Леротикь

Владимир Романовский

Эпический роман о любви, страсти, убийстве, вдохновении, храбрых женщинах, эксцентричных мужчинах, голубокровных, богеме, утонченной кухне, сексе, беспорядочных путешествиях и некоторых удивительных событиях, произошедших недавно в Нью-Йорке и Париже, равно как и справочник для богатой среднего возраста женщины, желающей время от времени делать счастливым молодого композитора, не располагающего средствами.

Оглавление

© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Copyright © by Author

Пролог. Мэдисон Авеню

I

Не обо всяком убийстве можно составить репортаж.

Да и вообще — какое еще убийство? Убийство, надо же…

Светофоры. Пешеходы. Сварливая старуха с бесполезным мохнатым пуделем на старомодном поводке… толстый, потный работник конторы с пропуском на алюминиевой цепочке вокруг короткой жирной шеи… черный подросток, листающий… что?… папку какую-то, в которой… что?… нет, не может быть… партитура?…

Проем между грузовиком и такси… тормоз. Светофор не хочет переключаться. Ну и мука… светофор меняется… не сбей хулигана… ишь как идет, вперевалочку…

Выдержим. Вот я посмотрю… не вогнать ли ему ума куда надо!

Старая злопамятная крыса!

Никаких отчаянных поступков. Строгий спокойный рассчет.

Уж я сумею… я ему покажу, гаду… Он не посмеет нас больше тревожить!

Он мелочный и тщеславный, и старый, и думает только о… думает… Вот же мерзавцы, нужно же им было именно сейчас перекрыть дорогу! Борьба с безработицей. Всегда что-то ремонтируют. Бестолково, бессмысленно, и по всему городу. А дороги от этого лучше не становятся…

Он круто повернул на поперечную улицу. Величественная череда особняков, построенных в Бель-Эпокь, частично скрыта растущими вдоль тротуара пышными деревьями.

До нужного особняка он доехал в общей сложности за десять минут, проскакивая иной раз на красный свет. Сигналил мешающим. Планирующие убийство так не поступают.

Может, он руководствовался импульсом? Был небрежен?

Все, кто знал его лично, посмеялись бы. Он? Никто в мире не планировал свои действия так тщательно. Об этой его тщательности ходили легенды.

Не о всяком убийстве можно составить спешный репортаж.

О некоторых убиийствах сообщают, дабы удовлетворить садистские склонности некоторой части читателей. Об иных — чтобы позабавить. Еще об убийствах сообщают, когда нужно отвлечь внимание публики от чего-то большого и важного.

Когда убийство происходит в условиях… в кругах, где значительность означает на самом деле изолированность и защищенность от остального мира… то невольно засомневаешься — а стоит ли вытаскивать диктофон или наставлять линзу камеры на подозреваемого. А потом еще… потом редактор тоже начнет сомневаться, и рассматривать задумчиво текст, и говорить «Да, это очень хорошо, но…» и ты опомниться не успеешь как вдруг обнаружишь, что у тебя теперь колонка в провинциальной газетке, и следует радоваться, что хоть это есть. Никто не хочет подвергать себя опасности лишний раз. У всех есть потребности, удовлетворить которые может только постоянный доход.

Степень социальной значительности Музыканта была высока. Его личная жизнь никого не касалась. Из-за его… э… призвания… он волей-неволей появлялся на публике чаще, чем люди его уровня, да, это правда… И все-таки он был — плоть от плоти своего сословия и своего клана. Для публичных появлений у него было другое, вымышленное имя.

Ему было тридцать пять лет. Среднего роста. Крепко сложен. Приятной внешности блондин. Большинство женщин предпочитало обожать его с безопасного расстояния. Отпугивал властный вид. Женщины хотят, чтобы их баловали, а не внушали им трепет.

Он запарковал Бентли у гидранта и вышел. Он был так взволнован, что даже забыл оправить пиджак. Не провел рукой по волосам. Не вытер со лба капли пота скромным носовым платком без монограммы. Позвонил.

Десять секунд. Двадцать секунд. Дворецкий наконец появляется. Не удивлен. А удивляться нечему, визитер — частый гость в доме. Здравствуйте, сэр. А вот пускать его в дом именно сейчас — нет, это совсем другое дело. Совсем, совсем другое. Нельзя.

Музыкант отодвинул дворецкого плечом и вошел в дом, с удовольствием хлопнув входной дверью — ногой подтолкнул. Шокированный необычным поведением гостя, дворецкий мигнул и попятился. Не был готов. Он ни разу в жизни не звонил в полицию. Он собирался вскоре уйти в отставку — лет через десять — купить дом в Мейне и смотреть как внуки и внучки мучают лягушек. Он не знал как нужно реагировать… на такое вот…

Музыкант пересек холл и вошел в просторный кабинет. Тот, кто вызвал в нем ярость, сидел у письменного стола, перелистывая какой-то альбом с блеклыми фотографиями. Старик. Энергичный, с прямой спиной, с достоинством, но все равно старый, бесполезный и злобный. В самом что ни на есть библейском смысле — воплощение зла. Появление Музыканта его не испугало и не насторожило. Напротив, хозяин дома улыбнулся гостю светской улыбкой, повернувшись в кресле и махнув любезно рукой.

— А, да, — сказал он — Я предполагал, что ты сегодня придешь. Это очень мило с твоей стороны. Присядь, пожалуйста.

Не о всяком убийстве следует писать репортаж. Некоторые убийства настолько запутаны, что дотошного репортера могут и самого убить… в крайнем случае, сделать так, что жизнь его станет неудобной и неприятной на долгое время.

— Вы самый безжалостный человек из всех, кого я знаю, — сказал Музыкант, яростно глядя на хозяина дома. — Из всех гадостей, которые можно было сделать, вы сделали самое худшее.

— Пожалуйста не подходи близко.

Музыкант двинулся вперед, ухмыляясь злобно.

— А что вы сделаете? Плюнете в меня?

Он остановился. У него не было выбора — нужно было остановиться. Револьвер был направлен ему в лицо. Рука, держащая револьвер, не дрожала.

— У тебя, оказывается, неуемный темперамент, друг мой, — объяснил старик. — Ты меня удивляешь. Мне это как-то не приходило в голову раньше. Это меняет дело.

— Вы меня раздражаете, — заметил Музыкант, сверкнув глазами.

— О! — старик усмехнулся. — Вмешиваешься в мою жизнь, соблазняешь жену, собираешься увести ее, и — я тебя раздражаю? Какая наглость.

Музыкант нашел глазами кресло и собирался к нему подойти и в него сесть.

— Стой где стоишь.

— Вроде бы вы пригласили меня сесть.

— Передумал. Стариковский каприз. Ты мне больше нравишься, когда стоишь.

Некоторое время оба молчали.

— Знаешь, — сказал старик, — это странно, но по-моему, в кругу моих знакомых ты самый приличный человек. Да. Приличнее всего клана. Мы с тобой похожи. У меня есть дело. У тебя тоже. Мы принимаем во внимание чувства других людей — не всегда, но от раза к разу. Мы оба совершенно точно знаем, чего хотим. Я мог бы выстрелить тебе в голову и никаких неприятных для меня последствий не было бы. Но я не хочу. Не сейчас.

— Вы хотите видеть меня раздавленным, не так ли.

— Тебя? Нет. Зачем же. Я ведь тебя и не знаю толком. А других — да, хочу видеть раздавленными. Поверь, ты сам же будешь мне благодарен, когда все это кончится. Ты увидишь ее…

— Ее.

— Да. Ты увидишь ее в другом свете. Она хороша, конечно. У нее много достоинств. Но ты не видел ее целиком, ты не знаешь. Ты увидишь. А теперь иди. Пожалуйста.

II

Музыкант выпил залпом и кивнул бармену. Стакан наполнили снова. Бармен подозрительно посмотрел на клиента, но ничего не сказал. В клубном баре пусто: время раннее. Несколько посетителей наличествовали в просторных холлах, ходили и безучастно рассматривали портреты на стенах. Обменивались бессмысленными комментариями.

Законного мужа трудно просто списать со счетов.

Солидное клубное затишье нарушилось появлением Хелен.

Она вошла в компании пестрой свиты, состоящей из лихо выглядящих молодых людей в ярких пиджаках, а также смелого вида и среднего возраста женщин в кокетливых платьях. Музыканту мать его любовницы совершенно не нравилась. Вместо того, чтобы наслаждаться собственной бесполезностью и сидеть тихо, она вечно встревала, куда не надо, вмешивалась, давала возмутительные советы, притворялась невинной и благожелательной, задавала бестактные вопросы, и вообще всем мешала. Завидев Музыканта у бара… проигнорировав очевидное — человек хочет побыть один — она прогарцевала в его направлении, отставив своих пажей и фрейлин на произвол судьбы. Взобралась на стул рядом с ним.

— Привет, — сказала она, благожелательно улыбаясь.

— Да, привет, — ответил он резко, чуть не повернувшись к ней спиной. Но не повернулся.

— Ты чем-то озабочен.

— Да.

— Тебе нужно научиться расслабляться. Развеселись.

— Нет причин для веселья.

— Ну как же нет. Жизнь твоя прекрасна, как вообще любая жизнь. Какие тебе еще нужны причины?

— Она была бы еще более прекрасной, если бы некоторые люди в нее не встревали.

Хелен проявила терпение.

— Не сердись, не сердись. А ты когда к нам придешь наконец? На рояле поиграть? Последний раз ты развлекал нас… я даже не помню… очень давно. Вот и развеселишься.

Бармен приблизился, чтобы снова наполнить стакан Музыканта.

— Никто не умеет так развлекать публику, — сказал Музыкант, — как старик Уолш. Прямо миссия такая в жизни, всех развлекать. Постоянно.

— Действительно. Ты заметил, да?

Подобие юмора. Как трогательно.

— Да, — сказал Музыкант мрачно. — Заметил. Что ж. Это справедливо. Кто я такой, чтобы отбирать у него жену.

— А, вот оно в чем дело, — Хелен сочувственно дотронулась до его плеча. — Нет, это никуда не годится. Это нельзя, дорогой мой. Уж извини.

— Да.

— Он ведь человек выдающийся.

— Денег много.

— Ну, по правде сказать, да.

— Я не хочу по правде, — сказал Музыкант устало. — Я хочу чтобы он оставил ее… нас… в покое.

— А он так и делает в основном.

— Не в этот раз.

— А не нужно было его провоцировать. Ничего, думаю, он придет в себя. Он очень отходчивый. Вот увидишь, все образуется.

Ирония, сарказм, даже оскорбления — как об стенку все разбивается. Теплые ноты в ее голосе звучали так естественно, что не знавший ее вполне мог принять все это за искренность. Музыкант резко повернулся к ней. Она улыбнулась светской улыбкой.

— Он сказал, что я могу ее забрать себе.

— Это он не всерьез, — сказала Хелен успокаивающе.

— Всерьез. Я ее забираю, но дети остаются у него.

— Что ж. Это ведь справедливо, не так ли?

Поерзав на стуле, устроившись поудобнее, выпрямив спину, она смотрела на него благосклонно. Порода. Ничего не скажешь. Такому не научишь — это от рождения дается — ничего человека в этой жизни не волнует.

— Он получит все права на детей, и она их больше не увидит. Он сказал что ему все равно, как он эти права получит — через суд или по договору, и пусть она сама решит…

— Конечно по договору лучше. Какой еще суд! Ничего хорошего в скандалах нет.

— Он действительно намерен сделать все, что он сказал.

— Да. Это жестоко, я понимаю, но ведь он прав, дорогой мой.

— Хелен! Это убьет твою дочь. Понимаешь?

— Не преувеличивай. Впрочем, ты ведь человек искусства. Люди творческие склонны к преувеличениям. Ничего страшного. Она привыкнет. Некоторое время, правда, она будет переживать. Но это пройдет.

Музыкант вдруг подумал, что… Глядя с любопытством на Хелен, он вытащил портсигар, открыл и предложил ей. Она вежливо отказалась.

— Конечно же, — сказал он небрежно, закуривая, — он и деньги все заберет. Вообще все.

Прошло некоторое время прежде чем Хелен сообразила, что сие означает.

— Прости, как? — спросила она.

— Вложения, акции, наличные, недвижимость. Всё.

Своих денег у Хелен и ее дочери не было. Муж Хелен никогда не был богат. Хелен слегка побледнела.

— Все заберет, — настаивал Музыкант. — Ну, может какие-то драгоценности тебе оставит.

— Ты шутишь, — сказала Хелен машинально.

Некоторая степень растерянности проявилась в ее чертах, они стали почти человеческими.

— Мне очень жаль, — сказал Музыкант. — У меня доход небольшой, а рассчитывать на то, что мой отец будет содержать… нас всех… не приходится. — Он помолчал, а затем добавил с комической торжественностью, — Нужно будет многим пожертвовать.

— Не может быть, — пробормотала она, не глядя на него.

— И тем не менее это так, — заверил он ее, сохраняя серьезное выражение лица. — Не переживай. Я сниму однокомнатную конуру в Уильямсбурге, это за речкой, в Бруклине. Там живут люди, которые тебе всегда нравились — художники, поэты, беззаботная богемная толпа. Наконец-то у тебя появится возможность влюбиться в голодающего художника или страждущего поэта. Будешь вязать свитера и продавать цветы, чтобы свести концы с концами, а вечерами будешь делиться романтическими мечтаниями с предметом своей любви, за скудным ужином, состоящим из натурального салата и сухарей. А когда он умрет от чрезмерной дозы наркотиков, твой портрет, им нарисованный, заметит представитель Галереи Тейта. После чего все остальные его картины будут раскуплены за огромные деньги лучшими музеями мира.

— Помолчи, — сказала она. — Помолчи.

Молчали они целых две минуты — он, глубоко затягиваясь сигаретным дымом и следя за выражением ее лица, она — напряженно пытаясь упорядочить мысли.

— Твой доход… — сказала она. — Твой… доход как исполнителя… он…

— Ты хочешь спросить, не станет ли он в скором времени достаточным, чтобы мы втроем могли сохранить сегодняшний уровень жизни. Вряд ли.

— Ужасно, — сказала она убежденно. — Дай мне сигарету.

Он соскользнул со стула.

— Мне пора. До свидания.

Придя домой, он некоторое время пытался себя занять. Попробовал читать, но не мог прочесть больше страницы. Порассматривал партитуру какой-то сонаты Шопена. Ничего не выходило — внимание не фокусировалось ни на чем.

Музыкант открыл ящик стола. Пистолет призывно заблестел.

А что потом? Сможет ли он по-прежнему быть… музыкантом? Выступать перед аудиторией? Сможет ли он ее любить так, как любит сейчас? Может ли убийца быть художником, умеет ли преступник любить? Будет ли она любить его, если он перестанет быть художником?

А ведь они это уже обсуждали. Она не поддержала его, но и не сильно протестовала. Она только, вроде бы, упомянула о реакции детей. Что-то такое сказала…

Музыкант вставил обойму, положил пистолет в карман, и спустился в холл. Дворецкий его отца, психологический близнец дворецкого дома Уолшей, спросил, не может ли чем-нибудь помочь.

— Мне — нет, — ответил Музыкант.

III

Грянули два выстрела подряд.

Тело нашли только утром. Семейный доктор заполнил все нужные бумаги. Инсульт.

Семейный адвокат нанес краткий, деловой визит.

Некролог. Не обо всяком убийстве следует писать в газете.

Инспектор Роберт Кинг, навещавший в тот вечер свою любовницу, жившую в здании напротив особняка, слышал выстрелы. Опыт подсказал ему, что это действительно пистолетные выстрелы, а не пластиковый мешок с бельем, хлопнувшийся с третьего этажа на влажный тротуар. Он стоял у окна и смотрел на особняки напротив, чья архитектура безусловно относилась к Бель Эпокь. Известняк и мрамор. Ионические колонны. Пилястры. Сегментированные фронтоны.

Спустя несколько минут Кинг отметил, что ни полицейских машин, ни карет скорой помощи нигде не видно, и люди не бегают туда-сюда по улице в панике, не кричат нечленораздельно. Прочтя через два дня некролог в одной из ежедневных газет, он вспомнил этот вечер и связал два события.

Теоретически, возможность убийства Старика Уолша была сама по себе — событием национального значения. Роберт Кинг доложил о своих наблюдениях и умозаключениях своему начальнику. Начальник пожал плечами.

Роберт Кинг решил самолично разобраться с этим делом. Хотя бы поверхностно. Когда-то давно Старик Уолш был другом его отца.

IV

Прошла неделя.

Живая Легенда — такое было у этого человека прозвище. Он прибыл в город, и его приветствовали фанфары и энтузиазм журналистов. Три длинных лимузина перевезли его и его телохранителей через мост Трайборо, а затем — вниз по Пятой, к Донне Брадли — большому, начала двадцатого века постройки, отелю в нескольких кварталах к северу от Плазы. Номер, зарезервированный для него, тщательно убрали, проветрили, проверили на наличие презервативов, оставленных персоналом отеля, и украсили свежесрезанными цветами. Внизу, в легендарной кухне отеля, шеф-повар превзошел самого себя, приготовляя роскошный ассортимент яств, который впоследствии был полностью съеден телохранителями. Сам великий человек находился в одной из своих «ореховых» стадий, т. е. ел только орехи. Иногда такие стадии длились неделями. Различные средней руки модельеры и дизайнеры интерьеров зарезервировали номера в Донне Брадли в надежде на случайную встречу с Живой Легендой в коридоре.

Ему было за шестьдесят, и последнему его интернациональному успеху недавно исполнилось двадцать лет (несколько жеманный французский фильм, о котором многие до сих пор говорили, что, мол, он их поразил, поразил). Иногда он появлялся в эпизодических ролях, напоминая о себе, и в связи с этим доход его оставался постоянным. Некогда низкорослый, плотно сбитый и экзотично привлекательный (больше в средиземноморском, чем в американском, смысле), нынче он был низкорослый, жирный, и отрешенно-скучающий, но те, кто помнил его фильмы, все еще видели в нем того — молодого, развратного, непоседливого и загадочного.

Телохранители вошли в номер, а несколько минут спустя снова вышли, глупо ухмыляясь гладко выбритыми лицами. Не обратив внимания на загадочные эти ухмылки, Живая Легенда вошел и прикрыл за собой дверь. Было очень темно. Живая Легенда нащупал пухлой рукой выключатель. Хелен, нога на ногу, руки на ручках антикварного кресла, улыбнулась солнечной улыбкой. Нервно кашлянув, сказала,

— Здравствуй, дорогой.

— Здравствуй, — ответил, подумав, Живая Легенда.

И продолжал на нее смотреть бесстрастно. Он часто удивлял многих, вспоминая неожиданно их имена, именно в тот момент, когда они собирались его осторожно упрекнуть в том, что он их забыл. Этот контраст между кажущейся тупостью и замедленностью и внезапными проявлениями ясности ума создавали иллюзию скрытых недюжинных умственных возможностей.

А затем оказалось, что в номере есть еще один гость. Он сделал движение, и его заметили. Был он высок, мускулист, смугл, и обаятелен. На нем был дорогой, не очень элегантный итальянский костюм.

Живая Легенда посмотрел на гостя тупо.

— Здравствуй, Франк, — сказал он без интонации.

Хелен снова улыбнулась, не очень уверенно на этот раз.

— Здравствуй, друг мой, — сказал Франк преувеличенно тепло, протягивая большую волосатую руку.

Живая Легенда пожал ее с неподдельным, как показалось гостю, теплом. Выражение его лица не изменилось.

— Очень рад тебя видеть, — сказал Живая Легенда все так же без интонации.

— Мадам настаивала, что ей тоже нужно здесь быть, — объяснил Франк. — Я подумал и решил — почему бы и нет. Эти козлы внизу не хотели ее пускать.

— Да, — подтвердила поспешно Хелен. — Господин Гоби очень добр…

— Шшш, — Франк Гоби подмигнул ей, приложив палец к толстым своим губам. — Никаких имен. Пожалуйста, ребята. Давайте сядем и поговорим.

Живая Легенда присел неспешно на диван. Франк придвинул второе кресло. Хелен поерзала в своем кресле и несколько изменила позу — колени вместе, ступни справа от кресла. Еще раз улыбнулась неуверенно.

Живая Легенда прибег к одному из своих излюбленных трюков — просто смотрел благосклонно на Франка, смотрел себе и смотрел. Пауза растягивалась. Благосклонность во взгляде Живой Легенды была так неподдельна, что продолжающая растягиваться пауза ничем не напоминала волевую дуэль. Когда Франк снова заговорил, он не чувствовал себя побежденным. На Хелен трюк произвел бы впечатление, если бы мысли ее не были заняты другим.

— Ну, хорошо, — сказал Франк. — Не собираешься ли ты снова сняться в фильме, друг мой? Мы уж сколько лет ждем. Мы соскучились. Э… Хелен, да? Хелен, не правда ли, было бы здорово — новый фильм? Мы соскучились, не так ли?

— Ах, да, — подтвердила Хелен, держа себя в руках. — Я, правда, не часто хожу в кино… Но на твою премьеру, дорогой, я бы с удовольствием… пошла бы…

Живая Легенда улыбнулся одними глазами — тоже фирменный трюк. Франк посмотрел на часы.

— Что ж, маэстро, — сказал он. — Никто не подслушивает. Можно говорить открыто. Помнишь, несколько месяцев назад мы с тобой посетили один бар?

Живая Легенда наклонил голову. Хелен смотрела в сторону. Улыбки прекратились.

— Во время нашей тогдашней беседы, — продолжал Франк, — я, вроде бы, упоминал некоторые… э… вещи. Не говорил о них, а просто упоминал… э… так сказать. Ты знаешь, я всегда делюсь… э… чувствами и помыслами с людьми, которых уважаю. Я, вроде бы, совершенно точно упомянул одного нью-йоркского предпринимателя, чьи дела… поползновения… в Сейнт-Луисе… мне не очень нравились. Теперь, стало быть, так. Этот предприниматель и я — мы были большими друзьями. Не приятелями, а именно друзьями. Друганами. И ты тоже, друг мой… э… был другом предпринимателя. Не так ли.

С бесконечной грустью в глазах Живая Легенда кивнул, приопустил веки и выставил вперед нижнюю губу. Хелен перевела дыхание и кашлянула. Она явно нервничала.

— Теперь же так получилось, что друга нашего больше нет, — торжественно продолжал Франк. — Это очень грустно. Доктор говорит, что у него был удар. Все остальные уверяют, что он покончил жизнь самоубийством. Во всяком случае, все делают вид, — он поднял указательный палец и многозначительно наклонил его в сторону Живой Легенды, — что это так и было. Понятно, что это означает. Те, кто хорошо знали Старика Уолша никогда в такое не поверят. Старикан обожал жизнь. Такого жизнерадостного человека на земле не было никогда! Тем не менее, — добавил он, любуясь большим перстнем на мизинце, — видишь ли, друг мой, не обо всяком убийстве следует сообщать в газетах.

Хелен сильно побледнела, посмотрело отчаянно на Франка и умоляюще на Живую Легенду. Ей хотелось сейчас быть очень далеко — на Аляске, в Китае. На Марсе. Ей совершенно не хотелось принимать участие в разговоре. А Живая Легенда сохранял бесстрастное выражение лица. Он просто ждал, когда Франк закончит.

— Вне зависимости от того, кто во что верит… или же… во что их заставляют верить… — сказал Франк, — я говорю вам, как друг, ребята… — он выдержал паузу для пущего эффекта, — ни мои люди, ни я лично никакого отношения к этой истории не имеем. Вообще. Ноль отношения. У нас не было никаких причин. Совсем. Старикан был, конечно же, не подарок, и разногласия у нас с ним были, и еще какие… Но убирать старого питона… Нет. Никогда. Я хотел вам об этом сказать до того, как вы станете делать разные выводы и умозаключения.

Живая Легенда на некоторое время углубился в свои мысли.

— Я никогда в тебе не сомневался, Франк, — сказал он наконец. — Я знал, что это не ты. Видишь ли… я знаю, кто это сделал на самом деле.

Глаза Хелен широко открылись. Франк поднял черные кустистые брови.

— О да, — Живая Легенда произвел серию медленных задумчивых кивков. — Это очень грустная история. Очень, очень грустная. История о непонимании. Недопонимании. Невозможности людей друг друга понять. Что плохо в нынешнем мире — никто ни с кем толком не общается. Никто никого не слушает. Мы тонем в этом океане непонимания. Я предупреждал беднягу Уолша. Дважды предупреждал. Предупреждал дважды. Он не воспринял предупреждения всерьез. Это самое грустное и есть, во всей этой истории.

Заинтригованный, Франк пододвинулся ближе вместе с креслом. Безвольная улыбка играла на губах Хелен.

— Это японцы, — грустно сказал Живая Легенда, уставясь в пространство. — У них были какие-то дела. Они хотели составить с ним соглашение и сбить цену. Он не поддавался на уговоры. Он их ненавидел. Его дядя служил когда-то в Тихом Океане, во время Второй Мировой. Все это просто ужасно. Я пытался ему объяснить, что японцы прошлые и сегодняшние — они, типа, совершенно разные. Разные виды японцев. Я сказал ему, что старые традиции также прочно забыты в Японии, как и у нас. Он мне не поверил. Он их очень сильно ненавидел. Он отказался от предложения. И ему отомстили. Такая грустная история — ты себе не представляешь…

Он приложил ладонь ко лбу. Хелен поднялась на ноги, затем присела на корточки у дивана и положила руку на жирное колено Живой Легенды.

— Какие сволочи, — прошептала она.

Короткий всхлип вырвался из горла Живой Легенды. Даже Франка это тронуло.

— Друг мой, — сказал он. — Не отчаивайся. Рано или поздно они за все заплатят. Мы их заставим.

Они тихо выпили, после чего Франк объявил, что должен идти.

— Пока, ребята, — сказал он.

Когда они остались вдвоем,

— Извини, — сказала Хелен. — Мне просто… нужно было тебя видеть. Я пришла, а он на меня просто навалился тут…

— Ничего страшного, — заверил ее Живая Легенда. — Франк — хороший человек. У него есть странности, но они, в основном, никому не вредят.

— Мне нужно сказать тебе что-то важное… Я надеюсь, что никто не… э… подслушивает.

Номер прослушивался, но ни Живая Легенда, ни Хелен об этом не подозревали.

— Конечно нет, — сказал Живая Легенда. — Люди перестали подслушивать мои разговоры очень давно. Им неинтересно. Я просто глупый старик нынче. Говори, не бойся.

— Вот, понимаешь ли… даже не знаю, с чего начать… Муж моей дочери и я… Мы никогда открыто не ссорились, конечно же. И все таки разногласия у нас были, и у меня были причины его ненавидеть… Чего я боюсь — что полиция может… или… как называется это жуткое агентство?…

— Налоговое управление?

— Нет, нет… То есть, эти подлецы конечно же не менее жуткие, чем… Грабят честных людей, отбирают у них последние деньги… Нет. Агентство, которое достанет тебя со дна океана, если им нужно с тобой поговорить.

— Морские пехотинцы?

— Да нет же. Пожалуйста, дорогой… Ты знаешь… Бюро Допрашивания… или чего-то…

— ФБР.

— Точно. Именно. Если они вдруг станут интересоваться… они могут заподозрить, например, что я — я, представляешь? — убила собственного зятя. Понимаешь?

Живая Легенда взял из вазы орех, съел его, и взял еще один.

— А ты его убила?

— Не говори глупости. Ты меня знаешь. Надеюсь. Представь себе — я кого-то пошла и убила… И все-таки, у них могут возникнуть подозрения. В ту ночь я была в городе. Мы разговаривали — Уолш и я. Понимаешь? Они об этом не знают, но могут узнать. Не представляю, какие у них методы, но могут быть отпечатки пальцев… на ручках дверей…

Живая Легенда поразмыслил.

— Ты бывала у него в доме, — заметил он. — Конечно же на ручках отпечатки. Они ведь сами собой не выветриваются.

— Я об этом и говорю. Так что может случиться какая-нибудь глупость… в общем, я в этом ничего не понимаю, но чувствую себя… как-то… Понимаешь?

Живая Легенда надолго ушел в себя. Затем он взял из вазы еще один орех.

— Так значит, это ты. Ты убила Уолша.

— Что!

— Я так и думал — либо ты, либо японцы. Что ж. Значит — ты.

— Да нет же! — она обхватила голову руками. — Ты что, дурак, что ли, простых вещей не понимаешь!

Он хорошо помнил этот ее жест. Когда они были любовниками, жест этот означал, что он ведет себя как невообразимый, доисторический, ужасающий кретин.

— Ну, извини, — сказал он. — Не мечись так. Это ужасно действует на нервы.

— Посмотри на меня! Неужели я выгляжу как женщина, способная убить? Когда ж ты наконец повзрослеешь!

Она покачала головой. Встав, она схватила бутылку с серебряного подноса и налила в стакан до половины. Пригубила. Живая Легенда съел еще орех.

— Я не желаю ни в чем быть замешанной, — сказала Хелен сердито. — У меня нет времени на все это блядство. Что мне действительно нужно — хорошее алиби.

Спокойно глядя на нее и никак не показывая — хочет ли он, чтобы она продолжала говорить, или убралась бы вон из номера, из отеля, из его жизни, Живая Легенда съел еще один орех.

— Мне нужно, чтобы ты им сказал, если тебя спросят… только если спросят, понимаешь?… не нужно самому говорить, если не просят… Ты должен им сказать, что я провела ту ночь с тобой.

Он не ответил. Она поставила стакан на стойку мини-бара, подошла, села рядом с ним и даже заютилась слегка, задвигалась, прижимаясь к его плечу.

— Сделаешь? Ради меня? Ну, вроде, как одолжение? Тебе они поверят, это точно.

— Хорошо, — сказал он без энтузиазма. — Это какую же ночь ты со мной провела?

— Что-что?

— Ты сказала что провела со мной ту ночь. Какую именно ночь?

Она закатила глаза. Затем терпеливо повторила:

— Ночь, когда убили моего зятя.

— Ага.

Он медленно кивнул, раздумывая.

— Где ты был в ту ночь? — спросила Хелен.

— Я не помню.

— В Калифорнии?

— Хмм. Нет.

— В Пенсильвании?

— Может быть.

— Нужно знать точно.

— Ага.

Он съел еще орех. Она погладила его по плечу.

— Как дочь? — спросила она.

— В порядке.

— Так ты запомнишь? Я была с тобой. В Пенсильвании.

— Да.

— И у нас был секс.

Он нахмурился.

— Разве?

— Нет. Но ты скажешь им, что был. Если тебя спросят. Не возражаешь?

— Сузуки может обидеться.

— Что еще за Сузуки?

— Женщина, с которой я нынче сплю.

— Н-да… — Хелен встала и опять схватилась за голову. — Как можно спать с женщиной, которую зовут Сузуки, скажи мне?

— На самом деле у нее другое имя, — объяснил он. — Я не помню, как ее на самом деле зовут. Она японка. Я зову ее Сузуки, потому что это мой любимый персонаж.

— Черт знает, что такое…

Она решила, что будет очень терпелива. В течении следующего часа они выяснили что, оказывается, в ночь, о которой шла речь он все-таки был один. Затем они условились, что он скажет, если его спросят, что привез он ее на свое ранчо и провел с нею ночь, а потом, утром, доставил ее на станцию и посадил в поезд.

V

— Что это еще за глупости? — Роберт Кинг удивленно посмотрел на начальника, когда они закончили прослушивание записи.

— Думаешь, глупости? — начальник — толстый, лысеющий, очень запущенный в смысле физической подготовки, откинулся в кресле и посмотрел на подчиненного недружелюбно.

— Ну, а что же. Японцы?

— Все-таки мы в какой-то мере ответственны за то, что у них происходит…

— А что у них происходит?

— Ну, там, экономика…

— А Уолш при чем?

— Уолш — это наша экономика.

— Вы знаете что-нибудь об экономике, сэр?

— Как насчет уважения к начальству, Инспектор Кинг?

— Абсурд. Цирк.

— Франк говорил специально для нас, Роберт. Подлая рептилия. Устроил шоу специально, чтоб дать нам знать. А с другой стороны для Живой Легенды никакой выгоды нет.

— Он идиот.

— Не скажи, Роберт. Не следует быть таким нетерпимым. Я вырос на его фильмах. Он — гений.

У Кинга непроизвольно отвисла челюсть. На какое-то время он потерял дар речи.

— Фильмах?

— Что ж тут такого. Да, люблю его фильмы.

— Ну, хорошо, — сказал Кинг. — Ну, допустим, это был какой-то японский… черт его знает… конгломерат, департамент, или корпорация. Что нам теперь делать?

Начальник пожал плечами.

— Это не в нашей юрисдикции. Пусть Темненькие занимаются.

— Не понял.

— Это их дело. Темненьких. Может, они кого-нибудь убьют в Токио, в отместку. Или вообще оставят все это на усмотрение корпораций. Пусть корпорации разберутся и примут такие меры, какие посчитают нужными. Пусть продадут япошкам еще одну кинокомпанию, или чего там. Какая разница.

— А что с данными, которые я для вас достал? Слушайте, я ведь несколько дней собирал материалы. Вы что, хотите сказать, что Музыкального Человека нужно… отпустить? В смысле — вообще не трогать? Немыслимо!

— Это что, личные счеты, Роберт? Ты лично что-то имеешь против Музыкального Человека?

— Он подонок.

— Слушай, Инспектор, — сказал начальник. — Если тебе требуются, в связи с нервным напряжением, несколько сеансов терапии за счет Бюро, так и скажи. Или, может, тебе в отпуск нужно. Но мы делаем только то, за что нам платят. А платят нам налогоплательщики. Запамятовал? Нет, нет, пожалуйста, дослушай. Даже когда мы склонны делать больше, чем нам положено, мы все равно не имеем право хватать человека просто потому, что кто-то из наших парней считает его подонком. Наручников не хватит! Нужно будет из Хонг Конга выписывать новые. Оставь Музыкального Человека в покое. Дело против него закроют на этой неделе. Если тебе непременно нужно кого-то допросить, допроси тещу. Я бы так и поступил бы на твоем месте, Роберт. Я их терпеть не могу, этих богатых-бедных дамочек. Гадина желает заполучить алиби. Это автоматически помещает ее в категорию подозреваемых. От ранчо Живой Легенды до ближайшей железнодорожной ветки сто миль. И в то утро поезда вообще не ходили.

Кинг отмахнулся.

— Именно, — подтвердил начальник. — Дама просто запаниковала. Она здесь не при чем, и Музыкальный Человек тоже не при чем.

— Это он, уверяю вас. Это он! Почему бы вам не послушать меня хоть раз? Почему вы вообще никого никогда не слушаете?

— Если не будешь мне докучать, я тебя выслушаю.

— Музыкальный Человек — убийца.

— Ты мне докучаешь.

— Я должен его допросить.

— Вот что, Роберт. Иди домой — ты свободен на сегодня. Развейся. И не сверкай так глазами по моему адресу, я-то уж точно к этому убийству не причастен.

VI

Обмен мнениями у Инспектора Кинга и Музыканта произошел в баре, оформленном под экслюзивный клуб, на Ист Сайде. Разговор был неформальный и короткий. Каждый раз при упоминании Вдовы Уолш Музыкант сбивал инспектора странным способом — инкриминируя самого себя. Кинг оставался спокойным до того момента, когда Музыкант заявил вдруг со всей серьезностью, что он вообще не музыкант. Совсем. Ничего не знает о музыке и ничего в ней не понимает. Это было так неожиданно, что Кинг, раздосадованный и раздраженный, упомянул имя, под которым музыкант выступал на публике.

— Никогда такого имени я не слышал, — подозреваемый очень убедительно пожал плечами. — Я? Выступаю под псевдонимом? Как-то странно даже.

Кинг яростно на него смотрел.

— Не знаю, что это за игра, которую вы тут разыгрываете, сэр, — сказал он. — А только, прошу вас, перестаньте. Ладно?

— В игры я не играю. Вы меня за кого-то другого приняли. Вот я здесь сижу перед вами, у меня погиб близкий друг, мне сейчас необходимы одиночество и покой. Вы совершенно бестактно завязываете со мной разговор и обвиняете меня в том, что я музыкант и убийца. Что мне думать, Инспектор? Как должен человек нормальный и разумный на такое реагировать? — он снова пожал плечами.

Кинг настаивал. Музыкант возражал, говоря что в жизни не имел дело ни с какими музыкальными инструментами. Время от времени он посещает оперу — это дело семейное, почти традиция. Но никогда он не был, например, в концертном зале. Кинг разозлился не на шутку и сказал нечто необдуманное, к делу не относящееся. Музыкант рассмеялся Кингу в лицо.

Положив на стойку двадцатидолларовую купюру, Кинг быстро вышел, боясь, что если он останется в баре еще на какое-то время, всякое может произойти.

Клан? Клан посчитал, что Уолш умер от удара. А сплетничают люди всегда, подумаешь! Полиция порешила, что имело место самоубийство, и вела себя по отношению к клану тактично. Пресса держалась на расстоянии, поскольку не каждое убийство следует освещать в газетах. А руководители в ФБР так и не заинтересовались всерьез этим делом, несмотря на усилия Кинга.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я