Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга первая. Сколько стоит кровь революций

Владимир Нестеренко, 2020

Забуксовавшая перестройка подтолкнула главного героя демократа-идеалиста журналиста Ливанова к осмыслению событий в России в течение ХХ столетия с помощью мнений множества писателей, публицистов, политиков – как российских, так и зарубежных. Герой, безусловно, знал, что политические тайны и интриги существовали во все времена, но масштабы лжи, ее целенаправленность убивают в нем прежнего человека. С каждым шагом он все глубже понимает причины краха советского коммунизма и распада великой державы. Семейные коллизии героев романа, подчас трагические, тесно увязаны с событиями в стране.

© В.Г. Нестеренко, 2020

© Интернациональный Союз писателей, 2020

Книга первая

Сколько стоит кровь революций

Владимир Нестеренко

Родился 15 января 1941 года. Член Союза журналистов СССР, Союза писателей России, МТО ДА. Издал в Москве, Красноярске, Кызыле двадцать четыре книги повестей и романов, включая одиннадцать книг для детей. Лауреат многочисленных международных литературных конкурсов, в том числе трехкратный золотой дипломант ЗПР. Имеет многочисленные публикации рассказов, повестей в альманахах и журналах «День и Ночь», «Енисей», «Новый енисейский литератор», «Енисейка», «Юный натуралист», а также является одним из авторов семи коллективных сборников, вышедших в Москве, Санкт-Петербурге, Красноярске, Владивостоке, Ужгороде, Новокузнецке. Главный редактор альманаха «Истоки».

Поди туда — не знаю куда,

принеси то — не знаю что.

Русская народная сказка

От автора

Начну с высказывания Белинского: «Кажется, что бы делать искусству (в смысле художества) там, где писатель связан источниками, фактами и должен только о том стараться, чтобы воспроизвести эти факты как можно вернее? Но в том-то и дело, что верное воспроизведение фактов невозможно при помощи одной эрудиции, а нужна еще и фантазия. Исторические факты, содержащиеся в источниках, не более как камни и кирпичи: только художник может воздвигнуть из этого материала изящное здание». Исторические камни и кирпичи современные писатели назвали мозаикой. Но могут ли одни источники и факты глубоко раскрыть настроения людей в изображаемый исторический отрезок, вникнуть в суть происходящих процессов без широкой панорамы быта, устремлений, наконец мечтаний людей о своем будущем, связывая его с будущим страны? Вряд ли, ибо источники позволяют художнику лишь открыть глаза на правду, разорвать завесу лжи, которой любая власть обволакивает своих граждан, пеленает их, как младенцев, для того, чтобы они не кричали, были успокоены относительным благополучием. С обманутым человеком, если даже он не простачок, легче вести дела так, как того желает обманщик. Но каждый из нас не хочет видеть себя в оглупленном состоянии, если догадывается, что над ним цинично посмеялись, пытается возразить против этого обмана, добиться правды и справедливости. А надо ли это власти?

Часто в произведениях на политические, исторические темы мало уделяется внимания жизни людей, страны во всей полноте и многообразии, и, как правило, такие работы «засушены», и не всем читателям удается разгрызть словесные сухари и насладиться ими. Композиция моего романа — многоплановая. События недавнего прошлого перемежаются с событиями начала и середины 20-го века, Великой Отечественной войны, с перестройкой. В книге даны портреты вождей революции, их характеристики из различных источников, кои, на мой взгляд, наиболее объективно отражают подлинность, а также портреты людей, приведшие к развалу Советского Союза, этапы этого пути. Многие страницы наполнены жизнью и заботами людей, начиная от механизатора, агронома, офицера, журналиста, секретарей партийных комитетов различных рангов, домохозяйки, молодых людей с любовью и изменами, трагедиями и счастьем. Широкий диапазон повествования позволяет понять основную идею книги — насколько пагубна ложь для сознания простого человека. Пораженный ею, он не в состоянии верно оценивать политическую ситуацию в стране, идет на поводу у мошенников от власти, палачей и предателей своего народа и Родины.

Рисуя в романе эпоху перестройки, я стремился показать, как к ней относились люди с различным уровнем жизни, образования, то есть различных слоев общества. Люди не понимали, что от них хотят властные структуры, и основная масса, в коей был я сам, не подозревала, что ее водят за нос. Люди не знали правды как о прошлой своей великой трагедии, так не подозревали и о грядущей. Более того, гласность усугубила осознание правды, вывернула людские умы наизнанку, и люди, невзирая на ранги, уподобились стаду, гонимому к пропасти. Вот почему понадобился экскурс в начало прошлого века, к тем материалам, которые выходили по горячим следам из-под пера различных авторов. Эта мозаика необходима для того, чтобы понять, что хотели сделать с нами, со страной местные и пришлые революционеры, как шла борьба за национальную чистоту государства и не повторяется ли наша история, написанная одними и теми же сценаристами, коими являются вожди мирового сионизма? Возвращение правды в отражении фактов и событий, их анализ дают нам возможность приблизиться к истине, вооружают человека идейно, и он видит, насколько был слеп прежде, а прозрев, обязан отстаивать свою независимость, свои права, строить такое государство, какое даст ему все блага для нормальной, правильной жизни. То есть жизни без обмана и преступлений против своего народа и страны.

К сожалению, не все хотят знать правду. Одним она мешает безмятежно и тихо жить, как улитке в скорлупе, вторым мешает обогащаться, третьим — властвовать. Но есть и такие, кто стремится раскопать завалы лжи, и выхватив правду как знамя, идти с ней, напоминая о совершенных ошибках и предупреждая соотечественников впредь не совершать их, не поддаваться демагогии о благополучии, активно бороться за свои суверенные и гражданские права, получать за свой труд истинную плату и жить сообразно богатствам своей страны.

Пролог

Люди ни во что не верят столь твердо, как в то, о чем они меньше всего знают.

М. Монтень

В день кончины престарелого Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко по традиции эфир в Советском Союзе заполняла классическая музыка. Она лилась из стационарных радиоприемников в домах городов и сел, заполнила каналы телевидения и остальные средства связи. Советским людям все ясно: умер очередной партийный монарх и глава государства.

— Русские опять слушают классику, — с довольной улыбкой, потирая свои руки, сказал высокий человек с большими, навыкате глазами. В притемненном зале от опущенных портьер он бодро опустился в кресло. Здесь же за круглым столом сидело несколько осанистых мужчин, кто с тучной фигурой и лысеющей головой, кто поджарый, с энергичным молодцеватым лицом, кто уже в летах, с изрядным снегом в висках и чахлой, лоснящейся от кремов прической с пробором, но у каждого отмечалась одна общая черта — некая надменность и величавость не по отношению друг к другу, а к тому миру, которым они управляют из этого кабинета. Среди них была одна импозантная высокая дама с аристократическим волевым лицом, которое в ходе заседания принимало жесткое выражение, но отнюдь не умаляло симпатию женщины: голос говорящего ей был приятен, а содержание речи и того больше.

— Это для нас знаменует новую эру борьбы за мировое господство. Миру достаточно иметь одну сверхдержаву.

— Вы хотите сказать, сэр, пора более активно использовать те колоссальные средства, которые мы выделяем на борьбу против СССР, и тот стратегический вариант, принятый при жизни генералиссимуса?

— Умные головы сумели сдержать не в меру горячего президента Трумэна, — сказала дама с торжествующими нотками в голосе, — он бы нам оставил пустыню от ядерных бомбардировок. Теперь мы имеем шанс разгромить врага его же руками и получить чистую сырьевую базу. Наши стратеги оказались теми, кто пошел по пути древнего китайского философа Сунь Цзы. Они взяли на вооружение его превосходную мысль: «Наиболее выдающийся из воителей расстраивает планы врага, следующий за ним разрушает вражеские союзы…» Наша задача — довершить начатое.

— Именно! Руками соперника! Для этого нам нужен умный, энергичный лидер русских. Но в то же время безоглядный, внушаемый и честолюбивый. Старцы ненадежны, они умирают неожиданно, налаженный курс может лопнуть. Особо подчеркну: нам нужен здоровый и крепкий лидер, чтобы за его правление мы смогли добиться решающих перемен. Разумеется, первые годы он ничего не должен подозревать, но когда увязнет по уши в проблемах, вот тогда мы будем диктовать свои условия. Но сначала люди в этой упрямой стране должны знать все о своем социализме, о ее вождях и репрессиях с той тенденцией, которую нам удается поддерживать. Весь негатив! Это наш козырь. Он усилит созданную после смерти генералиссимуса пятую колонну.

— Наши политологи утверждают, что первый опрометчивый шаг сделал Хрущев на ХХ съезде своей партии, выступив с секретным докладом о культе личности, — с едким сарказмом сказал почтенный поджарый джентльмен.

— Мы расширили его промашку и делаем своим капиталом!

— Вы надеетесь, сэр, новым лидером будет Горбачев?

— Разумеется. Мы его долго изучали, он нам подходит и уже сейчас перехватил от своего приближенного наши идеи. Но не будем переходить на личности. Они очень дорого стоят. Я думаю, первые шаги коснутся средств массовой информации. Не жалейте, господа, средств, и наша доктрина нам улыбнется. Фундамент заложен, осталось выстроить дом.

— Сэр, разрешите проинформировать господ о той работе, которую вели наши разведки, изучая возможных претендентов на престол, — и, получив согласие кивком головы, довольно моложавый джентльмен принялся рассказывать: — Впервые пристальное внимание на интересующего нас коммуниста было обращено спецслужбами во время отдыха во Франции молодой и энергичной пары. Мы способствовали тому, чтобы чета Горбачевых путешествовала по миру как можно чаще. По приглашению итальянских коммунистов секретарь крупнейшего в России Ставропольского края Горбачев с женой посетили Италию в 1971 году, затем в следующем году — Бельгию. Наши специалисты изучили характер супругов, составили психологические портреты. Выводы были подтверждены последующими наблюдениями из их поездок в ФРГ и дважды во Францию, где в последнем случае они отдыхали по приглашению французских друзей. Этих контактов оказалось вполне достаточно, чтобы написать исчерпывающие характеристики. Для наших целей это идеальный музыкальный инструмент, на котором мы сыграем свою оперу, сэр…

Корреспондент ТАСС по сибирскому региону Михаил Ливанов с нетерпением ждал открытия Пленума ЦК КПСС, который должен был избрать нового Генерального секретаря. Почти для каждого советского человека было уже ясно, кто им будет, поскольку председателем похоронной комиссии Черненко стал Михаил Сергеевич Горбачев. Это — традиция. Повелась она с похорон Ленина. Тот, кто стоит первый у гроба, — лидер. У гроба Ильича первым стоял Иосиф Джугашвили. Все это так, но волнение все же поигрывало нервами Ливанова. Живое дело, живые люди — всякое может случиться. Михаил чуть не прозевал из-за телефонного звонка жены слова Громыко, назвавшего фамилию претендента. Разразившиеся бурные аплодисменты участников Пленума, переходящие в овацию, не дали усомниться в ожидаемом лидере. Его крупным планом дал режиссер, тот стоял и сдержанно улыбался, поднял руку в знак благодарности, усмиряя буйствующий в радости цвет Компартии.

Ливанов и сам захлопал в ладоши. Наконец-то свершилось! На главный пост страны избран умный, образованный, энергичный и компромиссный человек. С ним связаны надежды на перемены к лучшему, чего так заслужил наш многострадальный народ.

Усмиряя свое клокотавшее восторгом сердце, которое изведало в жизни немало всяких стремнин и водоворотов судьбы, Михаил Николаевич выслушал ответную речь Горбачева и под впечатлением свершившегося уехал домой. А впечатление было такое, словно он только что увидел в отдалении праздничный фейерверк, его фонтаны света и снопы искр пролетели и потухли. В глазах от них чернота. И эта чернота не давала увидеть, что остается после фейерверка. Нельзя сказать, что после Сталина красные монархи садились на трон стариками. Хрущеву шел 59-й год. Сил и энергии в эти годы предостаточно. Если сочетать ее с мудростью прожитой жизни, можно двинуть страну далеко вперед. На год моложе Никиты был Брежнев. Засиделся на троне, хотя слезно просил отставки. Но старческое Политбюро не хотело досрочно подставлять под Молох экономики свои бренные головы. К концу его маразматического правления экономика страны зашаталась от горячего суховея гонки вооружения с увеличивающейся ядерной мощью, отчего холодная война стала набирать обороты.

Фейерверки — вещь обманчивая, иллюзорная, но красивая. Особенно для людей легкомысленных, всегда жаждущих праздника.

Вот такое у Ливанова частенько настроение — как река с порогами. То бурное, восторженное, то тут же притихшее с низким тонусом. Отчего, казалось бы, оно сейчас вдруг упало, как столбик термометра в стужу? Оттого, что остался в ночи один после такого волнующего события? Или некоторое опустошение произошло от давно ожидаемого и свершившегося? Этакое душевное расслабление… так и толкает дернуть чарку горькой.

В квартиру вошел спокойный, уставший, но с пучком мыслей, как после плодотворной командировки по региону. Дома никого, тишина, даже свет вспыхнул не торжественно, а обыденно. На тумбочке лежала записка от жены, о которой говорила по телефону. Она улетает в Москву на симпозиум, целует его и просит не скучать. За нее пусть поцелует сына, если тот на выходные возьмет увольнение. Но вряд ли, на восьмое марта Костя был дома, а военное училище — не пансион, и теперь он нескоро вырвется из казармы.

Михаил Николаевич не был голоден, но устал. Приняв душ и сожалея о том, что дома один, не с кем поделиться впечатлениями, улегся в постель. Ночью ему снились овации Пленума, но странное дело: они почему-то переходили в топот индейской конницы, в гортанные крики, в ружейные залпы английской пехоты и предсмертные хрипы краснокожих воинов. От этих страшных звуков Михаил просыпался, встряхивал головой, переворачивался на другой бок и снова погружался в сон, но видения не покидали его. Только теперь представала иная картина: в мирной индейской деревне появились люди в гражданской одежде, они привезли на повозках ящики с огненной водой. Высокие бутылки с разрисованными красочными наклейками коммерсанты меняют на драгоценности, меха, мясо, а счастливые индейцы пьют огненную воду кружками. Одни замертво валятся на землю, другие танцуют и снова пьют и пьют горячительное. Веселая дикая пляска переходит в траурный ритуал: деревня вымерла, последние трупы доклевывают страшные грифы. На окраине деревни в благодатной долине обустраиваются белые поселенцы…

В безлюдную деревню въехал на своем верном иноходце Соколиный Глаз. Он печально смотрел на вымершую деревню, а появившемуся из хижины вождю сказал:

— Я говорил вам: не пейте много виски, он погубит вас. Вы меня не послушали. Лучше бы вы погибли в бою за свою свободу, уничтожив десяток-другой своих врагов.

Вождь краснокожих с тюрбаном перьев на голове склонился перед белым другом, и на глазах у него заблестели крупные слезы…

Михаил снова просыпался, спрашивал себя: что за чертовщина снится ему всю ночь? Фильмы с Гойко Митичем он смотрел давно, да и Фенимора Купера уж и не помнит, когда читал. Тогда откуда эти кошмарные, такие реальные сны? К чему они?

Разбитый снами Ливанов рано поднялся с постели, долго плескался под краном, освежая голову, грудь, спину. Растер тело широким махровым полотенцем, походил по квартире, делая разминку, посидел в тишине бездумно на диване, но вспомнился кошмарный сон, особенно четко рисовались пьющие виски индейцы. Его передернуло, он вскочил и направился в кухню. Подумал: пора бы заменить старый кухонный гарнитур, собранный из нестандартных шкафчиков и столов, правда, электрическая плита новая, с духовкой. Нагревается моментально. Приготовил себе глазунью, заварил крепкого чая и уселся чаевничать. Лил в фарфоровую кружку чай, а в глазах мерещилась струйка виски, наливаемая рукой белого человека индейцу в чашку из обожженной глины.

Может, потому приснились кошмары, что недавно писал статью о малых народах Севера? Он сделал вывод, что аборигенов смертельно подкашивает вторжение в их необжитые бескрайние просторы скупщиков меха: в ход идет спирт как лучший обменный товар. Среди северян появились алкоголики, чего никогда не было. В этой связи он привел пример из американской практики спаивания индейцев в резервациях, которые упорно поддерживают свои родовые обычаи и слабо поддаются влиянию цивилизации. Только единицы уходят в города, вступают в смешанные браки, становятся равными с остальными. Резервация же обречена на вымирание.

Дался же ему этот проклятый сон. Словом, позавтракал без аппетита и уехал не в лучшем настроении в свой тассовский корпункт.

Глава первая

В преддверии хаоса

1

Крупный индустриальный центр, раскинувшийся по обоим берегам великой реки, довольно однообразно застроенный многоэтажными зданиями, жил и работал, невзирая на щедрое солнце летом и щедрые морозы зимой. На его улицах и в домах селились как радость, так и горе, счастье и печали, в нем рождались младенцы и шли похоронные процессии. Но каждая особь восхищалась собой, что она есть на свете, и была подсознательно счастлива тем, что живет. И это главное. А вот содержательно ли, уныло и бедно — вопрос не праздный, не всегда от человека зависимый. Больше от обстоятельств, окружающих его. Однако возражение на этот счет готово: чаще в мирное время судьба зависит не от обстоятельств, а от характера самого человека.

Верочка Карпухина, стройная и высокая старшеклассница с полными губами, с зеленоватыми кошачьими глазами, давно стала приглядываться к этим обстоятельствам, выбирая для себя подходящие. Этой зимой она носила яркую куртку с лисьим роскошным воротником и частенько вынуждена была заходить в гастроном, вечно переполненный покупателями, чтобы пополнить запасы в холодильнике. Она сама определила для себя эту обязанность, так как мама и папа работают в металлургическом цехе, уже не молоды, изрядно устают за длинную смену. Мама — машинист мостового крана, папа — горновой. Кто ж им приготовит ужин или обед? Благо в заводской столовой всегда можно поесть под завязку. Так и было в прошлом году, нынче обеды стали скудеть. Она же теперь человек взрослый и может позаботиться о своих родных и любимых. Единственное, что ей не нравилось, — это стоять в длинных, нудных очередях, где чего только не наслушаешься. Она старалась пропускать мимо ушей досужие разговоры, порой даже злилась. Ей не верилось, что бабью, жадному до покупок, негде купить хорошую одежду, особенно обувь, цветной телевизор, хороший холодильник, автоматическую стиральную машинку, не говоря уж о кухонном комбайне или микроволновой печи. Папа года три назад привез с завода цветной телек, в кухне стоит огромный «ЗИЛ» с двумя морозильными камерами. До чертиков надоело слушать нытье, хоть уши затыкай.

Сегодня день выдался прохладный, но погожий. Гастроном залит червонными солнечными пятнами оконных перекрестьев, щурит иным глаза, другим лижет затылки под пышными прическами, схваченными пуховыми косынками или укрытыми беличьими, а то и норковыми беретами. Ярче от солнечных блинов высвечиваются витрины на задней стенке, в основном с набором банок с консервами. Бесконечные хлопки дверей тонут в нестройном говоре очереди. Плавает едкий табачный дым, хотя в магазине курить запрещено, но он занесен мужиками, что дососали сигареты на улице, а выдыхали последнюю порцию в помещении, от чего Верочка кривила нос, засовывая его в лисий мех, пахнущий духами, лишь бы не дышать перегарным мужичьим запахом. Из-за прилавка летят визгливые едва ли не матюги в адрес курильщиков.

— Да не курим мы, — весело огрызались мужики, нахрапом лезущие за водкой, — это из нас уличный дым струится. Отпусти, быстрее уйдем.

— Я отпущу, — грозно обещает продавец, — если очередь разрешит. Вон вас сколько приперлось!

Но очередь зло огрызается, и мужики топчутся на месте, суют очередникам деньги на бутылку без сдачи.

Прижатая покупателями к стеклянной витрине, Верочка поневоле — с ее отличным слухом — слышит все разговоры. Сегодня нечто интересное рассказывает сзади стоящая с высокой прической, грудастая миловидная дама.

— Ты знаешь, Поля, моя соседка по площадке ездила в Германию. Гости после длинной дороги запылились, под душ их, а бельишко и все походное сестра тут же заложила в машинку, засыпала порошка, включила и повела родных чаем угощать — не в кухню, как у нас обычно, а в столовую.

«Да какой же чай, сестра, стирка идет?» — всполошилась гостья.

«Машина умная, запрограммирована, сама все сделает, — отвечает хозяйка, — и выстирает, и прополощет, и выжмет. Я только на веранде разбросаю, час — и надевай вещи».

— А у нас разве отойдешь от машинки? Я бы тоже такую купила, денег не пожалела. Да где возьмешь? — задиристым тоном отвечала Полине ее товарка по очереди.

— Есть такие у начальства большого, у райкомовских чаще, — вмешалась в разговор впереди стоящая женщина, — а нам — кукиш.

— Так Горбачев и говорит, мол, пора нам о своих людях позаботиться, обеспечить всем необходимым для нормальной жизни, быт женщине облегчить, чтоб не волохала она и на предприятии, и дома как ломовая лошадь, иначе грош цена такому социализму.

— Его бы устами мед пить, а как добиться-то? Мой брат на военном заводе танки да пушки выпускает. А нет чтобы мясорубки добротные да ту же стиральную автоматическую машинку. Стыдоба: в очередь на телевизор записываемся, а холодильники передовикам продают по талонам профкома, зато ракеты в космос швыряем одну за другой!

— Что-то вы, бабы, раскудахтались больно, осмелели, как бы завтра на партсобрании на разборку не угодили, — одернула продавец.

— Обойдутся без разборки, Горбачев хоть эту волю дал, выскажешь накипевшее — глядишь, легче на душе. Газеты нет-нет да правду о взяточниках напишут, о ворах в погонах, о зажимщиках критики. Хватит молчать, Мишу нашего поддерживать всем миром надо. Нам, бабам, на своих партийцев наседать пора, сколько можно так жить?

Очереди в гастрономах длинные, надоедливые, люди, больше женщины, крикливые и нетерпеливые, уставшие, с увесистыми сумками, в которые входит до десятка килограммов разного продукта. Коль отстоял очередь, так уж набрать провизии на неделю, если позволяет кошелек да пустой домашний холодильник. Мужики так и лезут за поллитровкой без очереди.

— Не пускать алкашей, пусть в очередь становятся.

— У меня, женщины, поминки. Сына из Афгана в цинковом гробу привезли, может, пропустите? Муж хлопочет о похоронах, я вот, горемычная, за водкой и закуской пошла. Не могу стоять от тяжкого горя, словно жилы огнем перехвачены.

Смолк бабий говор, тихо стало, муху слышно. В магазине потускнело от набежавшего рваного облака. Десятки лиц уставились на статную симпатичную даму с опухшими от слез глазами, одетую в черное платье, подвязанную черной косынкой — символом смерти. Рядом с ней лет пятнадцати девушка тоже в черном, с зареванными глазами, с сумкой в руках. Горе привело их в гастроном, что на проспекте Ленина. Больно резануло тупым ножом по груди каждую мать. Сердце страхом зашлось у тех, чьи сыновья на выходе из школ, у кого уже призваны в армию, словно кистень бандитский в ночь темную занесен над виском, словно дуло вороненое перед глазами каждодневно маячит. Погоди, мать, отец, не впадай в отчаяние, поживи с надеждою на счастье до удара гранатомета моджахедского, до известия горького, а тогда уж и заливай горюшко слезами вперемешку с «московскою».

— Проходи, мать, бери, поминай сынка, — расступилась очередь.

В эту минуту как раз подошла очередь Верочки. Она посторонилась, пропустила убитую горем женщину. Девушку тошнило от спертого воздуха, запахов одежды, дешевой парфюмерии, впрыснутой в различные женские прически, от пота плотно стоящих тел и дыхания курильщиков, от разговоров про житейские проблемы. Может быть, все это так и есть в жизни, и разговоры важные, но ей пока не хотелось вникать во все тяжкое, у нее своя забота, о чем — никто не догадывается…

Да, его сегодня в гастрономе нет, этого молодого генерала в курсантских погонах, а может, больше никогда и не появится, а в тот день просто попутно завернул в магазин купить пачку сигарет? Он простоял всего с минуту, но она с первой секунды почувствовала ужас в своем сердце от всей его высокой фигуры, от чернобрового красивого лица с узкими усиками и глубокими большими синими глазами. Он, конечно, не заметил ее призывающий взгляд, и как только за ним закрылась дверь, ужас сменился паникой, она готова была бежать с поля боя вслед за ним, но политрук девической гордости вовремя одернул, прикрикнул властно, и она остепенилась. Адрес «генерала» известен. И если что…

Верочка не успела ответить себе на «если что», как продавец сердито окликнула: «Следующий!» Верочка опомнилась, глянула на мать с дочкой, которые купили колбасы, водки, понесли тяжкую ношу, как цинковый гроб на плечах, заработанный честной жизнью и трудом, услышала жуткое, как стон: «Не приведи Господь кому долю такую!»

Эти слова бросили Верочку в крапиву. Ожглась она ею с ног до головы, а горячее сердце при воспоминании о своем генерале-курсанте превратилось в ледышку — не выпадет ли на его долю страшный желтый Афган и такой же цинковый гроб…

— Девушка, да ты онемела, что ли? — услышала Верочка раздраженный голос продавщицы, навидавшейся всяких покупателей, очерствевшей к ним в этой лихорадочной и тяжкой, как бессонная ночь, работе, привязанной к прилавку бесконечной очередью как цепью каторжника. — Что брать будешь, говори, не задерживай людей.

Верочка вновь очнулась, купила килограмм папиной любимой докторской колбасы, больше не отпускают в одни руки, селедки кило, сыру голландского полкило, это уже лакомство ее с мамой, впрочем, и докторская идет за обе щеки; по две баночки сгущенки и говяжьей тушенки, тоже норма; подсолнечного масла бутылку и полкило сливочного, французского. Тут же вспомнила, как на днях подружка Катя угощала крестьянским маслом: тетя из деревни гостинец привезла. Вот то — масло так масло! Парочка бутербродов, и сыта. А сметана — ложку не провернешь! Вкуснятина! Что же еще купить? А, папа просил водки бутылку. Уставать стал у мартена и за ужином для разгрузки стал частенько стаканчик опрокидывать. Выпьет один, и все, не злоупотребляет. И ни в одном глазу. Себе Верочка пожелала виноградного соку в литровых банках. Что, нет сока? И вчера не было, когда же будет?

Верочка, недовольная, рассчиталась за покупки, упаковала их в объемистую сумку, подхватила тяжелейшую и пошла в хлебный отдел. Там очередь поменьше, но все равно стоять противно. Сумка тянет. Неужели нельзя выстроить отдельно булочную с богатым ассортиментом? Здесь же только булки белого и серого хлеба остались, а булочек сладких нет. Утрами выбрасывают, нарасхват, когда Верочка в школе.

Девушка покинула гудящий сердитыми надрывными голосами магазин, тщательно обследовала взглядом улицу налево и направо, правда, без надежды увидеть своего генерала-курсанта и скорым шагом направилась домой. Она не подозревала, что совсем рядом, в клубе народных дружинников, который находится в подвале ее дома, идет подготовка к заседанию активистов перестройки, так называемых «неформальных групп». Они на волнах плюрализма мнений пытаются выпестовать ростки многопартийности, и среди активистов не кто иной, как Ливанов — отец курсанта, поразившего воображение девушки.

2

Клуб народных дружинников представлял собой приспособленную большую комнату из грубой кирпичной кладки, плохо оштукатуренную, побеленную известью с синькой. Под потолком ярко горели две лампочки. Света вполне достаточно для чтения и других занятий. Два стола стоят впритык, несколько сращенных жестких кресел, шведская стенка, гимнастические брусья, мат для соскока физкультурника — вот вся убогая обстановка. На стене висел портрет Железного Феликса.

Пришедшим людям в зимней одежде раздеться негде. Их чуть больше десяти.

— Предлагаю раздеться, а вещи разместить на брусьях, здесь жарко, — сказал Ливанов и первым направился к брусьям, снял дубленку, засунув шапку в рукав, пристроил одежду висеть на снаряде. Его примеру последовали остальные, приветствуя друг друга рукопожатиями и знакомясь.

Люди собрались солидные. Средний возраст чуть перевалил за тридцать пять — сорок лет. Это обстоятельство, пожалуй, определило остроту первого собрания и разброс мнений. Докладчик не предполагался, каждый мог высказать свое мнение относительно реальных шагов в перестроечном движении, затем создать оргкомитет группы. Имеющиеся кресла расставили полукругом, выдвинув вперед столы, и прения начались.

— Мы признаем: в стране идет революция. Толкают сверху. Прогрессивные силы подставляют плечи, — говорил высокий моложавый и энергичный Антипин. Его скуластое лицо и подвижные темные глаза, и сама манера держаться свободно, с достоинством выражали уверенность в сказанном. — Мы этот свершающийся факт признаем, но, чтобы добиться решительного успеха, верхи должны быть обновлены молодыми, энергичными и нестандартно думающими людьми. Но пока нам показывают фигу.

Рассевшиеся в кресла товарищи поддержали оратора короткими хлопками.

— Мы с каждым днем ощущаем нехватку продовольствия, и не только продовольствия, хотя официально идет подъем экономики! Эта тенденция будет нарастать в следующем году. Крупные аналитики пророчат пробуксовку. Многие считают, я в том числе, что успех перестройки будет зависеть от повсеместного отказа от привилегий, начиная с Политбюро и кончая районными комитетами и исполкомами. Когда все до единого руководителя станут жить и пользоваться теми же благами и магазинами на заработанный рубль, что и народ, тогда они поймут, как и куда надо направлять силы и энергию перестройки, — эмоционально говорил Ливанов. Его широкие плечи, крепкая шея, стриженая под ежик голова и голос — спокойный, но сильный — внушали доверие, исключали возражения.

— Ельцин из этого списка себя уже вычеркнул, он отказался от спецпайков, его семья стоит в очередях, как и все простые москвичи. Кстати, замечу, он один из достаточно молодых и энергичных кандидатов в члены Политбюро подвергся шельмованию со стороны старческой прослойки, но Горбачев его, к сожалению, не поддерживает. О чем это говорит? — дополнил речь Антипин.

— А не показуха ли это, товарищи, — категорическим тоном заговорил средних лет со впалыми глазами Тарасов, именующий себя либеральным демократическим социалистом. На нем вызывающий своей дороговизной черный костюм из тонкой шерсти, — не заигрывание ли с народом на популистской основе перед грядущими выборами в депутатский корпус?

— Почему необычный шаг человека считается показухой? Я, конечно, с Ельциным чаи не гонял, не знаю, насколько он искренен по натуре, но, судя по той работе, что он вел в московском горкоме партии, возглавляя его, по тому, как перетряс чиновников, всколыхнул заснувшую чиновничью Москву после Гришина, ему надо верить! — подчеркнул свое отношение к Ельцину Антипин.

Кульминацией полемики демократически настроенных неформалов явилась речь Ливанова. Он упрекнул Горбачева и Политбюро в том, что они, взявшись перестраивать недостроенный «развитой социализм», отвергают теорию конвергенции, детище буржуазных идеологов, то есть плавного постепенного стирания граней экономических, политических и идеологических различий между капиталистическими и социалистическими общественными системами. Об этом во весь голос вещал опальный академик Дмитрий Сахаров, но которого упорно никто не хотел слушать и понимать, как он сам выражался, «в силу недостаточной информированности». Хотя коренная идея перестройки заключается в многоукладной экономике, и автор ее, подсознательно ощущая эту идею, продвигаясь вперед, не мог публично признать многоукладность не только потому, что в его сознании не до конца вызрело зерно перестройки, но главным образом из-за мощной харизмы партийных догматиков, которые по-прежнему плотно окружали лидера, охраняя сложившуюся систему и не позволяя энергично внедрять частного собственника. Причем смело, энергично и широко. Они убоги в своей вере в светлое будущее, поскольку их жизненная мудрость не смогла предвосхитить события, на которые указывал опальный мудрец. Но жизненна ли указанная идея в условиях советского социализма? Сомнение в том в своих сочинениях высказывал ярый враг советской системы писатель Солженицын. Он подверг внушительной критике работы академика, называя его взгляды ошибочными. Иными словами, прочитанными между строчками, нобелевский лауреат предлагал зарезать священную корову социализма и на ее мясе взрастить хваткого капиталистического бульдога — при полной демократии, то есть народовластии. Ливанов в упор не видел подобную абракадабру. Не примет такую форму и общество. Ему надо созреть. Потому сахаровская фраза о «недостаточной информированности» являлась наиболее точным определением всеобщего состояния умов и настроений народа относительно задач перестройки и ее движущей силы.

— Считаю, мы должны глубоко изучить означенную теорию и пытаться пропагандировать — вплоть до публикации аналитических статей в центральной прессе. Возможно, это убедит Горбачева в его ошибочной оценке буржуазной идеологии.

— Я попрошу не акцентировать внимание на личностях и политических оценках перестройки, занимайтесь своим непосредственным вопросом — созданием оргкомитета, — вдруг остановил дискуссию молодой человек с армейской выправкой, сидевший позади всех и до этого не подававший признаков жизни. — Иначе я вынужден буду прикрыть эту словесную лавочку, а вам предложить разойтись по домам.

— Кем вы уполномочены, разрешите узнать? — воскликнул Антипин.

— Комитетом государственной безопасности, — сухо ответил молодой человек.

— Вы за нами шпионите!

— Подбирайте выражения!

— Вот как нам доверяют люди, взявшиеся вершить революцию сверху! — возмутился Тарасов. — Я умываю руки и откланиваюсь почтенному собранию.

Он встал и с гордо поднятой головой направился за пальто к брусьям.

— Это похоже на провокацию! — возмутился Антипин. — Не создав комитета, вы бежите с корабля как крыса. Но мы останемся и создадим комитет без вас, ибо народ верит в неизбежность перемен.

Народ жаждал перемен, поскольку логика жизни диктовала движение вперед и, подобно закаленному клинку, прорубала брешь в будущее. Ну а будущее в надежде всегда привлекательное, будущее без надежды видится гораздо худшим, чем прошлое и настоящее. Лидер советских людей в эти дни верил в партию и свой народ, отмечая подъем его энтузиазма на уровне энтузиазма послевоенного, когда победившая, но обескровленная страна с огромной верой в свои силы взялась за восстановление разрушенного войной хозяйства.

Но Горбачев, захлестнутый своим перестроечным гоном, взявшись за свершения, жестоко ошибался. Как ошибался в нем и Ливанов, недостаточно глубоко знающий правду событий, начиная с Октябрьской революции, весь трагизм Гражданской войны, сущность ее вождей — палачей русского народа. Горбачев, как и Ливанов, видел, что это была не вполне трудовая партия, какую создал Сталин за годы своего правления. Главное, не те переполненные победой и надеждой на будущее люди, а уставшие и затурканные культовым обманом, затем новыми лживыми обещаниями о светлом будущем, во всем разочаровавшиеся, инертные, с ржавчиной страха от былых репрессий с жуткими «черными воронками», судебными процессами и лагерями, от психушек для диссидентов и искателей правды, от медвытрезвителей до шельмования на партийных собраниях.

Так чего же не знал ведущий журналист региона Ливанов и каково было бы его мнение, состояние души и действий сейчас, если бы он владел подлинной правдой прошумевших событий? Скажем, каковы краеугольные камни истории: характер и движущие силы как Февральской, так и Октябрьской революций, откуда у Красной Армии бралась сила, громившая белое движение, где был собран цвет русской нации — офицерство и воинственное казачество?

Глава вторая

Виктор Марсден и другие источники

Чтобы ответить на поставленные вопросы, нам надо обратиться к источникам зарубежным, авторы которых беспристрастно оценивали события в нашей стране, потрясшие весь мир. Ливанов не знал многого, как и каждый советский человек (в числе которых рос, учился, жил и работал Михаил Горбачев), историю изучал по советским учебникам в школе и в университете, слушал лекции советских доцентов и профессоров, которые тоже подлинного не знали. Ливанов был предан советской власти, верил той пропаганде, что существовала на протяжении десятилетий, как бывает предан своему государству патриот-разведчик, посвятивший свою жизнь служению Родине. Попробуем же раскрыть читателю глаза на истину и познакомим с очерком «Евреи в России» английского журналиста Виктора Марсдена, много лет находившегося в России, представляя газету «Морнинг пост». Это был одаренный от природы человек из старинной аристократической семьи и вхож в самое высшее общество — став корреспондентом при свите принца Уэльского, совершавшего в 1921 году тур по Британии. Часто за чашкой бодрящего напитка, когда очередной день путешествия по стране заканчивался, принц слушал рассказы Марсдена о России.

«Вот мои наблюдения, дорогой принц. Они потрясают. В 1919 году я составил список руководителей советского правительства. Это ЦК партии большевиков, Совнаркома, ВЦИКа, ВСНХ, ВЧК, профсоюзов, армии, всех партий, в том числе меньшевиков, эсеров, народников. — Виктор сделал паузу, отхлебывая напиток, как бы разжигая интерес к повествованию, продолжил далее, немало удивляясь сам: — И представьте, там не было ни одного нееврея, кроме Джугашвили — грузина. Я перечислил более 550 официальных лиц большевистской России и их должности».

«А как же Ульянов? Ведь это фамилия его отца-педагога!»

«Верно, но в его жилах течет материнская кровь Марии Бланк. А известно, что национальность у иудеев переходит к потомкам по крови матери. И что особо потрясает, в списке ЦК ВКП(б) первым стоит Троцкий-Бронштейн, вторым — создатель этой партии Ульянов-Ленин, третьим Зиновьев-Апфельбаум. И так весь аппарат комиссаров в триста человек. Но фактически первым лицом в Советской России по номенклатуре Конституции 1918 года, которая называлась «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», 3 (16) января 1918 года, был большевик Яков Свердлов, а не Ленин. Последний был руководителем действующего органа, состоящего из народных комиссаров по отраслям управления. То есть именно Яков Свердлов являлся президентом страны, а Ленин только премьер-министром. И что хочу подчеркнуть: Ленин за двадцать лет политической деятельности собрал вокруг себя лишь три тысячи человек, ставших большевиками из-за раскола партии. Это были в основном интеллигенты, но не славяне. Троцкий, вернувшись в Россию, за четыре месяца увеличил партию в пять раз, а уже в январе восемнадцатого года за счет перебежчиков из других партий, в частности эсеров, бунда, экономистов — в десять раз. А вот партия эсеров в октябре семнадцатого была самой многочисленной — в 350 тысяч человек. Эта сила и совершила Февральскую революцию, крепко приложила руку к развалу армии».

Кто же такой Лейба Давидович Бронштейн-Троцкий? На какой кашице вскормлен, в какие перья одет и какая сверхзадача стояла перед ним?

В официальной биографии это советский партийный и государственный деятель. Родился 7 ноября 1879 года в селе Яновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии (Украина) в зажиточной семье. С семи лет посещал еврейскую религиозную школу, которую не закончил. В 1888 году он был отправлен учиться в Одессу, затем переехал в Николаев, где в 1896 году поступил в Николаевское реальное училище, а по его окончании начал посещать лекции математического факультета Одесского университета. Здесь Троцкий сошелся с радикальной, революционно настроенной молодежью и принял участие в создании Южнорусского рабочего союза, куда входили его соотечественники по национальности и образу жизни. Рабочими, как и во всей ленинской партии тех лет, здесь не пахло. В ходе революционной агитации он подвергался аресту, ссылке и эмиграции. Лейба был одаренным организатором, оратором и пропагандистом. Его заметили влиятельные банкиры, обласкали и взяли на полное обеспечение. Бронштейн по своим воззрениям, ненависти ко всему русскому и православию как нельзя лучше подходил в качестве боевого вождя для захвата России, уничтожения русского населения и превращения страны в сырьевой придаток Запада. Крестным отцом будущего демона революции был банкир Шифф, финансировавший Японию в войне с Россией, а также первую русскую революцию. Он обеспечивал сытную жизнь Троцкому, как в свое время Ротшильд в Лондоне вскармливал Карла Маркса.

В ходе революции 1905–1907 годов Троцкий возвращается в Россию и вновь проявляет себя незаурядным организатором, становится фактическим лидером Петербургского совета рабочих депутатов, редактором газеты «Известия». Как известно, народный мятеж был подавлен. В 1907 году Троцкий был приговорен к вечному поселению в Сибири с лишением всех гражданских прав, но по пути к месту ссылки бежал. За рубежом продолжал вести работу по подрыву монархии в России. И как только свершилась буржуазная революция, покинул Северную Америку и вернулся в страну для захвата большевиками власти. Она валялась как нищенка у помойки. Ее требовалось поднять, отряхнуть, заправить дурительными идеями и лозунгами: «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим», окрасить в кровавый цвет, водрузить на свой престол. Что и было сделано большевиками при поддержке мирового Евреонала. Забегая вперед, скажем, что Троцкий плохо кончил: был смертельно ранен ледорубом испанским коммунистом Рамоном Меркадером 20 августа 1940 года в Мексике.

«Почему они поголовно изменяли свои фамилии? В целях конспирации от царской охранки?» — спрашивал принц.

«Не только. Главная цель — запутать следы глобальной оккупации страны иудеями. Я пришел к выводу, что все революции — в Англии, Франции, а теперь в России были детищем евреев, оплачивались их организациями и крупнейшими банками Англии и США, поскольку эти страны были под сильным влиянием масонов и их денежных мешков, диктующих политику. Французская революция с казнями монарха и знати явилась генеральной репетицией Октябрьской революции».

«Мне докладывали, что Троцкий приехал в Россию из канадского плена накануне революции», — блеснул своими познаниями принц.

«Более того, с 20 миллионами долларов от банкира Шиффа, с вооруженными до зубов бандами гангстеров на американских кораблях. Он является основной фигурой в захвате власти в октябре семнадцатого года. Причем без особого труда и риска. Глава Временного правительства Керенский (Кирбис) не оказал ему сопротивления потому, что такой же ставленник масонов, как Троцкий и остальные большевики. Захватив власть с помощью натренированных бандитов, привезенных из Америки, большевистское правительство не хотело делиться полномочиями ни с одной партией, искала повод для репрессий противников, массового уничтожения населения страны, то есть гоев, стремясь стереть с лица страны упрямых и своенравных русских. И случай подвернулся — покушение на вождя большевиков Ленина и убийство члена ЦК партии Моисея Урицкого. В ответ был объявлен красный террор. В стране полились реки крови».

«И вы, Виктор, вернулись ко мне весьма уставшим и потрепанным. Вы подверглись репрессиям?»

«Да, дорогой принц. После вооруженного переворота, устроенного большевиками, я был брошен в Петропавловскую крепость. Шел трагический август 1918 года, когда в Петрограде ЧК разыскивало террористов. При вторжении большевиков в наше посольство и обыске оказавший сопротивление капитан Фрэнсис Кроми, военно-морской атташе Англии, был убит чекистами, все остальные арестованы».

В эту минуту принцу доставили вечерние газеты, и в одной из них был опубликован очерк Виктора Марсдена «Евреи в России». Принц развернул газету и, бегло просматривая текст, остановился на фразе, и она потрясла его своим содержанием:

«Еврейское правительство России правит Россией посредством создания вооруженных отрядов, каждый из которых имеет специального комиссара лично от Льва Троцкого, являющегося реальным диктатором России. Эти вооруженные отряды представляют собой банды уголовников, не гнушающихся убивать своих сограждан. Лев Троцкий имеет прямой выход на западных банкиров и поэтому является неиссякаемым источником денег и оружия. Фактически в России только один человек — Лев Троцкий — имеет валюту».

«Смелое утверждение, Виктор! Вы это можете доказать?»

«Да, дорогой принц. Не только власть как таковая нужна была Троцкому. Он стремился к богатствам России, видел ее сырьевым придатком своих хозяев из Англии и Америки, торопился рассчитаться со своими кредиторами, а потому его банды грабили и убивали население страны. Он не нуждался в вооружении и боеприпасах, регулярно поставляемых западными державами — членами пресловутой Антанты. Убивать и грабить было удобно. Ленин, возглавляя исполнительную власть, рождал директиву за директивой. Особенно убийственными для населения страны стали директивы о национализации всего, что создано. У населения всех сословий изымались драгоценности, деньги, жилье, даже мебель. Директива о торговле запрещала свободно торговать и покупать. Обыски и облавы носили повсеместный жестокий характер. Объявлялись богатыми люди, имеющие доход 100 рублей в месяц, то есть имущим классом. А он был вне закона. Таковых зачастую заносили в списки, затем арестовывали и расстреливали, как и дворянство, интеллигенцию, служителей церкви, полицейских, офицеров».

«Вы неустрашимый смельчак. Что ж, пока вы со мной, вам нечего бояться, но я продолжу чтение. — И принц погрузился в очерк: «Большевистские представители после 1917 года вывезли из России все ценности, которые можно было физически вывезти сразу: золото, драгоценности, которые они сняли с убитых людей, ограбили дома и квартиры, финансовые структуры, а сейчас они занялись вывозом из России природных богатств. Большевики за 1917–1921 годы истребили в России немереное количество миллионов человек, в основном начиная с верхних слоев общества и как можно глубже вниз… Одни вооруженные отряды отбирают еду и ценности у граждан России, а другие отряды расстреливают их. Проклятый богом народ сейчас едет со всего мира в большевистскую Россию: чаще из Англии, из США, чтобы помогать российским единоверцам управлять Россией, и все они в России получают руководящие должности, хорошее жилье, еду, одежду, без всяких проблем и сразу… Целые территории России и части населения объявлены подлежащими поголовному уничтожению, например юг России, Украины, а казачество «расказачивается» вообще. Мировое еврейство имеет свое собственное правительство, причем не одно, а много, которые переплетаются и действуют координированно таким образом, что представляют собой гигантского мирового спрута. Центральным мозгом этого правительства является Синедрион, современный эквивалент того, который существовал всегда».

Дополним и подкрепим утверждение журналиста отрывком из речи в Палате общин от 5 ноября 1919 года будущего премьер-министра У. Черчилля. Он говорил: «Нет необходимости преувеличивать, какую роль в создании большевизма и совершении революции в России сыграли эти интернациональные и по большей части атеистические люди. Подавляющее большинство большевистских лидеров и чиновников в советских учреждениях — евреи. И это поразительно. Более того, принципиальное подстрекательство и движущая сила — это их лидеры. Принципиальная организация террора, осуществляемого ВЧК в его борьбе с контрреволюцией, выполняется ярыми большевиками. Подобное руководство было и во время террора Бела Куна в Венгрии».

«Теперь чуть-чуть проясняется, откуда растут ноги ненависти к большевикам не только у российского белого движения, крестьянства, казачества, но и у западных лидеров», — сделал отметку в своей памяти Михаил Ливанов.

Список советского правительства после октябрьского переворота, составленный английским журналистом Марсденом, наглядно подтверждает, кто заправлял революцией. Издание «Американский еврей» утверждает: «Большевистская революция в России была произведением наших мозгов, нашей неудовлетворенности и планирования, чья цель была создание нового мирового еврейского порядка. То, что благодаря нашим мозгам так отлично исполнено в России, должно быть исполнено во всем мире».

Ариадна Тыркова-Вильямс в своей книге «От свободы до Брест-Литовска» в 1919 году пишет: «Очень немного русских среди большевистских кукловодов. Никто из них не занимал видного положения при старом строе. Кроме очевидных иностранцев, большевики привезли много реэмигрантов, которые многие годы жили за границей. Некоторые из них вообще никогда прежде в России не были. Особенно много евреев. Они ужасно говорят по-русски. Нация, которую они захватили, совсем им чужда, и они ведут себя как захватчики, и на протяжении всей революции и, в частности, в большевизме они занимают руководящее положение».

Весьма содержательной и достоверной является статья немецкого политического деятеля Альфреда Розенберга, написанная в 1921 году в Мюнхене. С большой эмоциональностью он пишет: «Невозможно найти чисто русского человека, который бы замыслил такое тотальное уничтожение страны. Это было уничтожение всякой экономической жизни, населения, уничтожение сатаническое по своей свирепости и в то же время абсолютно хладнокровное убийство, которое и составляет смысл большевистского правления в России. Троцкий и Зиновьев-Апфельбаум, сопровождаемые тремя сотнями обитателей нью-йоркского гетто (в числе которых были и такие известные теперь личности, как Урицкий и Володарский), стартовали на пароходе, груженном новехоньким оружием, винтовками новенькими, американскими револьверами системы «Кольт», из которых они потом будут стрелять в затылок русским людям. Эта банда была задержана в канадском Галифаксе. Но президент США Вильсон сказал веское слово — и они плывут дальше. И этой компании стервятников «демократическое» правительство России (Керенского) тоже спокойно позволило прибыть в страну».

Стать гарантом безопасности жизни Виктора Марсдена принцу не удалось. Наследник тогда не знал, что Марсден, вернувшись из России, перевел на английский язык и опубликовал «Протоколы сионских мудрецов» — многоплановую программу для иудеев по захвату мировой власти. Содержание «Протоколов» произвело сильнейшее впечатление на американского короля автостроения Генри Форда. Он стал собирать с помощью журналистов, юристов, сыщиков все о войне евреев против человечества, был потрясен, но в целом оказался бессилен противостоять мощной сионистской организации. Собрание сведений вылилось в четыре внушительных тома и было опубликовано. Забегая несколько вперед, скажем, что Виктор Марсден после завершения тура принца Уэльского и возвращения в Лондон вдруг неожиданно скончался.

«Ах, вот в чем дело, — схватился за голову Ливанов, — каковы же выводы?»

Но вряд ли Михаил Николаевич смог бы сделать серьезные шаги, потому что теперь знал, что сталинское, хрущевское и все последующие правительства в стране переполнены представителями этого народа без родины со славянскими фамилиями, то есть скрытыми, тайными — криптоевреями, что не позволяло заподозрить завершившуюся оккупацию страны. Он помнит, как во время учебы в университете, меж студентами ходили разговоры о таинственных Протоколах сионских мудрецов, что все народы в Протоколах названы гоями и что этот документ не что иное, как наука по захвату иудеями мира и господству мирового правительства. Он прекрасно знал, что печать, кинематограф, телевидение, издательское дело, торговля, медицина в основном представлены иудеями. Знал, что слово, собранное в книгу, представляет огромную силу, и это слово способно разрушить любую твердыню, если будет бить целенаправленно. А главное — чье слово!

Слово же это формируется не православными христианами и даже не католиками, а иудеями. Знал, но что толку от этого знания, ибо 1-й Баронет сэр Мозес (Моше) Хаим Монтефиоре произнес на съезде националистов в Кракове программные слова:

«О чем вы толкуете? Пока мы не будем держать в наших руках прессу всего света, все, что мы предпринимаем, будет тщетно. И мы должны иметь господство или влияние на все газеты света для того, чтобы туманить народы и ослеплять их».

Под «ослеплением народов» оратор подразумевал, что народы не должны замечать их тонкую работу, а под «затуманиванием» он подразумевал создание такого положения, при котором народы должны в мировых событиях видеть одно, хотя в действительности они бы означали совсем другое — именно то, чего «МЫ» добиваемся.

В своих журналистских кругах, где также полно детей Сиона, охотно рассказывали анекдоты с главным действующим лицом Мойшей. Похохатывали, но и только. Ливанов, как и остальные его друзья и знакомые, просто свыкся с таким положением, тем более что ему лично они не мешали делать свою журналистскую карьеру. Жил, как все, рядом с ними, делил хлеб-соль и считал многих своими товарищами, часто получая от них моральную помощь и поддержку, как и оказывал им свои услуги. Иначе было нельзя, не позволяла интернациональная идеология, лишенная расовых предрассудков, что он считал правильным.

Не прервись скоропостижно жизнь Марсдена, этот англичанин наверняка написал бы очерк о том, как почва для большевистского переворота, причем почти бескровного, была подготовлена Временным правительством, ключевую фигуру в котором играл Керенский. Но и без этого журналиста нашлось множество материалов, проливающих свет на подлинную историю России начала двадцатого века.

Американский король автостроения Генри Форд, о котором мы упоминали, изложил свои соображения по данному вопросу в книге «Международное еврейство». Почему полем открытой атаки всемирного еврейства для захвата мировой власти оказалась Россия, хотя и Великобритания, США уже им опутаны как спрутом: там свободно действуют крупнейшие еврейские банкиры. Они влияют на правительства этих держав в той степени, в какой необходимо для них в данный момент. Россия же к началу двадцатого века не была захвачена «народом бога». Просвещенное дворянство было самодостаточным, богатым, имело в собственности обширные земли, леса, промышленные предприятия, оказывало мощное влияние на царский двор, и он ограничивал черту оседлости этого народа, не допускал к управлению государством. Между тем иностранцы прекрасно знали, что недра Российской империи хранили и хранят неисчерпаемые богатства, за счет выкачки которых можно многократно усилить собственную финансовую мощь и диктовать свою волю всему мировому содружеству. Генри Форд пишет:

«Мнение по еврейскому вопросу коренных немцев и русских можно кратко резюмировать следующим образом. Еврейство является силой, наиболее крепко организованной, крепче, чем Британская мировая держава. Оно является государством, граждане которого, где бы они ни жили, богатые и бедные, бесповоротно ему преданы. Государство это в Германии носит название «Всееврейство». Орудием являются капитал и пресса, или, другими словами, деньги и пропаганда. Среди государств одно «Всееврейство» стремится к мировому господству, тогда как остальные добиваются лишь местного национального могущества».

«Вице-правительство этого скрытого государства находится в Лондоне и Нью-Йорке, — продолжаем цитировать Г. Форда. — Отомстив Германии, оно готовится поработить и другие нации. Британию оно уже поработило. В России из-за этого идет борьба с народом, по-видимому, не законченная. Соединенные Штаты, при их добродушной терпимости по отношению ко всем расам, являются в этом отношении многообещающим полем.

Бесспорный факт — безграничное могущество этого народа при их относительной малочисленности. Евреев во всем мире приблизительно 14 миллионов. Во времена Георга Вашингтона в стране было их всего четыре тысячи, которые по большей части были добросовестными торговцами».

Первая атака на Российскую империю ознаменовалась войной с Японией, на которую банкир Шифф выделил кредит самураям в 200 миллионов долларов, вторая атака — первая революция. Ею руководили одессит Парвус, Троцкий и его банда, начальником штаба краснопресненских боевых дружин во время декабрьского вооруженного восстания 1905 года был большевик Зиновий Литвин (Седой). Рабочих во время беспорядков на Красной Пресне считанные единицы — это был обыкновенный еврейский мятеж, замаскированный под «народное восстание».

Третьим и очень значительным актом стало убийство премьера Столыпина. Его прогрессивные реформы и все улучшающаяся жизнь народа напугали иудеев. Особенно ярила крылатая мечта Петра Аркадьевича: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». При таком благополучном раскладе спровоцировать революцию в стране не удастся, и это народное благополучие стоило премьеру жизни от организованного сообщества. Изворотливое Всееврейство понимало, что за этим шагом должны последовать более широкомасштабные шаги, и оно пошло по окольному, но верному пути: разжечь и втянуть Россию в мировую войну, ослабить, чтобы могучая армия вместе с патриотическим дворянством разложились, как несоленая рыба на солнце. И оно организовало эту войну. Некоторые монархи, в том числе Николай II, не поняли происков масонов и позволили втянуть в кровопролитие свои страны.

Но вернемся к Форду, он утверждает, и не без оснований, что «…революция является воплощением еврейской воли к власти; политические партии социалистов, демократов и свободомыслящих есть лишь орудия этой воли. Так называемая «диктатура пролетариата» есть диктатура евреев по преимуществу».

«Согласен с мнением американца. Мне стало известно гораздо больше, чем знал прежде, — горько размышлял Ливанов. — Как слепой шел на поводу у советской пропаганды, верил в светоч ленинизма, в партию большевиков, преобразованную в коммунистическую. Я изучал официальную историю партии и историю СССР, написанную большевиками-победителями, которые вывернули истину наизнанку, вымарали все следы своей кровавой деятельности, заставив нас верить в подлую ложь. Под их контролем до сих пор находятся архивы, в чем я убедился сам. Российский пролетариат в начале века только зарождался и жил весьма неплохо, не нуждался в кардинальной смене власти, в революции. Ею грезило мировое Всееврейство».

Об этом говорит такой вопиющий факт.

В 1912 году в США состоялся международный сионистский легальный съезд. В нем участвовали три тысячи представителей из разных стран. Работа его широко освещалась прессой. Ключевым выступлением стала речь компаньона Шиффа, банкира Лееба. Газета «Нью-Йорк Сан» писала: «Пылающий страстью Герман Лееб, директор Департамента продовольствия, обратился с речью к присутствующим трем тысячам евреев… “Конечно, неплохо отменять договоры, — пояснил он, — но лучше… освободиться навсегда от имперского деспотизма… Давайте собирать деньги, чтобы послать в Россию сотни наемников-боевиков. Пусть они натренируют нашу молодежь и научат ее пристреливать угнетателей как собак… Подобно тому, как трусливая Россия вынуждена была уступить маленьким японцам, она должна будет уступить богоизбранному народу… Деньги могут это сделать”». Правда, некоторые авторы приписывают эту речь В.П. фон Эгерту («Надо защищаться»), несколько перефразированную, но по смыслу такую же. Сути это не меняет. И газета «Нью-Йорк Сан» резюмировала: «Евреи всего мира объявили России войну».

Тур по Британии принца Уэльского заканчивался, а ему полюбились беседы на политические темы за чашкой вечернего чая. В кругу собеседников неизменно присутствовал Виктор Марсден. Из свежих политических новостей принца по-прежнему более всего интересовали вопросы крушения мощной империи, бывшего союзника в мировой войне, но и теперь борющейся в составе Антанты за свержение Советов и поддержку белого движения. Не подозревая ничего иного, он обратился к журналисту:

«Виктор, вы были в России не один год, прошлая беседа и ваш очерк оставили во мне неизгладимые впечатления. Мне хотелось бы услышать подробнее о ключевых моментах подготовки Октябрьского переворота. Вы располагаете такой информацией?»

«Да, дорогой принц, я собрал материал для целой книги о войне, деятельности Временного правительства, его роли в поражении и разложении армии, казалось бы, выигранной битвы. И я поделюсь с вами некоторыми фактами».

Марсден попросил разрешения достать из своей походной сумки весьма увесистый блокнот, раскрыл его и стал излагать свои соображения и наброски, сделанные в России и здесь, на родине. Принц же подумал о том, что заставляло журналиста собирать и держать при себе опасные сведения о воюющей стране, особенно опасные в период революции и начавшейся Гражданской войны, при тотальном засилии, прямо скажем, оккупации страны бандитами всех мастей и оттенков. Только ли обычная профессиональная тяга и добросовестность? Нет, здесь нечто большее, возможно, личный протест против мирового спрута, навязывания своей воли отдельным государствам, в том числе и Британии. Следует ли и ему, принцу Уэльскому, занять антисионистскую позицию и очищать страну от ловкого и алчного народа, к которому в более ранние времена относились с пренебрежением? Его размышления прервал голос собеседника.

«Прежде всего важнейший параграф в Октябрьской трагедии России — личность Керенского. Как известно, он стал после Февральской революции и отречения царя Николая от престола главой Временного правительства, — начал свой неспешный рассказ Марсден. — Россия всегда привлекала иностранцев своими необозримыми просторами и несметными сокровищами вроде сказочной пещеры Али-бабы. Всемирное еврейство поставило цель — ворваться в Россию и захватить страну. Не важно каким способом».

«Мировая война была началом этой экспансии!» — прозрел принц.

«Да, эсер, ставленник банкиров Керенский получал от них финансы и выполнял их диктат: взорвать общество изнутри, парализовать армию, посеять хаос невыплатами зарплат, всеобщими стачками, создать дефицит продуктов, породить голод. Керенский во многом преуспел».

Кто же был сам Керенский и министры его правительства? Поголовные масоны, хотя официально большевики полностью отрицают роль масонов в революциях. Управделами Совнаркома Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях пишет: «Керенский вскормлен и вспоен масонами. Еще будучи членом Государственной Думы, он был специально воспитываемым ими в качестве наиболее подходящего кандидата на роль политического руководителя во время предстоящего движения за свержение самодержавия».

«Личности большевиков в своем очерке вы, Виктор, изобразили убедительно. Это действительно нашествие на Россию чужих, но буржуазное Временное правительство масонов! Это уж слишком!» — воскликнул принц.

«Вы не будете сомневаться, если я добавлю, что Керенский в своей разрушительной деятельности опирался на Петроградский Совет, сплошь состоящий из масонов. Я это обстоятельство, принц, подчеркиваю! Рабочими там и не пахло. Хозяевам Керенского было невыгодно иметь Россию могучей, стоящей на пороге победы в мировой войне. И они потребовали от Керенского и его окружения развала армии задолго до Февральской революции. Когда же она свершилась, все карты оказались в руках у председателя Временного правительства. И что же вы думаете, он сделал?»

«Он издал в марте приказ номер один. Приказ, разрушающий армию. Это известно. Но в чем именно? Надеюсь, у вас есть аргументы?» — сказал принц.

«Да, и весьма наглядные. Первое и ошеломляющее было то, что армией и флотом отныне стал командовать Совет рабочих и солдатских депутатов. Он постановил во всех подразделениях армии и флота немедленно учредить комитеты из выборных представителей от нижних чинов. То есть единоначалие командира аннулировалось. Солдаты теперь не отдавали чести офицерам, обращались панибратски. Что это могло значить для армии, дорогой принц, вам объяснять не надо».

«Это был сильнейший удар ниже пояса. Армия без командиров и субординации — опасная вооруженная толпа. Это петля на шее, в которую попала Россия!»

Военный министр Гучков был против этого приказа и пришел в ужас. Он также выступил против Декларации прав солдата, которая во многом дублировала названный приказ и приравнивала права солдат к гражданскому населению. Министр иностранных дел Милюков внотесоюзникамзаявил: «Россияготовавоеватьдопобеды». Керенский с большевиками был против такой постановки вопроса и ноту Милюкова предал широкой огласке. В Петрограде большевиками, считайте — масонами, были организованы многочисленные демонстрации. Группы вооруженных людей штыками выгоняли из цехов рабочих и направляли их на улицы. Прачкам, подсобным рабочим, дворникам совали в руки деньги, и они бастовали. Агитаторы подстрекали солдат к дезертирству из армии. Оно приветствовалось Петросоветом. Массы солдат, бросивших позиции, направлялись на улицы. За участие в митингах и демонстрациях Петросовет снимал с них грех дезертирства и гарантировал свободу и неприкосновенность.

«Как же реагировали союзники на начавшийся хаос в стране? Они не хотели поражения России, вы это знаете, принц, — Марсден задумался в ответ на утвердительный знак собеседника и, упреждая его вопрос, продолжил: — Первые лица правительств, думаю, были посвящены в стратегические планы Всееврейства: переворот, оккупация России, передача власти в надежные руки, победное шествие в Европе и, конечно, поражение Германии».

Насколько велика была опасность разложения армии и поражения в войне, понимали даже служители культа. В августе того же года в Москве Всероссийский Поместный собор принял постановление по поводу угрожающей Родине братоубийственной войны. В нем, в частности, отмечалось: «Необходимость восстановления власти военачальников во всей ее полноте неоднократно засвидетельствована вождями русской армии перед лицом всей России. Собор полагает, что пренебрежение этими указаниями уже само по себе служит источником величайшей опасности».

«Чем была страшна Декларация прав солдата?» — продолжал уточнять принц.

«Прежде всего она узаконила свободу политической агитации в войсках, запрещенную во всех армиях мира, — развивал свою мысль журналист. — Представьте себе, как в ряды армии свободно внедрялись агитаторы, рассказывали о том, что Февральская революция свергла самодержавие для того, чтобы покончить с войной, дать волю солдатам, наделить каждого крестьянина землей. Среди девяти миллионов человек в армии, уберем отсюда офицеров, почти каждый солдат был крестьянином. И что же он? Поверил в пропаганду, стал брататься с врагом, не подчиняться своему командиру, бросать позиции и бежать домой, чтобы успеть к переделу земли!»

Прославленный генерал Брусилов по поводу Декларации прав солдата, окончательно уравнявшей солдат в правах с гражданским населением, заявил: «…если ее объявят — нет спасения. И я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своем посту главнокомандующего». Генерал Драгомиров зеленел в ярости, говоря: «Господствующее настроение в армии — жажда мира! Популярность в армии легко может завоевать всякий горлопан, проповедующий мир без аннексий».

О многом говорят такие факты. За 1917 год в России успело смениться три Верховных Главнокомандующих, несколько раз менялись командующие всех пяти фронтов и четырнадцати армий, из 225 полных генералов, состоявших на службе, Временное правительство уволило 68. Жестом патриота была телеграмма Корнилова от 11 июля 1917 года Керенскому: «Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого — от первого дня существования доныне — проходит в беззаветном служении Родине, заявляю: Отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах в целях сохранения и спасения армии для реорганизации на началах строгой дисциплины и дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имеющих право увидеть лучшие дни…» 19 июля Керенский назначает генерала Корнилова главнокомандующим. Корнилов восстанавливает смертную казнь в армии и в тылу. К этому моменту в стране уже нельзя было безопасно перевозить продовольствие и товары. Эшелоны грабились демократизированным населением. Методы Корнилова вызвали взрыв недовольства в левой прессе, на что и рассчитывал хитромудрый Керенский, назначая генерала главнокомандующим (впоследствии этот правитель был заклеймен безвольным человеком, тряпкой. Смешно! — В. Н.). Корнилов, веря Временному правительству как законопослушный гражданин и выдающийся генерал, предложил Керенскому программу вывода государства из кризиса. Боевой генерал считал: надо очистить Петроград от неблагонадежных войск, подавить очаг большевистского мятежа в Кронштадте.

Керенский полностью согласился с этой программой. 26 августа генерал Крымов получил приказ Корнилова начать движение на Петроград, войска выдвинулись к столице, но вечером этого же дня на заседании правительства Керенский обвиняет Корнилова в организации мятежа, требует ареста всех заговорщиков и особых полномочий для себя самого. То есть патриоту был нанесен предательский удар в спину.

27февралявышелманифестВременногоправительства. ГенералКор-нилов был объявлен вне закона, Керенский приказал военачальникам не подчиняться главнокомандующему. Железнодорожники получили указание разобрать пути, ведущие к Петрограду. Генерал Крымов был убит в Петрограде, когда поехал разбираться в сложившейся ситуации, а Корнилов арестован прямо в ставке. Взяты под стражу генералы Деникин, Эрдели, Вановский, Лукомский, Марков, Орлов и другие, всего более двадцати боевых высших офицеров и даже… прапорщик Никитин.

Армия была шокирована. Начались аресты и расстрелы офицеров. Русская армия была разгромлена, война проиграна, промышленность и экономика развалены, железные дороги разрушены. В стране остро не хватало продовольствия, были посеяны мародерство и невообразимый хаос. Так называемый корниловский мятеж был не что иное, как попытка патриотов восстановить армию, конституционный порядок в стране. Вскоре арестованные были тайно от Керенского освобождены из Быховской тюрьмы. Генералы двинулись на юг страны, где Корнилов организовал Добровольческую армию. Но в начавшейся Гражданской войне выдающийся генерал был убит шальным снарядом, угодившим в штаб. Его дело продолжил генерал Деникин.

«Какова же доля истины в том, что Керенский оказался слабой фигурой? Он не мог противостоять хлынувшему в Россию потоку еврейских реэмигрантов и предотвратить Октябрьский переворот?» — спросил принц.

«Весьма распространенный анекдот, что Керенский бежал из Зимнего дворца, переодевшись в женскую одежду, и есть анекдот. Керенский, правительство и не думали закрывать двери ехавшему из Германии Ленину с его большевистской бандой в спецпоезде на финансы германского правительства, а также Троцкому с головорезами и чемоданами долларов от Шиффа. Правительство Керенского, Совет рабочих и солдатских депутатов подготовили для своих предшественников второй этап захвата России — Октябрьский переворот большевиками. Сам же премьер удрал из Петрограда на машине американского консула. Ленину и Троцкому оставалось объявить захват власти и выполнить следующий акт великой трагедии — геноцид русского народа. Но это уже другая тема, дорогой принц, и я не могу ответить даже себе на многие весьма краеугольные вопросы», — закончил свою информацию Марсден.

«Напрашивается вывод: никто не ломился в Россию через черный ход, — бесстрастно сказал принц, — парадные двери открытыми держали либералы, в том числе и сам император, щадя революционеров, основу которых составляли эсеры и большевики».

В подтверждение сего вердикта приведем две победоносные телеграммы. Посол США в России Давид Францис в январе 1918 года телеграфирует в Вашингтон: «Большевистские лидеры, большинство из которых евреи, на 90 процентов являются эмигрантами, возвратившимися из Америки. Эти реэмигранты по своей сущности отъявленные интернационалисты, которых мало заботит Россия, но они стремятся распространить свое влияние на весь мир с помощью явления мировой коммунистической революции». Американский майор Шулер 9 июня 1919 года информирует Вашингтон из Владивостока: «…У большевиков 384 комиссара, включая двух негров, 13 русских, 15 китайцев, 22 армянина и более 300 евреев, причем подавляющее их большинство приехали из Америки со времени падения царского правительства».

Глава третья

Любовь, будни и скандалы

1

Зима, раскидав по городу снега, укрыв неприбранную стыдобу дворов и скверов, примораживала. Малочисленные дворники, а также мужики, осужденные на пятнадцать суток, под надзором милиционера разметали на тротуарах снег, уныло скребли лопатами притоптанные островки, отбрасывая комки подальше от глаз. Верочка Карпухина шагала в жидком потоке пешеходов по узкому бетонному тротуару. Была суббота, и она возвращалась из школы бального танца в шубке, в песцовой шапке и зимних французских сапожках. Юная и прекрасная девушка спешила. Подгоняло возбуждение от внимания партнера в танцах. Слова его надували паруса самолюбия девушки и мешали быть собранной. Он говорил ей комплименты не только об успехах в танце, но больше о ее потрясающей фигуре, женственности и всего милого облика, какой представляла наша знакомая зеленоглазая блондинка. Верочка принимала комплименты охотно, но со снисходительной улыбкой, как принимают их особы, знающие себе цену, но не зажигающиеся от льстивых слов, поскольку молодой человек ей не очень нравился. И все же это было приятно, и она спешила рассказать обо всем своей лучшей классной подружке Кате, которая живет в одном с нею подъезде. И вдруг она едва не налетела на курсанта, о котором грезила по ночам, того самого, что недавно видела в гастрономе. Одетый в шинель, он шел рядом с солидным и таким же высоким мужчиной в дубленке и ондатровой шапке.

— Зайдем в гастроном, если есть хорошие фрукты, возьмем, — услышала потерявшая дыхание Верочка, но не отстающая от пешеходов ни на шаг. — Спиртное я уже достал, а цветы купим в нашем цветочном магазине, не замерзнут, нам минута хода. Мама обещала быть к шести, но я сомневаюсь, ее так просто сегодня не отпустят — юбилей!

Курсант вдруг оглянулся, и Верочка чуть не упала. Он посмотрел на нее, это уж точно, такими глазами, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И улыбнулся. На морозе он был краше, лицо пылало здоровым румянцем, который она запомнила на всю жизнь.

Он был высок ростом, а на широких плечах курсантские погоны. Но почему он оглянулся и выстрелил? Услышал стук каблуков у себя за спиной, или это судьба? Вера решила, что — судьба. Девушка шмыгнула в гастроном, встала в бакалею. Они прошли дальше, в отдел овощей и фруктов. Ей хорошо виден его профиль. Курсант несколько раз посмотрел в ее сторону и, найдя глазами, зафиксировал на ней свой гипнотический взгляд, улыбнулся, видимо, удовлетворенный. Веру снова охватил тот ужас, который она испытывала в первый раз. Но теперь этот ужас был гораздо приятнее от его многообещающей улыбки и от того, что она примерно знает, где он живет — рядом с цветочным магазином. Это в соседнем квартале, где тоже есть такой же гастроном, но они в него не заходят. Потому что им тогда надо пройти дальше от своего дома, а этот стоит на пути и удобен. Вере же, чтобы попасть домой, надо пройти назад с полквартала.

В овощном отделе народу меньше, очередь короче, и курсант, видимо, с отцом, приятным на лицо человеком, сделал свои покупки раньше Верочки. Курсант взял авоську из рук старшего, и незнакомцы прошли на выход. Вера уже не могла наблюдать за ними. Она стояла красная, как новогодний шар на елке, зная, что этот миндальный цвет лица превращает ее в нашалившую девчушку с косичками, причем малолетнюю, и она, досадуя на очередь, готова броситься вслед за курсантом, выследить, в каком доме он живет. Этого она никогда не сделает, да и что толку! А вот попасть к нему на бал всем классом — это идея. Верочка знала, что в училище на балы ходят не только выпускницы школ, но больше студентки. И, о чудо, курсант протягивает ей свернутую в трубку записку из своей записной книжки и, отдав ей честь, весь пахнущий одеколоном «Шипр», удаляется как привидение, оставляя в подарок белозубую улыбку шесть на девять.

Верочка не может больше стоять в противной очереди, ей тут ничего не надо, и порывисто выскакивает в двери, ищет глазами курсанта. Его нигде нет, очевидно, скрылся за поворотом к цветочному магазину, но в руках у Веры есть его драгоценная записка. Что там написано? Торопливо развернув трубочку, девушка прочитала ровные строчки:

«Если прекрасная незнакомка — выпускница школы или студентка, приглашаю в наше училище на бал в День Советской армии вас и ваш класс или группу. До встречи. Константин Ливанов».

Курсанта зовут Константин Ливанов! Какое счастье, какой жест, какое имя! До праздника осталось ровно две недели. Две долгих недели, но они пролетят, как вихрь, и она будет танцевать с курсантом Ливановым! Она, конечно, из скромности не будет козырять своим превосходством в танце, хотя так хочется удивить Костю своим мастерством.

Верочка едва сдерживала себя, чтобы не побежать, чтобы не полететь, но она все же летела к своему дому и через несколько минут читала драгоценную записку подружкам Кате и Ларисе, рассказывая всю сегодняшнюю историю, фантазируя о предстоящем бале.

2

Ведущий хирург областной клиники Евгения Максимовна Ливанова переживала тот счастливый рубеж профессиональной зрелости, когда шли лучшие годы, и жизненные силы, и служебные успехи были на подъеме вместе, а семейное счастье укрепляло материальное благополучие. Широкая известность в медицинских кругах расширяла популярность хирурга как среди простых смертных, так и среди интеллигенции, элитных, хотя доктор не любила этого слова, слоев общества. В этот день многочисленное число поклонников засвидетельствовало свое почтение в телеграммах, открытках, телефонных звонках с намеками на приглашение на предстоящий банкет, посылками букетов цветов, коробками конфет и бутылками шампанского и коньяка.

Евгения Максимовна не ожидала такой атаки поклонников, даже растерялась, не собираясь помпезно отмечать свою круглую дату, но обстоятельства вынуждали. Главный врач клиники Иван Степанович Барышев — человек в годах. Профессорский чепчик, криво сидящий на полукружье волос с проседью, аккуратно оттенял подбритую борцовскую шею. Во время обеденного перекуса в столовой Барышев хлопнул в ладоши, сказал громогласно, оглядывая в бело-синих халатах, кофтах и шапочках собравшихся и жующих коллег:

— Вы посмотрите, голубушка, что творится у меня в приемной! Пока вы обходили своих пациентов, комнату завалили цветами, конфетами, шампанским, телеграммами и открытками в ваш адрес, а вы собираетесь тихонько улизнуть от своего славного юбилея. Не выйдет, голубушка, утренние наши поздравления переносятся на вечер. Прошу всех свободных от службы после пяти часов в мой кабинет.

Множество приемов и банкетов прошумело за четверть века труда хирурга Ливановой. Особо памятными выдались они в честь присвоения ученых степеней, высоких правительственных наград и почетных званий, но сегодняшнее событие стоит особняком во всей жизненной истории. Были ступеньки к дому и семье, к храму науки, к вершинам профессии, хотя достигнутое превращается в продолжение маршрута, ведущего на подъем, но скоро он может прекратиться, и будет немножечко жаль приближения остановки: так, грустно женщине замечать на своем лице появление новой, хотя почти незаметной, морщинки.

В просторном кабинете главного врача было тесно и шумно. Убранные столы и стулья расширяли полезное пространство. Толпившихся коллег, гостей из областных и городских властных структур, профсоюзов обносили напитками и закусками медсестры, выполняя роль официанток, что оказалось новью против обычных застолий, так сказать, по шведскому образцу. Но это не мешало бесконечно поздравлять юбиляра, вручать грамоты и благодарственные письма, произносить тосты и здравицы, шумно откупоривать шампанское, лить его вперемежку с коньяком в бокалы и пить, не пьянея по-русски, обильно закусывая различными бутербродами. Евгения Максимовна, от природы статная черноглазая красавица с тонкими чертами лица, была счастлива получать искренние поздравления; одетая в длинное приталенное платье, она напоминала невесту в расцвете лет, которую готов взять спутницей жизни каждый присутствующий здесь мужчина, ибо комплименты сыпались ей отовсюду; с горячностью южного человека всяк целовал ручку и пожирал глазами. В этом шквале эмоций она, благодарная, ни на минуту не забывала, что дома ждут двое самых дорогих для нее мужчин. И еще не все было выпито и съедено, как она откланялась Барышеву и незаметно для пирующих сбежала домой.

Через полчаса она уже сидела за столом, слегка хмельная и разомлевшая и полностью раскрепощенная от банкета.

— Что нужно для счастья женщины, когда перед ней сидят самые милые мужчины! — говорила Евгения Максимовна, весело глядя на мужа и сына. Они только что поднимали тост в честь именинницы, поцеловались, и все трое были переполнены счастьем, любовью и нежностью. — Ты остаешься сегодня дома, сынок? Я так порой скучаю по тебе, и как хорошо, что больше никто не мешает нам быть вместе, слушать друг друга, а не посторонних людей, хотя и друзей. Но скажи, Костя, может быть, у тебя есть девушка и ты бы хотел с нею встретиться?

— Нет, мама, я пока что стойкий оловянный солдатик.

— Костя, но у тебя сейчас идут самые лучшие годы твоей жизни, и не любить — просто грешно.

— Я люблю тебя и папу.

— Спасибо, сынок. Но эта любовь другая, если сегодня мне можно чем-либо огорчиться, так это от твоего невлюбленного сердца.

Евгения Максимовна права в своей оценке сложившейся жизни. У них все есть. Обеспеченная, успешная, счастливая семья. Порой ей непонятно брюзжание мужа в адрес сложившихся в стране порядков, она, безусловно, далека от политики, а Миша, журналист высокого ранга, писатель, читает лекции на экономические и международные темы, видит жизнь по-другому. Да, есть в стране недостатки, а где их нет? Но не сегодня об этом, не сейчас.

— Насколько я наблюдателен, это случилось именно сегодня, — серьезным тоном сказал отец.

— И ты молчишь! — дуги искусно подкрашенных и выщипанных черных бровей взлетели вверх от изумления.

— Рассказывать пока нечего, — извинительным тоном сказал Михаил Николаевич в ответ на укоризненный взгляд сына, — просто, мне кажется, ему понравилась девушка из соседнего квартала. Очень приятная, я бы сказал, красавица, старшеклассница, занимается бальными танцами.

— Папа, откуда такие сведения? — изумился Костя.

— Моя профессия приучила к наблюдательности. У нее в сетчатой авоське лежали туфли для танцев. Думаю, зимой девушка могла их использовать в школе искусств.

— Браво, браво! — захлопала в ладоши мама. — Но что же произошло? Где и как Костя с ней познакомился?

— Ничего подобного, я пригласил незнакомку вместе с подругами на праздничный бал при помощи записки. Я даже имя не знаю.

— Где же это случилось? — не унималась Евгения Максимовна.

— Мы завернули в гастроном за фруктами. Она тоже зашла и встала в бакалею. Тут между молодыми людьми возникла чудовищной силы коммуникация. Это даже я почувствовал, хотя за девушкой не следил.

— Весьма, весьма любопытно, но в гастрономе заводить знакомства все же неприлично, — назидательным тоном сказала мама.

— Твой сын достаточно хорошо воспитан, он передал только лишь записку, — довольно улыбаясь, заступился за Костю отец.

— Если эта девочка, по твоим соображениям, ходит в школу искусств, то, очевидно, кроме красоты, она умна и хорошо воспитана. Я так хочу повеселиться на Костиной свадьбе!

— Мама, не гони лошадей, пока не закончу училище, никаких серьезных намерений.

— Я не гоню, сын, мы с отцом кружили тоже немало. Я училась, он уже работал, и когда я окончила институт, но поступила в аспирантуру, мы почувствовали, что все, женимся. Квартиру нам дали сразу же. Я об одном жалею, что не решились в свое время на второго ребенка. Дети — это же какой стимул жизни!

— Я бы тоже хотел опекать свою сестренку, — сказал Костя мечтательно, — я бы ее так любил!

— Костя, обещай мне поделиться своими чувствами после бала.

— Мама, а если она не примет приглашение?

— Примет, я видел глаза девушки, — сказал отец, — это глаза влюбленного человека. Но ты не имеешь права спекулировать моим откровением.

— Папа, никакой спекуляции, посмотри на эти глаза, они не лгут, — Костя, улыбаясь, показал на свои. — А ты знаешь: для ребенка ложь, как в сердце нож. Разве я способен на такое? Давайте выпьем за любовь!

Эта нетленная тема долго звучала в устах родных людей, прерывалась и вновь возобновлялась. И хотя тема любви всегда сугубо личная, эгоистично заостренная, она тем не менее широко обсуждаема и неисчерпаема даже в таком узком кругу, как семья Ливановых. Она будоражит чувства людей любого возраста, любой образованности и ума. О любви можно говорить бесконечно, и это не наскучит, как не наскучит огонь костра или солнечный свет и его тепло. Сердце, которое не любило, нельзя назвать сердцем. И такого нет в природе. Даже самое жестокое что-нибудь или кого-нибудь любит. Если не женщину и свою семью, то свой дом или собаку, прогулки по лесу или звучание музыки. Ибо нет любви — нет жизни.

3

«Так жить нельзя! Наша интеллигенция мечется в бездуховной яме, она разучилась творить и вести за собой общество, погрязла в пьянстве и разврате, наши капиталисты срослись с властью и жаждут передела мира в поисках рынков сбыта, тогда как простой мужик задыхается в нищете, живет в казармах, плодит вшей. Он жаждет революционных социальных перемен, и если мы не изменим к нему отношений, он сбросит в пропасть хаоса не только самодержавие, но и всех противников большевиков!» — кричали либералы на сходках и митингах в начале второго десятилетия двадцатого века.

Так начал свою статью в областной газете журналист Ливанов, и у него уже накоплен большой багаж истины той эпохи, потому он больше не доверял либералам и разоблачал их лживые сентенции о жизни трудовых масс при помощи исследования архивов замечательного русского экономиста и статистика С.Г. Струмилина. Академик делает поразительные выводы. Заработки российских рабочих в средней и крупной промышленности были одними из самых высоких в мире и составляли 85 процентов от заработка рабочих США. Американец зарабатывал в день в пересчете на русскую валюту три рубля 61 копейку, россиянин — один рубль 16 копеек. Казалось бы, чем хвалиться? На целую треть меньше. Отсюда и спекулятивные заявления либералов о нижайшем уровне жизни рабочих в России. Мысль академика уходит глубже. Цены на продукты у американцев в три раза выше, чем в России, и съедают эту треть. (Сейчас в стране все наоборот.) Дороже продукты питания были в предвоенное время в Англии, Франции, Германии и ставили обеспеченность российского рабочего на второе место в мире.

Академик Струмилин не останавливается только на заработке, он сравнивает потребление мяса. В США в 1913 году этот показатель равен 71,8 килограмма на трудящегося, в России 70,4 килограмма. Но в городах империи мяса и мясопродуктов ели гораздо больше, чем за рубежом. В Сибири и на Дальнем Востоке — в два раза!

Известный немецкий ученый-путешественник барон Гакстгаузен, глубоко изучив российскую промышленность, писал: «Ни в одной стране Европы заработная плата рабочих не достигает такой высоты, как в России… Денежная заработная плата в общем выше, чем в Германии. Что же касается до реальной платы, то преимущество русского рабочего перед заграничным в этом отношении еще значительнее».

Развеял миф о нищете российских крестьян видный исследователь В.И. Семевский. Он доказывает, что даже крепостной крестьянин имел в среднем на душу не менее семи десятин земли, а после отмены крепостного права эта величина почти удвоилась, что гораздо больше, чем владел фермер Франции. Имея в обороте столько земли с трудолюбивым хлебопашцем, Россия постоянно экспортировала хлеб. Интересное сопоставление: приглашая в свою империю немецких безземельных крестьян, Екатерина Великая наделяла подушно от десяти до пятнадцати десятин земли — преимущественно в южных районах страны и в Поволжье. Эту традицию продолжили российские императоры.

«Так жить нельзя!» — говорит сейчас наш лидер государства Михаил Горбачев.

«Да, так жить нельзя! — соглашаемся с ним мы, представители самых передовых слоев общества. Четвертая часть населения страны перебивается с хлеба на воду. Четверть предприятий десятилетиями сидят на дотации, миллиарды рублей в год уходят на содержание аппарата управления. Диспропорции между доходами и расходами выливаются в 300 миллиардов рублей. Доработались! Мы обязаны коренным образом перестроить наше общество, принципы хозяйствования и управления. Но для этого нужны политическая воля и смелость, которой пока нет у вождей партии. Нет новой программы в ЦК партии и, по всей вероятности, из-за политических разногласий и старческого маразма не будет».

— Вот как заговорил наш собкор ТАСС Ливанов, новоиспеченный неформал! — Протозанов, первый секретарь обкома партии, плотный, высокий, с блестящими черными волосами, зачесанными назад с пробором, с холеным харизматичным волевым лицом хлопнул по столу ладонью, где лежала областная газета, как черное знамя анархистов батьки Махно, испещренная жгучими черными строчками. Глава области судорожно дернул галстук в горошек, словно он сжимал его мощную шею и не позволял свободно дышать, бросил пучок магнетических искр из своих внимательных глаз в гущу собравшегося идеологического аппарата обкома и отметил про себя, что эти «винтики и шурупчики» с дефектом, которого он раньше не замечал: аппарат был всегда покорен, тих и однообразен, как морская гладь в штиль. Теперь же в глазах сидящих он увидел некоторую настороженность и вместе с нею налицо иное настроение и иное мнение, совершенно неоднородное, цветистое, как осенний лес с разнообразной палитрой красок. И это не нравилось. — О какой коренной перестройке говорит этот писака, о какой новой программе? Он что, пророк? Но послушайте, что он пишет дальше.

Кабинет Протозанова, в котором сидели идеологи, не мог конкурировать блеском мебели, роскошью ковров, пестротой картин живописцев с его загородной резиденцией, а был выдержан в строго рабочем стиле, с некоторой справочной литературой на полках, с небольшим портретом Генерального секретаря партии. Горбачев, презирающий всяческое навешивание на грудь наград, что очень любили его предшественники, да немало их осталось и при нем, высмеивал любителей-портретистов, усматривая в этом мелкий подхалимаж и лесть, из чего потихоньку и незаметно вылепливается культ. Протозанов, которому было только за пятьдесят, солидарен с лидером и не любил тех, кто явно гнул перед ним спину, но в подборе кадров он, птенец гнезда Леонида Брежнева, стремился формировать аппарат по личной преданности. Дураков, конечно, отсеивал, умных мужиков в области пруд пруди, но выскочек не любил и казачков, засланных по настойчивым рекомендациям ЦК, — тоже. Один из таких сидел справа от него, вот ему-то больше и читал выдержки из газеты со злостью и напрягом, будто толкал перед собой тяжело груженную телегу, выкатывал из орбит свои булькатые глаза, задыхался в паутине гнева и страдал.

Конец ознакомительного фрагмента.