Занимательная история Церкви

Владимир Соколов, 2013

Что такое Церковь и как она появилась на свет? Почему стала такой, какой мы знаем ее сейчас? Какие задачи решала, с чем боролась, какое место занимала в истории, как меняла общество и государство? В этой книге дана полная картина церковной жизни I-XI веков от начала христианства до Великого раскола 1054 года.

Книга III. Рождение богословия и первые ереси

Глава первая. Мыслящее христианство

Языческая мудрость

Пока христианство совершало первые шаги, античная культура продолжала успешно мыслить и творить, подытоживая свой богатый опыт. Незадолго до своего крушения римский мир как бы собрал воедино свои духовные силы и сконцентрировал их в новом философском течении, которое получило название неоплатонизма. Основателем этой яркой школы был александрийский философ Аммоний Сакк, а ее главным представителем — Плотин, написавший знаменитую книгу «Эннеад».

Неоплатоники попытались создать универсальное учение, в котором были и космогония, и логика, и этика, и физика, и математика, и магия, — все, что накопило языческое знание. К Платону и Аристотелю они добавили Пифагора, стоиков, орфиков, халдейских оракулов и даже индуизм, постаравшись соединить все это в одно гармоничное и всеобъемлющее целое. Плотин учил, что основу всего составляет некое непостижимое и цельное начало бытия, которое он называл «Единым». Единое (или Благо, или Бог — это одно и то же) невозможно ни помыслить, ни определить, ни почувствовать, ни описать, потому что оно находится за переделами понимания и предшествует всему, о чем можно подумать и сказать. О его природе известно только одно: будучи преизбытком блага и силы, оно производит из себя вторую, более низкую ступень божества и совершенства, названную «Умом». В отличие от Единого, Ум познаваем, к тому же он мыслит сам себя, порождая некие абсолютные идеи-логосы, которые являются источником и образцом для всех существующих вещей. Из Ума происходит чувственная Душа мира, которая «падает» еще дальше вниз — в бесформенную материю и создает организованный и упорядоченный космос, где живут люди. Для наглядности неоплатоники описывали Единое как свет, пронизывающий мироздание, Ум — как Солнце, видимый источник света, Мировую Душу — как Луну, отражающую солнечный свет, а материю — как мрак, который принимает этот свет и образует видимый мир. Таким образом, истинное и совершенное бытие света как бы по ступенькам спускается все глубже во тьму полубытия и прозябания, где обитает человечество.

Несмотря на эту унылую картину, в системе неоплатоников не все так безнадежно. Человек не обречен навсегда томиться в своей тюрьме — с нижней ступеньки он может сразу перескочить на верхнюю, минуя промежуточные этапы. Самый слабый луч света в самой густой тьме сохраняет свою светоносную сущность; так и природа Бога неизменна в любой степени умаления и может быть воспринята нами целиком, даже в состоянии полного мрака и падения, в котором находится наш мир. Это возможно потому, что дух человека по своей сути составляет одно целое с Единым и только временно порабощен чувственной материальной оболочкой, заслоняющей от нас небесный свет. Главная задача любого человека — вырваться из душевной материальной жизни к своей изначальной, духовной сути. А сделать это вполне возможно — ведь Бог сам хочет, чтобы мы Его познали, так же, как свет по своей природе хочет быть увиденным. Его потоки щедро и неизменно изливаются на нас, надо только дать себе труд открыться его силе. Для этого нужно очистить себя изнутри через аскезу, то есть отказаться от всего материального. Плотин считал, что человеку, этому небесному и возвышенному существу, унизительно зависеть от физических вещей. Философ стыдился того, что у него есть тело. Он предлагал освободиться от него через аскетические подвиги, утверждая, что такая аскеза рано или поздно приведет к экстазу, то есть слиянию человека с Богом. Достаточно убрать перегородку в виде плоти, и подобное соединится с подобным, дух сольется с Духом.

Последователи Плотина Ямвлих и Сопатр дополнили учение Плотина элементами магии и эзотерики. Они считали, что духу можно и нужно помочь подняться к небу, используя вспомогательные средства. К ним относились всевозможные мистические способы общения с высшей силой: вызов духов, заклинания, использование снадобий и талисманов. Это роднило неоплатонизм с восточным оккультизмом и подготавливало почву для средневековой теургии — науки о соединении человека с божеством. Завершил расцвет неоплатонизма философ Прокл Дидахох, обладавший мощным аналитическим умом и систематизировавший и развивший достижения своих предшественников. Сфера его интересов была так широка, а острота мысли настолько безошибочна, что в XX веке его назвали «гением рассудка».

Неоплатонизм просуществовал несколько сотен лет, продолжая линию античной «научной» философии вплоть до VI века, когда император Юстиниан закрыл последнюю их школу — платоновскую Академию в Афинах. Но следы этого учения протянулись гораздо дальше, проникнув в христианство, манихейство, средневековую схоластику, немецкий идеализм и даже русское декадентство.

Как появились церковные догматы

К тому времени, когда христианство стало признанной религией, его богословам было еще далеко до интеллектуальной мощи античной философии. Но философская закваска уже давно бродила в недрах христианской веры, готовясь принести новые, прежде не виданные плоды. Богословие шло собственным путем, впитывая все попадавшиеся по пути системы и учения, но стремясь к своей цели — создать стройное и непротиворечивое церковное учение, основанное на догматах веры.

Формирование и развитие этого учения стало важнейшей частью церковной истории. Значение догматов в жизни верующего человека трудно переоценить. В отличие от философских теорий, которым каждый может верить или не верить по своему желанию, догмат — не просто попытка определить истину, а ключевой момент, отделяющей спасение человека от его вечной гибели. Он имеет сугубо практический смысл: тот, кто исповедует неправильный догмат, не может и спастись. Верно и обратное: человек праведный, близкий к Богу, мыслит православно и не может быть еретиком.

Существование «додогматической» Церкви на протяжении трех с половиной веков говорит о том, что догматы не были чем-то неотъемлемо и изначально присущим христианству. От первых христиан не требовалось рассуждений и понимания природы Божества и тайны Св. Троицы. Проповедь христианства сосредотачивалась на благой вести, заключавшейся в том, что все уверовавшие во Христа и исполняющие Его заповеди будут спасены и попадут в царство Божие. В Христа веровали как в Мессию, посланца и Сына Божия, пришедшего на Землю, чтобы принять на Себя грехи мира и спасти Своих избранных. Для такой веры не требовалось богословских дискуссий, достаточно было практики, непосредственно укорененной в жизни: крещения и причастия, молитвы, добрых дел и совместной жизни в общине, собиравшейся вокруг пресвитера.

Но такое положение не могло существовать долго. Время «наивной» веры быстро прошло. Христианство начало задавать вопросы, на которые могли ответить только хорошо образованные и интеллектуально развитые люди. Так появились христианские богословы, которые стали заниматься разработкой и формулировкой церковных догматов. Эта была трудная и долгая задача, занявшая у Церкви не одну сотню лет. Простое с виду учение Христа потребовало ввести новые понятия и термины, разработать сложную систему экзегетики, погрузиться в глубины психологии, изучить греческую логику, физику, метафизику и множество других наук.

Трудность в выработке догматов была связана с тем, что богословам приходилось рассуждать о вещах непостижимых и неподвластных разуму. Как Бог мог соединиться с тварью? Как можно быть одновременно и Богом, и человеком? Первые христиане не ставили такие вопросы, они принимали евангельское учение как истину откровения, требующую подвига веры, а не отвлеченных рассуждений. Апостол Павел писал, что воскресение Христа — «безумие для эллинов», то есть для тех, кто хочет мыслить рационально. Тертуллиан утверждал, что верить можно только в то, что абсурдно с точки зрения разума, потому что иначе это было бы предметом знания, а не веры. Но поскольку догмат — это попытка объединить рациональное познание с мистическим, перед богословами стояла вдвойне сложная проблема: разумно определить то, что в принципе не познается разумом.

Догматической работе часто мешали человеческие и исторические факторы. Церкви приходилось продираться сквозь всевозможные недоразумения и недопонимания, путаницу в терминах, политические неурядицы и личные раздоры, неудачные попытки компромиссов, оговоры и оговорки, национальные традиции и закулисные интриги. Одним из важных факторов, определявших догматические споры, была постоянная борьба с еретиками.

Откуда брались ереси

Слово «ересь» в переводе означает «мнение» или ««выбор» — так в Греции называли философские школы, проповедовавшие разные взгляды и воззрения на устройство мира. Отношение ранней Церкви к таким инакомыслящим «школам» было двойственным. Апостол Павел писал, что в христианстве «надлежит быть ересям»: они полезны, поскольку позволяют выявить «искусных». Противоречие заключалось в том, что христианство по своей сути не могло терпеть и признавать ереси. С самого начала оно видело в них попытки разрушить подлинную веру, происки злых сил и вечного противника Бога — сатаны. Все, что не признавалось догматом, автоматически превращалось в преступление и орудие зла. Уже Игнатий Богоносец в своих письмах не жалел выражений для еретиков: это чуждые растения, яд, «смертоносная отрава в послащенном вине», дикие звери в человеческом образе и бешеные псы, кусающие исподтишка. Подобных определений в христианской литературе можно найти немало. Христианам казалось очевидным, что действия еретика — это не частные (и честные) заблуждения одного человека, а часть общего плана дьявола по разложению и уничтожению Церкви.

Церковь изображала еретиков зловредными, упорными и сознательными врагами веры. Но история часто показывала обратное. Среди еретиков встречалось немало людей искренних и убежденных, считавших, что они проповедуют истинную веру, и при этом достаточно твердых и принципиальных, чтобы пострадать за свои убеждения. Именно их рвение и упорство в отстаивании истины, как они ее понимали, вызывало непримиримые конфликты, отлучения, гонения, ссылки и взаимную вражду. Богословие было той областью, где благие намерения сплошь и рядом приводили в «ад». Для православных христиан каждый еретик по определению был сатанистом. Если человек придерживался ложных взглядов, значит, он не был с Богом (иначе Бог наставил бы его в истине), а если он не был с Богом, значит, был с дьяволом и бесами. Благочестивый еретик — это парадокс, который, по мнению христиан, в принципе не мог существовать.

Между тем, ереси развивались параллельно с догматами и в этом смысле оказывались неуничтожимы. Богословские воззрения многих христиан были неопределенными и зыбкими, как туман, который только зародившаяся в нем новая догматическая проблема заставляла принимать отчетливые формы. В таких случаях вдруг оказывалось, что царившее в Церкви общее согласие было мнимым и скрывало множество противоречий. На прямо поставленный вопрос — например, следует ли почитать иконы, — многие христиане, до сих пор казавшиеся единомышленниками, давали прямо противоположные ответы. Тогда возникал богословский кризис, который разрешался выработкой нового догмата и разгромом очередной партии еретиков.

В борьбе с ересью было очень важно исчерпать спорную тему целиком, довести ее до четких и ясных определений, не допускавших уловок и скользких толкований. Не проясненная до конца ересь имела свойство возрождаться в новых, более тонких формах. Осужденное на очередном соборе еретичество исподволь проникало в ортодоксию и снова запутывала все вопросы, создавая причудливые смеси православия с инакомыслием. А почва для этого была самая благоприятная. Неясность терминов, неловко сказанное кем-то слово, неправильно понятая фраза, личные симпатии или антипатии, дальность расстояний, региональный патриотизм — все это легко вызывало новую волну осложнений и раздоров, за которыми следовали взаимные обвинения, доходящие до анафем. Начиналась бесконечная переписка между епископами, созывались новые поместные соборы, заново составлялись изложения веры, часто слишком многословные, намеренно уклончивые и еще более запутывающие ситуацию. У разоблаченных еретиков оказывались выдающиеся последователи, которые имели большие заслуги перед православием, сохраняя при этом преданность и уважение к осужденным учителям. Например, Лукиан, которого православный Александр Александрийский называл «павликистом» (то есть последователем еретика Павла Самосатского), считался православным мучеником в Антиохийской церкви. Сам св. Иоанн Златоуст произнес на него похвальное слово, и на него же ссылался Арий как на одного из своих предшественников для оправдания нового учения.

Ранние ереси

Христианские ереси возникли очень рано, чуть ли не раньше самого христианства. Когда христианское вероучение распространилось и приобрело известность, в него хлынули древние течения и религиозные системы всех предшествующих столетий. Сухой аскетизм ессеев, зороастрийский дуализм, эротические культы Вавилона, схоластика александрийских иудеев — все это давало ростки на почве христианства и пыталось увлечь его в свою сторону, создавая новые варианты учения и личности Христа.

Первый еретик появился уже среди избранных Христом апостолов: это был Иуда Искариот, призванный Богом и ставший Его учеником, но сознательно отвергший и предавший своего Учителя. В церковной литературе поступок Иуды обычно объясняли тем, что он, как и большинство евреев, видел в Мессии иудейского царя, который своей властью сокрушит врагов и обеспечивает процветание народа. Любящий и жертвующий Собой Иисус его разочаровал. Иуду можно считать первым представителем секты иудействующих, которые ставили иудаизм выше христианства.

Для Церкви и для европейской культуры Иуда стал символом предательства; Данте поместил Иуду в самый последний, 10-й круг ада, прямо в пасть дьявола. За тысячу лет до него Папий, ученик апостола Иоанна, красочно описал ужасную смерть предателя, который, по его версии, не повесился, а скончался от какой-то загадочной болезни, похожей на водянку. «Тело его распухло до такой степени, что он не мог проходить там, где могла проезжать повозка, и не только сам не мог проходить, но даже и одна голова его. Веки глаз его настолько вспухли, что он вовсе не мог видеть света; а самых глаз его невозможно было видеть даже посредством медицинской диоптры: так глубоко находились они от внешней поверхности. После больших мучений и терзаний он умер, говорят, в своем селе; и село это остается пустым и необитаемым даже доныне; даже доныне невозможно никому пройти по этому месту, не зажав руками ноздрей. Таково зловоние, которое сообщилось от его тела и земле».

Несмотря на это, у Иуды всегда находилось множество поклонников. Не так давно было найдено апокрифическое «Евангелие от Иуды», где предатель Христа выступает как Его лучший и единственно достойный ученик, которому Он поверяет свои главные тайны. Иуда стал любимым героем офитов и других гностических течений, где Бог предстает злым творцом-демиургом, а на светлой стороне оказываются змей-искуситель, Каин и другие отрицательные персонажи Библии. Эта оправдательная линия прошла через всю историю культуры вплоть до начала 20 века, когда некоторые западные и русские писатели пытались изобразить Иуду как истинного мученика и искупителя, пожертвовавшего собой ради миссии Христа.

Среди первых семи диаконов, поставленных на служение апостолами, тоже нашелся свой еретик: Николай Антиохийский, основавший секту николаитов. Говорили, что Николай имел красивую жену и, когда его стали упрекать за излишнее к ней пристрастие, он вывел ее на середину и сказал, что ее может иметь всякий, кто пожелает, поскольку «плоть не надо щадить». Позже так же стали поступать и его последователи, что привело к блудодейству и разврату. Однако Климент Александрийский свидетельствовал, что сам Николай вел целомудренную жизнь, а его семеро дочерей и сын умерли девственными.

Есть и другая версия появлении первых ересей. Христианский писатель Гегесипп утверждал, что до смерти Иакова Праведного Церковь была «чистой девой, которую никто не обольщал». Однако в народе уже существовало семь ересей, приверженцем одной из которых был некий Фебуфис. Этот Фебуфис надеялся, что после Иакова епископом в Иерусалиме изберут его, но члены общины единогласно поставили в епископы Симеона, сына Клеопы, двоюродного брата Господа. Недовольный Фебуфис откололся от Церкви, начал проповедовать свое учение и стал основателем и прародителем всех христианских ересей. От него пошли клеобиане, досифеяне, горфеяне и масбофеи — ветви самарянской секты, перемешавшей халдейскую магию с еврейской Торой. Учеником Фебуфиса был и самаритянский маг родом из села Гиттон, известный как Симон Волхв.

Симон Волхв

Тезка Симона Петра, Симон по прозвищу Волхв, крещенный диаконом Филиппом, тоже хотел быть апостолом Христа. Рукоположение епископов и низведение на них Святого Духа он считал каким-то видом магии и думал, что может купить ее секрет у апостолов. «Он принес им деньги, говоря: дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святаго. Но Петр сказал ему: серебро твое да будет в погибель с тобою, потому что ты помыслил дар Божий получить за деньги» («Деяния апостолов»). Отсюда появился термин «симония» — продажа церковных должностей за деньги.

О жизни Симона Волхва было написано много фантастических историй и легенд в духе «апостольских романов». В этих сочинениях апостолу Петру приходилось без конца бороться с магической силой Симона и его многочисленными фокусами. Волшебник то живым закапывал себя в землю, обещая воскреснуть через три дня, то сажал у дверей какого-то чудовищного пса, грозящего растерзать всякого, кто не признает Волхва богом, то имитировал собственную казнь, где Симону отрубали голову, а он оставался невредим. В Риме Симон оживил медного змея, заставлял двигаться и смеяться статую, превращался то в младенца, то в старика. Под конец он даже взлетел в небо, но Петр разрушил его чары, после чего посрамленный маг упал на землю и разбился насмерть, развалившись на четыре части. Утверждалось, что именно за это деяние Петр был распят Нероном, а Павлу отрубили голову.

Интригующий момент в биографию Симона Волхва добавляло то, что у него была красивая спутница, блудница Елена, которую он выкупил из публичного дома в Тире на те самые деньги, что отвергли апостолы. Симон утверждал, что женщиной она являлась лишь по видимости, а на самом деле это была никто иная, как София Премудрость, первопричина всего сущего и творческая мысль Высшего божества. Высшим же божеством Симон считал самого себя. По его учению, в Самарии он явился как Отец, в Иудее — как Сын (то есть Иисус), а во всех остальных странах — как Дух Святой. Кода Премудрость Божия Елена пала, попав в плен материи и плоти, он спустился с неба и освободил ее, чтобы вместе с ней освободить и всех духовных людей.

У Симона Волвха было много учеников, основавших секту симониан. Самый известный из них, Менандр Антиохиец, утверждал, что обладает высшей магией, принесенной им из космических сфер, и что всякий, кого он окрестит и научит этой магии, немедленно станет навеки юным и бессмертным. Но уже в третьем веке Ориген говорил, что, хотя Симон в свое время обманул многих, теперь у него осталось не больше 30 последователей, и если о нем еще помнят, то только потому, что про него писали христиане.

Вопросы об Иисусе

Выше мы уже говорили, что главные церковные догматы появлялись как ответы на вопросы, неизбежно возникавшие перед христианами. Первым из них по времени и важности был вопрос о Богочеловеке. Кто такой Иисус Христос? Является ли Он Сыном Божьим? Какова Его природа? В секте эвионитов Иисуса считали всего лишь добродетельным человеком, за что ее членов прозывали «нищими» — по простоте их взглядов на учение. Керинф из Александрии тоже полагал, что Христос был человеком, на которого после крещения на Него сошел Дух Святой, отлетевший затем во время крестных мук. Керинф проповедовал, что после воскресения на земле наступит новое царство бессмертных, которые будут непрерывно предаваться всевозможным наслаждениям плоти, в основном совокуплению и обжорству, но приукрашенным надлежащими обрядами и церемониями. Поликарп рассказывал, что апостол Иоанн был в таком ужасе от этой ереси, что однажды, случайно оказавшись вместе с Керинфом в бане, выбежал оттуда с криком: ««Уйдем отсюда, пока не обрушилась крыша, — здесь находится враг истины Керинф!»

Первыми настоящими богословскими еретиками можно считать алогов, или «бессловесников». Греческое понятие «логос» у древних греков означало не только «слово» в его обычным понимании, но и «мысль», «намерение», «принцип», «смысл», «причину». Это был традиционный философский термин, которые греческие мудрецы использовали еще со времен Гераклита. Под логосом подразумевали разумную основу мира и свет мысли, пронизывающий все существование. Иногда логосами называли некие идеальные, первородные «слова» (стоики называли их «семенными»), из которых рождались материальные предметы.

Христианские богословы позаимствовали у греков этот термин, но использовали его по-своему. Евангелие от Иоанна начинается знаменитой фразой: «В начале было Слово». Речь здесь идет не о разуме и не об идее, а о живой личности — втором лице Святой Троицы, Боге-Сыне, воплотившемся в Иисуса Христа и ставшем спасителем человечества. Бог-Сын — это посредник между абсолютным Богом и сотворенным Им миром, творческое «Слово» Бога, через Которого «все стало быть, что стало быть». Алогам такое представление казалось указанием на вторичность и подчиненность Логоса Богу: ведь Бог и сказанное Им Слово — не одно и то же. Они пришли к выводу, что Логос — это низшее божество, неравное с изначальным и истинным Богом.

Разновидностью алогов были монархиане, которые делились на динамических монархиан и модалистов. Монархиане назывались так потому, что считали Бога «монархом», то есть единодержавным царем, у которого нет и не могло быть соправителей. Представители этой секты учили, что Бог един и это вполне ясно, а вот природа и смысл воплощения Иисуса — не ясны: значит, надо стоять за ясное и отвергать неясное. Они вообще не рассуждали о Логосе, держась за самое надежное — единство Бога. На Христа две ветви монархиан смотрели по-разному: динамические монархиане считали Его просто человеком, не имевшим никакого отношения к божественной природе, а модалисты — Богом, абсолютно тождественным Богу-Отцу. И в том, и в другом случае монархиане оказывались правы, поскольку Бог по этим представлениям не «делился» божественностью с Христом и сохранял Свое единство.

Динамический монархизм проповедовали уроженец города Византия Феодот Кожевник и его ученики Феодот Банкир и Артемон. Их учения иногда называют адопционизмом (от латинского adoptio — «усыновлять), потому что они считали Христа простым человеком, который был только избран, «усыновлен» Богом. Христианские богословы к тому времени хорошо усвоили уловки греческих софистов: во время гонений Феодот Кожевник невозмутимо отрекся от Христа и в оправдание заявил, что он отрекся от человека, а не от Бога. Ведь в Писании нигде не сказано, что Иисус — Бог: Деве Марии говорится, что «на тебя снизойдет Дух Святой», но не «родится от тебя Дух Святой». По мнению Феодота, Иисус был всего лишь полнее наполнен Духом Святым, чем другие люди, — в Нем присутствовала некая особая «добродетель».

Павел Самосатский

Самым выдающимся мыслителем из динамических монархиан был антиохийский епископ Павел Самосатский. Павел принял епископский сан в 260 году, а уже в 264 в Церкви был поставлен вопрос о его неправославии. В то время епископ Антиохии стоял на третьем месте после римского и александрийского, и еретичество такого высокопоставленного лица было серьезной проблемой, требовавшей немедленного решения.

Для осуждения Павла имелись все основания. Павел учил, что есть только один и единственный Бог, одно лицо и одна сущность, из которых не может происходить ничего множественного. Слово — не ипостась Бога, а всего лишь Его свойство, а именно — мудрость (по-гречески София), которая может нисходить на людей в большей или меньшей степени и при этом обретать как бы самостоятельно существование. Так Слово нисходило на пророков, но в наибольшей и полнейшей степени — на человека Иисуса. Между Иисусом и Словом установились отношения дружбы, или «синергии», как между двумя совершенно самостоятельными и независимыми природами, человеческой и божественной.

Павел был очень изощренным диалектиком. Отстаивая свои взгляды, он делал это так тонко и искусно, что представления о его учении всегда оставались не совсем ясными. На соборе специальным писцам, тахиграфам, приходилось подробно записывать рассуждения Павла, чтобы не потерять нить его аргументации и не запутаться в хитросплетениях его возражений и уловок. Чувствуя неправославный дух его учения, епископы никак не могли поймать его за руку и уличить в ереси. Словно богословский протей, он менял свой облик, как только его хватали: уклонялся и отступал при нападении, отказывался от своих слов, приводил дополняющие и уточняющие разъяснения и оговорки, придававшие совершенно новый смысл его словам; или, наоборот, с притворной скромностью соглашался с мнением своих оппонентов, но развивал их до таких абсурдных выводов, что приводил всех в недоумение.

Наконец, он покаялся во всех своих заблуждениях и пообещал исправиться, чем растрогал даже главного своего обвинителя, Фирмикиона Кесарийского. Павел был оправдан и оставлен в звании епископа, но, как только гроза прошла, невозмутимо вернулся к своим прежним взглядам. На двух последующих соборах Павла снова призвали к ответу, однако он и тут придерживался своей прежней тактики, ловко отражая все атаки. Наконец, в 268 году отцам очередного собора пришлось обратиться к профессиональному диалектику из язычников, софисту Мальхиону, державшему в Антиохии школу логики: ему поручили разбить Павла, пользуясь его собственным оружием. Этот маневр увенчался успехом: Павел был разоблачен как еретик и изгнан с антиохийской кафедры.

Дело на этом, однако, не кончилось. Павел, бывший не только изворотливым софистом, но и мастером интриги, обратился за помощью к эдесской императрице Зенобии, которая ему благоволила. Пользуясь покровительством светской власти, он отказался покинуть принадлежавший Церкви дом, в котором находилась резиденция антиохийского епископа, и не пустил туда своего преемника Домна. Христиане, в то время не имевшие никакого влияния в государственных делах, ничего не могли с этим поделать. Вопрос решился только после того, как войска Зенобии были разбиты армией императора Аврелиана. Христиане немедленно обратились к новому правителю с просьбой изгнать из дома окончательно зарвавшегося Павла. Аврелиан, будучи римлянином, рассудил просто и практично: прав тот, кого поддерживает епископ Рима. Епископ поддержал Домна. Павел был с позором изгнан и отправлен в ссылку.

Полемика с Павлом имела неожиданные последствия. Стараясь опровергнуть его запутанную аргументацию, антиохийские отцы написали против него специальное соборное послание, в котором среди прочего утверждалось, что Сын «не единосущен» Отцу. Это вызвало недоумение на Первом Вселенском соборе при составлении и принятии Никейского символа, где говорилось как раз обратное: Сын единосущен Отцу. Пытаясь оправдать это странное мнение св. отцов, которое автоматически делало их еретиками, богословы приводили разные объяснения. Говорили, что Павел нарочно прибег к этому термину, чтобы спровоцировать необдуманные слова своих противников, или что единосущие предполагало, по мнению антиохийцев, наличие какого-то первосущества, из которого происходили и Бог-Отец, и Бог-Сын (так же, как две «единосущные» по материалу медные монеты предполагают исходное существование самой меди). Афанасий Великий писал, что и никейские, и антиохийские епископы являются православными отцами, которые находятся сейчас с Господом, поэтому ни те, ни другие не могут быть неправы; мы не можем обсуждать или осуждать их разногласия и должны молча стоять перед этим фактом, принимая и сознавая его как некую данность. Вопрос этот так и не был разрешен в Церкви и остался одним из тех загадочных случаев, когда православные учителя придерживались неправославных мнений.

Модалисты и савеллиане

Второе течение христиан, не признававшее Христа Богом, называлось модализмом, от латинского слова «модус», или образ. Его возглавлял Праксей из Азии, живший в Риме примерно в то же время, что и Феодот Кожевник. Праксей тоже пострадал во время гонений, но не сильно: Тертулиан пренебрежительно писал, что он просто «поскучал» в тюрьме. Для объяснения своих взглядов Праксей ссылался на слова Иисуса в Евангелии от Иоанна: «Я и Отец одно». Отсюда, по его мнению, следовало, что в и в Ветхом, и в Новом завете есть только один Бог-Отец, который Сам пострадал на кресте и был распят в «модусе» Сына.

На вопрос, каким образом невидимый Бог-Отец стал видимым Богом-Сыном, ответ другой дал модалист, Ноит из Смирны. Он утверждал, что Бог может выступать как бы в двух природах сразу. Первая из них, божественная, невидимая и бесстрастная, относится к Отцу, а вторая, человеческая, видимая и страдающая, — к Сыну. Когда христиане упрекали его в том, что он вводит лжеучение, Ноит возражал, что не делает ничего дурного, славя Христа.

Продолжателями Ноита стали савеллиане, названные по имени их духовного отца Савеллия. Савеллий жил в III веке в Риме и был одним из трех самых авторитетных столичных богословов — вместе с Ипполитом, решительным противником монархиан, и Каллистом, занимавшим промежуточную позицию. Когда Каллиста избрали епископом Рима, ему пришлось принять сторону Ипролита и отлучить Савеллия от Церкви, за что тот упрекал его в отступничестве. Каллист считал, что модусы — этот термин можно считать предшественником «ипостаси» — или разные стороны Отца и Сына объединены в Духе: Дух есть и Отец, и Сын, и все трое они одно лицо. Бог не один в трех лицах, а триедин в одном лице. Как человек состоит из тела, души и духа, так и Бог из Отца (тело), Сына (душа) и Духа (дух). Каждый модус имел свои историческую миссию: Отец дал закон евреям, Сын воплотился в человека, а Дух снизошел на апостолов. Эта последняя форма была окончательная, и отныне Бог существует только в виде Духа.

Савеллий развил и модифцировал учение Каллиста, различая в Боге «безмолвную монаду», то есть собственно божественную природу, и Слово, обращенное лицом к миру. Слово он, в свою очередь, разделил на Отца, Сына и Св. Духа. Последовательно проявив себя в этих трех образах, Логос снова вернется в изначальную монаду, и мир исчезнет.

Так начинали смутно вырисовываться христианские подходы к Св. Троице. Стройность и разумность учения Савеллия вызвали восхищение многих христиан и подняли широкую волну ереси, с которой вступил в борьбу ученик Оригена св. Дионисий Александрийский. В своих догматических дискуссиях Дионисий опирался на учение о Св. Троице, созданное Тертуллианом и Оригеном.

Тертуллиан

После апостола Павла Тертуллиан и Ориген — самые яркие и талантливые личности первых трех веков христианства. Впоследствии и тот, и другой были признаны еретиками, хотя Церковь до сих пор признает их заслуги в богословии и выработке правильных догматов. Оба жили в одно время и недалеко друг от друга: один в Карфагене, а другой в Александрии, — но принадлежали к разным культурным традициям и писали на разных языках.

Септимий Тертуллиан, сын центуриона и римский адвокат, был одним из создателей церковной латыни. Он придумал множество неологизмов, описывавших неизвестные раньше христианские понятия, такие, как таинство (sacramentum) и Провидение (providentia). Отличавший непримиримым и порывистым характером, «неистовый муж», как назвал его Иероним, Тертуллиан гневно обрушивался на все, что, по его мнению, искажало чистую суть христианства. Он ни во что ставил греческую мудрость, считая, что философия не имеет никакого отношения к истине и нужна только для того, чтобы бить язычников их собственным оружием. Не больше уважения вызывали у него и те христиане, которые не стремились к мученичеству и позволяли себе человеческие слабости. Любые отклонения от идеала казались ему предательством веры и вызывали яростное осуждение и гневные насмешки. Он считал, что отступников и падших нельзя прощать, что христианин не может жениться больше одного раза (а лучше — ни одного), что каждый, кто согрешил после крещения, подлежит вечному отлучению от Церкви. Недостаточная, как ему казалось, чистота учения и жизни заставили его уйти из православной церкви к монтанистам, напрямую общавшихся со Святым Духом и проводившим время в экстатическом горении. Но со временем даже монтанисты стали казаться ему недостаточно строгими аскетами, и Тертуллиан основал собственную секту, просуществовавшую около сотни лет.

Его богословские взгляды были столь же крайними и максималисткими, как и моральные требования. Тертуллиан полагал, что христианство невозможно понять разумом: это предмет откровения и веры, а не философских рассуждений. Он с вызовом заявлял о его абсолютной новизне, не имеющий ничего общего со всеми предыдущими взглядами и представлениями. «Что общего между Афинами и Иерусалимом, — вопрошал богослов, — между Академией и Церковью, между еретиками и христианами?» Отсюда возник его знаменитый парадокс, сформулировавший суть «абсурдного» подхода к истине: «Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно».

Тертуллиан вместе с Оригеном сформулировали новое учение о Св. Троице. Тертуллиан ввел в латынь само понятие Троицы (Trinitas). Он говорил, что Бог имеет три Лица, но одну природу, или субстанцию. Правда, у Тертулиана эти три Лица были не совсем равноправны: субстанцией являлся только Бог-Отец, а Сын и Св. Дух были лишь Его проявлениями и изменениями, как бы формой, в которой Он открывает Себя людям. Поэтому Сын и Дух оказывались подчинены Отцу. Пытаясь примириться с монархианами, Тертулиан говорил, что Бог един, как един император в Риме, но у Него есть помощники, так же, как они есть и у императора, хотя это вовсе не отменяет монархии.

Тертуллиан первым ввел богословский принцип, по которому правильно не то, что более логично и разумно, а то, что более спасительно. Например, для спасения человеческого рода необходимо, чтобы Христос принял настоящее человеческое тело и настоящую человеческую душу. Исходя из этого, Тертуллиан уже во II веке ясно сказал то, что для многих оставалось неясным еще в V-ом. Вопрос о непостижимом воплощении Бога в человека был настолько сложен, что многих сбивал с толку, причем не только еретиков. Например, Климент Александрийский считал, что хотя Иисус и воплотился в человеческое тело, но был абсолютно бесстрастен, то есть не испытывал ни голода, ни печали, ни гнева. Ел Он якобы только потому, чтобы кто-нибудь не подумал, что он призрак, для доказательства Своего воплощения. Тертуллиан же, опираясь на свою «безумную» логику, предвосхитил будущий догмат о двух природах в одном лице: «Мы видим двойственное состояние неслиянное, но единое в одном лице, видим Бога и человека Иисуса».

В свое время Тертуллиан был очень популярен и пользовался огромным авторитетом: св. Киприан, например, не проводил и дня, не прочитав что-нибудь из его сочинений. Но уклонение в монтанизм сильно подпортило его репутацию, и позже его заслуги были надолго забыты Церковью.

Ориген

Египтянин Ориген (его имя означает «рожденный Гором», одним из древнеегипетских божеств) был первым крупным богословом, родившимся в христианской семье. Его отца Леонида обезглавили за исповедание христианства. Сам Ориген страстно стремился к мученичеству и хотел присоединиться к арестованному отцу, но мать не пустила его из дома, отобрав одежду. Тогда он отправил в тюрьму ободряющее письмо, где убеждал отца принять муки за Христа: «Держись, не передумай ради нас!» В 17 лет Ориген остался сиротой с матерью и шестью младшими братьями, почти в полной нищете, поскольку имущество отца было конфисковано. Он жил, продавая книги языческих писателей, на 4 обола в день: этого едва хватало на пропитание. Ориген не участвовал ни в каких развлечениях и юношеских забавах, ночами напролет читал Священное писание, спал на голом полу, ходил босым и полураздетым, следуя завету Христа «не иметь ни двух хитонов, ни обуви». Он никого не боялся, посещал в тюрьмах мучеников, сопровождал их на казнь и целовал на глазах у разъяренной толпы язычников. Ходили слухи, что он оскопил себя еще молодым, чтобы, по Евангельскому слову, стать «скопцом для Царствия Небесного». Его называли Адамантием — твердым, как алмаз.

От голодной смерти Оригена и его семью спасло покровительство некой знатной женщины, сочувствовавшей христианам. В 18 лет он стал главой александрийской церковной школы. Чтобы изучить Библию, Ориген выучил еврейский язык и раздобыл все переводы Ветхого Завета, какие только смог найти. Он разыскивал их в городах, покупал с рук у неизвестных людей, выкапывал из тайников, находил в архивах. В своих «Гекзаплах», давая седьмой вариант перевода псалмов, он сделал примечание, что нашел его в городе Иерихоне, в огромном глиняном кувшине. Кроме богословия, Ориген преподавал арифметику, геометрию, философию, поэтому его высоко ценили даже римские философы. Аммоний Сакк, основатель неоплатонизма, сокрушался, что Ориген оставил философию ради богословия: «Разменял на мелочи и себя, и свои способности к науке». Ему вторил Порфирий, упрекавший богослова в том, что тот уклонился от философии к «варварским суевериям», то есть к христианству. Юлия Маммея, мать императора Александра Севера, приглашала Оригена к себе в Антиохию, чтобы он толковал ей священное Писание.

Среди христиан слава Оригена была так велика, что его как эксперта вызывали на соборы в разные уголки империи — для борьбы с еретиками. Он побывал в Афинах, в Аравии, в Палестине, где его посвятили в сан священника, и в Риме, где с ним подружился папа Ипполит. Но в самой Александрии местный епископ Димитрий относился к нему ревниво и недоброжелательно, видимо, считая, что его подопечный слишком «зарывается». Димитрия раздражало, что Ориген, простой мирянин, обучал слову Божью епископов, а потом в обход его принял сан в чужой епархии, к тому же будучи скопцом, что запрещалось церковными канонами. В вину Оригену ставились и его слишком смелые богословские мнения, например, что дьявол будет спасет Христом. Димитрий собрал два поместных собора, которые постановили лишить Оригена сана и изгнать его из Александрии. Оригену пришлось перебраться в Палестину, где он продолжал преподавать науки и заниматься своими учеными трудами. Здесь он прожил остаток жизни, окруженный преданными почитателями, которые записывали каждое его слово. Жестокие гонения при Деции погубили и Оригена: уже глубоким стариком его арестовали, подвергли пыткам и выпустили умирать на свободу.

Читайте в ПРИЛОЖЕНИИ: Учение Оригена

Монтанизм

Одной из крупнейших ересей раннего христианства был монтанизм. Это течение можно смело назвать реакцией на обмирщение Церкви. В среде христиан всегда было немало людей, которые понимали учение Христа в самой строгой и суровой форме, не признавая никаких послаблений и смягчений. «Отвергнись себя и возьми крест свой», «Оставь отца своего и мать свою и иди за Мной», — такие и подобные им слова Иисуса служили для них абсолютной нормой, любое отклонение от которой воспринималось как предательство. Мирная обывательская жизнь, которую все чаще вели христиане, не удовлетворяла их религиозного чувства, требовавшего горения и подвига. Им казалось, что упорядочивая свою жизнь, создавая жесткую церковную организацию по образцу ветхозаветной — с жрецами-священниками, обрядами, храмами, службами, культовыми книгами, таинствами, — человек все больше отдаляется от Бога и от веры. Выразителем мнений и потребностей таких людей стал Монтан и основанное им движение.

Монтан родился в маленьком городке Ардабау на границе Фригии, поэтому его ересь иногда называли «фригийской». Считается, что до обращения в христианство Монтан был жрецом Кибелы, восточной богини, требовавший оскопления своих служителей. Приняв христианство, он начал проповедовать и быстро распространил свое учение во Фригии и соседних областях Малой Азии. В некоторых местах, например, в Фиатире, к нему примыкали целые города.

Монтан решительно отбросил все, что наросло на христианстве за двести лет его существования. Никаких компромиссов, никакого союза с мирским обществом и государством он не допускал. По его мнению, основой христианской жизни должно было быть непосредственное, личное общение с Богом через Св. Духа: «В последние дни изолью от Духа Моего на всякую плоть» (Иоиль II, 28). Это общение происходило через откровение, даруемое верующему во время экстаза или во сне. Какие-либо посредники в виде епископов и пресвитеров были больше не нужны, церковная иерархия отменялась: Церковь управлялась непосредственно Святым Духом. Пророчества самого Монтана и его учеников — Прискиллу, Максимиллу, Фемисона и др. — заменяли священные тексты и составляли новый канон, который могли дополнять и изменять новые пророчества. Содержание этих пророчеств ничем не отличалось от учения Вселенской Церкви, новой была лишь сама практика личных откровений, которую Церковь в III веке уже не одобряла и не принимала.

Учение Монтана не сводилось только к отвержению епископства: он вообще был настроен строго и аскетически, стараясь возродить первоначальную чистоту и святость христианства. Монтан отвергал брак и службу в армии, призывал раздавать имущество, открыто исповедовать веру и принимать мученичество. При нем снова, по примеру ранних христиан, стали проводиться общинные собрания с совместными трапезами, где все верующие были равны перед Богом и каждый мог, преисполнившись Святого Духа, пророчествовать об истине. Монтан и его последователи были убеждены в скором наступления Страшного Суда, — это тоже объединяло их с ранними христианами, — и довольно четко определяли если не время, то место его пришествия: небольшой городок Пепуза во Фригии, который они называли небесным Иерусалимом. Сюда монтанисты, распродав дома и все свое имущество, устремлялись толпами, чтобы первыми предстать перед Господом.

Монтанизм распространился стремительно и широко. В северной Африке в новую ересь уклонился «неистовый» Тертуллиан, увлекший с собой многие приходы. В Риме ее едва не признал римский папа, но в последний момент его отговорил монархианин Праксей. Для борьбы с опасной ересью Церковь бросила в бой свои лучшие силы: Клавдия Иерапольского, Мильтиада, Серапиона Антиохийского, Иеронима и других талантливых писателей. Православные христиане смотрели на монтанистов как на злейших врагов веры и предлагали изгонять бесов из «фригийских святых», высмеивая их пророков и давая им презрительные клички. За то, что монтанисты проповедовали, прижав к носу кончик указательного пальца, их называли «застрявшими в носу», а за обычай причащаться хлебом и сыром — «сыроедами». Даже раскаивавшихся монтанистов в Церковь принимали не иначе, как через второе крещение. Некоторые ортодоксальные епископы в полемическом запале заходили так далеко, что обвиняли приверженцев Монатна в употреблении крови младенцев и каннибализме, — то есть именно в том, в чем язычники упрекали их самих. По-видимому, были и прямые столкновения между монтанистами и их христианскими противниками: церковный писатель Евсевий сообщал, что монтанисты называли православных «пророкоубийцами».

Несмотря на гонения со стороны государства и православной Церкви, монтанизм существовал очень долго, почти шестьсот лет. Начав с отрицания епископства и церковных властей, со временем он пришел к созданию собственной иерархии, подтвердив своеобразный закон, по которому всякое земное общество либо расползается вширь и исчезает, либо вытягивается по вертикали. В VIII веке император Лев Исавр издал против монтанистов закон, обязывавший их принять православие. В ответ многие из них сожгли себя внутри своих молитвенных домов.

Монтанизм был только первой ласточкой в ряду похожих ересей. Монтана иногда называют первым протестантом, хотя его учение и практика напоминали скорей образец и парадигму для многих последующих экстремальных сект. Подкупающая строгость в личной жизни, чистая и ясная духовная последовательность и бескомпромиссность веры сочетались в них с сомнительной и мутной экстатичностью духовного радения, с недобросовестной и истеричной предапокалиптической риторикой, разжигавшей нездоровый фанатизм. На таком фоне ортодоксальное христианство выглядело воплощением здравого смысла, часто переходившим, однако, в мирскую косность и формализм, что рано или поздно вызывало новый взрыв религиозного максимализма.

Можно добавить, что обратной стороной религиозного ригоризма, в том числе и монтанистского, были нетерпимость и презрение к «чужим», доходившее до прямой жестокости. Вот как описывал Страшный суд суровый Тертуллиан: «Будут и другие зрелища: день последнего, окончательного суда… Это будет пышное зрелище. Там будет чем восхищаться и чему веселиться. Тогда-то я и порадуюсь, видя, как в адской бездне рыдают вместе с самим Юпитером сонмы царей, которых придворные льстецы объявили небожителями. Там будут и судьи — гонители христиан, объятые пламенем более жестоким, чем свирепость, с которой они преследовали избранников Божиих. Будут посрамлены и преданы огню со своими учениками и философы, учившие, что Богу нет до нас дела, что души или вовсе не существуют, или не возвратятся в прежние тела… Тогда-то мы и послушаем трагических актеров, голосисто оплакивающих собственную участь; посмотрим на лицедеев, в огне извивающихся, как в танце; полюбуемся возницей, облаченным с ног до головы в огненную красную ризу… Но с еще большим удовольствием погляжу я на тех, кто свирепствовал против Господа… Такого зрелища, такой радости вам не предоставит от своих щедрот ни претор, ни консул, ни квестор, ни жрец, причем, благодаря вере, силой воображения уже сейчас мы можем в общих чертах представить его».

Конец ознакомительного фрагмента.