Вселенная отличников

Владимир Матвеев, 2021

Мир, в котором СССР не только не распался, но победил в холодной войне. Мир, в котором человечество вместо массового поклонения «золотому тельцу» занимается освоением космоса и пробивает дорогу в другие пространства. Мир, в котором все «по уму» и все на своих местах… Вымысел? Сказка? Утопия? А может и не так, чтобы очень? Может, как раз это мы на определенной исторической развилке свернули не туда, потому и мучаемся сейчас? Герой романа сталкивается с таинственной организацией, члены которой способны легко гулять по параллельным мирам. Герою предстоит многое освоить и многому научиться. А еще понять нечто фундаментально важное о себе и об окружающем мире. Ну и кое-что совершить…

Глава 3

— Через двадцать минут туалеты закрываю, подъезжаем. Через двадцать минут туалеты закрываю, подъезжаем. Через двадцать минут туалеты закрываю, подъезжаем.

Сначала орущий голос был не очень громким, потом усилился, потом опять ослабел. Поскольку орала тетка одно и тоже, а сила ее голоса то увеличивалась, то ослабевала, можно было логически заключить, что данная человеческая особь женского пола движется. Причем движение это осуществляется по узкому длинному коридору.

Коридору, очень похожему на вагон.

Вагон? Значит я в поезде? Потряхивает, кстати, вполне себе характерно. Да и этот мерный перестук колес… И правда похоже на поезд. Неизвестно только, откуда он движется и куда, собственно, мы «подъезжаем»? Да и кто такие эти самые «мы» тоже было бы неплохо выяснить.

Вот жеж, задери ее коза, ни черта не помню…

Ну вот, опять начинаются эти вопли, видимо, умолкшая было, проводница дошла до конца вагона и теперь возвращается. Ой, блин, ну зачем же так орать?

С неимоверным трудом разлепил глаза. Действительно — купе поезда. Верхняя полка. Отделка только какая-то архаичная, хотя и новая. Архаичная? Почему я так подумал? Вроде бы все вокруг вполне обычное.

Да и сам я совершенно обычный: одет в хэбэшный спортивный костюм синего цвета. Костюм изрядно помят и не первой свежести, но оно и понятно — в дороге же. На ногах носки. Точнее, носок полностью одет только на левую ногу, с правой почти что снят, но каким-то чудом еще держится на пальцах.

На торцевой стенке купе висят деревянные плечики, а на них — пиджак, брюки и рубашка. Судя по всему, все это мое.

Провел рукой по щеке и обнаружил щетину. На ощупь — двух либо трехдневная.

Хотел свеситься вниз и поглядеть на себя в зеркало, что на дверце и даже предпринял к тому должное усилие, начав приподниматься, но потерпел фиаско, причем сокрушительное. Голова от подобных запредельных для текущего состояния организма нагрузок чуть не лопнула.

Похоже, что мы с коллегами вчера малость перебрали, отмечая удачное завершение командировки…

Командировки? Коллегами? Ну вот, хоть что-то из памяти стало возвращаться. Но, бог ты мой, как же мне худо!

Бедная моя головушка болела так, что казалось она взорвется, если я поверну столь важную часть организма хоть куда-то в сторону. А ведь хочешь, не хочешь — поворачивать придется.

Я лежал уже минут десять на своей верхней полке и пытался собрать из осколков собственную личность.

Получалось плохо. Однако, мало-помалу, дело двигалось.

Все, что удалось вспомнить после значительного напряжения мозговых извилин, так это то, что работаю инженером-конструктором в НИИ Спецприборов. И вроде бы как мы с коллегами ездили на завод куда-то в глубинку (вопрос: куда?), чтобы решить какие-то технологические проблемы с подготовкой опытного производства. Что за проблемы там возникли, что мы собираемся производить, что у меня за коллеги — ничего этого я по-прежнему не помнил.

Мало того, я не помнил даже, как меня зовут, не говоря уж про то, какой сейчас год и в каком государстве я живу. Значит одних только умственных усилий в текущем горизонтальном положении недостаточно. Значит надо пересилить себя и попробовать свеситься с полки вниз, чтобы узнать, хотя бы, с кем я еду? Может зрительная информация сможет поспособствовать возвращению памяти?

И тут опять: «Подъезжаем. Товарищи пассажиры, сдаем белье. Туалеты через десять минут закрываются».

Какой же мерзкий голос! Да и артикуляция какая-то дурацкая: вроде произнесено все по-русски, но с каким-то трудноуловимым акцентом. Силюсь вспомнить, на что похож этот акцент, да не получается — память отказывает и здесь.

И что еще за «товарищи»? Так, стоп, с каких это пор стандартное обращение к согражданам стало меня удивлять своей необычностью? Что-то со мной не то сегодня творится!

Очень все это странно, очень!

Все-же собираюсь с силами, делаю глубокий вдох и, таки, свешиваю голову с полки. Почему обязательно потребовалось именно свешиваться вниз и почему никакой информации я не мог получить просто повернув голову на другую верхнюю полку? Да просто потому, что она оказалась пуста. А вот обе нижние — заняты. Понятно, видимо меня, как самого молодого из нашей компании отправили наверх, а старички, как им и положено, расположились внизу.

Впрочем, «старички», это громко сказано — дяденьки из нижней части купе были совсем не намного меня старше, лет на пять-семь, не больше.

Так, значит я откуда-то помню про свой возраст. Пытаюсь в очередной раз напрячь ум и, на сей раз, у меня все получается. Удается вспомнить и что мне двадцать восемь лет и что меня зовут Александр.

Ну, хоть что-то!

— Ооо! Какие люди! Ну ты вчера и дал, Сашуля! — хорошо, конечно, что подтвердилось мое реальное имя, но слегка напрягло вот это вот «дал», поскольку так просто подобными определениями в приличных кругах отнюдь не принято разбрасываться. Да еще и с характерной такой «всепонимающей» улыбочкой.

Как только я услышал спич про свое вчерашнее поведение и увидел человека его произнесшего, пришло воспоминание, что это не кто иной, как мой коллега по работе, которого зовут Семен Аркадьевич. Он мне именно, что коллега, не начальник никакой, причем скорее союзник, чем соратник. Потому как работаем мы хоть и в одной структуре, но в разных бюро: он механик, я электрик.

А вот моего непосредственного начальника зовут Павел Геннадьевич и он прямо в этот момент вернулся в купе, благоухающий ароматами зубной пасты и одеколона. Видимо, шеф только-только посетил тот самый туалет, который тетка громогласно и недвусмысленно угрожает вот-вот закрыть.

Кстати, а мне ведь тоже совсем не грех посетить данное заведение, а то мы с поезда сразу на работу. У нас в конторе так принято после командировки: сначала нужно отметиться в институте прямо с колес, продемонстрировав, тем самым, служебное рвение, ну а потом начальство, как правило, отпускает домой — досыпать.

Данную деталь моя память также посчитала нужным удержать на поверхности, не знаю уж, почему.

Вешаю полотенце на плечо, быстро спрыгиваю вниз, одеваю туфли, сминая задник и шлепаю по известному адресу. Как ни странно, но удобства оказались свободны — видимо на весь вагон я один был такой нерасторопный, остальные пассажиры уже «отстрелялись».

Мыла в туалете нет, причем ни обычного, ни жидкого. Жидкого? Разве мыло бывает жидким? Что за чушь лезет в голову с похмелья?

Проделав все обязательные процедуры, возвращаюсь в купе. Стоило расположиться на одной из нижних полок и приступить к почти что ритуальному утреннему чаепитию, как коллеги начали жизнерадостно вспоминать подробности прошедшего вечера и мой посильный вклад в общее веселье.

Оказывается, употребив изрядное количество «беленькой», я сначала читал какие-то странные стихи без рифмы, интонируя их, как будто это песня, музыки которой никто, кроме меня, не слышит.

Потом, якобы, перебравший горячительного молодой инженер выскочил из купе и попытался выделывать странные танцевальные па в коридоре, сопровождая сие действо голосовым музыкальным аккомпанементом, также, по словам коллег, чрезвычайно странным, похожим на слух на что-то вроде «дыщ-дыщ-дыщ».

Усмирять подающего надежды специалиста пришлось проводнице. Той самой, что сегодня меня разбудила. И только под угрозой вызова милиции я вынужден был вернуться в купе. Здесь еще некоторое время начинающий пиит в подпитии пытался декламировать, потом, под давлением общественности, все же согласился переместиться на верхнюю полку. Хотя коллеги готовы были и к тому, что их младший товарищ займет нижнюю, а одному из них придется лезть на верхотуру. В виде исключения, вызванного, так сказать, чрезвычайными обстоятельствами. Проделав несложные для трезвого, но почти не посильные для пьяного физические упражнения по размещению в верхней части купе, уставший от непосильных трудов молодой инженер, наконец, утихомирился.

И это все про меня? Ни черта ведь не помню!

На мой вопрос про содержание стихов, которые я вчера декламировал, коллеги сообщили, что они так ничего толком и не поняли. Что-то такое вроде бы мелькало про Лондон — кажется в этом городе случилось неприятное происшествие с очень ядовитым химическим веществом, перемещаемым по столице Великобритании, почему-то, в обычном ведре. Что я или оставшийся неизвестным автор текста хотели всем этим сказать и имелось ли такое намерение вообще, мои компаньоны так и не уяснили.

Еще, опять же со слов коллег, вчера в моих загадочных вербальных эскападах проскальзывали какие-то совсем уж несусветные рифмы, с новыми словами, которые раньше никто из присутствующих не слышал. И уж эти, с позволения сказать вирши, вообще оказались начисто лишены всякого смыслового содержания и намека на хоть какую-то последовательность изложения. Инженеры решили, грешным делом, что их молодой коллега тронулся умом, а потому выдумывает на ходу несуществующие слова и словосочетания: то ли что-то такое про восточный коридор, то ли про бордюр, то ли про бордор.

Бордор? А может Мордор? Опять что-то всплыло из глубин памяти. И ведь явно слово мне знакомо. Значит коллеги не врут про вчерашнее? И с головой у меня тоже все в порядке? Увы, но состояние моей памяти наглядно свидетельствовало об обратном.

Кстати, подтрунивал, в основном, Семен Аркадьевич. Именно он живописал в красках мои вчерашние свершения. А вот Павел Геннадьевич, напротив, все больше молчал. Показалось даже, что он наблюдает за моей реакцией на рассказ коллеги. Также показалось, что он знает больше, чем говорит. Собственно, он и не говорил почти ничего, только на некоторых, наиболее «красочных» эпизодах рассказа позволял себе изобразить что-то вроде понимающей улыбки.

Мы подъезжали к Казанскому вокзалу. Пришло время для переодевания и наведения последнего лоска — нас ждала столица.

Попутчики вышли в тамбур покурить и я воспользовался случаем, чтобы еще раз внимательно рассмотреть себя в зеркало.

Ничего особо примечательного не заметил — все как обычно, именно таким я себя и помнил. Точнее, как бы помнил: молодым мужчиной двадцати восьми лет от роду. Что характерно, лицо в зеркале производило впечатление вполне себе свежего — и не скажешь, что вчера серьезно нагрузился. Единственное, что смущало, это щетина. Но с данным недостатком придется примириться — никогда не умел бриться в поезде.

Кстати, голова тоже вроде как отпустила. Постоянная ноющая боль ушла, как и ощущение, что любое резкое движение способно привести к непоправимым последствиям. Жажда, которая, теоретически, должна сопровождать состояние похмелья, также почему-то не ощущалась. Ее, впрочем, и с самого утра не наблюдалось. Словом, странное какое-то похмелье — я чувствовал себя вполне себе сносно, хотя времени с момента пробуждения прошло всего ничего и, при этом, я ведь не приложил для оздоровления организма ни малейших усилий. Если бы не странная усталость, как будто вчера мне пришлось хорошо потрудиться физически, мир вообще сиял бы яркими красками.

Вернулись коллеги, наполнив купе ядреным табачным выхлопом и показной бодростью духа, которую принято демонстрировать при успешном завершении какого-либо дела.

Последние несколько минут поездки прошли в молчании — каждый думал о своем. Собственно, мы все трое никогда и не являли собой особо разговорчивую компанию, так что наше поведение в конце поездки странным никак не назовешь. Тем удивительнее воспринимался рассказ коллег про мои вчерашние подвиги.

Наконец, поезд прибыл, я и Семен Аркадьевич подхватили походные командировочные портфели, Павел Геннадьевич же взял в руки свой неизменный командировочный чемодан и мы дружно двинулись к выходу из вагона.

Москва!

Даже не узнал, какая сейчас погода, поскольку сразу по выходу из поезда скользнули в метро, не показываясь на открытом воздухе. Почему-то поинтересоваться тем, что происходит за окном вагона пока подъезжали в голову не пришло. Нет, так то понятно, что пасмурно, осень все-таки, но вот поконкретнее что-то сказать сложно.

Осень? Опять всплывшая из неизведанных глубин подсказка. На этот раз про время года. Эх, еще бы число вспомнить, да и год — было бы вообще волшебно!

И я и коллеги-инженеры вышли из поезда одетыми в костюмы с рубашками. Я галстук не носил, во всяком случае, на вешалке с одеждой его не нашлось. Мои же старшие товарищи оказались застегнуты на все пуговицы: оба при галстуках, важные такие, прямо, как чиновники, а у Павла Геннадьевича через левую руку еще и бежевый плащ перекинут. Выражение лиц соответствующее — как будто на выборы президента идут голосовать за оппозиционного кандидата.

Так, стоп! Какие еще выборы? Какого такого президента? Мы же вроде в Союзе живем! В нем нет президентов, да и выборы — чистая формальность.

В Союзе? Опять эти провалы. Нет с этим точно надо что-то делать, а то как бы не спалиться на работе. Ведь ни черта же не помню не только про работу, но и про страну. Решил, что буду побольше молчать, а о результатах командировки пусть коллеги начальству сами докладывают — обойдутся как-нибудь без помощи молодого сотоварища.

Зашли в вагон метро — народу много, но не час пик.

И опять архаика какая-то. Память подсказывает, что вагоны, да и сама станция должны выглядеть совсем не так. Вопрос: как? Вроде я помнил их не настолько округлыми. И сиденья другие, да и обивка. Но все как-то смутно, точно утверждать ничего не могу. Ох, бедная моя головушка…

Люди в вагоне оказались одеты примерно так же, как мы: у мужчин преобладали костюмы, некоторые носили плащи, у женщин — платья, юбки, блузки, кофты и те же плащи. И опять внешний вид окружающих людей показался мне немного странным. И опять я не мог себе объяснить, почему?

Кстати, многие мужчины носили усы, а вот бороды были большой редкостью, так что эспаньолка, украшающая нижнюю часть лица Павла Геннадьевича смотрелась, пусть и не экзотически, но, отнюдь и не данью моде.

Еще обратили на себя внимание зализанные прически практически у всех мужчин. Волосы у большинства из них оказались уложены настолько тщательно, как если бы они провели несколько часов в парикмахерском кресле. И прямо оттуда спустились в метрополитен. Данная деталь также показалось мне необычной. Однако, даже необычность восприятия за сегодняшнее утро настолько приелась, что уже перестала удивлять.

Доехали до Новослободской по кольцу, потом был переход на другую линию и выход в город.

Пока ехали, старался поподробнее рассмотреть интерьер станций. И снова что-то кольнуло взгляд, правда, сразу не сообразил, что именно? Почему-то мысль про отделку станций засела в голове и все оставшееся время, пока мы не встали на движущийся к поверхности эскалатор, я безуспешно напрягал свой бедный мозг, пытаясь понять, что же во всем окружающем не так? И только в тот момент, когда «лестница-чудесница» уже почти принесла нас наверх, я, наконец, понял: вокруг все было новое!

Так то некоторые станции впечатление совсем уж новых не производили, но мой загадочный внутренний голос все равно продолжал настаивать на том, что они должны выглядеть гораздо старее. А вот Новослободская, на которой мы вышли, смотрелась так, как будто ее вообще только что открыли. Кое-где даже краской пахло, а кое-где побелкой!

И какая-то часть меня, пока еще дремлющая, выражала непоколебимую уверенность: этого просто не может быть!

Все происходящее сейчас в моей голове походило на то, как если бы где-то внутри нее поселился маленький такой внутренний цензор, имеющий возможность высказываться к месту и не к месту. И цензор этот, глядя на окружающий мир, все время считал нужным давать оценки: не то, не то, не то, не правильно… Откуда этот внутренний паразит взялся и стоит ли его оценкам доверять, сказать я в тот момент не имел возможности. Однако, ощущение складывалось такое, что мое, так сказать, альтер эго почему-то имеет собственное, причем совершенно уникальное представление о том, что собой должна представлять внешняя реальность. И это представление расходилось с тем, что я наблюдал вокруг себя. Причем сильно.

Вышли в город через массивные деревянные двери станции метро — наконец-то можно вдохнуть полными легкими воздух столицы!

Внешний вид домов и улиц у цензора никакого отклика не нашел. Видимо, по его мнению, все так и должно быть. Ну или почти так — опять кольнула «чрезмерная» новизна некоторых зданий, но в целом все, вроде бы, хорошо. Как я уже успел убедиться, мой внутренний критик возбуждался только тогда, когда видел значительные несоответствия. Раз он молчит, значит глобальных противоречий не находит, следовательно, улица, на которую мы вышли из метро и должна состоять из кирпичных домов четырех-восьми этажей.

И это хорошо, а то уставать я что-то начал от всей этой шизофрении.

Впрочем, радовался я не долго. Стоило взглянуть на проезжую часть и сразу цензор начал вопить во весь свой далеко не слабый внутренний голос: «все не так!». Понимание того, что именно «не так» также пришло довольно быстро.

Автомобили. Не только их внешний вид, показавшийся запредельно архаичным, но и количество — что-то внутри меня меня совершенно точно знало: их слишком мало для Москвы. Да и не только для Москвы.

При этом марки проезжающих авто почему-то явно были мне известны. По крайней мере, некоторые и в части, касающейся, легковушек. Вот это — «Москвич», это — «Победа», это — довоенный «Форд».

Но, Господи боже ты мой, какое же это все старье!

Недолгая пешеходная прогулка, затем несколько остановок на троллейбусе, потом еще пара кварталов пешком и мы на месте.

Забора нет, обычное здание из красного кирпича. Вывеска на проходной также отсутствует. Скорее всего таким способом соблюдается режим секретности, подсказала память.

Заходим внутрь. Павел Геннадьевич, как старший в нашей группе, объясняет вахтерше, что мы были в командировке, а вовсе не опоздавшие. Все трое предъявляем командировочные удостоверения — без этого не дадут пропуска, а без пропусков внутрь не попадешь!

И опять накрывает эта странная раздвоенность. С одной стороны, я совершенно отчетливо помню, как сотни раз попадал на работу через эту проходную, выполняя несложную последовательность действий: сначала щелкаешь по кнопке со своим номером на стенде с пропусками, потом забираешь подъехавший по конвейерной ленте пропуск в окошке и демонстрируешь его вахтерше.

Далее нужно просто повернуть турникет и пройти в вестибюль.

Какая-то часть меня ни секунды не сомневалась в том, что это все обыденность и где-то даже рутина. Причем память услужливо преподносит кучу подробностей, связанных с процессом доставки тела на рабочее место, вроде давки в переполненном транспорте по утрам и извечного, глубоко укоренившегося внутри каждого советского человека страха перед опозданием.

С другой же стороны, я отчетливо понимаю, что все эти воспоминания ложные и вообще моя персона находится здесь в первый раз.

Пока шли до своего сектора, опять не по детски разболелась голова. Похоже, все эти шизофренические выкрутасы сознания не очень полезны для здоровья. Кто бы сомневался… Как бы не свихнуться по настоящему или не схлопотать инсульт! А ведь я так еще так молод…

Прохождение по лестницам и коридорам никакого отклика в памяти не вызвало — совершенно не похоже, что я здесь бывал раньше.

Выяснилось, что бюро электриков, являющееся местом моей постоянной дислокации, располагается на третьем этаже. А вот наш компаньон по командировке трудился этажом ниже. Расстались на лестнице и как только мы с Павлом Геннадьевичем поднялись на свой этаж, старший товарищ остановился, как-то странно на меня посмотрел, после чего произнес:

— Александр, Вы хорошо себя чувствуете? — элегантный костюм коллеги вкупе с импозантной внешностью и этим заботливым взглядом делали его похожим на доктора Айболита из иллюстрации к известной детской сказке. А может это не книжная иллюстрация, а мультфильм? Опять сам черт не разберет! Образ органично дополнял дурацкий деревянный чемодан, с которым коллега ни на миг не расставался и на бок которого так и напрашивалась наклейка с красным крестом на белом фоне

— Спасибо, нормально. А почему Вы спрашиваете? Я плохо выгляжу?

— Нет-нет, что вы. Просто вид у вас несколько, хм, потерянный. Как будто забыли что-то важное и никак не можете вспомнить.

Эх, подумалось наивному мне тогда, знал бы коллега, насколько он близок к истине!

— Да просто после вчерашнего никак не отойду. — чутье мне подсказывало, что когда правду говорить не хочется, ссылка на похмелье станет универсальной и вполне себе социально одобряемой отмазкой в любом коллективе любого предприятия нашей страны. Вспомнить бы еще толком, что это за страна…

— А, ну тогда понятно. — Павел Геннадьевич изобразил понимающую улыбку, хотя глаза смотрели по-прежнему цепко и внимательно. Сдается, мой старший товарищ совсем не так прост, как кажется. Впрочем, он никогда и не казался особо простым, это я так.

Зашли в комнату. На вскидку, метров сорок квадратных. Столы, кульманы. Дальше последовали бурные приветствия коллег, рукопожатия, вопросы про поездку. Так продолжалось несколько минут. Затем пришло время докладываться руководству.

Начальник нашего бюро занимал стол в углу у окна. В памяти всплыло, что зовут его Китаев Иван Викторович. На вид дяденьке можно было дать лет пятьдесят пять — шестьдесят. Костюм, в отличие от большинства работающих в бюро мужчин, он не носил. Вместо него в актуальном гардеробе руководителя присутствовал джемпер с треугольным вырезом, из которого выглядывала рубашка и галстук.

Также память подсказала, что Иван Викторович — кадр из числа репрессированных, но впоследствии реабилитированных и восстановленных в должности специалистов. Да и вообще человек не простой во всех смыслах.

Подсели к начальственному столу. Павел Геннадьевич начал рассказывать о поездке. Для полноты картины ему все же пришлось раскрыть чемодан, который он так трепетно оберегал всю дорогу. Коллега извлек из глубин толстую пачку документации и они с Иваном Викторовичем с головой углубились в детали.

Поначалу я честно пытался вникнуть в суть того, о чем, собственно, идет речь, однако через несколько минут плюнул, поняв, что все, о чем говорят сейчас специалисты для меня темный лес. Также осталось тайной, какова была моя роль в прошедшей поездке?

И это все в совокупности странно до чрезвычайности. Как же я мог здесь работать, причем делать это достаточно долго, если ни бельмеса не понимаю в том, чем занимается контора?

К счастью, моего участия в беседе не потребовалось. Единственное, пару раз пришлось поддакнуть старшему коллеге. На том моя роль и ограничилась.

Пока шел доклад, успел сам себя накрутить на предмет того, как бы мне не опростоволоситься с нахождением своего рабочего места, когда сдача отчета закончится.

Не помню же ни черта!

Воображение рисовало живую картину: все вопросы оговорены, удовлетворенное начальство благодарит за работу, мы с Павлом Геннадьевичем встаем и направляемся к своим столам. И что мне тогда мне делать??? А может я не за столом, а за кульманом сижу? Да вроде бы нет: кульманы у нас как бы общие, их всего несколько штук на комнату, а вот стол должен быть свой, персональный.

Пользуясь тем, что руководство на меня особо внимания не обращает, пытаюсь осмотреться, дабы по наличию не занятой мебели вычислить место своей постоянной дислокации. Не занятых на данный момент столов насчитал четыре, стало быть, один из них — мой? А может наше бюро располагается в нескольких комнатах и я вообще просиживаю штаны не здесь?

От мучительных раздумий избавил голос Ивана Викторовича, своим сообщением разрешивший все мои сомнения на сегодняшний день:

— Спасибо, мужики, поработали отлично! На сегодня свободны, идите отсыпайтесь.

Фух, на сегодня вроде бы действительно пронесло. Вот только что я буду делать завтра?

Начальник подписывает нам табельные листки — без них через проходную не пройти, насколько я успел восстановить в памяти порядки в нашей структуре. Выходим из кабинета с Павлом Геннадьевичем вместе. У меня еще теплится надежда, что он каким-то образом подскажет, где я живу? Ну или хотя бы намекнет, ведь сложилось впечатление, что коллега что-то такое знает про текущее состояние младшего товарища. Но надежда практически сразу тает, как апрельский снег. Коллега, стоит только нам выйти в коридор произносит:

— Ну, все, Саша, давай, пока — мне тут еще надо к товарищам заскочить. — с этими словами словами он деловито жмет мне руку и исчезает за одной из дверей, коих в данном коридоре множество.

И что теперь мне делать? Я ведь даже дорогу к проходной вряд ли сам найду.

Впрочем, быстро выяснилось, что здесь я был не прав — дорогу к выходу, поплутав, я все-таки, нашел и из здания благополучно выбрался. Вот только, что дальше то делать? Надо же как-то и до дома добираться. Ведь где-то же я живу, в конце концов!

Однако, несносная сегодня память какие-либо подсказки на сей счет давать упорно отказывалась…