А впереди была вся жизнь…

Владимир Николаевич Лукашук, 2022

СССР середины 70-х годов. Ты вырос в рабочем районе и ещё молод. Потому полон надежд и первых лучших чувств. Но вокруг нищета, жестокость, несправедливость. И вдруг появляются первые радости: влюблённость, поступление в институт, возможность хорошо подзаработать. Казалось бы, всё складывается отлично! Увы, не всё так просто, и ты раздваиваешься: как быть? Ты попадаешь в армию, а там ещё хуже от неуставных отношений. Так есть ли выход в такой ситуации?Первая любовь, студенческая жизнь, рок-н-ролл, фарца, дедовщина.

Часть II

Увы, всё закрутилось в студенческой кутерьме не совсем так, как предполагалось. Первые месяцы были невероятно напряжёнными — нужно было упорно вникать в абсолютно иную жизнь. Её ритм ускорился, и уже никак не расслабишься! Учёба требовала полной самоотдачи. И мы носились по этажам, переходам и закоулкам огромного здания буквой «П», чьи лабиринты иногда ставили в тупик. Бывало, хочешь перейти с одного этажа на другой, а там закрыто. Ткнёшься ещё куда-то, да поцелуешь закрытую наглухо дверь. Прямо сплошь загадки! И пока их разгадываешь, можешь опоздать на лекцию. Да ничего, уже скоро изучили всё досконально.

И тут во весь рост встала проблемка, о которой я подростком не задумывался. Требовались деньги, чтобы ВЫГЛЯДЕТЬ СООТВЕТСТВУЮЩЕ. Мать-одиночка не могла меня толком содержать, а стипендии не хватало хоть тресни! Уже к концу осени я вовсю занимался фарцой с иностранными студентами, входя всё больше во вкус. И сделал, пока обвыкал на толкучке, занятный вывод: можно «толкнуть» даже ржавый гвоздь, если правильно преподнести товар покупателю.

Фортуна была благосклонна, мне достались вовсе не гвозди, а более существенные вещи. Немцы ГДР, арабы, негры навезли с собой кучу импортного барахла и толкали его по дешёвке. Это была золотая жила! Разумеется, нужно было напрягаться, чтобы заработать «тяжёлое» бабло. Но ты презжал после очередного дельца, переворачивал сумку, из неё высыпалась на стол целая денежная кучка! Я смотрел на разноцветный холмик из бумажек, и у меня захватывало дух: «Вот это лафа-а…». После перед тобой открывались заманчивые перспективы: ближние — с чисто человеческой жизнью, когда всё под рукой, дальние — с островом в океане и мулаткой Пятницей.

Толкучка (её ещё называли «толчок») находилась, ну, слишком далеко. Где-то в Дзержинском районе, о котором я имел смутное представление. Волгоград изгибается змеёй на десятки километров вдоль реки, а я жил в Красноармейске — почти на конце хвоста этого сити-чудища. Чтобы попасть в Дзержинский, нужно было допереться до центра (почти час езды!), и после пилить на трамвае ещё 30–40 минут. Это же почти как поездка в другой город. Поэтому приходилось вставать в пять утра. Да ещё пугала неизвестность: то ли сбудешь товар, то ли тебя захомутают менты. Тем не менее, щекочущий риск лишь подстёгивал. Собственный Клондайк! Конечно, это не морозный Север Джека Лондона. Да ведь у каждого своя планида! Мне нравилось быть наглым и самоуверенным. Кто не рискует, тому и шампанского не достанется! И, что ни говори, капиталец давал силу и уверенность в завтрашнем дне. Я не хотел прозябать, как большинство в Сарепте (да и в других местах тоже!).

Однако фортуна решила совсем расщедриться и отвалила ещё более заманчивый шанс. Случайно прослышал, что есть некий «чешский городок». Заинтриговало. «Там точняк должно быть импортное шмотьё», — забрезжил маячок в тумане.

И, вправду, в заполотновской части центра притаился во дворах неведомый большинству волгоградцев «городок». Он состоял из двух многоэтажек и нескольких вагончиков, приспособленных для жилья. Там же приютился ресторан «Радгост».

Как-то в обед появился в полутёмном холле ресторана. К той поре я уже был прикинут по последней моде — джинсы-клёш с широким ремнём и короной на блестящей бляхе, светлая рубашка с непонятной зеленью повсюду и длинными язычками воротника.

На моей физии отражалась наглость, которая, как известно, замена счастью. Да и как может быть иначе, коли понимаешь: выкинут за порог, если не выглядишь прилично. И, вообще, не может же быть такого, что В НАШЕЙ СТРАНЕ вдруг обслуживали бы только чехов.

Подхожу к стойке, оглядываю полки с блестящими бутылями. Бл. дь, как бы не лохануться в разнокалиберном ассортименте! «Спокуха!» — говорю сам себе. И кидаю небрежно напрягшемуся бармену:

— Дайте лёгкий коктейль на свой выбор.

Мол, деньги карманы жмут. Я уже не тот, что был с Иришкой в «Остраве» (об этом я вспомнил позже).

Оглядываю небрежно зал. Вокруг там-сям кучкуются мужики, по виду совершенно несоветского образца. Ведь наш сероподобный гражданин, безошибочно определит иностранца, даже если они не чирикают по-своему.

Посидел, продегустировал сиропный коктейль. И… уже через полчаса общаюсь с чехами. Несмотря на ненашеский видок, они оказались своими в доску! Особенно, розовощёкий здоровяк Вацлав.

Я, как страстный с детства поклонник языков, стал допытоваться:

— Как переводится название ресторана и пива «Радгост»?

От Вацлава последовал несколько путанный ответ:

— Это такой… Бог у наших предков. В Чехии так говорят: «Жизнь горька, о, Боже!», потому надо пиво пить, чтобы она легче стала.

Я хмыкнул и добавил:

— А у меня сразу такое напрашивается — «Рады гостям!».

Теперь уже чехи засмеялись неожиданному обороту в словесности.

Я им:

— А как будет хорошее пиво?

Они мне:

— Добре пиво.

Я фигею — да почти по-нашему!

Мы присматриваемся друг к другу и обсуждаем пока самое главное — погоду. Понимаю, они наслышаны о советских порядках, и у них нет желания иметь проблемы с законом. Я тоже пока не знаю, как подступиться.

Выясняется, чехи строют в нашей области газопровод «Дружба». Здесь у них перевалочная база: одни приезжают на работу из Чехословакии, другие уезжают на отдых.

— Так в чём дело? — воодушевляюсь я. Поднимая здоровенный бокал с «Радгостом». — Выпьем за дружбу народов!

Мы дуем пенистый напиток, и языки постепенно развязываются. Я хвалю пиво. В самом деле, нашему «Жигулёвскому» до него далековато. Чехи расплываются в улыбках, и я вижу: они готовы к следующему этапу.

— У вас есть ещё что-нибудь хорошее, кроме пива, — предлагаю неожиданно. — Я бы купил.

Вацлав хлопает меня по плечу и приглашает в гости.

Их городок (точнее, квартал) с бетонированными дорожками выглядит игрушечным. Обескураживают восьмиэтажки-двойняшки, совсем не похожие на советские панельки. Стеклянные лифты без дверей вообще загоняют в ступор. Абсолютно не похожи на наши гремящие железом гробы.

В комнату Вацлава набивается ещё народ. Все хотят что-то мне втюхать. Надо бы быть поразборчивее, дабы не потратить бабки зря. От блоков жвачки, батников и даже косметики рябит в глазах. Новоявленные друзья трясут джинсой, повторяя:

— Добре колготы.

Я хренею:

— Чиво-о? Штаны по-вашему колготки?

Они кивают, и я в полном отпаде машу рукой. Шутя, мысленно ругаюсь: «Вот басурманы!».

И тут — о, боже! — Вацлав вытаскивают из коробки тупорылые шузы на платформе сантиметра на два (или больше?). Подобную обувь я видел лишь у рок-звёзд на фотках. Примеряю. Невероятно, но они мне впору. Вот точно, их для моего полного гардероба не хватало! Чех отдает почти по-братски: за 80 «деревянных». Но это не главное! Они подогнали мне три(!) пары нового «Райфла». Понятно, что это не «Ли» с «Вранглёром», но всё-таки! К ним, как и полагается в комплекте матерчатые ремни, где на пряжке выдавлена фирменная надпись Rifle.

Всё забрать не получается, и мы договариваемся о новой встрече. Забиваю сумку под завязку. Выхожу, ликуя: «Здесь разбогатеть — плёвое дело!». Жаль, пластов с музыкой у чехов нет, но обещали привезти. Отныне я на коне с названием «Удача»! А не за конём, и уж, тем более, не под конём. Под ним оказываются лишь те, кто наслушался речей политбюрошников о справедливости. Только почему-то в нашей стране советов совсем иное наблюдаешь. И я выхожу безмерно счастливый в новых шузах. Такие же братья по фарце враз оценят. Не зря базарят: «Встречают в любом случае по прикиду, а провожают по понятиям».

Скоро попёр бешенный навар! Это я оценил в ближайшую толкучку. Джинсы закупалась по 100–120 рэ в зависимости от фирмы̀, толкал их по 180–200. С таким каналом сбыта можно жить припеваючи. Кажется, где-то во мгле засверкала пятизвёздочная мечта.

Обращал ли кто внимание, КАК пахнет новая джинса? Нет, это не просто запах. Да, что-то есть от мешковины. Но я бы сказал, что у новых джинарей волнующий, неповторимо «синий» аромат. И приятный запах денима само собой увязывался с фарцой, с тем забугорным «бизнесом», о котором в СССР довольно смутное представление. Но, едва в сумке оказывалась очередная партия заграничных штанцов цвета индиго, как я чувствовал прикосновение к некоему захватывающему и запретному действу. Хотя недоумевал от экономического парадокса: «В целом мире можно торговать, а у нас нельзя, с чего бы это?». Помню, поразился мысли одного бинесмена в газете: «Давайте торговать, а не воевать!».

Начиналась эра АББЫ. Прямо из телебудки по ступенькам спускались блондинка с брюнеткой и проникновенно выводили: «In my Dreams I have a Plan…»^[14]. «Money, money, money», — отсчитывали они, будто в супермаркете. Гилмор из «Пинков» советовал тоном миллиардера, печатая презренный металл: «Money…» (о, да, деньги — это хит!^[15]). И, наконец, неизвестная мне девица тоже звонко тараторила до бесконечности: «Мани-мани-мани-мани…»; её продажное щебетание тоже в конце подтверждал слащавый Мефистофель: «Money…». И скажите, как не поддаться греху? Изобретение Люцифера, увы, нас всех поработило. А всё почему? Сумело, как девка, очаровать заманчивостью. Вот и бежим за пьянящим туманом.

Правда, хитрые сучки откровенно признавались, что их задумка проста: подцепить в Монако или Лас-Вегасе богатенького Буратино, дабы повеселиться на халявку. О нет! Я имел в виду совсем иной план. САМ заработаю кучу бабла и свалю на далёкий тропический остров в синем океане. Там буду млеть на белосверкающем песке со смуглой Пятницей. Если построю не Дом восходящего солна, то хотя бы хижину)) Да, такую лелеял скромную фантазию, как в хите шведской четвёрки «I have a Drem»^[16]. И тогда постараюсь напрочь забыть о нынешней безнадёге. Но это Ватерлоо ещё надо было выиграть.

Впрочем, мутота с коммерчией вытягивала из меня уйму времени. Из-за неё стал меньше встречаться с Иришкой. И, чтобы как-то оправдаться в глазах любимой, задаривал её косметикой. Я преподносил самой лучшей девушке во Вселенной цветные, прозрачные, аляповатые и блестящие коробочки. Искренне верил, что сохраняю так свои до до конца не раскрытые чувства. И я не то что надышаться не мог моей любимой, даже сморкаться при ней стеснялся! Иногда хотелось сказать ей нечто столь нежное, что сам удивлялся: «Что за допотопные порывы?». Всё ещё претило, что я мог так втюриться. Ведь вырос в хулиганском гнездовье, где телячьи нежности не приветствуются и не шибко выбирают о них выражения. Но уже чуть теплело: «Всё-таки любовь, наверное, существует».

* * *

Дух авантюриста и торгоша жил во мне изначально. Честное слово. Как только вылез на белый свет, так почти сразу потянуло на приключения. Иначе для чего мы ещё рождаемся? Уже младшеклассинком я взахлёб читал романы «Затерянный мир», «Робинзон Крузо», «Плутония», «Охотники на мамонтов». Брал книги в железнодорожной библиотеке, куда ходил с отчимом: он брал свои, я — свои. Кстати, страсть к чтению однажды обернулась занятной стороной. Как-то я полез в кладовку и на стелажах обнаружил около десятка томов Жюль Верна. Откуда там взялись, так и осталось загадкой; возможно, от прежних хозяев сохранились. Принялся листать книги, и… Среди страниц обнаружил две(!) двадцатипятирублёвки. Такое богатство столь ошеломило, что я совершенно откровенно рассказал об этом мамочке. Однако, сколько мы после не пересметривали книги, купюр больше не находилось. Вывод: иногда любовь к деньгам может после обернуться любовью к книгам. И наоборот.

Фантастика так захватила мою душу, что следом вмиг одолел Герберта Уэлса и Александра Беляева. поражался изощрённости их мышления, буйности воображения, масштабности охвата и уменя предугадывать научные открытия (точняк их после передирали учёные). Так разве можно не ЛЮБИТЬ такие книги? Нет, не зря они затёрты до дыр! Именно они звали к подвигам и приключениям, таинственным странам, которых нет даже на карте. Не зря же, когда в школе забетонировали в стену капсулу желаний, я нацарапал пером в третьем классе: «Хочу стать путешественником, и объехать весь мир». Чёрт возьми, лет через…надцать узнаю ли об осуществлении своего желания? Поживём, увидим.

Потому не удивительно, что был уверен: где-то меня ждёт собственное золотое Эльдорадо. Разумеется, для начала нужно пошастать по джунглям-болотам, подраться с чудищами и людоедами. Потом обнаружу пещеру или мрачный подвал в замке, где сундуки ломятся от драгоценностей… Житуха, конечно, наладится, и я буду купаться в роскоши и славе. Winner takes It all^[17], не так ли?

Ещё точно был уверен, что дух наш обретается вечно, перебираясь из одного существа в другое. Потому в далёкие века я наверняка был конкистадором, пиратом или наёмником, на худой конец — ушлым купцом. Вероятно, пёрся где-то по горам-лесам-пустыням, либо болтался под белым парусом в морях-океанах.

Потому замутить — это по-моему! Уже в детстве организовывал прогулки в так называемый «зоопарк». Собирал ребятню, строил их паровозиком, и — вперёд! Мы бродили по Сарепте, наблюдая через забор бытие кур, гусей, коз и поросят. С печальнным видом втюхивал малолетным экскурсантам о тяжкой доле в клетках братьев наших меньших. Заодно грузил познаниями из журнала «Юный натуралист», который специальн выписывала мамуля, видя мою ЖИВУЮ любовь к живности.

— Вот жили бы они на воле, им было бы хорошо. Курочки и гуси могли бы летать, а свиньи не были бы такими жирными.

— Зачем им люди? — проводил я далее подрывную деятельность. — Чем для них это кончается? Их же режут! И мы их, бедненьких, едим.

Малышня так впечатлялась моими побасками, что дома впадала в истерику и отказывались жевать противное мясо. Моё просветительство шло им на пользу. Зато их родители смотрели на меня с серьёзным сомнением. Нутром, по-видимому, ощущали иномышленника в нормальном обществе. Правда, сам я никогда не отказывался от скоромного (которое, впрочем, редко бывало на столе).

Дальше больше. Собирал подросших сверстников в культпоход в Заканалье, что за несколько километров от нашего посёлка. Шарились бог знает где, пока не добирались до моста через Волго-Донской канал. Минуя на Судоверфи Т-34 на постаменте, я гордостью заявлял:

— Мой дядя Коля делает такие штуковины на заводе.

Ребятня верила до поры, до времени. Пока однажды кореш Генка не возник:

— Сейчас на судоверфи танки не делают! Одни корабли.

— Много знаешь, — взъерепенился я. — Танки делают в секретном цеху.

Эту страшную-престрашную тайну я узнал от дядьки Коли. Он со смехом рассказывал дружкам, как все работники цеха подписывались, что никому не расскажут, чем занимаются. Да вот незадача: когда боевые машины ставили на железнодорожные платформы, то сверху накидывали чехлы в форме… танка. И не надо быть Штирлицем, что догадаться о секретной продукции судоверфи.

Да, я всегда любил придумывать на ходу. Ведь нельзя же едва завоёванный авторитет терять! Потому сдаваться не собирался. И раскрыл всем по секрету ещё гостайну:

— В другом цеху делают подводные лодки. Они через канал уплывают в Чёрное море. Их отправляют ночью. Некоторые по Волге плывут аж на север.

Компания открыла рты от таких откровений. О подлодках вовсе никто ничего не знал — так, лишь слухи. И что?! Главное, что посрамлённый Генка в отсутствии аргументов сник.

Основным ориентиром считалась трамвайная линия через частный сектор Нахаловки. Иногда топали до площади Свободы, где в белом, высоком здании находился кинотеатр «Культармеец». Ходили слухи, что такую громадину построили немцы.

— Какие немцы? — недоумевали мы. — Может быть, пленные фрицы, которые сгандыбили Волго-Дон?

Перебравшись через мост, мы топали на набережную к Володьке Каменному. Огромадный, бетонный исполин, посвящённый Ленину, были виден почти со всех концов района. Говорили, якобы, этот памятник здоровее всех остальных в мире, исключая Родину-мать на Мамаевом кургане. Упрямый Генка и здесь сомневался:

— Слышал, ихНЯЯ статуя Свободы в Америке выше.

Мне это очень не нравилось, и я опять резонно отрезал:

— Не может у американцев статуя быть выше. По телевизору говорили, у нас всё самое лучшее — и балет, и космонавты. В Соединённых Штатах балерин с такими ловкими ногами нет же? А чё несёшь ерунду?

Вопрос с ляжками балерин был убедительным аргументом для пацанов, которые уже как бы много чего мыслили в женщинах. И я приводил другие жёсткие факты:

— Гагарин тоже первым полетел в космос! Так что заткнись.

Мои патриотичные пассажи убеждали любого. Генка постепенно уступал:

— Наверное, они равны по высоте. Хотя… может быть, их Свобода пониже Ленина и Матери нашей. Кто их знает! Если бы поставить рядом.

Действительно, какая свобода у американцев, если они негров с индейцами зажимают? Только маленькая! Настоящая, большая, свобода есть лишь в Советском Союзе. И, вообще, ту Свободу надо перевезти к нам в Красноармейск на соответствующую площадь — это будет справедливее.

Позже были вылазки на Ергени. Звали друг друга в самовольный поход: «Пошли на гору». Вообще-то, это не гора, а всего лишь возвышенность, но это не имело особого значения в малом возрасте. С её высоты открывалась офигенная панорама города, где гирляндой висели на дуге реки здания, парки и заводы.

Весной мы собирали на Ергенях охапки тюльпанов, горевшие в степи пятнами крови, будто с войны. Ляжешь на едва пробившуюся травку и созерцаешь синее небо с акварелью ватных облаков. Такой счастливый-счастливый. Летом лазили вдоль и поперёк по Чапурниковской балке. Для нас это были настоящие неисследованные дебри с родниками и столетними дубами.

Отдельная история с островом Тайвань (х…й знает, почему его так называли; видимо, из-за конфликта до того в Китае). Он отделялся от Сарепты затоном, а с другой стороны его омывала Волга. Переплывали туда и загорали до черноты, жарили ракушки, которые напоминали по вкусу варёную резину. На Тайвань отправлялись также зимой, чтобы бродить в заснеженной чаще. Весной плавали на лодке по затопленному лесу, в тиши наблюдая, как меж деревьев вода уносит прочь брёвна-палки и прочий мусор вдаль, в дельту Волги. Река очищалась от людского беспутства.

Так что, зуд замутить что-либо не оставлял меня никогда. Позже создал племя краснокожих из Генки и Костика. Сбивали скобами плоты из шпал и плавали, словно на пиро̀гах, по болотам у железнодорожной станции. И бились беспощадно, пока кто-нибудь не спихнёт противника в воду. Вылезешь, бывало, на плот мокрый, остальные ржут над тобой. И уж тогда чувство мести заставляло драться ещё ожесточённей.

Однажды выплыли из-за густого камыша на округлый прогал болотца. Батюшки! По зеленоватой глади плыло семейство лебедей. Их папаня, что плавал, поодаль, предупреждающе гаркнул. И маманя с совсем игрушечными пухляками шустро бросилась от нас. А мы обалдели от живых белых пароходов с высоким трубами (понятно, что шеи!) и кучкой вокруг сереньких катерков.

— Никогдла не видел вблизи, — прошептал Костян.

— Я тоже, — кивнул в ответ.

Я немного завидовал этим гордым птицам. Поднаберутся сил и махнут в Африку. Сколько увидят по пути интересного! Вот бы сесть на них, как тот сказочный герой, и улететь далеко-далеко, где тепло и нет никаких проблем…

Ещё лепили гляняных божков на островках. И там же находили — невероятно! — с кулак, а то и детскую головку кристаллы, похожие на драгоценные камни. Ими-то задабривали своих истуканов. Теперь, очутившись в армии, до меня дошло: детство — тот самый блаженный край, о котором в наивности бредят старухи. Только ни меня, никого-то другого туда уже НИКОГДА не пустят.

Когда требовались деньги на мороженое и конфеты, я продавал на местном базаре вишни и фрукты. Потом перешли с Костиком на сбор бытылок у лодочной станции. Пьянчуги и рыбаки (что почти одно и тоже) выкидывали их десятками. То есть грошики валялись под ногами. Мы мыли тару в затоне и спихивали её в приёмный пункт. Его сотрудница недовольно хмурилась, но принимала-таки. Генка, гад, отказывался: «Мне некогда, родители заставляют поливать огород». Зато мы с Костяном совмещали приятное с полезным, очищая берег от хлама.

* * *

С возрастом потребности растут. Торговать вишней и собирать бутылки подростком становилось стрёмно. Суровая жисть подсказала иной фарт.

Наша радёмая власть надумала провести в Волгограде международный фестиваль дружбы. И всех взбудоражила новость: немцы снова в городе! Правда, с добрыми намерениями. Газеты известили: гостей с Неметчины привезут целый состав, и они будут тусоваться у нас целую неделю. Меня это заинтриговало не меньше остальных.

24-го июня я уже занял исходную позицию у вокзала. На перрон милиция в белых рубашечках посторонних не пускала. Только избранные! Потому прочий люд заполонил привокзальную площадь.

Наконец, по толпе пробежал шепоток: «Прибыли!». Полчаса ожидания (видимо, немцы серьёзно готовились к атаке), и из парадного входа станции Волгоград-I потекла по ступеням волна посланцев страны, с которой вместе вроде уже построили развитой социализм.

Гости были одеты в одинаковую форму: серые костюмчики и синие рубашки. Над ними покачивались буруны из алых знамён и портретов тех, кто вёл нас в светлое будущее — целующиеся взасос Брежнев с Хоннекером, и прочая пи…добратия. Я, как и большинство(!), всё равно не мог упомнить их всех. Хотя их морды уже задолбали со страниц «Правды», «Известий» и прочей газетни, мало кто их воспринимал всерьёз. Весели друг друга кукишем в кармане: «Кто такой Брежнев? Мелкий политический деятель в эпоху Аллы Пугачёвой» (впрочем, он нас тоже не обращал внимания, шамкая СВОЁ по телевизору).

Лёд первой настороженности растаял. И понеслось! Барабаны, тушь, крики «Ура!» и «Приветствуем гостей фестиваля!». Волгоградцы махали руками, цветами и теми же плакатами. Что ж, мы зла стараемся не помнить (почти!), рады всем, кто приезжает с настоящим добром (в прямом и переносном смыслах).

Немцы тоже махали и кричали что-то по-своему. Правда, обмен мнениями несколько затруднялся, так как народ помнил с войны лишь «Гитлер капут!» и «Хенде хох!». При таких возгласах гости быстро бы завернули оглобли назад. Как-никак, их пленные деды-отцы уже однажды тащились в обмотках через руины Сталинграда. Впрочем сейчас положение спасали наши транспоранты, заранее заготовленные со здравицами по-немецки (да не бойтесь, мы не слишком злопамятные!).

Стройными рядами германцы двинулись к центральной площади. Пресловутый орднунг^[18] среди них, конечно, присутствовал. Но всё-таки чувствовалось в приехавших эдакое чуть пох…истское отношение к происходящему. Пол-видимому, на них тоже сказывалось разгильдяйство «старшего брата» по строительству теперь уже коммунизма.

Идти было недалеко — метров двести. На площади немцев поджидали коробки пионеров-комсомольцев, на трибуне — руководство города и области.

За оцепление из милиции и дружинников прорваться ну никак было нельзя. Да я и не очень стремился. Ведь там начиналась уже набившая оскомину скукота: длинные речи с заверениями во взаимной дружбе и солидарности, послания «всем людям доброй воли» типа «Миру мир, война войне!» (естественно, кто ж спорит!). Пока власть наговорится всласть…

С трибуны неслась шняга, которая у меня — как и у многих других — вызывала невыносимую изжогу:

— Отрадно отметить, что фестиваль проводится как в преддверии очередного юбилея Октябрьской революции, так и новых, положительных, изменений Конституции СССР, которые приведут к улучшению качества жизни наших соотечественников. Ура, товарищи!

Последовали шумные, как всегда, аплодисменты. Иным лишь бы поорать, не зная о чём. Кое-кто из толпы поддержал генеральную линию КПСС нудным «Ура!» и подёргал казённым лозунгом вверх-вниз. В общем, все были как бы довольны очередными обещаниями. По-другому ведь у нас никогда и не происходило.

Однако, не могу сказать, что всё было столь тоскливо. Пришельцы издалёка с любопытством вертели головами. Их впечатляли отстроенные после войны прекрасные здания: гостиницы вкруг площади, драмтеатр, мединститут, те же жилые дома в сталинском ампире. Не ожидал, что через тридцать с гаком лет, всё возродится ещё в лучшем виде.

И что говорить, в центре города всё выглядело солидно. Если бы ещё такие дома на окраинах были, так цены Волгограду не было. Но задницу, как говорила моя бабуля, никто не кажЭт.

А немцы, чувствовалось, были готовы общаться напрямую. Это радовало, и хотелось того же. Только угрюмый конвой не позволял никому подойти ближе к их колоннам.

Я блыкался возле обелиска павшим борцам. Он, как известно, возвышается сразу за площадью. Делать было нехрен, и я наблюдал за разводом юных часовых у Вечного огня. Пары подростков и девчушек сменили предшественников. Меня на миг привлекла симпатуля-подчасок слева от поста. Такая милашка небольшого росточка с белыми бантами на косичках до плеч. Глазки у неё были озорные, хотя вела она себя строго.

Мальчишки с автоматами застыли, как изваяния, а девчонки имели право вести себя повольнее, чуть переминались с ноги на ногу. Я незаметно подмигнул милашке. Но она нахмурилась, словно я совершил ох…енное преступление. Подумаешь, малолетка! Возомнила о себе что-то. Я отвернулся. Тесное общение с немками сулило больше приятностей.

Заметил толпу у краеведческого музея, которая всё увеличивалась. Что за кепишь? Колбасу давать вроде ни к месту. Двинул поближе. Раздались хлопки и крики «Слава советской космонавтики! Ура!». Оказывается, к чугунной ограде музея прижали наших космонавтов, которые прибыли на торжества. От такой народной любви можно и с жизнью расстаться. Но посланники небес стойко держались, и с улыбкой отвечали на шквал вопросов.

Протиснуться не удавалось, и я, разочарованный, пошёл по улице Мира к планетарию. Там хор престарелых ветеранок тоже славил мир, дружбу и солидарность юных. Слушателей было не ахти, так как молодёжь жаждала более заводного песнева, а бабки в длинных траурных платьях с белыми блузками, смотрели на происходящее слишком официально, даже скорбно. Возможно, перед их взором проносились бомбёжки с концлагерями, извещения о гибели родных на фронте? Не удивился бы.

Вдруг, как обухом, по башке стукануло: «Что за понятия у еб…нутого политбюро! Почему мы принимаем немцев, а не они приглашают к себе в гости, дабы замолить грехи? Ведь так справедливее! Иначе можно было бы в войну встречать фашистов с хлебом-солью. Одно грело душу: планетарий, наслышан, тоже построили именно пленные немцы и румыны. Вот так и надо оттучать от войны.

* * *

Когда митинг закончился, дорогих гостей стали отправлять группами в главные гостиницы у площади — «Интурист» и «Волгоград». Возникло столпотворение, где порядок не могли обеспечить никакие стражи оного. Всё смешалось! Наши аборигены с энтузиазмом применяли с грехом пополам знания дойча^[19], полученные в школе. Заодно все обменивались значками и открытками, дарили букетики. Со стороны, это представлялось очень трогательно. Почти как на транспарантах: мир, дружба, фроейндшафт!^[20] Попутно народ пытался выцыганить у немцев жевательную резинку или хотя бы мятные конфетки «Тик-так» (предел мечтаний для многих).

Я тоже ринулся «в гущу событий», дабы не быть обделённым. Выделил парочку цветущих немок-медхен, весело наблюдавших за происходящим. Блондинка и брюнетка. Обе тоже в форменных юбочках-рубашках. Они точняк нуждались в опеке. И я решил проявить инициативу в развитии международной солидарности, пока никто её не перехватил.

— Привет! — начал по-русски, дабы привлечь внимание. И тут же зашпрехал: — Wie gehet es dir?^[21]

Обрадованные гостьи повернулись ко мне. Видимо, они сразу почувствовали себя не столь одинокими в иноземном море.

— Приве-ет, — протянула брюнетка (что мне сразу понравилось, так как вообще имею тягу к чернявеньким). Она тоже хотела показать, что шпрехает по-русски. — Я ест Габби, моя подруга — Магда.

— О, ja! Sehr gut!^[22] — улыбнулся я в ответ. Мой багаж в языкознании был скромен, хотя числился любимчиком «немки» в школе. Однако сейчас будто заклинило, не мог подобрать слова. — Я это… Ихь бин фрёйлих зеен зи (типа, значит, рад вас видеть).

И чуть не брякнул: «Ин Шталинград». Впрочем, вовремя сообразил, что наступит полный каюк нашим взаимным чувствам. Торопливо добавил:

— Ин Волгоград.

И далее:

— Ихь бин Владимир, штудент (тут понятно без перевода!). И ещё это… Ихь виль фройендшафт шлиссен (в смысле, хочу познакомиться).

Конечно, я ещё только поступал в мединститут, но не сбрехать для меня было равносильно самоубийству. И то верно! Как скажу жизнерадостным иностранкам, что являюсь уроженцем грязного гетто, от вида которого они брякнутся в обморок? Не-ет, так не попрёт. Надо выглядеть по-советски достойно.

Они что-то мило защебетали. Но слишком быстро, и я не очень допетривал. Иногда отвечал невпопад. Магда нацепила на мою рубашку со здоровенными красными маками значок, символ феста — крошечный, цветной пятилистник с Родиной-матерью в центре. А у меня, к сожалению, ничего не было подходящего. Тогда я пообещал:

— Покажу вам наш замечательный город. Бл…дь, такого вы ещё не видали.

Ляпнул и выпал в осадок. Внутренний голосок захихикал: «Что несёшь-то?! Позоришься перед гостями». Гоби сразу с вопросом:

— Что значит «бл…дь»? Я не встречала такой слова в словаре.

— Да это… — я малость смешался. — Русский артикль! Применяется в особых случаях, которые понятны лишь нам. Вам трудно понять тонкости наших э-э… говоров.

А чё, нельзя приврать? Битте-дритте, фрау мадам, я урок вам первый дам.

По радио накануне тарахтели, что немецкая молодёжь примет участие в реставрации «Гасителя» на набережной. Эта подробность меня смущала. Бронекатер был потоплен на переправе «мессерами» в Сталинградскую битву. И я соображал в некотором смятенье, показывать ли мэдхен то, что сотворила их дедовская сволочь. Или ту же разбитую в годы войны мельницу^[23]. Не то опять сяду в лужу из-за какой-нибудь моей глупости. Потому простецки предложил прошвырнуться до центральной набережной, которая всегда восхищает гостей. Как у нас выражались по телеку, увидеть «СССР глазами зарубежных друзей».

— O-o, sehr gut! — лопотали немки.

Интересно, что они думали на самом деле? Вот бы им показать подвал в неподалёку расположенном ЦУМе, где взяли за шкирку фельмаршала Паулюса. Было бы весьма приколисто.

Мэдхен перекинулись ещё фразами между собой, и Габби достала из сумочки белую картонку с эмблемой фестиваля. Что-то спросила меня. Больше интуитивно понял: меня спрашивают, пойду ли с ними на какое-то представление?

— Ja, ja! Naturlich^[24], — вновь закивал я головой. Кто же откажется от халявы!

В руках у меня оказалось приглашение, отпечатанное по-немецки. На ломанном русском Габби пролепетала:

— Это ваше тюзе, театр. Понимаешь? Ми ждём.

А-а, вон в чём дело. Какой-то концерт в ТЮЗе — театре юного зрителя. Почему бы не насладиться германским кунстом-искусством? Это должно было произойти через три часа.

За дипломатичной беседой проводил юных иностранок до «Волгограда». Зашли в холл, я мило попрощался. Поднимались по мраморной лестнице, они чудились воздушными феями, с которыми надо хорошенько замутить. Я был вдохновлён. А что? Вдруг даже пошпилимся во имя дружбы народов?

Разворачиваюсь было, и передо мной материализуется, как в сказке, парочка неприметных рыл.

* * *

Тот, что с бульдожьим челюстью и стрижкой «бобриком», суёт под нос «корочку». Не разглядел, что в ней написано, однако врубился, что они — из тех самых, грёбанных «компетентных органов», чтоб им провалиться.

Мудак-будьдог скрежечет челюстями:

— Пройдём-ка с нами.

Настроение испортилось в момент. Точно друзья «Галины Борисовны^[25], как подсказывал «внутренний голос» (вычитал, что есть таковой у одной слепой бабки в Болгарии, и она с его помощью всем лапшу на уши вешает; только в газетах просто не знают, что у меня такой же «голос» есть, и тогда сразу бы стал знаменитостью). Слышал, их называют особистами. А вот нежелательное знакомство пришлось испытать впервые.

Я ничего ещё не совершил предосудительного, но уже ощущал себя злоумышленником. Что за страна у нас, где всякая сволочь может предъявить тебе непонятную официальную бумажку, и ты уже чувствуешь себя преступником? Прямо беспредел невыносимый.

Они завели меня через узкие коридоры в комнатушку, где стояли лишь стол с телефоном и стулья.

— Что у тебя общего с немками? — с наскоку напрягает меня второй субъект с чуть вытянутой вперёд и горбоносой физиономией — ну точно крыса из мультика.

Я несколько теряюсь:

— Да ничего особенного. Хотел познакомиться, расспросить, как там, за рубежом, не тяжко ли. Мы-то всегда им готовы помочь.

— Ты нам в уши не заливай, за тобой давно наблюдали.

Они подозревают, что ушлые медхен вербовали меня? Или — того хуже! — я, как шпион, уже передаю им сведения государственной важности? Вот микроцефалы.

— Откуда хорошо немецкий язык знаешь?

Дык, у самих этих ребятишек ещё неважно и с иноземной речью! Объяснять бессмысленно, что два языка — две головы, три — ты уже трижды умный Змей-Горыныч. И вот такие личности пасли меня ещё с площади. Везёт же им, за нефиг делать ещё нехилую копейку получают!

— Не хитри, — наседает «крыса». — Они тебе передали что-то. Вытаскивай.

Достаю из карманов зажигалку с пачкой «Родопи».

— Нет, это не всё.

Я на грани провала, как заправский шпиён! Нехотя вытаскиваю приглашение.

Они рассматривают его и не верят:

— Больше ничего? Валютой не занимаешься?

Ага, признаюсь им, что получил устный приказ замочить нашего всенародно любимого Леонида Ильича за доляры. Нет, будут пытать, не сдамся! Однако надо как-то отвязаться от них, и честно отбрёхиваюсь:

— Я не занимаюсь ТАКИМИ ДЕЛАМИ.

Поглядели пристально, как гестапо на бедного пионера. Кажись, поверили в мою кристальную честность. Как истинный член ВЛКСМ, я твёрдо и заявил:

— Нет, вправду! Ради поддержки интернационала почему нельзя познакомиться? Они же для этого тоже приехали? В комсомольском Уставе прописано: «Налаживание братских связей советской молодежи с молодежью стран социалистического содружества». Ради дела мира и свободы народов стараюсь.

На деле, умолчал, что был комсомольцем гм… наполовину. В школе отбрыкивался от бесполезных взносов, шедших на кормёжку комсомольской верхушки. Да кто ж всю правду о себе выложит! А что? Составлять массовку? Мне было достаточно пионерии, когда поначалу носил красный галстук с гордостью. Верил в «близкую эру светлых годов». К ней нужно обязательно быть готовым, хоть тресни! Шёл по Главке (главной улице посёлка) с расстёгнутым пальто, чтобы все видели, как рдеет на груди ленинский костерок. Тогда, на школьной линейке революционно-холодным октябрём, нам только что торжественно повязали алый лоскуток. Всё было, действительно, здо̀рово…

Внезапно в комнату ворвался представительный и довольно крупный мужик в костюме и белой рубашке, следом проскользнул худощавый хлыщ с чёрными усиками а-ля Гитлер, в шляпе. Первый — седовласый и с залысинами — был точняк большим начальником. Он быстро подошёл к столу и развернулся ко второму. Нас, без сомнения, он даже не брал в расчёт. Заорал на хлыща:

— Ты сдурел, хренов переводчик?! Что там нёс этой немецкой девке? Какое сочувствие к фашистам?!

Мои «захватчики» ошарашенно смотрели на эту сцену.

Начальничек (а он, без сомнения, был старшим офицером), наконец, соблаговолил обратить внимания на нас. Кивнул своим коллегам:

— Его приставили к группе немцев переводчиком. А он на сиськи немки засмотрелся! Она ему говорит, мол, мой дедушка здесь погиб, но он был добрый. А ЭТОТ долб… — он запнулся и продолжил без матюгов, — что̀ в ответ? Бормочет: «Да ничего страшного, понимаю, сочувствую вам». Представляете? Хер тебе, а не пятнадцать рублей за переводы! Думал, кроме тебя никто по-немецки не понимает? Иди, пиши объяснительную.

Он кивнул на меня:

— А этого за что задержали?

Оба переглянулись, и «Бульдог» пояснил:

— Да тоже с немчурой пытался якшаться, но мы вовремя пресекли.

— Что-нибудь серьёзное?

— Вроде нет. Тоже к их девкам клинья бил.

— Понятно, русских баб им мало, — мотнул им головой начальник и вышел.

Треугольная морда посмотрел на своего коллегу, потом на меня, как на вошь, и обронил:

— Особо инициативой не занимайся. Без тебя есть, кому решать. Свободен! Дуй отсюда.

Значит, в мою искренность особисты поверили. «Свободен!». Сами-то небось противоположного хотели. Однако мои кружева с мэдхен не тянули на госизмену. Но перед тем меня тщательно обыскали, записали паспортные данные. Я понимал их разочарование: за столь дохлое дельце звёздочки вряд ли светят. У них были хари, будто похоронили всё свою родню. Картонку покрутили и с сожалением вернули. На доказательство сотрудничества с зарубежной разведкой она не тянула. Жвачку «Ригли» оставили себе. Мелочь, а неприятно. Эти товарищи, как и менты на толкучке, были не прочь приобщиться к закардонному образу жизни, только осторожничали.

— Чтобы мы тебя больше не видели здесь.

Я молчком кивнул (меньше говоришь, целее будешь!) и поспешил на выход. Прикрыл дверь и оглянулся на коридор — в какую сторону рвануть. Однако успел услышать то, что не предназначалось для третьих ушей: «„Ты первую зарплату ещё не получил?“, „Да нет ещё. А сколько мне причитается?“, „Как лейтенанту, пока четыреста, мне уже положено за выслугу девятьсот пятьдесят“».

Что?! Мои ухи завернулись в трубочку! Я уже торопился по коридору к выходу, а всё потрясённо повторял: «Девятьсот пятьдесят, девятьсот пятьдесят рябчиков… А этому — ВСЕГО ЧЕТЫРЕСТА. Нихрена себе». Моя мамочка получала дежурным по станции всего-то восемьдесят. Интересно, кого ж берут на такую работу? Стукачей? А те откуда берутся? Прямо государственная загадка. Но сдавать других даже за шальные деньги — точняк западло.

Быстренько вышел из гостиницы. Вольно вздохнул: «Фу-у, бл…дь, вырвался из недр «конторы глубокого бурения». Внутренний голос подъе…нул: «На таких, как ты, кое-кто зарабатывает «трошки для сэбя», как говорит твоя бабуля. Только насупливают для серьёзности брови». Уже постепенно доходило, что такова игра на государственном уровне. И ведь шарили по моим карманам в поисках «гринов». Не-е, я на это не подписывался. Помню древнюю шумиху в прессе, когда сообщалось о судьбе московских валютчиков. Поначалу им дали ох…енный срок за спекуляцию долларами. Вроде бы, дело с концом. После — вжиг! Дёрнули опять на суд и огорошили несчастных: «Высшая мера наказания без оправданий». Зае…ись, приехали. Задним числом новый приговор. Таков на деле наш самый гуманный суд на свете (не зря в одном фильме один комик вставил эту реплику).

Собственно, я не совсем улавливал: зачем копить американские доляры или эти самые, английские почём-фунт-стерлингов? Ведь заграница — пока неосуществимые грёзы. Там очутишься, коли против власти попрёшь и надо будет смываться. А если сейчас их покупать, то себе же в облом: за доллар — всего шестьдесят с чем-то копеек! Так что, будем скромнее, бесценными рублями обойдёмся. Ведь надёжнее рубля в мире нет валюты.

Я успел потом ещё потолкаться с немцами. Только почаще оглядывался вокруг.

В самом деле, было здорово. Народ общался, веселился, что-то обменивал. Мне тоже подарили кучу значков, жвачек, авторучек. И я был в некотором недоумении: «Куда их? Погоди-ка… А что если толкнуть?». Натурально, кто-то не сумеет приехать в центр, но пожелает приобщиться хотя бы каким-то боком к фестивалю. Вот и посодействую дружбе народов.

Рассовал по карманам и отправился на троллейбусе к ТЮЗу.

К шестнадцати часам я был уже у театра. Контролёр удивлённо подняла брови, увидев приглашение: откуда у советского обормота аусвайс? Всё же пропустила. Народу в актовом зале набилось под завязку, и стоял тот ещё гвалт! Было немного душно. Я тщетно искал парочку «своих» немочек. Увы, они растворились в задорно-разноцветном бедламе. Организаторы носились кругами, что-то выкрикивая и рассаживая всех по группам.

Кое-как рассадили. Погас свет, и зал затих. Оставалась освещённой лишь сцена, где к трибуне потянулись очередные товарищи. Снова полились речи о солидарности и взаимной любви навеки. Мой внутренний голос ехидно заныл: «Между прочим, с конкретной любовью у тебя ничего не получилось, жалко, наверное?». Отмахнулся от него, как от овода: «Пошёл нафиг!» Я не терял надежды увидеть Габби.

На выступления певцов, танцоров и целых хоров глядел вполглаза. Уж было заскучал, как в заключение нежданно объявили:

— Рок-ансамбль «Крайс»!

Ничего себе! Я прибалдел. У меня имелась на плёнке запись концерта этой группы, и я с изумлением таращился на артистов, в том числе на их симпотную и весьма элегантную, в обтягивающем платье-мини, солистку.

Музыканты не подкачали, и мы хлопали, как малахольные. По окончанию концерта зрители вывались на свежий воздух. На площади перед ТЮЗом стояла будка на колёсах, из динамиков рвалась зажигательная музыка дискотеки. Молодёжь уже трудно было сдержать! Русские и немцы перемешались, болтали и опять обменивались всякой мелочёвкой. Правда, веселились, в основном, гости. Волгоградцы больше жались по стеночкам. Я бы тоже потанцевал, но где же Габби с Магдой? Увы, их нигде не было.

Внезапно подскочил плешивый очкарик с микрофоном и магнитофончиком через плечо:

— Радио ГДР. Как вам понравилось выступление группы «Крайс»? Вы слышали о ней раньше?

Я смешался. Давать интервью? Такой поворот не укладывался в моей кубышке. Однако постарался быть раскованным:

— Да, конечно, знаю этих музыкантов. Э-э… У меня на магнитофоне они записаны.

И затянул, почти как немецкие рокеры (мне так показалось):

— Sie ist i-i-immer noch allein…^[26]

Журналист был изумлён моими солидными познаниями. Не иначе, полагал, мы здесь только с медведями в берлоге ревём. Чувствую, я был для него, акулы пера и микрофона, удачной находкой. Он живо затарахтел:

— Какие ещё рок-группы из ГДР вы знаете?

Вот пристал, как банный лист! Однако внутренний голос уже суфлировал, и я выдал:

— Как не знать! Ещё мне нравится «Пудис», «Вир» и «Омега»^[27].

При последнем упоминании корреспондент хмыкнул. И оборвал:

— Данке шён. Большое спасибо.

И свалил. Да хер с ним! Пусть знает наших. В смысле, музыкантов — «Цветы» те же, или «Песняров».

…Меланхоличные волны памяти по-прежнему накатывались на берег сегодняшней армейщины, пока мы направлялись к месту своего боевого задания. Нам никто, разумеется, не объяснил, в чём оно заключается. Но по выданному оружию в виде ломов, совковых и штыковых лопат уже догадывались, из чего сегодня будет стрельба. Впереди показалось место дислокации в виде полуразрушенной здания, которое не использовалась.

И пока я маршировал, тешил себя мыслью: «Авось, почти неизвестная мне Габби услышит интервью да всплакнёт по несбывшейся страсти к простому русскому хиппаку».

* * *

Замполит роты лейтенант Виктор — неплохой, в целом, парнишка. В роте его кличут Марксёнышем. Иногда я прикалываюсь с ним, если выдаётся чуток свободных минут. Скорее всего, во мне он чувствовал родную душу, с которым можно размесить словесный понос. Как-никак, я почти интеллектуал по армейским меркам! Правда, отныне сильно засомневался в собственных умственных способностях: не придурок ли — одеть кирзуху, бросив институт из-за вертихвостки?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Слова из песни поп-группы ABBA «Money, money, money» («Деньги», англ.): «В моих мечтах есть план…».

15

Намёк на фразу из песни «Пинк Флойда»: Money, it's a hit (англ.).

16

Хит поп-группы АВВА «У меня есть мечта».

17

Хит той же поп-группы «Победитель получает всё».

18

Ordnung (нем.) — порядок.

19

Deuetsch (нем.) — немецкий язык.

20

Freundschaft (нем.) — дружба.

21

Как твои дела? (нем.).

22

О да! Очень хорошо (нем.).

23

Речь о разрушенной в Сталинградскую битву мельнице, которая считается памятником истории.

24

Да-да, конечно (нем.).

25

Игра слов: первые буквы в имени-отчестве (ГБ) на деле означают Государственную безопасность (он же — КГБ). В советское время КГБ ещё называли в народе «конторой глубокого бурения» (о чём упоминается дальше).

26

«Sie ist immer noch allein» («Она все еще одна», нем.) — название хита данной группы.

27

«Омега» — венгерская рок-группа.