Где русские смыслы сошлись

Владимир Скиф, 2016

Стихи Владимира Скифа чисты, прозрачны, глубоки, светоносны, как озеро-море священный Байкал. О них нельзя говорить презренной прозой. Их надо читать, слушать, осязать, чувствовать, зрить, обонять, погружаться в мелос и растворяться в нём… В них отражается РУССКИЙ КОСМОС, рыдает РУССКОЕ СЕРДЦЕ, сквозит обжигающий РУССКИЙ ВОЗДУХ, сияет вселенской мудростью РУССКАЯ ЛЮБОВЬ и осеняет светом РУССКАЯ НЕБЕСНАЯ БЛАГОДАТЬ. Евгений Семичев

«Где ты, Родина позабытая?..»
«Под сырой осенней позолотой…». (Из очерка «Моя Сибирь, моя Россия»)
«Все боли века я в себе ношу»
Взгляд из вечности
Золотая пора
Прекрасный удел поэта
Самобытность таланта
«Сам свою я выбираю долю…»
Утишитель земных печалей
Скифский огонь. (о творчестве поэта Владимира Скифа)

Из серии: Библиотека российской поэзии

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Где русские смыслы сошлись предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← «Где ты, Родина позабытая?..»

«Все боли века я в себе ношу» →

«Под сырой осенней позолотой…»

(Из очерка «Моя Сибирь, моя Россия»)

Владимир Скиф, сибиряк, иркутянин, отец троих детей и автор двух десятков книг, лауреат премий имени Ершова, Эдуарда Володина, Николая Клюева и др. — в общем, человек известный. Владимир Бондаренко почему-то предположил, что Скиф — истинный поэт эпохи Водолея. «И не только потому, — пишет Бондаренко, — что родился 17 февраля 1945 года, под знаком Водолея; всем творчеством своим он как бы предваряет наступающую эпоху Водолея, эпоху России»^[1]. Не могу с этим согласиться, ведь эпоха Водолея — это концепция (согласно определению Википедии), лежащая в основе представлений культуры Нью-Эйдж о том, что на смену эре Рыб (ассоциируемой с христианством) приходит новая эпоха, в которой будут господствовать учения, представляющие синтез различных вероучений и современных научных достижений. Т. е., по сути, это антихристианство — то, что разрушает Россию, весь мир. Я бы не стал отлучать поэта Скифа от великой русской христианской культуры, записывая его в приверженцы религии «нового века». Нет, он вырос на русской почве, крона его таланта шумит в нашем, русском лесу. Таким я его и увидел — стройным, с выбеленными сибирскими морозами волосами, седобородым, но моложавым поэтом с искренней, звонкой, но глубокой, как Байкал, поэзией.

«Смирнов, который изменил фамилию» — так иронично объясняет Скиф происхождение своего псевдонима. Скиф улыбается, я улыбаюсь в ответ, его слова тоже отзываются во мне шуткой, но какой-то грустной: «Главное, Родине не изменил. Главное — Родине верен остался». И останется! Последнее — совсем уже без иронии.

У меня коровы нету.

Но как только алый круг

Заскользит по белу свету,

Я иду на мокрый луг.

Острой бритвою-косою

Я размашисто кошу.

Даже в полдень под грозою

Травы-павы тормошу^[2].

Нет, не он изменил свою фамилию. Это Блок его благословил из далёкого далека, это сама Поэзия поставила его в первые ряды тех «с раскосыми и жадными очами», которых «тьмы, и тьмы, и тьмы». Кому-то ведь надо возвещать миру, что «так любить, как любит наша кровь, / Никто из вас давно не любит! / Забыли вы, что в мире есть любовь, / Которая и жжёт, и губит!»^[3]. И не Блок напророчил, что «Россия — Сфинкс», вечная древняя загадка. Так судил нам Бог:

Архангелом набросана вчерне

Судьба России, длящейся веками.

Она — то в небе, то на самом дне,

То скипетром сверкает, то курками^[4].

Так судил Бог: коль хотите нести правду, быть совестью народов, помните: в мире будете иметь скорбь (Ин. 16, 33). Из столетия в столетие мы протягивали руки и взывали:

Придите к нам! От ужасов войны

Придите в мирные объятья!^[5]

А они в ответ:

…глумясь, считали только срок,

Когда наставить пушек жерла!^[6]

И приходил роковой срок (и приходят новые сроки), и пушки стреляли (и опять будут стрелять), стонала земля, плавилась, рассыпались в прах горы, но стоял человек, русский человек. «Мильоны» их? А нас?

…Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,

С раскосыми и жадными очами!^[7]

В глазах Владимира Скифа плещется Байкал, и в поэзии его, морозной, свежей и по-сибирски крепкой, играет волнами «Славное море — священный Байкал»:

И мой Байкал. И этот чистый свет,

Мои глаза и душу напоивший.

Я не загинул. Я ещё поэт,

Не зря, быть может, на земле светивший^[8].

И ещё:

Под сырой осенней позолотой

Оживаю от душевных ран…

Из меня уходит сумрак плотный,

Как с Байкала-озера туман.^[9]

Воистину, выплеснувшееся на землю и ставшее Байкалом небо, сибирская ширь заживляют все раны души и изгоняют из неё сумрак. Что перед этой красотой, необъятностью вся наша боль, все наши слёзы, невзгоды, разлуки? Лишь штрихи лёгкого дождя, лишь ветерок, опахнувший лицо… Не потому ли так свежо лицо Владимира Скифа, так неуловимо-легка его улыбка? И так точно, так проникновенно его слово?

Посреди дороги древней

В тишине почую Русь.

И душой к родной деревне,

Как к иконе, прислонюсь.^[10]

Пусть болью проникнута его мысль о родной земле. Но и надежда живёт в его слове, и благодарность Богу за всё. А в этом и есть полнота, в этом и есть сила:

И увижу: в тёмном небе

Так и кружит вороньё.

То кровавый снег, то пепел

Век мой сыпал на неё.

У деревни сто отметин,

Сто зарубок, сто могил:

Кто любил её на свете,

Кто мечами порубил.

Слава Богу, что живая,

Что не мёртвая она.

В небе рана заживает,

Красным полымем полна.^[11]