Исповедь командира

Владимир Терехов

О чем я думал 1972 году? Офицер без дела – так может быть. Быть человеком, не быть «солдафоном», не делать из подчиненных «нижних чинов», а уважать в них людей. Да, я «двухгодичник», закончил академию, три года командовал ракетным полком и десять лет преподавал «Тактику» в академии. Командир полка несет полную ответственность за всё, что делается в полку и за весь личный состав полка. Командир обязан делать всё для того, чтобы боевая задача полка была выполнена в любое время.

© Владимир Терехов, 2023

ISBN 978-5-0059-9043-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается

всем однополчанам,

с которыми имел честь служить

***

О чем думал молодой лейтенант Терехов в конце 1972 года? О том, что через два года он уволится из РВСН и будет строить свою гражданскую карьеру. В конце 1973 года мысли о службе были совсем другими. Но я и представить себе не мог, что через десять лет стану начальником штаба ракетного полка.

А вот в 1982 году, после выпуска из академии мысли о военной карьере были уже более конкретные. Но, тем не менее, я даже не думал, что всего через три года я буду командиром полка. Впервые мне об этом сказал весной 1984 года командир дивизии генерал-майор Крыжко. Тогда я, на его вопрос, о том, хочу ли я быть командиром полка, ответил, что я всего полгода начальник штаба. Да, даже учеба в академии не смогла заставить меня конкретно отвечать на вопрос, а не задавать, как это свойственно одесситам, встречный вопрос.

Много-ли двухгодичников становились командирами полков? Кроме меня я других не знаю.

Сейчас, по прошествии многих лет после того, как я уволился из Вооруженных Сил, я часто думаю о своей службе от первого до последнего дня. Но, естественно, наиболее часто мне вспоминаются годы службы командиром 804 ракетного полка. И я думаю: а почему я делал так, а не иначе? Вот сейчас… если бы…, то я бы…

Я не буду писать про сослагательное наклонение, это не про него. Опыт службы, особенно после учебы в академии, десять лет преподавательской деятельности сыграли свою роль. Наверное, то, что я не прошел «курсантскую школу» сыграло какую-то роль. Многие вещи, которые для офицеров, закончивших военные училища были нормой, для меня были не просто непонятны, они были просто недопустимы. Быть человеком в любой ситуации, не быть «солдафоном», не делать из подчиненных «нижних чинов», а уважать в них людей.

И ещё одно обстоятельство сопровождало отношение к двухгодичникам на протяжении практически всей службы: некоторые «прошедшие курсантскую школу» относились ко мне с пренебрежением. Они считали, что мое продвижение по службе — плод «большого блата» и «мохнатой лапы». Я не случайно назвал этих людей «прошедшими курсантскую школу», а не офицерами, закончившими военные училища. Не может офицер относиться к своему товарищу по службе с пренебрежением. Только офицерская дружба позволяла успешно решать стоящие перед подразделением задачи.

Конечно, знание уставов на первых порах создавало некоторые сложности. Но уже через восемь лет службы я, при поступлении в академию успешно сдал все экзамены, в том числе по уставам и специальной технической подготовке. А два парада на Красной площади так подняли мою строевую подготовку, что я на плацу мог дать фору любому «кадровому» офицеру.

Да, я «двухгодичник», закончил академию, три года командовал ракетным полком и десять лет преподавал «Тактику ракетных войск» в академии. И только в нашем учебном отделении было три «двухгодичника», а всего на курсе человек восемь-десять. И мы ни в чем никому и никогда не уступали.

Мои дипломники получали в основном отличные оценки, многие мои ученики стали учеными, занимали высокие должности в академии и гражданских организациях, и я ими горжусь.

«Командир полка в мирное и военное время несет полную ответственность… за всё, что делается в полку и за весь личный состав полка».

«Командир обязан… делать всё для того, чтобы боевая задача полка была выполнена в любое время».

Может быть я слишком вольно трактую уставы и другие руководящие документы? В том числе и об этом данное повествование.

***

Из моих двадцати шести календарных лет службы два года я учился и десять лет преподавал в академии. А из оставшихся четырнадцати только в первый год моя должность называлась «старший оператор». Всё остальное время в названии должности было слово «командир» или «начальник». И я гордился этим. Нет, не в плане того, что «Я» — такой-растакой большой начальник, а все остальные — так… Посмотрите любой Устав: «Командир обязан…». Вот этими обязанностями я и гордился. Это ВСЁ мне доверили, и я ОБЯЗАН сделать всё, что положено. Нет, не всё у меня получалось, было много ошибок. Но главное, что было и есть в моей жизни, это то, что я офицер, который во время службы делал всё, чтобы наша страна была под моей, лично моей защитой.

***

Нет ничего хуже, чем такое состояние, когда офицеру в рабочее время делать нечего.

Такого не может быть, скажут мне. Мы, офицеры ракетчики, все свое служебное время направляли на поддержание постоянной боевой готовности подразделений. Ты дослужился до командира полка, преподавал «Тактику» в нашей Академии и говоришь такое…

Нет, конечно, у любого офицера бывают минуты, когда он после обеда может несколько минут посидеть в курилке, послушать свежий анекдот от недавно прибывшего из отпуска товарища. А если в курилке «все свои», то «пощипать перышки» начальству или какому-нибудь «политрабочему», который «ляпнул» на партсобрании «очередной лозунг» о вреде алкоголя, а потом вместе со всеми зашел в буфет офицерского общежития, чтобы «принять по сотке».

Да и с «любимым личным составом» неоднократно беседовали в перерывах во время обслуживания «дорогостоящей техники». Я не случайно выделил в предыдущем предложении слова кавычками. Это не я придумал. Ещё будучи мальчишкой, когда родители мои и моих товарищей собирались на общей кухне, такие слова частенько можно было услышать. Нет, это не была ирония. Старшие товарищи моего отца воевали, спали с солдатами в одном окопе, ели из одного котелка… А слова эти появились из уст тех самых «политрабочих», тех самых людей, многие из которых никогда толком не занимались ни личным составом, ни, тем более, техникой.

Да, случались и минуты, и часы даже во время несения боевого дежурства, когда офицеры отдыхали. Бывали случаи, когда всю ночь напролет офицеры резались в карты. Нет, не в дурака, естественно. Играли, чаще всего, в преферанс. Хотя, были и любители «похрапеть». Сейчас уже и не вспомню, кто привез в полк эту игру: «храп». Но было время, когда любители карт больше ни во что, кроме «храпа» не играли. Была группа «старых капитанов», любителей «секи».

Нет, конечно на картах не сошелся свет клином. И на дежурстве мы играли в футбол и волейбол в одной команде со своими солдатами. А будучи комбатом я разучивал со своей батареей строевые песни, а однажды, на строевом смотре, даже был «запевалой» идя впереди своей батареи.

Но это все были «мгновения». А остальное время занимала «постоянная боевая готовность». И эти три слова были полны смысла. Сюда входили и постоянные занятия по обучению личного состава, и необходимость обслуживания боевой техники, которая, несмотря на солидный её возраст, должна была работать безотказно. И даже уборка территории от снега зимой, которая, иногда, занимала существенное время суток, была направлена на поддержания боевой готовности.

Я уже два с половиной года был командиром батареи и считал, что «БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ» — это то, чему я должен посвятить жизнь, отдать все силы и знания.

В полку я был единственным «двухгодичником», уже через три года после начала службы назначенным на такую высокую должность. И надо сказать, что батарея по многим параметрам была «в верхней части списка». Я стремился повышать уровень как своей личной подготовки, так и подготовки подчиненных. Конечно, мои домашние не всегда были довольны такой работой. Были случаи, когда я не мог приехать в аэропорт, куда приезжала Таня с Виталиком, чтобы их встретить.

Да и в выходные частенько приходилось вместо прогулок с семьей ехать в полк. То проверочное КЗ, на которое приезжает комиссия из армии, то проверка техники, то просто ремонт казармы или сооружений на боевой позиции. И такая работа мне нравилась.

И вдруг все изменилось. Не стало ни готовности техники, ни необходимости подготовки личного состава…

Весной 1978 года наш 304 гвардейский ракетный Краснознаменный полк сняли с боевого дежурства.

***

«Я, Терехов Владимир Витальевич, родился 22 ноября 1950 года в семье офицера…». Так я неоднократно начинал свою автобиографию. Ничего особенного: школа, переезды с родителями из одного городка в другой, внезапный уход из жизни отца в возрасте тридцати восьми лет, институт, стройотряды. Свадьба и рождение сына перед окончанием института. Рапорт с просьбой о направлении после института на службу в Вооруженные силы.

Да, я хотел отслужить сразу после института, чтобы потом «строить свою гражданскую карьеру». Мне исключительно повезло. Попасть на службу в Прибалтику… Этот район Союза считался «почти что заграницей». Мы с моим другом Славой Сагайдаком почти сутки провели в Риге, потом поехали в небольшой городок Валга, на границе Латвии и Эстонии. Тут наши пути разошлись. Я поехал на север Эстонии в небольшой городок Раквере.

Как человек из военной семьи, я понимал, что приказы не обсуждаются. И когда мне сказали, что моя служба будет проходить в стартовой батарее, я принял это, как должное. В полк из военных училищ прибыло ещё несколько офицеров. Поэтому «новые знания» вместе со мной постигали ещё два офицера. В училищах они изучали другие ракетные комплексы, поэтому, можно было считать, что уровень подготовки по этому ракетному комплексу у нас был одинаковый.

В первый же день, после обеда, я поехал получать военную форму. Военный городок, где жили солдаты и находилась техника, располагался километрах в двадцати на юг от города Раквере. А дома, в которых жили офицеры находились на северной окраине города. Иногда офицеры называли свое место жительства «зимние квартиры». Почему — не знаю. Жили там, естественно, круглый год. Кроме домов для офицеров там располагался автопарк, где «ночевали» автобусы, возившие нас на службу. Рядом с автопарком (правильно, по уставу, он назывался просто «парк») находилось здание, где была казарма, в которой жили водители. А на первом этаже здания располагался «вещевой склад». Вот туда я и пришел за военной формой.

Начальник склада, прапорщик лет сорока, посмотрел на меня внимательно, спросил рост, размер обуви и головного убора. После этого он стал выносить из склада полагающееся мне обмундирование. Я и представить себе не мог, как много всего положено офицеру: две пары сапог, ботинки, шинель, три фуражки, шапка, форма полевая, повседневная вне строя, повседневная для строя, парадная, носки, разные портянки, галстуки, погоны, петлицы, эмблемы, звездочки…

Вынося отдельные элементы, он предлагал примерить. А когда я попытался надеть шинель на рубашку, остановил и заставил сначала надеть повседневный китель. При этом он расспрашивал, кто я, откуда, кто родители. А когда узнал, что отец был офицером обрадовался и сказал, что всё это я, конечно, видел и понимаю, где погоны, где петлицы и что такое «портупея».

Когда все положенное обмундирование было выложено на огромный, метров пять длиной, прилавок, он показал мне плакат и сказал, что надо зарисовать расположение звезд на погонах и эмблем на петлицах. А перед тем, как оформить и подписать множество бумаг на получение обмундирования, достал из-под прилавка две катушки ниток и несколько иголок.

Прапорщик, начальник склада, особо обратил мое внимание на то, что форма должна «сидеть». Для этого он несколько раз менял кителя, брюки, шинель. «А то идет офицер, не глаженый, форма мешком, сапоги грязные, портупея распущена. От такого народ шарахается, как от чучела. А ты человек военный, родителями к порядку приучен, да и семья уже есть. Жена должна всегда идти слева, чтобы ты правой рукой мог приветствовать своих товарищей, отдавать воинскую честь старшим и младшим. Не стесняйся прикладывать руку к головному убору, когда тебя приветствуют младшие по званию. Надо уважать всех — и старших и младших. А то некоторые лейтенанты не то, что солдат, прапорщиков не приветствуют, мол, много чести. Нет, чести много не бывает. Это просто неуважение наших армейских традиций, когда руку к головному убору не прикладывают. А про то, что руку „к пустой голове не прикладывают“ это ты, конечно, знаешь», — так напутствовал меня начальник склада, когда я забирал остатки обмундирования.

Донести все это «богатство» до общежития сразу было невозможно. Поэтому мне пришлось переносить вещи в два захода. А дома я начал приводить форму в надлежащий вид. Сначала я закрепил на погонах звездочки, а на петлицах эмблемы — перекрещенные орудийные стволы.

Перед тем, как пришить погоны к повседневному кителю, я его надел и подсунул погоны под воротник. Хорошо, что в комнате было зеркало. Можно было посмотреть, чтобы было ровно и красиво.

Проще всего оказалось сделать погоны для рубашки — я видел, как это делает отец. Промучавшись около часа, я пришил погоны на повседневный китель и китель полевой формы. Самое сложное оказалось пришить погоны на шинель. В общем, часа за четыре я оборудовал и погладил всю форму. Мой сосед по комнате, начальник связи полка, одобрил мои труды, словами, что лучше сразу все сделать, чтобы потом не оказалось, что надо полевую форму надеть, а она не готова.

***

Первые дни службы были похожи один на другой. Сразу после приезда в полк все офицеры шли в столовую, на завтрак. Я застал то «золотое» время, когда все офицеры «стояли на довольствии по летной норме». Для «двухгодичников», которых в полку было немало, это было отлично.

«Двухгодичниками» в армии называли офицеров, которые закончили гражданские ВУЗы, получили звание «лейтенант» и были призваны на службу. Несколько офицеров нашего первого дивизиона жили в городке со своими семьями. С квартирами у нас было хорошо, а если у жен не было работы по месту предыдущей жизни, офицеры привозили их в Раквере.

Несколько офицеров — двухгодичников из нашего дивизиона были из Ленинграда. Обычно в пятницу вечером они уезжали домой, а возвращались в понедельник рано утром.

На завтрак в офицерской столовой, обычно, подавали стакан молока, небольшой кусочек варено-копченой колбасы, сыр, сливочное масло и второе. Обычно это был кусок жареного мяса или котлета. Ещё был чай или кофе. Обслуживали офицеров одна — две официантки и пара солдат. Повара, как правило, были солдаты. Но готовили вполне прилично. Я мог это сравнить с готовкой в студенческих столовых.

Некоторые двухгодичники вообще жили в полку, ездили в Раквере редко, только, чтобы позвонить по межгороду. Так за два года службы можно было скопить довольно приличную сумму.

После завтрака мы шли на развод. Там командиры ставили задачу на весь день. Мы, трое лейтенантов из трех разных батарей, шли в учебный корпус, получали секретную литературу, открывали секретный класс и занимались.

Мы были назначены на должность операторов третьего (электроогневого) отделения. В стартовой батарее, задачей которой было подготовить и провести пуск ракеты, было четыре отделения.

Первое — стартовое — устанавливало ракету на пусковое устройство и проводило прицеливание. Суть прицеливания заключалась «в установке плоскости первого и третьего стабилизаторов по нужному азимуту». Ещё это называлось «установка ракеты в плоскости стрельбы».

Второе отделение — двигательное — заправляло ракету сжатым воздухом и готовило двигательную установку ракеты к пуску. Кроме того, оно участвовало в заправке ракеты компонентами топлива.

Третье — электроогневое отделение — проверяло и готовило к пуску систему управления, задавало параметры, определяющие дальность полета и обеспечивало потребителей электропитанием.

Четвертое отделение — заправщики — осуществляли заправку ракеты компонентами топлива.

Это сейчас, через сорок лет после начала службы, я спокойно вспоминаю не только то, чем занимались все отделения стартовой батареи. Я могу назвать индексы почти всех агрегатов стартовой батарей, должности и обязанности многих сержантов и солдат. За восемь лет службы на этом комплексе я запомнил это на всю жизнь.

А тогда я не мог понять, почему надо все запоминать. Почему в любом радиоприемнике или передатчике я мог посмотреть на схему и сказать, зачем нужна любая деталь. А тут было много знакомых мне элементов, но никакой «логики» в их работе. Только все запоминай.

Через несколько дней, на утреннем разводе, комбат сказал, что завтра «КЗ, вот и посмотришь всю свою работу живьем». А когда я попытался уточнить «в каком классе КЗ и вообще, что это такое» мой начальник отделения Владимир Петрович Ласковенко ответил, что «КЗ — это комплексное занятие, и проводится оно на старте, а не в классе».

«Старт» или «стартовая позиция» — это комплекс сооружений, предназначенных для хранения ракет, боевой техники, компонентов ракетного топлива, подготовки и проведения пусков ракет. Для каждой батареи был предусмотрен свой старт.

Комплексное занятие — это мероприятие, на котором с той или иной степенью «полноты» проводятся мероприятия по подготовке ракеты к пуску. Естественно, на комплексных занятиях использовались «учебные» ракеты и грузомакеты головных частей. А вот остальная техника батареи была штатной. Мой первый «комбат» (так сокращенно называли командиров стартовых батарей) — капитан Глазачев Леонид Георгиевич, пытался написать диссертацию по поводу того, что боевые ракеты практически не стареют, а вся остальная техника нещадно эксплуатируется, стареет, чаще случаются отказы. И это может дать «нежелательный» результат — нужно будет произвести боевой пуск, а техника откажет.

Один раз в квартал каждая батарея проводила «комплексное занятие с заправкой компонентами ракетного топлива». Конечно, и на этих КЗ были ограничения.

Наш, четвертый (по номеру батареи) старт был самым дальним и находился метрах в шестистах от въездного (на боевую позицию) КПП.

Ракета и всё остальное меня поразили. Двадцатиметровая, как в те времена иногда говорили, «сигара» лежала на специальной тележке, которую вручную выкатывали из специального сооружения солдаты. Затем к ракете крепили, или, говоря армейским языком, «стыковали» головную часть. Ракету с тележкой поднимали специальным «установщиком», ставили на пусковое устройство, которое, обычно, называли «стол», тележку опускали. Ракета на «столе» впечатляла ещё больше. Потом приезжали «заправщики» с цистернами, в которых должны были находиться компоненты топлива, и имитировали заправку. А в это время «прицельщики» проводили разворот «стола» с ракетой по нужному азимуту, а мы — «оператор машины подготовки и оператор наземной кабельной сети» готовили к пуску систему управления ракеты.

Я буду готовить ракету к пуску!!! Настоящую!!! Боевую!!! Это мне будут отдавать приказ: «На боевое дежурство по защите нашей Родины — Союза Советских Социалистических Республик ЗАСТУПИТЬ!!!»

Меньше чем через неделю после прибытия в полк я впервые присутствовал на церемонии отдания приказа о заступлении на боевое дежурство.

«Нет, я не пойду в узел связи, я останусь в старте», — так я ответил своему соседу, начальнику связи полка, после его предложения.

И не пожалел об этом.

Через много лет после увольнения я встретил своего институтского сокурсника Владимира Ивановича Олейника. Он тоже, как и я, остался служить. Он служил в связи, закончил Академию связи, получил звание «полковник». И даже он удивлялся, как я мог прослужить всю жизнь РАКЕТЧИКОМ!

Через год я уже начальник двигательного отделения.

Через два года я заместитель командира батареи.

Через три года я КОМБАТ!!!

А весной 1978 года ничего нет!!!

***

Командир полка подполковник Соколых собрал офицеров и прапорщиков в клубе и довел директиву о снятии полка с боевого дежурства. На этом же совещании была поставлена задача о подготовке техники и личного состава к передаче в другие соединения. И вот тут началось…

Через пару дней после снятия с дежурства один из моих офицеров доложил о вскрытии сооружения и частичном разграблении одного из агрегатов. Такая же ситуация была и в других подразделениях. Сейчас уже не вспомнить, кто из комбатов предложил собраться. Мы, комбаты всех четырех батарей, приняли решение о порядке допуска личного состава на боевую позицию. А, главное, был выработан порядок вскрытия сооружений и работе в них личного состава. На совещании офицеров дивизиона поставили задачу офицерам, заступающим дежурными по парку об усилении охраны и контроле за работой водителей.

Через несколько дней приехали приемщики техники. Офицеры моей батареи, проверяя комплектации своих агрегатов обнаружили, что некоторые инструменты имеются в двойном комплекте. Я выделил одно из помещений на старте, куда приносили излишки. Оказалось, что «лишнего» инструмента очень много.

Чересчур «рачительные» начальники, да и солдаты, прятали по «загашникам» лишний инструмент. В то время личных автомобилей у офицеров было немного. У меня в батарее машина была только у Вити Дербышева, начальника отделения заправки. Однажды он зашел в эту комнату и обомлел. На полу навалом валялись ключи, молотки, отвертки, различные масленки и другие инструменты. При этом некоторые были в заводской упаковке и смазке.

«Дербаш», как его за глаза называли многие, спросил, может ли он взять кое-что для себя. Я не возражал. К этому времени большая часть техники уже была передана.

Передача техники заняла около месяца. В это время работы у личного состава и офицеров было много. Командиры батарей непосредственного участия в передаче агрегатов не принимали. В то же время мы контролировали ход работ и организовывали взаимодействие офицеров разных отделений.

Кроме того, мы готовили к сдаче другие материальные ценности: мебель, вещевое имущество и казармы. Надо сказать, что с момента постройки казармы ни разу капитально не ремонтировались.

Когда я начал сверять реально имевшееся имущество с тем, что числилось, оказалось, что при приеме батареи мне были даны неверные сведения. Реально многих элементов мебели не хватало. Попытки доказать, что я это не принимал, успеха не имели.

Однажды я шел на техническую позицию и догнал знакомого капитана из соседней части. Он спросил, почему у меня плохое настроение.

— Да откуда ему быть хорошим. По мебели недостача. Сейчас личный состав надо отправлять, и по имуществу есть проблемы, — вздохнув сказал я.

— Володя, а у тебя машина грузовая есть? — спросил капитан.

— Да, на «зоне» стоит («зоной» мы иногда называли боевую позицию), — ответил я.

— Слушай, я сейчас посмотрю, что у меня в сооружениях есть, подойди вечерком, договоримся, — с тем он свернул на дорогу, ведущую к сооружениям его части.

Зил130, бортовая машина, стояла у меня в одном из сооружений на старте. Оставлять почти новую машину в автопарке было рискованно. Не смотря на хорошую организацию парковой службы, случаи снятия с машин фар, зеркал, да и элементов с двигателя имели место быть. А на «зоне» и личного состава ночью не было, да и сооружение всегда днем было под присмотром.

По договоренности с капитаном утром следующего дня я пригнал машину в условленное место. Водителя этой машины у меня уже перевели. Поэтому, несмотря на то, что «прав» у меня не было, «рулил» я сам.

За руль я сел уже на первом году службы. Помню, что сначала меня учил водитель бортового УРАЛ375, который «таскал» мою ДЭСку (дизельную электростанцию). Через пару занятий я уже научился трогаться с места, «переключать скорости» и потихоньку ездить по «старту». Однажды я заехал прямо на старт, а когда остановился, увидел, что из помещения КП выходит мой начальник отделения капитан Ласковенко.

Я, улыбаясь, подошел к нему, но он проигнорировал протянутую руку, а пошел сразу к водителю.

Владимир Петрович был известным в полку «мастером» не только боевой работы, но и «крепкого словца». То, что он сказал водителю воспроизвести в печати невозможно. Кроме «изысканных» выражений эмоции начальника отделения были весьма красноречивы. Водитель, высокого роста, крупного сложения солдат, прослуживший полтора года, стоял навытяжку, хлопал глазами так, что, казалось, можно было это услышать. Изредка солдат, преданно глядя в глаза Ласковенко, а именно так он требовал от всех, всегда смотреть в глаза, что-то бормотал. Скорее всего, «виноват, товарищ капитан». Но услышать этого за тирадами начальника было нельзя.

Закончив «воспитательную беседу» с солдатом Ласковенко резко повернулся ко мне и голосом, не терпящим возражений, сказал: «А ты, лейтенант, если ещё раз сядешь за руль, будешь зубной щеткой драить все машины отделения с утра и до смены с боевого дежурства». С тем он повернулся, и пошел к одному из сооружений.

За пять с лишним лет службы «права» я так и не получил, а вот машины водить не бросил. Правда, ездил я только по «зоне».

Капитан сел за руль и сказал, что часа через три пригонит машину прямо ко мне на старт.

Я пошел на старт. Около одного из сооружений стоял молодой командир второй батареи старший лейтенант Миша Каримов. У него тоже были проблемы с мебелью и имуществом.

Я рассказал Мише о помощи, которую мне пообещал сосед, и заверил, что, если все будет нормально, я поделюсь «излишками».

Как и обещал, через три часа капитан приехал на старт. В кузове «сто тридцатого» лежали столы, стулья, табуретки, вешалки. В двух фанерных ящиках лежали сапоги, ботинки, какие-то сандалии черного цвета и летние «технички» черного и синего цвета.

— Вот, что смогли погрузить. У нас тоже народу мало осталось, да солдат и не пускают уже в «зону», — сказал капитан.

— Если не хватит, ты мне скажи, у нас этого барахла ещё много, хотели сжечь, но командир запретил, сушь кругом, может лес загореться.

— А как вы, все сдали уже, — спросил я.

— Да, у нас сооружения пустые, скоро приедут принимать, а это всё на улице лежит, под дождем, никому не надо. Ладно, пойду я, — сказал капитан. Мы пожали руки, и я поехал ставить машину в сооружение.

Поехал через второй старт, увидел Мишу Каримова. Он с удивлением глядел на машину, заполненную мебелью. Я сказал, что сейчас все посчитаю, а остатки, если будут, отдам ему.

Надо сказать, что мы с Мишкой ещё раз обратились к этому капитану. И снова он пригнал машину, нагруженную всяким «добром». В их части мебель, стоящую с спец сооружениях, сдавать было не надо. То же касалось и технического обмундирования. И, надо сказать, эта помощь помогла нам избежать серьезных неприятностей. За два с половиной года, пока я был комбатом, с меня не раз высчитывали за простыни, наволочки, солдатское белье и другие «ценности». И приходилось «выкручиваться» на Танину зарплату.

Миша был комбатом всего полгода, поэтому по многим вопросам обращался за помощью ко мне. Вот и по ещё одному важному вопросу нам надо было поговорить. Через несколько дней нам предстояла поездка в составе эшелона в Луцк.

Мы обсудили вопрос — что будем делать во время перевозки солдат из Эстонии на Украину.

Двое суток в пути, организация досуга личного состава, вопросы питания, санитарные проблемы. Все это было хорошо отработано, когда в эшелоне следовал караул, где был один офицер и пять-шесть солдат. А тут из всего полка ехало более трехсот человек. Понятно, что большую часть работ организовывали офицеры полкового звена. Но непосредственными исполнителями были мы — командиры батарей.

Конечно, на совещании командир полка требовал организовать занятия с личным составом. Но я с трудом представлял, по каким предметам можно организовать занятия в теплушке, где ехали солдаты. Конечно, можно организовать «изучение уставов», вооружения иностранных армий. Но, увы, кроме «призывов», руководство полка никак в проведении занятий не помогло.

Вот тут бы хорошо подумать политработникам. Уже в ходе переезда выяснилось, что в одном вагоне солдаты вслух читали художественную литературу, в другом пели песни под гитару. Но это все была инициатива младших офицеров. «Политрабочие» даже газетами в ходе переезда нас не обеспечивали. Приходилось посылать офицеров в киоски и за свои деньги покупать газеты.

Солдат мы передали, практически без проблем. Домой вернулись быстрее, чем ехали в Луцк. А на следующий день поехали на службу. Вот тут и началось.

Как положено, мы построились на плацу, доложили командиру дивизиона о наличии личного состава, выслушали указания о подготовке к сдаче казарм и сооружений.

Солдат у меня уже не было. Пока мы ездили на Украину, те несколько человек, которых не передавали, уехали в другие части дивизии. Кроме меня в строю стояли ещё два офицера и один прапорщик. Мы пришли в казарму, зашли в канцелярию. Два начальника отделений и прапорщик, техник первого отделения, смотрели на меня. Я повторил слова командира дивизиона.

— Какие сооружения, командир, — сказал начальник третьего отделения капитан Романов, — В «тройке» ты закрыл машину, с другой стороны территория второй батареи, а «четверка» Володина, — он показал на двухгодичника, заканчивающего службу через месяц.

— Да, Игорь Иванович, ты, как всегда, прав, — с улыбкой сказал я.

— Смотри, только, до получки ещё далеко, а «секачи» тебя, что, уже ждут? — спросил его Володя.

— Да нет, не осталось никого, — ответил Романов, — ладно, пойду подышу свежим воздухом. И он вышел из канцелярии.

— Да они ещё в «кунге» договаривались, где будут играть, — сказал Володя, — общежитие закрыто, в «зону» к кому-то пойдут. А у меня в «четверке» все чисто, все работает. Может тебе чем-то помочь надо?

— Да, помоги найти, чем заняться, — сказал я, доставая сигарету.

В канцелярию вошел Каримов, поздоровался с Володей.

— Ты чем подчиненных озадачил, — спросил Мишка.

— Да ничем. Игорь Иванович пошел в «секу» резаться, Володька, вот, спрашивает, чем помочь, — ответил я.

— Пойдем на «зону», — предложил Миша, — там связи нет и начальство не ходит. Пройдемся по сооружениям, посмотрим, что и как. Я согласился, мы вышли из казармы и пошли к КПП «боевой позиции» дальней дорогой, чтобы не рядом со штабом полка.

До обеда просидели на КП, сначала у меня, потом пошли к Мише. Ни у меня, ни у него никогда в жизни не было ситуации, когда просто нечего делать.

***

После обеда командир дивизиона, подполковник Панов Виталий Андреевич, сказал, что командир полка планирует обход казарм.

Мы с Каримовым пошли в казарму. Командир полка подполковник Соколых пришел на смену Ришату Ахметовичу Абаеву. Но завоевать авторитет, который был у его предшественника, Соколых не смог. Он позволял себе ругать командиров в присутствии подчиненных, аргументируя это тем, что «у коммунистов нет секретов». Нередко позволял себе повышать голос, ругать солдат и сержантов так, что слышно было не только в казарме, но и на улице. Так, что, ничего хорошего от встречи с Соколых мы не ждали. Но мы не мальчишки, чтобы бегать от командира полка.

Часов около шестнадцати в казарму зашел Соколых. Команду «смирно» подавать было не кому, я представился, а через несколько секунд из канцелярии вышел Мишка. «Представление» началось прямо от входа.

Перед убытием в Луцк в казарме провели уборку. Но летом форточки всегда открыты, и за несколько дней на полу, подоконниках и стендах, которые ещё оставались на стенах, образовался слой пыли. То, что мы «бессовестные люди» было самым мягким из того, что мы услышали. Нам было сказано, что «и солдат мы отправить не могли, и технику сдали плохо. А такие казармы у нас были всегда, и как это нас, таких-растаких, допустили командовать батареями, ему вообще непонятно». А когда я сказал, что командирами батареи нас назначили по его представлению, степень недовольства превзошла всё возможное. То, что в полку ещё есть партийный комитет, мы знали.

Конец ознакомительного фрагмента.