Секретные доклады

Владимир Фёдорович Власов, 2020

«Секретные доклады из Резиденции Запряжённых в Упряжь Журавлей» – это эротическое произведение, приписываемое писателю танской эпохи Чжан Цзи. Чжан Цзи был вторым сыном Чжан Юэ (667 -730), вельможного чиновника того времени. Он упоминается в двух официальных летописях эпохи Тан, как талантливый писатель и приближённый племянник императора Суань-чжуна (712 – 756), внука известной императрицы У-хоу. Венценосный дядя предоставил ему резиденцию с внутренним дворцом. Со временем там собралось много секретных докладов о мистических явлениях, происходивших в разных местах и разное время в Поднебесной, которые автор решил собрать вместе и опубликовать под общим названием «Секретные доклады». В них говорится о смысле отношений между мужчиной и женщиной, государем и вассалом, а также, о нашем отношении к добру и злу, к любви и ненависти, обману и справедливости, из чего складывается вся наша жизнь, и что влияет на нашу судьбу.

Секретные доклады из императорской резиденции «Запряжённых в Упряжь Журавлей»

(Рассказы о любовных похождениях танской государыни У-хоу и секретные доклады Тайной Имперской Канцелярии о разных странных и мистических явлениях, происходящих в Поднебесной)

История секретных докладов

«Из Журавлиной Резиденции досье секретов»

Составил Чжан Цзи, всем в эпоху Тан поэт, известный,

Он рос среди писателей, придворных, и поэтов,

Но сам имел о нравах двора взгляд не очень лестный.

Чжань Цуань-бо, внук министра Цзян-цзян интересовался,

Делами и секретами политики, придворной,

Поэтому архив, секретный, у него остался,

Что стало в продвиженье наставленьем, рукотворным.

Всё загниванье при дворе с морали начиналось,

Через постель богатство и влиянье получали

Придворные, и это как обыденным считалось,

В народе презирали их, и слухи распускали.

От этого в народе всегда нравственность страдала,

В делах своих обычных все равнялись на примеры,

В царя, в правительство не было у народа веры,

Страна стремительно свои устои разрушала.

Там инциденты, непристойные, всем оглашались,

Как назиданье, но всё это где происходило?!

Там, где порядок должен быть, где все дела решались,

Всему где задавался тон, всему было мерило.

Когда царь жалует кого, растёт власть фаворитов,

И незаметно власть в стране всей к ним перетекает,

Зло проявляется помалу и стаёт открытым,

А добродетель умаляется и исчезает.

Всё в жизни начинается с простых вещей и единичных,

И вроде безобидных как, и даже симпатичных,

Но вот со временем всё превращается в уродство,

Когда границ не соблюдают, погружаясь в скотство.

Временщики к себе всех фаворитов приближают,

Надеются на дружбу их, на верность и уменье,

Не замечая их к наживе, к власти устремленья,

И этим власть свою и царство разрушают.

Так, в главных персонажах, У Цзе-тянь стала царица,

Которая лет сорок всей страною управляла,

Она себе в помощники мужчин всех набирали,

Вступала в половую связь, переходя границы.

И «императоршей» она до смерти оставалась,

Как во дворце царском впервые появилась,

Наложницей у императора Тай-цзун являлась,

Со временем её власть в Поднебесной укрепилась.

А после его смерти вдруг попала в гарем сына,

С ним переспав, супруги царя статус получила,

А после смерти её мужа, её господина,

Страною управляла всей, народ знаньям учила.

Вначале она, став в стране главою даосизма,

На привлекательных мужчин устроила охоту.

Себя провозгласила Буддой, став главой буддизма,

Построила пещеры, как Драконовы Ворота.

Мужчин в любовники по своим меркам отбирала,

Ценила выдающихся людей всех из народа,

Меняя сыновей своих, всегда трон сохраняла,

Брала мужчин в свой двор, как лошадей любой породы.

Смотрела на мужчин, как на коней для обузданья,

Вначале изучала их перед своим свиданьем,

Училась ими управлять, проникнув в их сознанье,

Считая член их, детородный, корнем мирозданья.

Их члены все она с грибом Дао «личу» сравняла

Чтоб, видеть, пользовалась ситуацией, любою,

Мужчин, придворных, догола раздеться заставляла,

Чтоб те могли сравнить достоинства между собою.

Вначале фавориткой из-за этого не стала,

Наложницей к царю попав, тринадцать лет ей было,

Когда в сопровожденье императора попала,

Ему совет, как жеребца объездить, предложила,

Чтобы прутом железным усмирил его сначала,

Затем кувалдой дал по голове с размахом, малым,

Иль вырезал коню язык, чтоб страх нагнать, кинжалом.

Возможно, этим императора и напугала.

Она была весьма начитанной и всё ж считала,

Что все мужчины и животные — одной породы,

Мужчин, как лошадей, почти всегда воспринимала —

Самцов — одной из разновидностей скота природы,

И думать, таким образом, имела основанье.

Так как был при дворе один философ, так считавший,

Он мыслил также как она, природу почитавши.

Считал, что человек и есть животное созданье.

Он говорил так: «О душе у нас нет представленья

В том, что пересекающей грань между жизнью этой

И следующей есть людей всех перевоплощенье

В животных: лошадей, ослов, рождающихся где-то.

Поймём, кто мы есть, лишь тогда, когда на свет родимся,

А будем мы конями иль ослами — уж не важно,

Нам только нужно вынести невзгоды все отважно,

Мы через тернии к своему счастью устремимся.

И хоть это — фантазии, все эти измышленья,

И в изложении имеют привкус, благородный,

Материя тонка и деликатна, как творенье,

Она прочна, затащит вниз на уровень, животный».

То был мудрец У-неба и имел он представленье

О том, что был Будда — изваянный и неподвижный.

Он меж простыми и святыми отвергал деленье,

Без страха, что окажется он на ступеньке, нижней.

Так государыня стала наложнице Тай-цзуна,

А после смерти брак на его сына поменяла,

Опять стала императрицей сына Гао-цзуна,

После его кончины управительницей стала.

Она всегда была текучей и непостоянной,

Сама менялась, всё в своём меняла окруженье.

Меняла имена, в зависимости от значенья,

Но, завершая все дела, была в том неустанной.

Имён имела много государыня У-хоу,

В семье жила, богатой, и стремилась всё учиться,

Она звалась У-чжао, У-мэй в детстве же «Тянь-хоу»,

Что означало, что она — Небесная Царица.

Отец её богат был, и торговлей занимался,

Он продавал лес и на знатной девушке женился,

Царь Гао-цзу дружил с семьёй и У-мэй увлекался,

Когда он приходил к ним в дом, то с нею находился.

Она же посвящала своё время обученью,

Отец всегда её образованьем занимался,

В искусствах, разных, развивая всё её уменье,

Трудилась, чтобы дар её всё больше развивался.

В тринадцать лет она уже в гарем царя попала,

Как младшая наложница, чин «цайжен» получила,

И секретарские все функции там выполняла,

Попутно, углубляя знанья, сутры изучила.

Детей Тай-цзун не нажил от наложницы У-хоу,

Хотя имел детей четырнадцать от женщин разных,

И после смерти и бесплодного брака, такого,

У-мэй попала в монастырь в среду монашек, праздных.

В буддийский храм Ганье захаживал сын Ли Тай-цзуна,

Он во дворце ещё к ней проявлял вниманье,

Когда же занял трон, как царь, с названьем Гао-цзуна,

То в жёны взял ей, сперва, в гарем на воспитанье.

Довольно скоро император У к себе приблизил,

И у неё возможности царицей стать открылись,

Придворных всех отца он в должности понизил.

Царица Ван с наложницею Сяо удалились.

Соратники Тай-цзуна оскорбились поведеньем

Его, так как его поступок этот осуждали,

В то время, по регламентам всем, по их представленью,

Женитьбу на жене отца к инцесту приравняли.

Когда у У Цзе-тань дочь умерла, та обвинила

Императрицу Ван в умышленном убийстве лично,

Хотя комиссия убийства след не находила,

Но обвиненье сослужило службу её отлично.

Скандал скомпрометировал так Ван императрицу,

Царицей стала У по завершению процесса,

И принесла Гао-цзу дочь одну — Тай-пин принцессу

И четверо сынов, чтобы на троне укрепиться.

Ей удалось победу удержать в борьбе, сложнейшей:

Всех недоброжелателей от дома удалили,

Соперниц всех четвертовали тайно, утопили,

Над дядей императора расправилась в дальнейшем.

Сам Гао-цзу слабел день, каждый, и душой и телом,

Она, страною правив, самолично отбирала

Военных всех министров и делами заправляла,

Скрывая их засосы все на теле её, белом.

Имев любовников, наложниц мужу подбирала,

В интимных сценах их за ними в спальне наблюдал,

А после с каждой из них секс подробно разбирала,

Как мужа ублажить в любви, советы им давала.

Так, записи тайн всех из Управления Секретов

Начальником Чжан Цзи в негласности производились,

Доклады в Журавлиной Резиденции хранились

О всех делах династии Тан, как в докладе этом.

Хранились в семье Чжан Гуан-бо тома и стенограммы,

Где служба о мистических явленьях извещала

Творились непристойности,разыгрывались драмы,

Так непохожие на то, что летопись вещала.

Там есть и биография У-хоу Вай императрицы,

Расхожая с официальным о ней сообщеньем,

Которое писали государственные лица,

И кратко здесь приведено доклада изложенье:

Императрица, вдовствующая, была смиренной,

Униженой другой императрицы поведеньем,

Она сказал мне: «Всё это — необыкновенно,

Но я хотела б справедливости и исправленья.

Так как я после императора никем здесь стала,

Осталась я в монастыре и не имею права,

И как же мне можно смириться с этим, я устала.

Нет никого возле меня ни слева и ни справа».

Затем она тряхнула головой в движенье, нервном,

Сказав: «Давно я с его сыном говорить хотела,

Хотя ко мне он не идёт ни с делом, ни без дела,

Так, может, стоит мне поговорить сейчас с ним первой»?

Но вскоре всё уладилось, императрицей стала

Она и заняла достойное ей положенье,

Но в поисках своих, любовных, не уставала,

И кроме брачных уз искала разных приключений.

Однажды вечером она с принцессой говорила.

Сказав: «Его Величество, когда о грехах знает

Всех Сяо, то он так собой Будду напоминает,

Ведь раньше, как святого, я его боготворила.

В кругу придворных его окружает столько мрази,

За счёт его живёт вольготно столько негодяев,

Что мне хотелось бы избавиться от этой грязи,

Отправить в ссылку всех лентяев, как и краснобаев.

Хочу я мужу подыскать молоденьких наложниц,

Чтоб жизнь его сейчас разнообразить, половую,

Они его могут встряхнуть при помощи ног-ножниц,

Отвлечь от всех болезней, радость принести, простую,

Мне для разнообразья нужно бы сменить партнёров,

Чтоб и самой испытывать такое ощущенье,

Ведь женщин омолаживает в сексе обновленье,

И чтоб были умны, для поддержанья разговоров»,

И после этих грустных слов царица вдруг вздохнула,

Как будто поняла, что в жизни радость упускала,

Её, стареющую, к молодым уже тянуло,

Принцесса, видя её грусть, приблизившись, сказала:

— «Ваше Величество, так не вздыхайте сокрушённо,

Вы знаете о том, что при царе Тай-цзун правленья,

Служил министр Чжан Цзю-чэн, он знал вас, определённо,

Чан-чжун, его сын, входит в молодое поколенье.

Сейчас он так же ещё молод и с лицом красивым,

И с кожей, белоснежной, весь похожий на картину,

Когда-то любовалась взглядом я его, пытливым,

И даже подчинилась ему раз, как господину».

Услышав эти новости, царица промолчала,

Но по лицу вдруг пробежали от волненья тени,

Она с вниманьем слушала, не отвечала,

Принцесса бросилась вперёд и встала на колени,

Сказав: «Ваше Величество, но вы не беспокойтесь

Так обо мне, Чан-чжуна тело я отлично знаю,

Если вы в связь с ним вступите, то этого не бойтесь

Нельзя вам без любви здесь жить, я это понимаю.

Ведь муж ваш болен и не может вами заниматься,

У моей тёти нечто подобное происходило,

Кода пришлось ей без мужчины долго оставаться,

Она о своем муже мне такое говорила:

«И даже муж больной хорошим остаётся мужем,

Её муж десять лет лежать в постели оставался,

Но женщине для радости мужчина нужен,

Чтоб он с потребностью интимной близости справлялся.

Она и наготу царя когда-то лицезрела,

Его, как снег, тело было, бело с ярким отливом,

Но без прозрачности, его достоинство висело,

Наощупь ей казалось не сухим и не потливым,

Была лобковая головка пухлой, заострённой.

Когда она не поднималась вверх, то вниз свисала,

Казалась грязной, как яйца гусиные из сала,

После знакомства с ней была неудовлетворённой,

Когда входил пенис в неё, то ей тогда казалось,

Что он худой, хоть толстый, но лишь пухлый, не костлявый,

А вышел мягким, ярко-красным, оказалось,

Запомнился тогда ей его рот ещё, слюнявый».

Когда закончила рассказ принцесса, то царица,

Была хоть похотливой, но немного оскорбилась,

Так как вдруг вспомнила, как в лет тринадцать покорилась

Сама царю Тай-цзуну, чтоб в гареме очутиться.

Когда Его Величество к ней в спальне прикоснулся,

Она была юна, и с грациозными ногами,

И с кожей тонкой, лицо с живописными бровями,

Как у небесной девы, к ней дух юности вернулся.

Она, переборов себя, принцессе так сказала:

— «Всем женщинам то на роду написано, как видно,

Когда с царём встречалась я, то было мне не стыдно,

Как выглядел голый Тай-цзун, тогда я тоже знала,

В пруду, дворцовом, Феникса мы голыми купались,

Когда вошёл в меня он, оба мы, словно, проснулись,

Член был его похож на гриб, когда мы целовались,

Входил он нежно, складки, словно зонтик, растянулись.

Гао-цзун опоздал тогда, меня взять не решился,

Поэтому вторым лишь номером в любви остался.

Тан-цзун же ещё девочкой тогда меня добился,

Когда он девственность забрал, счастливым мне казался».

И тут вдруг на неё воспоминанье накатилось,

Когда в периодах весна и осень приходили,

У Вэй Ши-фана методам даосов обучилась,

Как культивировать бессмертие, как те учили.

Когда она достигла совершенства в том ученье,

То объявила всем себя Небесною царицей

И завладела троном, начала своё правленье,

Построила себе храм Даюнь-сы, чтобы молиться.

Там изучались виды практик разных, сексуальных,

Устраивались встречи с отроками, золотыми,

Нефритовых дев, где любовь на уровнях, астральных,

Знакомила всех юных с методами, непростыми.

Даосы говорили: «Мир энергией наполнен:

Инь — женской, и мужской — Ян, в перемене, постоянной,

Рождают в хаос вещественный мир и пространный,

И их взаимодействием в нас каждый миг заполнен.

От мига этого зависит форма с содержаньем,

Которые нас строят, наполняют и рождают,

И если в разум проникает это осознанье,

То, тот, кто это понимает, тайны мира знает.

Способен слабое он делать сильным в жизни этой,

Меняться, совершенствуясь, и перевоплощаться,

Он может воином стать, мудрецом или поэтом,

И императором, если желанию отдастся.

Инь есть Инь, Ян есть Ян, ведь это только говорится,

Но в Ине есть Ян, в Яне есть Инь, как всего начало,

И если захотеть, чтобы одно другим вдруг стало,

В противоположность можно перевоплотиться,

В природе всё со временем меняется местами,

Одно слабей становится, другое же — сильнее,

Борьба в нас происходит, управляет всем и нами,

Мы можем стать, кем захотим, отдавшись так идее».

У, слушая такие речи, в жизни всё меняла,

Старалась, изменяясь, добиваться своей цели,

Она всем женщинам в стране свободу открывала

Давала им возможность проявиться в каждом деле.

В Китае девочки собой ничто не представляли,

И жизни их особой ценности там не имели,

Родители их при рожденье часто убивали

У бедняков, так как лишь сыновей иметь хотели.

И девочки не получали там образованья,

А, вырастая, для детей годились лишь рожденья,

В стране мужчины получали право иметь знанья,

И брали в семьи женщин, как скота приобретенье.

При ней дороги женщинам открыты были,

Могли учёными и воинами становиться,

Впервые на них мужчины вниманье обратили,

Так как они могли с ними талантами сравниться.

Когда ей надоело заниматься даосизмом,

Она себя богом Буддой Мартреей объявила

В горах Лунмэнь — Драконовы Ворота возводила,

И увлеклась вплотную изучением буддизма.

В стране настроила буддийских храмов и кумирней,

В которых с благочестием молитвам придавалась,

И тут же с непокорными жестоко расправлялась,

Везде порядок учредила в Поднебесной, мирный.

Когда умер супруг, правленье сыну предала,

Беспомощному, и жене покорному Чжун-цзуну,

Но через месяц с женой сына в ссылку отослала,

А на престол другого сына возвела Жуй-цзуна.

Жуй-цзун шесть лет марионеткой был её, послушной,

Не посещал даже правительственных совещаний,

Совет её решенья принимал единодушно,

Разведка же везде внедрялась в каждое собранье.

Она же помогала устранять врагов всех тайно,

Её власть была крепкой, и к царю не допускались

Чиновники, никто не мог с ним встретиться случайно,

И во дворе на трон права за ней лишь признавались,

В стране она восстания и бунты подавляла,

На территории всей безопасность учредила,

И внешние границы государства раздвигала

После Кореи, Север, Юг и Запад подчинила.

(из тайных записей Юань Мэй)

«Секретные записи из Журавлиной резиденции» (1) были написаны Чжан Цзи во время Танской династии. Чжан гуань-бо, внук министра Цзин-цзян (2), держал несколько дюжин страниц копий этих записок в своём доме. Эта книга излагает неприглядные случаи из императорского дворца и отличается от всех других неофициальных биографий императрицы У-хоу, распространённых среди придворных (3).

Императрица У Цзэ-тянь сделала Хуай-и (4) своим любовником на многие годы, типа своей приручённой домашней собачки. Хуай-и был высокомерный и своенравный и не подчинялся правилам. Один раз он сел на лошадь и проскакал через весь Южный дворец, который был резиденцией премьер-министра. Императрица У-хоу узнала об этом и возмущённо отчитала Сюэ за это. Однажды она устроила пир Шанъянском дворце, где была со своей приёмной дочерью Цянь-цзинь, которая в недавнем времени стала её поверенной во всех любовных делах и даже негласно набирала в её собственный гарем мужчин, пропуская «для пробы» их вначале через свою постель».

— «Я — человек искренний, — сказала вдруг императрица,

Я — мира женщина, и нежность я не выбираю,

Сейчас же опытом я, как богатством, обладаю,

И радостями жизни могу всеми насладиться.

И всё же прелесть женщин и мужчин, при рассмотренье,

Заключена в их красоте и мягкости во внешнем,

И лишь они в любви рождают друг к другу влеченье,

Без коего окажемся мы все в аду кромешном.

Поэтому я получаю то, что я желаю,

И что б это не стоило, возьму без сожаленья,

Лишь только так я миром и собою обладаю,

Предпочитаю изобилие, а не лишенья».

Принцесса со словами, сказанными, согласилась,

Заметив: «Я уверена, что вы это поймёте,

Я в юности в таком же положенье находилась,

Как вы, и выход из всех затруднений вы найдёте».

— «Да, — молвила царица, — женщины мужчин сильнее,

Так как наш ум практичнее их, и в чём-то твёрже даже,

Мы менее нежны, мужчины нас всегда нежнее,

И в этом — слабость их во всём, и в этом — сила наша.

Мы, женщины, умеем от иллюзий избавляться,

И во время себя брать в руки, видя вещи ясно,

К решенью всех проблем с уверенностью направляться,

Решать дела свои, и не терять время напрасно.

Мужчины почему влагалище всех женщин любят?

Считая самым лучшим это, ими обладая,

Так как они мягки, красивы, это их и губит,

Они становятся податливыми, размякая».

И после этих слов царица стала одеваться,

Надела юбку шёлковую, кофту, шарф воздушный,

Как фея, что сошла с небес, стала преображаться,

Приобрела для соблазненья мужчин образ, нужный.

Затем послала за Чан Чжуном, когда тот явился,

Она в постели с ним все наслажденья испытала,

Он полностью её желаньям, скрытным, покорился,

Она ему являться каждый день к ней приказала.

(из секретных докладов Чжан Цзи)

«Его кожа была ослепительная, как снег: на ней не было ни малейшего пятна. Он был великолепен, его рёбра не выступали, он был как бы мясистый, но не жирный. Его отросток как бы походил на острую палку, когда пенис не вставал и не выпрямлялся, то он свисал в виде гусиного яйца и выглядел усредненным по размеру с гребешком, который выпирал при возбуждении на пять-шесть ногтей, когда же опадал, то пенис становился красным, мягким и гладким".

Когда принцесса давала свои рекомендации, выражение императрицы У-хоу ставало добрым и приятным, она шутила с ней, спрашивая, занималась ли она с ним любовью, чтобы проверить, хороший ли у него пенис или нет.

Принцесса сказала: «Он мне тоже нравится, но я не посмею ничего сделать с ним, ради вас. Так что, поскольку я все еще не могла поручиться за его сексуальное мастерство, я послала свою горничную соблазнить его». Она повернулась к горничной и сказала: «Расскажи все императрице. Не стыдись»!

Горничная встала на колени перед императрицей и прошептала ей, как учила принцесса, сказав: «В начале полового акта с Чан-чжуном его пенис чувствовался невероятно гладким и нежным в моем влагалище, как свежая личинка. Потом его складки растянулись, как у зонтика. После того, как он вошёл и вышел из меня три-четыре раза, бутон моего влагалища как бы расцвел и растянулся, и я была в полном восторге. Чан-чжун сам корректировал скорость своих движений и был чувствителен ко всем моим чувствам и желаниям. После наслаждения его пенис, подобный красному нефриту, свободно висел, но когда я дотронулась до него, он все равно поднимался от возбуждения».

Взволнованная императрица посмотрела на принцессу, сказала: «Ты действительно очень проницательна, дитя мое! Я слышала, что грубые женщины желают только силы, а не нежности. Таковы сексуальные привычки невежественных деревенских женщин. Сила и выносливость во время полового акта не являются важнейшим фактором и могут быть достигнуты с помощью медицины. В моем дворце много привезённых целителей, но они мне бесполезны. Это потому, что для меня мужской орган отличается собой красивой цельностью и нежной гармонией. Что касается органа этого старого моего лакея Хуай-и, то он больше похож на сухожилие, чем плоть. Он может пользоваться им только как грубиян. Несмотря на чувство некоторого удовлетворения во время полового акта с ним, после него я чувствую только боль от трения. Что касается императорского врача Шэнь Нань-цю, то его член превосходит пенис Хуай-и, и он довольно мясистый. Но как его овальность, так и его наконечник имеют одинаковую толщину. Кроме того, кожа немного обвисает и свободна, а края несколько сглажены. Только тогда, когда пенис возбуждается и становится прямоугольным, края обнажаются и набухают. Поэтому я часто чувствую себя немного нечистоплотной во время секса с ним. Напротив, человек, которого вы описали, кажется мне самым лучшим».

Принцесса Цянь-цзинь вышла и приказала своим слугам немедленно вызвать Чан-чжун. После того, как Чан-чжун прибыл, она заставила его одеться в одежду из шелка и крепа, и шляпу ему дала самую свежую, какой могла быть, и красивую, как нефрит. Она также велела ему принять ванну и подержать во рту бутон гвоздики для чистого ароматного дыхания, прежде чем войти в покои императрицы».

У для утех построить резиденцию решила,

Строенью имя дав «Журавлей в Упряжь Запряжённых»,

Чинов в нём позже принимала и лиц, приближённых,

Где тайных донесений центр разведчиков открыла.

В стране порядок с помощью служб тайных учредился,

Со всех концов секретные доклады к ней стекались,

А с ними она знала, где какой настрой сложился,

Во всех уездах её ставленники укреплялись.

Она шпионов среди них не только набирала,

Но много среди фрейлин женщин на неё служило,

Когда она осведомителей своих искала,

То отличала всех их, всеми ими дорожила.

Когда Шань-гуань Вань — эр стала наложницей, имперской,

Автоматически зачисленной императрицей

В её двор, личный, где проявлялся её нрав, дерзкий

И необузданный, то её приняли все лица.

И после преступлений, где её дед был замешан

Шан-гуань И, царедворец, сам виновен был во многом,

К концу своей беспутной жизни был весьма утешен

Тем, что остался при дворе, доволен был итогом.

Была Шан-гуань Вань-эр автоматически включённой

В число всех, небольшое, императорских наложниц,

А красота её влияла на всех подчинённых,

Её ум, цепкий, был похож на резку острых ножниц.

А дар её в стихосложенье и искусстве, новом,

Привлёк к себе привязанность самой императрицы,

Та сделал её своим секретарём, дворцовым,

Ей голову склоняли государственные лица.

Её императрица никогда не прогоняла,

Когда любовнику Чан-чжуну телом отдавалась.

И Вань-эр за утехами царицы наблюдала,

Когда в любви та возбудить любовника пыталась.

Вань-эр же умной женщиной была, когда следила,

Как госпожа с любовником своим в постель ложится,

Но знала всё же, хоть Чан-чжуна красоту ценила,

Своё место, к удовлетворенью императрицы.

Поэтому подальше от него она держалась,

Хоть часто видела любовника в одежде, нижней,

И зачастую его голым станом любовалась,

Так как не мог он оставаться с нею неподвижным.

(из секретных докладов Чжан Цзи)

«Императрица У-хоу подарила принцессе тысячу кусочков ипериальной парчи, добавив: «Я слышал, что принцессы в древние времена часто были аморальны. Это связано с тем, что были допущены ошибки при выборе зятя императора, как и мужа принцессы Ли.(7) Я прикажу художнику нарисовать тело Чан-чжуна так, чтобы отныне оно могло служить моделью. И только те мужчины, которые соответствуют этой модели, могут быть предложены в качестве потенциального мужа принцессе. Тогда у пары может появиться шанс найти счастье и гармонию в их близких отношениях, и принцессы перестанут искать удовольствия на стороне». Принцесса, её служанки и сопровождающие лица все поклонились и прокричали: «Да здравствует императрица У-хоу»!

После этого её сыновья — император Чжун-цзун и император Жуй-цзун (8) последовали за императрицей У-хоу. В то время принцесса Аньле (9) была экстравагантной и легкомыссленой, но любовь между ней и ее мужем У Янь-сюй была довольно глубока. Поэтому она не имела на стороне юношей, тайных любовников. И всё это было благодаря стараниям императрицы У-хоу и ее рекомендациям, поэтому всем принцессам были даны превосходные мужья. Жена Чан-чжун была ужасной. Императрица У-хоу позвала ее в императорский дворец и присвоила ей титул «Госпожа Чун-жан первого ранга». Императрица У часто смеялась над ней, говоря: «Вы, наверное, по-настоящему культивировали себя, чтобы заслужить женитьбу на шестом сыне Лю-лана»! (10). Тогда среди простолюдинов была популярна поговорка: «Вы должны культивировать себя в течение одной жизни, чтобы получить хорошую внешность при следующем своё рождении, но вы должны культивировать себя в течение двух жизней, чтобы получить хороший пенис, чтобы с ним вновь родиться». Особенно это было важно для того, чтобы попасть «наложником» в гарем императрицы.

Императрица тут рабочим лучшим приказала

Чан-чжуну за городом резиденцию построить,

Так вымощены златом были комнаты и залы,

Распорядилась павильоны с жемчугом устроить.

Там были лестницы из мрамора меж этажами,

И разрисованные шторы в окнах с витражами,

Всех экзотических духов в покоях дымка слалась.

Когда роспись закончили, она ему отдалась.

Чан-чжун раз в спальне пил вино, испытывал сонливость,

Его смягчился секс, императрица с ним играла,

Зажала член своей рукой, того головка встала,

Она её слегка лизнула, проявив пытливость,

Потом плоть кожи натянула, чтоб головка скрылась,

В мгновенье орган встал сам в вертикальном положенье,

Член сделался большим, его головка вновь открылась,

Рука императрицы вниз спустилась со скольженьем.

Там корень мощным был, как арбалет с стрелой, взведённой,

И жёлудь был похож на хлопок, пухлый и мясистый,

Как свёрнутый клубок, имел цвет неопределённый,

Все жилки проступали с кровью там на коже, чистой.

Манипулируя Чан-чжуна органом, царица,

Который совершенно вдруг инертным оказался,

Так как слегка опал он, и затем не поднимался,

Желая возбудить его, самой же покориться,

С улыбкою, вздохнув, она любовнику сказала:

— «Вы потеряли ко мне, вижу, всякое хотенье.

Мне этого ещё от вас в сей жизни не хватало»!

От этих слов принцесса пришла в сильное волненье.

Её место интимное с бельём вдруг мокрым стало,

Рука её, не сознавая, на член приземлилась

Чан-чжуна и желание головке передала,

Царица, это видя, на принцессу разозлилась.

Ей златой ножик перочинный в волосы вонзила,

Когда её кровь брызнула она ей пригрозила:

— «Вы если к заповеднику приблизитесь с желаньем,

Моему, знайте, вашей смертью будет наказанье».

Зажала рану та, кровоточащую, руками,

Но прощена была благодаря просьбе Лю-лана,

И всё же шрам на лбу остался там, где была рана,

Носила головной убор, украшенный цветами.

(из секретных записей Чжан Цзи)

«Когда императрица произнесла: «Вы потеряли ко мне всякое желанье». Принцесса так возбудилось, что её нижнее бельё стало мокрым. Не понимая, что она делает, она протянула руку, чтобы потрогать пенис Чан-чжун. В ярости императрица У-хоу схватила золотой нож и воткнула его в высокую причёску волос принцессы, и сказала: «Если ты еще раз посмеешь дотронуться до моего любовника, я тебя убью!». Лю-лан с горечью умолял ее быть милосердной к принцессе и, наконец, императрица помиловала ее. Однако на лбу у неё остался шрам, и именно по этой причине, когда она была во дворце, то часто носила на голове украшения с золотыми инкрустациями».

Когда Цуй Цзин министром стал Палаты назначений,

Был молодым, талантливым, вниманье обратила

На его вид У Ван-эр и на встречу пригласила,

Он стал её объектом так любовных похождений.

Он знал, что до него был князь Лу-шэн в её постели,

До этого — Сан-си, но к ним она быстро остыла,

И их всех прогнала, как этого те не хотели,

Цуй Цзин спросил принцессу: «А что с ними не так было»?

Она ответила ему, внезапно рассмеявшись:

— «Князь Лу ел как-то груши, кожуру с них не очистив?

Так как он мог узнать вкус их, с собой не разобравшись,

Художник, чтоб нарисовать, вначале моет кисти.

И в нашем случае, на ощупь тонкая плоть слишком,

Чутьё нам говорит, какого выбирать мужчину

Нам нужно только то, что надо нам, а не с излишком,

Что сверх, то составляет отторжения причину.

Хоть наша Инь огромна, но пределы существуют,

Не избран, кожным сухожилием кто побеждает,

Лишь тот приятен нам, кто с осторожностью вступает,

Хорош тот, кто ласкает, а не долбит, не пасует.

Ты спросишь: «Почему Инь своё Ян в любви находит»?

Язык ведь тела человека не имеет кожи

Поэтому он знает вкус. На пятке кожа — тоже,

Но она толстая, так как по камням она ходит.

Когда уже в вагину мужской орган проникает,

То кожа и мембрана позади там остаётся.

И стержню проникать в неё не больно удаётся,

Она на стенках натирания не оставляет.

Возьмите нежные все части в этом совмещенье,

Они края и все углы легонько обтекают,

И проникающая нежность радость доставляет,

Таким должно быть меж любимыми соединенье.

Когда такого нет, не будет и слиянья тоже,

Процесс соития сам станет почти равнодушным,

Обоих будет отделять броня из жёсткой кожи

Самцы, такие, любят только самок им послушных.

Небесная Царица покидать не позволяет

Дворец вагины после акта секса завершенья

Мужскому члену, хоть она и сильная, но знает,

Что не должно без должной платы проходить вхожденье.

Головка члена, острая, легко в неё проходит,

Как мозг живой, её энергией всю наполняет,

Похожая на гриб «линчжи», даосы что находят,

И чем дворец заполнится, она не проливает.

Когда она ложилась спать, и двери закрывала

Мужчину, с кем была, из своей спальни отпуская,

То жидкость, что была в ней, ещё глубже проникала.

Давала ей энергию, все силы возвращая.

Она как-то сказала: «Плох или хорош — неважно,

Мужчина скрытые достоинства в сексе имеет,

Он может сам красавцем быть и воином отважным,

Но вот соитием как управлять, он не умеет.

Помощник есть в правительстве, любимчик девы каждой,

Но, тем не менее, имеет пенис он ничтожный,

Вступает в половую связь он с кем-либо отважно,

Но переспать второй раз с ним почти что невозможно.

Его член, деревянный, как в колодец погружённый,

И в сексе радости он никакой не доставляет,

Как будто в тебя входит он, куда идти, не знает,

И сам он от соития намного отдалённый.

Зачем же женщине нужны любовники, такие?

Когда ни удовольствия, ни радости не дарят,

В нём — внешние достоинства, а чувства — никакие,

Такого дева рано или поздно, но оставит.

Когда кому кто нравится, и всё у них на месте.

То никому, другим, не кажется союз их странным,

Ведь секс двоих быть может таким чистым и желанным,

Что выбора не остаётся, как двоим быть вместе.

Влагалище у Чжао-жуны словно паутина-

Кто с нежным местом прикоснётся своим стержнем чистым,

Встаёт как ангел, просветлённый, с сияньем, лучистым, —

В себя вбирает пенис всей цветочной сердцевиной,

Когда рука на заднее отверстье нажимает,

И страсть в ней, скрытую, наружу всю освобождая,

То зев её как, рот, то закрывает, открывает,

А объятье прыгает, освободится ли, не зная.

И тело сотрясается, и слышатся стенанья,

И сущность её мечется, отдаться всему вольна.

А будет глубже проникать ли, ждёт он указаний.

Поэтому и Чжао-чжун бывает всем довольна.

Наутро хоть и дремлет ещё самую он малость,

Но он доволен, так как всё отдал ей, понимая,

И тело стаёт бодрым, и проходит вся усталость

Он говорит слова любви ей, нежно обнимая:

— «Я думал, что мужчин мир полон, выжатых до капли,

И женщин, не насытившихся, и тем недовольных,

Они нас всех, словно лягушек ищущие цапли,

В себя вмещают на больших своих просторах вольных».

А Чжао-чжун тут рассмеялась и ему сказала:

— «То, что со мной ты делал, очень быстро получалось,

Я наслажденья долгого с тобой не наблюдала,

Как только я в него входила, всё быстро кончалось.

Ведь тело женщин мягкое и ждущее в покое,

И потому им во дворце так трудно находиться,

И требуется мастерство особое, мужское,

Чтоб высшего экстаза нам в самих себе добиться.

Я слышала, наложницы Лю принцы избегают

Она ведь поперечное влагалище имеет,

Когда с ней спят, то дискомфорт все, некий, ощущают,

Никто с острым влагалищем войти в дворец не смеет.

Небесная Царица там давала наставленья:

— «Нет ничего не-удовлетворенья в мире худшем,

Чем тяжелее у мужчины пенис, тем он лучше,

Чем выше он стоит, тем больше дарит наслажденья».

Ведь этот инструмент так важен в сексуальном деле,

Когда ещё принцессе Ан-лун мужа выбирали,

То с претендентов всех её штаны снимали

И, сравнивая, на размеры пениса смотрели.

И говорили так: «На что это похоже у Цуй-лана»?

На этот смотр пришли все государственные лица

— «Это не просто Цуй-лан, а похоже на Лю-лана»

Тогда так выбирали зятя все императрицы.

В тот вечер было обсужденье, и вино все пили,

И перетягивание каната наблюдали,

Наутро с днём рождения Чжун Цзуна поздравляли.

Так в радостях с Царицей Неба дни все проводили.

Её царицы необычность в том лишь заключалась,

Что титул «хуанди» «государя» она имела,

Была единственной средь женщин, кто так называлась,

Единолично царским троном сорок лет владела.

(из секретных докладов Чжан Цзи)

«У заместителя министра кадров Цуй Ши (11), талантливого и красивого молодого человека, был роман с Ван-эр. Она жила в резиденции за пределами дворца со зданиями и павильонами, которые были поистине изысканными. Она пригласила Цуй заняться с ней любовью. До Цуй Ши у неё были плохие отношения с У Сан-си. Цуй Ши спросил у Вань-эр, как, по мнению императрицы Вэй, У Сан-си (ее любовник) и принц Лу-лин (ее муж) выступали соответственно в постели, и Ван-эр ответила: «Член принца Лу-лина не имеет хороших краев и углов, что заставило бы женщину испытывать сексуальное удовольствие, и императрица Вэй однажды посмеялась над этим. Она сказала, что чувствовала, как будто ела грушу, которая не была очищена. Как она могла почувствовать удовольствие?! У Сан-си (12) хорош, но она все еще ненавидит его из-за того, что его член слишком худой».

Цуй Ши спросил Ван-эр, как императрица У-хоу и императрица Вэй (13) выбрали своих возлюбленных. Вань-эр ответила: «Даже если человеческий орган большой, императрица не выберет его, если на нём больше кожи и сухожилий, чем нужно плоти». Цуй Ши спросил: «Почему»?. И Вань-эр ответила: «Что касается человеческого тела, то язык способен оценить вкусные фрукты только после того, как кожа будет удалена". Кожа на ноге человека толстая, а следовательно, она такая потому, что ноги грубеют, когда ходят по неровной и каменистой дороге. Интимные части женщины рождаются нежными. А крайняя плоть мужчины может быть оттянута назад, оставляя мембрану открытой. Самая нежная часть пениса идет во влагалище женщины и складки на пенисе трутся о стенку влагалища. Когда тело молодое, крайняя плоть обволакивает головку, но когда он вырастает, крайняя плоть отсоединяется. Его самая нежная часть касается самой нежной части женщины, поэтому и мужчина, и женщина могут наслаждаться сексом. (15)

Иначе, если крайняя плоть не отсоединится, пенис испачкается. И когда он входит и выходит из женского влагалища, то покрытый оболочкой пенис почувствует себя невысоко-стоящим, и мужчина не сможет испытывать сексуального удовольствия, как будто пенис одет в толстые доспехи. После того, как императрица занималась любовью с мужчиной, пенис не всегда оставался в её вагине. Хотя Фэн Сяобао сильный и энергичный, его член тонкий и острый, поэтому он легко выскальзывал, но пенис Лю-лана толстый и жирный и выглядит как свежий гриб или гриб ганодерма, которая растёт на деревьях, так что, даже после эякуляции его гланды еще долгое время могли заполнять влагалище, не выскользнув из него. Таким образом, удовольствие может продолжаться и продолжаться. Всякий раз, когда Лю-лан спит с императрицей, её интимные места все еще выделяют достаточно влаги, чтобы пропитаться слоями одежды, несмотря на то, что она уже старая».

Цуй Ши сказал: «Я согласен с вами, госпожа Вань-эр. Но не только человека можно судить лучше или хуже, чем другого. Я смиренно занимаю официальную должность, и меня любят женщины. Все женщины красивы, но трудно сказать, какими они будут «там внизу», в их интимных местах. Большинство из них оказались мне настолько онемевшими, что всякий раз, когда я занимался любовью с кем-либо из них, я не мог почувствовать никакого удовольствия, как если бы я был слепым мужчиной, который вот-вот бросится в колодец и не был уверен, что это его устроит. С этими дамами я только и делал, что изнашивал себя, а на следующий день мне было трудно сконцентрироваться. Я думал, что все женщины в мире были одинаковы, пока я не удостоился чести заняться с вами любовью. Тогда я понял, что Си Ши и Мао Цян (16), которые смогли стать фаворитами в императорском гареме, должно быть, имели исключительные таланты. Сердце твоего цветка выдающееся, и когда я впервые занялся с тобой любовью, я сразу почувствовал, как мои гланды соприкасаются с вашей нежной частью, и я почувствовал, что мне это доставляет удовольствие».

Правление императрицы У было жестоким,

Геройские характеры повсюду проявлялись,

И женщины в стране постов высоких добивались,

Ставало осмысленье своей роли их глубоким.

Но вместе с тем, они, как и мужчины, погибали,

Их жизнь славой была насыщена и скоротечна,

Друг друга так в цепочке их борьбы они сменяли,

Идя в истории в их восхожденье к славе, вечной.

Но всё нечестное стаёт губительным для царства,

Так как в народе портятся сердца людей и нравы,

И нет уже суда, а на неправых всех управы,

Устои рушится, и исчезает государство.

Её правления оценки противоположны:

Одни считают её взбалмошной, нечестивой,

Другие — сильной, мудрой, просветлённой и красивой,

Заботившейся о благе страны в период сложный.

В имперской канцелярии доклады сохранялись

О временах, где тайным всё необычное ставало,

Чтоб средь людей властей секреты не распространялись,

Но память даже тайное в народе сохраняло.

(из тайных записей Юань Мэя)

Когда императорская гвардия в составе пятьсот человек подняла мятеж против фаворитов и любовников императрицы Мэй, двух братьев Чжан, и солдаты гвардии убили их, преподнеся У-хоу на блюде обе их головы, то под их острый меч попала также и фрейлина императрицы Ван-эр, начальница её мужского гарема, выйдя к ним навстречу с фонарём, чтобы попросить пощады.

Солдаты не пожалели её. Даже Цуй Ши, являвшийся центральным координатором восстания, не смог её защитить. Министр Чжан Юэ попросил своего сына Цзюня забрать ее труп и похоронил с большой церемонией. Чжан также подарил трону памятник, умоляя восстановить её титул — Чжао-жун. Он объединил ее статьи в книгу и написал к ней своё предисловие. Все хвалили Чжана Юэ (17) за его действия и презирали Цуй Ши. (18)

Пояснения

1. «Секретные записи из Журавлиной Резиденции» — эротическое произведение, которое приписывается Танскому автору Чжан Цзи. Чжан Ци был вторым сыном Чжан Юэ (667-730), который тоже появляется в истории. Чжан Ци появляется в двух Танских хрониках, как талантливый автор и приближённый племянник императора Сюань-цзуна (712 — 756), который подарил ему частную резиденцию во внутреннем дворце. Как бы там не было, этот эротический текст не упоминается в источнике. «Журавлиная резиденция» или «Резиденция запряжённых в упряжь журавлей» ссылается на известный гарем императрицы У Цзе-тянь, правившей с 690 по 705, (годы жизни 627 — 706 года), которая стала негативным символом женской ненасытности власти и сексуальных удовольствий. В первой записи императрица У была недовольна своим любовником Сюэ Хуай-и и консультируется со своей приёмной дочерью принцессой Цянь-цзинь о поисках идеального мужчины. Дочь предлагает ей искать любовников среди талантливых и привлекательных семей литераторов, таких как Чжан Чан-чжун, который происходит из хорошей семь и является замечательным любовником. Во второй записи фигурирует фрейлина двора и поэтесса Вань-эр с ей чувствительностью и утончённостью.

2. Чжан Ю-шу (1642-1711), названный Су-цзунь из Даньту провинции Цзэннань (ныне Цзянсу), получивший учёную степень «цзиньши» в 1661 году, официально был министром финансов, посмертное имя Вэнь-чжэнь.

3. Самая известная история похождений императрицы У-хоу появилась во время поздней династии Мин «Биография князя полного удовольствия», написанная автором Су Чэн-лином, который подробно описал вожделения и привязанности старой императрицы У Цзе-тань, в поисках идеального сексуального партнёра, которая была одержима размером пениса, и, в конце концов, нашла своего любовника «Князя полного удовольствия» Сюэ Ао-цао, виртуозного конфуцианца с огромным пенисом, который полностью удовлетворял её имперские сексуальные потребности. Но тот был разочарован тем фактом, что его допустили ко двору только из-за его необычного предмета мужского достоинства, а не из-за таланта. Однажды он угрожал тем, что кастрирует себя, чтобы переубедить её в своём намерении отправить в ссылку её наследника, и это её склонило к тому, что она вернула назад будущего императора Суань-цзуна. В конце, Сюэ достиг даосского просветления. В противоположность того, что случилось с Жуи-цзуном, когда из-за недовольства императрицы своим любовником Хуай-и в её первым выборе она испытала сексуальное неудовольствие, что явилось вопросом его социального статуса. В эротической литературе пенис становится не только статусом мужского доминирования, но и мужской привязанности к желанию и зависимости от женщины.

4. Хуай-и (?–695) был привязанным к императрице У человеком, а также её деловым партнёром, а позднее стал монахом. Он был введён во дворец дочерью императора Гао-цзу, принцессой Цянь-цзинь. Его настоящее имя было Фэн Сяо-бао, но императрица изменила его имя с Фэн на Сюэ, чтоб улучшить его позицию, чтоб он стал частью богатой и могущественной семьи Сюэ.

5. Су Лян-си (606-690) был высоким официальным лицом в период ранней династии Тан

6. Императорский дворец, построенный императором Гао-цзу и перестроенный императрицей У-хоу в Лояне после того, как она обрела свой титул мужской «Император».

7. Императорский зять звучит так же, как и пристяжная лошадь в имперском эскорте.

8. Император Чжун-цзун династии Тан (656-710), собственное имя Ли-сянь и Ли-чжэ, был четвёртым императором Танской династии в Китае. После короткого правления в 684 году был низложен своей вдовствующей матерью императрицей У-хоу (У Цзе-тянь) и сослан в ссылку в префектуру Фанчжу в провинции Хубэй. Его брат Ли Дан сменил его на троне под именем императора Жуй-цзун под опекой матери — императрицы У Цзе-тань, но получил титул коронованного принца только 690-м году, когда его мать официально учредила свою династию. Ожесточённая борьба за власть разразилась, когда Ли Чжэ был призван в столицу и назначен коронованным принцем вместо Ли Дана. В 705 году дворцовый переворот сместил У Цзе-тянь, восстановив на троне императором Чжун-цзуна. Из-за того, что он был плохим управителем, многие рычаги управления попал в руки его жены императрицы Вэй и её любовника У Сань-си, который был племянником У Цзе-тань. Царица Вэй сама принимала решения, не советуясь с мужем. Летом 707-го года восставшие убили У Сань-си и его сына У Чун-суня. В 710 году император Чжун-цун умер, отравленный своей женой, но его сестра принцесса Тайпин устроила переворот двумя неделями позже вместе с её племянником Ли Лун-цзи (позднее императором Суань-цзуном), сыном отречённого императора Жуй-цзуна. Переворот опять вернул ко власти императора Жуй-цзуна.

9. Принцесса Аньле (684-710), собственное имя Ли Гуо-эр, была самой младшей дочерью императора Чжун-цуна. Вместе с её тётей, принцессой Тайпин, она добилась большого влияния при дворе и, как говорят, приняла участи в отравлении её отца. Она вышла замуж за У Чун-цуна, сына любовника матери У Сань-си, но после отец и сын были убита в перевороте 707 года. Потом принцесса Аньле стала любовницей — а позже женой — кузена её умершего мужа УЯнь-сю. У Янь-сю (? — 710) из Вэньшу провинции Шаньси, сын министра У Чэн-си, (? — 698), кузен У Чун-цунь и внучатый племянник У Цзе-тянь, был тайным любовником императрицы Вэй, прежде чем стал вторым мужем принцессы Аньле в 708 году, но потом был казнён в 710 году из-за заговора, раскрытым Ли Лун-цзи (будущим императором Суань-цзуном) в поддержку императрицы Вэй.

10. Литературно «Шестой» — другое имя Чжан Чан-чжуна, который был шестым сыном в семье.

11. Цуй Ши, другое название Чэн Лань-ю (671-713), чиновник Танской династии, сртоивший быструю карьеру до 710 года, после казни принцессы Аньле, Цуй встал на строну противник императрицы У Цзетань внука императора Суань-цзуна (одной из которых была принцесса Тайпинь). И после преследования партии принцессы Тайпинь Цуй был сослан в ссылку и совершил самоубийство.

12. У Сань-си (? — 707), племянник императрицы У-хоу. В 690-м году вдовствующая императрица У-хоу приняла трон от своего сына императора Жуй-цзуна, объявив себя «императором», и провозгласила новую династию Чжоу. Она назначила своего племянника принца Лана канцлером. После его тётя была свергнута в ходе переворота 705 года своим кузеном — императором Чжун-цзуном. Сын У Цзетянь был восстановлен на троне. У Сань-си случайно обрёл вес и стал очень могущественным благодаря доверию императора Чжун-цзуна, поддерживающего императрицу Вэй, авторитарную жену императора. У Сань-си имел дела с секретарём императрицы У-хоу фрейлиной Шангуань Вань-эр. Однажды его любовница представила его императрице Вэй, У Сань-си начал сношения с супругой императора. Сын У Сань-си, У Чон-сунь женился на принцессе Аньле, дочери своей царской любовницы. Он и его сын были убиты во время восстания, подготовленного принцем-наследником Ли Чон-цзуном, сыном императора Чжун-узуна, в 707 году. Позже писатель Юань Мэй восхищался им, по его словам, его вера в человеческие желания была фундаментом самой морали. Он говорил: «Всю мою жизнь я очень любил такие слова У Сань-си: «В этом мире я не знаю, какой человек хороший, а какой — плохой, только тот человек, который хорош для меня, и есть хороший человек, а тот человек, который плох для меня, и есть плохой». Этот взгляд до сих пор имеет ценность в современном мире, и часто благородные люди с ним соглашаются, и даже братья Чэн, как и Чжу Си не могут избежать этой «ошибки». И что им часто не хватает так — это быть такими же честными, как У».

13. Императрица Вэй была супругой императора Чжун-цзуна династии Тан. Предположительно она отравила своего мужа в 707 году и устроила провалившийся заговор. Она и её сторонники были убиты в 711 году при помощи другого заговора, устроенного племянником Чжун-цзуна Ли Лун-цзи.

14. Принц Лу-лин являлся разжалованным титулом, данным императору Чжун-цзуну вдовствующей императрицей У-хоу, когда в 684 году после двухмесячного правления императором он был свергнут матерью с трона.

15. «Дух гармонии во взаимодействии между небом и землёй соответствует энергичному преобразованию всех существ. Когда мужское и женское начало объединяются, что даёт рождение всем существам»

16. Си Ши — одна из самых известных красавец Китая в традиционном представлении. Она происходила из скромной семьи в государстве Юэ. Её красота стала ещё более ослепительной, когда она подравняла брови и нарядно оделась. Она была послана в подарок принцу У, который потерял с ней покой, что и стало причиной гибели государства. Мао Цин — другая красавица, поражавшая людей своей красотой.

17. Чжан Юэ (667-730) из Лоу-яна был выдающимся чиновником, литератором и поэтом Танской династии. Один из его трёх сыновей был Чжан Цзи, автор и собиратель секретных докладом из императорской Резиденции, Запряжённых в Упряжь Журавлей.

18. Весной 705 года императрица снова серьёзно заболела. Чжан Цзяньчжи, Цзянь Хуэй и Юань Шуцзи стали планировать заговор, чтобы убить братьев Чжан. Они подключили генерала Ди Доцзо, Ли Даня, (однофамильца сына императрицы), Янь Юань-яня и другого канцлера Янь Чжуна. Получив одобрение престолонаследника Ли Сяня, заговорщики выступили 20 февраля, убили Чжан Ичжи и Чжан Чан-цзуна, окружили Зал Долголетия, где находилась императрица. Они сообщили ей о казни братьев Чжан и вынудили её передать трон престолонаследнику Ли Сяню. Последовало два указа от её имени — сначала о передаче регентства Ли Сяню, а потом о передаче трона (22 февраля). 23 февраля Ли Сянь формально занял трон, а на следующий день императрица под стражей была отведена в пригородный дворец Шанъян, при этом она именовалась Императрицей-регентшей Цзэтянь Дашэн. 3 марта династия Тан была восстановлена, а династия Чжоу прекратилась.

Секретные доклады

1. Доклад о сожжении храма Драгоценного Лотоса

Жил в храме Золотой Горы монах один, принявший

В постриге имя Чжи-хуй, значащий Мудрость Постигший,

Подстригся в юном возрасте он, веры не понявши,

Жил по себе сам, ничего от бога не просивши.

К тому ж, скопил немалые он деньги, был богатый,

Раз шёл по улице, и вдруг красавицу там встретил,

Чей лик затронул его душу, когда он приметил

Её, то сразу думать стал, как бы её сосватать.

Обнять ему вдруг захотелось крепко ту девицу,

Прижать к груди и проглотить, как лакомый кусочек,

Забыл, что он иметь не должен ни сынов, ни дочек,

Что он — монах, и в женщину ему нельзя влюбиться.

Он шёл свое дорогой и бросал назад взгляд, страстный,

И думал: «Кто эта красотка»? — испытав мученье,-

Хотя бы ночь с ней переспать в любовных развлеченьях,

Тогда б я счастлив был, и жизнь прожил бы не напрасно».

Он рассуждал: «Да, я — монах, монахом я родился,

И нелегко жизнь мне, бритоголовому, даётся,

Но ведь я от отца и матери же появился,

Так, неужели, женщину познать мне не придётся.

Нет, наш Будда наговорил чушь всякую, такую,

Другое дело, если кто Буддой стать сам захочет,

То пусть себе запреты создаёт, какие хочет.

Зачем жизнь создавать другим без девушек, плохую,

Держаться правил заставлять, блюсти ограниченья,

Следить за всеми нами, чтоб они не нарушались?!

Чиновники составили законоположенья,

А сами же благами всеми в жизни не гнушались.

В шелка все обряжались, на каретах выезжали,

Запряженных четвёркой, с лентами и бубенцами,

Уж лучше бы из добродетели тем помогали,

Внизу стоит кто и всегда сводит концы с концами.

Чинуши же придумали паршивые законы,

И нас, монахов за людей за это не считают,

И если нарушаем где-то правила мы, оны,

Они наказывают нас, злодеями считают».

Монах с обидой думал так, родителей ругая:

— «Понятно, трудно было им растить меня так в детстве,

Ведь у самих у них вне храма жизнь была другая,

И лучше было бы, чтобы я умер в малолетстве,

Так нет, они меня тогда в тот монастырь отдали,

Я стал монахом, жизнь моя загубленная будет,

Я не могу ступить и шага, как ступают люди,

И разве не обидно мне? Они всю жизнь мне врали.

А может быть, мне бросить всё, пока ещё не поздно?

И подыскать жену, которая родит мне деток,

Жить в счастье и довольстве с ними в доме, где-то,

И любоваться, как она танцует грациозно».

Но тут мысли пришли о радостях монаха жизни:

«Ведь верно говорят: монах ест, а хлебов не сеет,

Не ткёт одежду, а она его зимою греет,

И служит в храме лишь, а не в бою с копьём отчизне.

Живёт он в чистой келье, воскуряет благовонья,

Да распивает чай. Имеет всё, что ещё нужно»?!

Так думал он, идя к монастырю, где жили дружно

Его друзья-монахи, дверь открывшие с спросонья,

Затем пошли все в кельи спать, узнав в Чжи-хуе брата,

Направился к себе он, утомлённый и безгласный,

Душа его ещё было унынием объята,

А в голове, по-прежнему, царил сумбур, бессвязный,

Он спать, отправившись, глаз был сомкнуть не в состоянье,

Вздыхал, стенал, стоял красотки образ пред глазами,

Он, лёжа, с головою весь ушёл в воспоминанье,

Боялся, что она вдруг затеряется меж снами,

Желал её и маялся, гнал мысли, бредовые,

Ведь он даже не знал, она — кто, и где проживает,

Он так нуждался в её ласках в годы, молодые,

И чувствовал, что страсть его внутри его съедает.

Его вдруг осенило: «Отыскать её нетрудно!

С такими ножками найти её ведь — не задача,

Она живут где-то поблизости, ведь это значит,

Найду её, в сон погружусь, спать буду беспробудно

С ней ночи все в её объятиях в её постели,

Любовь с такой красавицей подобна только чуду».

Так думал он всю ночь, часы, ночные, пролетели,

Рассвет забрезжил, он пошёл искать её повсюду.

Но перед тем он причесался, хорошо помылся,

Надел носки, чистейшие, и туфли их сафьяна.

И в рясу новую, шелковую, весь обрядился,

Пошёл навстречу счастью своему, как будто пьяный.

Когда он проходил мимо богине милосердья,

Подумал: «У неё знаю, что будет со мною,

Придёт ко мне удача, обойдёт ли стороною,

Добьюсь красавицы моей ли, проявив усердье»?

И протянул он руку к деревянному сосуду,

Дощечки (1) где лежали с текстами разных гаданий,

Слова увидел: «Предстоит с красавицей свиданье

Дарует брачную нить Небо». «Я счастливым буду»! —

Воскликнул он обрадованно и сосуд поставил,

Затем богине милосердья низко поклонился,

В молитве с благодарностью её имя прославил,

И, встав, к красавице своей навстречу устремился.

Он скромно шёл по улице и вглядывался в лица

Всех женщин, и искал средь них предмет своих волнений,

Вдруг видит средь идущих ту красавицу-девицу,

В нём с новой страстью к деве загорелось вожделенье.

Она одна шла и без всякого сопровожденья,

Он устремился следом, а она лишь улыбнулась,

Его завидев, к дому подошла и обернулась,

Рукою поманила, послав как бы приглашенье,

В безлюдном переулке домик этот находился,

Монах весь задрожал от радостного возбужденья,

Никто его не видел, чтоб не вызвать подозренья,

У входа шторку приподняв, за нею устремился.

Он с нею поздоровался, она ж не отвечала,

Махнув халата рукавом, шапка с него слетела,

Она, смеясь, своею ножкою её поддела,

Отбросив в сторону, и пред ним с улыбкой встала.

Он сладкий аромат почувствовал девицы тела.

— «Прошу вас, госпожа, не смейтесь надо мной», — взмолился.

— «Монах, — она, смеясь, произнесла, — какое дело

Тебя днём привело сюда, что днём ты появился»?

— «Ах, госпожа, вы дали знак, к чему вопросы эти»? —

Любовная страсть в тот момент монаха раздирала.

Он бросился к ней, забыв о монашеском обете,

Стал обнимать её, не думая о том ни мало,

Ей нравятся иль нет его объятия и ласки,

Его влекла к красавице неведомая сила,

Он в тот момент, решающий, не думал об огласке,

Настолько страсть душу его и разум охватила.

— «Ах, ты злодей лысый, — красавица тут рассмеялась,

Когда срывал одежду он, на ней что находилась, —

Невежда, грубиян, видно тебе не приходилось

С порядочной быть женщиной»! Но всё ж она сдавалась,

Когда он повалил её на ложе, раздевая,

И в тот момент, когда почти он своего добился,

Её к себе, раздетую, в объятьях прижимая,

Вдруг на пороге с топором детина появился.

Он закричал ему: «Осёл, плешивый, как ты смеешь

Поганить деву, честную, злодей, погрязший в лени,

Поганец, ни стыда не совести ты не имеешь».

Монах затрясся в страхе и упал тут на колени,

Воскликнув: «Виноват! Прошу, меня вы не губите,

Я больше не коснусь дев, что б меня не побудило,

К Будде, к моей собачьей жизни жалость проявите,

Молить я буду, чтобы всем вам долголетье было».

Его верзила слушать не хотел, топор поднявший,

И обух на его макушку опустил с размахом,

И тут, проснувшись, отошёл от сна Чжи-хуй со страхом,

От пота мокрый был он весь в келье, с постели вставши.

Его сон, странный, всё ещё стоял перед глазами,

— «Блуд до добра не доведёт, — подумал он, вставая, —

Уж лучше жить мирскою жизнью, чем сидеть с мольбами

В монастыре, со стороны людей жизнь созерцая».

Он так и сделал и, отрастив волосы, женился,

Ни разу в жизни не жалел, приняв это решенье,

Так как в согласье с совестью своею находился,

Когда покинул монастырь, сложил стихотворенье:

«Учёным стать не захотел я в годы, молодые,

И, став священникам, к святым запретам обратился,

Компанию мне составляли мудрецы, седые.

Один в убогой келье я ночами находился.

Под одеялом мёрз, вставал, шёл на молитву рано,

На девушек, которые влекли неодолимо

Взглянуть на нежные их лица в пудре и румянах

Не смел и, потупивши взор свой, проходил их мимо.

И думал, скоро я умру, и будет дух, бесплотный,

Снедать тоска от чувств моих, неразделённых,

А кто-то радоваться будет в мире, беззаботный,

И девушек любить моих, любовью упоённый».

Монах Чжи-хуй от монастырской жизни отказался,

В своём призвании — не быть монахом, убедившись,

Запретов не нарушил, незапятнанным остался

Обрёл своё он счастье, к мирской жизни возвратившись.

Ученики у Будды и другие в храмах были,

Они святые заповеди нарушали смело,

Святых заветов не блюли, лазейки находили,

Из-за чего и неприглядное случилось дело.

Как говорило нам одно буддийское посланье,

Когда в храме отцы грехи своих чад проглядели:

«Буддийский облик святости вдруг потерял сиянье,

И Краски чистых Горных Врат (2) мгновенно потускнели».

Храм Драгоценного Лотоса в Юнчуне находился

Провинции Шэньси, в известном всем Наньнин уезде,

Он с древних лет в своём великолепье сохранился

И также популярен был средь прихожан, как прежде.

При нём сотни построек, келий и притворов были,

Кругом лежали монастырские угодья всюду,

Монахи, жившие в нём, сытно ели, сладко пили,

Имели все красивую одежду и посуду.

Монахов больше сотни было с самого начала,

И все свои обязанности хорошо справляли,

Их настоятель возглавлял, его Фо-сянь все звали,

А имя это «Явление Будды» обозначало.

И каждого, кто в храм входил, чтоб богу помолиться,

Встречал монах, вёл в келью, крепким чаем угощая,

Показывал весь монастырь, давал, чем подкрепиться,

Беседой и прогулкой всем приятность доставляя.

Монахи вежливость, изысканную, проявляли

Ко всем подряд, в речах блистали их образованьем,

И редкую почтительность со всеми соблюдали,

Особенно к чинам, высоким, и людям со званьем.

Раденье их и обходительность всё возрастали,

Когда какой-нибудь чиновник в храме появлялся,

Устраивали пиршество и блюда подавали,

Такие, что вкушал кто, до отвала наедался.

Монахи хоть ушедшими от мира все считались,

Однако души их привязанными крепче были

К земным всем радостям, наживе, что они любили,

Чем у других всех смертных, с кем они в храме встречались.

Чай для гостей и фрукты все приманкой лишь служили,

Которой пользуются для уженья рыбы в реках,

Когда богатый появлялся, книгу приносили

Ему, чтоб жертвовал на храм, давая человеку.

Позолотить, покрасить где — о нуждах говорили,

И вымогали на строительство суммы удачно,

А кто отказывался, того тут же поносили,

И мимо проходя, ему плевали в спину смачно.

Монахов этих алчность в округе границ не знала,

Их вежливость и обходительность были известны,

Поэтому к ним шли чиновники из управ, местных,

И денег, получаемых на нужды, им хватало.

Ещё к ним достопримечательность всех привлекала,

Особенно бездетных женщин, что к ним приходили,

(Так после посещенья их вдруг женщина рожала)

И многие, в храме побыв, детей свои родили.

И странным там вещам уже никто не удивлялся,

У храма рядом домики с кроватями стояли,

Когда из женщин кто-то в домике том оставался,

То духи сонную её там оплодотворяли.

И всё было прозрачно и до ясности пристойно,

Шли женщины, бездетные, к ним в храм и, молодые,

И выдержав в молитвах семидневный пост, достойно,

Дарили статуе Будды подарки, дорогие.

Затем бросали на пол чурбачок пред ним, гадальный,

И если был благоприятный знак, то оставались

Там на ночь в келье, служившей молельней ей и спальней.

И, переспав, в обратный путь домой все отправлялись,

А через девять месяцев ребёночек рождался,

И женщина его всегда, как дар Будды, любила,

Когда дурной знак был, пост на семь дней ещё продлялся,

И женщина молилась, ночи в келье проводила,

Обычно после этого дети всегда рождались,

И ничего у слуг не вызывало подозренья,

Когда хозяйки их в тех кельях на ночь оставались,

Ведь кельи были заперты, а слуги были в бденье.

Осматривая кельи, ничего не находили,

Ни дырок, ни щелей, кельи закрытыми все были,

Все женщины со слугами молиться приходили,

Которые снаружи ночью двери сторожили.

Такое чудо идти в храм всех женщин заставляло,

Будь то простолюдинок или жён из семей знатных,

Молиться в «Зале, Чадодарственном». Было немало

Красавиц среди них в самом расцвете лет и статных.

Пожертвований было счесть от женщин невозможно,

И в храме этом царило большое оживленье,

Когда же женщин спрашивали по их возвращенью,

То, отвечая, кое-кто из них смотрел тревожно.

Одни так говорили, что Будда ночью являлся

Во сне с младенцем. А другие видели святого,

А третьи лишь смеялись, у них стыд вдруг проявлялся,

Другие не давали им ответа никакого.

Такие были, что ходить в тот храм переставали,

Клялись другие, что в него ногой больше не ступит,

Подумать если же об этом, то Будды все знали

Слова, что «без страстей лишь очищение наступит».

И он, с желаниями всеми на земле порвавший,

Приносит вдруг младенцев жёнам, в храме появившись,

Он, кто ещё при жизни той безбрачья клятву давший

Вступает с кем-то ночью в связь, от веры отстранившись.

Пустая болтовня! А дело в том, что люди эти

Врачам не верили, Великой Истиной считали

Бесовское ученье, что таили те в секрете

Монахи, прихожанам в это верить предлагали.

Те люди находились в слепоте и заблужденье,

Поэтому и шли в тот храм с желаньем излечиться,

Монахов ум не поддавался в храме просветленью,

Они и пользовались тем, чем можно поживиться.

Под их личинами почтительности и смиренья,

Скрывались лишь распутники в том храме и злодеи,

Лазы устроили в тех кельях для проникновенья,

И ночью проникали к женщинам те лиходеи.

Как колокол всем бил, что часы ночи наступили,

Монахи, зная, что все женщины в их кельях спали,

К ним тайно пробирались, непотребности творили,

Когда ж те просыпались, к ним в объятья попадали,

И было поздно что-то сделать. Страх себя ославить

Мешал им заявить властям на эти преступленья,

Поэтому им приходилось всё, как есть, оставить,

Но больше у них не было желания к моленью.

Они после поста были чисты духом и телом,

Монахи, молодые, в возбуждении толк знали,

Поэтому от них детей все жёны зачинали,

Молчали, чтоб мужья не разбирались с этим делом.

Но были и такие, что по вкусу находили

Ночные приключенья, и попасть в тот храм желали,

Чтоб испытать там удовольствие, подолгу жили,

И после возвращения храм часто посещали.

Такой блуд и разврат в том храме долго продолжались,

И братия, бритоголовая, к нему привыкла,

Но срока наказания грехи все дожидались,

И в небеса весть о тех непотребностях проникла.

Чиновник, новый, получил в уезд тот назначенье

Ван Дань, такой, он, степенью, учёной, обладавши,

Был прозорлив, умён, и нравы все, людские, знавши,

В уезде навести порядок том имел стремленье,

И, заступив на должность, начал наводить порядок,

Исчезли лихоимства, грабежи все прекратились,

Чему все были рады, нравов прекратил упадок,

Не верил в чудеса он, что в том храме проводились.

Он думал: «Если Бодхисаттва чудо всем являет,

Тем женщинам, молящимся, чтобы дитя дождаться,

Зачем тогда ей ночью в этом храме оставаться?

А это значит всё, что братия что-то скрывает».

Решил он, шум не поднимая, в этом разобраться,

Поехал сам в храм, чтобы разузнать о нём на месте.

Располагался храм в горах тот, в живописном месте.

Туда было довольно сложно в горы подниматься,

Но богомольцев было много, очередь стояла,

И женщины, ещё в храм не войдя, уже молились,

Вокруг дам, бывших в паланкинах, прислуга сновали,

Начальника увидев, вдруг там все засуетились.

Приказ дал настоятель в колокол бить, в барабаны,

Ко входу все пришли монахи, на колени встали,

Стояли все и блеяли, как стадные бараны,

Они молились и момента важность понимали.

Начальника уезда паланкин снесли ко храму,

Сошёл на землю он, великолепью удивился,

А настоятель перед ним аж до земли склонился,

Так как боялся, чтобы храм их не подвергся сраму.

Ван Дань Будде возжёг куренья благовоний, свечи,

Свершил поклоны, моля в тайне и надеясь где-то,

Что бог раскрыть поможет тайные чудес секреты,

Провёл сам настоятель его в келью, начав речи

Об их радении на благо храма процветанья.

И гостю, дорогому, чай, душистый предлагая,

Вёл светский разговор о всех людей образованье,

Следя за гостем и его желанья подмечая.

Ван Дань сказал: «Я слышал, чтобы углублять сознанье,

У вас отцы, святые, строго все блюдут запреты

При исполнении обрядов, я ценю старанье.

Их святость, говорят все, выше здесь, чем либо-где-то.

Поскольку много лет царят у вас такие нравы,

Хочу послать высшим властям бумагу с предложеньем,

Чтоб высший чин вы получили, есть на это право,

Так как высокое вы заслужили положенье».

Монах услышал это с радостью и поклонился.

Ван Дань продолжил: «До меня доходят слухи,

Что в храме в святости лик Будды так преобразился,

Что происходят чудеса, им помогают духи,

И будто просьбы исполняются чадорожденья.

Неужто, это — правда»? «Да, — монах ответил скромно, —

Имеем мы придел, где женщины живут укромно,

И получают в дар чад, как богов всех снисхожденье».

— «Какой обет должна блюсти та, что зачать желает? —

Спросил начальник. Тот сказал: «Обета никого,

Особенного, кто не хочет, сутры не читает,

Пусть только молится всего перед ликом святого.

И если женщине знак выпадет благоприятный,

Она на ночь останется в одной из здешних келий,

Моленье ниспошлёт здоровый сон ей, благодатный,

После чего завяжется дитя в прекрасном теле».

— «Удобно ли одной ей ночью в келье оставаться»? —

Спросил Ван Дань. «Вполне удобно и весьма надёжно»! —

Ответил настоятель, — и не будет ей тревожно,

Снаружи дверь кельи слугою будет охраняться.

Никто из посторонних внутрь кельи ведь не проникнет,

Её не только слуги, и монахи охраняют,

А в случае опасности она слугу окликнет,

Так что у нас ей в храме ничего не угрожает».

— «Так. Так! — сказал начальник, — риска нет здесь никакого,

Но дело в том, наследников я не имею тоже,

А мне хотелось бы иметь ребёночка своего,

Но думаю, супруге приезжать сюда негоже».

— «Пусть это не волнует вас, — наставник успокоил, —

Вы сами можете возжечь огонь и помолиться,

Испрашивая себе чадо, и оно родится».

Когда-то настоятель для себя закон усвоил:

«Начальников нельзя обманывать — себе дороже».

Поэтому сказал: «Супруге вашей приезжать не надо,

Её следует блюсти лишь пост, читать молитвы тоже,

Придерживаться стоит в жизни, как всегда, уклада».

— «Но как же так?! — Ван удивился, — Это — не годится!

Ведь чудо с женщинами лишь тогда и происходит,

Когда она ночует в келье, на неё дух сходит,

И если не приедет, это чудо не свершится».

Сказал Фо-сянь: «Но вы не ровня ведь обычным людям,

Хозяин тысячи людей — вы, и честны, к тому же,

Вас Небо очень ценит, помогать вам в этом будет,

Дитя подарит, достаточно помолиться мужу».

Он не хотел, чтобы его жена в храм приезжала,

Есть мудрость: «Хоть хитёр плут, сердце у него пугливо»,

Он знал, молва о нём уж слухи где-то разглашала,

Боялся и старался с ним расстаться торопливо.

— «Вы интересно говорите, — в речи Ван заметил, —

Я как-нибудь приеду к вам, в ваш храм, на богомолье,

Сейчас же погуляю, ведь такое здесь приволье,

Я достопримечательностей много здесь приметил».

Ван Дань поднялся и пошёл в его сопровождении

Осматривать весь монастырь, вошёл с ним в придел, главный,

Там «Чадодарственный Зал» находился, достославный,

К нему и примыкали остальные все строенья.

Куда не взглянешь, всё резные балки и стропила,

Расписанные, ввысь летящие стоят колонны,

От красок ярких, позолоты глаз слепило,

И изваяние богини Гуань-инь, мадонны,

Стоящей под жемчужным украшением из подвесок,

С короной золотою и с сияньем на ланитах,

В руках — младенец, как к богатствам маленький довесок,

И рядом пять чадо-дарительниц, все — из нефрита.

А на подставках горят свечи, фонари мерцают,

Чжан Синя, небожителя, стоит изображенье,

Дарующего женщинам младенцев при рожденье,

Внизу курильницы дым, благовонный, источают.

Отвесив божествам поклон, глава Ван обратился

К Фо-сяню, с просьбой показать ему тех женщин кельи,

В которых с ними сам обряд зачатья проводился

В их снах, когда они все находились в их постелях.

Тот к кельям проводил его, в них всё было обычно:

Пол, потолки, и забранное пологом их ложе,

А по бокам — стол, стулья, и ночной горшок был тоже

И не было там ничего, что было б непривычно.

Не обнаружив ничего, Ван храм этот оставил,

В дороге думал: «Ведь закрыты кельи всё надёжно,

Откуда ж взялось чудо? И как злой дух всеми правил?

И разве забеременеть от духа сейчас можно»?!

Он долго думал, и в уме созрел план вдруг мгновенно,

К себе вернувшись, он позвал слугу по порученьям,

Сказал ему: «Найди мне двух певиц из заведенья,

Переодень в дам, знатных, пошли в храм обыкновенно.

Пусть там переночуют, пузырьки с тушью захватят,

А если ночью кто придёт, развратничать вдруг станет

Пусть голову накрасят им, одной макушки хватит,

Я в храме буду, посмотрю всё, утро как настанет.

Пусть незаметно сделают, им нужно постараться».

Слуга нашёл Чжан Мэй-цзе и Ли Вань-эр, двух знакомых,

И дал им порученье, те не смели отказаться,

Под вечер сели в паланкин и слуг наняли новых.

Когда прибыли в монастырь, две кельи сразу сняли,

Монахи подали им чай, фруктами угощались,

С десяток женщин рядом тоже кельи занимали,

Певички с женщинами теми, в Зал войдя, смешались.

Они совсем не собирались в храме том молиться,

И с наступленьем первой стражи в кельи удалились,

Со звоном колокола двери келий их закрылись,

За дверью слуги вынуждены были находиться.

Мэй-цзе проверила дверей засовы, положила

Под изголовье с тушью пузырёк, легла на ложе,

Но не могла спать, взгляд по сторонам переводила,

Любой снаружи шорох, раздающийся, тревожил.

Прошёл час, стихли голоса, всё будто затаилось,

И вдруг внизу раздался шорох, вздрогнула певица,

И тихо отодвинулась одна вдруг половица,

В отверстие из пола голова там появилась.

И, выбравшись наружу, человек встал в рост у ложа.

«Монах, — подумала она, — так вот кто оскверняет

Всех женщин из добрых семей, их сон в кельях тревожа,

Так, значит, правильно начальник их подозревает».

Тем временем, монах к свече бесшумно подобрался,

Задул её, раздевшись, шмыгнул к ней под одеяло,

Она спящей прикинулась, он на неё взобрался,

Его дыханьем, страстным, её всё лицо обдало.

Она, как бы проснувшись, попыталась отстраниться,

Вскричав: «Кто это»?! Кто меня к разврату принуждает»?

— «Архат я, златоглавый, к тебе Будда посылает

Меня, чтобы младенец мог на свете появиться».

Архат Будды был мастером в своём любви искусстве,

Певичка, опытная, не могла за ним угнаться,

Когда монаха страсть достигла до предела чувства

Мазнула темя тушью, продолжая отдаваться.

Монах её покинул лишь после второго раза,

Отметину на голове своей он не приметил,

И уходя, пакет оставив с порошком, заметил:

— «Пей с чаем по утрам и забеременеешь сразу».

Монах исчез, певичка же, устав, глаза закрыла

И погрузилась в забытье, когда всё забывают,

Но тут вдруг, лёжа на постели, тряску ощутила,

Подумала: «Монах вошёл во вкус, её желает».

Сказала: «Уходи, ведь поимел меня ты дважды.

Я вижу, ненасытный ты, монахи все такие».

— «Как ненасытный? Я пришёл к тебе сейчас впервые,

И вкуса не испробовал», — сказал тут голос, важный.

Певичка поняла, что разговор с другим имеет,

(Монахи, видно, появлялись в келье чередою)

Сказав: «Я не привыкла, чтобы спали все со мною,

Не приставай, я плохо чувствую, спина немеет».

— «Ты не тревожься, — он сказал, — снадобье я имею,

Прими их, и с тобой ночь, целую, будем резвиться.

Тебе понравится, твою усталость одолею,

Ты не сопротивляйся только, сможешь насладиться».

Ей удалось тушью мазнуть во время их слиянья,

Всю эту ночь от возбуждения она стонала,

Когда утром ушёл монах, доска на место встала.

Монах отметину не видел после расставанья.

Её подруга Ли Вань-эр глаз тоже не смыкала

В ту ночь, лежала в темноте, ждала любви мгновенья,

Свеча погасла вдруг от бабочки прикосновенья,

И через час в дальнем углу шуршанье услыхала.

Отдёрнул кто-то полог и залез под одеяло,

И тут она в мужских крепких объятьях очутилась,

Почувствовала губ прикосновенье, отстранилась,

Но страстное дыханье парня ей в лицо дышало.

Она рукой дотронулась до головы, обритой,

— «Ты, кажется, монах» — ему сказала замечанье,

Оставив на макушке кистью след, тушью облитой.

Монах ей не ответил, но ласкал её в молчанье.

Любила ласки Ли, подруги же была моложе,

Пришлись по вкусу ей любовные утехи гостя,

Его искусство и любовные приёмы тоже,

И от его усилий приятно заболели кости.

Подумала он: «Монахи толк в любви имеют,

Не верила, услышав, и сама в том убедилась,

Они наукой женщин овладения владеют,

Да так, что после этого немного утомилась».

И тут ещё одна фигура рядом вдруг возникла,

Сказав: «Повеселились, хватит, дайте, ради бога,

И мне, как старику, здесь позабавиться немного,

Хочу, чтобы она в суть изощрённости проникла,

И испытала удовольствие бы неземное».

Монах, хихикнув и одевшись тут же удалился,

Тот занял его место, и на грудь ей навалился,

Стал гладить ей и щупать её место, потайное.

Потом стал языком лезть в её внутренне царство,

Ли сделала тут вид, что неприятны приставанья,

Мужчина ей сказал: «Не бойся, есть моё лекарство,

Попей, и в тебе возникнет сразу же огонь желанья».

От зелья тонкий аромат везде распространялся,

Певичка зелье, им предложенное, проглотила,

И сразу её тело силой стало наполняться,

Она в себе влеченье к играм секса ощутила.

А тело, став податливым и мягким чрезвычайно,

Вдруг сразу настоящее блаженство ощутило,

Но о своём начальственном приказе не забыло,

В пылу макушку ему вымазала тушью тайно.

И гладя голову, бритоголовую, сказала:

— «Какая круглая и гладкая твоя головка,

Вот если бы орудовать могла б, как пенис, ловко,

Тогда бы, непременно, я её расцеловала».

— «Голубушка моя, — сказал монах, — когда одежду

Тебе захочется опять снять, приезжай за счастьем

Сюда, в миру другие — грубияны и невежды,

Тебе же подарить блаженство это — в моей власти».

Певичка сделала вид, что ей это предложенье

Пришлось по вкусу. В это время петухи запели,

Монах пакет снадобья дал ей для плодоношенья,

Здоровья пожелав, исчез, лишь доски заскрипели.

Ван Дань, как только стражу пятую часы пробили,

Ямынь покинул, захватив солдат и ополченцев,

Взяв инструменты, пыточные, канги, что там были,

Отправился в тот монастырь, рождались где младенцы.

Настал рассвет, но заперты все были храма врата,

Стучать в них слуги стали громко с криками открыться,

Он приказал в засаде оставаться всем солдатам,

Лишь по его сигналу должны были появиться.

Фо-сянь, узнав о посещении начальством храма,

Одевшись, поспешил к нему на встрече с подношеньем,

Взяв мальчиков-послушников с собой, красивых самых,

Внесли Ван Даня паланкин ко входу в помещенье.

Ван Дань в храм не пошёл, вошёл к Фо-сяню в управленье,

Потребовал монахов списки, сделать перекличку,

Тот дал приказ, собрать монахов по его веленью,

То было, как монах покинул только что певичку.

Забили в колокол, все иноки, перепугавшись,

Во двор тут высыпали и от звона всполошились,

И не о чём не думали, стояли так, собравшись,

Стояли, опустив глаза, где власти находились.

Начальник колпаки всем приказал снять, они сняли,

У двух макушки были в чёрный, у других двух — в красный

Измазаны цвет, и они никак не объясняли,

Так почему у них. Их спрашивать было напрасно.

Начальник приказал надеть на них колодки сразу,

Монахи, стоя, переглядывались, и молчали,

Ван Дань этот вопрос монахом повторил два раза,

Макушки почему их в красе, те же отвечали:

— «Наверное, кто-то сыграл из братьев шутку с нами».

Начальник молвил: «Шутников сейчас я вам представлю»,

Сказал — певичек привести, ещё объятых снами,

Их привели, вскричал шеф: «Я признаться вас заставлю

Всех, рассказать мне, что у вас в монастыре творится!

Как ваша братия младенцев женщинам дарила,

Мне правду говорите»! — обратился он к певицам,

Те рассказали, ночью в кельях что происходило.

И женщины сказали, как с монахами блудили,

И шефу показали возбуждающее зелье,

Как после с ними придавались страсти и веселью,

Монахам вымазав макушки, когда с ними были.

Монахи поняли, что преступленья их раскрылись,

Застыв от ужаса, четверо на колени пали,

Начальника к пощаде, к снисхождению взывали,

В своих грехах и во всех преступлениях винились.

Кричал начальник: «Молите сейчас вы о прощенье?

Ослы, плешивые! Вы верой в бога прикрывались,

Дурили жёнам головы, распутством занимались,

Сейчас за зло же просите к себе вы снисхожденья»?!

Тут настоятель понял сам, что дело принимает

Дурной вдруг оборот, сказал, чтобы с колен поднялись,

К начальнику уезда обратился: «Все нас знают,

Мы все только святым лишь заповедям подчинялись,

Лишь четверо развратников упрямо не хотели

Им следовать, мы жалобу на них писать решили,

Но негодяев этих сами вы разоблачили,

Придать их нужно смерти, и без лишней канители.

Но все другие к безобразию ведь не причастны,

Явите милость, ваша светлость, разберитесь с этим,

Согласен с вами, преступленья четверых ужасны,

Мы будем чистоту блюсти всегда на этом свете».

— «Не странно ли, что было всё в одном и том же месте? —

Спросил шеф, — где певички этой ночью находились,

Хотя и было богомолок много с ними вместе,

Наверняка, лазы тоже в других кельях открылись».

— «Нет, — молвил настоятель, — только в двух лазы и были».

— «Проверим это, — шеф сказал, — чтобы не быть предвзятым,

Допросим женщин, что приют в тех кельях находили,

И если не было, монахи все не виноваты».

Послал за богомолками, те в голос завили,

Что ничего не видели, ни слышали той ночью,

И никакие к ним монахи-де не приходили,

Иначе бы они их обнаружили воочию.

Начальник понимал, что женщины молвы боялись,

Скрывали, чтоб не стать причастными к тому позору,

Он приказал их обыскать, те не сопротивлялись,

Пакеты со снадобьем тут предстали его взору.

Спросил он их: «С монахами вы ночью не блудили,

Тогда, откуда же пилюли эти у вас взялись»?

И женщины, залившись краской от стыда, признались,

Что от монахов это зелье ночью получили.

Монахи всё надеялись замять и утверждали,

Перед начальником клянясь, что он не понимает,

Что зелье это женщинам ещё днём раздавали,

Но Ван Дань им сказал, что от певичек всё он знает.

— «Факт налицо! — воскликнул он, — хотите отпираться»?

И приказал связать монахов храма своей страже,

Связали всех, никто из них не стал сопротивляться,

Построили в колонну молодых и старых даже.

Фо-сянь хотел прибегнуть к силе, но тут испугался,

Ведь стражей было много, все оружие имели,

Ван Дань певичек отпустил, сам в город возвращался,

За ним шли арестованные, все на них глядели.

Ван приступил к допросу, вернувшись в управление,

Велел орудия для пытки принести в суд срочно.

Привыкшие к жизни, изнеженной, как и порочной,

Монахи все сознались, чтобы избежать мучений.

Когда были записаны монахов показанья,

Ван Дань, отправив их в тюрьму, стал составлять бумагу

Начальству, чтоб определили всем им наказанье,

Тогда Фо-сян, сидя в тюрьме, решился на отвагу,

И начал обсуждать с монахами план всех спасенья,

Сказал тюремщику Лян Чжи: «С собой не захватили

Мы ничего из денег, так как нас, как есть, схватили,

И здесь у нас нет ни одежды, ни средств прокормленья.

А между тем, в монастыре осталось денег много,

Вот если б вы троих иль четверых нас отпустили,

Сходить бы в монастырь, и не держали б нас всех строго,

Мы вам тогда бы серебром сто лянов заплатили».

У Лян Чжи разгорелись тут глаза от предложенья,

Сказал он: «Нас здесь много, сто лянов ничтожно мало,

За триста лянов я вошёл бы ваше положенье,

Сто лянов — мне, другим — двести, согласье бы настало».

— «Согласен, — тот сказал, — договоритесь же с другими».

Лян Чжи тюремщикам всем рассказал, те согласились,

Когда с тремя пришёл он в монастырь, те поделилась

Деньгами, все довольны были сделками такими.

— «Теперь нам нужно принести в тюрьму наши постели, —

Сказал Фу-сянь тюремщикам, — заплатим мы монетой.

Здесь неудобно спать, мы засыпаем еле-еле,

Не высыпаемся». Те согласились и на это.

Те же четверо вновь в монастырь пошли и неприметно

Ножи, мечи и топоры в постели положили,

Носильщиков наняли, угощенья прихватили,

Оружие в тюрьму попало с ними незаметно.

Вина купили, мяса, пиршество чтобы устроить,

Чтоб опоить тюремщиков, на пир их всех позвали,

Когда те опьянели, то оружие достали,

И стали лестницу, чтобы залезть на стены строить.

А в это время и реляцию Ван Дань составил

Властям, распутав весть клубок грехов монахов, грязный,

Но тут его вдруг посетил предчувствий ряд, ужасный,

Он возле управленья охранение поставил,

Подумав: «А злодеи собрались в одном все месте,

Случись что, с ними же не сладишь, нужно опасаться».

И дал приказ собрать всех стражников с мечами вместе,

Чтоб рядом начеку они могли ночь оставаться.

При первой страже по условному сигналу встали,

Вооружённые все топорами и мечами,

Воинственными криками тюрьму всю оглашали,

Разделались с тюремщиками, заколов ножами,

И выпустили заключённых, распахнув ворота.

И с гиканьем: «Месть! Отомстим»! — на город устремились,

Но тут же им навстречу выступила стражей рота,

А жители, спасая жизнь, в своих домах укрылись.

Бунт был подавлен, были обезглавлены монахи,

Их головы, как тыквы, по земле катались,

А храм сожжён был их, как только улеглись все страхи,

Бунтовщиков тела тайно сожжению придались.

В отосланном Ван Дань властям докладе говорилось:

«Юнчунский Лотосовый храм сожжён за преступленья

Монахов и постыдство то, что вместо наставленья,

Наставником Фо-сянем и монахами творилось:

Желающих иметь детей всех женщин принимали

Они в их храме, погрузившись в похоть и злодейство,

А ночью проникали к ним, и их к греху склоняли

И совершали с ними непотребные все действа:

Держа в грубых объятьях хрупких дев, им говорили,

Что бодхисатвами являются (так представлялись)

С небес спустились к ним, и беззакония творили,

А женщины им верили, прогнать их не решались.

За беззакония монахи смертью поплатились,

Была за мерзости и злодеянья им расплата,

За то, что в одеяние священников рядились,

Их Лотосовый храм сожжён был, как исчадье ада».

Пояснения

1. Деревянный сосуд с дощечками применялся в гадательной практике. В этот цилиндрический сосуд помещали тонкие дощечки, на которые наносились иероглифы и цифры. Сосуд полагалось трясти, пока из него не выпадет дощечка. Номер и знак на ней соответствовал определённому заклинанию в гадательной книге. Подобный способ гадания и сейчас распространён среди некоторых групп населения Дальнего Востока и Юго-Восточной Азиии.

2. Горные Врата (или Врата Пустоты) — образное название буддийского Храма.

2. Доклад о странной супруге студента Сунь Кэ

Во время «Далеко Идущей Истины» правленья (763-764)

Студент Сунь Кэ жил, на экзаменах он провалился,

Не знал, ему в делах, какое выбрать направленье,

В Лояне (1) временно, одно жильё сняв, поселился.

Раз у пруда принцессы Вэй (2) гулял он, дом приметил,

Который средь красот природных в парке затерялся,

Своим он видом от усадеб чем-то отличался,

К воротам подошёл Сунь, никого из слуг не встретил.

Большой дом был, как будто бы, построен там недавно,

Узнал он от людей, принадлежало то владенье

Известной госпоже Юань из семьи, всем достославной.

Он постучал в ворота, чтоб узнать о поселенье.

Никто на его стук из здания не отозвался,

Во двор у входа хижина стояла, небольшая,

Для посетителей была приёмная, такая,

Сунь отодвинул занавеску, там, войдя, остался.

Через какое-то там время стук дверей раздался,

И вышла девушка во двор, блистая красотою,

Её изящество было, как жемчуг под луною,

И Сунь глядел на её светлый лик и любовался.

И нежная, словно туман между ветвями ивы,

Она проплыла мимо, у цветов остановилась,

Сама, как будто, драгоценный камень, вся светилась,

Букетик орхидей Сунь увидал в руках в дивы.

Тогда подумал он, за нею тайно наблюдая:

«Похоже, дочь домохозяина — эта девица».

Она решила и у лилий вдруг остановиться,

Стихи произнесла там, никого не замечая:

«Цветком ты беззаботным там была ещё когда-то,

Но здесь уже ты не трава. О том напоминает

Синь гор, далёких, с белизной тех облаков, как вата,

И счастье необъятности они лишь сохраняют».

От слов тех, сказанных, лицо её вдруг помрачнело,

И, проходя близ хижины, на ней взгляд задержала,

Как будто что-то неприятное её задело,

Увидев лицо Суня, в дом поспешно убежала.

Потом к нему пришла служанка и его спросила,

Кто он, и почему так поздно к ним визит наносит.

Сказал он, что жильё он ищет и пожить здесь просит,

И он остался бы, если б хозяйка разрешила.

Затем добавил он: «Я приношу ей извиненья,

За то, что я случайно во дворе с ней повстречался,

И напугал, не выйдя к ней, и хижине остался,

Могу ли я питать надежду на её прощенье»?

Служанка всё передала, потом же возвратилась,

Сказав ему: «Вы этим проявили благородство, —

Сказала госпожа, — она, вас видя, устыдилась,

Что так предстала перед вами, показав уродство.

И просит подождать, чтобы она переоделась,

Идёмте в зал, вас провожу, её там подождите,

И о невежливости нашей строго не судите.

О вас я позабочусь, чтобы всё у вас имелось».

Они прошли в дом, Сунь узнал о ней всё из беседы,

Что дочерью она является Юань министра,

Почившего, что после смерти начались все беды,

Она осталась сиротой, и здесь нищает быстро.

Живут вдвоём в усадьбе, никого не принимают,

Она не знает, что ей делать в мире, и куда ей деться.

И, не имея родственников, никого не знает

Такого, на кого бы можно было опереться.

А вскоре девушка сама в красе своей явилась,

Она была ещё великолепнее, чем прежде.

Предстала перед ним к своей красивейшей одежде,

И прежде, чем сказать что-либо поклонилась,

Затем подать служанку фруктов, чаю попросила,

Сказав: «Приют вам если нужен, можете остаться,

В ту хижину, что у ворот, вам можно перебраться,

Служанке я скажу, чтоб вас она там поселила,

И если, что-то нужно будет вам, к ней обращайтесь,

Она всё сделает, услужит вам, определённо,

Себя ведите у меня, как дома, не смущайтесь»,

Сунь от гостеприимства чувствовал себя смущённым.

Сунь не женатым был и в девушку сразу влюбился,

И девушка сама к нему вниманье проявляла,

Не долго думая, жениться он на ней решился,

Сватов заслал к ней, и она его женою стала.

Была богатой госпожа Юань, деньги, шёлк имела,

Привыкший к нищете Сунь, стал, как сыр в масле, кататься,

В каретах ездить и деликатесами питаться,

Своих всех родственников удивлял, сидя без дела.

Когда они встречались ним, его они пытали,

Как он разбогател, что было равнозначно чуду.

Он сам не понимал, как и они не понимали,

Откуда брались деньги те, что тратил он повсюду.

Был он самовлюблённым, и к карьере не стремился,

И проводил всё время в роскоши и наслажденье,

Четыре года так прошло с богатством в упоенье,

Из города он выехать ни разу не решился.

Раз встретил родственника Чжан Сянь-юня он, гуляя.

Сказал тот: «Мы не виделись давно, ты изменился,

Хотелось пообщаться бы, о жизни рассуждая,

Я бы остался на ночь у тебя». Сунь согласился.

Прошёл в общенье вечер, когда полночь же настала,

Чжан руку Суня взял и тихо произнёс такое:

— «В тебе почувствовал я странность, с самого начала,

Гляжу я на тебя, и вижу что-то колдовское.

Ты должен рассказать мне, что с тобою приключилось,

Что в жизни необычное произошло где и когда-то?

Иначе попадёшь в беду, откройся мне, как брату».

Сказал Сунь: «Ничего со мною в жизни не случилось».

Чжан молвил: «Черпают из «Ян» всю жизненность мужчины,

У дев, небесных, тонкая душа в «Инь» оболочке скрыта (3).

Так две души (4), как птицы, в нас живут внутри корзины,

Летят в мир, возвращаются, когда крышка открыта.

И если тонкая душа в нас долго сохранится,

Когда даже телесная душа ослабевает,

То человек долго живёт, и с ней может продлиться,

Когда же тонкая душа исчезнет, умирает.

Из «Инь» состоят демоны, формой не обладают,

Бессмертные (5) же все — из «Ян», и тени не бросают,

Когда в борьбе между душами что-то побеждает,

С потерей равновесья — нарушенья возникают,

И это сразу проявляется во внешнем виде.

Смотрю, в лице твоём «Инь» место «Ян» там занимает,

Желаю правду молвить, на меня не будь в обиде!

Кто мудр умом, тот видит всё вокруг и понимает.

Поглощена твоя вся истинная сущность чем-то,

Внутри тебя сила твоя духовная исчезла,

Лицо же свежеть потеряло, будто бы облезло,

Ослаблены и корни твои, внутренние, кем-то.

А кости осыпаются в пыль, тебя демон иссушает,

И почему ты так упрямо это всё скрываешь,

Свои грехи все, скрытные, не разоблачаешь?

То, что таишь в себе, оно тебя и убивает».

Сунь поражён был, другу рассказал всё откровенно

О том, как он нашёл невесту, и на ней женился,

Как выглядела та при встрече необыкновенно,

И как, на ней женившись, её воли покорился.

Но ничего он странного в ней, всё же, не заметил,

Какого-либо колдовства, всё было, как обычно,

Он спал с ней, забавлялся, как все делают привычно.

— «Я не считаю, что она колдунья», — он ответил.

— «Но странно, — друг сказал, — что родственников нет на свете

У госпожи Юань, — ведь такое в мире невозможно,

Чтоб кто-то близких не имел, с кем поделиться можно

Переживаньями, не нравятся уловки эти.

К тому ж, она умна и навыками обладает,

Так разве не достаточно такого проявленья?

Ведь кто она, откуда здесь взялась, никто не знает,

Вдобавок, странное она имеет поведенье».

Сказал Сунь: «Но я в жизни ничего не мог добиться,

Всегда жил в нищете, не видел никакого роста,

А в браке с ней сумел я, как бы, заново родиться,

Я не могу забыть долг благодарности так просто.

Что делать мне»? На это друг его ему ответил:

— «Не может настоящий человек служить другому,

Тем более, ещё и демону, кого он встретил,

Как можно отдаваться заблуждению такому?!

Традиция гласит: «Того лишь ведьмы подстрекают,

Кто в ослеплении своём их чарам отдаётся,

Их если этот человек в покое оставляет,

То сделать ничего им своего не удаётся».

Неужто, для тебя долг благодарности важнее,

Чем собственная жизнь, ребёнок каждый это знает,

Что нужно от губительного убегать скорее,

И только взрослый человек того не понимает.

Волшебный меч имею я, и он не уступает

Мечам, античным, злые демоны его боятся,

Обычно он от волшебства людей всех охраняет,

И демоны не станут к нему близко приближаться.

Приблизится он если, обречён с жизнью расстаться,

Уж многие при помощи его так сохранялись,

И демоны к имеющим меч тот не приближались,

Спешили прочь из его дома подобру убраться.

Могу я завтра одолжить тебе его на время,

Его спрячь у себя, он будет действовать мгновенно,

И точно так, как нечисть истребило совершенно

Направленное зеркало Ван Ду (6) на Ин-у темя.

И если не поможет это, можешь отдаваться

Любви и милости твоей волшебнице-супруге.

Но всё же я тебя прошу её остерегаться,

И как-то отстраняться от влияния подруги».

А утром получил волшебный меч Сунь в обладанье,

Взял в руки и заметил исходящее свеченье,

И, расставаясь, другу Чжан сказал так на прощанье:

— «Глаз не спуская с неё, следи за её поведеньем».

Сунь Кэ взял меч с собой и его спрятал в кабинете,

Но отразилось на его лице переживанье,

И госпожа Юань заметила его терзанья,

Ворвавшись в кабинет, она сказала слова эти:

— «Тебя освободила от печалей и страданий,

И жизнерадостным тебя я сделала, счастливым,

Вместо того, чтоб оплатить за все мои старанья,

Не веришь, образом ведёшь себя ты, пакостливым.

И даже свиньи или же собаки не смирились,

С таким предательским и безобразным поведеньем,

Как можешь ты вести себя с таким вот отношеньем

Ко мне? С тобой мы в равном положенье находились».

Когда услышал эту ругань он, то поклонился,

Встав на колени с грустным видом, страх переживая,

Не зная, как всё объяснить, в сердцах себя ругая.

Придя в себя же от смятенья, так он извинился:

— «Идея эта от кузена Чжана исходила,

Готов я кровью искупить вину свою за это,

Не сделаю я больше то, что меня с толку сбило».

Жена его нашла меч, вынесла из кабинета,

И разломала на куски, затем ему сказала:

— «Чжан — юный негодяй! Скажи мне, в чём я виновата?

Вместо того, чтобы учить добру своего брата,

Как благодарным быть, что от тебя я ожидала,

Он учит сам тебя вещам, достойным осужденья,

Ему бы стоило стыду вначале поучиться,

С твоими чувствами, как смог ему ты покориться?

Я столько лет с тобой, какие у тебя сомненья»?

Жена его за тот проступок отсчитала строго,

Но каждое, при этом, в речи взвешивая слово,

Сунь, слыша слова эти, успокоился немного,

Когда он с Чжаном встретился, сказал ему сурово:

— «Считаю, что ты посоветовал мне безрассудно

Тигровые усы щепнуть, что глупостью явилось,

Уйти мне от зубов тигра едва лишь получилось,

Поэтому в живых остаться удалось мне трудно».

Кузен спросил Суня о меча местонахожденье,

Он рассказал, что стало с ним, тот сильно испугался,

Сказав: «Не понимаю этого, как он сломался»?

С тех пор же отказался Чжан от Суня посещенья.

Так прожил ещё десять лет Сунь Кэ с женой своею,

Двух воспитали сыновей своих в строгой морали,

Порядок соблюдали в доме их, сил не жалея,

Но всякого общения с народом избегали.

Однажды Сунь Кэ был в поезде, посетивши друга

В Чанъ-ани (7), канцлера Ван Цзиня (8), они вместе были

Когда-то в академии. Ему пост предложили,

Туда же переехать согласилась и супруга.

Друг рекомендовал его великому магистру,

Чжан Ван-цину (9) из Нанькана (10), который правил строго,

С большою перспективой стать со временем министром,

С семьёй и всей поклажей Сунь отправился в дорогу.

Дорогой им в горах сосновые леса встречались,

И каждый раз, когда на них Юань госпожа глядела,

Её грустнел взгляд, в глазах эти горы отражались,

Она в карете путь весь молчаливая сидела.

В Дуаньчжоу (11) она молвила: «Полдня пути отсюда,

Стоит на берегу реки Храм Горного Ущелья,

Живёт священник там моей семьи на поселенье,

Хуй-ю некий, творит он для паломников всех чудо.

Не видела его я несколько десятилетий,

Монашеской он старости в той местности достигнул,

В молитвах он проводит время, истину постигнул,

Все говорят, что его возраст — несколько столетий.

Он судеб предсказанья делает и очищенья,

И если мы зайдём в храм и ему еду подарим,

Он нас в пути благословит, при нашем посещенье,

Всегда удача будет нам, так мы его прославим».

Сунь согласился, позже они в храме появились

С корзиной пищи для монахов в форме подношенья,

В возвышенном была Юань в то время настроенье,

Когда обои с сыновьями в скит к нему явились.

Она дорожки знала все, что Суня удивило,

Как будто бы она когда-то храм тот посещала,

Кольцо монаху из нефрита с лазурью вручила,

И поклонилась ему низко в пояс, так сказала:

— «Вещица, старая, когда-то в храме находилась».

Монах, похоже, ничего не знал о деле этом.

По окончанью трапезы, с сосны стая спустилась

Вниз обезьян, чтобы поесть остатки от обеда.

Увидев их, Суня жена опять вдруг загрустила,

Еды кусочки со стола подбрасывать им стала,

Затем у старца тихо кисть с тушью попросила,

И на стене храма стихи рукою написала:

«Лишь миг назад сердце сочувствием к ним наполнялось,

Но вдруг внезапно всё исчезло и перевернулось,

Теперь вернулась в горы я, где всё во мне рождалось,

Где эхо сквозь туман, призывный, во мне вновь проснулось».

И, бросив кисть на землю, она, всхлипывая, встала

И крепко обняла двух сыновей и прослезилась.

— «Прощай, мы расстаёмся навсегда», — мужу сказала

И, сбросив своё платье, в обезьянку превратилась.

Взобравшись на сосну вслед за счастливыми друзьями,

Скачками на макушки близких сосен перелезла,

В последний раз вниз посмотрела грустными глазами,

С другими обезьянами в глубинах гор исчезла.

Сунь Кэ расстроен был и думал, дух покинет душу,

Прошло какое-то там время, так он оставался,

Пока не обласкал двух сыновей, с кем он остался,

Затем спросил монаха, и рассказ его стал слушать:

Сказал тот: «Понял я теперь, что это означало,

Когда я новичком был, держал эту обезьяну,

То был период царства «Сотворенья и Начала» (713-741),

Но вот какой тогда был год, я утверждать не стану.

Посланник императора Гао Ли-ши (12) приехал,

Он мимо проезжал и у меня остановился,

И обезьяньей хитрости он очень удивился,

На три рулона шёлка обменяв её, уехал.

Узнал я, она сделалась не только приручённой,

Вернувшись, отдал он царю для развлеченья,

Она была смышлёной и постигла все ученья,

Жила средь академиков и сделалась учёной.

Посланники о ней потом все много говорили,

И во дворце Шанъян (13) все разговаривали с нею,

Как говорят, она была и мудрецов умнее,

Там в хитрости её министры не превосходили.

Что с тем посланником случилось после, я не знаю,

После восстанья Ан Лушаня (14) так всё изменилось,

Кто мог подумать, что случится сцена здесь такая!

И что она в такую женщину вдруг превратилась.

Это кольцо было подарено купцом, заезжим,

Что из Восточной Индии проездом был, остался,

Теперь я вспомнил это, ведь тогда пил час с приезжим,

И говорил на темы разные с ним и общался».

Сунь Кэ расстроен был и вынужден был оставаться

В конце концов, уехал и с монахом он простился,

Домой обратно с сыновьями вместе возвратился,

Так как не мог в месте, другом, он службой заниматься.

Пояснения

1. Лоян — восточная столица Танской империи находится в нынешней провинции Хэнань

2. Пруд принцессы Вэй — пруд, вырытый в начале Танской династии четвёртым сыном императора Тайцзуна (626 — 649) Ли Тай, принцем Вэй, в центре города Лоян отводным городским каналом с запада на восток от протекающей реки Лоу.

3. Ян и Инь — две первоначальные силы традиционной китайской натурфилософии. Ян — мужская сила, светля, активная, позитивная и пр. Инь — женская сила, пассивная, тёмная, негативная. В человеческой сущности должны эти две силы себя уравновешивать, только тогда человек может быть здоровыми жить счастливо. Любое нарушение этого равновесия приводит к несчастью и беде.

4. Две души — дыхательная душа и телесная душа. Согласно древнекитайскому представлению, человек не обладает одной душой, как в христианской западной традиции. А имеет две души: дыхательную душу «хунь», состоящую из воздуха, которой приписывается энергия Ян, и телесную душу «по», состоящую из земли, которой приписывается энергия Инь.

5. Бессмертные — даосы, люди исповедующие учение Дао, учение об изменениях и коренных переменах, лежащих в основе всех мировых законов и процессов. Религиозное направление Даосизма доминировало во всём обществе во времена Танской династии, которое стремилось, прежде всего, к преодолению старения и бессмертию, особенно в вопросах физического и психологического благополучия.

6. Волшебное зеркало Ван Ду — волшебное зеркало, отражающее истинную природу вещей и влияющее на предметы, приводя их в исправленное состояние. (Смотрите мою книгу «Волшебное зеркало»).

7. Чанъ-ань — Западная столица Танской империи, в настоящее время город Сиань в провинции Шанси.

8. Ван Цзинь — (700 — 781) занял пост канцлера в 764 году. Он проявил себя как мудрый и дальновидный государственный деятель.

9. Чжан Ван-цин — об этом чиновнике в исторических анналах есть две истории, и ему посвящено одно стихотворение.

10. Нанькан — место, находящееся в современном Ганьсяне в провинции Цзянси.

11. Дуаньчжоу — сегодняшний Гаояо на южно-китайском берегу провинции Гуандун. Это место расположено немного южнее, чем Нанькан.

12. Гао Ли-ши — (умер в 762 году), евнух и любимый фаворит императора Сюань-цзуна, правившего с 712 по 756 год.

13. Дворец Шанъян — императорский дворец в Лояне, построенный императором Гащ-цзуном, правившим с 649 по 683 год.

14 Ан Лушань — (умер в 757 году) военный губернатор, начавший в 776 году военное восстание против центральной императорской власти.

3. Доклад о беспредельной свободной любви

Вино не может опьянить того, кто уже пьяный,

И чары женщин не прельстят, кто страстью обуянный,

Но суд над ним трёх поколений слишком уж суровый,

Меч мудрости дурный мысли отсекать готовый.

Но говорят, что прочные любовные союзы,

Обычно могут складываться за три поколенья,

Только тогда в жизни крепки супружеские узы,

Когда любовь имеет в нас какое-то значенье.

Реченье есть: «Они власами воссоединились (1),

На уровне бровей друг другу пищу подносили».

Однако счастья в любви многие же не добились.

Забыв об истине, лишь удовольствие ловили.

Бывает и иначе. Бедняк жизнь ведёт простую,

И в доме кроме голых стен нет, чем бы мог гордиться,

Но Небо приготовило ему судьбу иную,

Встречает где-то в жизни он под стать себе девицу.

Сплелись их судеб нити в прошлом, брак стал предрешённым,

Не ясно, то было случайность иль закономерность,

За добродетель их то стало актом, завершённым,

И их скрепила вдруг любовь, и на всю жизнь их верность.

Брачный союз — дело, нешуточное, в своей доле,

Любовь друг к другу ведь не только лишь одно желанье,

Обычно брак проводит по пути всех испытанья,

На том пути с людьми случается много историй.

Но смельчаки преграды эти преодолевают,

И через испытания, великие, проходят,

Пути к соединенью и слиянию находят,

В конце борьбы возлюбленных — желанных обретают,

Что до людей обычных, с ним дело тут, другое,

Красавицу увидев, сделать все они готовы

Всё, чтоб её заполучить, и сотворят любое

Безумие, и даже сами примут облик, новый.

И с этим совершают недостойные деянья,

Кипя страстями, чтобы плотской связи с ней добиться,

И чтобы хотя капельку бы ею насладиться,

Идут на преступленья, всё теряя пониманье.

И в результате этим имя лишь своё марают,

Свою семью и окружение своё поганят,

В страстях их гибель, к себе привлекая, манит,

И девять из десятка таких в жизни пропадает.

Но кто-то возразит, что кое-кто в этом находит

Удачу, и порой даже счастливыми бывают,

И что мошенникам обман и мерзость с рук им сходит,

И, разве, до единого они все погибают?

Но в мире нет того, что было бы необычайно,

Всё учтено: добро, любое, и любая мерзость,

Ведь всё, что происходит, происходит не случайно,

В причинно-следственных всех связях есть закономерность.

Между проказниками и безумцем есть различье,

Тем, кто стремится к гибели, без совести и веры,

Кто голову теряет, с нею всё своё обличье.

Тому бывают в жизни и наглядные примеры:

В Сучжоу жил один помещик, и его поместье

Одною из сторон к скиту монашек примыкало,

Где пять монашек проживало в этом месте,

«Заслуг и Добродетели Обитель» называло.

Средь молодых монахинь, как бы «в облаках парящих»,

Была одна монахиня, кто красотой блистала,

Была моложе всех и настоятельницей стала,

Сластолюбивою считалась, среди грех творящих.

Она любила рассуждать, слова сказать цветисто,

И суесловию с большой любовью отдавалась,

В скиту приёмом девушек и женщин занималась,

Её любили все, но что-то в том было нечисто.

И мягко, вкрадчиво она могла поведать

О чувствах человеческих, поддерживала страсти,

Предупреждала всех, какие могут быть напасти,

Поддерживала тех, кто скрытное хотел изведать.

Была большой искусницей, красиво вышивала,

Стихи писала всем и складно письма составляла,

Не удивительно, что многие её любили,

В дома её все звали знатные и приходили.

Кто чадо испросить хотел, ней с просьбой обращался,

Она молебен совершала от бед и несчастий,

Сама производила очищенья и причастья,

А в результате у желающих мальчик рождался.

После визитов шли к ней для душевных разговоров,

И как бы проникали меж собой духовным родством.

В обители семнадцать келий было и притворов,

И прихожанки проживали там со всем удобством.

Но были те, что наотрез идти отказ давали,

Причину их отказа никому не объясняли,

В обители, как правило, мужчин не принимали,

И все дела их подозрения не вызывали.

В Сучжоу же однажды судья Юань вдруг появился,

С ним был и следователь по особым порученьям.

Он почти рядом с тем скитом монашек поселился,

И занялся работой по делам всем, изученьем.

Раз как-то по двору гулял он и искал прохладу,

Вдруг видит башенка стоит, он на неё взобрался.

Оттуда стал смотреть вниз, взгляд его скользил по саду,

Вдруг увидал он одну сценку, даже растерялся,

Внизу в скиту стояли женщины три, целовались

Поочередно, и о чём-то весело болтали,

Смеялись, на него внимания не обращали,

Потом одна ушла, и двое с нею попрощались,

Пошли в обнимку в скит и двери за собой закрыли,

Судья спустился вниз, промолвив в полном удивленье:

— «Какое странное у этих женщин поведенье!

И очень подозрительное, кем же они были»?!

А утром он слугу спросил: «Чей храм это там слева?

И кто живёт сейчас в нём, иноки иль инокини»?

— «Туда зайти лишь только может женщина иль дева,-

Сказал слуга, — живут пять женщин, мужчин нет в помине».

Но после разговора не рассеялись сомненья,

Он рассказал о подозрениях главе уезда,

Тот выделил ему троих солдат для выясненья.

Судья с ними отправился в скит, и встал у подъезда.

Его приезд в храм вызвал замешательство, большое,

Четыре инокинь у входа в скит его встречали.

— «А где же пятая»? — спросил он их. Они молчали,

Затем ему сказали: «Ушла в здание, другое».

— «А где то здание? — спросил он. — Ну-ка, покажите».

Они не отвечали, головы лишь опустили,

Солдатам приказал он: «Всю обитель обыщите»!

Те обыскали всё, монахиню не находили.

Тогда пошёл на хитрость он, одну отвёл в сторонку,

Спросил её о пустяке и передал солдатам,

И подозвал других, сказав им: «Ваша ложь чревата

Расплатой. Та во всём призналась, — той сказал вдогонку, —

Я знаю, где она, и то, чем в храме занимались,

Хотели обмануть меня во всём? Какая дерзость!

Вас закуют в колодки, придадут суду за дерзость».

Монахини те задрожали и во всём признались.

Судья солдатам крикну тут: «Колодки принесите»!

Одна монахиня не выдержала и сказала:

— «Есть в келью тайный ход». «Тогда его мне покажите»! —

Судья вскричал. Монашка вход тот показала.

— «Вперёд»! — чиновник приказал солдатам в разговоре, —

Монахиню найдёте, то ко мне её ведите,

Других не трогайте, орудья пыток принесите»!

Те привели ту настоятельницу в страхе вскоре.

Затем и келью, где она жила, всю обыскали,

Нашли картинки занимавшихся двоих любовью,

И девятнадцать шёлковых платочков отыскали,

В коробочке, замазанных первой девичью кровью.

Там также были списки дев, в той келье ночевавших.

Все богомолки из скита со страхом удалились,

Увидев, что монахини в колодках находились

Судья в ямынь вернулся, пять монахинь с собой взявши.

Он приказал позвать в ямынь старуху-повитуху,

Она произвела осмотр всех, и ему призналась —

Средь пяти инокинь одна мужчиной оказалась.

Допрос его он сразу начал, отпустив старуху.

Мошенник рассказал: «И я монахом был когда-то,

С лет, малых, был красив, и походил лицом на деву,

Наставник у меня был, и любил меня, как брата,

Он научил меня искусству, как придать шарм телу,

Как из мужчины с этим шармом в женщину меняться,

В сознанье девы проникать, к любви её склоняя,

Подругу лаской соблазнять, соитья добиваться,

Овладевать ею, желанья удовлетворяя.

Как силу сохранять, мужскую, во время соитья,

Когда, в теченье ночи, на десяток дев хватает

Энергии, космической, что в нашем есть сокрытье,

Как её черпать, что нас всех к бессмертью приближает.

Наставник в своё время мне открыл это ученье

Он в храме «Белый Лотос» (2) изучал его когда-то,

Спасенье Будды и даосское преображенье

В нём сочетаются, как в сплаве серебра и злата.

Ведь с сексуальной практикой достичь бессмертья можно,

При помощи её даосы миром управляют,

Они секреты с нею перевоплощенья знают,

Способны делать всё, что человеку невозможно.

Но чтобы это всё познать, им нужно заниматься,

Теория рождает только в практике уменье.

Поэтому я и решил в скит, женский, перебраться,

Где есть возможность совершенствовать это ученье.

Я сразу здешним инокиням по душе пришёлся,

Когда они узнали правду о моём искусстве,

Изведывав с соитии неведомое в чувстве,

В обители наставницы чин для меня нашёлся.

Немало совсем юных дев и женщин к нам приходит,

Я с ними провожу ночь, в свою келью завлекая,

Со мной в соитье удовольствия они находят

Почти все, так как в сексе я приёмов сотни знаю.

Бывают и строптивицы, они не уступают.

Тогда я с ними к ворожбе, даосской, прибегаю,

От чар которой нет защиты, и овладеваю

Телами их, они в моих объятьях будто тают.

Правда, они потом в скит больше не приходят,

К соитию со мной я никого не принуждаю.

Подруги же мои мне юных дев других находят.

И я искусство совершенствовать здесь продолжаю.

Но женщин большинство идёт ко мне без принужденья,

И разве то, что делаю я с ними, преступленье?!

Ведь я дарю всем им неведомое наслажденье,

В них родилось к соитью вечное со мной стремленье».

А жёны из семей, богатых, сами в знак протеста

Состряпали бумагу в мэрию судье такую,

Что против они все монахинь пятерых ареста,

Чтоб их освободили срочно, оправдав вчистую.

Пока ещё судья с монахинями разбирался,

Они своих мужей протестовать подговорили,

И каждый произволом судьи в храме возмущался,

Всё новые детали с возмущеньем находили.

Судья не стал им отвечать, чтоб добрым показаться,

Послал им всем с кровью девиц платки, чтоб замолчали,

Мужья, их получив, шок настоящий испытали,

На них смотря, не знали, от стыда куда деваться.

Судья составил приговор: «Нам всем известно стало,

Что некий Ван, сластолюбивец, блудодей, презренный,

Скрыв имя, пол, вёл образ жизни, необыкновенный,

Кем он на самом деле был, то общество не знало.

Намазавшись румянами, он проводил ученье

Тайн «Белых Лотосов» монахов, всеми запрещённых,

И тайно проповедовал свои нравоученья,

О сексуальных методах искусства, изощрённых,

Вводя в искус простой люд и девиц, ликопрекрасных,

Вёл в комнаты свои и заставлял их раздеваться,

И ворожбой той принуждал себе их отдаваться,

Входил в них, и сопротивленье было их напрасно.

Соединяя длани, на молитвенном он ложе

Мог извлекать стебель, нефритовый, как будто чудо,

Никто не мог подозревать, на что это похоже:

Монахиня или монах, в соитье был покуда.

Когда лежал он, лотос, золотой, освободивши,

Кто знать мог, кем он был на деле, девой иль мужчиной?

Подобно змею в пещеру драконову проникши,

Овладевал он телом так в игре, неодолимой.

Необходимо обиталище разрушить блуда,

Пресечь всё то, что осквернением души чревато,

Лишить возможности грешить виновника разврата,

Отняв его жизнь, в назидание простого люда».

Прочитан приговор был, сделаны приготовленья

Для казни его, и жестокой пытки в наказанье,

И лицедей, изнеженный, не выдержал мучений,

Дух испустил. Его храм был сожжён до основанья.

Монахини его же тридцать палок получили,

В певички были проданы для разных развлечений,

В пруду монаха тело, молодое, утопили,

Таким путём закончились монаха приключенья,

Но среди женщин этих и такие находились,

Не смог кто пережить его трагической кончины,

Узнав о его гибели, они вдруг удавились,

Видать, любовь с уходом в мир, иной, стало причиной.

Монах чинил обман с развратом долго, как известно,

А умер, ему места не нашлось для погребенья,

А мог прожить ещё жизнь долгую он интересно,

Если б одумался и приял нужное решенье.

Прервал б монашество, нашёл себе жену по вкусу,

Остепенился и исправил бы своё сознанье,

Жил бы как все, не поддавался больше бы искусу.

Не дожидался бы конца, за всё, как наказанья.

Буддийская есть поговорка, как стихотворенье:

«За каждый добрый, злой поступок ждёт вам воздаянье,

Пусть не известен срок, но ещё грянет наказанье,

Как и даруется награда за добра свершенья».

История другая есть, где дева, став мужчиной,

Любви добилась и возлюбленного получила,

Любовь где, настоящая, всему была причиной,

Которая возлюбленных сердца соединила.

Раз за Восточными Вратами областного града

Хучжоу в доме служащего семья проживала,

Дом был великолепный, находился внутри сада,

Все жили счастливо, и им всегда всего хватало.

Хозяин вскоре умер, и жена вдовою стала,

Сын с дочерью остались, ей двенадцать лет лишь было,

Но красотой, умом она подруг превосходила,

Была худой, недоедала и порой хворала.

Понятно, что вдова за дочь всегда переживала,

Старалась делать всё, чтоб оградить от всех напастей,

Не расставалась с ней, возле себя её держала,

Чтоб с нею не произошло каких-либо несчастий.

Однажды в доме настоятельница появилась

Монастыря Цуйфань — «Обитель Бирюзы Плывучей».

Вдова обрадовалась гостье и ей поклонилась,

Так как когда-то её знала в жизни их, кипучей.

Монахиня была умна, умелицей считалась,

Поддерживать беседу с простотою, небывалой,

Уста, цветистые, имея и язык, лукавый,

Хоть и любила поблудить, святошей представлялась.

С ней в храме жили две молоденькие ученицы,

Там с ними непотребными делами занималась,

Увидев у вдовы очень красивую девицу,

Решила, чтобы с ней в монастыре она осталась.

Вдову она спросила: «Сколько лет дочурке вашей»?

— «Двенадцать, — та сказала, — она многое уж знает,

Но слабенькая, из болезней вот не вылезает,

Тревожусь и хочу, чтоб она стала ещё краше».

— «А вы молились за неё»? — монахиня спросила. —

Своё высказывали сокровенное желанье»?

— «Чего только не делала, — вдова её говорила, —

Но ничего не помогло, к ней Будды нет вниманья.

Сидит проклятая в ней хворь, видно, судьба такая,

Со злой планетою столкнулась, крутит что над нею».

Игуменья сказала: «Но причина здесь другая,

Хочу взглянуть на знаки жизни те, что правят ею».

Монахиня тут на себя вид важный напустила

И принялась гадать на листьях над её судьбою,

Потом торжественно ей точку зренья изложила:

— «Не нужно больше оставаться дома ей с тобою,

–«Стара я, — возразила та, — мне жалко с ней расстаться,

Но я на всё согласна, лишь была б она здорова,

Вот только чем же она будет где-то заниматься,

Что будет делать, не имея собственного крова»?

— «Просватана ль девица ваша»? «Нет», — та отвечала.

— «Её судьба столкнулась с одиночества звездою,

В замужестве будет болеть, — монахиня сказала, —

Уж лучше в храм её послать монахиней со мною.

Она покинет суетный мир, беды все исчезнут,

И радость преумножится, здоровье укрепится,

В тиши монастыря чтенья сутр ей будут полезны,

Её душа в святой обители преобразится».

Вздохнув, сказала мать: «Всё это — верно, в самом деле,

Поступки, добрые, должны на лицах отражаться,

Как у Будды, хоть мне и жалко с дочкой расставаться,

Но что поделаешь, забочусь я о её теле.

Глядишь, вдруг заболеет и помрёт, пойдёт всё прахом,

И чтобы не было мне с нею в жизни огорченья,

Прошу вас, мою дочку взять в свой храм для обученья,

Чтоб не смотрела я всегда на дочь мою со страхом».

— «Но разве же могу к вам проявить я небреженье,

В монастыре придёт в себя дочь ваша понемногу,

Конечно же, возьму её я в скит наш в обученье,

Давайте сейчас вместе собирать её в дорогу».

Так девочка попала в монастырскую обитель,

Куда её послала неразумно глупость вдовья,

Где царствовал в святейшем месте сам порок-губитель (3),

Где свил средь изваяний Будд разврат своё гнездовье.

Игуменье приманка там была необходима,

Она молоденьких смазливых дев в храм набирала,

Чтоб привлекать мужчин, она которых обожала,

И чтоб влекла их к девам страсть неодолимо.

Но девушке всего двенадцать лет в то время было,

И многое она ещё умом не понимала,

Взрослее будь она, то приглашенье б отклонила,

Потом её два раза в год мать в храме навещала.

Мать менее тревожилась, когда её встречала,

Она казалась ей вполне счастливой и здоровой,

Уверила себя, что правильно её послала

В скит, что на пользу ей идет порядок в храме, новый.

А девочка росла там, постепенно всё взрослела,

Хотя и странности в монастыре и замечала,

Но до поры внимания на них не обращала,

Так как там не было ещё до этого ей дела.

В Хучжоу жил студент один, Цай Вэньжэнь его звали,

Был молодым, красивым, стать готовился ученым,

Его друзья за его ум, таланты обожали,

Он много занимался и был целеустремлённым.

Он из-за крайней бедности ещё всё не женился,

Жил с матерью, которой лет под сорок уже было,

Компания его друзей всегда им дорожила,

Звала на угощение, когда он не учился.

Раз позвала его в Ханчжоу для увеселений,

Когда в окрестностях Всеобщий Праздник (4) проводился,

Чтоб у ручья полюбоваться мэйхуа цветением,

Там где буддийский скит младых монашек находился.

Конец ознакомительного фрагмента.