Духовная грамота отшельника Иорадиона

Владимир Положенцев

После крылатой фразы великого князя Владимира Святославича: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти», попытки создания универсального похмельного зелья на Руси стали сродни поискам философского камня…

Ужин в саду

Если бы безоблачное небо над Медвецией свернулось в овчинку и упало в воду, Федор удивился бы меньше. После визита к Ильиничне он и так находился в каком-то изумленном состоянии, а тут на тебе — явление, достойное кисти Иванова.

Язык Арбузова одеревенел, и он не мог им пошевелить, чтобы хоть что-нибудь произнести. Федор лишь замычал, словно некормленый бык-производитель.

— Неужели позабыли меня, Федор Иванович? — войсковой контрразведчик Пилюгин опустил на траву спортивную зеленую сумку, сел рядом с Арбузовым. От него пахло крепким одеколоном и нечищеными зубами. — Славно мы поработали с вами в Олимпиаду! Вам еще, помнится, за усердие сапоги хромовые подарили?

Федору сделалось неловко. Он попытался подобрать под себя ноги, обутые в те самые сапоги, но от острого взгляда особиста ничего не ускользнуло.

— Вот они сапожки-то, те самые! — всплеснул руками Пилюгин. — У меня память, Федор Иванович, фотографическая. Ничего не забываю. Напрасно нынешние либералы поносят советскую легкую промышленность. Тому товару сносу не было. Сколько лет прошло, а сапоги все как новые. Да…. А мне после Олимпиады сразу капитана присвоили. Потом майора получил, так им и остался. Ну не смотрите вы на меня, пожалуйста, как на жабу с паровозными колесами. Не такой уж я страшный. Кстати, из органов я уволился уже несколько лет назад. А что прикажете, было делать? По всему округу началось повальное сокращение нашего брата, и я сам подал рапорт. Не стал ждать, пока выкинут, словно ненужную вещь. Нервы и честь офицерскую сберег. А некоторые мои коллеги даже стрелялись. Да.…Но я ни о чем не жалею. «Man kann nicht die Zeit verurteilen». Нельзя осуждать время, в котором живешь, Гете. Несмотря на свою относительность, время есть наиболее абсолютное из благ, потому как другого времени у нас не будет. Это слова тоже очень умного человека. Не помню какого. Впрочем, не важно.

Майор по-дружески опустил руку на плечо Арбузова.

— Что же вы, Федор Иванович, все молчите. Вероятно, считаете, что я поступил непатриотично, добровольно сняв погоны?

Федор не считал ничего. Оцепенение проходило, но медленно. Еще сводило некоторые мышцы лица и тела.

Неожиданный гость из прошлого протянул ему пачку дешевых отечественных папирос.

— Не желаете? А я, пожалуй, закурю. Видите, на какую отраву перешел, а раньше только зарубежные марки предпочитал. Бедность. А вы, я слышал, в порядке, фермерствуете, быков племенных выращиваете. Мне про вас в районе все рассказали. И что матушка ваша недавно померла, царство ей небесное, тоже знаю.

Пилюгин вдруг закрутил длинным, похожим на морковь носом. Втянул со свистом воздух, радостно замер, словно учуял рядом скрытого врага.

— Самогоночкой лечились? — довольный собственной проницательностью, спросил майор. — Не осуждаю, так как о вкусах не спорят, но по мне лучше с утрева пятьдесят граммов коньяка с двумя яичными желтками и ложкой растительного масла. Ха-ха! Мой хороший знакомый c похмелья мочу пьет. Да не свою, жены. Клянется, что помогает. Aber, das ist unernstlich, несерьезно. Найти бы такое волшебное, безалкогольное средство, чтобы сразу в чувство приводило! А, Федор Иванович? Принял зелье и свеж, как огурец. Говорят, в древности был такой эликсирчик и назывался он заряйка. Вы ничего о нем не слышали?

Не дождавшись ответа, особист внезапно рассмеялся. Его смех походил на собачий кашель. Пока Пилюгин прочищал горло и вытирал слезы, Федор соображал. Откуда Пилюля пронюхал про похмельное зелье? Или это совпадение? Ильинична ничего не говорила, что показывала черновик мужа кому-то еще. Да уж, весело, сначала кожаный свиток старца, а теперь Пилюгин собственной персоной. Многовато для одного утра.

Майор привел себя в порядок, извинился.

— Не обращайте внимания, Федор Иванович, я одну историю касательно эликсира припомнил. Когда я был еще маленьким, у нас возле дома татарин ножи точил. Приходил во двор с наждачным кругом рано, часов в семь и кричал: «Ножа точу, как коса будет! Ножниц точу, как бритва будет!». Попутно приторговывал всякой дрянью: пугачами свинцовыми, помадой, одеколоном и, что интересно, эликсирами. Причем от всего — и от сердца, и от слепоты, и от облысения. Мало кто верил в чудодейственную силу его снадобий, но иногда все же их покупали. И вот как-то наша соседка тетя Тамара приобрела у татарина эликсир для «настоящих мужчин». Влила мужу в грибной супчик. Ну, и любимому коту Гошке из его тарелки плеснула. Муженек, как всегда с аппетитом умял свою порцию. Кот Гоша тоже вылезал свое блюдце до блеска. А через минуту закатил глаза и рухнул, под стол. Соседка в крик. Скорая, милиция. Татарину заломили руки, потащили в околоток. И тут Барсик из подъезда выходит. Довольный, на солнышко щурится. Оказалось, мусульманин пузырьки перепутал. Вместо «капель любви», продал тете Тамаре сильное снотворное. Смешно?

История Арбузова не развеселила. Пять лет назад знакомые мужики из МТС тоже перепутали пузырьки. Вместо этилового выпили метиловый спирт. Шесть трупов, двое ослепли.

Не добившись от фермера перемен в настроении, Пилюля перешел к решительным действиям. Он подхватил Федора под мышки, поднял с земли.

— Ваш дом, кажется, вон за теми ивами? Так пойдемте, Федор Иванович, я, надеюсь, вы меня приглашаете? Коробочку свою не забудьте.

Опять не дождавшись никакого ответа, Пилюгин забросил на плечо зеленую спортивную сумку, сам взял Федоровскую картонную коробку, и улыбнулся той своей близорукой улыбкой, которая еще недавно приводила в шок полковых офицеров. Глаза же особиста не улыбались никогда.

Пока шли к дому, отставной майор молол всякую чепуху. Утверждал, например, что у коров всегда хороший аппетит оттого, что они не знают, что рано или поздно их пустят на колбасу. Федор не вникал в трескотню Пилюли.

Какого черта он приперся, как узнал, где я живу? Впрочем, для чекиста это не проблема. И все же.…Ладно, приехал, так приехал, значит, есть дело. Будет, о чем поговорить, чем заняться. А то совсем плесенью покрылся.

Расположились во дворе дома, под старым вязом. Федор любил этот уютный уголок, где лет десять назад поставил крепкий дубовый стол и вкопал две длинные лавки. Для Пилюгина он принес из маминой комнаты обитое красной материей, простенькое кресло. Все же гость.

Майор снял плащ, повесил на ветку. Очки убрал в передний карман сумки. Из нее же достал полбатона докторской колбасы и банку шпрот. Покопавшись, с самого дна сумки вынул пузатую бутылку пятизвездочного армянского коньяка и плитку шоколада. Федор сходил за стаканами, а по дороге нарвал на грядке огурцов. Их сарая прихватил жирного копченого леща.

Выпили молча, словно старые друзья, которым есть о чем вместе помолчать.

После второго стакана Пилюгин раскраснелся, блаженно откинулся на спинку кресла.

— Все! Никуда больше отсюда не пойду. — Владимир Семенович зажмурился, вытянул под столом длинные, худосочные ноги. Закурил. Пустил несколько вращающихся колечек, вдруг спохватился. Снял тяжелые, остромысые ботинки, синие носки, бросил все под дерево.

Оставшись босиком, интенсивно задвигал опревшими пальцами. Арбузов невольно принюхался, но ничего не почувствовал.

— Хорошие у вас места, Федор Иванович, — сказал майор, обводя окрестности прищуренным взглядом. — Всю жизнь мечтал жить в глуши, один, на каком-нибудь необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Роман Дефо считается детской книгой, но я его регулярно перечитываю. В нем великая философия. Человек самое одинокое существо на земле, потому что эгоистичен до последней своей молекулы. Хуже леопарда. Например, мы только думаем, что если кого-то любим, то делаем тому благо. На самом деле мы пожираем энергетику другого мира, иной галактики. Для того, чтобы наша вселенная под названием «я» постоянно расширялась и крепла.

— Вы зачем приехали? — неожиданно для самого себя грубо спросил Федор.

Владимир Семенович не удивился вопросу, потому что, конечно, ждал его. Прикурил новую сигарету об окурок, разломил его пополам, затушил о фильтр, обсыпав бежевые хлопковые слаксы тлеющим пеплом.

— Мне нужна ваша помощь, Федор Иванович, — особист разлил остатки коньяка по стаканам. — Вы в округе всех и вся знаете, поэтому мне без вас не обойтись. Оторву вас на время от фермерского хозяйства. Не бесплатно. Если вы согласитесь, разумеется.

Майор запустил руку во внутренний карман вельветового пиджака. Федор подумал, что он достанет кошелек, но в руках Пилюли оказалась расческа. Он поправил редкие льняные волосы на макушке, продул гребенку, из которой полетела крупная перхоть, вопросительно посмотрел на Арбузова.

Парень лишь махнул рукой, вздохнул:

— Какое, к дьяволу, фермерское хозяйство. Не видите разве, что творится? Разруха, почище коллективизации. Так для чего я вам понадобился?

— Давай на «ты», Федор, ладно? Все же служили в одном полку, одним делом занимались. И разница в годах у нас не такая уж большая. А через сто лет ее и вовсе незаметно будет.

Кивнув, Федор взял за горлышко бутылку, с сожалением посмотрел на почти пустое дно. Особист понимающе кивнул, вытащил из спортивной сумки еще одну бутылку «армянского».

— Я сейчас расскажу тебе одну историю, только, пожалуйста, не перебивай. Она может показаться невероятной, но в ней все правда. И, главное, не подумай, что я… не в своем уме.

— Ничего, у нас психушка рядом, есть куда обратиться, — впервые за это утро улыбнулся Арбузов.

— Да, да психушка. — Владимир Семенович задумчиво выпустил струйку дыма в свесившегося с ветки на тонком канатике паука. — Итак, слушай.

В пятидесятых годах мой отец был начальником областного управления МГБ. Сразу после смерти Сталина его арестовали и дали пятнадцать лет. Теперь неважно за что. Отец отсидел от звонка до звонка. Он не попал ни под одну амнистию — ни после расстрела Берии, ни с приходом к власти Брежнева. Вышел из тюрьмы (сидел он именно в тюрьме, а не в лагере) совершенно раздавленным, потерянным человеком. Сначала не видно было никаких признаков психического расстройства, но со временем, особенно после того как начал крепко выпивать, стал рассказывать про какого-то отшельника Иорадиона с Гадючьего острова. Просил положить его в Ильинскую психиатрическую больницу и говорил, что он подобно Графу Монтекристо, сказочно богат. Мы с матерью к отцовским приступам относились с пониманием — пятнадцать лет в советской тюрьме — не шутка. Хотели даже положить в больницу, но все не решались. Приблизительно, раз в две недели вызывали из районной поликлиники знакомого врача, и он за деньги делал отцу успокаивающие уколы.

После армии, я решил поступать на журфак. Но однажды вечером, за неделю до экзаменов, раздался телефонный звонок. Приятный мужской голос представился полковником КГБ и предложил мне подать документы в Высшую школу Комитета государственной безопасности.

Отец, узнав об этом звонке, так разнервничался, что у него прихватило сердце, пришлось вызвать скорую помощь. Утром полковник снова позвонил. Я сказал, что с детства мечтал стать журналистом и работать в КГБ не имею никакого желания. Тогда неизвестный мужчина в приказном порядке велел приехать мне на Лубянку.

Со мной беседовал некий полковник Евстигнеев. Он долго меня уговаривал, а потом неожиданно спросил: «Вы хотите, чтобы у вашего отца случился еще один сердечный приступ? Могу устроить». Я так перепугался, что согласился на все. Евстигнеев строго настрого запретил мне говорить отцу, что я разговаривал именно с ним. Тогда я не понимал почему, но через много лет выяснилось, что когда-то Александр Карлович Евстигнеев служил у моего отца адъютантом и.…Ну дальше детали, я их опущу. Словом, так я стал армейским контрразведчиком.

Пилюгин встал из-за стола, подошел к вязу, обнял широкий ствол дерева, припал к нему лбом. Федор подумал, что особиста развезло, но тот вполне твердым языком продолжал:

— Как-то, в конце мая ко мне в полк приехал отец. Я очень удивился — обычно раз в две недели я сам навещал родителей. Отец увел меня в лес, и мы долго с ним говорили. Для меня тогда впервые стало ясно, что его рассказы об отшельнике Иорадионе — не фантазии больного человека. Скажи, Федор, живет или жила у вас в деревне некая Анастасия Ильинична Налимова?

— Я только что от нее, — спокойно ответил Федор, пытаясь понять, к чему ведет Пилюгин. — Жива, здорова. — Он хоть и захмелел от самогонно — коньячного коктейля в желудке, но голова оставалась на удивление ясной. Логический кубик начал выстраиваться в одно целое.

Оторвав зубами голову лещу, начал счищать с рыбины крупнозернистую, золотистую шкурку. Одна чешуйка отлетела, прилипла у Арбузова под глазом.

— Стало быть, это твой папа, майор, упрятал мужа Прасковьи Ильиничны в психиатрическую лечебницу? Тоже мечтал заполучить рецепт похмельного эликсира. Вот почему ты о заряйке на берегу заговорил. А я все думал, откуда тебе про нее известно.

Теперь пришло время удивиться Пилюгину.

Федор помнил, когда особист волновался, то постукивал себя ребром ладони по шее. Так Пилюля делал и сейчас.

Ко всему прочему, Владимир Семенович оскалил свои большие, словно у капибара, передние резцы. Он думал, что придется рассказывать Федору длинную историю о событиях пятьдесят третьего, а оказывается Арбузу многое известно.

— Wunderbar! — Пилюгин даже привстал. — Великолепно. Что же ты слышал про рецепт похмельного эликсира?

— Слышал, — ухмыльнулся фермер, — вон он у меня в обувной коробке лежит. В той самой, что ты с берега нес.

Майор задергался всем телом, затем замер в напряжении, как крокодил перед выпадом. Арбузов спокойно продолжал:

— Рецепт написан на кожаной грамоте. Там же в коробке письмо Глянцева, мужа бабы Насти, товарищу Сталину. Однако толку от рецепта и от письма мало. В них не сказано, где взять основной компонент эликсира, некую травку заряйку. Оттого эликсир так и называется — заряйка, то есть рассвет, заря. Об этом, кстати, Ознален Петрович Глянцев и писал в Кремль. Письмо это, видно, и попало к вашему…. то есть, твоему отцу. Возможно, и нет теперь этой травы заряйки вовсе. Росла когда-то, да вся высохла. И вообще, что она такое непонятно.

Ни слова не проронил Пилюля. После того как рассказ был закончен, неуклюже выбрался из-за стола, опрокинув наполненные стаканы, подошел к коробке, лежавшей под деревом. Опустился на четвереньки, постучал пальцами по картонным бокам. Перевел недоверчивый взгляд на Арбузова, словно спрашивая — неужели и в самом деле в сем бумажном чреве хранится ключ к разгадке великой тайны?

В тот самый момент, когда Пилюгин, собравшись с духом, хотел было раскрыть коробку, за сараем протяжно заревел шотландский производитель.

— Валька идет, — объяснил бычий рев Арбузов, — хозяин леса.

И действительно, в не открывающуюся до конца из-за разросшегося куста сирени калитку, протискивался местный лесник и он же егерь Валентин Данилович Брусловский, считавший себя потомком генерала Брусилова.

Валентин вовсе не походил на тех лесников, каких приходилось раньше видеть отставному майору. Одет он был не в мешковатую, маловыразительную форму установленного образца, а во вполне приличный джинсовый костюм, ладно сидевший на его стройной фигуре. Красивое, даже аристократическое лицо Брусловского никак не гармонировало с забытым богом тверским захолустьем. В его лице напрочь отсутствовала полудетская, полублаженная печать на лице, свойственная многим его коллегам. Двадцати пятилетний Валентин Данилович выглядел городским гулякой, случайно заблудившимся в этой глухомани.

Особиста сразу насторожил чересчур хитрый взгляд лесника. Он сам был хитер, поэтому с недоверием относился к людям, которые обладали теми же качествами.

Одной рукой Валька крепко прижимал к джинсовой куртке бутыль с красной прозрачной жидкостью, другой поправлял аккуратную, явно уложенную феном, шевелюру.

— Вот, значит, как, — наигранно обиженным голосом сказал лесник, заметив на столе бутылку коньяка. — Я к другу, как скорая помощь мчусь, а он без меня уже распивает. Добрый день, — кивнул он Пилюгину, нависшему коршуном над обувной коробкой. Позвольте отрекомендоваться…

— Я тебя уже отрекомендовал, — поморщился Федор. — А это…

Пока Арбузов думал, как представить особиста, тот сам подошел к Брусловскому, протянул руку:

— Владимир Семенович Пилюгин, бывший однополчанин Федора Ивановича.

— Вот и славно! — обрадовался Валька, нетерпеливо открывая свою бутыль с красным содержимым. — Вы к нам порыбачить или поохотиться? Если на рыбалку, советую с утра сходить к Мельничному ручью, там, на манную кашу лещ хорошо берет. Или вы хотите сетью? Могу свою одолжить. Недорого. Здесь у берега не ставьте, коряги одни. Лучше на той стороне, в камышах, лодку дам. Там и судак, и окунь, и красноперка. Севрюга начала попадаться. Заводы встали, она и расплодилась. Я вчера севрюжку килограмма на полтора вытащил. Только с рыбнадзором осторожнее. Они новых сотрудников набрали, те голодные еще, лютуют. Днем сеть не проверяйте. А так вечерком, часов в девять, в самый раз. Впрочем, если поймают, скажите, что ко мне приехали. Договоримся.

— Я в рыбалке ничего не смыслю, — заулыбался майор. — Пожалуй, лишь пиявок наловлю. Просто так Федора навестить приехал. Заодно и воздухом подышать. Воздух у вас здесь великолепный.

— Одним воздухом пьян не будешь, — резонно заметил лесник, — принеси, Федор, еще стакан. Я, Владимир Семенович, вино свое делаю, изумительное вино. Из боярышника, малины и черники. Ну, там еще кое-какие ингредиенты добавляю. Например, травку одну особенную. Федор вчера пил и нахваливал. Советую.

Услышав про травку, Пилюгин нервно сглотнул. «И этот, кажется, что-то знает».

— От твоей бормотухи, я утром чуть не помер, — осадил друга Федор, выходя из дома с граненым стаканом.

— Какой бормотухи! — обиделся Валька. — Не вино, мечта аристократа, лекарственный напиток! Только попробуйте.

Брусловский наполнил из бутыли стакан, поднес его ко рту отставного майора. Владимир Семенович поморщился, но отвернуться не успел. Валька крепко обхватил рукой шею гостя, почти насильно влил в него все двести пятьдесят граммов красной жидкости.

Освободившись от объятий Брусловского, Владимир Семенович сплюнул в лопухи синей слюной, но возмущаться не стал. В его планы не входило сразу же портить отношения с аборигенами.

— Вот это по-нашему! — радостно закричал на всю деревню лесник, когда последняя капля аристократического напитка исчезла внутри майора. — Понравилось? Сейчас повторим.

Пилюгин замахал руками:

— Потом. После, ладно?

Минуты две майор не шевелился, прислушиваясь к тому, что творится в недрах его организма. А там что-то булькало и лягалось. Наконец, все успокоилось, а мозг, казалось, стал погружаться в теплую, не совсем прозрачную воду.

Через час Валька побежал за следующими литрами ягодного вина.

Пока его не было, Владимир Семенович несколько раз внимательно прочитал черновик письма Глянцева, просмотрел пергаментные страницы и бересту. Кожаное письмо трогать не стал — самое важное решил оставить на потом, когда никто не будет мешать. Он задвинул картонную коробку под стол, положил на нее свои голые ноги. Федор улегся спать под двумя вишнями.

А еще через полтора часа Пилюгин размазывал по щекам трупы комаров и уверял Федора с Валькой, что его папаша, хоть и «был сталинским прихвостнем и отъявленной сволочью», но за всю свою жизнь не расстрелял ни одного врага народа. Более того, он их спасал. Как, например, Озналена Петровича Глянцева, который совершенно определенно собирался отравить товарища Сталина, а вмести с ним Политбюро, ЦК и весь состав советского правительства.

— Как только рассветет, отправимся в психиатрическую лечебницу, — упорно твердил Владимир Семенович. — Мы выведем этого старого отшельника на чистую воду! Мы ему покажем страшный оскал тираннозавра! Он узнает у нас, как загадки загадывать. У тебя, Валька, лопаты есть?

— Есть.

— А у меня план монастыря есть. Я два года по архивам, как клоп ползал. Такие, знаешь, плужесткокрылые насекомые… с колюще-сосущими челюстями. Но я нашел. Отец мой не нашел, а я нашел. Усыпальница отшельника под храмом Владимирской божьей матери. А он знаешь кто Иорадион — то? Родственник, пращур, если можно так выразиться, вашей бабы Насти. Тоже Налимов. А она об этом ничего не знает. И никто не знает. Но сначала нужно кинжал найти. На Гадючьем острове. Под правой ольхой. У тебя, Валька, лопаты есть?

— Есть. У меня тоже родственники древние. Они с красными бандитами воевали. Брусилов, слышал? То-то.

— Как только рассветет, на Гадючий остров поплывем. Наливай.

Пилюгин открыл сумку, достал из нее какие-то схемы, планы. — Это Ильинский монастырь, — водил неуверенным пальцем по бумагам майор. — Перед войной в нем вытрезвитель для милиции был, а потом уже психушку сделали.

Владимир Семенович выволок из-под стола обувную коробку. Вывалил на него все содержимое. — Кто это там кричит?

— Это бык Федькин, Федор Иванович, пить просит. Я сейчас.

Валька отхлебнул из бутыли, пошел за сарай.

Вскоре из кустов малины высунулась здоровенная, облизывающаяся морда заморского производителя. Кучерявый бык с железным кольцом в носу недружелюбно посмотрел на Пилюгина, фыркнул. Валька похлопал его по бокам, подвел к ведру с водой.

— Он мирный, — сказал оцепеневшему от страха особисту Валька. — Своих не трогает, особенно выпивших.

Лесник опустился на лавку и тут же вместе с ней рухнул на землю.

— Ножки подгнили, — заржал Брусловский. Он, хотел, было подняться, но устало опустил голову на землю.

В глубину бриллиантовой россыпи Млечного пути, неудержимо понесся его раскатистый храп.

Такого звездного неба Пилюгин не видел никогда. Мимо застрявшего в Большой медведице Марса, стремительно пронесся спутник. В другой части небесной сферы — еще один. Он мчался от созвездия Стрельца к Жертвеннику. Вдруг одна из звездочек сорвалась с черного купола.

— Говорят, когда звезды падают, желание нужно загадывать, — прошептал заплетающимся языком Владимир Семенович. — Только бы на голову не упало. — Он тяжело выдохнул, закрыл глаза.

Утром контрразведчик Пилюгин очнулся от холода. Все тело ныло, а в голове шумело, словно в ванной, в которой забыли выключить кран.

Над столом нависали туман…. и наглая бычья морда, дожевывающая кусок картонной коробки.

На краю столешницы лежал пустой открытый ларец. Больше на столе не было ничего. Древние рукописи, черновики Глянцева, а так же монастырские схемы отставного майора явно пришлись по вкусу любезному другу Федора Арбузова.

— Нет!!! — закричал Владимир Семенович.