Прядь

Владимир Масленников

Закавказье, Х век. Побережье Каспийского моря подверглось набегу северян-русов. Ингвар, юноша славяно-скандинавского происхождения, оказывается вовлечён в войну армянских царей из династии Багратидов за независимость от слабеющего Арабского халифата. И если на поле боя у Ингвара нет сомнений, им найдётся место в его душе. Сможет ли юный язычник постичь чуждое для него христианство? Смягчит ли его сердце любовь к армянской девушке? История каждого – прядь, что вплетается в единое полотно судьбы.

Корректор Юлия Килимчук

Дизайнер обложки Нина Воронина

© Владимир Масленников, 2023

© Нина Воронина, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-1836-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

⠀ ⠀ ⠀⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ Моей жене, Наирянке.

Глава I

Небо на востоке темнело. Сливового цвета тучи тяжело вызревали над морем, казалось, коснись они воды — мигом пойдут на дно.

— Душно, — сказал себе под нос старый Кубад и зашёлся сухим кашлем.

Душно, хотя знакомый с малых лет ветер порывами бился о прибрежные скалы и качал жёсткие пучки блёклой травы. Кубад сидел на прогретом солнцем камне, приятное тепло которого смешивалось с душным теплом предгрозового воздуха; море к чему-то готовилось, не иначе. Без малого пять десятков лет Кубад ходил в эти волны закидывать сети, сперва с дедом и отцом, а потом с сыновьями и внуками; и вот уже восьмой год, как сыновья и внуки ходят закидывать сети без Кубада. Всевышний даровал ему долгую жизнь, но как рыбаку доживать её, когда мышцы стали слабыми, кости ломкими, грудь впалой? Море теперь призывно шумело для других, а над ним лишь насмехалось, но старик всё равно приходил к нему, садился на камень и слушал.

— Деда! — окликнул его звонкий голосишко Саллара, босоногого сорванца десяти лет, которого в море тоже пока не брали.

— Дедушка! — Саллар пристроился на камне и подёргал Кубада за рукав халата.

— Да? — отозвался наконец Кубад.

— Там мубашир… из Аш-Шабурана приехал, скверные вести привёз, — запинаясь проговорил мальчик.

— Мубашир призван налоги собирать, ему добрых вестей приносить и не положено, — улыбнулся Кубад.

— Не, сегодня другое совсем, хуже… — замотал головой Саллар.

С моря налетел сильный и неожиданно холодный порыв ветра. Воздух так ударил в лицо, что Кубад снова закашлялся.

— Скажи мне лучше… — старика прервал кашель, — скажи мне лучше: Йазид и Ахмад вернулись?

— Да, дедушка, я видел, как они сети развешивают!

— Передай им, чтобы сегодня сети в дом забрали.

— Передам, деда, но ты ж и меня послушай, наконец! — мальчик нетерпеливо ёрзал на остывающем камне.

— Говори, торопыга, — Кубад потрепал внука по голове. Других нежностей он не признавал.

— Мубашир сказал, что разбойники опять вернулись! — единым духом выпалил Саллар. — С моря, как ты рассказывал!

Кубад не шелохнулся, только пристальнее сощурил выцветшие глаза в морскую даль. Да, он знал, о ком сказал внук. Хазарское море — обитель торговцев и рыболовов, никто, кроме язычников-чужаков, не приводил сюда кораблей, чтобы грабить и убивать.

— Что ещё сказал мубашир? — спокойно спросил старик.

— Сказал, что шах в Аш-Шабуран воинов послал для защиты и всех с берега зовёт за стенами укрыться, а убийц он поклялся покарать.

— Спасибо, Саллар. Ну а теперь беги домой, скажи, что и я скоро буду.

— Так мы пойдём в город, деда?

— Беги домой, после всё узнаешь.

Саллар состроил недовольную рожицу, но старшему перечить не стал.

Кубад вновь сидел на камне один. Пенные прочерки венчали гребни волн всё чаще, солнце скрылось за тучами, и небо теперь нераздельно сливалось с водой. Кубад ходил в море пять десятков лет и всей душой тосковал по тем временам, но сегодня, даже будь он на жизнь моложе, всё равно остался бы на берегу.

Ветер принёс первые тяжёлые капли дождя. Природа изменилась, и чуть тёплый камень оставался вестником из другого, солнечного мира. Кубад со вздохом поднялся и поковылял по тропинке к дому. Блеснула молния. Нет, не стены Аш-Шабурана спасут их от жестоких разбойничьих клинков. И не воинам шаха суждено покарать убийц.

Сегодня этим займётся сам Всевышний.

* * *

Волны, огромные, как ладони йотунов-великанов, то вздымали ладью к небу, то бросали вниз, обрушивая на обессилившую дружину потоки бурлящей воды. Шторм бушевал вторые сутки, драккар Хельга унесло далеко от остальных кораблей русов; его воины — их осталось всего два с половиной десятка — все эти дни не смыкая глаз попеременно работали вёслами и вычерпывали заливавшую борта воду. Кормчий Ислейв лежал скрюченный на дне ладьи. Вчера удар волны вырвал у него из рук рулевое весло, точно пёрышко, а сам Ислейв сломал о скамью три ребра. Теперь Хельг правил ладьёй лично, взяв в помощники дюжего Лидуля.

— Греби! Греби! Греби! Греби! — хрипло орал Хельг, когда кораблю грозила очередная волна, и дружинники всякий раз скрипели зубами, впивались окоченевшими пальцами в вёсла и не подводили, не давали сверзиться в тёмную сырую пасть моря.

Минувшей ночью боги дали им передышку — буря поутихла, некоторым даже удалось поспать, но к утру небо снова затянуло, и рассвет оказался таким мрачным, словно прожорливый Сколль наконец догнал и проглотил Солнце. И снова приходилось рвать вёслами рыхлую плоть чужого моря. Снова отстаивать от воды каждый клочок своего плавучего дома. Снова потери и снова никакой надежды. Хельг не знал этих мест, не знал дна, не знал берегового узора и, главное, не знал, где они теперь, — лишь предполагал.

Ингвар, молодой сын Хельга, сидел на своей скамье, ближе к носу драккара. Когда приказывали грести — он грёб, когда приходил черёд черпать воду — черпал; если выдавалась возможность лечь и закрыть глаза — падал прямо у скамьи и лежал без движения. Впереди он видел сутулые спины товарищей и застывшую на корме фигуру отца, оборачиваясь через плечо — хищно скалящуюся морду рогатого морского змея, украшавшую нос ладьи. И отец, и змей вселяли в Ингвара надежду, первый — потому что не раз выводил людей из передряг и похуже, второй — потому что служил отцу верным оберегом во всех походах.

— Светлеет небо, — донёсся до Ингвара чей-то сдавленный голос.

Небо и правда стало светлее. Даже дождь как будто бы ослабел. Впрочем, в бесконечных брызгах этого было не понять. Но при таких волнах и сшибающем ветре, даже если на небе не будет ни облачка — проку мало.

— Греби! Греби! Греби! Греби! — слышался голос Хельга.

Ингвар усердно работал веслом; чтобы не думать о содранных до крови ладонях, он представлял, что этот потемневший от воды кусок дерева рос когда-то на родных берегах…

— Греби! Греби! Греби! Греби! — так в детстве Хельг учил его плавать…

Передышка.

— Да чтоб мне сегодня ко дну пойти, если это не земля! — вскричал Лидуль, вскакивая на ноги и тыча пальцем в серую хмарь впереди.

Все как один повернули головы. Вдали проступило мутное блёкло-синее пятно, в котором опытный глаз и правда мог распознать очертания суши. «Больше похоже на чью-то злую шутку, чем на берег», — подумал Ингвар.

— Встреча с богами откладывается, парни! — весело крикнул кто-то.

Но тут раздался голос Хельга:

— Греби! Греби! Греби! Греби!

До земли ещё надо было доплыть. С остервенением уже отчаявшихся и вдруг снова обретших надежду людей воины навалились на вёсла. Но могучему Ньёрду сегодня было не до людей Хельга: новая волна подхватила судно и с размаху ударила его о каменистую отмель. Ингвар услышал хруст дерева и мгновенно понял, что это значит. «Топор!» — пронеслось в голове; юноша сломя голову бросился к мачте, у которой лежало оружие; по пути запнулся о злополучную лавку и, упав, разбил нос о другую. Боли он не почувствовал, а хлынувшей крови не заметил — только удивился, что бушующая всюду солёная вода у него на руках обретает розовый цвет. До цели Ингвар добрался на карачках, да так быстро — ни один четырёхногий зверь не угнался бы; схватив топор и соорудив из пояса лямку, он закрепил оружие за спиной. Брось Ингвар его, и выжить в волнах стало б куда как проще, но Ингвар предпочел бы отправиться ко дну сам, чем расстаться с этим топором — родовой реликвией, подаренной ему дядей Эндуром, старшим братом отца. Собственные сыновья Эндура полегли в далеких походах, и тот, состарившись и потеряв силу руки, из своих семерых племянников выбрал именно Ингвара. Это случилось как раз перед их походом на побережье Хазарского моря. «Береги его, — напутствовал Эрик, — подыскивай подходящий череп в каждом бою, и этот топор сделает из тебя доброго воина. Да и отец порадуется».

Ладья разваливалась. Хельг с кормы что-то кричал дружине, но шум бури не давал разобрать слов. Когда рухнула мачта, Ингвар кинулся на неё ничком и обхватил изо всех сил. Кажется, кто-то ещё последовал его примеру, прежде чем новый грозный вал увлёк поверженный корабельный столп за собой. «Греби! Греби! Греби! Греби!» — точно морок, бился в висках голос отца, но грести было нечем — Ингвар и разжать-то онемевших рук не мог. Освободившись от кожаных башмаков и отплевавшись от забившей глотку воды, юноша обратился с истовой мольбой ко всем известным ему богам. Он мешал в одно и отцовских богов, суровых северных воителей, и богов славянки-матери, и распятого ромейского Бога, и даже чудных божков, которым кланялись степные коневоды. Но со всех сторон по-прежнему бушевали неумолимые пенящиеся волны. До чего же тяжело дышать, не заполняя водой лёгкие! В ушах отвратительно шумело, всё вокруг дергалось и вращалось. И вот мир, и без того тускло-серый, канул в гудящую тьму.

* * *

Славно очнуться, когда ты на это уже и не рассчитывал. Тянуло шею, а к затылку точно привязали тяжёлый морской якорь, но об этом ли горевать, когда небосвод снова чист и четверка быстроногих скакунов возносит в голубые дали огненную колесницу солнца. Стало быть, мир ещё жив; стало быть, впереди новый день, а волки-оборотни вновь посрамлены. Ингвар с трудом оторвал тело от песка и огляделся.

Шагах в пяти от него сложили нехитрые пожитки, которые удалось спасти от гнева морского владыки: оружие, щиты, одежду, пищу. Кругом знакомые лица, жалкие остатки некогда крепкой отцовской дружины.

Ислейв — старый кормчий, которого буря сломала первым.

Лидуль — не отличавшийся ничем, кроме силы, но желавший стать учеником Ислейва.

Сверр — похожий на кабана, но прозванный куницей.

Бор — живучий старик.

Фрелав — предпочитавший лук мечу и топору.

Волх — родич Фрелава по матери.

Рулав — не сумевший сохранить зубов, но любимый богами.

Эйнар — десять лет служивший ромеям.

Первуша — имевший пятерых старших сестёр, но бывший единственным сыном своих родителей.

Борг — которого боги прокляли бездетностью.

Сдеслав — боящийся собственной жены.

Рори — этот всегда выплывет.

Хельг — отец.

Ингвар был рад каждому; тринадцать человек, включая его самого. Остальные на дне, о них вспоминать не след. Что ж, боги сделали свой выбор, каким бы странным он ни казался.

— Ну, выспался? — Хельг, усмехаясь, присел рядом. — Из тех, кого вместе с тобой смыло, только Рулав тёплый да дышит. Остальные рыб кормят. Так что если есть силы — празднуй.

— Отпразднуем, когда Рулав раздобудет пива, — нашёл в себе силы улыбнуться Ингвар.

Послышалось несколько усталых смешков.

— Да ты на него-то не смотри, — поморщился Хельг. — Ему на роду написано на суше помереть. Пятнадцать лет походов — почитай за полсотни штормов, и раз пять его за борт смывало. Да только каждый раз пучина его обратно выплёвывала.

Растянувшийся на песке Рулав беспечно подёргал босыми ступнями.

— Заведи себе такую же отвратительную рожу, как у меня, и ни за что не потонешь, — пришепётывая отозвался он. — Владыка Ньёрд нипочём не согласится видеть мою беззубую пасть в своём чертоге! И меня оно устраивает — смерть воина, с мечом в руке и с твёрдой землей под ногами куда милее!

— А Всеотца твоя рожа не смутит, значит? — усмехнулся Борг.

— А Всеотец и сам кривой! — ответил Рулав и расхохотался.

— Тише! — прикрикнул на него Хельг.

Он выглядел постаревшим и осунувшимся, хотя от Ингвара и не укрылось облегчение во взгляде отца. Несмотря на внешнюю суровость и крутость характера, старый ярл любил сына, а раз тот уцелел, значит, боги не прокляли Хельга и все беды можно ещё поправить… Но тяжесть ноши, что легла ему на сердце после потери дружины, это не облегчало. Ведь каждый из воинов был дорог Хельгу не менее собственных сыновей.

Внимание к очнувшемуся Ингвару быстро пошло на убыль, воинам было чем заняться и без него: они приводили в порядок уцелевшее оружие, сушили одежду, готовились к длинному опасному переходу. Рядом остался только Рори, друг-сверстник, которого Хельг взял в свою дружину по горячей мольбе сына. Их большую компанию одногодок, выросших вместе на берегах Волхова, разбросало по разным ладьям, и со многими, вероятно, им уже не суждено встретиться. Но Рори с Ингваром в этот раз уцелели, для них — смерть промахнулась. Это ли не повод для радости?

— На воде, конечно, жуть была! — в полголоса, но с запалом проговорил Рори, придвинувшись ближе. — Я видел, как ты за топором пополз, а потом всё… подумал, помер ты, но честно, даже взгрустнуть не успел…

— Слова истинного друга, — вздохнул Ингвар, пряча улыбку.

— Ай, да хватит! Как будто ты там по мне слёзы лил.

Ингвар, к своему стыду, понял, что в тот миг топор волновал его куда сильнее, чем друг.

— Рори, дружище, я за твоё спасение рад едва ли не больше, чем за своё, так что хватит об этом.

— Да уж, — протянул Рори. — Вообще, Инги, я не знаю, кто там мог хоть о ком-то, помимо себя, думать… Кроме твоего старика, разве что. Когда Лидуля за борт смыло, Хельг успел ему конец бросить и вытащил, а потом они вдвоём на пару Ислейву хворому утонуть не дали. И на берегу тоже метался, всех вытаскивал. Вот даром что старый, а сил у него… да и плавает, что твой окунь.

Рассказ не удивил Ингвара, всякий, кто ходил с отцом в море и в битву, старого ярла ценил. Хельг владел землями в окрестностях Ладоги, и, когда он собирался в поход, от желающих идти в его дружине отбоя не было. Часть отцовского уважения распространялась и на Ингвара, впрочем, не слишком большая — настоящее уважение у русов иначе как собственными делами не заслужишь; так что мечтам юноши стать одним из отцовских хэрсиров ещё долго суждено было оставаться мечтами.

— А как берег? Смотрели уже его? Ведь нас и местные заметить могли… — меняя тему, обратился он к Рори. Ингвар всегда чувствовал некоторую неловкость, говоря о подвигах отца.

— Хельг послал Первушу с Эйнаром, они прочесали округу чуть ли не до горизонта — ни одного поселения.

— Но за горизонтом-то они наверняка есть… Не думаю, что нам так же повезёт, когда потащимся вдоль берега на юг.

Рори усмехнулся:

— Ну да, твой отец именно так и сказал. Только вдоль берега мы не пойдём; вдоль — слишком опасно, надо вглубь уйти немного… Потом, неожиданно весело протянул: — Э-э-э-х что будет! — и замолк, как будто сказал чего лишнего.

Молодые люди переглянулись и поняли, что думают об одном и том же. Ужас вчерашнего дня отступал, и впереди им предстояло пешее путешествие через неизведанные земли. Да, оно вряд ли будет похоже на развлекательную прогулку, но зато никому из их родичей и друзей не выпадало совершить подобного. Если они вернутся, то именно их истории будут пересказывать у походных костров молодняку и именно им будут завидовать дружинники других ярлов. Ну а что до опасностей — молодые люди склонны их недооценивать, ведь именно в опасностях по-настоящему познается мир и чувствуется жизнь.

Глаза Ингвара меж тем вновь начали слипаться — он был слишком утомлен для долгих разговоров. Темнело. Остатки Хельговой дружины ютились под рёбрами жёлтых прибрежных скал, костра на ночь разводить не стали, и морской холод всё наглее залезал под лохмотья, заставляя северян теснее жаться друг к другу. Ингвар натянул до подбородка отданный ему кем-то плащ, который успел высохнуть, но от соли теперь хрустел и почти не гнулся. Сквозь наваливающийся сон он слышал, как отец говорит, мол, к утру надо выступить, ибо края эти от северян успели хлебнуть всякого, и встреться им отряд арабов или хазар — дружелюбия и гостеприимства ждать нечего. «Ну а местные — отцовский голос звучал тихо и убаюкивающе, — хотя арабов с хазарами не жалуют, так и нас им любить не за что».

Наутро костерок всё-таки разожгли и сварили из остатков спасённых припасов скучную полупустую похлёбку. Подкрепившись, выступили. Решили пробираться на Север, к Атши-Багуану, острова близ которого русы превратили в свой лагерь. Хельг вновь вёл людей наугад, и на сердце у него было темно. Чутьё уже подвело его среди волн, а в море ему всегда везло больше, чем на суше.

* * *

Последние следы бури, принёсшей северянам столько бед, наконец рассеялись. Теперь молодым казалось, что всё плохое уже позади. Несколько дней пути, и горячо запылают для них костры у шатров братьев, жир будет течь на руки с кусков жаренного мяса, а чужие небеса дрогнут от родных северных песен.

«Покойники на дне, а живым и прогуляться пора» — беспечно сказал Первуша, бросив последний взгляд на оставшееся позади море.

Однако опытные воины знали: за каждой кряжистой бурой скалой и изумрудным кустом, сколь бы ни тешили они глаз, может скрываться враг. Враг, превосходящий числом, полный сил и готовый к бою.

Этот край, раскинувшийся от скалистых берегов Каспия до самого Понта, сотни лет был полем для множества кровавых битв. Могучие империи Запада и Востока сталкивались именно здесь. Белеющие вдали вершины гор ещё помнят блеск наконечников копий, что держали в руках закованные в латы парфянские всадники, а зелёные долины хранят в себе отзвуки тяжёлых шагов римских легионеров. Здесь, на стыке эллинского мира и дикой Скифии, иногда мечом, а иногда хитростью и набитым золотом кошельком византийские басилевсы стремились одолеть властителей Сасанидской Персии. Здесь высекали кресты из камня и поднимали к небу остроконечные купола церквей армянские христиане и принявшие новую веру вслед за ними обитатели Картли, Абхазии и Албании.

Эпоха сменяла эпоху, и вот уже и могучая держава иранских шахов канула в лету под ударами новых завоевателей — арабов. Мусульмане пришли, когда ослабленные непрерывной борьбой друг с другом персы и греки не смогли оказать им достойного сопротивления. Когда пали великие, армянам и другим народам, живущим у подножий Кавказского хребта, также пришлось покориться пришельцам. Многие тогда были убиты, многие взяты в плен, а прочих обложили данью.

Нет, жизнь осталась сносной, да и привыкнуть можно ко всему — это лишь вопрос времени и цены. В обмен на покорность мусульмане обещали защиту от внешних врагов и поддержание порядка внутри страны. Поначалу так оно и было, однако порядок этот на поверку оказался чужим. Налоги становились всё тяжелее, а наместники халифа всё бесцеремоннее. Христиане, от владетельного князя до последнего рудокопа, во всей полноте познали, какова она — участь проигравших. Во все годы арабского владычества восстания и освободительные движения, возглавляемые князьями знатных армянских родов, вспыхивали повсеместно. Обходились они дорого: халиф посылал войска, которые оставляли после себя разрушенные города, сожжённые деревни и пустые амбары.

Но никакая сила не может господствовать вечно; к середине IX столетия от Рождества Христова Арабский халифат уже раздирали внутренние противоречия. На востоке державы эмиры из мощной династии Саджидов, признавая на словах власть Багдада, основали своё государство со столицей в Мараге. Местных христианских князей, подвластных арабам, новые владыки продолжали считать своими вассалами, однако достаточных сил для постоянного поддержания своей власти над ними уже не имели.

Тогда князья из древнего армянского рода Багратуни сплотили вокруг себя представителей других знатных домов и в жестокой борьбе завоевали независимость для своей земли, а вместе с ней и право на царскую корону. Впрочем, долгое время их свобода всё же не была полной — корону цари получали от халифа и вынуждены были платить ему дань, приходилось им считаться и с саджидскими эмирами. Борьба продолжалась — то затухая, то вспыхивая вновь ярко и кроваво.

Тем жарким летом, когда остатки дружины Хельга спасли свои жизни от гнева Каспия, спокойствия во всём краю не было. Царь Ашот II, прозванный Еркат, что на армянском означает «Железный», вёл войну с Саджирским эмиром Юсуфом, желая окончательно избавиться от посторонних вмешательств во внутренние дела армянского царства и сделаться суверенным правителем на подвластных ему землях. Были у него и личные причины ненавидеть арабов — они убили его отца, царя Смбата. Убили страшно, обманом захватив в плен, обезглавили и распяли тело над крепостной стеной Двина — древней армянской столицы.

Северянам войны и усобицы земель, в которых они оказались, были неведомы. Да и забросило их во владения шахов Ширвана, далеко от основных мест событий. Тем не менее, русы справедливо полагали: кто бы ни встретился им на пути, дружеской помощи от него ждать не стоит.

Поэтому двигались быстро, избегая лишнего шума. Короткие привалы делали через каждую восьмую часть солнечного круга, а немногочисленную поклажу несли по очереди, освободили от этой повинности только наиболее пострадавших во время шторма, вроде Ислейва, который хотя и мог идти на своих двоих, оставался смертельно бледен и глухо постанывал, когда приходилось карабкаться по камням вверх.

— Как доберёмся — живо отлежишься, — попытался обнадёжить кормчего Лидуль.

— Не забивай мне голову всякой чушью, мальчик, — огрызнулся Ислейв. — Это будет долгий и унылый путь, который для нас, вероятно, кончится смертью. Тогда и отлежусь.

Ингвар мрачного настроя не разделял, отоспавшись за ночь, он чувствовал, что, помимо лёгкого шума в голове и стертых ног, здоровье его налаживается. Ясная погода, морской воздух и необъяснимое предчувствие нового, от которого дух захватывает, — всё это вовсе не располагало к продолжению болезни и унынию. «Но я вряд ли был бы веселее Ислейва, сломай себе, как он, всё нутро» — подумал Ингвар.

Уже сгущались сумерки, когда путь отряда перерезал озорной ручеёк, весело бежавший в сторону моря, как будто насмехаясь над суровыми оборванцами. Вид пресной воды — ведь в запасах её почти не было — поднял настроение и усталым северянам; все напились вдоволь, и Хельг объявил привал. Общим советом решили отдыхать до полной темноты, после чего вновь выдвинуться в путь. Идти ночью безопаснее, поэтому длительный отдых отложили до рассвета нового дня. Сейчас главное — уйти подальше от первой стоянки — следы крушения могли привлечь непрошенных гостей.

Утолив жажду и умывшись, Ингвар повалился на слепленный вместо ложа ком тряпья. Стоило прекратить движение и лечь, как усталость накатила со всей силой.

«Спать! — пронеслось у него в голове, — Хотя бы немного, пока есть такая возможность».

Но Рори, на которого, казалось, усталость не действовала вовсе, водрузился рядом и мечтательно произнес:

— Занятный край, а? Ни одной живой души, но занятный…

Желающих поддержать беседу не нашлось, но Рори это не расстроило.

— Оно, конечно, нам и лучше, что ни души, но хотелось бы хоть одним глазом взглянуть, как тут люди живут… — продолжал он, словно не замечая усталых лиц товарищей и всеобщего нежелания обсуждать пустяки.

— Ты бы жить здесь хотел? — повернулся он к другу. — А, Инги? Ты бы уж наверняка хотел! Как думаешь, чем можно заняться, если родился в такой дыре? Твоя ставка, чем бы занялся я?

— Думаю, что ты бы продолжал доставать всех дурацкими вопросами, — буркнул ему в ответ расположившийся рядом Эйнар, раздражённо взлохматив свою густую копну седеющих волос.

— Ты старый и скучный, и обращался я не к тебе, а к Ингвару. — Рори закинул ноги на подернутый мхом валун. — А, так что ты скажешь, Инги?

— Рори, у меня в башмаках месиво из морской соли и стертых мозолей. Кажется, что пока мы тут шли и тащили поклажу, асы тебя на руках несли… Так что будь добр, заткнись и спи.

— Да ладно тебе, я вот уже представил старика Хельга в цветастом тюрбане и тебя такого, бьющего башкой в пол по пять раз в день, как делают смуглолицые южане Серкланда, когда молятся своему Богу. Хотя, может, местные делают это и по-другому… Тебя, Эйнар, я тоже представил, но с тобой так скучно, что родись ты хоть в самом Асгарде, собеседником останешься так себе.

Рори рассмеялся и чересчур громко, чем заработал тяжёлый взгляд Хельга. Ингвар же разразился отповедью:

— Послушай, тут все до смерти спать хотят, а ты никак решил составить прядь о нашей судьбе и причудливых сплетениях нитей трёх норн, не иначе! Даже не знаю, существуют ли под солнцем вещи, о которых я бы сейчас желал говорить; но уж точно не существует ничего, что занимало б меня меньше твоего проклятого любопытства!

Отвечая так, Ингвар однако немного лукавил, потому что вопрос Рори не показался ему таким уж неуместным. Ингвар с юных лет ходил в походы с отцом, и повсюду, где ему встречалось нечто новое, отличное от обыденности его ладожского детства — везде ему хотелось остаться дольше. Погрузиться в неизведанные материи, разобрать их до нитки и понять, почему люди в тех краях живут именно так, а не иначе. Его интересовали языки, обычаи, боги, легенды; во всей дружине Хельга не было слушателя благодарнее, чем юный сын ярла. Как-то Сдеслав стал подтрунивать, мол, Ингвар только и живёт тем, что донимает иноземцев расспросами, но быстро перестал, когда в ответ услышал: «Лучше много расспрашивать иноземцев, чем отпрашиваться в поход у жены». Тогда в дружине Ингвар едва не обрёл славу острослова, но подтвердить её после так и не сумел.

Одним из самых удивительных событий своей жизни Ингвар считал путешествие в Константинополь. Будучи частыми гостями в греческих городах Тавриды, русы охотно водили дела с ромеями — причём как торговые, так и военные. Несколько лет назад Хельг увёл свои ладьи вниз по Днепру с большим грузом добытой у чуди пушнины. Разменять меч на купеческие весы — обычное дело для варягов, если предприятие сулило выгоду. В тот год им удалось заключить в Корсуни славную сделку с одним из греческих торговцев, а после тот предложил северянам за хорошую плату сопроводить его по пути на родину. Конечно же, ромей рисковал, сделав такое предложение, — нередко случалось, что русы из охранников во время длинного пути превращались в грабителей, но Понт и без того небезопасен, а Хельг пользовался в Корсуни репутацией хорошего воина и честного купца. Поэтому Ставрос — так звали грека — решил рискнуть, хотя и попросил, чтобы для вящего спокойствия сын Хельга, Ингвар, плыл в одной ладье с ним в качестве гаранта верности русов.

Оказалось, обе стороны остались в выигрыше от этого союза, а более всех — Ингвар. За дни плавания он сдружился с купцом; тот не отличался тонкостью ума, но рассказывал всякие интересные истории. В основном забавные или страшные небылицы о путешествиях, но иногда и вещи правдивые: о жизни на родине, о вере и о прошлом своего народа. Купец обучил смышленого северянина объясняться по-гречески, рассказал ему про распятого на кресте, а потом ожившего Бога, в которого все верят в Царьграде, и в придачу множество невероятных сказов о святых, которых ромеи тоже почитали и которых оказалось куда больше, чем богов в Асгарде. Рассказывал Ставрос живо, но путано и несвязно, а ответы на всё новые вопросы Ингвара подчас просто придумывал. Поэтому Ингвар решил для себя, что греки верят в какую-то околесицу, сами не могут определиться, один у них бог или трое и чем все эти сотни святых отличаются от презираемых ими северных богов (кроме странной христианской любви к страданиям). Да и сам по себе Бог ромеев (если предположить, что он всё-таки один) не вызвал у него расположения — мрачный, с множеством запретов и правил. Один только рассказ Ставроса о них уже утомил юношу, страшно было и представить, каково всё это соблюдать. Словом, христиане — любители многократно усложнять себе жизнь — к такому выводу в итоге пришёл Ингвар. Эту же мысль он озвучил и греческому другу, на что тот рассмеялся и в штуку обозвал его грубым дикарем. Ингвар же вознес хвалу богам матери и отца (он чтил и тех и других), что ему повезло с рождения носить на шее молот Тора и избежать этого обилия нудных правил, мешающих просто радоваться жизни.

Впрочем, религиозные разногласия не слишком затрудняли его общения с попутчиками. Вскоре он завёл множество друзей среди членов команды, и всех по очереди донимал расспросами о цели их путешествия — Константинополе. Недостатка в рассказчиках не было, и ближе к концу пути голова Ингвара ломилась от историй о великолепии города, былых днях могучей ромейской державы, а также от баек попроще: о красивых женщинах, хмельных кабаках и шумных базарах. Чувствовалось, что истории второго рода вдохновляют людей Ставроса куда сильнее, нежели первые, не говоря уже о рассказах про святых.

Но когда их корабли наконец вошли в бухту Золотой Рог, и Ингвар ступил на берег, сокрушительно прекрасный вид знаменитого Миклагарда превзошёл все его ожидания. Юноша понял, что описывать этот город словами — всё равно что пытаться обстоятельно рассказать слепому, как выглядит солнце или море — несколько мгновений настоящего созерцания сотрут всё рассказанное в порошок.

Плодотворное сотрудничество варягов со Ставросом продолжилось и по прибытии. Купец всегда брал с собой на сделки нескольких воинов — для пущей убедительности — в число которых всякий раз входил Ингвар. В те дни юноша увидел много нового, торговые переговоры — вещь и так интересная, но крайне любопытно оказалось и взглянуть на тех, с кем Ставрос их вел. Именно тогда молодой северянин научился легко отличать плавную и немного рычащую арабскую речь от лёгкой, словно чуть-чуть вздыхающей, персидской; именно там впервые увидел упитанные маслами бороды иудейских купцов, перстни светловолосых, похожих на самого Ингвара франкских воинов, чёрные лица рослых и губастых выходцев из Серкланда.

Дыхание огромного города никогда не оставит молодого человека равнодушным, оно либо повергает его в ужас, либо пленяет навсегда. Бывает, что эти впечатления дают о себе знать не сразу, но для Ингвара всё решилось, как только он увидел очертания ромейской столицы с борта ставросова корабля. Константинополь захватил его без остатка, юноше нравилось тут всё: шум городских площадей, заинтересованные взгляды необычных местных женщин, крики уличных торговцев. Он видел подобное и ранее, ведь города уже встречались в его жизни, однако размах и восточная яркость, увиденные в Константинополе, просто вскружили ему голову. Вечерами, возвращаясь с торговых сделок на постоялый двор, целиком занятый дружиной Хельга, юноша порой нарочно петлял по улочкам и даже разговаривал с людьми, применяя в деле полученные от купца языковые знания. Из любопытства он заходил то в увеселительные заведения, то в церкви, причём делал это с такой регулярностью, что и там и там его вскоре стали признавать за постоянного гостя. В кабаках его привлекали люди и их истории, в церквях же — таинственные службы и лежавшие на деревянных аналоях книги.

Недавно выучившись понимать и говорить по-гречески, постигнув таким образом впервые в своей жизни тайну человеческого языка, Ингвар испытывал чувство священного благоговения перед книгами и умеющими читать людьми. Беседы с купцом, его прислугой и уличными незнакомцами утроили в голове юноши число вопросов о прошлом и о настоящем, на которые каждый норовил выразить отвлечённое мнение и никто не мог дать точных ответов. Ингвар чувствовал неполноту этого обрывочного знания и ему казалось, что научись он распознавать загадочные знаки на страницах виденных им книг и свитков, всё сразу же станет на свои места и образ мира чудесным образом приобретет полноту. Но, увы, на это он не имел ни времени, ни, как ему казалось, достаточного таланта — ведь задача была поистине не из лёгких.

Но как-то раз молодому северянину представилась возможность приблизиться к разрешению тяготевших над ним вопросов. Пристыженный собственным незнанием Ставрос решил устроить ему встречу со своим старшим братом Николаем. Николай как нельзя лучше подходил на роль открывателя вечных истин: на жизнь он зарабатывал преподаванием истории и философии в одной из константинопольских школ средней ступени — в них учились дети чиновников.

Разговор с этим спокойным, в меру полноватым и в меру морщинистым человеком оказался плодотворным и интересным, но ожиданий Ингвара не оправдал. Длинную речь о могуществе греков и великом наследии Рима он в целом понял (как и то, что сам он, со слов Николая, проявляет странную любознательность, несвойственную таким варварам, как его земляки). Но вот религиозная сторона беседы только укрепила его во мнении, что христианский Бог и все его последователи — существа более чем странные. Закончил беседу юноша тем, что вновь вынес ромеям (в лице Николая и Ставроса) предложение для начала определиться сколько у них в конце концов богов. Ставрос на это расхохотался, а его брат многозначительно покачал головой, как бы говоря: «Ну а чего вы ещё ожидали от северного дикаря». Тогда же, вняв горячим просьбам гостя, хозяева позволили полистать несколько книг и свитков из обширной библиотеки Николая. Ингвар с трепетом переворачивал страницы и вглядывался в неведомые знаки и символы. То, какие смыслы за ними скрывались, оставалось для него тайной, ну а многообещающий разговор с Николаем дал ничтожно мало ответов по сравнению с количеством вопросов, волновавших северянина.

Однажды, почувствовав острую необходимость с кем-то поделиться, он обратился со своими мыслями к отцу. Хельг слушал внимательно, а когда Ингвар закончил, ответил ему так: «В нас с тобой немало общего, и всё-таки мы друг от друга сильно отличаемся… ответов на твои вопросы у меня нет. Найдется совет, хоть ты, по обыкновению, и сочтёшь его бесполезным. Глядя на чужих богов, помни, кто даёт в бою силу нам. Может быть, христианский Бог и хорош чем-то… для христиан, но для защиты они ищут наших мечей, а это многое значит. Христианский Бог в нашем деле без надобности, это Бог книжников, но не Бог воинов. Посему мы следуем завету предков и не ищем помощи у богов, которые позволяют себя распять».

Эти слова действительно не стали для Ингвара откровением, но глубоко врезались в память. Старый Хельг боялся, что иноверцы запутают сына и уведут от почитания богов предков, не зная, что Ингвар и так уже достаточно запутался. С детства он жил окружённый богами матери и отца, очень похожими, но всё же разными. Славянское в сердце юноши смешивалось с варяжским, что делало невозможным полное обращение ни к тому, ни к другому. Отсюда и происходили корни увлечения всем неизвестным и чужестранным. Смешение двух миров стало для Ингвара живым примером, сколь по-разному можно смотреть вокруг, сколько причин тому есть и сколь многое надо понять и почувствовать, чтобы объять мироздание целиком.

И вот, товар был распродан, непосредственного основания дел Ставроса с северянами не стало, и купец щедро расплатился с Хельгом. Ставрос знал, что удержать варягов на больший срок ему не под силу, но надеялся, что ярл выполнит одну его просьбу.

Просьба эта была об Ингваре, купец просил Хельга оставить ему сына в качестве телохранителя, хотя бы на время. Ставроса развлекали разговоры со смышлёным юношей, а его любознательность вкупе с суровой северной наружностью обещали превратить варяга в незаменимого помощника в торговле. Хельг от этого предложения наотрез отказался, сославшись на излишнюю молодость своего отпрыска, а Ингвар узнал об этом, лишь когда попутный ветер погнал их драккар в сторону устья Днепра. Новость эта повергла его в замешательство. С одной стороны, он почувствовал жгучее желание вернуться к шуму и тайнам ромейского города, а с другой, он понимал, что не готов оставить родителей, братьев, дружину. Да и правду сказать, сквозь восхищение древней столицей уже начала пробиваться тоска по дому: по крутым волховским берегам, по родным лицам, которых он уже больше года не видел, по багровым закатам на Нево-озере.

Поэтому он смиренно согласился с решением отца, лелея в душе надежду, что извилистые варяжские пути однажды вновь приведут их в этот удивительный город. С собой помимо многочисленных подарков Ставроса он увозил ещё один, который он подарил себе сам — украдкой вырванную страницу книги из библиотеки Николая. Он не удержался и сделал этот не вполне приличный жест, как бы подтверждая слова собеседников о собственной дикости. Однако, делая это, Ингвар твёрдо верил, что наступит день, когда он сможет самостоятельно понять значение написанного.

* * *

Теперь же этот листок, бережно сложенный вчетверо и упрятанный в непроницаемый кожаный мешок с железными спайками, висел у него на груди. До Константинополя — многие месяцы пути, они от него так же далеки, как и от дома, а вокруг совершенно неведомый край. Но в неведомом и прелесть, пусть иная, но в чём-то даже более притягательная, чем в уже известных ромейских землях.

Воспоминания смешались со снами, хотя гудящие ноги и не позволили в полной мере насладиться ни тем, ни другим. Ингвару показалось, что за время отдыха он и до двадцати-то не успел бы сосчитать, но на деле времени прошло куда больше — на небо уже влезла полная луна. Северяне сочли это за удачу: в совершенной темноте пробираться стало бы совсем невозможно.

Перекусили сырой рыбой — её успели запасти за время стоянки у берега, пусть и немного. Рори рядом недовольно рассуждал, что в краю, где яблоки наверняка вырастут даже на воткнутой в землю палке, они вынуждены есть такую гадость. Остальные ели молча. Покончив с трапезой, варяги как смогли замели следы своего присутствия, благо их осталось немного, — разжигать костёр дураков не нашлось.

Вскоре пришёл черёд Ингвара нести поклажу. Вес её оказался удручающе мал: пара мешков рыбы, чаячьих яиц, спасённых от морской воды лепёшек, шерстяные плащи и утратившее хозяев оружие. И всё же идти с ней оказалось гораздо тяжелее — день пути оставил от утренней бодрости лишь воспоминания, горели стёртые ноги и противно поднывали полученные в бурю ушибы. Ингвар держался крепко; постанывание Ислейва, стариковское кряхтение Бора и недовольный бубнёж Рори — всё это придавало ему сил, их слабости заставляли юношу забыть о своих. Вместе с усталостью накатывали и воспоминания о тех, кто не пережил плавания: Искро, Гудни, Злоб, Снеульв, Кётви, Мер, Ярунд, Орлик, Умил, Кнут, Ярви, Оффи… — их тени словно поджидали на лунных бликах чужого ночного мира. «Их здесь быть не может, толстолягая Ран уже утащила их на остров к своему дикому отцу…». Ингвар не знал, верит ли он в это по-настоящему, но пусть уж лучше будет так. Встряхнувшись, юноша напоминал себе, что лучшее из посильного ему сейчас — убедить себя радоваться походу. Свежий запах моря, ещё доносившийся до его ноздрей, смешиваясь с тонким ароматом пряных трав, идущих с материка, придавал ему сил. Ингвар находил радость и в клекоте не слышанных ранее птиц; в ночной темноте его слух и обоняние обострились, поэтому звуки и запахи теперь кружили голову, словно плотно сваренное пиво. Далекие зелёные холмы были в этот час абсолютно невидны, но для Ингвара они не потеряли ни капли своей притягательности. Просто манящее чувство перешло из зримого мира во владение слуха, обоняния и воображения.

Под утро западнее их пути показались очертания небольшой деревушки — не больше пары десятков дворов. Место, где ютились хижины, с двух сторон обрамляли скалы; к юго-востоку темнел лес с густым кустарником, дорога же проходила через юго-западный край и исчезала в предрассветных сумерках. Дома не отличались особенным богатством, однако крытые загоны для скота и обилие садовых деревьев свидетельствовали — там есть чем пополнить запасы. Глаз выхватывал и небольшие пахотные участки, зерно на которых уже заколосилось… Ингвар подумал, что для него с товарищами это как будто мучения того грека, который мучился от жажды, стоя по горло в воде, а глотнуть не мог… как бедолагу звали, он забыл. В шаге от них лежало всё, чем так славно набить желудок и что так нужно им для дальнейшего пути, но сделать этот шаг нельзя. Желанный грабёж мог привлечь к «путникам» внимание и других обитателей этих мест, предпочитающих плугу и пастушеской дудке мечи и копья.

Отряд замер в ожидании решения Хельга.

— Устраивать привал здесь нельзя, — тихо, но отчётливо произнес старый ярл. — Нас легко заметить, и ежели кто торопится в чертог владыки Одина — оставайтесь, прочих же я поведу дальше.

Волх и Фрелав недовольно переглянулись, Хельг, перехватив их взгляды, добавил:

— Мы легко одолеем пару дюжин увальней-крестьян, но, кажется, в ваши зелёные головы не вмещается, что даже самая малая схватка может выдать наш след какому-нибудь жалкому местному князьку с сотней воинов. Боюсь, знакомство с ними окончит наше путешествие раньше времени, и вряд ли это будет славный конец…

— Но Хельг, — вскричал Волх, крутя пальцем в широких прорехах своей изодранной рубахи. — Нам хоть бы припасы пополнить ночью, у нас хватит сноровки сделать это незаметно…

— Да, ведь нам ещё идти невесть сколько, а с нынешними харчами такой путь поди одолей! — подхватил стоящий рядом Рори.

Тут закивали и некоторые из опытных. Ингвар решил пока остаться в стороне и подождать, что ответит отец.

— У меня в брюхе так урчит, что в самом Миклагарде слыхать, — проворчал негромко Борг.

— Да, нам и правда предстоит идти с пустыми животами. — снова отчётливо, почти по слогам произнёс Хельг, — Да, вам известно, что легко нам не будет. — Хельг медленно обводил взглядом своих людей. — И всё же с пустым брюхом пройти наш путь легче, чем с пропоротым… Мы не станем рисковать и сегодня уйдём от деревни как можно дальше. Припасы пополним дичью.

Оранжевое зарево сначала робко тронуло вершины скал, а потом яростно заплясало в дрожащих под ветром кронах деревьев. В поселении пели петухи и жители уже начинали свой тяжёлый ежедневный труд. Русы, придя с востока, смотрели на деревню с невысокого холма, оставаться на котором было нельзя, потому как, чем больше светлело небо, тем виднее для жителей становились их силуэты.

Решили вернуться назад, попробовать при свете дня отыскать подходящую тропу в скалах и добраться до леса, минуя открытую местность. Лес казался тяжёлым для переходов, что красноречиво подтверждала колючая копна кустарника, выползающая от подножия деревьев и тянущаяся редеющей полосой к хижинам селян. Тем не менее это самый безопасный путь: продираясь через кустарник, северяне могли быть уверены, что по их следу не отправится погоня.

Нужная тропа отыскалась, пусть и не сразу, но довольно быстро. После нескольких неудачных изматывающих подъёмов по ложным путям Рори заприметил, что если вскарабкаться по камням на высоту в рост человека чуть дальше их последнего поворота, то открывается относительно пологий подъём. Тропу было не проследить до самых вершин, поэтому Рори сам слазал на несколько локтей вверх, дабы убедиться в своей правоте. Эйнар, Сдеслав и Фрелав, не без основания считавшие Рори ненадёжным болтуном, выразили сомнения: разумно ли идти по тропе, обнаруженной абы кем (Рори тогда обиженно скривился), мало ли, она вовсе не такая длинная, как кажется.

Сомневались и другие, но временем на споры они не располагали. Окончательно убедил всех прислушаться к другу Ингвар; пока другие препирались, он присел на землю, пользуясь возможностью перевести дух перед неминуемым подъёмом. Сын Хельга облокотился на скалу, и что-то насторожило его, как будто едва заметный шум отдавался в камне. Ингвар приложил ухо к земле, и слова Рори мигом обрели весу.

— По дороге скачут лошади, — выпалил он, — несколько десятков, не меньше!

Хельг тут же припал ухом к земле, следом за сыном.

— В нашу сторону скачут.

Помолчав пару мгновений и окинув взглядом тревожные лица дружинников, он приказал:

— Наверх!

Повторять несколько раз не пришлось, один за другим все тринадцать воинов, подсаживая друг друга и подтягивая сверху следующих за собой, взобрались к началу тропы. Труднее всех пришлось Ислейву, но дюжий Лилуль бережно поднял поломанного кормчего и взлетел с ним наверх с ловкостью рыси. «Глянь, какова валькирия», — ядовито шепнул Ингвару на ухо Рори. Тропа не отличалась шириной, двигаться приходилось гуськом, и всё же она оказалась достаточно пологой, чтобы не опасаться случайного падения вниз. Вскоре тропа свернула и маленький отряд скрылся за камнями; тогда напряжение, царившее с момента выхода к деревне, немного убыло. Хельг объявил короткий привал.

В этот раз отдыхали молча. От скалы тянуло утренней сыростью, пробивающиеся из трещин пучки травы набухли росой; жалея запасы воды, воины смачивали росой губы и растирали капли по лицу. Ингвар растерянно оглядывал товарищей, в голове крутилась бесполезная мысль: «А змеи тут есть?» Такие мысли не требуют ответа… Юноша тоже запустил пальцы в зелёный клок травы у себя над головой; ладони горели, чувство влаги приятно холодило. Хельг велел выступать. Размазывая по щекам воду пополам с пылью, Ингвар встал на ноги.

После отдыха подъём перестал казаться таким мучительным, а уход от основных троп добавил приятное чувство какой-никакой, но безопасности: на узкой скалистой тропке да в такую рань встреча с врагом казалась сомнительной. Готовились, впрочем, ко всему — край чудной, расслабляться нельзя.

Путь до вершины занял довольно времени, чтобы запыхаться, ободрать пальцы и поразбивать колени, наградой за его преодоление стал удивительной красоты вид на окрестности. Лес пестрел всеми оттенками зелёного с лёгкими вкраплениями синевы. Судя по тому, что варягам не удавалось даже примерно различить, где он кончается, переход через него будет делом посложнее, чем показалось изначально. Северные леса, в которых каждый из них с детства охотился на пушного зверя, тоже погубили не одного путника, однако узор земель, куда русов теперь забросили боги, многократно усложнял задачу. Покрытые деревьями холмы, как пузыри в кипящем котле, возникали один за другим, насколько хватало глаз — этим зрелищем сложно не залюбоваться, но идти этим путём не хотелось никому. Ингвар с Рори невесело переглянулись.

Лес, будучи воплощением их грядущих страданий, приковал к себе всё внимание. Из-за этого варяги не сразу увидели движение в деревне, невзрачные строения которой лежали теперь у подножия скал подобно игрушечным фигуркам, что отцы вырезают своим детям из дерева во всех концах света.

— Гляньте-ка, а вон ведь и наши друзья с дороги, — присвистнул Первуша. — В село въезжают. Пожалуй, хорошо, что мы их не встретили…

Все обернулись. В село въезжали несколько десятков воинов, расстояние не позволяло хорошо рассмотреть их вооружения, но сталь кольчуг и лат, виднеющихся из-под плащей, помогло распознать яркое утреннее солнце. В деревне был переполох, но гости явно пришли с миром: всадники держали оружие в ножнах, а их предводители говорили с группой селян, по-видимому деревенских старейшин.

— Тут точно что-то будет, Инги! — прошептал Рори.

Ингвар кивнул. Юноши придвинулись ближе к камням на краю скалы.

— Они ехали всю ночь и решили остановиться на отдых утром, да ещё в этом забытом богами месте, я не силён в местных обычаях, но выглядит это странно, — вновь шёпотом заметил Рори.

Ингвар устало пожал плечами:

— Возможно, они и сами чужаки здесь или же просто рассчитывают, что не встретят лишних глаз, забравшись так далеко.

— В любом случае нас это не касается. — вступил в разговор Хельг, который, несмотря на старания юношей говорить тихо, всё слышал. — Всем отойти от края; снизу нас заметить проще, чем вам кажется.

Северяне расположились за камнями — перед спуском решили снова сделать короткий отдых. Лежали молча. Кто-то думал о воинах в деревне, кто-то о предстоящем пути, а кто-то просто прикидывал, велика ль удача — в целости вернуться домой, гнев ли богов все эти невзгоды или же напротив — испытание, свидетельство вышнего благоволения и внимания…

Ингвар думал о том, что в такие отрезки вся жизнь выстраивается вокруг коротких возможностей перевести дух. Остальное время просто не замечаешь, оно целиком уходит на преодоление внешних преград. Ещё недавно, в первую ночь пути, у него были силы думать о приключениях и новых землях, сегодня же он чувствовал в теле и в уме один большой комок усталости, которая уже не перебивалась никакими привалами. Головой он понимал, что этот ожидаемый упадок духа пройдёт — так бывало и в прошлых походах, но в данный миг он ничего не мог поделать с острым чувством накатившей грусти.

Очередная передышка закончилась, Ингвар, встав, подошёл к расщелине в скале и окинул долину прощальным взглядом. Внизу воины ставили шатры, некоторых принимали в домах, но жизнь, казалось, шла своим чередом. Вдруг Ингвар заметил новое движение: с запада в деревню въезжал ещё один отряд. Юноша немедля сообщил об этом отцу, на что тот ответил: «Не будь мы сборищем из полутора десятков оборванцев, то б узнали об этом побольше. Не сомневаюсь, есть люди, готовые дорого заплатить за знания об увиденном нами, но сейчас мы слишком слабы для подобных сделок». Ингвар тогда подавил лёгкое раздражение на отца; с одной стороны, он понимал: у них и правда нет выбора, влезать в эти таинственные переговоры — самоубийство, не иначе. А с другой, то, как легко люди, умудрённые опытом, могут предпочесть безопасное интересному, у молодых всегда вызывает досаду.

Тем не менее спорить было не о чем, и Рори с Ингваром понуро потопали вниз, вслед за остальными. Когда скалистый склон остался позади, от леса северян отделяла лишь небольшая полоска открытой земли, её отряд тоже миновал без происшествий. На подступах к лесу их наконец встретил кустарник, к счастью, оказавшийся неколючим, и чем глубже они забирались, тем чище становился лес. Вскоре кустарника стало так мало, что их путь грозил превратиться едва ли не в прогулку. На всех это подействовало ободряюще; Волх отпустил какую-то шутку, на что Сдеслав гоготнул громче, чем следовало, а Фрелав и вовсе прыснул со смеху. Даже угрюмый Эйнар стал насвистывать какую-то песенку, привезённую им из краёв к западу от ромейской державы. Рори тоже хотел было о чём-то потрещать Ингвару, но тот спугнул его суровым взглядом — сын ярла чувствовал: отец не доволен. Хельг вскоре и правда резко оборвал развеселившихся, напомнив, что пусть они и потратили немало времени на переход через скалы, деревня всё ещё близко, а в ней, на их удачу, — под сотню скучающих без дела бойцов.

Чтобы остудить опасное веселье людей, Хельг приказал ускорить шаг. Вместе с нагрузкой к северянам вернулось и досадное понимание: отдохнуть по-настоящему они смогут, только когда деревня останется далеко позади.

Трава под ногами вся искрилась каплями росы, башмаки стали влажными. Хотя обувную кожу пропитывали рыбьим жиром и льняным маслом, слишком долгое пребывание в морской воде вновь сделало её проницаемой. Ингвар снял эти башмакми с распухших ног Кётви, тело которого вынесло на берег прибоем, ведь свои юноша успел скинуть во время шторма. А Кётви вот не успел. Хорошая обувь, хотя и не совсем по размеру, из-за чего до клочьев натирала ступни. Кётви теперь лежал закопанным под скалой на безымянном берегу, а башмакам его выпало целое приключение. Опять насмешка богов.

Путь становился всё свободнее, Хельгу удалось даже отыскать тропу, почти полностью заросшую травой и нехоженую, но ведущую на юг, как им и надо. Приятной неожиданностью стало обилие в этом лесу птицы — вот и надежда на добрый ужин. Толстый фазан рванулся вверх прямо из-под ног Хельга, старый воин по привычке схватился за меч, но тренькнула тетива, и птица рухнула наземь. Фрелав, первый лучник Хельговой дружины и худший её мечник, опустил своё оружие и самодовольно ухмыльнулся. Многие считали его трусоватым, но Ингвар знал, что это не так — отец нипочём не взял бы такого к себе. Фрелав просто любил делать вещи, которые ему хорошо удавались, и не любил делать вещей, которые удавались ему плохо. Все люди таковы.

Тетива тренькнула ещё трижды, и всякий раз наземь с глухим стуком, роняя перья, падала птица. Их первый за много дней вкусный ужин теперь обещал стать ещё и чрезвычайно сытным.

— Их выпотрошить надо, — прошепелявил Рулав, — а то не дотянут до завтра.

— Д-до завтра? — разочарованно протянул Рори и посмотрел на стоящего рядом Хельга.

— Именно, — кивнул ярл, — сегодня разводить костёр нельзя.

— Жары нет, значит, до вечера протянут без свежевания, — заметил старый Бор, облизываясь.

— Да я такой голодный, что хоть с дерьмом их сожрать готов, — оскалился Первуша.

Дальше двигались почти бегом, каждый шаг приближал их к еде и отдыху, а потому не жалко было и последних сил. Хельг приказал Ингвару, Рори и Лидулю стать замыкающими, на случай если кто-то из воинов постарше начнёт отставать, да и за всё ещё слабым Ислейвом требовался пригляд. Ингвар повиновался, как часто бывает, бег разогнал остатки хандры и дурных мыслей — остался только стук висящего за спиной топора.

Ветки хлестали бегущих по лицу, цеплялись за оружие, а сучья и колючки окончательно превращали в лохмотья остатки одежды, отмечая обнажающиеся участки тела ссадинами и царапинами. Но встреть русы здесь, как ожидали, стену колючего кустарника — всё б обернулось и того тяжелее. Впрочем, и вероятность погони за ними теперь сильно возрастала.

Первым упавшим стал Сверр — не самый старый, но самый грузный из дружины Хельга. Рори с Ингваром втихую посмеивались, каким образом он сумел не пойти ко дну ещё во время крушения. Толстяк зацепился ногой за древесный корень, а в падении в добавок ударился головой о ствол дерева.

— Сверр, боров! — выругался Хельг, — Ты так пробьёшь своей башкой дверь в Утгард!

Сверр, наморщив лицо, одной рукой потирал ушибленное место, а другой вытаскивал из русой бороды колючки. В дружине его звали Куницей, что тоже очень веселило молодняк, но те, кто знал Сверра с десяток лет, не смеялись. Своё прозвище тот получил за невиданную ловкость: он чрезвычайно хорошо лазал по деревьям, мог одолеть прыжком шагов пять и бежать без продыху целую вечность, всё это он мог, покуда «боги не прокляли», как говорил сам. Проклятие Сверра сводилось к его нежданно нагрянувшей полноте — лет десять назад он стал всё больше округляться, хотя ел, казалось, не обильней прежнего; вместе с грузностью пришла и вечная усталость, и перед каждым походом Сверр теперь говорил, мол, в последний раз идёт.

Хельг хорошо знал ещё Сверра-Куницу, умел разглядеть его и в Сверре-Кабане, тем паче, что толстяк всё равно оставался надёжным человеком и за веслом драккара, и в стене щитов. Поэтому, отпустив досаду, ярл потрепал воина по плечу и молча присел рядом. Остальным он устало махнул рукой, предлагая перевести дух, покуда Сверр в себя придёт. Ингвар отошёл в сторону и облокотился на ветвь раскидистого бука; остальные — кто остался стоять, кто повалился меж корней на мох и листву, тяжело дыша, кто возбуждённо прохаживался взад-вперёд. Передышка оказалась кстати не для всех. Ноги юноши гудели, сердце постепенно стало биться спокойнее; он понял: теперь снова заставить себя бежать будет куда труднее…

Внезапно Ингвар почувствовал чей-то взгляд. Юноша порывисто обернулся и понял, что не ошибся. В паре десятков шагов, в зелени опутанной вьюном ольхи стояла девушка. Она застыла на месте, точно не зная, кричать ей, или бежать, или пытаться спрятаться, или же заговорить первой; в её взгляде одновременно читалось и смятение, и любопытство. Тёмные кудрявые волосы незнакомки туго сплетались в длинную косу, простое полотняное платье, ладно сидевшее на по-женски статных плечах, у пояса перехватывала тонкая тесьма, крупные черты придавали её лицу выразительности — всё это делало её настоящей красавицей. Ингвар растерялся. Он бывал в бою, хорошо владел топором, мечом и копьём, да и в трусости уличён не был, однако молодые годы и внезапность сделали своё дело. Оборачиваясь, Ингвар готовился увидеть кого угодно, но только не её, взгляд этой простой девушки здесь, в лесу, застал его врасплох. Он потянулся было за топором, но быстро отбросил эту мысль. Подойти ближе? Она кинется бежать. Позвать остальных? Нет, только не сейчас… Он неловко качнулся, словно пьяный, тщетно перебирая в голове действия и стремясь выбрать подходящее, но в конце концов не придумал ничего лучше, чем мягко махнуть ей рукой, давая понять: вреда не причинит.

«Что она тут делает? Глупый вопрос, у нас деревня за спиной. Дура! Именно сюда пошла! — Путанные мысли мелькали в голове Ингвара острыми клинками искусных бойцов — не уследить и не остановить. — Бежать ей нельзя уже… ну да и не отпустит отец… А красивая ведь. Ну и дураком же я смотрюсь, с какой стороны ни глянь. Это совсем как дома, когда к сестре Нега приходила… а у ромеев… надо сказать ей…»

Девушка попятилась назад, миролюбивый жест Ингвара её не расположил. Да и кто поверит в лесу грязному чужаку в лохмотьях и с оружием… Покуда её заметил лишь он один, ещё можно бежать. Но одних страх словно бы окрыляет, помогает лететь быстрее ветра, других же напротив — приковывает к месту. Ингвар заметил, как подрагивает в руках у незнакомки плетёная корзинка…

«…кто она? А отец её? Жаль её будет мёртвой видеть… Ну да зачем же мёртвой, так ведь хуже ещё… И чего она здесь? Не бежит даже! Пусть бы побежала хоть. Красивая…»

Раздался знакомый свистящий звук, и девушка, неестественно вскинув руки вверх, упала. У неё из груди торчала стрела.

Обернувшись, Ингвар увидел Фрелава, в этот раз, опуская лук, тот не ухмылялся. Быстрым шагом лучник направился к Ингвару, хлопнул его по плечу и проронил:

— Пойдем, осмотрим её.

Ингвар встряхнул головой и пошёл к телу. Фрелав тем временем говорил как ни в чём не бывало:

— А ты чего стоял, смотрел? Промахнись я, и всё — ушла бы девка и не догнали б, хлопот-то было б!

— Да… — рассеяно протянул Ингвар. — А мёртвой, думаешь, не доставит хлопот? Куда мы её денем теперь?

— Глянулась тебе, что ли? — сально ухмыльнулся Фрелав, — Не горюй, раз виноват, десяток таких тебе притащу. Живыми! До ладей бы дойти…

Ингвар прервал его:

— Ты хмельной, нет? Здесь её деревня в двух шагах! Бросим её — найдут до заката ещё, а с ней и следы наши… — он почувствовал, что в нём закипает злость. — Во невидаль — девку застрелил, заячья душа! Чего довольный-то такой? Нам всё равно её теперь по лесу тащить, только мёртвую…

Лицо Фрелава под бесцветной бородёнкой покрылось красными пятнами. Ингвар понял, что сумел задеть парня.

— А тебя? Может, и для тебя стрелу найти? И папка помочь не успеет, а? — Первуша выпалил это порывисто, на одном дыхании и также резко замолчал. — Ты хотел, чтобы она с визгами металась тут по холмам, а мы её ловили? То-то потеха была бы тем ребятам в броне из деревни!

Ингвар отмахнулся, он знал, что зря надавил Фрелаву на больное, не говоря уж, что по-честному в словах лучника звучало немало правды. Но Ингвара точила странная досада на случившееся. Оставлять девушку в живых — глупость, но отчего-то ему хотелось эту глупость совершить. Всё равно ведь, тело так близко к деревне не оставишь, теперь придётся прятать его, или дальше уносить… Так почему не сохранить ей жизнь, хоть ради того, чтобы она этот путь на своих ногах проделала. Да и пользу она могла принести… Ингвар знал, что гнев его пустой — жизнь девчонки ничего не стоила, а со смертью он знаком уж не первый день. Но сейчас он бы очень желал ещё раз увидеть её живой.

Ингвар с Фрелавом склонились над телом; следом их обступили и остальные, мигом забыв про сверрову неудачу. Глаза девушки ещё выражали удивление и страх, но теперь всё это в них затмевало мёртвое безразличие. Корзина, которую она держала в руках, лежала рядом, голубые, доселе неизвестные северянам ягоды рассыпались меж стеблей кустарника, как галька на морском берегу. Хельг протянул руку, вырвал из груди покойницы стрелу и отдал Фрелаву. Тот молча обтёр её краем рубахи и спрятал в колчан — пригодится.

— Дурная баба, — хмуро сказал Хельг. — Что живой, что мёртвой, всё одно — неприятности нам.

— А как иначе, — хмыкнул Рори, — баба без неприятностей разве бывает?

Шутка одобрения не получила, и Рори смущённо замолчал.

— Надо решать с телом быстрее, — подытожил очевидное Хельг.

Решили, что Фрелав и Лидуль вернутся немного назад, спрячут тело, а потом соединятся с отрядом, сделав небольшой круг в сторону деревни. Отряд тем временем отправлялся по выбранному пути, просто медленнее. Так недолго заблудиться или отстать, но зато появлялась возможность запутать преследователей, если такие появятся. В конце концов в деревне полно воинов, мало ли кто пристрелил девчонку; главное, натоптать как следует на опушке, где и других следов много.

Решение казалось отчаянным, но других отыскать не удалось, да и не привыкать всем уже по краю ходить. Один Лидуль радовался: в поручении он увидал случай проявить свои дарования кормчего — отыскать верную дорогу и достаточно сноровки, чтобы ей пройти. «Да хранят боги ладью, в которой этот олух однажды сядет у руля», — пробормотал себе в бороду Ислейв.

Ингвар вновь шёл последним, смерть девушки — не то приключение, которого он ждал. В голове вновь кружил целый рой мыслей. Как много в мире больших случайностей! Для несчастной темноволосой красавицы поход в лес за ягодами сегодня стал последним, а русам он теперь может угрожать крушением всех их и без того зыбких надежд. Останься она сегодня дома или пойди в другую часть леса, всё могло бы повернуться и по-иному. «Вышла бы замуж, родила бы таких же мальцов, с кудряшками, наверное…». В походах, несмотря на возраст, ему довелось повидать всякое; страдания местных от рук его братьев — совсем не редкость. Но сегодня что-то было не так. Незнакомка остро напоминала ему и сестер, оставшихся на берегу Волхова, и веселых греческих служанок, виденных им в доме Ставроса, и девушек, существующих лишь в его мечтах, о которых он никому не рассказывал. Это одинокое и внезапное окончание жизни в лесу стало для него чрезвычайно личным. Смерть в нём как будто выступила из пелены мутного тумана и глянула змеиным зрачком прямо в сердце. Ингвар понял: когда встречаешься со смертью один на один, глаза в глаза — веришь в неё куда больше, чем когда мрут кругом десятки и даже тысячи.

Продвижение отряда замедлилось. Солнце уже начало клониться к закату, и редкие спицы-лучики, протыкая листву, упирались под ногами северян в мох. Небольшую, но резвую речушку встретили сдержанной радостью, которую усилили ждавшие на том берегу Фрелав и Лидуль — эти двое умудрились их даже обогнать. Добрая половина страхов теперь ушла. Тело спрятали без потерь, а проточная вода собьёт со следа любого, пусть хоть псов гончих за ними пустят. Для верности варяги прошли не меньше тысячи шагов вниз по течению, после чего, хлюпая набрякшими башмаками, вылезли на берег.

В первую ночевку разводить огонь побоялись — слишком неспокойный выдался день. Доели остатки еды, заготовленной на побережье, прибавив к ней лесные ягоды, и легли спать. Ингвар так устал, что даже голода не чувствовал, пожевав высушенную лепешку и заев её пригоршней ежевики, он повернулся на бок и проспал всю ночь сном без сновидений.

В ту ночь нести дозор ему не пришлось, а утром, только показалось солнце, они вновь двинулись в путь. Новый день прошёл спокойно и уныло. Путники продирались через кустарник, поднимали падающих, стирали кровь с исцарапанных лиц и упорно шли вперёд. Природа вокруг не менялась: деревья, колючие ветви, мхи и травы. Идти приходилось то вверх, то вниз, то снова вверх — это выматывало ещё сильнее. Мысли о погоне развеялись — только безумец мог предположить, что кто-нибудь отправится в подобный изнурительный путь, только чтоб узнать, кто убил крестьянскую девчонку. Хельг всё равно выглядел хмурым, но, когда солнце вновь стало из золотого закатно-медным, объявил долгий привал и разрешил развести костер.

С этим справились быстро, вчерашнюю дичь из-за страха погони выпотрошить не успели — слишком явный остался бы след, и мясо пропало. К счастью, Фрелав настрелял ещё, птицы в глубине леса меньше не стало. Освежёванную и разделанную дичь стали не торопясь жарить сперва на огне, а потом на углях, несколько лишних тушек прикопали на ночь с можжевеловыми ветками. Ужин получился восхитительным, мясо приготовили без изысков, но изголодавшиеся за много дней люди Хельга впервые почувствовали себя сытыми.

После ужина костёр затушили, Ингвар снял обувь, расстелил между корней изодранный плащ и растянулся на нем, положив голову на покрытый мхом древесный корень. Рори устроился рядом — он ковырял в зубах заостренной веточкой и ругал мясо за чрезмерную жесткость (хотя остальным оно показалось отменным). Отряд отдыхал, затушенный костёр превратился в границу меж опытом и юностью. Молодые воины расположились по одну сторону, а кто постарше — по другую. Ингвар слышал, как рядом Борг рассказывает истории про девок с каких-то там берегов, ведь только берега в его рассказах и менялись — девки и нравы их везде оставались одинаковы. Байки, конечно же, по большей части Боргом выдумывались, и все, включая его бездетную жену, об этом знали. Молодёжь борговым историям смеялась, хотя некоторые и находили это жалким.

Старики на привалах обычно играли в тафл, но и доска, и фигурки, которых из года в год всюду возил с собой Хельг, пошли ко дну вместе с драккаром. Без объединяющей доски многие заядлые игроки уже задремали, а Эйнар и вовсе уже храпел так, что деревья гнулись. «…левой рукой он дырку в черепе зажимал, а правой — рубил почём зря, пока замертво не рухнул…» — слышал Ингвар пришепётывающий голос Рулава, тот предался воспоминаниям о былых днях.

Ярл лежал в стороне от всех, и если бы маленький лагерь северян увидал посторонний человек, то родство Хельга с сыном распознал бы мгновенно. Одинаково хмурые мины на лице, одинаково застывшие серо-голубые глаза. У каждого имелись свои причины для тяжёлых раздумий, Хельг попросту выбился из сил — завтра ему вновь вести людей, опираясь лишь на ход небесных светил, да мох на деревьях и камнях. Ингвар в выборе пути полностью полагался на отца, но события последних дней не давали ему покоя. И отцу, и сыну не хотелось ни с кем говорить, но если прерывать размышления Хельга никто не дерзал, то Ингвара раз за разом отвлекали, силясь привлечь к общей беседе. Он боролся с этими бесцеремонными вторжениями молчаливым спокойствием, мерно перекручивая пальцами тот самый кожаный мешок с железными спайками, в котором спрятанным хранился неизвестный ему кусочек ромейских писаний.

Рори, не зная, как разговорить друга, решил прибегнуть к вернейшему способу. Напустив на лицо выражение полной непринужденности, он спросил:

— Ну что, Инги, ты ещё не оставил своей мечты выучиться читать по-ромейски?

Хотя расчёт был верным, Ингвар всё же продолжал молчать.

— Знаешь, если не оставил, то, наверное, тебе стоит поторопиться. Нам не шибко везёт в последнее время, и даже если мы, на удивление людям и богам, выберемся отсюда, та убогая харатья, что ты носишь на груди, после всех этих купаний и переходов скоро превратится в труху.

Ингвар хотел отшутиться и тем закончить разговор не начав его, но вместо этого ответил с неожиданной для себя серьёзностью:

— Я успею.

— А, так, значит, всё-таки не оставил! — Рори понял, что замысел работает и что теперь главное, не дать Ингвару снова уйти в себя. — Поражаюсь твоей целеустремленности, дружище, хотя напрочь не понимаю, зачем тебе это всё нужно… Впрочем… Всеотец ради подобного предпочёл лишиться глаза…

— Мы уже обсуждали это, Рори, — не поддавался Ингвар.

— Просто я видел грамотных мудрецов не меньше твоего, и зрелище это не из лучших, чаще всего они и меча-то удержать не могут, ищут защиты у подобных нам, а уважают их лишь в каменных тюрьмах, что они сами себе выстроили. В Царьграде…

— Видимо, в Царьграде мы с тобой смотрели в разные стороны.

— Но согласись, все они как один склонны к занудству! Я ромеев понял достаточно. Да, те, что из простых, мало отличаются от нас, особенно если речь о воинах, пусть они и слабее на порядок, но вот книжные дураки воистину самые невыносимые и необъяснимые дураки в мире…

— О, да! Ты успел понять ромеев, даже не выучившись говорить на их языке. — Ингвар пытался съязвить, но Рори уже слыхал это от него добрую сотню раз.

— Я выучил «налей мне выпить» и «плачу серебром», знание этих колдовских слов отлично помогало мне чувствовать, что жизнь не проходит мимо!

Рори подвинулся ближе Ингвару; остальная молодёжь давно потеряла к ним интерес, многие уже начали устраиваться на ночь. Солнце закатилось, и на лес, словно капюшон синего плаща Одина-странника, опустилась ночь.

Ингвар взбодрился и уже не избегал разговора с Рори:

— По-моему, самый необъяснимый дурак в нашем мире — это ты. Нужно постараться, чтобы среди всего, что мы видели в городе, разглядеть только выпивку да продажных девок!

— Просто я не такой впечатлительный, как ты, да и меня не таскал всюду с собой толстый ромейский купец. Так или иначе, даже если представить, что копание в этих знаках не свернёт окончательно твой беспокойный разум и ты не станешь таким, как те миклагардские мудрецы, я не уверен, стоит ли этот навык таких стараний.

Ночной воздух постепенно остывал, Ингвар поёжился и закрыл ноги плащом.

— Ну, ты не хуже моего знаешь, что это может пригодиться в ведении дел с ромеями, да и в прочей торговле… и если…

— Слушай, я тебя знаю, — Рори опёрся спиной на ствол дерева. — И знаю, что ты учишься не для базарных дел, разве не так? Ты любишь многозначительно вздыхать про свои вопросы и убеждён, что ответы отыщутся именно в этих пыльных свитках. Ты, конечно, как хочешь, но у меня от них только кашель и глаза слезятся…

— Мы всё время ищем ответы на какие-то вопросы, так чего плохого, если поискать их и там?

Рори полагал, что он не из числа тех, кто легко распаляется в споре, но раззадорить своего более серьёзного друга было его излюбленным развлечением, поэтому он продолжал:

— А почему ты считаешь, что те тощие старцы, что просиживают свои задницы в каменных башнях, знают об этом мире больше нас с тобой? Ведь мы видим волны, что стелются под борта наших драккаров или падают сверху на наши головы. Мы вдыхаем запахи трав и цветов, которые никогда не будут сохнуть в их душных комнатах, едим дичь, сочную или сухую — неважно, зато в краях, которые даже не снились ни им, ни их таким же скучным учителям и ученикам… Пока они пялятся в книги, мы по-настоящему пробуем жизнь, хотя её стряпня и не всегда приятна на вкус. Чему нам у них учиться-то?

— Взгляните-ка на него! Хорошо сказано! Жаль, что ты не умеешь писать, возможно, те самые тощие мудрецы в башнях разбирали бы и твои закорючки в свитках! — со смехом сказал Ингвар.

— А что толку, если ты-то всё равно не сумеешь прочесть!

Ингвар оставил колкость без внимания и сказал уже серьёзно:

— Знаешь, Рори, путь, который ты предлагаешь, представляется мне путём слепого или безногого по слишком длинной дороге. Глядя на моего отца и самых седых стариков нашей дружины, я понимаю: чем дальше идёшь по нему, тем меньше желания увидеть его конец и тем меньше страсть найти ответы, что важны для нас сейчас…

Рори раздражённо вздохнул:

— Для тебя важны, не для нас. Не говори за всех, друг мой.

— Ты любишь перебивать меня в самый важный момент, — Ингвар замолчал под выжидающим взглядом друга. — Словом, можно наесться жизнью хоть до колик в животе, но ничего в ней не понять, как большинство из нас и делает. Вот это и кажется мне самым обидным.

Ингвар смотрел мимо собеседника, на еле тлеющие под толстым слоем пепла угли костра. Ещё немного, и они погаснут окончательно — это будет негласным знаком, что пора отойти ко сну.

— Ну что, навестить-то в свою каменную башню пустишь меня? Духоту разогнать. — спросил Рори.

— Нет уж! Жизнь с топором в руках я на такое не променяю! — Ингвар метнул горячий взгляд в сторону друга. — Я просто… хочу знать немного больше, чем всего лишь Ингвар, сын Хельга.

— Ну хотя бы это радует, иначе на привале и поговорить будет не с кем.

— Не думаю, что всё так плохо. Ты бы стал славным собеседником Боргу, а то его истории о великих победах над продажными девками изрядно растеряли остроту, ему нужен вдохновитель.

— Нет, он не возьмёт меня в свои — там место любителям поговорить, я же предпочитаю действовать, — хохотнул Рори. — Так что даже ты туда впишешься лучше, ты же любишь чужие словеса, а то и сочинишь что-нибудь великое об этом!

— Пока что я не умею даже читать, — отмахнулся Ингвар.

— Так вот тем более странны твои нежные чувства к этой пыльной рухляди.

— Любовь к этой пыльной рухляди поможет не ходить в моих поисках нахоженной тропой — ведь на ней редко попадаются новые ответы.

— О! Ну тогда наша нынешняя дорога должна тебе нравиться — ей явно не ходил еще никто…

Ингвар не ответил на эти слова, и Рори, слегка ткнув друга кулаком, добавил:

— Любишь ты высокопарные словечки.

— Как будто ты ждёшь от меня чего-то другого! — воскликнул Ингвар. — Так не жалуйся, что я тебя развлекаю.

Ответив так, Ингвар повернулся на бок, давая понять, что развлечение окончено.

Рори вздохнул и тоже начал готовиться ко сну. Все остальные, за исключением дозорных, уже затихли, а кое-кто и крепко спал. Ингвар, отвернувшись, ещё долго лежал с открытыми глазами. Он знал: Рори использует его склонность к новому всякий раз, как пытается его разговорить, однако эти беседы ему нравились. Рори умен и хитёр, хотя в нём и нет той горячей жажды всегда добираться до сути. Жажда эта всегда мешала Ингвару наслаждаться простыми радостями жизни воина. Да, Ингвар искренне любил эту жизнь: и солёный морской ветер в парусах ладей, и звон оружия в схватках, и вид новых берегов — всё то, о чём они только что говорили. Но его, однако, жгла изнутри мысль, что это не вся жизнь — что можно чувствовать острее, познавать больше и смотреть глубже. Тягучее чувство внутренней пустоты усугублялось и тем, что в речах и глазах стариков-соплеменников он не находил ответов на вопросы, то и дело возникавшие в его голове.

В конце концов он уснул, и на этот раз сны, яркие и беспокойные, донимали его всю ночь, чего не случалось с начала той злополучной бури. Во сне Ингвар видел убитую накануне девушку и читал с ней диковинную книгу на пороге дома Ставроса в Царьграде, рядом был и насмехающийся Рори, и угрюмый Хельг; в какой-то момент Рори выхватил лук и выстрелил в раскрытую книгу, но стрела, проделав странный и неправдоподобный путь, вонзилась в горло Хельгу. Ингвар бросился к отцу, а безымянная красавица вдруг залилась весёлым смехом. Ингвар долго нёс куда-то истекающего кровью отца, пока в утреннем тумане не показался большой Хельгов дом в ладожских владениях, в котором прошло детство Ингвара. Потом он видел свою мать, изрядно постаревшую с их последней встречи, вместе с ней молился Мокуше и Хорсу и прыгал через костёр с сестрами. Следом шла череда неясных видений, которую прервал Хельг, на этот раз вполне живой:

— Вставай парень, выступаем.

Ингвар протёр глаза, отогнать сон не составило большого труда — хорошо выспаться ему не помешали и тревожные сны. Сквозь кроны деревьев пробивались робкие солнечные лучи: их было слишком мало, чтобы согреть озябших после сна на сырой земле русов, но достаточно, чтобы немного поднять настроение.

— Как спалось, мальчик? — бросил перевязывающий рядом пояс Рулав.

— Неплохо! Приснилось, что Рори застрелил моего отца, — в тон ему ответил Ингвар.

— О, славный сон! За прошедшие двадцать лет мне раза четыре снилось, как я снёс твоему отцу голову, то во время дележа добычи, то на тинге, то и вовсе просто так, но он, видишь, живучим оказался, не меньше моего…

Старики посмеялись в бороды, а Хельг с улыбкой толкнул в плечо Рулава и потрепал по голове сына — со времени выхода последнего из нежного возраста ярл делал так не часто. Видно, думы прошедшего вечера принесли свои плоды, хотя Хельг и не счёл нужным с кем-либо ими делиться.

Дорога не стала легче, но сытость и славный отдых повлияли на всех благотворно: сил прибавилось, шли весело, добрый настрой предводителя передался и остальным членам отряда. Утро сменилось жарким летним днём, и преграждающие путь палящему свету деревья теперь, напротив, сослужили хорошую службу. Затем настал вечер с отдыхом у костра и свежей дичью, а следующий день северяне вновь посвятили борьбе с этим как будто бескрайним лесом. Так продолжалось и в течение следующих двух суток; на третьи ветер со стороны моря пригнал чернильные, разбухшие точно от злости тучи, и полил дождь. Он начался утром, продолжался весь день и половину ночи, вымочив людей Хельга насквозь. Поначалу те пытались идти вперед — время по-прежнему стоило дорого, но ноги вязли в образовавшейся жиже, а мокрая обувь стирала ступни до крови. Местами вода доходила путникам до колен, настолько силен был этот ливень.

— Кажется, море скучает — наша разлука длилась совсем недолго, а оно уже идёт за нами следом, — проронил старый Бор, обычно молчаливый.

В конце концов северяне на самой вершине одного из холмов, где не скапливалась вода, соорудили несколько шалашей из веток и решили ждать, пока дождь не станет меньше. Самодельные укрытия ещё могли противостоять бьющим сверху ливневым струям, но против общей сырости оставались бессильны. Воины жались друг к другу, надеясь согреться. «Если кто устал идти — боги вновь посылают вам возможность утонуть», — сказал Хельг. Ингвар почувствовал, как трясутся спины остальных, но не понимал, то ли те смеются отцовской шутке, то ли не могут унять дрожь.

Когда непогода отступила, Сдеслав, за ним Эйнар и Хельг попытались развести костер, но в окрестностях стоянки не обнаружилось ни одного сухого листика для растопки. Остаток ночи провели в темноте и сырости, а на утро выступили в путь. Вскоре после полудня на привале Сдеславу удалось добыть огонь; пока сварили пустоватую мясную похлебку и просушили одежду с обувью — завечерело, и Хельг приказал устраиваться на ночлег.

После этого сырого приключения отряд продолжил двигаться прежним путём, вернее путём, который они таковым предполагали. После нескольких суток ходу через покрытые лесом холмы достоверно сказать, насколько они отклонились от изначального направления, не мог никто. Солнце вставало и садилось ещё дважды, и вот, деревьев вокруг них становилось всё меньше, а ветер, не ощутимый в чаще, посвежел и трепал порывами путникам грязные волосы. Вскоре северяне вышли на открытую местность с редкими разбросанными кустами. Солнце теперь немилосердно жгло их безо всяких преград, но зато с чувством открытого неба над головой даже дышать стало легче. Вдали блестели горы, по расчётам Хельга отряду предстояло обойти их с восточной стороны. Оглядев людей, ярл сказал:

— Сегодня долгого отдыха не будет до глубокой ночи. Мы должны пройти как можно больше, ну а дух переведём завтра, если отыщем подходящее место. Ходить при свете солнца снова опасно.

До заката оставалось всего несколько лучей, но прежде наступления полной темноты им удалось одолеть не менее десяти тысяч шагов, а после — вдвое больше. За всё это время они не встретили ни души, да и вообще какого-либо намёка на хозяев земли. Однако под утро перед едва держащимися на ногах русами вдруг возникли стоящие рядами деревья. Ряды стояли слишком ровно, чтобы предположить, что природа сама насадила их здесь — это был явно итог человеческого труда. Ветви деревьев гнулись к земле от тяжести поспевающих плодов, приковавших к себе внимание северян, снова порядком изголодавшихся. Охраны не было, но Хельг приказал урожай не трогать; казалось, только в нём вид этих сочных, слегка приплюснутых огненного цвета комков не усыпил природной бдительности. В конце концов он разрешил Волху с Фрелавом сорвать с десяток — но быстро и осторожно, чтобы пропажу не смогли обнаружить. Сделав дело, варяги двинулись прочь. Направление пришлось изменить, чтобы не встретиться с хозяевами рощи, если она всё же кому-то принадлежала. Когда солнце достигло полуденной высоты, пришло время искать обитель для привала. Вид вокруг снова стал меняться, сперва начали попадаться большие валуны, и чем дальше, тем более скалистый облик приобретала местность.

После долгих поисков место для дневки нашлось. Его выбрал лично Хельг: укромную поляну посреди невысоких щербатых скал, в стороне от троп, которых стало попадаться на пути всё больше. Она была защищена от вражеских стрел и достаточно неприметна, чтобы случайные прохожие не могли северян заметить. Расщелина с северной стороны позволяла людям Хельга скрыться при неожиданном нападении. Устроившись на отдых, они подкрепились остатками мяса, приготовленного накануне, и разделили добычу из заброшенного сада. Плоды оказались ещё недостаточно спелыми, однако приятными на вкус; сладковатые и слегка вяжущие рот, они сделали отдых немного красочнее, хотя и быстро закончились.

Заступать в дозор первым выпало Ингвару и Первуше. Молодые люди уселись меж южных камней — так они не упускали из виду спящих товарищей и в то же время сохраняли обзор на окрестности.

— До гор рукой подать, — мечтательно произнес Первуша, поигрывая засапожным ножом. — Как думаешь, долго нам ещё идти?

— Думаю, ещё прилично, но отец говорит: самое трудное прошли уже.

Ингвар посмотрел на серые верхушки гор. Он слыхал, что верхушки должны быть белыми, но, видимо, летняя жара растопила снег даже там.

Первуша тем временем продолжал:

— Да уж, хотя почём нам знать, что он не ошибается — он тут вроде впервые, как и все…

— Тогда, может, ты нам дорогу покажешь? — Ингвар раздражённо вздохнул. «Хорошо, что не мне принимать все эти решения, а то пришлось бы спорить с каждым подобным дуралеем», — мелькнуло у него в голове.

— Да ты не злись, я ж не к тому, что не прав твой старик, — суетливо пробормотал Первуша. — Просто в такой-то переделке любой ошибиться может, и тогда топать нам так до самого Великого Океана… Но если Хельг скажет — я пойду, не думай…

— Упорный же ты человек, Первуша! — Ингвар не сдержал улыбку.

— А то! Но с твоим отцом кто не пошёл бы? Его боги любят, а это дорогого стоит. Его сам Энунд уважал.

— Да не скажу я отцу, не переживай! Сомневаться всем свойственно, — вполголоса проговорил Ингвар. — А боги… боги создали нас себе на потеху, поэтому их милость — штука не менее опасная, чем гнев.

Первуша смешался, и разговор сам собой заглох. Юноши смотрели на горы, каменистую равнину, подавляя желание спать и то и дело вскидывая головы. Солнце уже становилось обжигающим, но утренняя свежесть ещё не прошла, всё в этой картине дышало бодростью, кроме двух измученных дозорных. Но вот их смена кончилась, и на камни уселись Сдеслав и выпавший ему в помощь толстяк Сверр.

Едва сменившись, Ингвар свалился без чувств. Когда уже на закате его начали будить резкими толчками, юноше показалось, будто спал он всего несколько мгновений. Продрав глаза, Ингвар увидел тревожные лица товарищей; отец с видом пасмурным, чернее тучи, стоял к нему вполоборота неподвижно. Ингвар спросил, в чём дело, у стоящего ближе всех к нему Фрелава. В ответ тот бросил коротко:

— Рори пропал.

«Побери его леший», — мысленно воскликнул Ингвар.

— Когда вы это узнали? — спросил он уже вслух.

— Ему выпало нести дозор вместе с Бором, старик, будь не ладен, задремал в самом конце, а когда мы его растолкали, Рори уже не было.

«Будто и вправду леший побрал», — вновь подумал Ингвар.

Меж тем Хельг обратился к дружине:

— Рори славный парень, хотя и болван большой. Времени на поиски у нас, почитай, нет. Рулав сказал, след на запад уводит — проследим его, и, если к полуночи дурака не отыщем, пойдём дальше без него.

Сердце Ингвара упало: Рори единственный из старых друзей, остававшийся рядом. Смерти и потери для варягов — дело привычное, но лишиться лучшего друга, да ещё теперь… самое отвратительное событие с начала похода, даже шторм по сравнению с этим чем-то более светлым казался. «Но оставить дозор… уйти — даже для него такое слишком. Отец ни слова об этом не сказал, не хочет людей злить, неужто Рори жалеет…»

В конце концов Ингвар отбросил плохие мысли, решив, что грустить рано — «От Рори можно чего угодно ожидать, глядишь, найдётся быстрее, чем думаем».

Тем временем все приготовились выступать. Перед этим Хельг отчитал Бора, устраивать разбирательство и выносить приговоры не стали — не ко времени; но ярл, не считаясь с давней дружбой, пригрозил Бору смертью, повторись подобное ещё раз. Никто не возражал, а некоторые даже сочли решение Хельга чересчур мягким. Однако тратить силы на споры никто не хотел, и северяне двинулись в направлении, обратном тому, по которому шли вчера.

Теперь шли ещё осторожнее, наготове держали луки, мечи и топоры — за дни пути оружие залежалось без дела, даром что из бури спасено. Так, от валуна к валуну — благо здесь их будто кучно разбросали могучие великаньи руки — варяги приближались к плодовитому саду. По следам Рори, ещё совсем свежим, отчетливо читалось — юноша бежал. Неровная каменистая местность ограничивала обзор, северяне прошли не меньше четырех тысяч шагов, когда вечернюю тишину вдруг разрезал звон тетивы и свист летящих стрел.

Старого Бора убило наповал, Лидуль получил стрелу в плечо, а Фрелав в ногу, остальных спасли сгущающиеся сумерки. Стрелки прятались за камнями вокруг места, куда уходил след Рори.

Северяне рассредоточились, укрывшись за двумя лежащими рядом валунами, — так заранее условились на случай опасности. Всё происходило быстро, точно с обрыва падало. Хельг отдал единственный возможный теперь приказ — отступать к месту стоянки, ведь оттуда ещё оставалась возможность уйти в горы.

Стрелу из фрелавовой ноги извлекли, ногу наскоро перевязали, то же самое проделали и с плечом Лидуля. Двое воинов выразили желание нести Фрелава на руках, но тот криво усмехнулся и покачал головой.

— Боги выбор сделали. Дальше вы сами. С такой ношей, как я, вам далеко не уйти.

Хельг хмуро кивнул и достал меч, но Фрелав остановил его:

— На ваше счастье, руки мои целы, и уж с луком управлюсь. Вам же нужно, чтоб кто-то вас прикрывал.

Вместе с Фрелавом вызвался остаться его родич Волх. Лидуль из-за ранения стрелять не мог, поэтому шёл на прорыв с остальными. Прощаться не стали — готовность к смерти не упраздняла стремления выйти из боя живыми. Каждый вознёс молитву богам, в которых верил, после, не говоря ни слова, воины выдвинулись к цели.

Их осталось слишком мало для плотного строя, стена щитов только облегчила бы задачу лучникам противника. Поэтому люди Хельга шли по одиночке и не по прямой — петляли, что хоть и замедляло скорость, но зато и предохраняло от прицельных выстрелов.

Вскоре их вновь начали осыпать стрелами. Однако ночная тьма и те простые уловки сделали своё дело: ни одна стрела не достигла цели, хотя из щитов Хельга и Эйнара торчали серые хвосты оперений.

Надежда на удачный исход становилась всё крепче. Судя по всему, стрелков насчитывалось человек двадцать и задача перед ними стояла чересчур сложная… Если впереди варягов не ждала засада, то враг мог добиться своего, только выйдя из укрытия и нанеся удар в открытую.

Понимал это и вражеский военачальник, поэтому после долгих неудачных попыток поразить беглецов стрелами из-за холма, шагах в пятистах от отряда, вынеслись десятка три всадников с факелами в руках. Тогда в дело вступили оставшиеся за камнями Волх с Фрелавом. Всадники наступали кучно, и стрелкам-русам дюжиной выстрелов удалось уложить не менее пятерых.

Но выбить из игры всех — дело непосильное, всадники приближались, топот копыт их коней отдавался в земле всё гульче. Обернувшись, Ингвар понял, что уже может различить тюрбаны на их головах, смуглые лица и кривые клинки в отсветах огня. Глупо тягаться в беге с лошадьми. Сын Хельга остановился и сжал топор, Он к врагу ближе всех, значит, это его судьба. Время как будто замедлилось; кинув последний взгляд на удаляющихся друзей, Ингвар метнулся навстречу противнику. Уйдя в сторону от первого коня и клинка всадника, Ингвар обрушил свой топор на круп взбудораженного животного. Брызнула кровь, всадник вылетел из седла и растянулся на земле, там его нашел меч Рулава — старый воин тоже решил, что его поход окончен и теперь наносил жестокие удары пытавшимся окружить его конникам. Этот бросок двоих северян растянул и замедлил удар врага.

Ингвар больше не думал ни об отце, ни о товарищах, в голове было только пьянящее чувство боя: ожесточение и возбуждение. Вокруг он видел конных и пеших врагов, увернувшись и пропустив двоих, он схватился с третьим, отразив удар его меча и крутанувшись кругом, изо всех сил рубанул его по спине. Топор пробил кольчугу, и хруст ломающихся костей возвестил северянину, что враг повержен. Ингвар двигался уверенно, полностью отдавшись обуявшей его ярости, уклонялся, нападал, шёл вперёд и отходил назад, выводя противников из равновесия. Краем глаза он заметил, что бьётся не один: не менее шести северян тоже схватились со смуглолицыми. Часть всадников спешились, а из-за холма и из-за камней появилось ещё десятка два-три воинов. Усталости Ингвар не ощущал, но врагов становилось всё больше, а пространства для движения всё меньше. Вскоре юноша оказался окружён плотным кольцом вражеских бойцов; он помнил основное правило кругового боя «Не стоять на месте», но кольцо сжималось. Судьба хранила Ингвара от чужих клинков, за исключением нескольких порезов и ссадин, он оставался абсолютно цел, но какой был в этом толк, если надежда прорвать окружение померкла.

«Так вот он каков, мой последний бой», — эта мысль прорезала сознание юноши сквозь горячку сражения. Последний бой! Это значит, что не будет ни подвигов, ни славы, ни новых походов, ни рассказов у костров; серые верхушки гор вдали так и останутся неизведанными; он не научится читать и больше не узнает ровным счётом ничего о мире, да и вообще — ничего и ни о чём. Его боевой топор не перейдёт к сыновьям и внукам, а достанется одному из низкорослых темнобровых южан. Да и что топор, ни детей, ни внуков, ни его рода больше не будет никогда на земле. Никогда на земле. Пустота неизведанного, Вальхалла, обитель праотцев — что будет после…

«Последний бой!» — мысли проносились в голове, и он складывал их на лад песни, созвучно ударам своего топора и движениям тела. Теперь, в этом чувстве собственного бессилия, начала накатывать усталость. Юноша собрал последние силы и с боевым кличем рванулся вперёд, прямо навстречу копьям и мечам противника. Боль ударила в затылок тяжело и тупо, словно в колокол. Лязг оружия, крики воинов начали удаляться, а ночной мир стал меркнуть и исчезать. «Последний бой!» — снова пронеслось в сознании последним всполохом гаснущего света.