Мун крекерс

Владимир Черногорский

Приключенческая повесть о двух пенсионерах на просторах Вселенной. Любовь, сражения, интриги. Хорошее подспорье для начинающих предпринимателей.

Глава 4

Едва не наскочив на зубастый гребень, капсула с инфернальным треском влетела в ущелье. Все, чем природа наделила старых товарищей, включая мысли, смешалось в занятный фарш. К этому Филон налетел на главную пипку радиостанции, за каким-то хреном высунутую наружу ее конструктором — почетным выпускником «Бауманки» Кацелборгеном, которого так некстати бросила темпераментная супруга в разгар рабочего дня. Пипка отломилась под натиском православного богатыря, оставив космонавтов без главного передатчика.

Какое-то время капсула скользила, как таз с пригорка, восемнадцать раз кувыркнулась, достигнув совершеннолетия в этом деле, а затем остановилась, наткнувшись на большой камень. Космонавты, жизнь которых спасла лишь низкая гравитация и болтавшийся без дела скафандр, настороженно прислушивались к шипению под обшивкой и собственным битым ребрам.

Первым восстал из праха Обабков, констатировав очевидное:

— Приехали.

Филон открыл один глаз и перекрестился, сбив локтем пипку с резервной рации:

— Прости, Господи, но я скажу…

После чего сказал. Обабков лишь согласно кивнул.

В тусклом свете осмотрели себя. Одежда — срам. Тело — в ссадинах. За иллюминатором — хрен поймешь чего.

— Хорошо, хоть рясу я утаил от нелюдей этих краснознаменных. Сунул вместо противогазов.

Атмосферу капсулы забило облако пыли и едкой дегтярной дряни, которой Филон отпугивал насекомых.

Кое-как нашарив задвижку люка, высунулись наружу. Вдохнули, попробовали на зуб и на язык воздух, подпорченный смолистым запахом рясы.

— Не хужей Капотни, — заключил Филон.

Петрович с ним согласился.

Выскребли из ящика аварийную оранжевую палатку, разгребли камни, поставили кое-как. Обабков выкурил папиросу, хотя обещал соседке никогда больше. Но Клава Андреевна была далеко, срамить его было некому. От нахлынувшего чувства свободы Петрович, достал вторую.

— О! Глянь! Это что за перец?

Филон, правый глаз которого заплыл перезрелой сливой, левым был зорче сокола: за камнем, переминаясь, стоял зеленый гуманоид в драных штанах и смотрел, не шевелясь, на пришельцев.

— Слышь, отрок, где у вас бакалея тут? Котелок надо справить! Или свой дашь? — спросил монах у аборигена несколько фамильярно.

Тот лишь дернул зеленой, как крапива, щекой и пожал плечами.

— А нету, так вали на хрен!

Зеленый шмыгнул за камень, только рожа торчала. Петрович посветил на него фонариком.

— Что ты его шпыняешь? — заступился пенсионер. — Нормальный, вроде… мужик. Да? Жадный или дурак… Но это от воспитания. Может, дефицит у них тут? Полный соцреализм?

— Дубина он! Нормальный бы мужик уже два раза сбегал и за третьей сына послал. Эй, ты как? Фирштейн-фуршет? Дас-морнинг-гут?

— Глокк-глокк, — непонятно отозвался пришелец, бегая глазами перед собой, будто посеял запонку.

— Вот, и я говорю: трапезничать пора, а котла-то нет! Как мне, по-твоему — в ладошках кашу варить? Где бакалея, я тебя спрашиваю, лишенец?!

Петрович между тем взял рюкзак, сунул в него руки по локоть и вытащил какую-то железяку с багряной кнопкой, похожую на воронку.

— Может, в этом как-нибудь? Где наша не пропадала?

— Это ж плазменный движок, секретная вещь! Клади обратно и не свети, стырят. У протоирея была такая в сарае — табак сушить. Мощная дура! Один залез лапой — год без ногтей ходил.

— Вот что ты за человек, Филон? Всякую инициативу на корню губишь. И лясы точишь, о чем ни попадя, только не за суть! Ногти, протоирей, табак… Уж ты мне прости, грешному, старый товарищ скажет — выслушай без обиды: хуже горькой редьки с тобой. Хоть на Луну беги!

Филон степенно почесал в бороде.

— Можно и на Луну, дело хозяйское. Только по разумению, мы там и есть. Так что пропозиция твоя хуже кизяка в дождливую ночь — вони много, горенья мало, Петрович. К слову скажу, был у нас в обители, в середине шестидесятых случай…

Зеленый смылся за камень. Расщелину окатил вой.

— Чего это он?

— А того. Треп твой даже марсианина доведет. Только я, похоже, во всей вселенной такого уродился терпения, что слушаю тебя и не дохну. Жрать-то будем мы, наконец, хоть собачий корм?!

— Да будем, будем… Давай ее сюда, ладно уж.

— Чего?

— Плазменную хреновину эту. Только бы с напором не переборщить. И руки, уж как я тебя прошу, не засовывай в нее, ладно? Закипит — ложечкой, ложечкой помешивай с краев, Петрович, а то сам знаешь…

Зеленый между тем умотал.

— Хрен с ним, завтра изловим, — буркнул Филон, выкручивая шпиндель на плазменной установке.

Обабков насыпал в воронку две горсти собачьих шариков.

***

Выспавшись кое-как, выбравшись из расщелины и не обнаружив ничего, кроме освещенных Солнцем камней, товарищи-астронавты пошли по истончавшейся цепочке следов, оставленных каким-то четвероногим, которая вела к похожей на тарелку долине, окруженной скалами. Скоро они оказались на склоне одной из них, удивляясь штилю и абсолютно черному небу с блестками. Место, по земным меркам, так себе. Зато оба нисколько не запыхались.

У дачников, подобно ослам и мулам, развита способность находить наилучший спуск. Монах уступил инстинктам Обабкова и пошел за ним, стараясь не поскользнуться на теплом гравии, то и дело ругаясь себе под нос на космическое начальство, устроившее им непрошенную экскурсию.

— Слушай, Филон, а тебе лет сколько? — спросил Петрович, пиная камешек. Тот, кувыркаясь на фоне неба, отлетел на добрую сотню метров.

Монах задумался, провожая его глазами. В голове сама собой всплыла фраза: «Годы, проведенные в условиях пониженной гравитации…» — не епископальная и к делу не относящаяся.

— Не меньше семи десятков Господь отмерил, — уклончиво ответил монах, не помнивший, чтобы со времен переписи в пятьдесят девятом его спрашивали о возрасте. Сколько же ему тогда было? Этого он тоже не помнил.

Филон был сед, увесист и крепок не токмо духом. Однажды, надев на плечи, пронес колокол три версты по весенней хляби, распевая по пути ирмосы. За что был награжден настоятелем днями отдыха — по одному за версту, и добавкой перловой каши.

— А по гороскопу ты кто?

— По чему? — не понял монах, чуждый суеверий и бульварных газет. — Чего это ты вообще про годы заговорил? Сажень за околицу, уже по дому скучаешь?

Петрович, знавший свой возраст с точностью незамужней паспортистки, действительно заскучавший, глядя на голубой с завитками шар, где оставил родную дачу, не успел ответить.

— Глянь! Чегой-то там?

В раскинувшейся под ними долине возникло странное мельтешение. Взлетело облачко пыли — если бы не голый пейзаж, его бы и не заметить.

— Так-так… Нешто поселение у них…

Филон протер глаза кулаками и окинул взглядом просторы. По ним, раскиданные квадратно-гнездовым способом, лежали круглые бляхи, напоминавшие канализационные люки. Сотни три, не меньше. Одна, оказавшаяся прямо на скале рядом, вдруг поднялась, явив зеленую глазастую голову, и тут же с хлопком закрылась.

— Ух ты! — вырвалось у Обабкова.

— Я тебе попрячусь, каналья! — крикнул сзади Филон, вскинув бороду. — Прости, Господи… Ну ты даешь, Петрович! Впередсмотрящий, твою-то медь! Чуть не наступили.

— М-да… А туземцы-то в норах живут, по ходу, — Обабкову вспомнились семьи сусликов в казахской степи, имевших такие же предпочтения. — Странно, не по-людски как-то…

— Язычники, — согласно кивнул Филон. — Вон еще один!

Другой люк поднялся и опустился тем же манером шагах в семи.

— Может это у них предприятие какое-нибудь секретное? Ихний «почтовый ящик»?

— Секре-е-етное?.. — монах сунул четки в карман и закатал рукава, будто готовясь к драке. — Быстрота и натиск, как говориться… Давай-ка, Петрович, где наша не пропадала — теплыми возьмем на ура. Хошь не хошь, комдиву что-то надо докладывать, сукину пасынку. Все же мы не туристы, но представители великой державы.

Постучав пяткой в ближайший люк, Филон подобрал рясу и сел на корточки, выжидая.

Вскоре раздался глухой щелчок, будто от оконного шпингалета.

Стоило люку чуть приподняться, между ним и железным ободом встряла поношенная сандалия, выпущенная уральским танкостроительным по программе конверсии производства. Неудивительно, что своей формой и свойствами она недалеко ушла от привычного заводчанам ассортимента, разве не стреляла прямой наводкой.

— Петрович, задирай крышку! Сейчас мы это логово разъясним!

Руки дачников не уступят в крепости и сноровке крутейшей драге на слиянии Юкона и Клондайка. Петрович с легкостью вырвал люк из лапок местного жителя, который, потерпев поражение, с визгом исчез в колодце. Поле битвы осталось за немолодыми землянами.

Раскрасневшийся и гордый собой Петрович оценивающе посмотрел на коллегу, застегивавшего ремешок сандалии.

— Ты как, пролезешь?

— С Божьей помощью, как-нибудь… Глянь, лестница-то там е?

Петрович посмотрел вниз.

— Имеется. Жиденькая, но все ж. Дно, интересно, глубоко у них?.. Сосед по даче, помню, бурил до артезианских — весь участок перемесил. Метров на трехстах только добурился. По деньгам вышло, как на Луну слетать.

Во вскрытый военной хитростью колодец полетел камень. Стука не было, зато внизу кто-то квакнул.

— Не, не глубоко вроде…

— Тогда давай. Фонариком свети между ног. Будут стрелять — кричи.

Через несколько минут с матами и упреками, далеко разносившимися в тоннелях, оба достигли дна.

С характерным для новогоднего шампанского «чпок!» зеленый, прятавшийся в тени, повис над осклизлым полом, схваченный суровой лапой монаха.

— Сволочь ты, борода! Мог бы просто позвать.

— Поговори мне, скотина зеленая! Где ракетная установка?!

— Здравствуйте, уважаемый местный житель… — Петрович попытался загладить нарастающий конфликт. — Сильвупле нихао!

— Чего ты с ним по-китайски?.. — Филон помахал человечком в воздухе для наглядности. — Вишь, он по-нашему ругается. Американский шпион. Засланный.

Лунатик невозмутимо скрестил руки на впалой груди, зачем-то пошевелил большими пальцами ног, видимо, остался удовлетворенным и членораздельно добавил:

— Я и по-немецки могу… Ду бис швайне*.

— Нет, ты посмотри, а! Я из тебя дурь-то вытрясу! — вскипел монах, выкатывая глаза.

Через десяток энергичных встряхиваний на пол вывалилась горсть жетонов, ржавый ключ, предмет вроде зажигалки и чреда проклятий, самое приличное из которых уложило бы на лопатки старого боцмана с затонувшего в одесском порту буксира «Красный пролетарий».

— Тертый калач, — заценил Филон, неожиданно подобрев. Монах симпатизировал сильным личностям. — Уважаю. Слышь, продувная харя, где тут у вас гальюн, что ли?

— И администрация, — встрял Петрович. — Нам командировочное отметить.

— Повезло вам, — отпущенный лунатик присел на корточки, собирая с пола имущество. — Я есть особо уполномоченный по встречам-проводам иностранцев. А гальюн у нас под любым камнем, где нужда застанет. Милости просим.

Друзья, отлучившись за поворот стены, впервые с момента взлета почувствовали себя как дома.

— За мной давайте, а то заблудитесь. Давайте, что ли, знакомиться? Кляч, — местный обнажил в широкой улыбке беззубый рот — точь-в-точь расщелина, из которой друзья недавно выбрались.

— Старший астронавт, товарищ Эф, — монах незаметно пнул ногой Петровича. — А энтот, мой заместитель — товарищ Пе. Прибыли по заданию, так что, не мешкая, веди до главного. Главный есть у вас? Али анархируете по-черному? Даром, что зеленые…

— Шибко скорый ты, как я погляжу, — лунатик приставил к глазу продолговатый предмет.

Монах почувствовал себя неуютно, будто под прицелом. Последний раз он испытывал подобное ощущение на призывной медкомиссии в славном городе N, где цветет махровая сирень и такая же — пышная — антисоветчина. Два метеорита трижды благополучно разминулись на узкой орбите в созвездии Рыбы, но экзаменатор явно не торопился с окончательными выводами.

— Заснул, что ли, идол? — не выдержал Филон.

Странный предмет пыхнул красным, пискнул и слегка посветлел.

— Н-да, — скривился экзаменатор. — Все у вас там такие вот грубияны?

— Кроме товарища капитана, — вступился за начальство Петрович. — Нельзя ли ускорить процесс дознания? Очень кушать хочется.

При этих словах прибор загорелся зеленым.

— Детектор лжи, — пояснил лунатик и уважительно погладил девайс. — Так и быть, отведу.

— Дерьмо прибор, — шепнул в ухо товарищу Филон. — На капитане облажался.

*вы свинья (нем)