Инсула

Владимир Романовский

Детективная история, произошедшая в Санкт-Петербурге. Обычные люди в необычных обстоятельствах. Любовь, ненависть, жадность, драки и власть.

© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Спокойствие

Мало кто из жителей северной столицы мог бы с уверенностью сказать, когда именно, в каком году, возвели на Московском Проспекте здание «общества с ограниченной ответственностью» и зловещим названием «Спокойствие», развалив для этого два дома. Некоторые ворчали, что вот, де, хорошие были дома, добротный «сталинский ампир», а построили вон чего. Так помнилось — что именно «сталинский ампир», а не барокко, неоклассика, или модерн. Даже какие-то белые колонны рисовались в памяти людей, дорические, и фронтоны с мощными барельефами над входами. Колесницы какие-то. С другой стороны — сталинский ампир и колесницы? Какие колесницы, зачем? Но, наверное, колесницы. Не паровозы ведь.

А новое здание заставляло почему-то прохожих нервничать, прятать глаза, засовывать руки в карманы пальто и курток, и пытаться думать о чем-то отвлеченном, о теплом взморье, о ласковом прибое, о проникновенной музыке времен романтиков, а то и ранее, об устрицах и белом вине, и веселых привлекательных особях противоположного пола вокруг. Восьмиэтажную коробку собрали из стали, бетона, и темного стекла, и высилась она, темная, неприятная, над Московским Проспектом надменно, будто презирала соседние дома, прохожих, сам Московский Проспект, весь город, с которым не имела и не собиралась иметь ничего общего.

На пятом этаже здания находился просторный безликий кабинет Людмилы Сергеевны Рубинштейн: со множеством прямых углов и прямоугольной мебелью, с «дизайнерскими» светильниками по периметру, похожими на клизмы в водосточных воронках. Дабы не выглядел кабинет чересчур монотонным, на стену повесили фотографию в рамке: в светло-коричневых тонах, ретро, изображала фотография людную улицу времен Бель Эпокь (по франко-американскому счету), с любопытными витринами и вывесками и громоздким трамваем в центре композиции.

Коллеги поговаривали, что Людмила Сергеевна является прямым потомком того самого Рубинштейна. Не польско-еврейского Рубинштейна, а русско-немецкого, который пианист. Впрочем, польско-еврейский Рубинштейн тоже был пианист. Но русско-немецкий был еще и композитор, и писал оперы. И почему-то принципиально отказался дирижировать премьерой фортепианного концерта Петра Ильича Чайковского. Наверное все-таки он был еврей. Хотя сама Людмила Сергеевна, когда к слову приходилось, сей факт отрицала. Обрусевший немец, звали Антон. И брат был, Николай. Тоже пианист и композитор. Но я им не родственница. И польско-еврейскому Рубинштейну тоже не родственница.

В. Перов. Портет Антона Рубинштейна

Справа от стола Людмилы Сергеевны высилась симпатичная карибская пальма в кадке. В ствол пальмы по просьбе Людмилы Сергеевны два кряжистых таджика, переговариваясь по-таджикски, ввинтили два шурупа и повесили на них мишень для игры в дартс.

Сама Людмила Сергеевна была когда-то красивой женщиной, но ухаживала за собою на протяжении многих лет так тщательно и с таким упорством, что во всех чертах лица ее заключалась теперь легкая степень искусственности. Волосы свои — неизвестно, какого они были цвета изначально, а сейчас блондинистые — Людмила Сергеевна аккуратно подкрашивала в парикмахерской, и цементировала — иногда сама — специальным аэрозольным составом, придавая им нужную с ее точки зрения форму, с уклоном в ранний футуризм, а когда поправляла их, то делала это очень осторожно, концами указательного и среднего пальцев правой руки.

И вот теперь, в полдень, сидя за прямоугольным столом, Людмила Сергеевна улыбалась холодной улыбкой Рылееву — красивому мужчине под сорок, подтянутому блондину в элегантном костюме, уверенному в себе, с бесстрастным в данный момент выражением лица.

И говорила Людмила Сергеевна так:

— Объединение состоялось, Рылеев. Это теперь неотменяемый факт. Откровенно говоря, вступление новой администрации в права означает, что все, что происходило раньше, не имеет более юридической силы.

Рылеев спокойно отвечал:

— Мы ведь говорим о жилье. Дом квартирный, а в квартирах люди живут, Людмила. Люди. С чаяниями, предубеждениями, мыслями всякими. Из крови и плоти — люди. Жилье.

— Это в тебе говорят сословные предрассудки, Рылеев. В твоем возрасте следует быть более космополитичным. Квартира в пятиэтажной дыре в Купчино — жилье. Фанерный сарай у черта на рогах, за Ржевкой — тоже жилье, возможно даже отчий дом. А пятнадцать комнат, кои занимают целый этаж и стоят около миллиарда условных единиц — это, Рылеев, беспроигрышное капиталовложение, а не жилье. А то, что в комнатах этих можно жить — если, конечно, хватает денег оплачивать услуги — это просто совпадение.

Говоря все это, она встала, обошла стол, и принялась прохаживаться туда-сюда, наклоняя голову из стороны в сторону, упражняя мышцы стареющей шеи. И продолжила:

— Дополнительная выгода тебе — если ты, конечно, сумеешь убедить остальных жильцов продать квартиры — получение процента от сделки. Сумма немалая. Я бы показала тебе графики, но ты нос воротишь.

Присев на край стола, она скинула один туфель и с удовольствием помассировала себе ступню. А Рылеев подумал, что надо бы встать, пожелать Людмиле приятного дня, и идти к чертовой бабушке по своим делам. Людмила — акула, он и сам он, Рылеев, акула покруче любых людмил. И стращать тоже умеет. Он собрался было подняться, но именно в этот момент его посетило видение.

Он отчетливо увидел — лестницу, окружную, стилизованною под парижскую неоклассику, тусклый голубоватый свет от ночных контрольных ламп, себя, стоящего, схватившись за резные деревянные перила, в халате — и лежащий на лестнице этажом ниже чей-то труп. Лица трупа не было видно. Судя по очертаниям — женщина.

Видения посещали Рылеева не очень часто, но регулярно — с боевых времен еще, с того самого, первого, перед самой стычкой. В то время видение позволило Рылееву сохранить жизнь нескольким людям — которые ничего даже и не заметили (и не надо). Рылееву был показан возможный вариант развития событий. Способ предотвратить этот вариант он нашел сам.

И с тех пор видения повторялись — раз в год или реже. Не всегда Рылеев понимал, что именно он видит, и не всегда находил способы предотвращения серьезных неприятностей. Но часто ему это удавалось. И никому он об этом не рассказывал.

Что за труп на лестнице? Чей труп?

Рылеев очнулся — видение мелькнуло и погасло, короткое, Людмила даже не заметила ничего. Он продолжал сидеть перед ней — спокойный, уверенный, бесстрастный.

Видение предупреждало об опасности. Какой? Что они задумали, эти подонки из Спокойствия, что им нужно, какие у них цели? Заставить жильцов выселиться. Зачем? Квартиры купленные, дому два года. Жильцы если и согласятся, то не вдруг. Жильцам можно хорошо заплатить. Но именно в данном случае Спокойствие платить не хочет, а хочет, чтобы он, Рылеев, жильцов уговорил. Именно он. Почему? Не из экономии, нет. Здесь что-то другое.

Рылеев сделал вид, что смотрит на Людмилу оценивающим взглядом. Она холодно улыбнулась в ответ. Никакого особого почтения эта женщина ему не внушала. Помнились какие-то прошлые года, и думалось — как это из восторженных девушек с широко распахнутыми глазами, шелковыми волосами, упругой грудью, приятным запахом, улыбчивых, доверчивых, получаются со временем вот такие вот особы.

— Слушай, Людмила…

— Ну?

— Помнишь, о чем мы с тобой мечтали в институте?

Людмила Сергеевна сняла и другой туфель, и начала массировать другую ступню. Туфли ей жали. Торчали косточки — признак ношения обуви не по размеру, обуви, которую носят женщины, будучи уверены, что она, обувь, делает их более привлекательными; привлекает мужчин, а привлеченный мужчина — это мужчина, которого можно контролировать; а также женщины, делающие карьеру. Основания те же.

Подумала Людмила Сергеевна — куда это он клонит? А потом сообразила, что никуда он не клонит, а что-то вспомнил, и, отвлекшись от делового разговора, желает обсудить. Трудный человек. Своевольный человек. Она переспросила на всякий случай:

— Мечтали? В институте?

— Да.

Перестав массировать ступню и с рассеянным видом разглядывая ухоженные свои ногти, Людмила Сергеевна сказала:

— Это ведь так давно было, Рылеев! Мы были наивные. Реальность, как видишь, оказалась лучше любой мечты. — В голосе зазвучал деловой энтузиазм: — Сам посуди, Рылеев. Трезво посуди. Думала ли я, что буду зарабатывать больше тридцати миллионов в год еще до того, как мне исполнится сорок? Да еще и работая в «Спокойствии»? А ты — думал ли ты, что будешь известным банкиром? Ты ведь кто был тогда? Романтик, потенциальный неудачник. Волосы лохматые, джинсы рваные. — Словно спохватившись, а на самом деле сочтя, что дальнейший разговор в этом ключе может помешать достижению цели, она снова заговорила суровым голосом: — Тему не меняй, пожалуйста. С другими жильцами говорил?

Рылеев вспомнил, что секретарша заказывала вчера два билета в Мариинку на конец месяца — а пришло ли подтверждение? Он вытащил телефон, сказал —

— Прошу прощения, это важно, —

И открыл почту. Подтверждение пришло. Удовлетворенный, Рылеев спрятал телефон в карман и выпрямился в кресле. Людмила ждала ответа.

— Подумаю. Может и поговорю.

Людмила Сергеевна скептически спросила:

— Обещаешь? — и с иронией, изображая строгость, добавила: — Не забудь, сроки ограничены, а за непослушание налагаются штрафы.

Что у нее за должность, как высоко ее положение в этом заведении, подумал Рылеев. Действительно ведь грозит! По наущению или по собственному почину?

Улыбнувшись саркастически, она спросила:

— Как банковские дела, Рылеев? Идут потихоньку?

— Да, нормально.

— Точно? Можешь мне довериться, я никому не скажу.

— Я подумаю, Людмила. И дам тебе знать. Приятно было опять тебя увидеть. До свидания.

Он встал — стройный, спортивный, в роскошном костюме, кивнул ей, и вышел из кабинета.

Телефон на столе мелодично зазвонил. Людмила Сергеевна нажала кнопку. Из динамика зазвучал саркастический голос Куратора:

— Хорошо прошла встреча.

Людмила Сергеевна откликнулась, тоже с сарказмом:

— Как ожидалось.

Куратор помолчал, а затем сказал мрачно:

— Ни хуя он не сделает. Нужно его покрепче прижать.

Людмила Сергеевна закатила глаза, вздохнула, и кивнула телефону.

— Не его одного.

— Вы дружили в школе? Он был твой бойфренд?

— Нет. Да. Был. В институте. — Подумав, она добавила мрачно: — Собирались пожениться.

— Да ну? И что ж случилось? Не важно, не отвечай, не хочу вмешиваться в твою личную жизнь.

— Он поступил в семинарию.

Это развеселило Куратора.

— Прости, как? Куда он поступил?

— В семинарию. Хотел стать священником.

Тогда, в юности, она решила, что это просто повод ее бросить. И только по прошествии нескольких лет поняла, что это не совсем так.

Людмила села в кресло, закинула ноги на стол, заложила руки за голову — осторожно, чтобы не повредить прическу, и прикрыла глаза. Серьезный человек — Рылеев. Банкир, ходящий по улице без охраны, уверенный, что ничего с ним не случиться — слишком много людей завязано в его делах, и даже его ненавистники ни на что не решатся — себе дороже. Сломить его волю — дело нелегкое. Предстоят трудности. Но тем оно и интереснее, и тем желаннее главный приз в конце игры.