз-клуба, начал ерзать в скафандре.

— Филон, пособи, а?..

Стянутый с пенсионера скафандр занял половину отсека. Его кое-как умяли, прибив ногами к полу. Шлем с укоризной косился из-под панели.

Шли вторые сутки полета. Петрович мучился поясницей и перспективами. Земля за иллюминатором висела синим блином — далекий шарик в бескрайнем космосе. Где на ней Самара, а где Анапа, было не ясно. Зато Луна стала гораздо ближе и больше.

За 120 минут влюбленные успевают пожениться, сделать детей и пиццу, харизматичные правители — объявить войну соседу, перемирие и начало затяжных праздников, а сноровистый интендант гарнизона ограничился короткой фразой: «И так сойдет». В итоге НЗ выдали на «соседний рейс», которым Тузик с Шариком намыливались на Марс, — полмешка «Педигри» и до белизны вываренная кость, утратившая питательную ценность и запах («Что б мебель в космолете не грызли, сукины дети!»).

–…молоко, непременно парное, вечерней дойки. Важно! — молочница должна быть миловидна лицом, статна фигурой, опрятна туалетом и помыслами. Помните, юноша: сублимированные продукты порождают сублимированные чувства, — монах отобрал у Петровича пакетик с собачьими гранулами.

— Интересно, се-ли-ни — это научное название или военный шифр? — Петрович листал журнальчик с надписью на обложке: «Все, что вам нужно знать для успешного космического полета (чайник эдишн, на шести языках с картинками)».

Бывавший на Афоне монах прервал гастрономический эскапад:

— Луна это по-гречански. Стало быть, туда и летим. Вишь, иллюминатор заволокло, только ее и видать. Пустыня, я слыхал, совершенная… Где колени преклонить православному? А порты стирать? Что скаж, Петрович?

— Все ты о портомойне! Помолишься, чай, у любого камня — ты и дома через раз на службу ходил… Что делать-то нам на Луне на этой, Филон? Как нас угораздило, а? Будто помутнение какое-то…

— Не помутнение, а приказ начальства, — ворчливо отозвался монах.

— Один хрен!

— Соглашусь.

— Лысого бы он нас на Новую землю отправил… — пробурчал Обабков, сознавая антисоветским нутром, что отправил бы, как раз плюнуть.

Из путеводителя — он же полетная карта — явствовало лишь то, что «пункт назначения расположен от пункта отправления на значительном расстоянии». На конечную точку — одни намеки. Правда, на вкладках кое-где были изображены смешные человечки — некоторые с растопыренными руками, но большинство прикрывало ими срам на манер футбольной стенки перед штрафным ударом.

Пиктограммы расшифровке не поддавались, как положено секретному документу.

— Раз, два… — Филон считал количество пальцев у босых аборигенов, — У этого не хватает одного, у того — трех, а у крайнего вовсе пять на все конечности разом. Раскольником буду, ежели сие не есть тайное послание живым организмам! У тебя в школе по физике какая оценка была?

«Причем тут физика? — подумал пенсионер. — Скорее, арифметика. Впрочем, какая разница!»

— Тройка. И по химии тоже. Я кушать хочу, Филон.

Земная сосиска давно переварилась в утробе подмосковного дачника. Тюремный холостой чай изошел на аппарат регенерации воды. Но, несмотря на туманные перспективы, аппетит требовал жертвоприношений, и солидная размерами фигура спутника подходила нельзя как лучше.

— Каннибализм оставим на крайний случай, — за долгие годы мытарств монах приспособился читать чужие мысли.

Обабков поперхнулся слюной, изобразил зашитый рот и нацарапал ногтем на планшете: «Тсс. Нас пишут».

***

Многое повидал на своем веку верблюд Гоша, — чай не в столичном зоопарке печенье клянчил. Но что бы так пили…

При одном воспоминании корабль пустыни ощутил приступ тошноты. «Ну ладно я — двугорбый, а эти то, эти, куда в них столько влезает? Уму непостижимо». Он попытался восстановить хронологию событий:

1. Родился… — впрочем, это неважно

2. Детство/отрочество пропускаем

3. Приезд космонавтов

4. Торжественная встреча

5. Концерт художественной самодеятельности

6. Банкет

7. Банкет

8. Банкет

9. Три ходки в штабную юрту за добавкой

10. Банкет

11. Обзорная экскурсия по окрестностям

12. Банкет

13. Три ходки в гримерку за девками

14. Катание космонавтов

15. Катание девок

16. Катание космонавтов с девками

17. Банкет

18. Развоз руководящих сотрудников по юртам:

А) первый пошел

B) второй пошел

C) третий…

Дальнейшее представлялось смутно. Болел горб, саднили колени, першило в горле и… под хвостом.

Помнил, как мчался с оборванной уздой по степи. Словно вольный ветер. Словно стрела без должного оперения. Как, поскользнувшись на шкурке наркомовского банана, воспарил к небесам. Ни тени сожаления! Ни грамма отчаяния! Только он и звезды. Не те, что осыпают погоны и головы влюбленных, но маячки внеземных цивилизаций. И бродит среди них его волоокая верблюдица, и он непременно ее найдет. Так он летел, пока не выдохся, и, казалось, расплата за мечту неминуема. Однако Вселенная распахнула объятия и бросила Гоше спасительный круг в виде первого попавшего ей на глаза летательного аппарата. Чудом инженерной мысли оказалось архи секретное изделие номер 2*М (модернизированное) с отвисшими по всей длине усами-антеннами и стариками-космонавтами, которые тщетно пытались употребить новодел по прямому назначению.

Верблюд заарканил уздой космолет и продолжил путь зайцем.

При подлете к Луне Гоше удалось перетереть волосяной аркан желтыми от многолетнего жевания дурман-травы зубами, и точка приземления пришлась не менее чем за дюжину верст от той, где высадились официальные астронавты. Первые дни — социопат поневоле — он бродил, прикинувшись сутулым сурикатом. Через неделю пришло осознание, что будь ты самым распоследним из семейства мангустовых, но принимать пищу хотя бы иногда просто необходимо. Меню на незнакомой планете разнообразием не баловало: пустая тара да мерзкие слизняки под завалами камней. Улитками Гоша брезговал, ибо считал их порождением загнивающего капитализма. «Приспособленцы, мать вашу!» — верблюд давил извращения «высокой кухни» натруженным копытом, не забывая сплевывать через плечо: «Чур меня, чур». Изредка удавалось найти выброшенную в иллюминатор банку из-под Пепси-Колы и тогда, сгорая от стыда, он хоронился от посторонних глаз и тянул остатки коричневой жидкости с горячностью гостиничного пылесоса. Значительно чаще попадались невзрачные бутылки-арестанты, с этикетками №13**, №15**, 777**. «Домом пахнут» — Гоша хлюпал носом и мочился под себя.

*В СССР презервативы называли «Резиновое изделие №2» так как №2 — это указание размера — Фактрум

**марки дешевого отечественного портвейна