Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Владимир Малик, 1985

Известный писатель, лауреат премии Леси Украинки, автор целой серии увлекательнейших исторических романов воспроизводит драматические события, произошедшие на Руси в ХII веке. Писатель представляет картину кровопролитных схваток и среди них такую, каких ещё не видано было на Руси, – полный разгром всей воинской силы целого княжества на Каяле. Автор детально описывает сам поход Игоря, бои на речках Сюурлий и Каяле, поражение северских войск, плен и бегство князя из плена. Строго придерживаясь исторических фактов, Малик создает живые, яркие образы реальных персонажей и вымышленных героев. Это рассказ о самоотверженной борьбе русских богатырей с дикими ордами, о прекрасных людях, о настоящей дружбе, о преданности родной земле.

Глава четвёртая

1

Две рати — киевская и северская — встретились в воскресенье возле Лохвицы на Суле. В полках — ни весёлых разговоров, ни смеха, ни шума, как это обычно бывает, когда заканчивается тяжёлый переход. Воины мрачно, со злостью и ненавистью к половцам смотрели на разорённое, опустошённое ими Посулье. Всё уничтожено. Все! Укреплённые городки взяты приступом и сожжены, окрестные сёла лежат безлюдные и мёртвые. Снега на многие поприща вокруг почернели от дыма и пепла. Ни человека, ни скотины нигде, лишь изредка на пустырях рычат и грызутся одичалые голодные собаки возле замёрзших трупов, да вороньё тревожно каркает, кружась в холодном сером небе.

Страшные опустошения вызвали в сердцах воинов лютую ярость, а она взывала к возмездию, торопила к встрече с ненавистным ворогом, который где-то за Ворсклой делит полон и добычу.

Особенно неистовствовал князь Владимир Глебович. Это его земля — Переяславская окраина. Недавно ещё богатая, многолюдная, теперь лежала в руинах, дышала запустением и тленьем. Было отчего впасть в бешенство! Лицо исхудало, почернело, только глаза горели неистовым огнём.

Узнав, что Святослав передал ему верховенство над объединёнными силами, Игорь тут же приказал остановиться на дневной отдых. Но в полках не стихал шум. Сильнее всех кричали переяславцы:

— Какой сейчас отдых?! Догонять Кончака!..

— Глядите, что натворил окаянный!

— Веди, княже! Не мешкай! Аж до Дона пойдём — разорим гнёзда степных стервятников!

— Кончак дотла разорил Переяславскую окраину, и мы воздадим ему тем же — опустошим Половецкую землю! Силы у нас ныне достаточно! — кричал наравне с простыми воинами Владимир Глебович.

Его поддержали князья Всеволод Чермный, Всеволод Трубчевский, Владимир Рыльский и хан Кунтувдей.

— Вот-вот начнутся весенние оттепели — мы должны поспешать, а то ни с чем возвратимся, — сказал Всеволод Чермный.

Войско, конечно, было усталым. Да и по всем писаным и неписаным ратным законам через пять-шесть дней похода надлежало давать дневной отдых. Игорь знал это лучше, чем кто-либо другой, так как с пятнадцати лет постоянно принимал участие во многих войнах, нападениях и походах. Но знал и то, что весна не за горами, что догнать Кончака не так-то легко, если вообще возможно, что нужно торопиться, ибо каждый день дорог. И потому, услышав дружное требование войска идти дальше, не стал настаивать на своём.

— Братья и дружина! — сказал он. — Сам Бог вложил свои слова в уста ваши — так быть по сему! Отправляемся за Хорол, за Псёл, а там, если потребуется, и за Ворсклу! Найдём Кончака или других ханов и отплатим за всё, что учинили супостаты на нашей земле!

Его слова были встречены громкими возгласами одобрения. Все после короткого отдыха начали готовиться к походу.

Ещё два дня объединённая рать одолевала путь до Пслы, вечером перешла его по льду и, переночевав в долине возле леса, утром двинулась к Ворскле.

Пространство между Сулой и Ворсклой с давних времён по молчаливому согласию Руси и половцев считалось ничейным. Сюда летом ходили русские на промыслы — бить зверя, ловить рыбу бреднями, но здесь нередко выпасали свои табуны, стада и половцы. За Ворсклой начиналась Половецкая земля — нужна осторожность. Игорь послал далеко вперёд сторожу — воинов-разведчиков, выставил усиленную охрану перед своим головным полком, приказал, чтобы воины дружины и все остальные разобрали оружие, которое до этого везли на санях.

На правом крыле у него шёл Всеволод Чермный с братом Олегом, серединную часть рати занимали чёрные клобуки и дружина Владимира Рыльского, позади растянулись дружины Рюрика во главе с воеводами Андреем и Романом, замыкало длинную, на несколько поприщ, походную колонну войско Владимира Глебовича.

Переяславский князь выражал крайнее недовольство этим. Не скрывали его и бояре, дружинники и воины.

— Три дня плетёмся в хвосте! Так и в деле не побываем! — бурчал боярин Шварн, что ехал по правую руку от князя.

— Игорь хитрый! Поставил свой полк в голову! Встретим половцев — он первым нахватает добычу, а нам — что с носа упадёт! — поддержал его муж Польгуй и слева покосился на князя. — Больше всех пострадала от половцев Переяславская земля, а корысть от похода получат другие! Разве справедливо это?

Подъехал тысяцкий, тучный, мрачный, борода клином. Пристроился позади князя, молча слушал разговор.

Князь заметил его, спросил:

— Что говорят воины Рюрика? Тоже рвутся вперёд, как и лучшие мужья?

— Княже, воины также думают, что про нас забыли. Князь Игорь радеет лишь про себя да о своих родичах. Был бы с нами князь Рюрик — не случилось бы такого! Святослав знал, кого поставить во главе рати — своего двоюродного брата! А мы — пасынки! Сказал бы ты ему, княже, ведь воины ропщут!..

— Поеду к нему, — заявил Владимир. — Я всё скажу ему! Рати Рюрика здесь больше, чем от Святослава!

Он пришпорил коня и помчался вперёд. После быстрой езды подъехал к Игорю раскрасневшийся, возбуждённый. Досада грызла сердце.

— Что произошло, княже? — спросил Игорь встревоженно, заметив злой огонь в голубых глазах Владимира. — Почему оставил дружину? Мы вот-вот вступим на Половецкую землю, и каждую минуту следует ожидать встречи с ворогом.

— Именно потому я и приехал к тебе, княже! — с вызовом произнёс Владимир. — Поговорить хочу.

Игорь внимательно посмотрел на него и заметил, как у Владимира от возбуждения дрожат щёки. Молодой князь ещё не умел сдерживать свои чувства, а может, и не хотел. Значит, разговор, видимо, окажется резким, неприятным. Игорь догадывался почему.

Он кивнул боярину Рагуилу, Яню и лучшему мужу Фёдору Уму, с которыми ехал рядом, чтобы те отстали. И когда остался с Владимиром один на один, спросил:

— Говори, княже, что случилось?

— Будто сам не знаешь, Игорь! Несправедливо чинишь!

— Это новость для меня. Что же не так чиню, как надобно?

— Свой полк поставил в голове, а мой позади оставил. А по праву мой должен быть впереди!

— Почему?

— Кончак на мою землю напал, мои волости сжёг, разграбил, моих людей в полон забрал! Ты сам видел, как опустошил он Посулье! И вот так почти повсюду — до самого Переяславля! Люд обеднел, стал нищим: коня нет, вола нет, семян, чтобы весной кинуть в пашню, тоже нет. Всё забрали проклятые! Вот почему мои воины ропщут на тебя! Ты лишаешь их добычи! Ведь всем ведомо, что лучшая часть всегда достаётся тому, кто впереди! А кто приходит к разбору шапок, тот разве что блюдо оближет!

— Мы идём впереди допреж всего для того, чтобы смертельный удар нанести, отомстить Кончаку!

— Лукавишь, княже, отмстить хотим мы, переяславцы, а добычу захватить хотите вы, северяне!

— Глупости мелешь, Владимир!

— Княже! — вспыхнул Владимир Глебович и побледнел.

— Я тут старший, и мне виднее, какое войско где поставить — в голове, на правом крыле, на левом или позади…

— Оно и видно! Заботишься только о себе, княже! Не меня поставил в голове, а себя? А по какому праву? Только потому, что Святослав послал вместо себя! А если б Рюрик посылал, то наверняка меня поставил во главе войска?

— Может, и так, но тогда меня здесь не было б!

— Почему?

— Ибо не дорос ты, княже, стоять надо мною!

Оба молодые и горячие, они взъерошились, как два петуха, и глядели друг на друга злыми глазами. Кровь бросилась обоим в головы.

Владимир побледнел ещё сильней.

— Но я дорос, чтобы стать супротив тебя, княже! Я уже стоял однажды, когда ты в союзе со своим сватом Кончаком хотел завладеть Киевом! Думаю, ты не забыл, как бросил войско на произвол и по кустам сбежал от наших мечей к Днепру, как последний трус!

Напоминание об этом позорном событии и до сих пор терзало сердце Игоря. Злонамеренное же напоминание разбередило старую рану, смуглые щёки князя вспыхнули малиновым жаром, а глаза яростно сверкнули.

— Ты зачем приехал сюда, княже? — Голос Игоря прозвучал зловеще. — Правды искать? Не будет тебе правды! В голове станешь, когда будем возвращаться домой!

— Это твоё последнее слово?

— Последнее.

— Ну, пожалеешь, княже! — воскликнул Владимир и, развернув коня, во всю прыть помчался назад.

Вскоре к Игорю прискакали ханы. Взволнованный Кунтувдей, брызгая слюной, калечил слова:

— Княже, что случилось между вас? Владимир взбесился! Повернул свой полк и быстро назад пошла! Хотел, чтоб и Рюрика полк, и чёрный клобук повертати назад, но моя подумал: а что скажет киняз Игор, что скажет киняз Рюрик?! Моя спрашивай: что произошёл между вами? Владимир прилетел как бешеный, будто ос его укусил! Воеводы Андрей и Роман не знай, что делать — идти за тобой или повертай за Владимир… Их войско стоит на место. Что делать, киняже?

Хан Кулдюр поддакивал:

— Чёрный клобук тоже не знай, что делай. Ходить за тобой, княже, или назад?

Игорь оторопел. Никак не ожидал такого поворота событий.

— Как — повернул назад? Да как он посмел?

— Я не знай. Моя уговаривал — и слушать не хотел, — пожал плечами Кунтувдей, угрюмо глядя на Игоря. — Ты обижай Владимира, киняже? Ай-ай-ай!

— Подумаешь — обидел! Не мальчишка же! Да и не на прогулку мы вышли, а на войну!

— Что делать, княже? — снова спросил Кулдюр. — Скажи, может, князей созвать, советоваться?

Положение действительно сложилось так, что сам Игорь не знал, как поступить: остановиться, идти вперёд или повернуть назад? Он с досадой потёр лоб и подозвал тысяцкого:

— Рагуил, останови рать и сторожу. Объяви дневной отдых. Пошли гонцов, чтобы князья прибыли ко мне, — я буду в полку Рюрика. И не мешкай!

Всю сложность и серьёзность положения Игорь оценил лишь тогда, когда прискакал вместе с князьями Олегом, Святославом Рыльским и ханами в полк Рюрика. Там стоял глухой гомон, воины открыто роптали на князей, проявляли недовольство Игорем, требовали от воевод команды возвращаться назад.

— Князь Игорь оскорбил Владимира!

— И всю землю Киевскую!

— Не будем подчиняться Ольговичам! Князь Рюрик не потерпел бы такого отношения к себе! Владимир правильно поступил!

— Возвращаемся в Киев! Пускай Игорь сам воюет!

Воеводы Андрей и Роман Нездилович от этих криков втягивали головы в плечи, растерянно поглядывали друг на друга. Приезд Игоря ещё больше возмутил войско. Шум, гомон не стихал. Передние молчали, зато из задних рядов неслись крики, угрозы:

— Домой! Хотим только с князем Рюриком идти в поход!

— Игорь зло чинит!

— Зазнался!

Прискакали князья с правого и с левого крыла — Всеволод Святославич, Всеволод Чермный, а также юный Владимир Игоревич.

Все были встревожены.

— Что случилось, Игорь?

Игорь откровенно рассказал о своей стычке с Владимиром Переяславским и о том, что князь развернул свою рать и пошёл домой.

— А полк князя Рюрика встревожен его бегством и тоже хочет уходить, — закончил он совсем тихо и, подняв на князей глаза, спросил упавшим голосом: — Что делать будем, братья?

Никто на его слова не откликнулся. Конечно, Владимир поступил бесчестно, но и Игорь повёл себя не лучше. Так пускай сам и решает, как дальше быть.

— Мы задумали большой поход вглубь земли Половецкой, а теперь силы наши уменьшились, — снова начал Игорь, обеспокоенный тем, что и князья молчат. — К тому же думаю, что нужно отправить домой и киевский полк, чтобы смуту не множил. Значит, силы ещё уменьшатся. Поэтому идти вглубь Половецкой земли не с кем. Поездим тут поблизости, может, набредём на какую-нибудь орду…

— Киевский полк без князя отправлять не следует, — сказал Всеволод Чермный. — В дороге всё может случиться.

— Андрей и Роман опытные воеводы. Доведут!

— Нет, Игорь, послушайся Всеволода, — вмешался брат Всеволод Святославич. — Своё войско можешь доверять кому хочешь, а это — чужое! Нужно князя…

— А как чёрные клобуки? — спросил Святослав Рыльский. — Они тоже возвращаются или остаются с нами?

— Моя остаётся с вами, — ответил Кунтувдей. — Хан Кулдюр тоже. Половцы набегай на Рось, грабуй наши села, забирай наш скотину, наш отар… Чёрный клобук мирный люди, половец — злой люди!.. Грабит, убивает… Моя будет воевать половец!..

— Благодарю, хан, я дам наказ — чёрным клобукам ехать впереди. Поедешь со своими воинами в сторожу, — сказал Игорь. — А киевский полк, чтобы целым довести до дома, поведут князья Олег и Святослав — сыновец мой!..

— Стрый! — воскликнул князь Рыльский. — Мне хотелось бы побывать в деле!

— Ещё успеешь, княже! У тебя всё впереди! — строго ответил Игорь, а потом, обняв молодого князя за плечи, мягко добавил: — Так нужно, сыновец… Довести полк целым до Белгорода и вручить его великому князю важнее, чем погоняться за половецкими вежами… Выступайте сразу же!

Киевский полк отправился в обратный путь.

Мрачные это были минуты. В хмуром молчании полк Рюрика повернул, как говорится, оглобли назад и тронулся на запад. Князья, бояре, воеводы, ханы Кунтувдей и Кулдюр, а также воины ближайших стягов долго и молча смотрели ему вслед, пока последние всадники не скрылись за горою.

У всех было тяжело на душе. Каждый понимал, какое несчастье постигло их рать. Находясь на границе Половецкой земли, из-за княжеских распрей лишиться почти половины войска — что может быть горше? Все старались не встречаться взглядом с Игорем, чтобы он не заметил осуждения в глазах, а сам Игорь клял в мыслях и князя Владимира Глебовича, и себя за горячность, за поспешность, за неуступчивость, а великого князя Святослава за то, что послал его в этот несчастный поход да ещё и вручил ему верховенство над объединённой ратью.

Наконец молчание нарушил Кунтувдей:

— Нечего стоять! Моя выступай в сторожу…

— Хорошо, хан, поезжай, — согласился Игорь. — Но теперь изменим направление — поедем к речке Хирии… Туда в лютые зимы, при бескормице, половцы всегда пригоняют свои стада и табуны. Может, мы их там и застукаем…

2

Конные разъезды Кунтувдея оторвались от головного полка вёрст на десять, веером рассыпались по широкому терновнику. Последние два дня шёл тёплый весенний дождь, снег стал рыхлым, серо-жёлтым, лёд на речках потемнел, в долинах и оврагах зажурчали ручьи, а на лугах по колено коням стояла вода.

Хан уже хотел поворачивать назад, но тут к нему примчался на взмыленном коне десятник Аяп. Скинул с круглой лысой головы заячий малахай, поклонился и доложил:

— Великий хан, половцы!

— Где?

— За горой. В долине их кочевье, стоят вежи и табуны бродят… Нас не заметили.

— Много их?

— Может, три сотни веж, а может, и пять.

— Где твои люди? Они не вспугнут ненароком половецкую сторожу?

— Нет. Я приказал отойти и затаиться в овраге… Там за старшего остался мой сын Кун, он хотя и молод, но хитрый, уже опытный воин, не подведёт!

— Хорошо, Аяп, езжай к своему десятку и зорко следи. Если посчастливится, получишь двойную добычу… Да скажи сотнику Аббазу, чтобы поставил в засаду сотню.

— Благодарю тебя, хан, — расплылся в радостной улыбке десятник. — Посчастливится нам, посчастливится!

Кунтувдей сразу же послал гонцов к стороже, чтобы дальше не шла и не спугнула половцев, а к Игорю — чтобы быстрее подтягивалась основная рать.

Оставив под надёжной охраной обоз, Игорь велел дружинникам и воинам пересесть на свежих запасных коней и быстро повёл их к речке Хирии. Он обрадовался, что предчувствие его не обмануло. Большая орда или малая встретилась — это не важно. Скорее всего, что небольшая. Но если её погромить, взять полон, то слава разойдётся по всей Русской земле, а в Половецкой будет плач и стон великий. И Кончак поймёт, что это расплата за его нападение на Дмитров.

Русская рать растянулась по челу^[44] на несколько поприщ. Игорь решил окружить половцев со всех сторон и прижать их к реке.

Атаку начал Кунтувдей. Его сотни вместе с полком князя Всеволода внезапно появились на холмах, что высились вдоль речной долины, и с гиком и свистом помчались вниз, где чернели половецкие вежи.

В долине послышались отчаянные крики. Вопили женщины, верещали дети. Мужчины торопливо запрягали коней, другие прыгали в сёдла и выстраивались боевым строем, чтобы взять в сабли неожиданных нападающих.

Но когда вслед за чёрными клобуками и дружиной трубчевцев и курян на холмах показались дружины Игоря, Святослава, Владимира и Всеволода Чермного, половцы поняли, что единственное их спасение — в бегстве. Кто успел запрячь коней, те погнали их напрямую через речку, несмотря на то что лёд уже покрылся водой. Другие суетились, торопились, но, так и не успев запрячь, бросали на произвол всё: вежи, коней, скотину, одежду, брали на руки малых детей и бежали кто куда. А отряд всадников, оголив сабли, галопом помчался вдоль берега на юг, надеясь прорвать правое крыло росичей.

Игорь остановился с сотней охраны на большом пригорке. Отсюда было хорошо видно всё половецкое кочевье. Воины Кунтувдея и Всеволода Трубчевского уже догнали беглецов, рубили их мечами, кололи копьями.

Вопли и гвалт зависли над долиной. Многие вежи, что первыми помчались через реку, проваливались. Лишь немногим удалось выбраться на берег. Запряжённые кони испуганно и с болью ржали, барахтаясь в тёмной холодной воде, копытами ломали лёд, топили людей и сами тонули.

Кое-где по берегу вспыхивали кровавые стычки, но быстро гасли: половцев было значительно меньше, и чёрные клобуки вырубали всех, кто оказывал сопротивление. Давняя родовая ненависть пылала здесь с особой силой.

Русичи сдерживали руку: полон нужен живой, а не мёртвый. За него можно выменять не одну сотню русских бранцев-пленников.

Видя, как лютуют чёрные клобуки, Игорь подозвал Ждана:

— Мчись к Кунтувдею и Кулдюру, скажи, чтоб прекратили побоище! Пусть лучше глянут вправо — там для них, кажись, есть дело. Две или три сотни половецких всадников вот-вот вырвутся из мешка!

Ждан пришпорил коня и стрелой помчался в долину.

3

Десятник Аяп с сыном Куном, сидя в сёдлах, неотрывно следил из-за деревьев, как внизу, у основания холма и по затопленному водой лугу, в отчаянии мечутся, ища спасения, детские, женские и мужские фигуры.

Их сотня стоит на горе, в небольшой роще, в засаде, и ждёт знака сотника Аббаза. Сотник, пригнувшись, сидит на коне впереди всех. Его цепкий взгляд окидывает всю долину сразу. Что на каждый момент там происходит? Пора уже вводить сотню в дело или нет?

Ничто особенно не привлекает его внимания: ни те вежи, каким посчастливилось перебраться на ту сторону речки, ни те, что застряли среди проломленного льда, ни разрозненные группы половцев, продолжающих оказывать сопротивление, ни женщины с детьми, которых русские воины тянут в полон, ни даже табуны коней и стада скотины, что разбредаются во все стороны… Привлекает его внимание лишь значительный отряд всадников, что, избежав боя с превосходящими силами чёрных клобуков, скачет по берегу на юг.

Их замечает и Аяп:

— Ого, сколько их хлынуло! Многовато для нашей сотни!

Сотник Аббаз, не поворачивая головы, ответил на это:

— Много или нет, а ударить мы должны! Иначе хан снесёт нам головы! — и, выхватив саблю, резко крикнул: — Вперёд! За мной!

Сотня перевалила через гребень холма и, набирая скорость, понеслась по склону наперерез половцам.

Свистел рассекаемый саблями воздух, гудела земля, хрипели кони, натужно кричали и улюлюкали воины. Аяп всю жизнь сидел в седле, прекрасно владел саблей и давно привык ко всему этому. Но сегодня он вдруг почувствовал, как холодная волна прокатилась по сердцу и опустилась в ноги. С чего бы это? За себя Аяп не боялся. Прожил на свете уже пятьдесят лет! Редко кому выпадает такое счастье. Боялся за Куна, своего младшего. Двое старших уже сложили головы в боях с такими же половцами. Неужели такая судьба ждёт и младшего? Неужели именно здесь?

Он скосил глаза на сына. Кун не видит отца, смотрит прямо вперёд. Какой же он красивый! Чистое матовое лицо раскраснелось и пышет здоровьем, брови чёрные, зубы — как снег… «Боже! — молится в мыслях Аяп. — Если тебе нужно взять кого-то из моей семьи, то возьми меня!»

Оба вражеских отряда столкнулись на полном скаку. Закрутилось, завихрилось перед глазами старого Аяпа быстротечное кровавое побоище. Крики воинов, ржание коней, топот копыт, звон сабель, хрипы и проклятья раненых и умирающих… Не успел он опомниться, как увидел, что многие его сородичи, обливая горячей кровью притоптанный весенний снег, лежат на земле, а его сына два половца на арканах тянут за собой. И чтобы не упасть из седла, Кун пришпоривает своего коня и мчится рядом с ними в поле… Отчаяние перехватило горло Аяпа. Знал он, как половцы жестоко расправляются с полонёнными торками, берендеями и чёрными клобуками, которые изменили степной вольнице и ради спокойной и сытой жизни поддались русским князьям. «Как же они станут издеваться над Куном!.. Бедный мой мальчик!» — думает Аяп и рвёт повода, бьёт плашмя саблей по крупу коня и мчится вслед за сыном, чтобы отбить его, вызволить. Не смотрит, что делается у него за спиной, всё ему теперь нипочём. Одна мысль ведёт его — догнать Куна, отбить или самому погибнуть!

Оглянись он тогда, то увидел бы, что половцы смяли сотню Аббаза и мчатся следом за ним. Догоняют его. Но он это понял лишь тогда, когда вдруг очутился между половецкими конями и чьи-то сильные руки подхватили его под локти, вывернули правую руку так, что сабля выскочила из неё на снег, когда туловище его обвил крепкий аркан. Понял и ужаснулся: «Пропали мы с Куном оба навеки!»

Он хотел оглянуться, чтобы увидеть, далеко ли свои, но тут его стукнули копьём по голове:

— Не вертись, собака!

4

Остатки разбитых родов хана Туглия бежали с Хирии до верховьев Орели. В вежах стоял крик и плач: не найти в них ни одной семьи, где не было бы больших или малых утрат. Суровые, почернелые от горя воины зло поглядывали на Аяпа и Куна. Была бы их воля — давно бы растерзали этих предательских псов, что переметнулись на службу к киевскому князю! Но хан Туглий запретил убивать их. Везёт в подарок самому Кончаку.

Он зол на всех: на себя — за то, что неосмотрительно отстал от Кончака и остался дозимовать на урусском пограничье, больше-де подножного корма для скотины и коней; на урусов и чёрных клобуков; на погоду и болезни, что начали в последнее время донимать его немолодое тело. Его большая ошибка — в том, что он стал кошем^[45] близко к земле урусов, — привела к потере старшей жены и зятя. И это бы ещё ничего по сравнению с другими: его кибиткам посчастливилось перескочить Хирию, и почти вся многочисленная семья спаслась. Но род… род!.. Какие страшные утраты он понёс! Сколько людей погибло, а сколько в полон попало!.. Что он скажет Кончаку?

Туглий медленно бредёт к своей халабуде и представляет, как станет ругать его великий хан, как будет издеваться над ним. Хорошо хоть, двух полонённых схватили — пусть Кончак потешится: это же не урусы, которых у самого хана достаточно, а родовичи-степняки!.. С них Кончак любит с живых кожу сдирать!..

Хан отклоняет кожаный, подшитый войлоком полог юрты, которая занимает весь настил длинных и широких саней, и влезает в её тёмное и тёплое нутро. Эту ночь можно поспать под боком у младшей жены — красивой и своенравной полонянки — уруски Насти. Эту ночь можно поспать, так как все беды и все напасти, кажется, остались на берегах несчастливой для него реки Хирии. Ускакали от неё далеко, и нет причин подниматься затемно, чтобы стремглав бежать дальше.

Он ложится на мягкое ложе, вымощенное урусскими подушками, укрывается кожухом и протягивает руку, чтобы обнять жену. Но та брезгливо отталкивает её плечом и сбрасывает с себя.

— Отстань! Не лезь! — бурчит недовольно. — Напустил холода в юрту, да и сам холодный, как жаба! Спи себе и мне не мешай спать. Уже три ночи не смыкала глаз!..

Туглий обиженно отодвигается. Клятая уруска! Чего только не позволяет себе! Кричит, будто он не хан, а какой-то урусский смерд! Вот взять бы камчу^[46] да отстегать хорошенько, чтоб не распускала язык… Чтоб не привередничала… Но он тут же прогнал эти мысли, зная, что не поднимется у него рука на Настю, капризную, но молодую и красивую, как молодой степной цветок, полонянку. Ведь это, может, последняя его утеха в жизни. На что ещё можно надеяться, когда тебя буйногривые кони пронесли через целых пятьдесят лет? Ой, не долго ещё им носить его по степи, не долго!..

Ему не спится. Мысли снуют и снуют без конца, как осенняя морось. Перед глазами мелькают лица многих людей — и мёртвых, и ещё живых; проплывают картины былых походов и боёв, в которых он был не только сторонним наблюдателем; всплывают картины родных степных просторов, где проходила его жизнь. Потом появляется и долго стоит перед глазами лицо хана Кончака — властное, хитрое и жестокое. Туглий никак не может избавиться от него в своём воображении. Кончак смотрит ему в глаза, хмурит брови, словно укоряет или угрожает, а потом хитро подмигивает и беззвучно смеётся… «Тьфу, привязался клятый!» — думает хан Туглий и переворачивается на другой бок.

Ему становится тепло, Кончак наконец исчезает, и крепкий сон смежает тяжёлые веки хана.

Проснулся он оттого, что Настя трясла его за плечо.

— Что? Что такое?

— Вставай, хан. Уже день на дворе. Кончак прибыл!

Туглий сразу вскочил. Сон как ветром сдуло. Настя одета по-праздничному.

— Кончак? Откуда?

— Он похитрее тебя… Возвращался другим путём…

Туглий быстро оделся, поднял полог. В глаза ударили яркие лучи весеннего солнца. Это впервые за много дней небо очистилось от туч и над степью повеяло настоящей весной.

Кто-то услужливо поднёс казанок тёплой воды, пахнущей дымом костра. Хан плеснул несколько пригоршней себе в лицо. Настя, румяная, с русыми косами, подала рушник, чтобы вытереться.

— Почему раньше не разбудила?

— А зачем? Люди устали, им отдых нужен. Ты тоже утомился, старенький мой. И спал так сладко!..

— Но Кончак…

— Он только что прибыл… Ночевал с войском и с полоном за горой, в соседней долине. А утром его сторожа наткнулась на нас… Вот и приехал навестить… Да вот и он сам!

Между юртами ехали несколько всадников. В переднем ещё издалека Туглий узнал великого хана, кинулся навстречу.

Кончак легко соскочил с коня, нагнулся — он был на целую голову выше Туглия — и, обняв его, похлопал широкой, как весло, ладонью по спине.

— Слыхал, слыхал про твою беду… Сам виноват, что отделился от меня… Князья думали, что с Дмитрова пойду вдоль Сулы вниз до Днепра, а оттуда — на Орель и на Тор. Там меня и искали — возле Лохвицы или возле Лубна. А я, не будь прост, двинулся прямо на восход солнца, обошёл верховья Хорола, миновал все возможные пути урусских дружин и лишь за Ворсклой повернул на юг. Шёл я перегруженный добычей, медленно, зато, как видишь, безопасно. Полона не счесть! Каждому воину досталось…

Туглий поморщился, всхлипнул.

— Тебе можно радоваться, хан… А мне?… Ты набрал полона, а моих родовичей побрали в полон урусские князья да мерзкие чёрные клобуки. И что мне теперь делать? Людей потерял, полон и добычу тоже…

Кончак подмигнул Насте.

— Если отдашь мне, старый, молодую жену, то я тебе выделю несколько сотен полонённых, чтобы ты обменял их на своих.

Туглий встопорщил редкие усы, заморгал.

— Шутишь, хан? — и окрысился на Настю и всех, кто стоял поблизости: — А ну-ка, прочь отсюда!

— Ха-ха-ха! Испугался? Береги получше свою жёнку, а не то украду!.. Ну-ну, не хмурься. Пошутил я… Таких красавиц веду ныне не одну — на всех ханов хватит! Пай-пай!

Туглий повеселел.

— Ты и вправду дашь полонённых на обмен?

— Дам… Должны же мы выручать друг друга!

— Благодарю, хан… А у меня для тебя тоже есть подарок.

— Какой?

Туглий хлопнул в ладони, приказал привести полонённых.

— Вот тебе для забавы! — поставил перед Кончаком Аяпа и Куна. — Чёрные клобуки! Изменники! Отец и сын… Делай с ними что хочешь — повесь, четвертуй, утопи или на огне сожги! Никакая казнь не будет для них достаточной.

Кончак уставился на полонённых суровым взглядом. Долго смотрел молча.

— Сколько у тебя сынов, старик? — спросил наконец Аяпа.

— Один, великий хан, всего один остался. Куном зовут, — поклонился тот. — Другие погибли…

— Всего один, говоришь… А теперь и этого лишишься!.. Слыхал, что хан Туглий сказал? Он отдаёт вас обоих мне, чтобы я придумал кару, стоящую вашей вины…

Аяп рухнул на колени, охватил руками ноги Кончака:

— Карай меня, хан! Дурного Аяпа, а сына не трогай… В чём он провинился? Он родился и вырос на берегу Роси, там его родина… А я родился в степи, я перешёл жить под власть киевского князя… Я… меня карай!

— Оба вы изменники! И оба заслужили самую лютую смерть! — закричал Кончак, а потом вдруг сбавил тон: — Но я могу пощадить вас обоих…

— Обоих? — прошептал Аяп, не опомнившись ещё от страшных угроз.

Он выпустил ноги Кончака и, всё ещё стоя в мокром снегу на коленях, поднял глаза вверх. В них затеплилась слабенькая искорка надежды.

Кончак пристально смотрел в его тёмные зрачки и думал: «Этот ради сына пойдёт на всё». И повернулся к Туглию:

— Оставь нас, хан, одних. Я хочу поговорить с ними наедине. А ты тем временем приготовь верхового коня, оружие для всадника да торбину с харчами в далёкую дорогу…

— Слушаюсь, хан. — Не спрашивая, для чего всё это нужно, Туглий молча направился к своей веже, где его ожидали родовичи.

Кончак приказал Аяпу подняться, а потом, после долгого молчания, заговорил:

— Вы оба заслужили самые страшные муки. Вы изменили нашим степным обычаям, служили киевским князьям, убивали родовичей хана Туглия! За это вас сразу же стоило распять на урусских крестах!.. Но у вас есть одна-единственная возможность остаться в живых…

Аяп облизнул пересохшие губы.

— Какая, великий хан?

— Если вы оба будете служить мне!

— Как именно?

— Тебя, Аяп, я сразу отпущу — и ты поедешь домой, в Торческ… Там ты станешь моими ушами и глазами! Понял?

— Не совсем, хан.

— Ты будешь вынюхивать, как пёс, возле хана Кунтувдея всё, что может меня интересовать, и прежде всего — когда, куда и какими силами киевские князья будут готовить поход. К тебе тайно приедет мой посланец, он покажет тебе вот такую тамгу, — Кончак достал из кармана кружок кожи с изображением на нём собачьей головы между двумя перекрещенными стрелами, — расскажет тебе про сына Куна, а ты ему поведаешь всё, что до того времени выведаешь…

— А мой сын?

— Кун останется заложником. И если ты предашь, я прикажу с него, живого, содрать кожу…

— О боги! Клянусь, хан, я буду верным тебе, как пёс! — воскликнул Аяп.

— Отслужишь верно три года — я его отпущу… Но помни: жизнь твоего сына отныне в твоих делах!

— Можешь верить мне, великий хан! — горячо заверил Аяп. — Прошу только одно…

— Ну?

— Знаю, Куну будет нелегко, остаётся он в неволе, и стеречь его будут старательней, чем других бранцев^[47]. Только бы кормили его как следует… А я уж постараюсь!

— Ты разумный, Аяп, — сказал Кончак и обратился к Куну: — А что скажешь ты, парень? Хотя, что бы ты ни сказал, это дела не изменит. Тебя и вправду стеречь станут строго…

Кончак прекратил разговор. К ним приближался хан Туглий, а позади него конюший вёл в поводу приготовленного в дорогу коня.

5

За Сулой войско разделилось надвое: Всеволод Чермный и чёрные клобуки направились к Киеву, а Игорь с братом Всеволодом повернул на север, в Северскую землю.

Дорога стала полегче: снова ударил мороз и ледяным панцирем сковал реки и талые воды в степи. Однако Игорь не торопился, поскольку вёл с собою большой полон и вызволенных бранцев.

За Ромном к нему подвели трёх смердов-севрюков. Те с плачем бросились перед ним на колени:

— Княже Игорь! Княже Игорь!

— Погодите, не все сразу… Откуда вы? Что случилось?

Вперёд выступил старший, затряс густой взлохмаченной бородой, глухо заговорил:

— Княже, беда!.. На Путивльскую землю напал с войском переяславский Владимир…

— Как напал? Что ты говоришь? — Игорь побледнел. — Когда? Где он сейчас?

— Пограбил сёла и городки, забрал скотину, зерно, вывел немало людей и пошёл в свою Переяславщину…

— А Путивль? Что с Путивлем?

— Путивль обошёл. Побоялся, видать, задержаться под ним — хотя отряд там и не велик, зато валы высокие и ворота крепкие — взять нелегко…

— Проклятье! — воскликнул Игорь. — Так вот почему он откололся от нас и поспешил назад! Захотел, значит, отомстить мне! Не смог на половцев напасть, так Северскую землю погромил… Проклятый!

Князь Всеволод насупился — не знал, как ему быть. Владимир — его близкий родич, брат жены, княгини Ольги. Как же у него поднялась рука на Северскую землю, на волость Игоря, на Олеговичей?

Юный Владимир Игоревич побледнел. Губы его дрожали, на глазах выступили слёзы. Едва успел получить княжество, как его разграбили. И кто? Не половцы, а русский князь, такой же Рюрикович, как и все они!

Но больше всех разъярился Игорь. В душе он чувствовал, что и сам виноват в том, что случилось. Разрешил бы Владимиру с его полком идти впереди — и ничего этого не было бы. Переяславцы погромили бы хана Туглия, захватили бы полон, табуны да узорочье половецкое и теперь, спокойные и довольные, возвращались домой. А так… И всё же злость и обида на Владимира брала верх надо всем. Мало ли что кому хочется? В походе есть старший — и его должны слушаться все! Ныне верховенство в походе принадлежало ему, а не Владимиру. Как же Глебович мог ослушаться его и тем более напасть на его волость? За что? Нет, он этого так не оставит! Не потерпит обиды и позора! Отомстит! Огнём и мечом пройдётся по Переяславской земле, чтобы знал этот юнец, как задирать Игоря Северского, как обижать Ольговичей! Они никому никогда обид не прощали!

Сердце его бешено колотилось.

— Что будем делать, братья? — спросил побледневшими губами. — Как покараем наглеца?

Все молчали. Решать должен он. Он здесь старший.

— Идём на Переяславль! — воскликнул Игорь. — Я не прощу Мономаховичу такого коварного нападения! Я покажу ему, как трогать северских князей, как начинать борьбу с Ольговичами! Я возьму приступом Переяславль и разорю его дотла!.. Всеволод, ты пойдёшь со мною?

Тот угрюмо уставился взглядом в землю, нахмурил густые чёрные брови, выдвинул тяжёлый подбородок. Его крупное, твёрдое, словно вытесанное из дуба лицо сейчас явно выражало растерянность. Как это ему идти против князя Переяславского? Родного брата своей жены, княгини Ольги? Против шурина?

— Игорь, как же я могу? Ну, сам подумай! — Он беспомощно развёл руками. — Не прошло и пяти лет, как я женился на Ольге, его сестре…

Игорь усмехнулся… Всеволод и сейчас остался верен себе — честный, добрый, прямой. Не тронешь его — будет покладистый, как ребёнок. А зацепи — разъярится, как дикий тур, его тогда не остановишь.

Игоря охватила досада, что Всеволод отказывается от похода на Переяславль. Но он очень любил младшего брата и не захотел даже сейчас огорчать его. Потом сказал:

— Ну, как хочешь. Не иди… Забирай полон и направляйся домой, а мы с Владимиром, сыном, повернём на Переяславль. Проучим зазнавшегося Мономаховича!

Игорь тут же приказал поднимать войско и выступать в путь.

— Ждан, коня мне!..

Три дня и три ночи Игорь неистовствовал. Не зная сам покоя, не давал его и другим — гнал рать вперёд и вперёд. Быстрей! Быстрей! Словно его опаляло огнём, словно боялся, что Владимир Глебович сбежит под защиту Рюрика или ещё дальше — во Владимиро-Суздальскую землю, под крыло своего могущественного дядьки Всеволода.

Ему так хотелось встретиться со своим обидчиком с глазу на глаз. В поединке! И Бог свидетель, не сдержал бы он руки! О нет, не сдержал бы!

Сначала думал было разорить все сёла и города Владимира, забрать людей, добро… Но не встретил ни одного села, ни одного городка, где можно было местью облегчить душу — после половецких наездов вся восточная часть Переяславщины лежала в руинах и пепелищах.

Игорь задумался: куда идти? На Переяславль? Сгоряча решил осадить и штурмовать столицу Владимира. Но здравый смысл подсказывал, что осада может затянуться на много дней и недель, настанет весна, бездорожье, бескормица… Так и поражение можно потерпеть. Тогда повернул на Глебов, небольшой молодой город, заложенный отцом Владимира — князем Глебом, сыном Юрия Долгорукого.

6

Ждан выехал из леса следом за князем, ведя в поводу запасного коня. Глянул — и сердце замерло. Это же Глебов! А там жилище деда Живосила, там и Любава…

Игорь остановился неподалёку от города, поднялся на стременах и мечом указал вперёд:

— Дружина моя! Воины! Вот перед вами Глебов — вотчина Владимира, вашего обидчика! Возьмите его! Не жалейте никого — ни мужчин, ни женщин, ни детей! Все, что там добудете, ваше! Вперёд — и пусть дрожит и плачет князь Переяславский!

Грозный боевой клич донёсся в ответ на эти слова:

— Вперёд, северяне! За князя!

И в следующий миг задрожала и застонала под копытами коней земля. С гиком, свистом, криками двинулись на Глебов сотни Игоря, охватывая полукругом притихший посад.

На деревянной церковке вдруг гулко забил в набат колокол, заметались по дворам и по улицам люди, безысходным отчаянием взвился в небо детский визг и душераздирающие крики женщин. Напавшие промчались к крепости и, пока стража не пришла в себя, ворвались в ворота, как вихрь. Падали в снег, под ноги коней, немногочисленные защитники города, они никак не ждали нападения, а за ними начали падать, как скошенная трава, и мирные жители.

Захваченный могучей лавиной, Ждан невольно оказался на одной из улиц. Что тут творилось! Северяне набрасывались на глебовцев, как на своих злейших ворогов, топтали конями, рубили мечами, кололи копьями, вязали арканами. Ни детский плач, ни женские мольбы, ни мужские проклятья не останавливали их.

А что же станется с Любавой? Что с дедусем Живосилом? Ведь смертельная опасность им угрожает!

Ждан с трудом выбрался из полыхающего пекла и стремглав помчался к околице посада. Вот и знакомая хатка. Возле двора пара осёдланных коней. Значит, северяне добрались и сюда! Тяжкое предчувствие сжало сердце юноши. Неужели опоздал? Накинул на забор поводья коней — своего и княжеского запасного, птицей слетел с седла, распахнул ногой калитку.

Вбежал во двор — и ужаснулся: поперёк протоптанной в снегу тропинки лежал навзничь дед Живосил. Из его рассечённой головы тонкой струйкой стекала кровь. Лёгкий ветерок ерошил седую бороду, а худая жилистая рука сжимала топор, которым старик, видимо, оборонялся. Над ним склонился лучник из молодшей дружины и стягивал с мёртвого сапоги.

Не помня себя, Ждан вырвал из ножен меч и плашмя огрел грабителя по крестцу, тот застонал и свалился, пропахав носом снег.

— Мерзавец, я прибью тебя!

Тот, вскочив, схватился и сам за меч, но, узнав княжеского конюшего, взмолился:

— Не убивай меня! Не убивай! Князь же сам дозволил… Да и отпор чинил старик… Если б молчал, не тронул бы я его…

Но тут вдруг из хатки донёсся отчаянный девичий крик. Любава! Ей тоже угрожает опасность! Ждан опрометью вскочил в распахнутые двери. По хате летал белый гусиный пух, а среди него, как в метелице, виднелась невысокая, но коренастая фигура ещё одного грабителя, тот острием меча тычет в угол, где, закрываясь подушкой и отбиваясь рогачом, забилась Любава.

— Оставь дивчину! Прочь отсюда! — рванул его за плечо Ждан.

Низкорослый остроносый лучник ошалело вытаращился на неожиданного противника. Видел, что свой, но не узнал.

— Ты кто? Не мешай! Эта девка моя!

Сильный удар в лицо оглушил его. Но и разозлил. Он отступил от Любавы, видя перед собой далеко не безопасного противника.

— Ты что, не сдурел, часом? Или жить надоело? Выходи на двор — там поговорим, а тут и мечом не замахнуться!

Второй, ещё более сильный удар откинул его в сени. Там он налетел на лестницу, свалил на себя полку с мисками и горшками и, ругаясь, проклиная незнакомца, выскочил во двор и поднял меч.

— Ну, выходи! Тут я тебя и порешу!

Но к нему подбежал его товарищ и потащил со двора:

— Тикаем, Степура! Ты знаешь, с кем дело имеешь? С княжим конюшим! Дознается князь — беда будет! Будь он неладен! Лучше не связываться!

— Да он же меня первый ни за что ударил, Гаврилка! И ещё как! За какую-то девку! Я ему этого не прощу! — вопил обозлённый Степура.

Но более сообразительный Гаврилка вытащил его на улицу, принудил сесть на коня, и они мгновенно скрылись в кривых закоулках.

А Ждан бросился к Любаве. Но девушка его не узнала и, подняв перед собою окровавленные руки, закричала:

— Не подходи! Не трогай меня!

Ждан остановился.

— Любава! Любавонька! Ты ранена? Ты не узнала меня? Я Ждан… Помнишь?

Любава замолчала, внимательнее посмотрела на своего вызволителя. В её расширенных от боли и ужаса глазах вдруг что-то дрогнуло, из них потекли слёзы, лицо разгладилось, просветлело, и она с криком бросилась из своего угла к Ждану.

— Жданко! Неужто это ты?… Откуда?… Ты спас меня от этих нелюдей… Что ж это делается, Жданко?… Свои рубят! Как дикие звери… Дедусю зарубили… А-а-а!..

Она покачнулась и тяжело осела на пол. Левый рукав сорочки потемнел, набух от крови.

Ждан перенёс её на лавку, куском полотна, что висело на жердине, перевязал рану, брызнул холодной водой на лицо. Любава открыла глаза и, не совсем понимая, что с нею, долго лежала неподвижно. Ждан тоже молча смотрел на неё. Перед ним теперь возник вопрос: а что же дальше? Куда податься с раненой девушкой? Кто им поможет? Кто вылечит? Где найти знахаря или знахарку, чтобы остановить и заговорить кровь? Сначала, когда мчался к этой хатке над лугом и когда расправлялся с грабителями, главное было — спасти. Вот теперь спас. А дальше? Оставить в Глебове? Взять с собой? Ни то ни другое не возможно. Если б не ранили её…

Он понимал, что тяжёлый переход с войском до Новгорода-Северского Любава не выдержит. В Глебове оставить её не на кого, да и опасно. Отвезти в Переяславль? Но как на него — конюшего Игоря — посмотрит князь Владимир? Да и кто даст ему с Любавой приют?…

В Киев? До Киева недалеко. За ночь можно доехать. А там Самуил, боярин Славута. Это единственные люди, к которым он может обратиться за помощью. Значит, только в Киев! А что скажет князь Игорь? Как он отнесётся к его поступку? Да и коня княжеского придётся взять. Чтоб было на чём ехать Любаве.

И всё же единственный путь — в Киев! И пускай Игорь думает о нём как хочет!..

— Что со мной, Жданко? — спросила Любава, поднимая голову.

Ждан помог ей подняться.

— Ты ранена! Тот мерзавец зацепил тебя мечом!..

— Что же мне делать? Дедушки нету, я ранена… Куда же мне деваться, Жданко?

— Не печалуйся, я тебя не покину. Мы сейчас поедем отсюда… В Киев.

— В Киев?

— Там у меня есть люди добрые. Они нам помогут… Сможешь ты ехать на коне? Рука сильно болит?

— Болит… Но ехать нужно?

— Нужно, моя милая… Иначе — гибель!.. И ехать поскорее! Чтобы не вернулись эти тати да не застали нас здесь!

— Тогда подай мне кожух и платок — я оденусь. Да в посуднике хлеба возьми в дорогу…

Ждан помог ей надеть кожушок, повязал платок, себе в карман засунул краюху хлеба.

— Пошли!

Во дворе, увидав мёртвого дедушку, Любава опять расплакалась. Ждану пришлось силой вывести её на улицу и с трудом посадить на коня.

— Держись покрепче! — сказал, заправляя девичьи сапожки в стремена.

Потом сам вскочил в седло, и позади хаты они тронулись вниз, к лугу, где до самого леса темнели кусты ракитника и ольшаника…

Примечания

44

По челу — здесь: по фронту.

45

Кош — военный лагерь, обоз, место расположения кочевников.

46

Камча — нагайка, плеть, кнут.

47

Бранец — пленённый.